Таянье. 1 глава сны. явь, навь, правь

...сновидения и довели до полубреда. Знаешь, дошло до того, что я стал завидовать суперменам, спортсменам от секса – вальяжным, пустомясо накачанным культуристам с безучастными глазами, с квадратными скулами, на которых великолепно поигрывают желваки.
При случае они легко преображаются, напяливают запасную масочку и запросто, с хохотком, с покручиванием брелоков на пальце, отваливаются на пару минут от новенького автомобиля, от компании таких же «спортсменов», вечно толпящихся возле модного кафе. И – пару минут спустя – выволакивают оттуда приглянувшуюся, охотно лыбящуюся самку…
                Бесило – почему я так не могу? Только почувствую что-то похожее на чудо, а не на очередную случку – боюсь.

***
Древние говорили: «Боящийся несовершен в любви». И я  прекрасно это осознавал. И множество раз убеждался – свирепость приходит позднее, когда боязнь (а с нею надежда) отступает, взамен оставляя силу, ненасытность зверя. Не очень мохнатого, но очень уверенного в себе зверя – равнодушного к миру, безучастного к близлежащему. Он упорно пробивает дорогу, он шумно насыщает семенем лоно подруги. И лоно ликует – зверь полнокровно опустошает себя! И зверь согласно урчит, блаженно ответствуя своей ласковой самке – выплеснулся, освободился от тёмных теснот!
Но как найти её, эту ласковую самку, особенно в юности? Когда она  вся ещё такая целенькая, беленькая, пугливая?..      
 
***
Чарующее слово  д е ф л о р а ц и я…
О, необыкновенные слова!
Мерещится какая-то акация,
Калитка, на головке кружева,
Волнуется всё это, несказанное…

Спросил я как-то девочку одну
По нраву ль ей такое слово странное?
И получил ещё одну весну
Невинную… считай – непреткновенную…

Люблю с тех пор лапшу обыкновенную.

***
…и всё настойчивее одолевали сновидения. Навязчиво повторяющиеся, они отчётливо проявляли каких-то странных людей. Бело-серые – б е ж е в ы е  л ю д и – повадились наплывать. Это были отдельные существа. Не сливаясь с людьми, действовали рядышком, и всё-таки сами по себе. Отрешённая каста бежевых типов слонялась по миру. И не замечала мира. Словно не участвовала в нём.
    При этом они кропотливо работали. Ты понимаешь, они много чего делали, эти серые мумии. Сосредоточенно трудились. Их посылали на самые плохие участки, куда соваться опасно. Они тушили гигантские промышленные пожары, спускались в урановые шахты, испытывали кошмарные машины. И ни черта с ними не делалось!
     Они порядочно себя вели. И всё-таки за людей их не считали. Однажды я спросил среди сна – почему? И мне сказали – они безучастные.
Сны, сновидения?.. Правь? Явь?..

***      
                Отец часто снится, изматывает душу – да как же я, дурень, мог поверить, что он умер! Вот же, вот  же он! Погрузнел только. И с каждым разом будто стареет… или прозрачневеет. Почти не говорит, но всё понятно.
    Вот, наверно, входит в настоящую, промысленную форму, в суть, в отрешённость. А всё такой же добрый и умный, как бывало… нет, ещё лучше! Может быть, потому, что свой огненный кирпичик уже вложил в основание?
    Снится отец... снился. Когда?

***
               
                …давненько во сне я не видел отца,
                Не пёк пирогов, не варил холодца…
                И бабушка тоже не снилась давно,
                В своём уголке не клонилась темно…
                И мать не является…
                Видно, живу
                Уж так хорошо, словно все наяву…

***
Нет, снится! Было время – сочное, злое, перенасыщенное семенем, плодородием, коварствами, хищью, страстями, женщинами… – вот тогда и не снился. Было время. Горная река грохотала, билась меж скал, неистовствовала, швыряла пену на мокрые берега, грохотала во всё ущелье…
Река вошла в русло, налилась до полноты цветения и покоя – снова снится отец. Наяву снится! И такие странные вещи говорит – настолько простые и мудрые, сразу не понять, не разобрать – о чём он так просто говорит, даже не глядя порою  на меня, а делая попутно свои несуетные дела:
раскладывает книги и рукописи по столу, аккуратно складывает чистый носовой платок и кладёт его в правый карман пиджака – всё того же, памятного в последние годы, пристёгивает к связке домовых ключей знакомый до мельчайшей царапинки многолетний ключ от лабораторного сейфа, собирает спички, почему-то раскиданные по столу,   аккуратно складывает их в коробок, и говорит – негромко, просто, само, казалось бы, собою разумеющееся вещи, слова.
Но вот что дивно – дни, недели, месяцы надобны, чтобы осознать их, эти самые простые вещи, чтобы проявились они, как на фотоплёнке – сперва на негативе, а ещё, чуть  позднее, на позитиве…

***
Память свежее жизни…

***
…и была ночь, и был сон о Красоте. Красота – невыразимая какая-то. Красота возникает из уродства, из кривой чьей-то шеи, из кошмарного черепа… возникает в движении к чему-то. К чему? Ещё неясно. Но в какой-то момент она вдруг  становится неописуемо прекрасной –  до  боли, до вздрога во сне…
 А  ведь это о Страхе!  Страх – с большой буквы...

***
   Явь, сон, правь, искусство, жизнь… как расплетёшь, развяжешь по узелкам, разложишь по полочкам?
   Жизнь подражает искусству. Не наоборот. Так же привирает. Главный закон творчества: «Не соврёшь – не расскажешь».

***
      Сны – прообразы творчества. Но и под спудом  вранья-привиранья – подлинная правда. Тоже не сразу разглядишь, не сейчас поймёшь: о чём это было, что говорилось?..
      Сны… туманные прообразы чего-то. Чего? Разбираюсь…

***
Ага, так вот, значит, куда меня манило, манит всю жизнь! В обитель, которую не нашёл на земле. А всё ищу, ищу, ищу. А тайна рассеивается, тает, тает, тает...
А как без Тайны жить?
Разве что памятью. Да, память свежее жизни.

***
           Воображение – воплощаемо. Воображаемое мощнее Случившегося.

***
…только разум и ещё что-то выше говорило: не твой это дом, не твоё это. Ищи свою, только свою кровлю, ничего больше…

***
…о, если б на кровли родные однажды всем миром
Все люди земли возлегли и предстали бы чутким эфиром,
Для целой вселенной –
Тончайшей антенной,
И ветви дерев наклонились бы мягко над всеми,
Повсюду над миром, прозрачным отныне – овамо, осемо –
Расслышали б мир наконец, и друг друга все люди б узнали,
И стали б едины им звёзды, и близи земные, и дали,
А месяц радаром бы шарил, шуршал бы ночной камышиной
Над нами над всеми, шепча им:

«Вы стали большими,
И вот, наступает пора не одни лишь плохие
Над миром ловить голоса, а поведать вам быль про стихии,
Услышать её, точно сказку, – настала пора вам,
Покуда распахнуты вы и прозрачны, как чистые рамы,
Как створки оконные, с визгом промытые к Пасхе,
И миром решить – это быль, сновидения, сказки?»


***
…на земле храмы. Много храмов. Сложены из крепчайших, земных кирпичей. Но я чувствовал, видел – в душе у каждого, независимо от «убеждений», зреет, вызревает из крохотной крупицы, сверкнувшей ещё до рождения, просиявшей уже с первого мгновенья, зреет-выпекается огненный кирпичик веры… неясной веры, конфесси онно не обозначенной. У большинства людей – увиделось вдруг в перспективе времён – оформившийся кирпичик на протяжении жизни гас в душе, крошился по мелочам.
А у некоторых, напротив, раскалялся, креп, вырастал в самородок, и ложился в основание Храма. Того, небесного, чаемого всеми, не обозначенного словом. Но это так редко, так редко…


***
Было грустно видеть, как у большинства живущих тает и превращается в крупицу кирпичик… об этом-то и хочется рассказать, прокричать в книге!  Прокричать о том, как с неандертальских времён и доныне – в битвах стихий, в любовных битвах, битвах камня с деревом, энергии с Эфиром, человека с атомом, всего со всем – рушился, рушится, а потом вдруг скрепляется вновь огненный, золотой Кирпичик. Кирпичик Веры. Рушится, крошится в скрупулы…. и – неясно, когда возродится. Возродится ли вообще?
Грусть не покидала. Не покидала с тех самых пор, когда впервые почувствовал  разрушение Самого-Самого в мире...

***
Грусть прошла, – я вспомнил отца! Однажды, в солнечной яви мне вспомнился из детства забытый прииск золотодобытчиков.
Отец тогда взял меня в поездку с  крупной гидрологической партией, и в одну из остановок на долгом пути, я увидел, как намывают золото. Более всего поразили слова отца о том, что основные золотые запасы страны  составляются именно из песчинок. Крупицы переплавляются в слитки-кирпичики, и хранятся где-то в тайниках государства. А крупные самородки – большая редкость. Это давало надежду. Отец опять помог…


***
               Скрупулы сна. Огненные крупицы.

***
…снились женщины, женщины, женщины. Кошмар и глупость выступили, проступили сквозь сны, когда проявилась суть – всё это была одна женщина! Та, которую не мог найти. Была ли она лучше, краше, умнее других? Не уверен. Но это была моя, только моя женщина – женщина по мне, ко мне, во мне!
А я всё не мог, только искал. Всю жизнь. И никогда не задавался глупейшим вопросом: а стоит ли? А нужно ли жить, быть, действовать? Хоть этим, Слава Богу, не заморачивался трагически, самоубийственно и окончательно.