Темной тропой вдоль реки Оккервиль

Смрад стоял над черными водами Оккервиля, будто то была не река, а выгребная яма. Птицы давно покинули эти богом забытые места, а все деревья усохли. Они тянули свои черные голые ветви к дождливому небу, и напоминали вскинутые в мольбе к глухонемому богу костлявые старушечьи руки. Ветер раскачивал мертвые стволы, отчего те лениво потрескивали — переговаривались между собой на причудливом языке жестов и звуков.
Я шел темной тропой вдоль реки Оккервиль. От земли под ногами пахло тленом и сыростью. Все вокруг напоминало декорации причудливого сна, странного фантастического ведения, что пугало, и в то же время притягивало неизвестностью и тайнами, которые грезилось открыть. Мне хотелось познать механизмы этого места, досконально изучить каждый из них, добраться до истины ... Когда? Как? Почему?
Это был мрачный сон, но мне не хотелось, чтобы он кончался. Я был здесь совсем один и теперь, не променял бы это ни за что на свете.

Электронный замок щелкнул и Юра убрал пластиковую ключ-карту от нашего номера в нагрудный карман рубашки.
— Еще раз посмотри время отлета. Мы точно ничего не перепутали?
— Нет, все верно: рейс двенадцать тридцать четыре. Тюльпан — Серебряные якоря. Вылет в четырнадцать тридцать, — Я в очередной раз сверился с данными билета.
— Времени не так много. А еще нужно найти свободное такси и не умудриться застрять в пробке. — Юра нахмурил брови. — Знаешь, вот бы отдохнуть здесь еще недельку, прокатиться к Руинам.
— И не говори! Но деньжат почти не осталось, да и работа ...
— Мы отлично провели время!
— Так точно, дружище, — я хлопнул Юру по плечу.
Мы поспешили вниз к стойке регистрации. Грохот катящихся по кафелю пластиковых колесиков преследовал нас до самого холла.
Спустя час мы заняли места в самолете. Я без интереса листал журнал — один из тех, которыми обычно забит карман кресла напротив. Юра ерзал по соседству. Его не покидало чувство, будто мы что-то упустили, что-то напутали.
— Еще раз загляни в билеты, прошу! Ошибка недопустима.
— Она исключена. Вот, посмотри сам! — протянул ему билеты и прикрыл глаза. Хотелось спать. Хотелось вновь увидеть Оккервиль, идти вдоль реки по тропе, наслаждаться вакуумом одиночества, подобраться поближе к стволам-гигантам, прикоснуться к ним, взглянуть на
диск Черного Светила.
Самолет тронулся с места. Через несколько минут, перед самым взлетом, я обнаружил, что кресло друга пустует. Юра исчез.

Вернулся. Вернулся, потому что скучал. Ты стоишь в коридоре, в одной только ночной рубашке, босиком. Улыбаешься. На первый взгляд, в конверте, что качаешь на руках, безмятежным сном спит младенец. Это не так. Я знаю правду, а потому улыбаюсь в ответ — поддерживаю чертову игру, которой, увлекшись однажды, ты потеряла рассудок.
Детская, совсем крохотная. Уютная комнатка переполнена теплом двух сердец, с нетерпением ожидающих рождения первенца. Но что-то происходит. Малыш не дышит.
Стягиваю башмаки, закуриваю. В коридоре сыро и пахнет плесенью. Думаю, что могло произойти с Юрой — неужели плюнул на все и решил остаться? Я обязательно позвоню ему, но позже ...
Ты говоришь, что не можешь заснуть. Спрашиваешь, почему прилетел так поздно и, не дождавшись ответа, многозначительно пожимаешь плечами, на лице безразличие.
Все чаще возникает ощущение, будто играю чужую роль — не принадлежу себе, точно вымышленный персонаж книги, дурного сна. Я — галлюцинация. Так и сейчас. Да и в самолете с Юрой — тоже.
Ты говоришь, что шум дождя за окном наконец-таки убаюкал малышку — теперь ее можно переложить в колыбель. С прежним безразличием на лице, уносишь сверток с пластмассовой куклой в детскую. Занавес.

Поезд со свистом несся по кишке подземки. Вагон почти пустовал. Долговязый мужчина с усами напротив нервно таращился по сторонам, слева — женщина средних лет, перебрала содержимое сумочки.
Я проследил, куда смотрит долговязый — его взгляд был прикован к подозрительной фигуре в дальнем конце вагона. Едва различимые очертания тонули в полумраке, казались почти призрачными.
— Чувствуете, как пахнет? Там курят! — мужчина напротив, махнул рукой в сторону незнакомца. — Не переношу запаха табачного дыма. Подумать только, какая нашлось!
— Там никого нет, только тени, — подала голос женщина. Она отложила сумочку в сторону, перебирала пальцами неопределенный блестящий предмет, напоминающий авторучку.
— Я за ним давно наблюдаю — он там курит! — долговязый подпрыгнул на месте, — Эй, вы, послушайте, здесь нельзя курить!
— Да нет там никого, говорю же. Только тени и ваше воображение, — женщина посмотрела в нашу сторону. — Никого кроме нас — людей десяти часов утра.
"Оккервиль" — прохрипел динамик над головой. Поезд остановился, двери вагона открылись. Никто не обратил на это внимания. Я поспешил выйти.

Старший брат ушел из жизни в девяносто четвертом, через месяц после моего дня рождения. Он застрелился из карабина. Засунул ствол в рот и нажал на спусковой крючок. И никаких объяснений своим действиям — ни предсмертной записки, ни видеозаписи, вообще ничего. Ему было двадцать семь, мне — пятнадцать. Мать, к тому времени, уже проходила курс лечения в психиатрической больнице, так что трагедия ее ничуть не тронула. Думаю, она вообще не поняла о ком шла речь, потому как в ответ на печальное известие, попросила сообщить, когда зацветет черемуха.
Отец запил, а в скором времени, перевалил все заботы на меня — ушел из дома.
Брат был чрезмерно чувствительным, меланхоличным, одним из тех, про кого говорят: "с другой планеты". Песни, что он пел под гитару в гараже вечерами, были полны грусти, одиночества, душевной боли. Черт! Насколько сильна она была ... Я чувствовал, сопереживал и чувствовал, что совсем скоро, брат покинет нас. Просто не мог представить его сорокалетним главой семейства, имеющим стабильный заработок, проводящим вечера на диване с банкой пива, в потертых шлепанцах на босу ногу. Нет, старший брат был не из таких,- он был рожден, чтобы ярко вспыхнуть, пролететь над нами кометой, и тут же сгореть. А мы стояли и с раскрытым ртами таращились на небо, спрашивая друг у друга: "что это было?". В любимой песне, что он играл, были следующие слова: "Посмотри на меня, я вернулся. Я вернулся, чтобы снова уйти".
И вот теперь, когда я шел темной тропой вдоль реки Оккервиль, послышались знакомые аккорды, звучащие совсем тихо, издалека. Мелодия плутала между черных иссохших стволов, ворошила листву, легким прохладным ветром нежно касалась щек.
Вскоре, нежный голос запел, но охвативший меня восторг, не заставил прибавить шагу. Спешить было не нужно — брат вернулся, и теперь никуда не уйдет. Не уйду и я.