Рамадур

Бычка звали Рамадур. Он был симпатичный, в меру упитанный, с типично бычьми чертами характера: упрям, уверен в себе, необыкновенно работоспособен. Но тем не менее иногда, когда летний день был умеренно жарок и трели певчих птиц ласкали слух, а воздух был прозрачно-чист и щекотал ноздри своей свежестью, он мог, играя с такими же молодыми бычками, как и он, в небольшом загоне, отгороженном со всех сторон старыми, но ещё вполне крепкими брёвнами, остановиться, как говорят, на вздохе, на бегу и вдруг залюбоваться небольшим цветком, неизвестно откуда взявшегося здесь. Он мог попробовать копытом траву на прочность, но слегка, осторожно, чтобы не принести ей вреда. И даже пустить слезу умиления, услышав монотонное жужжание пчелы.
-Эй, Рамадур, - звали его бычки продолжить игру в догонялки.- Ну, что же ты!
А он мог стоять, как вкопанный, наслаждаясь чем-то непонятным: то ли мечтая о чём-то, то ли сочиняя стихи.
-Да, ну его,- говорили бычки, махнув хвостами. – В нём ослиной крови больше, чем бычьей,- и звонки смеясь, продолжали начатую игру.
                * * *
     Что это за мелодия звучит, которая так будоражит, врываясь в душу, смешиваясь со всем сущим внутри, наполняя всё собой, заставляя то смеяться, то плакать, то, вдруг, очнуться от всего или, что самое невероятное, внезапно стать самим собой?
     А чей это звонкий голос поёт, выводя невозможные октавы от всей души:  вверх – вниз, затем вниз – вверх и снова к душе, но уже чужой, но так хорошо понятной, ведёт за собой, будит воспоминания. Ритм, ритм, ритм, кастаньеты. И снова ритм, ритм, ритм. Это фламенко.
                * * *
     Только в Испании женщина может быть тореадором.
     Хосе постукивает пальцами по столу. Скупыми глотками пьёт вино. Он сух, как земля, на которой живёт. Он немногословен, как и ручей, текущий через его городок. А когда говорит, то после каждого произнесённого слова замолкает и щурится. Хосе плохо видит, да и слышит уже не так хорошо, как прежде. Старость  на него обрушилась неожиданно и как-то сразу. И воспоминаний в нём теперь живёт намного больше, чем мыслей о будущем.
     Он хорошо помнит торреро, оступившегося на арене, а затем лежащего в луже собственной крови. Он помнит его удивлённый взгляд, неверящий в происшедшее.
-Разве так бывает? Как нелепо!
     Он помнит лицо женщины, сидящей в третьем ряду над ареной, её крупное лицо, белое, как мел, от ужаса случившегося. Он даже помнит, во что она была одета....
     Да, ладно, что там говорить. Это было давно.
     Напротив Хосе сидит девушка. Он знает её очень хорошо. Лучше не бывает. Стройная, черноволосая с отблеском морской волны в зрачках. Они сидят и молчат. Она ждёт, что скажет Хосе.
-Хорошо,- говорит он. – Ты завтра посмотришь их и выберешь своего.
В благодарность за сказанное она накрывает его руку своей ладонью.
-Значит, завтра, - проносится у неё в мозгу.
     Они улыбаются друг другу. Лаура – тореадор. Она готовится к первому своему поединку. Ей немножко страшновато и одновременно радостно.
-Самоуверенность и безрассудство – черта юных, - говорит Хосе. – Они порождены страхом и неопытностью. Ты – тореро. Каждый твой шаг должен быть просчитан на последующие десять вперёд. Ты не имеешь право на горячность и ошибки. Ты мудра, потому что тореро, и ты тореро, потому что мудра. У тебя нет другого выбора.
-Да, - соглашается она. – У меня нет права на ошибку.
Лаура – дочь оступившегося тореадора.
-Лучше этого бычка не будет, - говорит Хосе и показывает на Рамадура. – Он спокоен, а значит, предсказуем. Бык должен быть предсказуем. Это важно. – Его пальцы слегка постукивают по изгороди.
     Лаура смотрит на бычка. Рамадур, чувствуя на себе пристальный взгляд, разворачивается всем телом. Их глаза  встретились.
     На следующий день она приходит к нему снова. Затем снова и снова.
-Что ей надо от меня? –гадает Рамадур, но всё чаще и чаще ловит себя на мысли, что её присутствие приятно ему. Ему нравятся её обычные черты лица, её длинные волосы, развевающиеся чёрным парусом на ветру, её манера откидывать их назад. Ему нравится скромный талисман на чёрной верёвочке, повешенный её по-мужски твёрдой рукой  ему на рог.
     Он даже не заметил, как неожиданно для себя стал ждать её прихода, а когда она задерживалась и появлялась, по его мнению, не вовремя, он начинал по-настоящему волноваться. Тогда Рамадур становился агрессивным по отношению к своим друзьям, невыдержанным и неуправляемым. И он плохо спал.
                * * *
     Это было однажды.
Солнечный день. Разношерстная толпа. Громко переговаривающаяся арена.
                Алле!
Разъярённый бык, носящийся по арене от одного ограждения к другому.
                Алле!
-Я знаю её, - говорит восхищенно один подросток другому, показывая на стоящую у выхода на песок девушку – тореадора. – Это Лаура. Она живёт в доме возле Рыжей горы.
-Так она родственница самого Хосе? – догадывается паренёк. – Вот это да!!!
                Алле!
     Рамадур не боялся арены. Он бывал на ней не раз. Его, как и других быков, приучали к ней с малолетства. Он не страшился её, но переменчивая толпа, захлёбывающаяся волнами от недовольства до восторга, беспокоила его. Он никак не мог дотянуться до них, ограждения были на удивление крепки.
                Алле!
     Странно одетые люди в клоунских нарядах, кривлялись, выделывая всевозможные трюки в непосредственной близости от него. Рамадура больно кололи острыми пиками, вызывая в нём бешенную злость. Он ничего не понимал. А толпа задыхалась от восторга. Как жаль, что он не мог дотянуться до неё.
                Алле!
     И вот бык на арене один. К нему движется тёмное пятно, держащее в руках плащ. Все цвета блеклы и незаметны, виден один только красный цвет. Глаза Рамадура налиты кровью, кровь сочится из его ран. Мельканье красной тряпки приводит его в бешенство. Проклятый красный цвет, от него нет спасенья.
                Алле!
    Но, вот тряпка брошена в сторону и расстояние между ним и тёмным пятном сокращается. Стоп! Но ведь ему знаком этот силуэт, знаком поворот головы и покусывание губ. Волосы, хоть и заколотые сегодня пучком на затылке, тоже знакомы. Наконец-то есть кому заступиться за него и вывести его из этого кошмара. Теперь он знает, знает точно, что больше над ним никто не будет издеваться, срывая аплодисменты и восторг публики. Она защитит. Но почему так слезятся её глаза?
                Алле!
-Как мастерски она его уложила, он даже не дёрнулся, она уложила его на вздохе, - кричит подросток своему другу, стараясь перекричать ревущую от восторга трибуну.
-Да, соглашается сидящий неподалёку почтенный идальго. – Она может стать великим тореро, - и добавляет, вздыхая, - Правда, в наше время....
     Его никто не слушает. Все просто замечательно.
     Всё просто замечательно! Распластанный бык на арене. Довольная публика.
      Девушка, закутанная в плащ восторга, но плачущая. То ли от радости первой победы, то ли ещё от чего-то. Насупившийся, недовольный Хосе.
-Долго возилась.

     Талисман в луже крови.
                Солнечный ясный день.
                О, Боже, всё, как обычно.