Три точки одиночества

Это был сентябрь. Вечер понедельника. 19:00. День был довольно теплый, но пасмурный. Солнце не проглядывалось. Прямо передо мной -огромное здание Центрального Отделения Связи. Этажей 20, наверное. Серое, широкое, панельное здание. Тут все - телефон, телеграф и одно из самых больших почтовых отделений мира.
С заднего двора посылки подвозят грузовиками.
Я прихожу сюда каждый понедельник после работы, чтобы отправить свою скудную посылку - письмо и аудиокассету. И забрать такую же - письмо и аудиокассету. Так длится уже больше года. И я повторяю этот ритуал неделю за неделей.
Почему я отправляю именно письмо и кассету? Или почему получаю тоже самое? Все просто.
Мы назвали это " музыкальной перепиской". Ее суть в том, чтобы вызвать у собеседника свои будничные ощущения. Дать ему все события, проблемы, переживания через музыку. И поделиться своим ощущением мира с другим. Письмо в этой схеме - развернутый комментарий к музыке. Им ты как бы помогаешь другому человеку пропустить твое настроение, твои мысли, чувства через себя.  Позволяешь человеку утонуть в тебе. Нырнуть в тебя так глубоко, насколько ты сам себя можешь видеть...
Эта идея пришла спонтанно. В зале ожидания. На вокзале, что как раз напротив Центрального Отделения Связи. Мы встретились с ней там.
Мой поезд задерживался. Ее - тоже.
Сидя друг напротив друга, на неудобных сидениях, мы внезапно почувствовали себя уютно и неплохо разговорились... Часы ожидания пролетели незаметно.
И вот, когда нам уже пришел час отправляться, она предложила мне обменяться адресами и отсылать друг другу еженедельно такие вот звуковые послания, где все внимание уделялось не столько событиям, сколько субъективным переживанием каждого.
Как вы поняли, я принял предложение.
Ее звали Лиза. Я помню ее скорее как образ, отдаленную абстракцию, нежели как реального человека, но все же... У нее были большие, глубокие голубые глаза и длинные русые волосы, большую часть того зимнего дня скрытые под меховой ушанкой... под длинным пальто просматривались ясные очертания точеной фигуры...
Не знаю, как смотрит она на других людей в других обстоятельствах, но на меня в тот день, в те несколько часов, смотрела она с искренней радостью и приветливо улыбалась...Это было странно, потому что кроме детства меня всю жизнь окружали нарочито серьезные лица. Лица людей, согнувшихся каждый под тяжестью своего плуга, служащих каждый своему мартену, пожирающему дни их жизни один за одним...
Все это перебирал я в голове, пока шел по тускло освещенным залам первого этажа, где у стен в ряд стояли телефонные кабинки. Пара телефонов были поломаны, но их никто не чинил…  Одни люди говорили, другие – ждали своей очереди. Лица ожидавших были скучны и усталы. Лица говорящих были не видны мне, но голоса отзывались всеми нотами – от восторга до гнева… 
На втором был «Отдел пересылки документов». Люди и тут толпились в очереди. Только очередь на втором этаже не исчезала круглые сутки…Лица стоящих были взволнованы.
Волнение мучило и меня, ибо уже две недели Лиза не прислала ни одного письма. Я начинал бояться, что что-то случилось. Неуют болтался в теле, как вода в стакане…
Ведь раньше письма приходили регулярно. Каждый понедельник. Я специально приходил забирать их сюда, не дожидаясь, когда их доставят мне на дом.
Но вот вторую неделю я прихожу… и ничего нет.
Так думал я, поднимаясь на третий этаж. Тут был «Нижний отдел сортировки почты», так что вход был закрыт. На двери висела табличка «Только для персонала».
Дверь была тяжелая и увесистая…с маленьким переговорным окном посередине. Оно было захлопнуто…
 Я поднимаюсь выше, касаясь стены рукой. Мимо меня то и дело проскакивают какие-то люди. Лица некоторых знакомы, но я никак не могу вспомнить имен.
Они кивают мне, я –им.
 И под тусклым светом ловлю я себя на мысли, что они, скорее всего точно также не могут вспомнить моего. Какая досада…
Потолки этого здания высоки. Несмотря на то, что помещение, по сути, служебное, оно не лишено простора и пафоса. На лестничных площадках – картины неизвестных авторов. В покрытых завитушками рамах, окрашенных золотистой краской. На одной из картин, что между первым и вторым этажами – почтовый дилижанс, несущийся сквозь горящий лес. На другой, между вторым и третьим – старик, отправляющий за море почтового голубя. И вот, прохожу я мимо картины, изображающую заключенного, передающего записку через прутья окна темницы.
Люди, изображенные на картинах, вызывают одновременно и жалость, и восхищение.
 Кучер почтового дилижанса скован ужасом, но продолжает бороться за свою жизнь и за ту информацию, что была ему вверена. Информацию. Чью-то личную, желанную информацию….греющую людям сердца, не дающую кому-то заснуть, заставляющую содрогаться в ожидании.
 Старик истомлен жизнью. Он измотан и худ, но на лице застыла улыбка надежды, и я замечал,  есть ощущение, что пальцы, отпускающие голубя, дрожат. Он хочет напомнить о себе, сказать, что он жив кому-то далекому и дорогому.
Заключенный слаб и болен. Он извивается изо всех сил, пытаясь дотянуться до маленького окошка что над ним. И с благоговением смотрит на руку того, кто пришел забрать его записку. Ведь, что бы этот человек не совершил в прошлом, каким бы подлым ни был, всегда, всегда есть те, кто любит его, и ждут его возвращения домой…
Как понимал я старика и заключенного… как горячо хотелось мне, чтоб остался кучер цел и невредим и довез таки чужие мысли до ожидающих…
Люди продолжали проскакивать мимо, кивая.
«Интересно, если я сейчас закричу»- подумал я у дверей четвертого этажа, оставив заключенного позади-«Услышат ли меня люди, кивавшие мне? А вспомнят ли они мое имя? А я? Вспомню я хоть чье-нибудь, если крикнет кто-то из них?»
Я стою. Потолок начинает давить на меня. Весь проход как будто сжимается до размеров моего большого пальца.
Сжимается и давит на меня. Особым одиночеством теперь отдают все картины. Им же отдает захлопнутое переговорное окно. Им же –поломанные телефоны.
Я вхожу на четвертый этаж. Иду по длинному коридору. Все окна в нем – открыты. Из них веет свежим осенним воздухом. Он не радует и не утешает меня. Лампы в коридоре не горят. Освещение близко к полумраку. По правую руку – двери разных отделов. Моя – третья в конце. С приятной деревянной ручкой. На ней написано большими буквами: «Бюро отправки мелких посылок». Я вхожу внутрь. Там – небольшое помещение. Тусклый свет, такой как на первом этаже и в переходах, поблескивает тут. Но тут он более едкий. Помещение разделено на две неравные части стеклянной перегородкой. За ней в маленьких окошках – усталые глаза сотрудниц почты. Их грустные рты. Их помятость и скука. Окна «1» и «2» написано над всем этим. К каждому окну – небольшая очередь.
Я становлюсь к окну «2». Вынимаю из сумки желтый бумажный пакет. Проверяю, хорошо ли заклеен, прочен ли…
Ожидая своей очереди я прижимаю пакет к груди. Там ведь очень важная вещь. Там – весь я. Все мои мысли, мечты, переживания, возникшие за неделю. На листе бумаги и в коробке с пленкой. Просто и компактно упакованная душа.
Окошко все ближе и ближе… Очередь идет неестественно быстро.
Как же мне хочется, чтобы она все это время получала мои письма. И обязательно, обязательно получила это.
И чтобы у нее все было хорошо. Чтоб ее письма просто затерялись где-то, а потом нашлись.
И вот… я подхожу к окошку прошу оформить одну срочную доставку. На пакете ставят штамп и кладут в соответствующий ящик, тут же, рядом. Я расплачиваюсь, прощаюсь и ухожу.
Как только я покидаю это маленькое помещение, стены начинают медленно отодвигаться от меня. Их давление не уходит окончательно, но все же, смягчается. Глубоко во мне начинает блуждать надежда, что на этаж выше, в «Бюро выдачи мелких посылок», ждет, ждет меня драгоценный груз.
Надежда эта смешивается со страхом разочарования и ближайшие несколько минут проходят как-то смазано. Все превращается в неистовую смесь блеклых цветов и кислых звуков…шаг, шаг, другой… и вот я уже обнаруживаю себя у двери заветного бюро. На его двери такая же приятная деревянная ручка. Я касаюсь ее, тяну.
И попадаю в маленькое помещение, точь в точь как предыдущее. Те же окошки, те же очереди, та же, казалось бы, помятость и скука.
Но запах тут другой. Все наполнено привкусом шанса. Привкусом почти телесной близости. Привкусом радостного трепета.
Я снова становлюсь в очередь ко второму окошку.
И очередь начинает движение. Она движется  настолько медленно, насколько может двигаться очередь. Я все это время иду прижав к животу руки, большее время – зажмурив глаза.   
 Это письмо важно. Это письмо чертовски важно. В сто крат важнее моего. Это важнейший предмет на свете.
Это письмо – мечты и переживания моего близкого друга. Единственного друга. Живущего далеко-далеко. Там, в словах и музыке – вся она. Она выбирала песню. Ее рукой выведены строчки.
-Пусть, пусть оно будет там…- шепчу я.
Мне больше не на кого надеяться, некому излить себя, некого испить кроме нее. Моя мать – в психбольнице в полной и бесповоротной апатии. Моя жена ушла от меня 2 года назад и больше не говорит со мной. Мой школьный друг погиб в автокатастрофе.
Лиза – мой ключ от врат во внешний мир. Лиза и есть врата в него.
Нет письма – вычеркивай неделю из жизни. Она все равно не имеет смысла.
Это тот самый момент, когда тридцатилетний мужчина превращается в маленького мальчика. Пугливого и слабого. Суть жизни, которого зависит от незначительных, обыденных вещей – мотка пленки и клочка бумаги. Он превратился в жалкую пародию на то, чем пытался казаться другим…
 Он так хотел быть непотопляемым стальным кораблем, несущемся на собственных трудностях, как на волнах.
Но в сущности он, все равно, маленькая весельная лодочка…
Настал момент – маска упала.
И вот он, то есть я, такой как есть. Маленький. Беззащитный.
И вся моя гордость, такая напускная и бесполезная, все мои амбиции – выброшены. Я без лат, одежды, кожи. Одно голое мясо. Тронь – и неизбежная боль скует меня, а занесенная тобой инфекция убьет меня за пару суток.
Что же медленно – то так движется? Не могу терпеть.
Я открываю глаза.
Человек передо мной получил свое и отошел.
Я наклоняюсь к окошку. Называю имя, фамилию. Спрашиваю, не приходило на это имя письмо.
Женщина в окне проверяет списки, кивает – есть.
Она отходит и возвращается с желтым пакетом из тонкой бумаги.
Да. Да, это оно, оно!
Беру пакет…  и не верю своим пальцам.
Благодарю женщину. Отхожу в угол комнаты.
Стены мигом отскакивают от моих висков, плеч, больше не упираются в лицо, не давят на грудь.
Какой простор в них теперь!
Дрожащими руками я осторожно распечатываю пакет. Сую внутрь руку. Нащупываю кассету. В этот момент я окончательно перестаю верить своим пальцам… Вот она, Лиза. Здесь, со мной. В моих руках.
Я извлекаю из сумки кассетник. Ставлю музыку. Надеваю наушники. Нажимаю «пуск».
 Мелодия встречает меня мощной басовой партией. В едином порыве в бой вступают контрабасы.
Комната вокруг меня дрожит. Вот-вот треснут ее стены и все рухнет в черную бездну…
 Я достаю из пакета письмо. Начинаю читать.
«Ну, здравствуй, милый друг»- в строй контрабасов входит флейта.
«Спасибо за письмо, что ты отправил неделю назад» - В строй входит скрипка.- «Оно подняло мне настроение в трудный час. И очень жаль, что все это время ты не получаешь моих. Очень надеюсь, что хоть это дойдет. Я многое хочу им сказать.»
« Я заметила в последнее время, что все мы, люди, живем в вечной погоне за признанием. Родителей, друзей, коллег, любимых… Детей, в конце концов.» - контрабасы становятся яростнее.
« Делаем все, чтобы понравиться кому-то… Говорим, мол, смотрите : я такой интересный, веселый и забавный, уникальный и не на кого не похожий человек! Прошу любить меня за это!» - флейта парирует выпад контрабасов.
« И так танцуем в этом нелепом театре, в немом притворстве, в ложных улыбках, друг перед другом… Бесконечно.» - флейта начинает метаться : то умолкает, то солирует.
«И я такая. И я скрыла под замком ложной улыбки потаенный уголок, куда я никого не пускаю. Который никому не показываю. Он слишком откровенен и отвратителен чтобы давать ключ от него кому-то еще. Я пытаюсь выдвинуть в первые ряды свои лучшие качества. Но по неопытности, глупости, лживости своей выбираю не те…» - флейта солирует, остальные инструменты – лишь фон.
« И вот, жду я, что люди признают меня… но нет. Им некогда, ведь они заняты тем же самым. Они тоже выдвинули в ряд свои «лучшие качества» и тоже хотят любви, внимания, признания, заботы.
И им ведь никогда не бывает достаточно!» - снова в строю лишь контрабасы. Флейта исчезла.
« Дай, дай, дай, дай! И что мне делать в этом замкнутом круге?» – флейта вновь парирует.
« Пытаясь играть свою роль, среди тех, которых привыкла называть родными, я осталась совсем одна в четырех стенах, в комнате, полной людей.
Скажи, было ли с тобой такое?» - флейта внезапно умолкает. После паузы вступает скрипка.
«Я открываюсь тебе, потому что тебе открываться легко.
Ты далеко. Ты меня не выдашь им, правда?
И никогда не станешь говорить необдуманные вещи, ведь у тебя есть время, целая неделя дней, часов и минут… все взвесить и понять.» - скрипка берет на тон выше.
«Эта мелодия – я сейчас. В ней вся истерика моего одиночества. Я так рада, что могу разделить его хоть с кем-то. Иначе не могла бы так больше… Я рада быть честной. Рада слушать твою музыку. Тебя.» - все инструменты ударяют разом.
« Спасибо, что слушаешь и ты меня.» - вперед выходит флейта.
«Лиза.» - флейта кружится в финальном соло.
И все замолкает.
Медленно стучит в голову, постепенно выходя из тумана, гул окружающего мира.
Меня наполняет смешение противоречивых чувств.
С одной стороны – я сочувствую Лизе.
С другой стороны – радуюсь письму и глубине музыки.
С третьей – испытываю грустное понимание безвыходности того положения, в которое она себя загнала.
И все это бьет с разных фронтов одновременно. Как если бы на голову лили в одночасье ледяную, прохладную и кипящую воду.
Какое-то время я пытаюсь собраться с мыслями. Мир сливается в желто-коричневое пятно.
Почему так? Разве не было других путей? Разве можно жить в постоянной лжи? Играть счастливую куклу с блестящей улыбкой, когда твое чрево изнутри кромсает боль непонимания? Боль осознания собственной ненужности?
Не знаю, как она выдерживает все это. Как вообще можно выдерживать постоянный театр?
Я делаю глубокий вдох, после – резко выдыхаю. Окружающий мир обретает резкость. Очертания предметов вновь четки.
Так или иначе, привкус счастья, надежды как будто растворился, улетучился. В этом помещении больше не было не то что его эссенции, даже легкого следа.
Не увидев смысла оставаться тут более, я кладу письмо в конверт и направляюсь к выходу. Я смотрю перед собой, но ничего не вижу. Мир четок в чертах, мир присутствует, но передо мной лишь лицо Лизы. Улыбающейся, с блестящими глазами. Интересно, можно… можно ли подделать блеск, счастливый блеск в зрачках? И если да, то как? И…
Я потерял нить мысли, когда прямо в проходе столкнулось со мной чье-то тщедушное тельце.
Я опустил глаза и уперся взглядом в копну волос цвета грязной ржавчины. Голова повернулась, темно-серые глаза недовольно посмотрели на меня. Долю секунды они метались, а потом узнали меня. Тихий, слегка скрипящий голос произнес мое имя.
Я с огромным усилием подавил нахлынувший гнев… Саша.
Саша. Человек-недоразумение. Человек-разочарование. Человек-неудача.
Она работала в моем бюро переводов. В отделе по переводу медицинских бумаг. Состоящего из нее и меня. Она была моложе меня. Всего год назад закончила ВУЗ. Совсем недавно поступила на работу. И всем сразу понравилась. Всем, кроме меня.
Как переводчик она была жалка… не безнадежно, но все же…   
Она делала ошибки, свойственные большинству начинающих: то старалась сохранить смысл, следуя оригиналу слово в слово, и тогда текст выходил чересчур натянутым, то уходила от оригинала непозволительно далеко, превращая все в нелепый пересказ. И это не было бы проблемой, переводи она художественную литературу. Но у нас-то на столах лежали медицинские справочники!
Там подобные ошибки, мягко говоря, непозволительны. Есть набор четких формулировок и определенный стиль, которым надо следовать.
Я неоднократно пояснял ей это. Она сидела, слушала, кивала. Но как только дело доходило до перевода, все повторялось вновь.
И приходилось садиться с ней вместе и долго и вдумчиво редактировать, если не полностью переписывать, весь этот кошмар. 
Этот круг повторялся день за днем. И от него не было никакого спасения.
Меня раздражала и настораживала подобная ситуация. Складывалось подозрительное ощущение, что Саша делала все это нарочно. Прекрасно понимала метод перевода и могла его применять, но сознательно упрямо избегала его, для целей мне не ясных.
Как-то раз я сказал ей об этом. Она покраснела, испуганно посмотрела на меня, поджала губы… и ничего не ответила. Ни слова.
Кроме трудностей перевода были у нас и многие другие.
Например, она по необъяснимым причинам начинала глупо заикаться, стоило мне появиться рядом.
В мое же отсутствие за ней никто ничего подобного не замечал.
Но этот странный дефект ужасно затруднял наше общение. Чтобы сказать пару фраз ей требовалась порой уйма времени и не менее пяти попыток.
На столе у нее вечно царил бардак – все бумаги в одной куче, заполнявшей весь стол. А еще она изгрызла все карандаши и ручки в нашем общем кабинете. Что не возьми – все либо со следами зубов, либо в слюне. Крайне противно.
В какой-то момент мне все это надоело.
Я пробовал говорить с начальником о ее некомпетентности, уговорить его перевести ее в другой отдел… но все, чего я добился, это разрешения не появляться в бюро и работать на дому, как делают многие.
Странно, но вскоре я обнаружил, что это для меня больно. Я любил свое рабочее место. Удобный стол, стул с деревянной спинкой, бумаги в папках, ручки в граненом стакане.
Но рядом с Сашей я был сам себе как будто чужим. Она то и дело, по не ясным даже мне самому причинам, заставляла меня чувствовать себя неловко, глупо. Отвратительное чувство. Все равно, что натянуть на себя одежду на 2 размера меньше, и пытаться делать вид, что она тебе не жмет, и ты чувствуешь себя в ней абсолютно нормально.
Вот и сейчас, когда мы столкнулись в проходе, я чувствовал себя также. И это, вместе с ворохом не самых приятных воспоминаний очень раздражало меня.
-Да, Саша, что?- сказал я голосом, как мне казалось, максимально нейтральным. -Вы хотели пройти? Вас пропустить?-
-Не-не-не-нет.-сказала она, и ее тонкие, похожие на птичьи, ноги отошли от моих на пару шагов.
Она теребила ручку своей сумки, перевешенной через костлявое плечо. Смотрела в пол. Явно собиралась сказать что-то еще. Так, продержав краткое время и себя, и меня в замешательстве, она выдавила:
«Ой… Изв-изв-извините… Я, я не зна-зна-знала что вы тут».
Она подняла взгляд на меня, и уже более уверенно спросила:
«Раз так… можно вас на пару слов?»
«Пару слов?» Зачем? Разве есть нам с ней о чем говорить? Последний человек с которым я хотел говорить в тот день – это она. Мне и так хватает стрессов и забот. А она снова мнет слова себе под нос, заикаясь. Явно опять не сможет найти ни слова по делу…
Не хочу я, не хочу видеть Сашу! И слышать не хочу! Только не этот скрипучий голос, только не эти серые, как дождливое небо, глаза! Только не этот, точно у куклы, маленький нос и не этот рот с длинными, как у рыбы, зубами!
И не эта дурацкая накрахмаленная рубашка, никак не подходящая к брюкам-дудочкам и стоптанным туфлям…
Да что рубашка… сама аура Саши отталкивала меня. Волшебным образом она портила даже самые радостные события… и так же волшебно Саша появлялась везде, куда бы я ни пришел.
Я бежал от нее, но она находила меня снова и снова. Как вот сейчас…
- Пару слов?- я с тяжестью выдыхаю - Ну ладно…-
Мы отходим чуть дальше в коридор. Только теперь я замечаю, что как и на четвертом этаже, все окна тут открыты настежь. Ветер гуляет по помещению. Его порывы почему-то вызывают у меня неясное ощущение тревоги.
Я становлюсь спиной к ближайшему окну, упираясь в подоконник, скрестив руки на груди. Саша становится напротив меня, в паре шагов.
-Да?- я вопрошающе смотрю на нее.
- Ска-скажите…- Саша снова теребит ручку своей сумки – У вас письма в последнее время не пропадали? -
В голове у меня побегает вся вереница последних событий.
-Да,- я прищуриваюсь – да, такое было… У вас тоже?-
Это могло все объяснять. Возможно, все дело в задержке. Поезд с грузом не дошел до пункта назначения. Или возможно, по ошибке, все письма из этой партии уехали в другой город… всякое же бывает.
Саша качает головой. Из тяжелой, серой, как ее глаза, сумки, дрожащей рукой она достает… два желтых пакета. Распечатанных. С Лизиным адресом на них.
Мои руки тоже дрожат. Непроизвольно. При том, что я скрестил их на груди. Кончики пальцев похолодели.
Она показывает пакеты мне, протягивает их в мою сторону.
-Я конечно зря это сде-сде-сде-сделала… но скажите… кто она? – говорит она в пол голоса – Что в ее письмах заставляет вас улыбаться?-
Мое терпение разрывает как воздушный шарик. Из моего рта вырывается голос раньше мне не знакомый. Звучит он как нечто среднее между рыком и шипением.
-Саша! Да как вы посмели?- стены дрожат. В ушах звенит.
Саша напугано сжимается. Плотно зажмуривает глаза.
-Я…я просто…- шепчет она. 
- Какое ваше дело?- голос крепчает. Саша скукоживается под его ударами.- Какое ваше, черт бы вас побрал, дело? Кто вы такая? Кем вы себя возомнили? Кто дал вам такие права? -
Моя ярость разрывает меня. Я как будто набит тысячами мельчайших острых частичек, кромсающих мою плоть. Я… я мягкая игрушка, полная стекловаты.
Я замолкаю.
Саша неуверенно выпрямляется. В серых глазах проступают огромные слезы.
-Вы не подпускали меня к себе… и не подпускаете. – огромная капля боли прокатилось по ее бледной щеке.- А я очень хочу быть рядом. Хочу быть ближе. Я ведь специально дл-дл-для этого портила свой перевод. Не следовала стилю, допускала по-по-побольше неточностей…Только тогда вы обращали на меня внимание. Садились рядом и помогали править ошибки.
Для вас это, конечно же, были заботы, но для меня, для меня это было сродни той радости, которую вы испытываете, получая письма от нее, вашей Лизы.-
Вторая капля боли рассекает ее грустное лицо.
Гнев в моей душе сменяется недоумением. Руки перестают дрожать…
Саша? Она была рада быть со мной рядом все это время? И более того, радовалась просто моему присутствию? Не верю. Скажи мне об этом кто другой, я бы поднял его на смех. А тут… даже сказать как-то нечего.
В коридоре тихо. Слышны лишь порывы ветра. Странно, но из дверей «Бюро выдачи мелких посылок» так никто и не вышел, за все время, пока мы здесь…
- А зачем же вам понадобились мои письма? – Спрашиваю я ее уже своим голосом. Более спокойным.
Не таким режущим.
-Я… сама до конца не понимаю.- Саша всхлипнула.- Я ходила за вами следом. То тут, то там. Выучила дорогу до вашего дома. И дорогу сюда. Я смотрела на вашу жизнь, будто та протекала на экране.
Однажды мне стало этого мало. Однажды я решила рискнуть сунуть руки в эту «телепередачу».
Разбить экран. Стать частью происходящего. Коснуться того, что так радует главного героя… Прочувствовать это на себе. -
Ее голос скрипел какой-то внутренней болью.
Слезы продолжали течь из ее глаз. Большие. Блестящие. Но она была увереннее, чем когда либо. Она уже совсем не заикалась.
Она подошла ко мне еще на шаг. Меньше метра теперь разделяло нас.
-Я понимаю, что причинила вам боль. Простите меня. – Она вытерла слезу рукавом рубашки. -Я понимаю, это было жестоко и нелепо с моей стороны… но я сделала это лишь чтобы лучше понять вас. Приблизиться к вашему миру.-
Она смотрит в пол. И не говорит больше ничего. Мутные серые глаза ожидают ответа.
-Саша…- я опускаю руки. Ощущение такое, будто ты чем-то обидел ребенка. Как я мог не замечать этого? Она ведь точно такая же, как я.
– Саша, ну почему? Неужели больше нет никого вокруг? Почему и зачем именно я вам так нужен?-
Говорю я. Голосом тихим. Негромким. Столь же скрипящим, что и у нее.
Саша поднимает глаза. Неясная искорка блеснула в них, и вот она срывается с места. И забывшись, изо всех сил, что были в ее маленьком, худом теле толкает меня с душераздирающим криком:
«Потому, что я люблю тебя, безмозглый!»
Я же в этот момент покачнулся, и понял, что лечу вниз. В окно. Я не знаю, как хватило ей сил но… я потерял равновесие.
Я видел, как вылетает из моей сумки наружу, медленно, желтый конверт. Как вываливаются из него кассета, и с особой безнадежностью, кружится на ветру письмо. Как выпадает из моей сумки кассетник и еще наушники, ручки, папки с бумагами, и прочий нажитый мной мусор…
Моя голова уходит куда-то вниз. Руки беспомощно отброшены в разные стороны. Под моими ногами ничего нет.
Последнее, что я вижу – лицо Саши. Несчастной Саши. Скованное глубочайшим, чистым, как слезы, ужасом, и с обезумевшими от него стеклянными серыми глазами.