Макариада. Глава VI. Азартные игры

– Азартная игра? – задумчиво промолвил Макар. – Какой смысл ты вкладываешь в это понятие?

– С игрой случая она вряд ли ассоциируется. Мастерство игроков в ней имеет не меньшее значение, чем в спорте. Спорт со своей стороны не чужд случайности вплоть до рикошетов и нелепых голов. Термин «азарт» предполагает не случай и риск, а скорее поглощенность эмоциями, устремленность к результату.

– То есть к спорту он приложим?

– Пожалуй. Результат – прерогатива спортивных состязаний. И эмоций в спорте хватает. Азартная игра… Может быть, она связана с выгодой, измеряемой в денежном эквиваленте?

– Отчего же? Страсти кипят и в играх, не ведущихся на деньги. С другой стороны, деньги имеются и в спорте – тотализатор, букмекеры…

– Как же отделить азартную игру от спортивной?

– Никак! Обе категории сформированы взрослыми, а они не умеют фантазировать, сводя смысл игры к удовлетворению достигнутым и к гордости за себя. Царь горы и прочие атлетические игры разве не азартны?.. Шахматы считаются спортивной игрой, потому что внесены в программу соревнований. Карт там нет, и их вписали в иную категорию.

– Погоди! Успех в картах, хотя и зависит от опыта и скорости мышления, подчинен, в отличие от шахмат, случайности. Как ляжет карта…

– Ответь, можно ли, играя в шахматы, предсказать реакцию соперника на твой ход?

– Можно. Шахматисты убеждены в своем умении просчитывать варианты.

– Вот и картежники так думают. Опытные игроки в преферанс редко разыгрывают партию по окончании торга. Итог представляется им очевидным.

– Ты меня не путай, Макар! Случай имеет место при раздаче карт, а не в процессе самой игры. Сдающий ни на что не влияет. В шахматах же все решает человек. Даже если ты не сумеешь предугадать ход соперника, это… это будет…

– …его ход. Не чей-то еще. Где, по-твоему, источник случая?

– Источник?

– Отвечу за тебя. В руках сдающего. Но не в голове анализирующего. Так?

– Так.

– Получается, мозгом управлять можно, а руками – нет. Мозг, будучи сложнейшим механизмом, способен планировать шахматную партию, но не в состоянии дать сигнал рукам, чтоб те раскинули нужным образом колоду карт.

– Ишь куда вывернул! Способности мозга ограничены. По крайней мере, наука… тьфу, и вправду нелепица выходит! Но я слышал, есть люди, прочитывающие лежащие лицом вниз карты быстрее, чем доступную глазу шахматную доску.

– Ясновидцы? Они еще наивнее. Мнят себя избранниками фортуны – так называется жалкий земной успех? – не подозревая, что случай может в любой момент нарушить их планы.

– Случай? Но ведь случай ими побежден.

– Я подчеркнул слабость аргументации того, кто… как бы поэтичнее выразиться… заключил мозг в темницу тела. Но ясновидцы не лучше. Они, говоришь, победили случай? Нет! Они освободили мозг. А мозг тоже беззащитен перед случаем. Несмотря на потуги ясновидцев, карты ложатся-таки случайно. Но и шахматные фигуры случайно двигаются, что бы ни воображали шахматисты! Друг мой, будь игроки менее самоуверенны, тузы запросто оборачивались бы дамами, а пешки сходу пробивались бы в королевы.

– Ох, Макар! Опять мистика началась. Разыгрываешь ты меня, что ли?

– И впрямь увлеклись! – засмеялся он. – Давай вернемся к игровым категориям. Тебе нужно уловить разницу между ними. Допустим так: спортивные игры подвижны, азартные – нет. Простенько и ближе к истине, чем случайность, результативность и эмоциональность. Далее. Азартным играм присуще обаяние, коего спортивные лишены. Я назвал бы его магическим. Оно вроде магии рисуется чудесным, неземным, но это мишура, скрывающая банальные желания. Азартные игры проводятся в интимной обстановке, при тусклом освещении, в тиши и безмолвии. В воздухе витает тайна вперемешку с сигаретным дымом. Кажется, что вершится священнодействие и рождаются занимательные идеи, а на самом деле игроки по примеру коллег из спорта прикидывают как обойти партнеров и добиться победы.

– Игра ума! Под это определение в равной степени подпадают и шахматы, и карты, и всякие интеллектуальные игры. Спорт же…

– А рулетка и лото под него не подпадают. Да и спортивные игры ты зря уничижил – банки, прятки, футбол, где головой не только бьют по мячу. Твое определение устарело. Действительно в шахматах и картах много логики и математики. Недаром они пользовались уважением в Средневековье наряду с их прародителями из числа свободных наук. Потом эти науки сделали прикладными, заставив служить насущным нуждам взрослеющего человечества, а игры – азартными, привнеся туда страсть к наживе и успеху…

При помощи таких бесед я систематизировал черпаемую из писем Макара информацию. Он не догадывался о моих планах касательно будущей книги, а я, хотя и испытывал сомнения в своем даровании биографа, мысленно уже формулировал названия глав и соответствующе настраивал собеседника. Сам он не поделил бы игры на категории. Детскость, в его понимании, зависела от настроя игроков и могла проявляться в любой игре. Однако ее проявлений он нигде не замечал и считал, что игровой сферой целиком завладели прикидывающиеся детьми взрослые и быстро растущие дети.

Мой друг раскрыл мне азартную, правильнее сказать – взрослую сущность развивающих игр. В пору нашего детства родители оберегали детей от очка и подкидного и одновременно прививали им любовь к выгоде. Какими бы намерениями ни руководствовался разработчик всех этих палочек, кубиков, мозаик, в их основе лежал не интерес к знаниям, а триумф победителя. И не просто ловкого и умелого, как в спорте, а прагматика, осознающего полезность совершенного им действа. В детстве выгода олицетворяется приобретенными навыками, в юности и зрелости – уважением и деньгами окружающих.

Макар вспоминал детское лото – красочные листы с изображением леса, сада, луга, фермы, зоопарка и других мест обитания животных и карточки самих животных с прописанными на обороте наименованиями на разных языках. Предполагалось, что дети будут узнавать мир фауны и делать первые шаги в языкознании. А дети, наплевав на буковки, чуть не передрались из-за бумажек со зверушками. Они неплохо изучили карточки своих подопечных, но не благодаря склонности к зоологии, а потому что видели в них добычу. Игра достигала цели, если кто-нибудь закрывал на листе все поля и – о, счастье! – собирал полный комплект карточек. Ради этого игрок, вытаскивавший карточки, шел на обман. Шулерство, непривычное для улицы и стадиона, расцвело пышным цветом задолго до классических азартных игр.

Еще не оформились банки и одно касание, а дети уже ссорились и плакали, швыряя кости и передвигая фишки в настольных играх. Сочинившие игры дяди и тети внесли туда познавательный вопросник и арифметические упражнения. Дети учились обращаться с цифрами и задумывались над мудреными вопросами, но манили-то их сулившие удачу кружки и стрелки. А главное – эти занятия, впаянные в жесткие рамки игрового поля, не давали простора детской фантазии. Благодатный смех замирал на устах. Развивающие игры были строги и напыщенны подобно научным законам, описывающим мир взрослых.

Стоило отнестись к интеллектуальным играм легковесно, с иронией, и они делались бессодержательными. Попробуйте подшутить над буквами в длинных словах, над именами в городах-реках. Бессмыслица утомит вас. Основная задача этих игр – дать возможность блеснуть эрудицией. То же касается игр с псевдоспортивной закваской. Милые детские шалости, на природе вспыхивавшие искорками, на бумаге – в морском бою, крестиках-ноликах – замораживались ледяным расчетом. Бумажный футбол был суше и практичнее уличного. Все перечисленные изобретения выступали пророками могучего идола будущего – компьютера.

От развивающих бумажек осуществился закономерный переход к игральным картам. Деньги не имели повсеместного хождения среди друзей Макара, и они играли на щелчки, фофаны, поджопники. Не на раздевание – для него недоставало жизненного опыта, то есть дружбы с девочками. Редкая карточная игра обходилась без наказаний, которых очень мало в спортивных играх. Макар почти не вспоминал о картах. Они виделись ему в тумане: мысль скована, фантазия мертва, воля целеустремленна. Случающийся казус вызывает не смех, а раздражение. Хочется поскорее забыть о нем и снова включиться в игру.

Шахматы также требовали концентрации, но их не портила истерическая нацеленность на результат. В зимнюю пору Макар разыгрывал партии со своим одноклассником Борей Чижевским. Полусидя на диване, шахматисты предавались глубокомысленному диалогу, успевая следить за расстановкой фигур на доске. Макар впервые подметил типичную особенность игровых бесед – они выспренни и поверхностны, как и азарт участников. Чего больше в этих двух фантомах – игре и сопровождающей ее беседе – борьбы со скукой или дани самолюбию? Бесстрастность испарялась, когда затевался турнир. Шахматы по эмоциональности вдруг превосходили карты, и поединки ребят едва не заканчивались потасовками. Не меньшим задором отличались партии в домино, собиравшие за одним столом взрослых и детей.

Карты не всегда владели пальмой первенства среди азартных игр. Ученики начальных классов сходили с ума по вкладышам-комиксам от иностранных жвачек. Хозяева складывали свои хрустящие или замусоленные сокровища в стопку и шлепали по ней ладонью. Вкладыши взметались, и те, что переворачивались в воздухе и приземлялись обратной стороной, забирал себе нанесший удар игрок. При данных условиях каждый стремился ударить первым. Очередность определялась двумя способами – посредством считалки или методом всем известных жестов «камень, ножницы, бумага». О считалках я прежде не упоминал. Они активно применялись и в спортивных играх.

Одногодки Макара не были расположены к стихосложению. Их творческий порыв реализовался в игре, спеша приступить к которой они проговаривали готовые варианты считалок. Считалки вроде безразмерных «эники-бэники» позволяли свободно шельмовать. Считал тот, кто помнил стишок наизусть. Если опыт подсказывал неблагоприятный для него итог, он замедлял считалку или, что чаще, дополнял ее. Эники с бэниками, съев вареники, «кушали веники» и «грызли репейники», а изысканно закусив, превращались в «бедных пленников» и «злых мошенников». Наконец вылетало словечко, дававшее рифму, – «чок!», «пуля!», «врун!» – и по указке счетовода выходил «рогатый бычок», «пузатая дуля» или «армянский пердун».

Вышедший оскорблялся, считалка повторялась – и так до бесконечности. Игра могла не начаться. Обманщика прерывали и считалку заменяли жестами, удобными в случаях, требующих скорости и конспирации. Но и тут находились лирики, добавлявшие к трем названным жестам «карандаш, огонь, воду». «Карандаш» они совали прямо под нос партнеру, пробуждая у того вполне объяснимое желание ответить «камнем».

Взрослые категорически запрещали игру во вкладыши. Ни в квартирах под надзором родителей, ни во дворе, где драгоценные бумажки пачкались и рвались, играть было нельзя. Оставалась школа – ее парты и подоконники, ровные и широкие. Игроки кучковались там на переменах, назначив дозорного на случай появления учителей. С вкладышами был связан один из неприятнейших инцидентов школьной жизни Макара.

В первом классе их отвели в здание с флагами и плакатами. Научившийся читать Макар с любопытством всматривался в надписи и не заметил, как ему нацепили на лацкан пиджачка значок. Скосив глаза, он обмер от ужаса. Со слов дедушки он знал, как выглядят красные звезды, но эта звезда содержала внутри белый кружок с портретом лампоголового человека – того самого, в чей бункер они с мамой нанесли визит. Человек притворился ребенком, но лампочка на плечах золотилась и сверкала.

По возвращении домой Макар выслушал отповедь Лидии Николаевны и уразумел, что человека не нужно бояться, ибо он «освещает путь». Скоро внук убедился в бабушкиной правоте – лампочка на значке светила и зимним утром по дороге в школу, и в спальне, заменяя ночник. Расспросив отца о прожекторах, он отвел, было, светящемуся человеку важную роль в боях солдатиков, но негодующая Лидия Николаевна спрятала значок в шкаф, а заодно выпихнула из комнаты вздымавшего палец дедушку.

Учительница второго класса Антонина Ивановна, натура возвышенная и светлая, беспощадно преследовала хозяев вкладышей, особливо Макара, в чьем лице отличник уживался с заядлым игроком и хулиганом. На протяжении месяца Макар гонялся за переходившим из рук в руки вкладышем – ковбой в боевом облачении на фоне прерий – и, в конце концов, настиг его на подоконнике классной аудитории. В момент долгожданного шлепка по стопке прозвучал оклик дозорного. Игроки ринулись к партам, но Макар неотрывно следил за вкладышами. Перевернувшись, ковбой спланировал на подоконник. Макар жадно накрыл вкладыш ладонью, и запоздало почуяв опасность, обернулся. Ребята пришибленно сидели за партами, а у дверей высилась маяком Антонина Ивановна. Ее глаза метали молнии, затмевавшие блеск множества звездочек.

Она подошла к подоконнику, смяла все вкладыши вкупе с ковбоем и швырнула их в мусорную корзину. Потом отвела пойманного с поличным Макара к доске и дрожащими пальцами сорвала с его лацкана значок:

– Октябренок уважает старших. Ты не октябренок!

Глаза одноклассников чуть не вылезли из орбит. Учительница сама ужаснулась избранной ею каре и растерянно взирала на преступника. А тот был придавлен горем и еле держался на ногах.

– М-можно п-п-прилечь? – выдавил он из себя.

– Присесть? – поправила, смягчившись, Антонина Ивановна. – Нельзя. Что ты скажешь в свое оправдание?

Что мог сказать Макар? Горе давило сверху, сочилось слезами, хлюпало соплями. Если оно свернет ему голову, на ее место ввинтят лампочку взамен отобранной учительницей. В отяжелевшем мозгу крутились флаги и плакаты, с языка сыпалась несусветная чушь:

– Парт… парти…

– Нет, Макар, – посуровела Антонина Ивановна. – За парту сесть не разрешаю!

– …я ум…

– Умоляй, не умоляй, не разрешу! Провинился – изволь отвечать. Перед всем классом.

– Чест… чест…

– Даешь честное слово? Слышите, ребята? Он клянется не играть!

– И сове…

– Совет? Какой совет? Ничего не понимаю!

– …есть нашей эп-п-п…

– Да что с тобой?!

Взволнованная Антонина Ивановна подбежала к Макару и сунула ему в руку звездочку:

– Надевай! И больше не попадайся!

– …охи! – облегченно выдохнул Макар. Горе свалилось – сначала на плечи, а оттуда на пол. Он перешагнул через него и направился к парте, на ходу пристегивая значок. Но лампочка не загорелась. По-видимому, человек рассердился на Макара за легкомыслие.

Утешившись о потухшей лампочке, Макар продолжил охоту за вкладышами. Отныне он был бдителен и ни разу не попался, чего и желала Антонина Ивановна.

Почему взрослые невзлюбили вкладыши? Наверное, те казались им детским аналогом денежных купюр. Дети уславливались о ценности вкладышей так же, как взрослые – о ценности денег. В разгар игровой эпидемии школьники на целых полгода позабыли о вкладышах. То ли старые вкладыши поизносились, а новых не поступило, то ли детям приелись американские жвачки, но они принялись вырезать картинки из отечественных журналов и разыгрывали их по той же методике, с той же страстностью. Они играли и играли, картинки вырезались и вырезались, но вот картинок стало так много, что они обесценились. Тогда игроки выкинули картинки и вернулись к вкладышам. Свершилась девальвация! Бумажки имитировали грязь мира взрослых. И взрослые злились.

С годами вкладыши утратили привлекательность. Им на смену пришла монополия, прозывавшаяся бизнесом. Термин «бизнес» казался чистым детским душам не менее экзотическим, чем вязнущая на языке «монополия». К этой игре взрослые отнеслись снисходительнее. Она не конкурировала с их реальностью, а подобострастно ей подражала. Правда, частный бизнес еще не нашел признания – единомышленники Лидии Николаевны его проклинали, – но в целом взрослые одобрили игрушечную куплю-продажу и нарисованные деньги. Дело в том, что подросшие дети научились уважать настоящие купюры. Малолетки нипочем не обменяли бы свои бесценные вкладыши на рубли. Подростки уяснили разницу: эти листочки с цифрами нужны для игры, а те – для серьезной ответственной жизни.

Свой первый бизнес Макар скопировал у товарища. Используя фломастеры и ватман, он нарисовал игровое поле и карточки улиц, вокзалов, трактиров, черпая названия из произведений Конан Дойла и Стивенсона. Дензнаки оформила каллиграфическим почерком Дора Петровна.

Бизнес свел воедино полезные детали прежних игр – науку счета, который очень любят деньги, кости, фишки, вожделенные карточки (комплект из трех одноцветных уличных карточек давал право выстроить отель). Новая настольная игра не была высушена, но ее сарказм улавливал не всякий. Фешенебельные Брикстон Роуд и Харли Стрит соседствовали с водопроводной станцией, обозначенной деревенской колонкой. Бизнесмены ездили на метро и такси. На игровом поле выделялся квадратик, выкрашенный в красный цвет и подписанный «Банда». Игрок, чья фишка на него попадала, отдавал все наличные деньги в… банк. Зато угодив на квадрат «Пещера Али-Бабы», он удостаивался вспомоществования из банка в размере 500 долларов. Кроме упомянутых карточек покупателям предлагались мост и озеро. Приобретя их, они могли взимать плату соответственно за проход и рыбалку.

Попав на квадрат с вопросительным знаком, игрок брал из стопки специальную бумажку «Шанс» и знакомил партнеров с ее содержанием. Обладателю шанса «День рождения» партнеры выплачивали по 20 долларов. Немалую прибыль приносил шанс «В пользу бедных по 10 долларов за карточку». Партнеры подсчитывали накупленные ими карточки улиц и других объектов, умножали полученную цифру на десять и вручали доллары не каким-то там бедным, а счастливцу, вытащившему шанс.

В Мякинине новая игра спровоцировала монопольную лихорадку. Забросив карты, ребята часами просиживали за садовыми столиками и на крылечках. Первое лето они довольствовались бизнесом Макара, но через год улицы и вокзалы надоели, и каждый взялся рисовать собственную игру. Кто-то творил с чистого листа, наклеивая цветные вырезки и надписывая названия фирм. От этих путаных и бессистемных монополий рябило в глазах. Кто-то преобразовал структуру игры Макара, заменив улицы городами и странами из школьного курса географии. Распродажа и сортировка стран по категориям (цветам) поразили бы ценителя аллегорий своими вселенскими масштабами.

Пятничные и субботние вечера на даче отводились игре на деньги – взрослому лото. Из детей туда допускался один Макар. Лото вошло в моду раньше пинг-понга. Когда Красковы приехали в Мякинино, среди игроков числились тетя Наташа, гостившие у нее сестры, родители и бабушка Антоши и другие представители старшего поколения. К ним примкнули Лидия Николаевна и Петр Алексеевич, а позднее – Степан и Дора Петровна. Яростными противниками лото выступали Сергей Владимирович и, конечно, Андрей.

В разряд сочувствующих входили Макар (ему разрешили играть не сразу) и дядя Толя, в игре не участвовавший, но отпускавший комплименты в адрес играющих женщин. О нем надо бы сказать пару слов. Это был типичный советский кулак – жадный, хамоватый, но беззлобный любитель причуд, не менее топорных, чем он сам. Полноценно отобедав, старший Усов укладывался на воздухе – на скамейке, на столе под яблонями, на проржавевшей кровати, доживавшей свой век на земляном валу, – и вся дача оглашалась густым храпом. Моясь в летнем душе, он открывал дверь настежь и, намыливаясь, громко распевал, так что дачницы пересекали двор с тревожным выражением на лицах. Работая шофером на автобазе, он заворачивал домой перекусить и отливал в канистру бензин из бака служебной машины.

Отношения дяди Толи с прекрасным полом изобиловали комплиментами. Как-то раз в присутствии Макара очередная сослуживица Доры Петровны, особа незамужняя и общительная, чирикнула:

– Анатолий Степанович, роскошная женщина, не правда ли? – и благоговейно развернула журнал «Крестьянка» с портретом эстрадной певицы.

Угрюмо ожидавший обеда Усов покосился на портрет и выдал головоломный комплимент, напомнивший Макару правило спряжения глаголов на -ать (-ять). Необученная родной речи сослуживица выронила журнал и удалилась вся красная. Мальчик поднял его. Глянув на певицу, он почему-то согласился с дядей Толей, хотя немногое уяснил из сказанного им. И еще он подумал, что, отобедав, дядя Толя не был бы столь категоричен.

Я отвлекся от лото. Комплект игры, хранившийся в Мякинине, очаровывал своей древностью: толстостенный мешок с потемневшими деревянными бочонками, засаленные карты с жирно пропечатанными цифрами, наборы пластмассовых пуговиц для закрывания, латунное блюдце с выгравированным на дне пейзажем. Перед началом раунда в блюдце клали монетки – по копейке за карту, которых у каждого было по четыре-пять штук.

Теплыми вечерами игроки собирались в саду за тем столом, где днем почивал дядя Толя. С улицы наползал мрак, и на яблоню вешали фонарь. В кустах шуршал Барсик, с поля доносился крик ночной птицы, со станции – отдаленный гул поезда. Монотонно постукивали бочонки в мешке, водящий выкрикивал номера. В эту дачную сюиту вносили диссонанс яблоки, с шумом падавшие на стол. Женщины вздрагивали и недобрым словом поминали закон всемирного тяготения – благо Сергей Владимирович их не слышал.

В холод и слякоть игроки перебазировались из сада в мансарду. За круглым дубовым столом при свете тканевого абажура звучали шутки и смех. В комнате неизменно присутствовал дядя Толя, клевавший носом на стуле. Порой лицо его оживлялось, он резко выпрямлялся и с изумлением оглядывал окружающих. В тот же миг сидевшая к нему спиной тетя Наташа ойкала и подскакивала, а ее сестры ворчливо напоминали:

– Толь, ребенок здесь!

Он опускал руку, зевал и вскоре погружался в сон, грозивший игрокам серьезными неприятностями. Когда храп дяди Толи заглушал голос водящего, игра останавливалась, и обреченно вздыхавшая тетя Наташа уводила мужа в спальню.

После настойчивых прошений Макара, наконец, приняли в игру. Сначала бабушка выделяла внуку одну из своих карт, и он ухаживал за ней как влюбленный кавалер за дамой. Затем ему подарили монетницу, снабженную круглыми ячейками с зажимами. К лету он накопил рубль мелочью и обрел статус самостоятельного игрока. Освободились вакансии – одряхлевшие Лидия Николаевна и Петр Алексеевич вышли из игры, а новые дачники Липкины лото не интересовались. Сонный дядя Толя теперь ленился взбираться на второй этаж. В отсутствии отца активизировался Степан, глубочайший знаток лотошного жаргона.

Жаргон этот был содержательнее картежного. Картежные поговорки типа «Два паса – в прикупе чудеса (или колбаса)», «Не с чего ходить, ходи с бубен» – не влияли на ход игры и произносились механически, с ленцой. Лотошные обозначения цифр – «барабанные палочки», «туда-сюда», «дедушка» и др. – непосредственно связывались с игрой. Бывало, игрок спохватывался и требовал перекричать мифическую цифру. Цифру расшифровывали с предупреждением – в следующий раз отгадывай сам!

Произнося рифмовки, Степан беззастенчиво актерствовал. Чаще других он представлял в лицах прибаутку «Сорок – насери в опорок». Вынув из мешка бочонок, он брал паузу и тоном заговорщика обращался к одной из своих теток, переживавшей за результат:

– Марья Тимофеевна, загляните под шкаф.

Не чуя подвоха, тетка оборачивалась к шкафу, где что-то чернело.

– Что там, Степа?

– Видите – стоит?

– Да, вижу. Что это?

– Возьмите, пожалуйста.

Тетка нагибалась и вытаскивала на свет Божий старый опорок.

– Рад услужить, Марья Тимофеевна. Сорок!..

Проказы не мешали Степану внимательно следить за игрой. И вообще, несмотря на символический выигрыш (15–20 копеек за раунд), равнодушных за столом не было. Наибольшим рвением отличались тетки Степана – собственно к их наездам в Мякинино и были приурочены лотошные вечера.

Однако к деньгам Макар не прикипел. Собирая копейки для лото, он проносил в кармане монетницу вплоть до институтских лет. Оформляя паспорт в районном ОВД, он не подумал об оплате тарифа и насыпал перед милиционером гору мелочи из монетницы. Паспортист раздраженно сгреб ее в стол и выдал гражданину СССР готовый документ. Интересно, в том первом документе тоже стоял не вмещающийся в мое сознание прочерк?..

Лишь однажды, сам того не ведая, Макар играл на крупную сумму. Летом 1990 г., после смерти дедушки, родители отправили сына на месяц в Крым с семьей сотрудника Сергея Владимировича. Сотрудник – инженер лет сорока и его молоденькая жена обучили юного студента преферансу. Играли, разумеется, на интерес. Картам посвящались утренние и дневные часы. Вечером супруги уединялись, а оставшийся не у дел Макар читал книжку или слонялся по пансионату. С опаской минуя сверкавшую огнями танцплощадку, он заприметил по соседству домик с отдельным входом. Внутри сквозь табачный дым различались два зеленых стола и несколько силуэтов с палками. Так вслед за преферансом Макар познакомился с бильярдом.

Судя по всему, бильярд не пользовался бешеным успехом у обывателей. Плату за него не брали – два стола включались в список услуг, но отдыхающие редко наведывались в домик. Там собирались шабашники с местной стройки, игравшие не на деньги, а на стаканы. Они допустили студента к столу в роли ученика на безвозмездной основе. Набив руку, он являлся ежедневно ко времени открытия бильярдной, и пока танцплощадка пустовала, а грохот и визг не отвлекали, в одиночестве разыгрывал партию за партией. Этим подкупал бильярд – впервые после солдатиков и тенниса Макар наслаждался игрой с самим собой. Вечером, когда выпитые ставки притупляли боеспособность шабашников, их компаньон под одобрительные мычания демонстрировал усвоенные за день приемы. Надо отдать должное учителям – никто ни разу не всучил юноше стакан за победу.

И все же ему досталась награда. На дневной тренировке в бильярдную внезапно заглянул благообразный мужчина из отдыхающих и вежливо предложил партию. Макар согласился и, войдя в раж, дважды за игру положил ударом в разные лузы «свояка» и «чужого». Паря в облаках, он не сразу заметил купюры, брошенные проигравшим на стол. Без промедления спустившись на землю, он нагнал мужчину и вернул деньги.

– Но почему? – удивился тот. – Мы с вами условились о ставке.

– Извините, я не слышал, – сказал Макар. – Зачем мне это? Я просто… играю.

Мужчина досадливо скрипнул зубами, но спорить не стал и, взяв деньги, ретировался. Больше Макар его не встречал.

«Пулю» он неоднократно расписывал и в дальнейшем, а бильярд остался всего лишь воспоминанием о советском юге. Мой друг не посещал ни клубов, ни ресторанов, ни домов обеспеченных граждан, а случайно проходя мимо летней бильярдной, безучастно лицезрел оплативших досуг россиян: молодцеватых буржуа, вертлявых девиц и подростков – всех тех, кто на его памяти с бильярдом не соприкасался.

– Неужели Макар Красков гонялся за результатом? – ерничал я. – И не было среди азартных игр своих пряток, хоккея, пинг-понга?

– Были, как ни странно, – усмехался он. – И весьма остроумные. Они зарождались из ничего – из шашек, из ножичков. Ты слышал об игре в Чапаева?

– Чапаев? Это разновидность шашек?

– Да. Выдумал ее взрослый, а мы, дети, переиначили на свой лад. Или выдумали дети, а взрослые снабдили объемным сводом правил…

Макар поведал мне о Чапаеве. Первоначальная версия игры явно пародировала шашки. Кто примет всерьез щелчки пальцем по фигурам? Затем правила усложнились: игру разбили на этапы, ввели расстановку шашек по линиям, добавили загромождавшие доску роды войск, а лучших щелкунов поощрили привилегиями.

Товарищи Макара играли в промежуточный вариант Чапаева. Настроившись на победу – выбить шашки противника с доски, они устранили привилегии и перемещения фигур по линиям, а количество родов войск ограничили четырьмя – пехота, матросы, мотоциклисты, кавалерия. Ну и как водится, курьезы заслонили цель игры. Когда Дима Огнев выбил одним щелчком пять вражеских солдат – посланная им шашка перелетала от фигуры к фигуре, словно бильярдный шар от борта к борту, – многие пустились в авантюры, стремясь ценой потери бойцов повторить уникальный удар.

Поклонники острых ощущений вдохновились примером Великого комбинатора, швырнувшего фигуры в одноглазого шахматиста, и сочинили разведку. В разведку отправляли пехотинцев (обычные шашки) и матросов (перевернутые). Игрок со всей силы щелкал по своей шашке, шашка перелетала через вражеские позиции, попадала в сидевшего с того края доски соперника и шлепалась на пол. Подбитый соперник снимал с доски половину армии. Однако риск был велик – если соперник хватал, то есть брал в плен запущенного в него разведчика, армию незадачливого щелкуна ждала полная капитуляция. Перед щелчком игрок гадал по настроению партнера, собирается ли тот засылать разведчика, и гипнотизировал его как футбольный вратарь исполнителя пенальти.

Мотоциклисты – стоявшие на ребре шашки – плохо слушались хозяев, и те с огромным трудом разместив их на доске, приступали к нагнетанию атмосферы: надув щеки, выпускали воздух, или ритмично взмахивали руками. Мотоциклисты приходили в движение, а дальше куролесили кто во что горазд. Перед схваткой из комнаты удаляли Рафика Погосяна во избежание посторонних влияний. Абсолютно непредсказуем был исход сражения кавалеристов. Конник, или пирамида из двух шашек – перевернутой и стоявшей сверху на ребре, – являлся, в сущности, мотоциклистом, взгромоздившимся на плечи дюжему матросу. При щелчке измученный матрос норовил скинуть с себя ношу, та в сердцах атаковала собственные ряды, и бой завершался неразберихой.

Ножички представляли собой, по моей оценке, гибрид спортивной и азартной игры. Из множества их разновидностей выделялись круговые и песочные. Круговые ножички идейно соотносились с одним касанием и банками. На земле чертился большой круг, разделенный на сектора для участников. Участники поочередно втыкали ножик, проводили линию и отрезали кусок за куском от территории соседа. Куски поменьше продлевали удовольствие. Игрок стирал старую границу, рисовал новую и гордо обозревал свои расширившиеся владения. Корыстолюбец, замахнувшийся на изрядный куш, рисковал не дотянуться до края круга. Не сумев замкнуть линию, он отдавал нож партнеру. При числе участников, превышавшем двух, вступал в силу закон симпатий и антипатий, и развивался до боли знакомый сюжет – договоры, нападения, разборки, предательства, обиды.

В песке игра претерпела метаморфозу. Здесь тоже определялся победитель – тот, кто первым воткнет лезвие в песок всеми надлежащими способами. Но, как правило, о соперничестве забывали, сосредоточив внимание на ножевых бросках – оригинальных плодах детского творчества.

Игра состояла из трех частей. В первой броски производились с кисти руки. «Бабка», «дедка», «вилочка», «кулачок», «рюмочка» и пять пальцев были обязательны для всех. Во второй части нож бросался с запястья, локтя, плеча, колена, пятки, носка, подбородка, носа и волос («расческа»). Тому, кто не мог осилить стандартный набор, разрешалось производить специфические броски. Неспособный устоять на одной ноге Жора Семенов бросал ножик не с пятки и носка, а с живота. Долговязый и худой Ваня Бултых использовал в качестве упора не покатое плечо, с которого соскальзывал нож, а оттопыренное ухо. Коля Бычков не освоил «расческу» – по причине рогов, уверяли недоброжелатели, – и бросал со своего не в меру болтливого языка. Макару упорно не давался бросок с запястья («часики») из-за отпечатавшейся там пятерни Доры Петровны, поэтому вдобавок к волосам он изобрел «мозги». Броски эти стали визитной карточкой игроков, многие шли в песочницу не за победой, а чтобы оценить виртуозность их исполнения.

Повадился туда ходить и Вадик Фредин – слюнявый недоросль из семьи алкоголиков. Ровесники его презирали, а малолетки побаивались. Вадик чутко улавливал детскую брезгливость и жестоко мстил за нее. Вникнув в распорядок игры, он застолбил за собой «кочерыжку».

– Что за кочерыжка? – смутились ребята.

– Гы! Часть тела. Ясно? С кочерыжки брошу.

– Сначала откажись от чего-нибудь, – напомнил Саша Носов. – С чем ты не справишься?

– С головой он не справится, – заметил Макар. – Пусть от нее откажется.

– Повтори, урод! – повернулся к нему Вадик.

– Макар прав, – подтвердил Саша. – Подбородок, нос и волосы уберем. А будешь обзываться, исключим из игры.

– Да мне по… кочерыжке. Гы! Нос, пылесос, бля… Ладно, поехали!

Игра стартовала. Но ребята не увидели визитной карточки Вадика. Он не добрался до второй части, застряв на «рюмочке» – броске, считавшимся простейшим. Следовало всего-навсего кинуть нож острием вниз в кружок, составленный из большого и указательного пальцев. Летевший строго вертикально нож вонзался в песок как в масло. Не выполнивший «рюмочку» игрок был обязан вернуться в начало игры.

Без помех дойдя до «рюмочки», Вадик опять загоготал:

– Гы! Как это называется? – соединив пальцы, он сунул нож в образовавшуюся дырку.

– Рюмочка, – ответил Макар. – Бросай, не тяни!

– Ну да, рюмочка! – он подвигал ножом туда и обратно. – Входит-выходит. Че это, а?

– Бросай! – зашумели ребята.

Вадик разжал пальцы. Нож влетел в кружок, отклонился от оси и лег плашмя на песок. Ребята прыснули.

– Упал, – констатировал Макар.

– Че он упал-то, я не понял?!

– Начинаешь заново, – распорядился Саша.

Вадик вытер слюни и хмуро оглядел мигом притихших партнеров. Дождавшись своей очереди, он стартовал с «бабки», дошел до «рюмочки» и аккуратно кинул ножик. Тот шмякнулся на песок.

– Какого хрена!!! – взорвался Вадик.

Мальчишки, посинев, еле сдерживали смех.

– С начала, – отчеканил Саша.

– Иди ты!.. Ладно, с начала. Давай!

И опять Вадик завалил «рюмочку». Вся песочница лежала вповалку и стонала, один Саша невозмутимо вещал:

– С начала.

– Козлы! Уроды!!! – плевался Вадик.

Вскочив, он поддал ножик ногой и ушел, но на другой день возвратился, смиренно попросив у Саши дозволения сыграть. На сей раз хватило первой «рюмочки». Вадик побито взирал на упавший нож при гробовом молчании ребят. Ничего не сказав, он поднялся с колен, отряхнул брюки и навсегда оставил песочницу.

Шансы игроков уравнивала третья часть игры. Мало кому удавалось одолеть «зайца» (удар по наклонной рукоятке воткнутого в песок ножа), «солнышко» (бросок ножа за спину), «моряка» (подбрасывание ножа с тыльной стороны стопы) и «колдуна» (ритуальная пляска с ножом и удар в песок под крик «Транзистор!»). Вырвавшиеся вперед томились в ожидании отставших, а потом соглашались на ничью. Когда ребятам страсть как хотелось чествовать победителя, они упраздняли третью часть.

В заключение повествования об играх не могу не упомянуть о компьютере. Осчастливив Макара ноутбуком, я предположил, что ему известно об электронных играх, и не ошибся. Года за три до нашей встречи он пережил краткий период увлечения ими, а к игровой электронике пристрастился еще в советское время.

В погожие будние дни Дора Петровна водила его в парк Кузьминки. В одном из павильонов бывшей усадьбы Голицыных работал зал игровых автоматов. Мать с сыном неспешно брели по старинному парку, мимо усадебных прудов с утками и сворачивали с аллеи на едва приметную тропку, упиравшуюся в двери павильона. К стенам двух комнатушек жались с десяток автоматов, а игровые жетоны продавала дремавшая при входе старушка. Мой друг припомнил эту идиллию, когда я затащил его в переполненную посетителями, ресторанами и палатками усадьбу.

– Нашел чем порадовать! – укорил он меня. – Церковь и домики отреставрированы, а кругом балаган. Пусть уж ласкает память тихое запустение из моего детства…

Макар играл в скачки с барьерами, морской бой, подводную лодку и вопреки маминым протестам тратил кучу жетонов на кран, мечтая вытянуть полезный в хозяйстве предмет. Наконец ему повезло, и он с гордостью вручил матери пузырек лака для ногтей. Дора Петровна отвинтила крышку и со вздохом показала сыну. Там отсутствовала кисточка.

Автоматы ли были примитивны, взрослые ли стеснительны, но в павильоне Макар не встречал игроков старше школьного возраста. На исходе 80-х годов он навестил зал своего детства, перенесенный в деревянный барак на другом конце парка. Народу прибавилось, старые машины утилизировали, а на их место водрузили новые, среди прочего, с карточными играми. Четверть зала занимали два кегельбана. Первый не функционировал, а второй был оккупирован дородным широкоплечим брюнетом лет сорока. Он пускал шары, тяжело отдуваясь и не глядя на жмущихся в сторонке женщин и детей. Те с любопытством наблюдали за сумасшедшим дядей, совавшим жетон за жетоном в щель кегельбана.

Довелось Макару понажимать и на кнопки портативных игрушек, подобно своим бумажным товаркам эффективно убивавших время. За компьютерные игры он уселся на кафедре в МОТКИ – гольф, карты, дюна, реверси (с оголявшимися фотомоделями). «Бродилок» он остерегался, чувствуя их демоническую прелесть, а после института отошел от игр. Казалось бы, соблазн миновал, но когда он просиживал штаны на оборонном предприятии, коллега установил ему на компьютер «Возвращение в замок Вольфенштайн».

– Я не разгадал уловки! – восклицал Макар. – «Бродилка» завлекла меня ложной детскостью. Результат-то был неважен! Конечно, предстояло пройти все уровни, но не ради какой-то идиотской миссии, а чтобы окунуться в вымышленный мир. Я поубивал всех, кого полагалось, не сделавшись кровожадным. Зря опасаются виртуальной крови – не она воздействует на психику, а сама картинка. Я закончил игру, но та меня не отпустила. Я возвращался в дьявольский замок и исследовал обойденные мною места, пропущенные тайники, любуясь близкими мне образами того мира. Утонувший в тумане замок, ущелье с канатной дорогой, глухая деревня, занесенное снегом кладбище, катакомбы со стенающими мертвецами, оскверненная церковь, холмистая долина, скованный льдом фьорд, подземные лаборатории, дымящиеся развалины и ночные святилища в свете факелов. До сих пор я при желании воскрешаю эти картины внутри себя. Они пленяли безлюдностью – там обитали только немцы и чудовища. Перебив врагов, я подолгу шатался по опустевшим залам, улицам, холмам и ждал, когда откроется вход в инобытие. Я ждал Их. Вспоминал и не мог вспомнить. И если бы остался там, не вспомнил бы, не нашел бы обратного пути к Ним…

– Разве книжные и кинематографические миры не завлекательны?

– В книгах и кино мною руководило личное воображение, подпитываемое творчеством писателя и режиссера. Замок Вольфенштайн поглотил меня извне в той мере, в какой властвовал надо мной в детстве мир видений – Их мир. Не знаю, чему я обязан этим миражом – фантазии создателей или хитрости демонов. Позднее я дивился своей слепоте. После встреч с Ними стал явным обманчивый, земной характер компьютерной реальности.

– Они появились и спасли тебя?

– Нет! Я сам пришел к Ним. В который раз меня спас детский юмор.

– Что смешного в замке Вольфенштайн?

– Чепуха! Напишу как-нибудь…

Прежде всего, Макара забавлял герой, под чьим именем он выступал. Этот бравый американский агент возвещал о себе глухим пыхтеньем и полузвериными вскриками. Порой Макар нарочно прыгал с башен замка на камни, дабы услышать вдохновенный вопль: «А-а-а-о! Упс!» Из воды американец выныривал с неподражаемым звуком – смесью пожарной сирены с храпом загнанного жеребца.

Агенту помогали два немецких подпольщика Кесслер и Карл, особы хилые и недужные. Стоило ненароком задеть подпольщика стулом с дружелюбным возгласом «ух!», как тот валился на пол, и под аккомпанемент траурной мелодии загоралась надпись: «Миссия провалена. Вы убили Кесслера (или Карла)».

Кесслер инструктировал героя и указывал местонахождение подвального люка. Через люк американец проникал в подвал, а оттуда – в кишащую врагами деревню. Сам Кесслер хоронился в доме. Не желая мириться с этим, Макар сложными манипуляциями загонял инструктора в подвал, куда тот по сценарию игры не должен был спускаться. Подпольщик с укором взирал на него снизу, а когда Макар прыгал следом, растворялся в воздухе. Однажды произошла задержка с прыжком, и опечаленного Кесслера застрелил пьянствовавший в подвале немец. В убийстве, однако, обвинили Макара. В другой раз он, заслышав выстрелы, спустился в люк и увидел такую картину: забулдыга увлеченно палил из пистолета туда, где недавно стоял Кесслер. Макар аккуратно обогнул стрелка и двинулся дальше. Пройдя весь уровень, он не поленился заглянуть в подвал. Немец по-прежнему вел неравный бой с невидимкой. Макар прекратил его мучения.

С Карлом американец встречался в деревне. Трусоватый подпольщик выползал из своего убежища, только когда близлежащие улицы усеивали трупы немцев. Но Макар сумел его перехитрить. Прервав на полуслове беседу с Карлом, он отлучился в соседний квартал и, отстреливаясь, привел за собой отряд автоматчиков. Терпеливо дожидавшийся в убежище Карл возобновил инструктаж. Внезапно дверь распахнулась, и в помещение ввалились немцы. Макар юркнул в тайник, а гости приветствовали хозяина автоматной очередью. Организатору вечеринки нагло сообщили, что это он «убил Карла».

Настоящая потеха началась после сделанного Макаром открытия. Если сохранить игру до совершения каких-либо телодвижений и загрузить ее, происходит сбой, обусловленный низкой скоростью загрузки: все действующие лица на этом уровне, исключая самого героя, застывают на местах. Игрок может беспрепятственно шествовать к победе, отстреливая впавших в транс врагов. Но Макара победа не заботила – он уже одолел неприятеля в честном бою. Произведя в режиме сбоя непредусмотренные сценарием ходы, он сохранял полученную комбинацию, а потом загружал ее в обычном режиме, в результате чего обретшие подвижность персонажи лишались разума.

Автоматчики, очутившись там, где не следует, высоко подпрыгивали и беспорядочно стреляли в небо. Уничтожая взбунтовавшихся монстров в лаборатории, Макар спасал немецких ученых, но те вместо благодарности сбивались в кучу и носились взад-вперед в поисках своих убийц. Удалось организовать столь колоритные сцены, как выезжавший прямиком из скалы грузовик и – вот жуть! – протыкавшая стену рука с папироской.

Деревенских немцев обслуживали две-три официантки и полураздетая проститутка. При виде американца они сразу забивались в угол и молили о пощаде. Однако в режиме сбоя Макар успел застукать девушек на исходных позициях. Ничтоже сумняшеся он встал в спасительный угол и сохранил игру. При нормальной загрузке девушки кинулись туда и – хвать! – угол занят. Официантка попалась настойчивая – преодолев робость, она раз за разом наскакивала на Макара. Затем к ней присоединились вбежавшие в зал автоматчики, и в углу образовалась давка.

Проститутка подарила игроку незабываемые ощущения. Она страшно перепугалась, столкнувшись в углу с незваным клиентом, и… поехала. Поехала спиной вперед как будто на роликах – в дверь комнаты, вниз по лестнице, в наружную дверь и дальше по улице. Макар следовал за ней, а она, проехав всю улицу, вкатилась в трактир и запрыгала по ступенькам на глазах у обалдевших немцев.

Кроме того, в режиме сбоя Макар собирал повсюду стулья и расставлял вокруг немцев или официанток. При перезагрузке немцы затравленно метались в попытках вырваться из мебельного плена, а девушки запросто разламывали стулья. Рекорд принадлежал назойливой официантке. Жалобно причитая, она устремилась в любимый угол, расколотила по пути восемь стульев и с невинным видом попросила пощады.

Вдоволь натешившись, Макар очистил душу от компьютерных миражей и без сожаления удалил игру. Замку Вольфенштайн суждено было поставить точку в его карьере азартного игрока.