Поездка в Никольское

Из дневниковых записей Мариам Чайлахян
Лев Николаевич Толстой как-то в беседе заметил,
 что когда в голову лезут преступные,
 жалкие и черные желания и мысли хорошо бы
 представить себе ярко, что мы смертны.
 «Я хочу подробно написать, что пройдет
 в душе человека, в моей душе за один только день.”
А теперь о вчерашней поездке в Никольское. Встали рано. Не ели, готовясь ко причастию. Дорога вначале хорошая. Ухабы начинаются прямо за поворотом от станции к поселку. Улицы, несмотря на ранний час не пустынны, и погода обещает быть хорошей. Приехали заранее. Храм мраморный и много картин небольшого размера висит вокруг по периметру. «Воскрешение дочери Иаира», «Христос и Магдалина», «Христос и Самаритянка», это все Поленов. И у каждого над головой нимб сияет. Над алтарем сквозь Царские ворота просвечивает не традиционное изображение Тайной вечери, а картина Поленова «Христос и грешница». Это необычно и заставляет задуматься. А «Тайная вечеря» висит напротив на противоположной стене. От мраморного пола идет холод. Захотелось сразу затеплить свечи, на праздник, за упокой, поставить Серафимушке Саровскому, Богородице. И мысленно перед Николаем-угодником, чудотворцем Мирликийским, завтра его праздник. Перенесение мощей. Они захоронены в храме в Венеции, по-моему на острове Сан-Джорджио.
Многие писали записочки. Помню, как в Оптиной пустыне меня захватила волна написания, и у меня получились пять листочков “За здравие”, и четыре “За упокой”. Порадовалась, что “За здравие” больше. Некоторое неудовольствие помню у женщины, которая ждала карандаша и удивленно сказала – Вон Вы скольких понаписали. А как же иначе, вспоминать так всех. Чтобы тепло нам всем вместе было под крылышком у Господа.
Служба началась примерно в десять с четвертью. Священник в белой одежде, отец Илия вышел и, поклонившись, попросил прошения у всех за свои грехи. Потом он с улыбкой ходил там за Царскими вратами, поклоны делал, целовал иконы: Спасителя, Богородицы. Будто творил тихо одному ему ведомую Литургию. Никого кроме него; подумалось, как же, без алтарника, без хора и сладостного церковного пения. Постепенно они все образовались; мальчик, высокий, с рюкзаком за спиной, перекрестившись, вошел за завесу   и вот они выходят оба со свечой и Евангелием.
Он творит свою Литургию, в которой кроме традиционных молитв и жестов есть и молитва, собственно, отца Илии. Творя покаянный 50 псалом, он с кадилом обходит всю церковь и с ласковостью смотрит на каждого, словно говоря, ты хороший, Бог тебя любит. Но не ждет ответных улыбок, он будто споткнулся в ответ на мою. Мне-то все-таки полагалось ощущать себя греховной и смиренной. Но главное даже не это.
Когда ехали в машине, всю дорогу думала, а вдруг мне удастся пойти на личную исповедь, что говорить-то. Главное я уже сказала и даже почувствовала, в общении с отцом Георгием. Когда после страшных дней, в которые чувствовала себя оставленной, ничтожной и ненужной, вдруг пришло чувство, нет, твердое убеждение, что я – Божья, что я ценна и нужна для Бога, какое-то радостное пасхальное чувство близкого присутствия Христа. И это заполнило меня, мою душу до краев. И больше ничего и не надо было. Это было в Великую среду Великого поста. Отец Георгий тогда с тихим радостным изумлением сказал “Бог благословил”. Что же еще можно было сказать на исповеди. Все казалось мелким. Но прошло уже достаточно времени с того дня. И это чувство притупилось и чуть потускнело, и я знала, что нужно молиться, чтобы его удержать, и нужно что-то делать, вернее его удержать, чтобы делать то, что я хочу, исполнять мои планы. И вот, думая об этом, я ощущала какую-то порочность этого круга. Такого оборота мысли, неясно, но ожидала, и об этом и решила спросить отца Илию. Но то, что произошло   превзошло все мои ожидания.
Вдруг, почти в самом начале службы, он начал проповедовать. По-моему, даже хор еще не собрался, и нас было еще немного, постоянных прихожан и приехавших гостей, небольшой группкой стоявших посреди на холодном мраморном полу и слушающих Его исповедь перед нами.
- Простите меня грешного, - так он начал. - Я вот тут когда шел сегодня на службу, подумал; А где мой дом? Где прошло детство? Нет, он не там. Где жил долгие годы? И не там. Вот здесь мой дом, в Храме. Чего хотим мы все люди, каждый из нас?- Нет в нас смирения. Надо предаться Его воле – и тогда все будет как надо.
Не помню, когда он это сказал, но словно подслушал и осознанно, или нет, повторил слова Антония Сурожского. Мысль была о том, что мы молимся, но разве это молитва? Надо сесть и почувствовать себя перед лицом Господа, и сказать: Да будет воля Твоя, - и постараться услышать его волю.
- “Обязательно услышите”, - проговорил отец Илия.
Народ набирался, сияло за окошком солнышко, и верхушки сосен видны были в окошечке. Пел хор, небольшой, но очень молодой и слаженный. Хорошо, очень хорошо говорил священник  -
- Чего хотим мы, все люди, каждый из нас. Да, мы все очень похожи, мы хотим одного и того же. Почувствовать любящие объятия. Да, нам хорошо рядом со Христом. А что для этого надо. Да ведь только любить и покаяться, сказав – Да будет Воля твоя.
И, хитро улыбнувшись: «А то, как мы приходим - со списочком просьб и желаний. Их у нас куча. Вот, Господи, сделай то-то и то-то. Пребуду в твоем духе. Но в этом духе ты сделай это обязательно. Не мы Его рабы, а Он наш». Мы захихикали. «И смотрите, как непонятливому ребенку, который раз тебе говорю, 21-ый, а ты все не делаешь. Знакомая интонация, правда? Так и мы все время что-то просим. Нет в нас смирения».
Забегая вперед, хочу вспомнить разговор в храме уже за трапезой. Когда отец Илия сказал, что не надо у Господа ничего просить и что «Отче наш» на греческом звучит в сослагательном наклонении. Кто-то из «мрачных и многоопытных взрослых» спросил: «А как же дети ваши у вас ничего не просят, ну не у вас, у матушки?». – «Нет», - ответил священник.
И я вдруг вспомнила, что я тоже ничего не просила. Я была довольно тем, что у меня есть. Мама как-то такую атмосферу создавала в доме, что казалось   у нас все самое замечательное, даже если это было по объективным данным не так. А если чего нет, так это просто здорово, что нет. Научилась кататься на велосипедах дворовых друзей. Родители мне купили знаменитую Ласточку. А у подружки Анечки был взрослый женский велосипед. Можете мне поверить, что я считала, что моя ласточка самый лучший и надежный велосипед в мире. Ну, разве, кроме «Туриста» мальчика Алеши. И причина была не в велосипеде.
 «Пусть простит меня православный мир», - опять заговорил Илия. Но я хочу вспомнить китайского поэта Лао Дзы. Его притчу. Монах заснул и видит во сне, что он превратился в бабочку. Когда проснулся   подумал – кто я - монах, которому снится, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она - монах. Представляете, если бы мы были бабочками и летали вот тут под куполом, какая бы Литургия была!».
Ах, незабываемые часы той стародавней армянской Литургии, когда моя душа, словно бабочка, летала под куполом нашей скромной часовни на кладбище.
И снова продолжается служба. Ноги застыли на холодном мраморном полу, маленькие дети копошатся. Кто-то из малышей спит в плетеной корзиночке люльке, я на минуту выхожу, надеваю носки потеплее. Народу уже порядочно. Но частной исповеди нет. Отец Илия каким-то неуловимым образом отвечает на мою вопрошающую исповедальную ноту. И я понимаю то, что знала и чувствовала всегда. Любовь и доверие к Богу освобождает душу от греха, и направляет ее на путь сотворчества (любимое выражение Араика), и что главное в этом творчестве – усиление чувства и состояния Божьего присутствия, строительство тех самых кущ, о которых мечтал Петр. Как сказал потом во время игр Илья – надо не говорить, а петь, надо не ходить, а танцевать, надо не смотреть, а любоваться.
А в Храме он говорил про Эхо. Бог во всем. И если смотришь на мир с любовью, то и он отвечает любовью, каждая веточка, каждая букашка, как многоголосое эхо: "Я Тебя Люблю-ю-ю".
И основная тема следующей проповеди была о смирении. О Самаритянке и Христе. О встрече у колодца. Как Христос начал, не сказал сразу – вот я тебе хочу дать живую воду, не навязывал, как делают сейчас многие (свидетели Иеговы, например). А Он сказал, дай мне напиться, т.е. подчеркнул, у тебя есть то, что мне нужно, что надо другому. У каждого есть что-то свое особенное, что может понадобиться другим. И только потом заговорил о живой воде. И открыл, кто он. А она в своем смирении поверила и оставила свой водонос.
 - Братья и сестры, дорогие мои, оставьте свой старый водонос и обратитесь к воде живой. Это очень трудно, но вы все постарайтесь.
В какой-то момент он сказал: «Ну, теперь во всей церкви не видно будет ни одного унылого лица, и вы можете поздравить друг друга с этим». Это он так возвестил: "Христос посреди нас". И мы кинулись целоваться троекратно и поздравлять друг друга с этим чудом Литургического явления Христа.
Потом после короткой покаянной за всех нас молитвы, Илия будто покрыл нас платом и отпустил грехи, и пригласил подходить к Библии и кресту. Мы подходили и целовали сначала крест, потом Книгу и вскоре началось Причащение. Причащал он с радостной улыбкой и ласковыми словами. Литочке сказал «солнышко». Она обрадовалась очень. А когда нам дали с просвирой и шоколадку, тут мы совсем почувствовали себя детьми, и любимыми детьми…
Бог мой, как давно это было, уже семь лет прошло. Я люблю эту память, но сама уже неспособна на такое «храмовое действо». Вероятно, это все живет во мне в ином измерении. Я замечала, что когда читаешь дневниковые записи прошлых лет, будто встречаешься со своей тенью, ты оставила ее, а сама изменилась, идешь дальше, а ее рыдания и радости неумолимо отчуждаются и несовместимы с настоящим моментом. Странно все это. Какую же службу я могу провести сейчас. Вспомнилось, что обычно в церкви выбирают проповеди на день какого-нибудь святого, например, та далекая служба проходила в день св. Иоанна Богослова. Того, самого молодого апостола, который сидел, прижавшись к плечу Христа, обняв его, на Тайной Вечери. А сегодня, конец апреля, и день Иммануила Канта (его рождение). Не святой, не причислен к лику, но есть город, который наполнен его присутствием – Кенигсберг (теперешний Калининград). Можно представить, как он ходил по дорожкам родного города, как собирал за обедом друзей и писал свои философские работы. «Две вещи наполняют нашу душу все более сильным восхищением  - звездное небо над нами, и нравственный закон внутри нас».
Этот «беспокойный старик Иммануил». «Он начисто разрушил все пять доказательств (бытия Бога), а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство» (М.Булгаков «Мастер и Маргарита».) Бог – трансцендентная сила, наше кредо моральных норм – сидит в нас в форме категорического нравственного императива.
В человеке присутствует то, что нельзя вывести из причинно-следственных отношений земного бытия, человек тоже «не от мира сего».
И в той свободной духовной реальности, в которой человек существует, нравственно необходимо признавать Бытие Божье.
Аллилуйя тебе, Господи! Браво, господин, дорогой наш Иммануил Кант!...

Снова смотрю записи, и будто слышу голос отца Ильи. Он вспоминает апостола Петра, что на горе Фавор во время Преображения Христа говорил в экстатическом, в счастливом состоянии духа: "Господи, давай сделаем кущи и будем здесь жить, хорошо нам здесь".
Да нам хорошо рядом со Христом.
И будто снова увидела ту прелестную девочку, что сидела справа от батюшки и все время говорила ему что-то, и было слышно – "ты добрый, я хочу быть с тобой". Словно чувствовала Христа через Илию. А его голос звучал бодро, но твердо. И в ответ на слова пожилого мужчины, главного оппонента, как же вы говорите, что не надо просить, а как же «Блаженны нищие духом», ведь они о Духе просят, ответил: Так ведь «Да будет Воля твоя» и есть упование нищих духом и просьба. Не такими словами. Но в этом смысл. – А, уходя, сказал в ответ на благодарность за проникновенную службу: "Ну, значит, я не испортил, не очень испортил то, что Господь дал нам сегодня".
За трапезой отец Илия почти не ел и снова проповедовал. Он не мог иначе, это его длящаяся песнь-молитва-толкование. Как я там раньше писала – «орфическое истолкование Земли», «орфическое истолкование Евангелия».
Веселое разнообразие, но отнюдь не диссонанс, внес анекдот про ксендза и епископа. Епископы, как известно, не любят ксендзов. А наш ксендз оказался особенным, и храм восстановил, и приход оживил, и все хорошо стало рядом с ним. Приезжает епископ, надо ему что-то сказать, все слишком очевидно. Он и говорит: «Как же прекрасно Святой дух действует через нашего ксендза». А ему тут кто-то отвечает: «Посмотрели бы Вы, что тут было, когда Святой Дух один действовал». И это очень подходило к храму, в котором мы находились. В каком же страшном запустении он был, пока в нем не стал действовать человеческий дух отца Илии. Саше, всегдашнему оппоненту отца Ильи, удалось все это сказать. Но Илия улыбнулся, ничего не ответил и встал из-за стола.

P.S. Потом начался детский праздник. Ну, в свое время мы сильно поднаторели в этом. И у меня было такое чувство, что я опять в наших счастливых моментах, и мы опять участвуем в сотворении детского праздника.