Глава III

Шотландия, XIX век.
- Джон Милле, ты герой!
Одноместный кэб, украшенный потемневшим от старости гербом, выплясывал на кочках и выбоинах. Джон Милле сидел на жестком сиденье позади завернутого в звериную шкуру, патлатого кучера. Любовался пейзажем.
- Ты герой, Джон Милле! - повторил всадник, ехавший верхом на породистом караковом жеребце рядом с экипажем. Это был красивый, плечистый юноша лет двадцати-двадцати двух в плаще и шерстяном берете на темных, вьющихся волосах. – Ты достоин лучшей награды!
- Что во мне героического, Бойс, не скажешь? - Джон подпрыгнул на очередной кочке и мучительно сморщился. На втором часу путешествия по горной дороге его отбитый зад вопиял и молил о пощаде.
- Ты спас меня от смерти, приехав во время, - проникновенно сообщил всадник, сдерживая своего горячего коня, который все норовил пуститься галопом, но вынужден был тащиться рядом с еле ползущей повозкой, - день-два, и я бы благополучно преставился со скуки среди всех этих холмов и долин. Ты глянь, красотища, аж зубы сводит!
Джон послушно огляделся. Всадник не лгал.
Гордые горы, обступившие путь, теснили друг друга гранитными плечами. Над ними рокотало небо. Ветер, пахнущий близким морем, чесал косматые вихры вереска. Из-за склонов холмов выплывали обширные поляны, на них паслись стада высокогорных шотландских коров. Животные, жуя, провожали погромыхивающий экипаж враждебными взглядами из-под спутанных челок.
- Волшебные виды, - подтвердил Джон, - мне кажется, я попал в балладу о Макбете. Все жду,  когда из тумана возникнут три ведьмы и начнут предрекать мне будущее. Однако ты упомянул награду, друг. Чем ты собрался наградить меня за приезд?
- Ты забыл, какой завтра день, Банко? – ощерился всадник.
- Первое мая, что с того? Почему ты скалишься, как сатана? Задумал проказу?
- Поверить не могу, ты забыл, что завтра Бельтайн! Ты, сказочник, грезящий о ведьмах, духах и водяных! Друг чертенят и товарищ нечисти, кум призраков, гномий собутыльник, чародей кистей и красок! Забыл, что завтра самый волшебный день в году после Самайна? Праздник кельтского божка Белена, который вызовет с того света орды веселых мертвецов! Завтра у Круга Друидов, что в тридцати минутах езды от моего дома, будет шабаш, Милле. Я отведу тебя туда. Ты попадешь в сказку, в самое пекло!
«Первое мая,  - подумал Милле, вслушиваясь в болтовню друга, - надо же, мы не виделись три месяца, а кажется – вчера расстались».
Лайонел Бойс был единственным другом Джона, они вместе учились в Королевской Академии художеств в Лондоне, вместе жили, вместе познавали секреты живописи. Два лучших ученика, одинаково одаренных, но при этом совершенно разных. Один спокойный и рассудительный, второй – настоящий сорванец.
В феврале Бойс уехал домой в Шотландию. В родовое поместье Тэнес Дочарн, расположенное в Шотландском нагорье недалеко от городка Каррбридж, его вызвали семейные обстоятельства. Из этого самого поместья Бойс едва не направился прямиком на кладбище.
- Как тебе моя идея с шабашем, Милле? Готов к приключению?
- Я-то готов. Лишь бы ты не начал умирать.
- С умиранием покончено, Джон. Я здоров как бык. Хотя не скрою, было худо. Я горел в аду, харкал слизью две недели. Мой грум подтвердит. Подтверди, Норри.
Возница буркнул что-то по-гэльски.
Болотная лихорадка, свирепствующая по весне в здешних верещатниках, больше чем на месяц уложила Бойса в постель. Мать Бойса писала Милле, когда ее мятущийся в горячке сын был не в состоянии держать перо, что рассчитывать на лучшее они пока не смеют. Слава небесам, молодой организм победил недуг. Бойс выбрался из постели худой, трясущийся от слабости, обескровленный. Но быстро набрался сил и принялся страдать от избытка энергии и скуки.
Стоило ему заикнуться о визите Милле в Шотландию, как Джон покидал вещи в чемодан и уже через день трясся в дилижансе, идущем до Каррбриджа. Он здорово соскучился по другу, по его задору, которого остро не хватало в чопорной атмосфере Лондона.
- Расскажи мне про Лондон, Милле!
- Лондон стоит, Бойс. Все по-старому.
- А Братство? Как с ним обстоят дела?
- Я каждую неделю слал тебе письма в твою глушь, Бойс. Описывал последние события. Излагал последние новости. Со щепетильностью отпетой сплетницы перемывал косточки нашим общим знакомым. Не говори мне сейчас, что я делал это напрасно. Ты читал мои письма, Бойс?
- Я ими зачитывался!
- Значит ты в курсе дел Братства. Ты на редкость осведомленный человек для вашей дикой местности.
Бойс весело рассмеялся.
Год прошел с тех пор как на одной из лондонских выставок они познакомились с двумя юными художниками, друзьями, вроде них самих. После вечера возлияний и споров выяснили, что нашли единомышленников, мечтателей, готовых воевать, менять стереотипы, творить по собственному замыслу в обход академизма, как творили Рафаэль, Перуджино, Фра Анжелико. Так в Лондоне родилось и теперь ожидало их готовое к действиям молодое прерафаэлитское братство.
«Сотни, тысячи путей перед нами, - подумал Милле, плотнее обматываясь шарфом и разглядывая заплетенную в косички гриву коренастой пони, медленно, но верно влекущей кэб вверх по пригорку, - горизонт бесконечен, сил – в избытке. Сколько всего мы сможем сделать вместе, Россетти, Хант, я, Бойс. Сколько всего изменим…»
- Знаешь, здесь у нас верят – человек, которого ты встретишь в Бельтайн, изменит твою жизнь навсегда, - проговорил Бойс, вырывая Милле из раздумий.
- Неужто?
- Да. Смотри, Милле, как бы тебя не окрутила хорошенькая селяночка, чтобы из художника превратить в добропорядочного фермера.
- А сам ты кого опасаешься? Темпераментной колдуньи верхом на метле?
- Я, - синие глаза Бойса блеснули озорством, - как раз ничего не имел бы против темпераментной колдуньи. Смотри, мы почти приехали. Вон мой дом, Милле.
Повозка подползала к обширной подошве холма. К вершине по одному из склонов вбегала дорога. Там, кутаясь в прохладных высотах, стояло поместье Тэнес Дочарн.

Приезд Милле отмечался с помпой. Родители Бойса распорядились накрыть обильный стол в готической зале с мраморными полами и гобеленами на стенах, отапливаемой аж тремя каминами, устроили нечто вроде пира на старый манер. 
- Мы безмерно рады вашему приезду, Джон, - обезоруживающе улыбнулась мать Бойса.
Джон церемонно склонился над своей тарелкой, стараясь скрыть смущение. Он знал миссис МакГрей заочно, по письмам, которые она писала ему в период болезни Бойса.  Но и представить себе не мог, что эта женщина, пишущая изысканным почерком, настолько хороша собой. Девичий стан, грустные глаза глубокого сине-зеленого оттенка, все еще свежая, белая кожа. Сын перенял ее аристократическую красоту, статью пойдя в мощного отца.
- Задержусь ровно на столько, чтобы не надоесть вам, миледи.
- О, ну тогда вам придется поселиться у нас!
- Простите меня, миледи, но я не мыслю жизни без Лондона.
По рассказам друга Джон знал, что леди Элеонора вышла замуж в восемнадцать лет, когда ее избраннику, лорду МакГрею, было почти сорок. На момент второго брака шотландец много лет вдовствовал, был почти разорен. Он имел сына от первого брака, но тот пропал без вести в юном возрасте, не вернулся домой с охоты. Когда это случилось,  лорд был уже женат на Элеоноре, общему сыну супругов Лайонелу было около пяти лет. 
За счет богатого приданного, которое принесла с собой Элеонора, происходившая из купеческой семьи, не аристократичной, зато очень богатой, МакГрей поправил дела поместья. Отец и сын боготворили свою счастливую звезду в лице жены и матери. Сам Бойс, не желая злить отца, ненавидящего занятий сына живописью, в качестве творческого псевдонима пользовался непретенциозной на его взгляд фамилией бабушки со стороны матери. Хотя по происхождению он был МакГреем.
- Надеюсь, до свадьбы вы задержитесь, Джон? Она планируется на июль, осталось всего каких-то два месяца. За это время Лондон не сгорит и не рухнет, - изящной ручкой леди МакГрей сделала служанке знак, чтобы та собрала тарелки и начинала подавать десерт.
- Какой свадьбы, осмелюсь спросить? – Джон не донес до рта вилку с куском пудинга.
- Вы не знаете? Лайонел, почему ты молчишь, не говоришь другу, что скоро женишься? Ему повезло с невестой, Джон. Дейдра очень красива.
- Самое главное, она достаточно богата, - вмешался лорд МакГрей, отец Бойса, сидящий в высоком дубовом кресле во главе стола. Шестидесятилетний хозяин поместья громовым голосом и львиной внешностью производил сильное впечатление. 
– Достаточно богата, чтобы ее муж мог не заботиться о доходах, а продолжал страдать бездельем, которое принято называть красивым словом «живопись».
- Рейналд, - Элеонора успокаивающе погладила мужа по руке.
- Ты тоже художник, парень? – спросил МакГрей, сжимая на скатерти пудовые кулаки, - Тоже малюешь баб и розочки?
- Да, сэр, - Милле против воли стало стыдно. Он глотнул эля из чеканного кубка.
- Одну из тех вон штук когда-нибудь держал в руках? – МакГрей указал на стену, где висели мечи, боевые топоры, секиры, рогатины, пики, палаши, копья. – Нет? Молодежь пошла… Весь цвет моего клана полег в якобитских восстаниях, юнец. Нам пришлось отказаться от имени предков, чтобы не сгинуть в гонениях, устроенных англичанами. Всю жизнь жалею, что не родился в те славные дни… МакГреи выступали, яростные и сильные. Медведи, а не люди! Один наш воин стоил десяти англичан… Поле битвы залила благородная шотландская кровь, к небу летел голос волынки…Чай? Зачем мне чай? Уберите от меня ваше пресное пойло! Подать виски!
- Тише, любовь моя, не горячись, - в полголоса уговаривала разгорячившегося МакГрея Элеонора. Лохматые борзые под столом с урчанием грызли бараньи мослы.

После обеда Милле и Бойс вышли на воздух. Поместье Тэнес Дочарн, имевшее два этажа и высокую крышу с мансардными окнами, было построено в форме пентагона. Его углы обозначали пятиугольные башенки. Позади особняка раскинулся сад, походивший на дикую рощу. Бойс повел туда Джона сквозь арочную, увитую традесканцией перголу.
- Смотри, - сказал он, указывая на серые развалины, что просвечивали сквозь гибкие стволы ясеней, пушистые кусты можжевельника и падуба, - Вот все, что осталось от исполинских башен и куртин замка Дон Эрк, возведенного во времена королей Дал Риады. Неприступная когда-то стена грозной крепости, а ныне лишь горстка поросших плющом руин.      
- Превосходная иллюстрация того, что бытие зыбко, могущество иллюзорно, а человек высокомерен, думая, что стена его дома неприступна. Прошло время. Нет Дал Риады. И мы созерцаем руины. – заключил Милле.
- Ты прав, - согласился Бойс, - Но старое после смерти дает жизнь новому. Наше поместье возведено из камня разрушенной крепости.
Утонувшее в клубах жимолости, из глубин сада вынырнуло маленькое здание с острым шпилем – часовенка. Рядом с ней показалось еще строение, более грубое, приземистое.
- Из того же материала построены часовня и фамильный склеп,  - добавил наследник МакГреев.
Молодые люд подошли к затону, что поблескивал зеркальной гладью поверхности в самых дебрях сада.
- «Где ива над водой растет, купая в воде листву сребристую, она туда пришла в причудливых гирляндах из лютика, крапивы и ромашки. И тех цветов, что грубо называет народ, а девушки зовут Перстами Покойников. Она свои венки повесить думала на ветках ивы, но ветвь сломилась. В плачущий поток с цветами бедная упала. Платье, широко распустившись по воде, ее держало, как русалку»… - прочел Бойс, - Это любимое место моей мамы.
Милле посмотрел на согбенную иву, опустившую косы в темный пруд, на заросли молодой крапивы и таволги, на белого лебедя, выплывшего из заводи.
- Здесь утонула Офелия, - догадался он.
- Только это тебя не особенно трогает. Тебе не нравится у нас, Джон, - заключил Бойс, сорвал прут, замахнулся им на подплывшего поближе лебедя. Птица выгнула шею, взмахнула крыльями и зашипела.
- Слушай, - повернулся Джон к другу, - почему ты не сказал мне, что женишься?
- Это не важно, - Бойс поморщился, как от порции касторки. – Женюсь и женюсь, что особенного?
Милле пренебрежительно дернул щекой. Пускаться в объяснения он не собирался. Художник должен быть свободен, как апостол, готов к свершениям, к битвам, реформам.
Мальчишка Бойс собирается обвешаться пудовыми цепями супружества и навечно приковать себя к месту. Что ж. Парню всегда была свойственна некоторая ветреность, и глуп был Милле, ожидая от друга посвящения братству. Жениться? Ему? Соблазнившему не одну дюжину девиц и дам разного возраста, достатка и положения? Сомнительная афера.
 - Ты не прав, - сказал Бойс. Он знал друга, как облупленного, по лицу читал то, что было у Джона на душе, - мой отец хочет, чтобы я женился, и я сделаю это – он итак считает меня позором рода. Но жениться -  не значит, просидеть у юбки жены всю оставшуюся жизнь.
- И как долго ты намерен сидеть у юбки жены? – буркнул Джон.
- Неделю, самое большее – две.  Мы поженимся. Я удостоверюсь, что моя суженая понесла, (а это непременно случится и случится быстро). Потом отправлюсь в Лондон. Второй раз моя жена увидит меня в день родов.
- Считаешь, она будет довольна подобным супружеством?
- У нее нет выхода. Это единственный способ заполучить меня в мужья.
- Ты проходимец, Бойс. Почем знаешь, что она быстро забеременеет?
- Моя будущая жена – Дэйдра Джойс, из Джойсов, что сродни моей матери. Мама говорит, их женщины плодовиты, словно кошки. Дэйдра родит, мама станет помогать ей воспитывать ребенка.  Моряки и солдаты тоже женятся, но это не значит, что после свадьбы они не видят моря и битв.
- И когда свадьба?
- Вот видишь? – Бойс глумливо захохотал. Белый лебедь не выдержал вопиющего нарушения спокойствия, возвратился в свою тихую заводь, - Ты уже не против!
- Тебе известна моя позиция, Бойс. Если дело не страдает, не страдаю я. Мне нравится у вас, я даже знаю, чем займусь до дня твоей свадьбы – буду рисовать ваш пруд.
- А где возьмешь Офелию?
- Ты говорил, завтра Бельтайн. Встречу там. Если не встречу, ты нарядишься в платье и заменишь мне ее.

- Бельтайн, - произнес Милле. От сказанного вслух слова на него дохнуло ночью, страхом, сладострастием и жаром костров. – Ты решил меня развлечь тем, что повел на бал к дьяволу.
Они ехали по темнеющей равнине мимо терновых рощиц и крохотных озер. Бойс на своем караковом жеребце по имени Альпин, который никого кроме хозяина не признавал. Милле на покладистой красивой кобылке Моргане, принадлежавшей леди МакГрей.
- Бельтайн, - отозвался Бойс, водя в воздухе плеткой, как кистью, - день лета, день любви, день плодородия. Мы едем на холм, Милле, на вершине которого вздымается древний кромлех. В доисторические времена там приносили кровавые жертвы друиды. Со Средневековья там празднуют свои шабаши наши родные ведьмы. Сегодня они соберутся опять.
Кони вступили в быстрый поток, пересекающий долину наискось. Копыта зацокали по меловому дну. Миновали реку, въехали в редкий лесок.
- Смотри! – Бойс концом плетки указал направление. Милле отвел от лица ветвь и увидел впереди мерцание огней, услышал пение.
- Ведьмы поют, водят хороводы. Сегодня грань между прошлым и будущим тонка, пали преграды, мертвецы потоком хлынули в мир живых, чтобы танцевать и веселиться. Пляшет воскресшая Рианнон, пляшет Зеленый Джек. Паки, гномы, эльфы, призраки, вампиры, духи, и фавны. Гремит гобой, кипит сидр. Пылают  костры. Скоро выйдет из леса король-олень. Скоро будет избрана Майская Королева. Сгорит Плетеный Человек. Видишь, Милле? Слышишь?  Шабаш!  Ха-а!
Бойс хлестнул коня и помчался вперед. Моргана рванула следом, Милле с трудом удержался в седле. Сотрясаясь от бешеной скачки, на них надвигался курган, увенчанный каменной короной, обвитый кольцами костров, гремящий музыкой и барабанным боем.
Бойс первым подлетел к холму, въехал вверх по склону, спрыгнул с седла, кому-то кинул поводья, что-то радостно закричал в разношерстную толпу. К нему подбежала девушка с распущенными волосами в мелкую кудряшку и подала кувшин. Бойс напился из него, пролив часть жидкости на рубашку, передал кувшин подъехавшему Милле. Девушка утащила его толпу танцующих.
 В кувшине был сливовый сидр, который ароматил так, что перехватило дух. Пока Джон пил, мохнатое существо, похожее на грума Норри, увело прочь его кобылу. Он вытер губы рукавом и огляделся.
Бойс бессовестно лгал, перечисляя всю мыслимую и немыслимую нечисть. Не было нимф и упырей. Были обычные люди, парни и девушки, мужчины и женщины, старики и старухи. Пестрые платья, цветные шарфы, рогатые маски прыгали через костры, кружились, падали, смеялись, пели. В волосах развевались ленты, звенели бубенцы. Жарко пылали можжевеловые поленья.
Сидр был крепок, мир вокруг Милле покачнулся и поплыл. Вдруг от вращающегося с бешеной скоростью хоровода что-то отделилось. Какой-то кудлатый клубок подлетел к Джону и ударил его в грудь. Художник не устоял, засеменил назад и во весь рост растянулся на траве. Он ошалело глянул вверх – над ним стояли музыканты. Один из них, скрипач в треуголке из-под которой торчали седые букли, подмигнул Милле огненным нечеловеческим глазом и протянул руку.
Джон ухватился за нее. Рывком его поставили на ноги. Дородная грудастая женщина в старинном головном уборе несколькими ударами ладоней выбила пыль из его костюма и, забористо дыхнув винными парами, чмокнула его прямо в губы.    
«Ведьма!» - юноша испуганно шарахнулся прочь от хохочущей целовальщицы.
Спиной натолкнулся на здоровяка в сутане католического священника и тиаре на лысой голове. Священник развернул его к себе лицом, погрозил пальцем. И пхнул художника в самый водоворот танцующих. Взвыла волынка, загрохотали барабаны, в огромном костре рухнули поленья, подняв в воздух сноп огненных мух. В плечо впились чьи-то пальцы. Пляска началась. Парни и девушки исчезали один за другим – вокруг скакали уже не люди, а сатиры,  черти и лешие.
Он не помнил, как оказался вне круга. Кровавым пламенем занялся Плетеный Человек – свитый из ивовой лозы высоченный болван, набитый сеном, травой и цветами. Его заслонила душная дымовая завеса. Сопя и кашляя, Милле разглядел перед собой тропку, ведущую вниз в темноту, и сбежал по ней. Теперь холм светился и гремел наверху. Джон стоял в поросшем папоротником логу, где было на удивление тихо – шум долетал сюда будто бы издалека, из-за толстой каменной стены... Он побежал прочь от разверзшегося над головой ада к растущим поблизости раскидистым деревьям.
- Сукин сын… - тяжело дыша, беглец ткнулся лбом в шершавый, влажный от  росы ствол, - Завез в преисподнюю. Леди МакГрей, где вы, ангел? Спасите меня от вашего сына. Пока ему в голову не пришло что похуже участия в ведьмовской оргии.
Поблизости раздался то ли стон, то ли громкий вздох. Джон замолчал и замер. Он не ожидал получить ответ на свою полусерьезную молитву, обращенную к матери Бойса. Прислушался. Сначала было тихо, лишь шелестели листья, да гремела музыка на дьявольском холме.
Вздох повторился, уже ближе, отчетливее. Через мгновение Джон услышал еле уловимое пение. Оно доносилось из глубины рощицы, как фантом исчезающее, легкое, и такое нежное, что невольно защемило сердце. Не до конца веря ушам, Джон раздвинул руками колючие ветви куманики.   
На открывшейся полянке стоял одинокий мегалит, неведомо кем перенесенный сюда из круга друидов. Рядом с камнем танцевала фея. Не касаясь ногами земли, вспархивала и опускалась, взмахивала руками-крыльями, мелодично подпевая своему стихийному танцу. В том, что это существо волшебное, Джон не сомневался – у смертной женщины не могло быть столь эфемерного, светящегося тельца, длинных, почти до щиколоток, волос, отливающих лунным сиянием.
-  Где ты, Милле! – крикнули сзади.
Фея остановилась, опустила руки.
- Эй! Джон!
Джон неслышно чертыхнулся и бесшумно свел ветви, чтобы она не заметила его и не исчезла. Бойс снова крикнул. Милле затаился. Пусть покричит и уйдет. Среди беснующегося сброда на холме Бойс чувствует себя, словно рыба в воде. Пусть убирается к ним.
Бойс, однако, никуда убираться не собирался и ломился сквозь заросли не хуже оленя во время гона, безошибочно ведомый каким-то сверхъестественным чутьем. Наделав уйму шума, он возник рядом с Джоном и спросил:
- Прячешься от меня, Джонни?
Джон приложил палец к губам.
- Что такое? – слегка понизил голос Бойс, - Ты поймал дриаду?
- Кажется, да, - шепнул Милле, - но ты орешь, как стентор. Думаю, она испугалась и сбежала.
- Быть не может! – выдохнул Бойс, - Где?
Они вместе полезли в заросли куманики, с грехом пополам продрались к полянке. Бойс больно оцарапал шею о шип и выругался.
Фея никуда не делась. Несомненно, она слышала друзей, поскольку стояла теперь лицом к тому месту, откуда появились Бойс и Милле. Но обнимая камень  прозрачными ручками, и словно ища у него защиты, на мужчин не смотрела. Глядела в усыпанное звездами небо. Выйдя на поляну, друзья встали в десятке шагов от нее, не зная, что делать дальше. Милле судорожно соображал, как поприветствовать неземное создание.
Фея опередила его, избавив от необходимости говорить. Рассмеялась счастливым детским смехом и запела. Голосок ее задрожал, как серебряный колокольчик. Милле не понимал ни слова, из того, что она поет. Бойс понял все.
Песня прервалась внезапно, как и началась.
- Как тепло, - сказала внятно фея, потерлась щечкой о поверхность камня, который обнимала, - теплый старик. Мне интересно, почему Господь рассыпал столько звезд наверху? Наверное, он сильно проголодался, его большой петух. 
Парни переглянулись.
- Ты красиво поешь, - решился Милле, делая шаг на встречу фее. Фея отвернулась и повторила.
- Ты красиво поешь.
Еще шаг навстречу.
- Откуда ты взялась здесь? Почему одна?
Она оторвалась от камня и побежала прочь, но на опушке остановилась, заговорила с лесом:
- Ты прилетел. Ты тоже один. И красиво поешь.
Милле беспомощно обернулся на Бойса.
- Она говорит с соловьем, дурень, - шепнул друг.
Только теперь Милле распознал соловьиную трель.
- Он поет для любимой, - пояснил художник фее.
- Для любимой, - девушка пошла вдоль опушки, ведя пальцами по стеблям и листьям. Ее странное белое платье, украшенное вышивкой на груди, свободно обвивалось вокруг хрупкого тела. – Я не одна. Мама танцует. Там очень громко. Я здесь. Мне нравится рядом со стариком.
Жемчужный смех. Фея закружилась.
-  Как она хороша, - прошептал Милле, очарованный зрелищем, - Бойс, я в жизни не видел существа прекраснее…
- Это не фея, - тихо ответил друг. Он старался держаться в тени. – Обычная живая девушка.
- Я подойду к ней.
- Не вздумай. Не видишь, она не в себе. Она даже в глаза тебе не взглянет. Уйдем, Милле. Не нужно ее тревожить.
Лайонел взял друга за локоть и потянул на себя. Ему захотелось уйти с полянки, вернуться на холм. Там поджидала кудрявая крестьяночка, кажется, Джун, и обещанные ей плотские утехи. Но Милле врос в землю, не в силах оторвать глаз от чуда, которое представляла собой танцующая фея. Сам Бойс старался не смотреть на девушку. Хотя знал, что Милле прав. Его охватил непонятно откуда взявшийся суеверный ужас.
- Уйдем.
- Стой, Бойс. Мы не можем бросить ее тут одну.
- Она не одна. Сказала же –  на холме ее мать. 
- Соловей поет для любимой, - прощебетала девушка, - Он очень мил. Правда, старик?
- Господи, она наивна как дитя! Я не брошу ее. Иди, Бойс, найди ее мать и приведи сюда.
- Отведем ее наверх вместе и уедем.
- Ты говоришь, она даже в глаза не смотрит. Как ты ее поведешь?
- Не знаю. Позову. Дорогая, пойдем к твоей маме! Не оставайся здесь одна.
Бойс не надеялся, что фея отреагирует на его слова. Он вышел из укрытия и встал рядом с Джоном. Однако девушка остановилась и посмотрела в его сторону.
- Кто говорит? – спросила она встревожено.
- Я! Я говорю! - ободренный ее реакцией, Бойс забыл о своих страхах и пошел к ней на встречу. Настроение Милле передалось ему – девушку хотелось защитить от тьмы, не бросать наедине с мертвым булыжником, которого она звала ласково «старик».
Ему показалось, еще секунда, и девушка убежит, спрячется за «старика». Он пошел медленнее. Она стояла на месте. 
- Петух очень большой. И страшно прожорливый, - приветливо заговорил Бойс, - ему надо много проса. Вот увидишь, наступит утро, петух выйдет пастись и склюет все звезды в мгновение ока.
- Новой ночью Господь снова рассыплет просо! – девушка глянула мимо него. – Вот увидишь!
- Все так и будет, малышка. Ты большая умница.
Личико, напоенное безмерным очарованием, обратилось  к нему. Черты его были исполнены утонченной красоты. Бойс оробел. Попытался, но не смог сравнить ее красоту ни с чем – все сравнения показались бледными. В блуждающем взоре жила ночь и плескался лунный свет. Луна горела на прядях волос, обрамляющих это изысканное лицо. Он исступленно изучал его и запоминал, и вдруг понял - она смотрит ему прямо в глаза. Свет, излучаемый ею, потек в него. Его заморозило изнутри, он почувствовал, что умирает. Но девушке вздумалось улыбнуться. И стало горячо.
- Мы … найдем твою маму, - Бойс запнулся, - Вон там. Где шумно. Ты пойдешь со мной?
- Кто ты?  - ответила она вопросом на вопрос.
- Я Бойс.
- Ты - Бойс. Я - Катриона.
- Ты - Катриона.
Она кивнула. Протянула руку, прижала широкий рукав к кровоточащей царапине у него на шее. Он не стал сопротивляться, боясь спугнуть девушку. От нее пахло цветущей яблоней.
- Пойдем искать маму, Катриона.
- Мама танцует. Я убежала, танцую здесь. Старик скучает без меня.
- Старик устал. И ты устала, Катриона. Я отведу тебя к маме, нельзя от нее убегать.
- Ты отведешь? – взгляд серебряных глаз вновь устремился на него. Бойс почувствовал, как его пронизывает дрожь. Недавний страх возвращался. 
- Отведу.
- Идем, Бойс, - девушка сама потянула его в сторону холма. Проходя мимо обалдевшего Милле, прозвенела, - соловей поет для любимой.
- Джон Милле, - представил друга Бойс.
- Любопытный Джон,  - заключила Катриона. – Он подглядывал. Милле любопытен.
Втроем они поднялись на холм. За время их отсутствия здесь мало, что изменилось. Катрионе не нравилась громкая музыка. Она встала, отвернувшись от танцующих. Пламя костров заиграло на льняных локонах, окрасив их в жаркое золото. Бойсу волей-неволей пришлось остановиться, потому что девушка крепко сжимала его руку маленькой ладошкой.
- Где искать ее мать? – спросил он, шаря глазами по веселящейся толпе.
- Понятия не имею, - недовольно ответил Милле, которому не нравилась создавшаяся ситуация, - Ты здесь родился, должен знать местных, тебе и карты в руки. 
- Хорошо, постой рядом с ней, я постараюсь скорее вернуться. Малышка, отпусти меня, побудь с Джоном не долго. Я приведу твою маму.
 Катриона не отреагировала на его просьбу. Бойс стал деликатно освобождать свою ладонь. Пальцы девушки сжались крепче.
- Не уходи, - попросила она и посмотрела ему в глаза, опять.
- Не уйду, - подчинился Бойс. С трудом преодолевая наваждение ее взгляда, шепнул Милле, - Что теперь делать? Она не хочет меня отпускать. Будем стоять и ждать. Не известно, чего.
- Ладно, - Джон уступил, - Я схожу. Как зовут твою маму, Катриона?
- Сгорела Ивовая Баба, наступило лето, - ответила девушка, - По лесу идет король-олень, сам он белый, словно пена, на голове его золотые рога. Рога эти гудят так, что ветер поднимается и качает верхушки деревьев. Слышите? 
Художники переглянулись.
- Сэр! – закричали из толпы. – Куда вы исчезли, сэр?
К ним быстро шла девчонка, с которой весь вечер протанцевал Бойс. Она остановилась возле троицы, стрельнула глазками на соединенные руки Катрионы и Бойса, и обратилась к последнему, игриво поводя пышными рукавами платья. 
- Я потеряла вас. Зачем вы привели сюда эту дурочку? Она же ненавидит людей. Где вы ее отыскали?
- На поляне у камня, - холодно отозвался Бойс. Во время танца он жарко поцеловал крестьянку, назвал «кудрявой милашкой». Теперь был зол на себя за это. И на нее заодно, потому что она вдруг показалась ему пошлой, грубой, с чересчур крупным носом, слишком, по кобыльи широкобедрой. – Ты знаешь, кто ее мать? Где ее искать?
- Ее не надо искать. Анна Монро среди кумушек. Сейчас я ее позову, если хотите.
- Будь добра. Как же она бросила свою дочь одну среди леса?
- Она ее не бросала! Анна Монро живет совсем близко. Ее дом за Папоротниковым Логом. Дурочка Кэт целыми днями бродит по лесу, никогда не уходит от дома далеко. Ждите, я мигом. 
Девчонка пропала и вернулась, ведя за собой высокую, опрятно одетую женщину в чистом чепце на светлых волосах. Женщина была довольно моложава, статна, не успела растерять свою редкую, возродившуюся в дочери, красоту.
- Готов спорить, - шепнул Бойсу Милле, - Лет эдак восемнадцать назад мама нашей крошки попалась на глаза знатному лорду. Тот оставил ей на память о себе драгоценный подарок.
- Катриона! Иди ко мне! –  воскликнула женщина, увидев их.
Ее дочь с места не тронулась.
- Сэр, будьте добры отпустите моего ребенка!
- Прошу вас заметить, мадам, я не держу ее. Скорее наоборот. – Бой подвел Катриону к матери, - Она танцевала в лесу. Я и мой друг посчитали правильным не оставлять ее одну. Тем более близится ночь. Вы не боитесь, что девушку могут обидеть?
- Вообще-то, сэр, - Анна Монро приняла у него руку дочери, которая сразу же обняла мать и прилегла головой ей на плечо, - мы живем в четверть мили от холма. Лес прилегает к нашему дому, и вполне естественно, что дочь моя гуляет там. Нас не обижают, вся окрестность знает меня и Катриону, никто не желает нам зла. Другое дело вы, чужой человек…. Как вы умудрились привести ее сюда! Катриона чутка, как зверек, она не показывается на глаза даже знакомым! Встретить ее в лесу почти невозможно!
- Вот уж не знаю, возможно или нет, но от нас она не пряталась, имейте это в виду, - проворчал Бойс, недовольный враждебным тоном Анны. – Распевала себе как птичка, ничуть не таясь. Следите за дочерью лучше, мадам. Идем, Милле.
- Пойдем и мы, Катриона! – Анна Монро погладила девушку по волосам.
Катриона сонно моргая, пошла за матерью. Но сделав два шага, остановилась:
- Бойс!
Они посмотрели друг на друга.
- У сырой грядки, в торфе талом она расселась в платье алом. Стара изгородь, набок кренится. Там колет шип и свистит синица, - забавно щурясь, произнесла девушка.
Бойс не успел ответить. Анна Монро опередила его.
- Идем, дочка! Идем! - взмолилась она. Лицо ее испуганно сморщилось. Женщина едва ли не побежала прочь, утягивая дочь за собой вниз по склону.
Бойс и Милле проводили взглядами две удаляющиеся  фигурки.
-  Я знаю эту малютку, – задумчиво сказал Бойс. – мать приносила ее, завернутую в одеяльце, в церковь, становилась у задней стены, плакала и молилась. Все, и дети, и взрослые, сторонились Анны.
- Почему?  - спросил Милле.
- Анна родила дочь, когда была даже немного моложе Катрионы нынешней. Никто не знал от кого. Анна всегда ходила одна. И вдруг ребенок. Люди рассказывали всякие небылицы об отце. Я, будучи мальчишкой, лично слышал, как служанки в замке трепались, будто бы деревенскую девчонку обрюхатил злой дух. Катриона подросла, начала дичиться людей, а мнение о вмешательстве злой силы окрепло.
- Полная чушь, - пренебрежительно фыркнул Милле, - До чего вы, шотландцы, суеверны. Застряли в темных веках. Катриона – обычная девушка, а не дитя дьявола.  Да, немного не в себе. Полусумасшедшая. Если хочешь знать мое мнение, красота у нее ангельская.
- И дьявол может принимать вид ангела света, - таинственно произнес Бойс. – Но не закипай Милле, я не спорю с тобой. Она обычная девушка. Странная, помешанная, дикая, но вполне себе обыкновенная.
- Само совершенство. – Милле вздохнул, - Живи она не в самой глуши, а в цивилизованном людном месте, о ее красоте пошла бы молва. Она бы шествовала по разбитым сердцам. Даже хорошо, что у Катрионы разум ребенка. В противном случае она страдала бы тщеславием. А сейчас, посмотри, бесхитростна, открыта. Квинтэссенция расцветающей женской прелести и чувственности. Офелия.
- Разум ребенка, тело нимфы, - тихо, задумчиво шепнул Бойс. И вдруг хлопнул Милле по плечу, обретая свою обычную веселость, - Пойдем домой, мой восторженный менестрель. Мой очарованный Гамлет. Бал закончен, пора бы и совесть знать. Где Норри, пьяная бестия, куда он дел коней?! Эй, Норри!! Э-ге-гей! Где ты?!
- Вы уезжаете? – ахнула кудрявая крестьянка, которая все это время крутилась поблизости, - Но как же?... Вы говорили мне…
- Уезжаю, детка, - безжалостно рассмеялся Бойс, запрыгивая на коня, которого ему подвел грум, материализовавшийся из дыма костров. – Я говорил, и я не лгал! Прости мне мою спешку! Помни меня, Джун!
- Я Джил! – кричала отчаянно девушка. Но Бойс и Милле, пустив коней в галоп, ее не слышали.