Булавка или Рожденный пить

Москва. Начало 90-х. Вокзал. Поезд вечером, иду гулять, влетаю под автомобиль. Сбивает приятель: Андрюха, студентом в стройотряде в нашем колхозе на картошке был. Оба рады до смерти. Он — что меня так удачно подцепил, я — что целехонький на проспекте валяюсь. Только штаны порвал.

Обнялись. Он говорит:

— Баста, Витек! Ко мне едем! Двойной повод: первый — ты живой, второй — месяц, как жена к корешу ушла... Самое время, блин, выпить за ваше с корешом здоровье...

Я штаны булавкой зачинил, билет на завтра поменял, багаж сдал.

Приехали, скатерку застлали — чин чином. Хорошо сидим.

— Ну... — Андрюха говорит. — Вздрогнем, братан!..

Тут мигом во мне еще два Витька проснулись. Первый, непьющий, умный такой — гордость моя, рассудительно так, говорит: «Э, дружок? Ты что забыл какие мероприятия опосля рюмочки сочиняются?.. Может запамятовал, — говорит, — как тогда с Андрюхой этим в женскую баню на тракторе въехали?! Ужель отшибло, подлая твоя натура, как твой трактор бабы вениками охаживали?! Тебе, — говорит, — напомнить, как облепленный бабами с шайками — сдуру задний ход дал, и прицеп с битком набитой бабьей делегацией через всю деревню вез?..»

«Молодец! Правильно говорит... Вникает голосу разума», — думаю.

«Мужики, у вас совесть есть, или как?.. — второе мое «я» распыляется. — Пять лет ведь не виделись!.. Пара рюмок, — говорит,  — еще никому не завредила!..»

«Каков подлец! — думаю. — Но прав... Пять лет ведь не виделись».

Выпили по одной, по второй врезали.

— Теперь, Витек, — Андрюха говорит, — скоренько решаем дамский вопрос.

Телефончик с антенкой взял, позвонил, в ладоши хлопнул.

— Все пучком! — говорит. — Ща будут...

У меня настроение — прямо хорошее. Зато разумник мой весь встревоженный. «Ты почто счастливый такой?.. — допытывается. — Статочное ли дело, так подло улыбаться?.. Небось баню вспоминаешь, шпана деревенская...?»

Второй, видать, уже выпивший: «Поддержи, — орет — компанию! Даешь не осрамиться перед корешом!»

«Хам! — думаю.  — Оба хамы! Запутали... Без сто грамм не разберешься...»

Очнулся, голову с тарелки приподнял — на тебе: Андрюхины подруги стоят.

Стоят, улыбаются.

Я орлом:

— Здрасте! — говорю. — Я друг Андрюхи вашего.

Подсаживаются они, интересуются: чем мы тут занимаемся... Рядом со мной чудная девушка. И имя чудное — Любушка.

Опять очухался. Смотрю — пустая бутылка в руке. «Ничего себе...» — думаю.

Не долго думал. Слышу: мои ссорятся. Первый: «Ну пошли уже спать! Она же маньячка! Уже коленки наши утюжит...» Второй, тот, что хулиганистей: «У нас в стране секса нет!! — гогочет. — Не мешай, — орет, — деревенщина, мне светские темы осваивать!..»

«Позвольте... Какие такие темы?..» — думаю. В башке только про каких-то «хоть восемь раз» крутится.

Опять очнулся! На кровати лежу. Надо мной лицо — знакомое... Любушка! Пуговки на моей рубашке щелкает.

— А!.. — говорю. — Здравствуйтете еще раз. Извините, сморило с дороги-то. Спасибо, — говорю, — за пособничество. Душевно был рад познакомится...

Она:

— У нас на знакомство два часа отпущено. Полчаса ты, дружок, уже выплескал. — И гардеробчик свой скидывает...

Разделась, легла — и опять за мои пуговки.

Лежу, бледнею: чувствую, дурь выветривается.

Отбледнел — потеть начал. «Все, — думаю, — скоро пуговки кончатся...»

Точно. Кончились.

— Все, — говорю, — еще раз спасибочки. Друзья у Андрюши отменные. Я, — говорю, — сам засну. Мы, деревенские, опосля рюмки к этому делу привычные...

Смотрит как-то с упреком она на меня.

— Ты, — говорит, — как, голуба, к рекордам относишься?! А как же, — говорит, — взятые обязательства?! А еще комсомолец! Гони, — уже шепчет, — обещанные восемь раз — и дрыхни себе на здоровьице... Если, — сияет, — оно у тебя, конечно, останется...» — И, корова ее забодай, за штаны хватается — враз верхнюю пуговку ампутировала!..

Покрутила пуговку, полюбовалась, выкинула. Опять за штаны принимается.

— И что это у нас, — поет, — тут мнется-комкается?..

—Ты что, — думаю, — баба глупая, кальсоны никогда не видела?.. Мнется у нее, комкается...?

Тем разом умник мой расчухался.

«Мы пришли сюда спать, — кричит, — а тут возмутительная тенденция развивается... Никакие кальсоны тут не причем!» — кричит дурным голосом.

«Чего это он?..» — думаю.

А знакомая так и пыжится. Нет со штанами сладу-то: после аварии, там все булавкой скреплено.

Однако наполовину справилась. Как кольнет меня  — я тотчас раненый! Место опасное: известное дело — крик у меня вырывается.

Тишина... И только в тиши — за стенкой хлопают.

«А эти чего?..» — думаю.

Любочка тоже сконфузилась, по стенке кулачком стучит, возмущается:

— Это,  — сама им кричит — не считается!» — Меня за штаны берет... и сама на эту булавку тыкается...

В одном ухе — визг, в другом, из-за стенки — бурные овации!..

Любочка насупилась, пальчик сосет — кровь останавливает.

Долго я смотрел, аж обиделся — уж очень спать хочется. Плюнул тогда на все и глаза закрыл. Что с бабы взять? Пусть само все идет, как стелется...

Однако скоро открыл глаза. Прямо беда, думаю: где лицо было — теперь спина неприлично голая. Неужели все с булавкой возится?!

— Любочка. Вы чего, — спрашиваю, — там делаете?..

Тут аккурат умник встревает мой:

«Ты что, — благим матом орет, — ничего не чувствуешь?!.. Предпринимай срочные действия! Тебя там, чурбан бесчувственный, может уже мусульманином делают!..»

«Все нормально, Витек, — второе «я» надрывается. — За все, — гогочет, —уплачено...»

«Отгрызает, православные!.. — первый молится. — Узнайте хоть чего ей там надобно!..»

«Ладно», — думаю.

— Извиняюсь, — говорю, — гражданочка. — Тут вот товарищ интересуется...

И тут она — голова соломой набитая! — опять на ту булавку тыкается. Как заорем мы одним диким голосом!

Тишь могильная...

Вдруг в дверях Андрюха в одеяло закутанный является. Сзади его подружка, тоже — в чем мать родила, подпихивает. «Что за мода такая непостижимая?..» — думаю.

Подружка тоже с вывихом, с какой-то непознавательной целью:

— Любка, — говорит, — мне тоже хочется. Меняемся! Неужто из восьми раз — мне так ничего не обломится?!..

«Прямо девки нахальные, а не знакомые. Спать не дают... — думаю. — Надо в деревню их к нам ангажировать... В поле-то дурь быстро выветрится...»

Андрюха вздохнул, плечами пожал и на кухню отправился.

Ушел. Я лежу. Под одеяло спрятался.

Тут моя знакомая, видать, очухалась, в мою сторону булавкой тыкает.

— Нет уж, дудочки... Я тебе, подруга моя, сама приплачу, но село это — один хрен! — ухойдакаю... Здесь, — говорит, — моя профессиональная гордость затронута... Уйди, а то и тебя оприходую!» — И, вся раздосадованная, булавку грызть начала.

«Что-то тут не то... — думаю. — Какие-то они все нервные. Не надо их к нам в село ангажировать...»

Схватил одеяло, и на кухню к Андрюхе бегом. «Лучше, — думаю, — на такси займу... На вокзале, — думаю, — как человек высплюся...»

... Однако на вокзале не выспался. Мои «умники» молчат, спят, ресторан закрыт, в душе — сплошное недомогание.

Тут мужичок.

— Чего, — спрашивает, — хлопчик, маешься?.. Давай, — говорит, — полечимся.
Очень доходчиво выразился.

«Да хоть восемь раз!..» — думаю.

И тут память ко мне вернулась.