Поможешь мне в этом?

Говорят, что смерть не трогает тех, кто ожидает приплода, и поэтому у нас в городе много детей. Маленькие , как цыплятки или крохотные бычки с упрямо оттопыренной нижней губой – они окружают своих матерей, словно туземцы божество, которое убережет племя от напасти. Но на мой взгляд это глупость. Если бы остекленевшие от недосыпа глаза могли бы отпугнуть смерть или хотя бы обмануть на мгновение, то среди студентов мертвоглазые не появлялись бы вовсе. Но такие есть везде. Они просто часть жизни. Малопривлекательная из-за поцелованных смертью век, но все же по-прежнему существующая.

Я шагаю по пыльному осеннему асфальту мимо небольших, брошенных до следующего лета домиков в окружении игрушечных разноцветных невысоких заборов, и радуюсь тому, что дожди еще не успели затянуть небесную линзу мрачным тяжелым мороком. Я не люблю, когда холодно. У меня мерзнет нос – и без того длинный и горбатый, делающий меня похожим на жителя древнего Вефлиема.  Шаркаю новыми не очень удобными ботинками по асфальтовым сколам, прикидывая сколько времени осталось до автобуса и не могу сосредоточиться.

Утро… И поэтому я не могу разговаривать.  Смогу только через час, когда волью в себя огромную кружку кофейного концентрата, который всегда воняет горелыми зернами. Но на работе и это сойдет. Особенно в осеннее утро и когда нет заказов. Сегодня их точно не будет. Среда неблагодарный день для фотографа и его помощника. Так что скорее всего мне так и не придется взваливать на свои плечи переносные софиты и держать отражатели занемевшими от неподвижности руками.

- Тебе обязательно идти прямо сейчас? – голос, похожий на юркого воробушка вспархивает с кончика ленивого языка, и я чувствую, как Вита приближается ко мне, неслышно ступая по извилистой корявой дорожке, сложенной из поросших мхом и лишайником каменей, что вьется по ее сонному от осени саду.

Поворачиваю голову вправо и с улыбкой смотрю, как она легко ступает по вихляющейся тропинке. Будто ее обутые в серые валенки, сверкающие голыми белыми коленками ноги, не касаются острых выступов сложенных камней. Из- под накинутого на плечи клетчатого пледа видно тонкое кружевное платье цвета слоновой кости с рукавами- фонариками. Оно придает Вите детский и одновременно нездоровый бледный вид. Черные прямые волосы тускло блестят в рваных ломтях холодных утренних лучей, что натянуты через застывший сад безгласыми струнами. На ее щеках тот же легкий румянец, что и на раскрасневшихся губах. И мне сразу кажется, что она только что пила горячий терпкий чай. Некогда яркие, лаковые золотисто карие глаза смотрят на меня матово, будто радужка расцвела внутрь самой себя, демонстрируя миру разведенную пустотой изнанку.  Остановившийся мертвый взгляд. Как будто дешевые пластмассовые пуговички.
 
- Ты знаешь, что забыла надеть очки? – подхожу вплотную к забору и наблюдаю за ее приближением, опершись локтями на верхнюю иссохшую морщинистую от трещин рейку.

Ее лицо улыбается, оставляя глаза неизменными и это вызывает легкую оторопь, заставляя меня дышать чуть быстрее и глубже.

- А ты знаешь, что кроме тебя в это время мимо моего дома никто не ходит? Особенно осенью. – Она наконец доплывает до меня, и я улавливаю легкий аромат корицы, диких лесных ягод и еще чего-то дымного уютного и манящего. – Так ты не ответил. Тебе обязательно идти прямо сейчас?

- М-м-м… Да. Но… - Я разглядываю ее ладони. Одной она удерживает плед на плечах, зажав его концы в комок, который напоминает не то шерстяную розу, не то небрежно смятый газетный фунтик, а вторую положила не забор рядом с моим плечом… Я замолкаю на пару секунд, разглядывая кряжистые яблони и груши у нее за плечом. Они стоят, как нарисованные. Невысокие с перевитыми вокруг своей оси ветками и россыпью мелких плодов, которые ждут, когда их снимут, переложат в ящик и приправят на сохранение в покосившийся кирпичного цвета сарайчик с теплым подполом. Кусты черной смородины уже начали желтеть.
Вита выжидательно склоняет голову на бок и переступает серыми валенками.
 
- А знаешь… Я передумал…

* * *

Вита месит тесто. Она так и не сняла своих валенок, но сменила тонкое узорчатое невесомое платье на черную рубашку и домашние джинсы. У нее строгий передник и умелые руки.

Я сижу за маленьким обеденным столом и передо мной источает жар высокая толстостенная кружка свежесваренного кофе. Я смотрю, как Вита оглаживает пухлый теплый будто кошачий бок теста. Ее пальцы нежны.  Она не похожа на многих других мертвоглазых, которые бродят по городу неприкаянными тенями. Люди невольно сторонятся их. Хоть и знают, что они не виноваты ни в чем. Просто смерть почему-то выбрала именно их, чтобы коснуться их век своими беззубыми узорчато-арочными костяными челюстями. Мертвоглазость не заразна. Но ее отсутствие – это неоспоримый плюс. По крайней мере ты не обречен на одиночество в толпе обычных людей…

- Это все от того, что обо мне заботятся… - Неожиданно заявляет Вита отбрасывая движением головы длинную прядь волос, выбившуюся из слабой косы.

- Что? – Отпиваю кофе и жмурюсь от удовольствия.

- Я не становлюсь остылым овощем с пластиковыми глазами и механическим сердцем потому, что обо мне заботятся, – Она отрывает от вымешанного ею колобка небольшие кусочки и скатывает их в забавные улиточные домики.

- Я что, думаю вслух? – удивленно вскидываю брови, отставляя кофе в строну.
Вита отрицательно качает головой, выкладывая улиточные обиталища на противень, покрытый калькой.

- Просто у тебя очень ясные мысли. Они отражаются на лице. Ну и потом я вижу других… Таких как я. В ту пекарню, для которой я готовлю эти булочки часто приходят… Ну ты понял… - она неловко приподнимает правое плечо, стесняясь произносить вслух очевидное, - Так вот те, от кого не отвернулись родственники и друзья все так же умеют смеяться, шутить, и вообще ничем не отличаются от других… нормальных…

- Мы все нормальные. – упрямо выпячиваю нижнюю челюсть, -  И мертвоглазые, и те, кого это не коснулось. Никто же до сих пор не знает почему это с кем-то происходит, а с кем-то нет.

- Не сердись, Лука… - она смущенно вытирает руки о передник и подхватывает противень, чтобы усадить его в плиту, - Просто мне неудобно об этом говорить.
Встаю и открываю ей дверцу духовки, пышущую сухим жаром, и она легко задвигает булочки внутрь. Успеваю заметить, что их бока блестят яичным желтком и сахарными крупицами.

- Я не сержусь. Тебе кажется, - смягчаю тон, глядя в ее матовые пустые глаза, - так что с теми, кого все бросили?

- Они действительно мертвы… Только сердце надрывно тикает, как башенные часы: плинг-плонг… плинг-плонг… плинг-плонг…. Такие сердца даже на улице за квартал слышно… они как кузнечные несмазанные мехи…

- Мехи не надо смазывать маслом… - Включаю чайник и лезу в буфет за заваркой. Она любит мой чай, - Но я понял, о чем ты.

- Не думаю… - Она с сомнением качает головой и устраивается за столом напротив моей кофейной кружки, снимая с подоконника мисочку с сушеной голубикой, - Вы… Вы просто…. просто не слышите, как это на самом деле…

Она отрешенно отправляет ягоду в рот… и постукивает указательным пальцем по хлопковой скатерти с вышитыми маками.

- Ты считаешь? - Ставлю на деревянную подставку заварочный чайник и надеваю на него тряпичную куклу без лица, но зато в расписном платке. Эту бабу на чайник я ей принес почти год назад. И та прижилась на Витиной кухне так, будто всегда была среди добротной старинной деревянной мебели и толстостенной посуды.

- Я это знаю. – Она берет еще одну ягодку – сморщенную будто старушачья рожица и катает ее между пальцами, - я помню, как было до… как когда мои глаза были нетронутыми… Я видела мир немного иначе…

- У тебя улучшилось зрение? Или ты теперь видишь сквозь стены?  - Игриво приподнимаю бровь, выгребая из ее мисочки горсть ягод, - впрочем, извини, неуместная шутка.

- Хм… - она добродушно фыркает, легонько шлепая меня по предплечью, - ну по крайней мере это было бы забавно. Но нет.  Я просто помню, что раньше мертвоглазые казались мне страшными. Они будто были отсечены от остального мира… Реальность старается от таких отвернуть свое лицо… Но на самом деле… Это просто другой угол света. Он незнакомый… холодный и безжалостный в своей беспристрастности… Но по прежнему живой и от этого он все время меняется, наполняя все вокруг новым дыханием. Люди это не видят, но порой могут ощущать.

Наливаю ей чай в чашку, стараясь примерить на себя ее слова. Я знаю, что правильное освещение может любой предмет изменить до неузнаваемости. Сам бессчетное количество раз играл с софитами, превращая хрустальный фужер в теневое отображение Эйфилевой башни, потом в блик на спине торопящегося вверх по течению лосося, затем в сухое дерево во льду и так до бесконечности.

- Честно говоря, Вита, я не очень тебя понимаю. Вернее, я улавливаю часть про угол света, но вот про жизнь не очень.

Она пьет чай, разглядывая сад за окном. Когда она не смотрит прямо в глаза, мне легче дышать. Но в тоже время я чувствую себя одиноко. Так будто передо мной сидит механический манекен. А не довольно приятная девушка. Я наблюдаю как она медленно моргает. Как белые пальцы поднимают чашку. Кухня постепенно наполняется ароматом поспевающей в плите сдобы и кажется, что Вита, как и ее пекущиеся витушки с каждой секундой обретает новые краски. Но это лишь иллюзия. Просто для меня она уже неотделима от мягкого теплого теста, которое она вымешивает по утрам. Ее губы растянуты в улыбке, но меня не обманывает ни это показное спокойствие, ни лишенные жизни блеклые пустыни глаз. Я чувствую, что она расстроена.

- Почему ты никогда раньше об этом не говорила? – осторожно интересуюсь я, отставляя свой остывший, но не потерявший вкус кофе в сторону.

- Я не знаю. Наверное, просто ты никогда не думал об этом столь явно. Вот я и не отвечала тебе. – Она врет настолько неумело, что ей самой от этого не по себе. И она морщит нос и кривит в сторону губы как от оскомины.

Беру ее руки в свои. И глажу большими пальцами.

- Вит, мне пора бежать.  – я говорю это нехотя.

Мне хочется и дальше сидеть на ее кухне, чувствуя, как готовятся ее мудреные витые булочки, которые она потом повезет в большом плетеном кузовке, выложенном внутри паралоновым чехлом, прикрепленном к багажнику ее велосипеда, в пекарню. А потом, когда вернемся, вместе собирать мелкие жесткие груши и яблочки с низких деревьев в ее саду и читать книги, с загоревшими от долгих лет жизни страницами, лежа на большой кровати в единственной комнате ее крохотного домика.

- Завернуть тебе с собой поесть? – она деловито встает и отворачивается к буфету.

- Твоих булочек. Они, по-моему, как раз готовы.

-  Боюсь их тебе давать. – Она неуверенно коситься на плиту, которую только что выключила, - Я же их своими руками пекла. А вдруг ты съешь и станешь, как я.

- Вит, смерть - это не заразно. Тем более, что твои булочки продают в пекарне. И уж наверняка, я так или иначе их ел. И как видишь, ничего со мной не стало.

- Ладно… - легко соглашается она, доставая из ящика буфета большой бумажный пакет. В него она складывает четыре раскаленные витушки, которые достала прямо из духовки длинными щипцами.

- Спасибо. – Забираю у нее пакет и направляюсь к выходу.

- Подожди, я чуть не забыла кое-что… - она скрывается в комнате и выходит оттуда с широким красным шарфом крупной вязки, - это тебе.
 
- Мне? – ошарашенно смотрю как она, привстав на цыпочки наматывает его мне на шею.

- В нем удобно прятать нос… - она аккуратно натягивает мне его на переносицу. Сразу становится очень душно.

- Да, спасибо.. Но сейчас еще слишком тепло для него…

- Правда? А… ну да… - ее руки неуклюже повисают плетьми.

- Хотя знаешь мне очень нравится. Как раз сегодня вечером, если будет холодно пригодиться. – подбадриваю ее я. – Ладно, я побежал. А то я и на этот автобус опоздаю… И вот тогда уж точно будет плохо. Я зайду к тебе послезавтра, если ты не против.

- Буду рада.

Выхожу на улицу. И тут же понимаю, что ветер стал северный и ее шарф очень даже кстати. С удовольствием укутываю в толстую мягкую ткань нос и иду к калитке, когда меня настигает ее голос:

- Я всегда хотела сказать тебе спасибо за то, что ты меня жалеешь. Приходишь… И радуешься вместе со мной. Ведь я больше всего боюсь того момента, когда ты не придешь, потому что у тебя будет своя жизнь. Ведь тогда это будет означать, что я останусь совсем одна навсегда. Мало шансов что кто-то другой начнет дружить со мной. И постепенно мое сердце тоже зазвучит как несмазанные мехи. Плинг-плонг… плинг-плонг… плинг-плонг…

И от того как она произносит эти булькающе-звенящие звуки меня пронизывает изморозью от ее тихого всепоглощающего страха стать действительно мертвой еще при жизни. Ведь мертвоглазость ее по сути ничего не значит, кроме того, что вероятность такого исхода ее пути довольно высока.

Резко разворачиваюсь к ней, но она уже скрылась в доме и холодный сад ежится от ветра, будто торопя меня идти своей дорогой…

* * *

Дождь все-таки начался, когда автобус въехал в город и покряхтывая двинулся в сторону центра. Полупустой салон недовольно переговаривается, люди таращатся в телефоны, поправляют одежду и проверяют есть ли в сумках зонты. Меня они раздражают сегодня. Наверное, надо было наплевать на все и остаться с Виталиной, но стоило мне подойти к остановке, как позвонил Вадим мой шеф и спросил скоро ли я подъеду, потому как через два часа у нас будет незапланированная студийная съемка, и я ему нужен не только как осветитель, но и возможно ретушер.

Невольно поглубже зарываюсь носом в шарф.

Я знал Виту всю жизнь. Каждый день почти я видел ее в этом самом автобусе начиная с того дня, как мы оба пошли в детский сад в 4 года. С того момента прошел почти 21 год. Тогда я увидел ее впервые, сидящую на руках у своей мамы. На ней была глупая панамка в цветочек, розовые объемные шорты из которых торчали спички ног, густо утыканных зеленкой в районе коленок. Она болтала сандаликами на вырост, которые, не смотря на до упора утянутые липучки, едва не сваливались с ее крохотных ступней и ковыряла в носу. За что получала шутливые предупреждения от своей мамы на тему того, что палец у нее там застрянет и в нос врастет.

 Моя бабушка, которая везла меня в тот же детсад, но в другую группу неодобрительно косилась на девочку в панамке и бормотала себе под нос, что-то из разряда понарожали, а воспитать не могут. А я смотрел, как девочка заливисто смеется и стоит своей маме забавные рожицы, сияя золотисто ореховыми глазами в частоколе из угольных ресничек. «Чего смотришь на эту капризницу, а? Влюбился что ли?» - бабушка сурово одернула меня за руку, и я отвел взгляд.
Изо дня в день… из года в год… Я видел, как взрослеет смешливая девочка в панамке и исподтишка наблюдал за ней. Я отмечал как вытягиваются ее волосы… меняется лицо, фигура, походка… Как былая непоседливость уступает место терпеливости, неуклюжесть – стремительности, а подростковая угловатость и как следствие грубость черт смягчается и наполняется тонким светом, что притягивает взгляд.
 
Наблюдать за ней стало такой же естественной потребностью, как и дышать. Я знал какие книги она любит читать, сидя у вечно запыленного автобусного окна. И какая музыка играет у нее в плеере, ведь вся ее сумка пестрела значками с названием кельтских групп. Изучил весь ее гардероб и даже в какой-то момент сочетание романтичных платьев и кед стало казаться нормальным так же, как и лыжные штаны с дубленкой. И то что она всегда носит пятирублевые монетки в кармане, а остальные складывает в кошелек.

Она всегда кивала мне, заходя в автобус и улыбалась искренне, от души, и я спешил вежливо махнуть носом в ответ, совсем как бабушка учила. Мы ни разу не заговорили с ней до 8 сентября прошлого года. День, когда она на моих глазах стала мертвоглазой.

За окном было пасмурно, автобус на удивление мягко катился по свежему на тот момент асфальту. Она пыталась читать Дон Ки Хота, но сон словно нашептывал ей на ухо ласковые небылицы, и она медленно угасала в нем, постепенно закрывая глаза и почти выпуская старую, похожую на желтоватую чайку, книгу из рук. Я улыбался, разглядывая, как она будто покачивается на волнах, то погружаясь в покой, то вдруг выныривая из него и заставляя чайку пушить перья страниц и вздергивать «клюв» в виде закладки вверх. Я даже представил себе этакую фигуру, затянутую в белесый газовый морок, что истонченными в спицы пальцами перебирает ее волосы, заставляя те падать на лицо и тихонечко дует ей на затылок, как Оле Лукое из сказки Андерсона, чтобы тот потяжелел, и она бы уронила голову, отдаваясь сну без остатка. Я так увлекся своей фантазией, что невольно разглядывал все новые детали... Расшитое жемчугом, бисером и кружевом покрывало на голове. Резную узорчатую кость, настолько искусно сочетающую в выточенных рельефах и птиц, и рыб, и деревья, и людей с животными и насекомыми, что она теряла весь свой ужас, выступая в роли лица.

Девушка вдруг действительно уронила голову на грудь, расслабив пальцы настолько, что книга почти выскользнула из ее руки. И тут фигура, укутанная мороком бережно приподняла ее лицо за подбородок. И чуть повернула к себе… У меня волосы на руках встали дыбом, когда я осознал, что резная кость с похожим на кружево беззубым провалом рта, касается спящих глаз. Сердце прыгнуло в горло, а дыхание исчезло от страха, что призрачная фигура поймет, что я ее вижу… Девушка не шевелилась, продолжая спать, и я чувствовал, как замирают ее трепещущие от быстрых снов веки. Словно превращаются в тяжелые покрывала, которые вешают на окна, прячась от зимы…
 
Костлявая, тем временем, развернулась ко мне и изучающе уставилась узкими ребристыми прорезями на месте глаз. Я с трудом заставил себя отвести взгляд и смотреть на спящую, впитывая каждый ее вдох, движение волос, чуть приоткрытые расслабленные губы. Она была красива и жива. И то и другое в ней было не канонным. Но таким родным и привычным, что мне было страшно – вдруг она откроет глаза и станет совсем другой. Отстраненной, холодной и мертвой.
Книга выскользнула из ее руки, кувыркнулась в воздухе, будто нарочно исполнив ненужный кульбит и стукнулась от пол с таким звуком, что мне показалось будто на рыхловатую сухую землю с неба упал довольно тяжелый камень. Она вздрогнула выпрямилась и лишь потом медленно, будто впервые в жизни открыла глаза.

Сидящая рядом с ней фантазия моя из кости и газовой накидки растворилась без следа, оставив ей на память о своем убаюкивающем шепоте мертвый взгляд похожий на дешевые пластиковые пуговички, которые не каждой хозяйке придет в голову хоть на что-то пришить.

Мое сердце, которое до этого колотилось в горле теперь похоже решило и вовсе выскочить наружу. Она непонимающе озиралась вокруг. Люди пока не заметили той перемены что произошла в ней. Но было ясно, что случившееся, хоть и осталось для нее загадкой, но все же заморочило ее, спутав мысли и чувства. В какой-то момент она посмотрела прямо на меня. Мертвые глаза отрешенно моргали, будто вытягивая из нее силы и эмоции. Но я чувствовал, что она жива. И не потому что пока не знает. Просто свет, обычно игриво мерцающий в ней, теперь лился слабым слегка равнодушным потоком.

Я сам не помню, как встал, подошел к ней и тихонько сказал:

- Тебе нужны очки. Они хорошо блестят, если чистые.
Она непонимающе смотрела в меня, и мороз по коже бежал от этого пустого взгляда. Наконец, она полезла в сумочку, неумело расстегнула внутренний кармашек и достала оттуда зеркальце.

- Есть кому о тебе позаботиться? – я незаметно протянул ей платок, видя, как от подступающих слез у нее некрасиво сморщилось лицо.

Она отрицательно покачала головой и занавесилась волосами, чуть слышно вздыхая, когда большая капля упала ей на тыльную сторону ладони, в которой она комкала платок.

И после этого все решилось, само собой. Я просто не смог уйти и забыть. Первые несколько месяцев Вита боязливо топорщилась в моем присутствии и шарахалась в сторону от любого резкого движения. Но постепенно мы привыкли, и наши, по началу редкие мучительно-молчаливые, посиделки превратились в разговоры по душам и неуклюжую заботу друг о друге. Нет никакого логичного объяснения этому. И по большому счету нам не за чем общаться. Но в тоже время, без ее мертвых глаз у меня не колотиться сердце. И кажется, что мир теряет часть звуков и оттенков, а мне без них однобоко и неуютно существовать...

* * *

- Лука, чуть левее свет… - Вадим щелкает фотоаппаратом – будто отстукивает морзянку. Наваливаюсь плечом на непреподъемный студийный софит и осторожно поворачиваю его. У нас сегодня сломалось крепление и теперь приходиться двигать не отдельно часть его, а всю лампу целиком. На съемочное поле я стараюсь не смотреть.

На нем двое молодых людей – почти подростков -  укутанных в необъятные атласные отрезы причудливо уложенной волнами ткани, смотрят друг на друга. У светло рыжей девушки в зубах зажат цветок. А узкоглазый подкаченный парень, смахивающий на альбиноса из-за платиново-белых волос, тянет пальцы скульптурной руки к ее остренькому подбородку.

В их жестах и плавных, специально для камеры замедленных, движениях нет ни капли эротизма. Но во взглядах и жестах столько трепета и откровенного магнетизма, что я стесняюсь поднять на них глаза.  Мне кажется, что вся Вселенная должна им мешать наслаждаться друг другом.

Впрочем, похоже, что Вселенная, Вадим с фотоаппаратом и я, обливающийся потом от раскаленного софита, что практически лежит на мне, им абсолютно до фонаря. Эти ребята, по словам моего шефа, редкостные профессионалы, заполучить которых мечтают все, кто зарабатывает портретной и атмосферной съемкой. Они могут сыграть на камеру что угодно. И выживших после Армагедона полумертвых сумасшедших воинов, и счастливую семейную жизнь с пустышками, детишками и плюшевыми бегемотиками. И даже будни треш моделей, когда необходимо органично и весело состроить зверскую рожу, и трескать какой-нибудь огромный кусок торта кислотной расцветки, используя вместо ложки отломанную нижнюю половину куклы Барби. И делать это сидя на усыпанном блестками, косметикой и поломанными игрушками, кафельном полу. При этом на заднем фоне может быть все что угодно. Включая эксклюзивную коллекцию ершиков для унитаза.

У этой парочки есть только два минуса. Первый: они предпочитают работать вместе. По отдельности они стоят гораздо дороже. И второй: они оба не дотягивают до модельных параметров. Так что съемки в стиле высокой моды не для них. Но не смотря, на это их график расписан на полгода вперед. И то что Вадим как-то умудрился зазвать их к себе говорит о невероятном везении, а так же о том, что гонорар от журнала, для которого мы сейчас тут изображаем метафизическое соитие душ, обещает быть более чем щедрым…

- Все, ребят, спасибо, я думаю достаточно… - Вадим выпускает из рук фотоаппарат и потирает больную поясницу. Его майка слегка задралась, и я вижу, что на спину он прилепил два перцовых пластыря. Похоже опять радикулит.
 
- И все же мне кажется, что цветы были лишними… - Рыжая девчонка с трудом встает в своей атласной волне. Ткань так хитро обмоталась вокруг нее, что она чуть не падает. Но партнер легко подхватывает ее под локоть и помогает расправить необъятное полотно, спеленавшее ноги. – Спасибо Наоки… 

- Нет не лишними, - Вадим, прихрамывая отходит к окну и достает из кармана пачку мятых сигарет, - Ась, если б вы себя со стороны видели вы б поняли, что иначе получается слишком концентрированный энергетический сгусток. А мы снимаем не порнографию и эротику, а красоту души. Тонкую материю….

- И причем тут глупые цветы, которые были у меня везде? – Ася упрямо вскидывает подбородок, стараясь собрать атласный хвост с пола. У нее не получается, и Наоки, которому надоело пытаться ей помочь, привычным движением забрасывает ее к себе на плечо и несет к ширмам, за которыми они переодевались, - какое отношение они имеют к тонкой материи?

- Считай, что это намеренная ошибка, которая была совершена для разрядки атмосферы.  – Вадим откровенно строит ей глазки, картинно пуская дымные колечки.

- Как скажешь… Но…

- Аська, кончай умничать. – Наоки говорит без акцента и без лишнего нажима, но Ася тут же успокаивается и с улыбкой начинает отцеплять хитро спрятанные в ткани булавки, которые заставляли ту струиться в нужных местах и собираться волнами в других. Ее голые руки хрупки и проворны.

Я наконец отлепляюсь от софита, и иду к ноутбуку, на который в онлайновом режиме сохранялись фотографии. Мне интересно посмотреть, что получилось и хочется, чтобы модели поскорее бы ушли. Не люблю работать в присутствии посторонних.

- Ребят, деньги я вам закину сегодня вечером. Заеду прямо домой.

- Ой, нет, не вариант… - Наоки высовывается из-за ширмы, застегивая на груди рубашку. – Нас не будет, мы сейчас уезжаем за город. Хотим хоть один вечер за четыре месяца провести в тишине и покое. Аська завтра с утра будет в городе и не занята.

- Завтра я уеду на встречу… Ну тогда деньги ей может передать мой помощник Лука. – Вадим кивает на меня, невесело ухмыляясь своим мыслям, - Договоритесь с ним о времени и месте.

- Лука??? – Аська буквально выпадает из-за перегородки, за которой она одевалась. На ней простенькие джинсы, толстовка с медвежонком и рыжие волосы убраны в низкий аккуратный хвост, - А Лука, это сокращенно от лукавого? Или от Лукаса? Если от второго, то фанаткой каких сериалов была ваша мама?

- Я просто Лука, - старательно улыбаюсь ей, заставляя себя не острить в ответ и не отвечать язвительным вопросом.

- Обалдеть, как круто… - Она восхищенно хлопает неожиданно блеклыми темно-серыми глазами. Что-то в них кажется мне неуловимо знакомым. Но я не могу понять, что.  – Слушайте, Лука, а пригласите меня на свидание, а? Я еще никогда не была на свидании с человеком со столь интересным именем. Не считая Наоки…

- У него девушка есть… - ядовито замечает Вадим отворачиваясь к окну и подергивая себя за короткую бородку, прячущую раздвоенный подбородок.

- Ну вот… - Ася обиженно надула губы, но уже через миг легко заулыбалась подошедшему к ней Наоки, который положил ей руку на плечо и чмокнул в висок.

- Завтра он привезет нам деньги. Встретьтесь с ним в кофейне «Полночь», которую так любишь. И бедный Лука не будет бояться остаться с тобой наедине, потому что там всегда довольно много народу, и ты представишь себе, что у вас свидание. – Его неторопливый голос стелиться добродушными интонациями, успокаивая не только гиперактивную Асю, но и занервничавшего от перспектив встречи со столь неуправляемой особой меня, - Вам будет удобно встретиться в 11 утра, Лука?

- Да, конечно.

- Вот и замечательно. Тогда договорились. – Он почтительно поклонился сначала Вадиму, а потом мне. – Пойдем, Аська, нам с тобой еще два часа до места ехать…
Аська весело помахала нам рукой и вышла вместе со своим парнем из студии…

- Вот сучка мертвоглазая… - Вадим зло сплевывает в форточку, и захлопывает ее, осторожно отходя от окна.  – Так бы и прибил ее… Или трахнул бы, если б не боялся таким же стать.

- Ты про кого? – Я непонимающе смотрю на него, пододвигая к нему поближе жесткий стул с удобной спинкой.

- Да про Аську с ее Наоки. Как он ее терпит вообще не представляю. Впрочем, они в одной лодке, так что не до выпендрежу…

- Ты что-то путаешь, – помогаю ему сесть и забираю, висящий у него на шее фотоаппарат, - эти двое живее нас с тобой раз в пятьдесят.

- Как бы не так… - Вадим, морщась, вытягивает ноги и откидывает голову, - Я их много лет знаю. Вернее, Наоки. Мы с ним раньше в одном доме жили. Его мать русская тренер по спортивной гимнастике международного класса, а отец командировочный японец  - авиаконструктор. Когда Наоки родился, он сюда перебрался, честный оказался. Аська с детства за ним таскалась как хвост. Она хоть из неблагополучной семьи, но мозги то на месте. Училась отлично. В олимпиадах по химии какие-то места все занимала. Им прочили уже свадьбу с толпой детей. А потом, когда Наоки исполнилось 19 его и настигло. Он тогда из дома после этого уходить начал. Все от людей прятался. Но мертвоглазость, то не замажешь. Все равно видно. Даже через очки и линзы. Он эту Аську от себя поганой метлой разве что не гнал. А она все равно за ним ходила. Потом смирился… Даже оживать начал. Смеяться. А потом и она стала такой, как он. Вот и верь, когда говорят, что смерть не заразна… Правда разные слухи ходят. Его родители как-то сказали, что Ася якобы саму смерть умудрилась найти уболтать так, что та ее мертвоглазой, как и ее любимый Наоки сделала лишь бы только она отвязалась…

- Но по ним сейчас этого практически не видно. Как это возможно? – я озадаченно покосился на фотографии на мониторе.

- А я почем знаю… - Раздраженно фыркает мой шеф, - вот и спроси у нее завтра. Вдруг этот чокнутый химик-недоучка изобрела лекарство от смерти и просто не хочет делиться…

* * *

Я засиделся с фотографиями до позднего вечера и решил заночевать в студии. На самом деле не было необходимости возиться с ними так долго. Вадим, не смотря на довольно заносчивый по отношению к моделям характер, и самомнение непризнанного гения, все же отличный фотограф. Но я просто не мог оторваться от невесомой ауры теплого притяжения, узнавания и понимания, что царила в по идее бездушных пикселах компьютерной памяти. Казалось она настолько пронизывает все, что мой откровенно тугодумный ноутбук перестал виснуть от каждого действия программы по фотокоррекции и начал шустро пыхтеть, обрабатывая информацию и преображая ее в нужные мне оттенки и штрихи.

Я всматривался в лица Наоки и Аси. Неидеальные. Без классических правильных пропорций… Но с богатой мимикой, которая умудрялась проявляться в даже статичных позах и однообразных на первый взгляд улыбках. Я увеличивал изображения их глаз и всматривался до ломоты в висках, ища признаки мертвоглазости… И я находил их в каждой фотографии. Неявные… смазанные… но совершенно точно указывающие на то, что смерть касалась их век своими арочными кружевными деснами из кости.

Тусклые будто нарисованные очень старыми карандашами с рассыпающимися грифелями радужки их глаз, хоть и имели далеко не пустое выражение, но выглядели чуть осткленевшими. Будто все эмоции пробиваются через ледяную линзу-пленку, которую случайно надели вместо очков, выправляющих зрение.
 
Когда я наконец заканчиваю, уже почти 11 вечера. И тащиться домой на такси не хочется совершенно. В своих новых ботинках я бы все равно не смогу доехать на автобусе. До него надо идти еще квартала четыре. Да и ветер там отнюдь не напоминает морской полуденный бриз.

Наливаю себе чаю в тонкую неуютную гостевую чашечку из мнимого китайского фарфора и достаю Витины булочки, о которых я благополучно забыл по приезде на работу. Булочки остыли, но остались мягкими. Забавно, но я никогда не видел, чтобы ее выпечка черствела. Она даже на третий день на разломе напоминает кучевое облако, дышащее восходящими потоками. Чайный пакетик , выпораставший свой длинный как у ската хвост  выглядит настолько нелепо, что я раздосадованно отрываю от него ярлычок.

Устраиваюсь с едой на топчане, и задумчиво принимаюсь обкусывать сахарные крупицы с боков витушки. От шарфа, что лежит рядом с моим коленом пахнет Витой и это успокаивает и расслабляет. И мне кажется, что даже боль, что сжимала жилистую лапу внутри моей черепной коробки – отвлеклась, смешалась и убрала когти подальше, прислушиваясь к моим мыслям. Думать о ней привычно. Порой я понимаю, что делал это большую часть жизни. И совершенно неосознанно. Сегодня она сказала, что благодарна за мою жалость. ОНА НЕ ПРАВА. Я ее не жалею.

Доедаю вторую витушку и допиваю чай. На утро еще останется. Я вытягиваюсь на топчане, закинув за голову руки, укутанные в подаренный мне утром шарф. Язвительная пружина чуть врезается мне в левое подреберье, но однако ей не хватает злости и желания распрямиться, чтобы причинить реальную боль. Просто мешается чуть-чуть. Надо поспать… Но дрема неохотно играет с настенными часами заставляя стрелки клевать носом на одном месте и делает вид что меня здесь нет. И это наводит меня на мысли… Но я не запоминаю их. Дрема таки подкралась ко мне незаметно и погладила по лицу пухлыми теплыми руками. И я улыбаюсь, ускользая из реальности.

* * *


- А ты терпеливый. Я бы на твоем месте психанула бы и ушла заниматься своими делами. А ты сидишь и ждешь, - Ася в припрыжку подходит к столику, за которым я сижу, и толкает стул бедром. Тяжелая деревянная махина, которую я с трудом сдвинул с места чтобы усесться самому, с мерзким скрежетом проезжает по каменному полу пару сантиметров. Но этого расстояния оказывается достаточно, чтобы она ужом вползла бы на мягкую подушку-сиденье, уронила большую плетеную сумку на свободное место справа от себя, и с цоканьем кидает кисти рук на столешницу. У нее явно свежий маникюр. Вчера ее ногти были не накрашенные. Зато сегодня пестрят леденцово-мятными оттенками.

- Ну вообще-то я должен отдать тебе деньги, - добродушно потягиваюсь, лениво помешивая кофе в пузатой чашке. Она опоздала на сорок минут, и я позволил себе роскошный завтрак. В «Полноче» оказалась отличная кухня, и цены приятно удивляли. 

Я кивнул официантке в смешном переднике – на подоле были нарисованы разные фазы луны и созвездия, а на верхней части сказочный полумесяц-лицо с длиннющим носом и с ночным колпаком с кисточкой, и она поспешила к нам, прихватив пухлую папку-меню. – Вадим не оценит если я уйду, не расплатившись с тобой. Угостить тебя обедом? Или завтраком?

- Я могла бы сказать, что сначала у меня не сработал будильник, а потом я попала в пробку. Но на самом деле мне приспичило зайти в парикмахерскую…. А дальше как в тумане.. Да нет, спасибо, я пока не голодная…

- Спасибо за честность, - внимательно разглядываю, как она небрежно пролистывает меню из конца в конец. Склоненное лицо ее кажется не то озадаченным, не то отрешенным, - да не стесняйся. Выбирай.

Она замирает, будто вслушиваясь в мои слова и постепенно улавливая суть. Потом склоняет голову вправо, подозрительно косясь на меня. Вся ее веселая шумливая легкость будто ежемоментно напрягается в нехороших мыслях. И я понимаю, что похоже ошибся с тактикой. Видимо попробовать задобрить ее чисто самцовыми методами и таким образом вывести на нужный мне разговор – идея из разряда работающих с точностью до наоборот.

- Ты же сама хотела свидание, – непринужденно развожу руками, теряясь под ее стеклянным пронизывающим как спица взглядом, - так давай, я не против. Можем сходить куда захочешь… или заняться…

- Я же тебе не нравлюсь, - она игриво вздергивает бровь, продолжая листать меню, но не глядя на него, - да это и дураку понятно, что я не твой типаж.  У тебя наверняка от моей болтовни, и пятисот движений в минуту болит голова и рябит в глазах. Да и как женщина я тебя не интересую.

- А это то с чего ты взяла? – лицу становится жарко, а кофе, которое я отпил секундой ранее едва не попадает мне в не те горло.

- Ты вчера стеснялся на нас с Наоко смотреть, когда мы сидя с ним укутанные в тряпки просто едва касались друг друга руками. И щеками пару раз. Ты отворачивался и прятал глаза.

- И что? – по-моему мне срочно нужно на воздух. Иначе я сейчас просто спекусь от стыда и ее правдивых и оттого резких слов.

- А то что на женщину, когда ее хотят, смотрят…. Порой неотрывно… И не важно, что она делает в этот момент – красит лицо, ведет машину или присаживается на унитаз, чтобы украдкой пописать.

Она захлопывает меню и складывает на нем руки, сцепненные в замок.

- Давай колись, чего ты хочешь? – она говорит это веселой скороговоркой, и я скорее чувствую, чем вижу, что она под столом нетерпеливо дергает левой ногой.

 – И не бойся я не кусаюсь.

- Поговорить, – с трудом выдыхаю я.

- Хорошо. – она снова бряцает ногтями по столешнице и этот звук на редкость самоутверждающий, - Только сначала позови пожалуйста официанта, я буду кофе и французский салат с рыбой. Я кажется знаю, о чем будет наш разговор.

 Я отворачиваюсь от Аси, подзывая девушку официанта, краем глаза замечая, как она с кошачьей грацией и беззвучностью подтягивает к себе мой мобильный телефон и принимается в нем копаться. А первую секунду такая бестактность и нахальство с ее стороны мгновенно бесят меня до желания вырвать свою вещь у нее из рук и уйти демонстративно столкнув ее со стула. Но помня о тех вопросах, что я собираюсь ей задавать, стискиваю зубы и стараюсь проглотить раздражение.  В конце концов я знал с кем должен встретиться сегодня…

Официант быстро черкнула в блокноте то, что я ей сказал, тряхнула длинной челкой, изобразила заученную улыбку, не разжимая губ и быстро ушла в сторону барной стойки.

- Думаю вопрос о твоей мертвоглазости задавать довольно глупо…  – звучит чудь более едко, чем мне бы того хотелось, но с другой стороны телефон мой она так и не вернула.

- Очевидно да… - она фотографирует меня на мой же аппарат, кусая губы и поводя плечами по-детски кривляясь, - это не для кого не секрет на самом деле. Просто это мало видно…

- Как ты это сделала?

- А как ее зовут? – Она вдруг развернула мой телефон, демонстрируя единственную фотографию Виты, которую отыскала среди волоха других. На ней Вита сидит в автобусе, скинув сандалии. И поджав одну ногу к груди и отвернув лицо в окно. А ней короткие джинсовые шорты и свободная майка….  И куча деревянных браслетов на запястьях. Волосы подняты в конский хвост и лишь небрежная прядь, выпущенная специально, трогательно касается ключицы. На этой фотографии она еще живая.

- Вита… Полное имя Виталина. – протягиваю руку, и Ася возвращает мне трубку.

- Редкое имя… Красивое… Как и она сама… И давно это с ней?

- Что ты имеешь ввиду?  - хмурюсь, допивая свой кофе.

- Мертвоглазость… - она довольно откидывает голову назад и мечтательно вздыхает.

- Год… Но как ты узнала, что это именно она? Там же полно фотографий других девушек в том числе.

- Она выглядит готовой к тому, чтобы увидеть мир таким, какой он есть на самом деле. – Ася благодарно кивает официантке, которая ставит перед ней большую тарелку с пестрым горячим салатом и кружку с кофе,- Тебе это не видно просто. Не переживай. Вы якобы живые дальше собственных фантазий редко когда, что различаете…

- А какой он этот мир? Она мне тоже недавно сказала, что я просто не могу этого увидеть, но все же…

- М-м-м-м… - Она расковыривает салат, находит жаркий опаленный лепесток болгарского перца и отправляет его в рот с таким видом будто это строго запрещенная модельным бизнесом конфета, - Сложно сказать… Каждый видит по-своему…

- Но ты же знаешь в чем разница.

- Да.  – она кивает и делает огромный глоток. Болтает чашку в пальцах и ее блестящие стеклянные глаза вцепляются в меня, как муравьиные жвала в зазевавшуюся гусеницу, - Она в том, что пока твои глаза живы, они все мертвое считают холодным и страшным. А после… Ты понимаешь, что смерть, это лишь альтернативное состояние бытия, которое вовсе не исключают жизнь и ее продолжение… Просто ты начинаешь осознавать это не сразу.

- Я вот тоже сейчас мало что понял… - невольно поджимаю губы.

-Ты когда-нибудь был на заброшенном кладбище? Ну или хотя бы заброшенные могилы видел?

- Ну было пару раз… а что?

- Замечал, как буйно на них растут трава, цветы и деревья? – она помахивает вилкой, как метрономом, - Природа стремиться переплавить нас в другую форму, чтобы побыстрее выпустить к солнцу.
 
- Интересная мысль… - подаюсь вперед, опираясь на локти.

- Ну вот когда это все случается… ты начинаешь видеть намерения природы сделать это… возвратить в круг…

- На что это похоже? – чувствую себя ребенком, который открыл старый пыльный облезлый чемодан в непонятных ободранных наклейках и обнаружил там набор фокусника.

- Это необъяснимо. Это как в живую увидеть назревающее нетерпение. Только разложенное на звуки, время и краски, – она со скучающим видом возвращается к еде.

Пару минут я наблюдаю за тем, как она ест. Блестят мятные ногти. Рыжие кудри убраны от лица….

- Я хочу ей помочь стать такой как ты… - я говорю ей это когда она приступает ко второй чашке кофе, которую ей приносит ее знакомая официантка.
 
- Зачем как я?

- Ты же поняла, о чем я… - упрямо выдвигаю вперед нижнюю челюсть, -Ты неотличима от обычного человека. Как и твой Наоки. Ей сейчас тяжело. Я это вижу. А она общительная. Если будет похожа на вас – ей станет полегче.

- М-м-м-м…. ты о ней заботишься значит….

-  В некотором роде. Сейчас мы с ней дружим.

- Да ты счастливчик, – она невесело усмехается своим мыслям.

- Быть рядом с человеком, видеть, как ему плохо и не знать, как ему помочь это по твоему счастье? – раздражение все-таки прорывается наружу. Но я вижу, как холодеет ее взгляд, теряя живость и блеск на глазах, и прикусываю язык.

- А просто представь, что ты без этого человека дышать не можешь нормально, а он тебя гонит прочь. И тебе остается только медленно гореть от страха, что он что-то с собой сотворит, а ты даже помочь не сможешь, потому как он тебя к себе не подпускает просто. – Она улыбается отстраненно и одновременно безмятежно. Совсем как Вита по утрам.

- Прости… - я говорю это абсолютно искренне. На душе у меня тяжело ворочается груда камней. Как бы несимпатична она мне ни была, я вовсе не хотел ее обижать или расстраивать, – тогда получается… можно сказать, что тебе повезло, когда смерть выбрала тебя…

- Она меня не выбирала… - Ася с лукаво качает головой и задорность слегка оживляет ее лицо румянцем, -  Это был мой выбор. И мое решение. И та у которой лицо обращено костью согласилась с ним.

- Это…Это разве возможно? – потрясенно смотрю на нее.

- Да. Просто добровольцев мало. Поэтому об этом почти никто ничего не знает. Такими вещами не принято делиться. Но на самом деле проснувшихся – вроде нас с Наоки  - достаточно. Возьми хоть этот ресторан вместе с посетителями и обслуживающим персоналом.  – она сделала круговое движение рукой над головой, - ты возможно не заметил, но ты тут единственный с нетронутыми глазами. Все остальные – поцелованные. И вернувшиеся.

- Но как?

- Не поверишь, на восемьдесят процентов это характер. Они просто не поверили, что это конец. И им хватило смелости не хоронить себя заживо, прячась от людей за очками, челками, или сидя по домам. Некоторым помогли добровольцы вроде меня. Других не оттолкнула семья и друзья, а кто-то просто стал сильней и научился жить с мертвыми глазами не как с проклятием, а как с преимуществом. Ведь это честнее. Признать свою возможность быть ходячим трупом с сердцем-метрономом, но постараться сделать все, чтобы жизнь продолжала теплиться в тебе…

- Ты так сильно его любила? – я не могу отделаться от ощущения, что в ней сидит еще одна Ася которая намного глубже, чем постоянно кривляющаяся и кокетничающая со мной пестушка.

- Любила? – она весело барабанит пальцами и чуть переваливается на бок, усаживаясь поудобнее, - нет. Я его не любила. Когда любят – хотят семью. Детей… Быть вместе и разделять тяготы. Я испытывала несколько другой спектр чувств… Я не могу назвать это любовью – получиться слишком однобоко. Мне просто не хотелось существовать без него. Это как надеть скафандр с микроскопической дырочкой в баллонах и выйти в открытый космос. Подаваемый кислород проглатывается немым звездным зевом, и ты медленно загибаешься в холоде и пустоте. И потом я очень четко понимала, что ему хватит сил выбраться самому. Он уже начал оттаивать. Пусть медленно и постепенно, но шаги первые были. И вот если он этот путь пройдет один – между нами будет не просто стена непонимания. А пропасть размером с Гранд Каньон в Америке. И я уже точно никогда и ни за что до него не докричусь – он побоится тянуть меня к себе. Пожалеет. Потому что любит. Постепенно он уйдет окончательно. Он без меня проживет спокойно. Потому что любовь не вечна. Она переходит в привычку и привязанность. А я без него не смогу…

- А ты не боишься, что и твои чувства не вечны? – я спрашиваю это осторожно и ласково. Сам бы я от такого вопроса не на шутку вспылил, - и тогда вы тоже окажетесь в западне…

- А какой смысл думать об этом и заранее бояться? – она легко пожимает плечами. - В мире вообще нет ничего вечного, кроме проблем поколений.  Если я буду терзаться вопросами из разряда: а вдруг он меня разлюбит? Или я перестану испытывать к нему такие эмоции? Я всю жизнь просижу на перекрестке нерешительности. Нет никакого смысла гадать, как я буду чувствовать через десять лет, если я сейчас жива и в состоянии хоть что-то ощущать. А через десять лет ты себя в любом случае удивишь вне зависимости от принятых решений.
 
- Так как же помочь Вите? Думаешь стоит подождать, и она справиться сама?

- Можно и так. Год-два здесь мало что решают. В таком состоянии время меняет структуру. Если живых оно меняет аккуратно отшелушивая прошлые боли, обиды и загрубевшие раны. То для нас оно обращается скальпелем, который безжалостно вырезает все лишнее, когда этому приходит время. И пока не заживет один порез, следующий не спешит появиться. В любом случае ей лучше будет среди своих. Как я понимаю ты не горишь желанием примкнуть к нашим рядам.

Ася бросает взгляд на часы, которые висят над барной стойкой у нее за спиной.

- Завтра здесь будет концерт. Если мне не изменяет память что-то из разряда музыки народов мира. Довольно занимательное сборище. Скажи ей об этом. Пусть приедет часам к восьми вечера. Развеется. С кем-нибудь познакомиться.

- Она далеко живет. Почти что за городом. Как она потом домой доберется? – Мне неуютно от мысли, что она поедет в свой маленький темный домик так поздно вечером. Даже на такси.

- Обещаю тебе, что познакомлю ее с обалденной тройкой парней. – она едва заметно закатывает глаза, и подпирает щеку кулаком, - Все на машинах, с работой и более чем адекватные. До дома довезут аккуратно и нежно будто она сверхтонкая хрустальная статуэтка, ломающаяся от громких звуков. Можешь мне поверить.

- М-м-м-м…. – задумчиво киваю носом. В принципе идея отправить Виту развеяться мне более чем нравится.

Раньше она постоянно куда-то ездила или ходила. Но этот год ее невозможно было заставить появиться на людях больше чем на час и то раз в неделю. Она стесняется очков, которые я ей принес. Людей, всматривающихся в ее лицо пристальными взглядами, стараясь удостовериться что она не одна из них. Она сутулиться и шарахается от детей, что подбегают к ней несмотря на резкие окрики своих матерей. Те наоборот стараются оттащить их от нее подальше. Чтобы не зацепило… чтобы не приятнуло.. Чтобы их глаз не коснулась костяная кружевная арка десен смерти, отняв жизнерадостность и надежду на будущее… А Ася ее познакомит с ожившими друзьями. Такими, как и она сама. И Вита будет смеяться. Слушать музыку, которая ей так нравится. И общаться. Найдет друзей… В ее доме станет не только уютно, но и празднично. Потому что в него вернуться люди….

И вдруг слова Аси проскальзывают в моей голове холодным отблеском: «…пропасть размером с Гранд Каньон в Америке. И я уже точно никогда и ни за что до него не докричусь…»

Если Вита найдет себе мертвоглазого парня, то я вновь останусь сторонним наблюдателем, сидящим через два сиденья от нее в автобусе. Только она уже не станет мне улыбаться как раньше. И мое сердце не станет колотиться, как безумное… А я вновь как будто усну в мыслях, представляя что мы дружим, общаемся и проводим вместе время за утренним чаем, укутанные ароматами диких ягод, корицы и дымного неясного призрачного… Я и так всю жизнь это делал. Но реальность за этот год поразила меня тем, насколько узка и неинтересна моя фантазия…

- Ась, я дурак, да? – я поднимаю на нее неуверенный взгляд и вижу, как она добродушно усмехается с видом профессора, бездарный ученик которого все же сумел кое-как ответить выученный урок.

- Я бы сказала, что ты идиот.  – она откидывается в кресле, поджав под себя одну ногу и скрещивает руки на груди, - Но не безнадежный… Ты ж понимаешь, что другой такой в твоей жизни не будет. Ты уже год рядом с ней. Год ходишь к мертвому человеку и помогаешь ему существовать. И ты меня не убедишь, что делаешь это из праздного любопытства… Потому что я точно знаю, насколько по началу с такими как я или она сложно общаться.
 
- Ты не понимаешь, – комкаю и невольно рву пальцами салфетку, -  Я своими глазами видел, как смерть поцеловала ей веки! Я видел, как костяное лицо склонялось к ее глазам. Таким красивым. И боялся, что когда она проснется, то я не узнаю ее потому, что она станет другой. Я всю жизнь боялся к ней подойти и заговорить. Думал она рассмеется и прогонит.

- А когда она оказалась за бортом – ты решился?

- Я просто не смог ее оставить. А теперь она боится, что я перестану приходить и заживу своей жизнью.

- Логично. – Ася вполне рассудительно качает головой, - А ты что?

- А я не перестану. Потому что… Ну не перестану и все тут.

- Супер. – Она вдруг протягивает руку и ласково сжимает мое запястье, - Ты кстати знаешь, что по-настоящему живые люди не видят смерть и как она работает? Ее видим только мы. Потому и способны «возрождаться» глазами. Ибо она лишь часть круговорота жизни. На заброшенных могилах растут деревья и цветы, как знак ее верной службы вселенной.
 
Пораженно замираю, глядя на то как ее пальцы бережно держат мою руку.

Понимание приходит лишь эхом ее звучащих слов.

- Кого-то из нас она забирает по назначению, а кого-то лишь для того, чтобы оставшиеся, которым на роду написано прожить долгую яркую жизнь не угробили бы себя раньше времени нерешительностью и бездействием…

- Так значит… - у меня комок подкатывает к горлу, и я стискиваю пальцы в кулаки так, что мне больно, - в тот день…

- Ты был готов. И судя по тому, что ты рассказываешь – ты мертв уже много лет… Но она забрала ее. Чтобы дать тебе шанс позаботиться о ней и понять ценность своей жизни. Чтобы ты разобрался в себе…

- Но почему именно она?

- Думаю, потому что в обратном случае она бы тоже пошла за тобой. Вы всю жизнь смотрели друг на друга исподтишка. Она чувствовала, как что-то приближается к вам. Это видно по фотографии.

В голове стоит такая тишина что мне кажется, я ощущаю невесомый шелест газовой накидки, что материлизовалась рядом с Витой год назад.

- Значит она мой доброволец, который подтолкнул меня к настоящей жизни? Который вытащил? Так?

Вместо ответа Ася чуть сильней сжимает мое запястье, и я понимаю, что прав. Мороз ползет по коже липкими змеями и мне тяжело дышать.

- Прости Лука. Я не думала, что мне придется открывать тебе такую правду. Мне очень жаль.

- Теперь она придет за мой, да? – стараюсь выровнять дыхание. Руки дрожат так, что мне стыдно перед Асей, которая пытается меня поддержать.

- Она уже пришла…

Я и так знаю это. Ощущаю ее спиной… Позвоночником.. душой.. и неожиданно я успокаиваюсь.

- А знаешь… - закусываю нижнюю губу и улыбаюсь своим мыслям,  - Вита вчера мне говорила что мертвоглазость - это всего лишь другой угол света, холодный и безжалостный, но просто другой угол… Меняется вид, но не суть. Суть становится заметней.

- Да. И это дает возможность вернуться. Немного другим. Но и мир не стоит на месте. – Я вижу, как слезы скапливаются в Живых Асиных глазах. И она быстро утирает их свободной рукой.

- Эй, ну не плачь… - я чувствую дыхание на своем затылке и чуть лениво откидываю голову назад, - все хорошо. Если что мы с Витой придем завтра на концерт и будем тебе надоедать.

- Позвони мне.  – я слышу ее голос сквозь накатывающую расслабленность и негу, - я забила тебе в мобильник свой телефон и номер Наоки… Мы займем вам нормальные места.

- Ага… как скажешь… - я сам едва различаю свой голос, ощущая, как невесомое костяное кружево холодно льдистым перышком касается моих закрытых век….


* * *

- Господи боже… Ну я и идиотка… Ну и дура же я…. Ну какого черта я тебя послушалась и разрешила есть свои булочки??? – Вита мечется по кухне с ног до головы обсыпанная мукой. Ее волосы чуть всклокочены и на них тоже виден мучной след, - ведь чувствовала же, что не надо этого делать….  Что может что-то случиться….

- Вита, перестань ты тут не при чем! – Мой тихий смех похож на легкий кашель. Я стою у плиты и жду, когда вскипит чайник. Мне тяжело смеяться, говорить, и вообще показывать чувства. Эмоции будто налились свинцом и не дают мне шевелиться в полную силу. Мир слегка поблек, но я знаю, что это временно.

Рядом с бегающей по кухне раздосадованной Витой мне становиться легче. А уж ее такой подвижной я не видел уже очень давно, - Это был мой выбор. Я сам захотел. Вернее, был готов.

- Что значит готов? – она подлетает ко мне, нерешительно кладет ладони на мои щеки и заставляет заглянуть себе в глаза. На их матовом пустынном дне я вижу крошечного призрака беспокойного отчаянья. Он промелькнул почти так же быстро как в неожиданно распахнутую дверь вливается солнечный свет. Но это первые эмоции, которые смогли показать ее глаза за целый год. И сердце мое подскакивает к горлу колотясь счастливой морзянкой. – к чему готов? Зачем это надо было делать???

- Затем, что я хочу смотреть на мир твоими глазами.

Она непонимающе хлопает ресницами и вдруг, будто решившись, вздыхает и прижимается ко мне, позволяя себя обнять.

- Мне стыдно… - неразборчиво бормочет она мне в предплечье.

- Почему? – осторожно путаюсь сдуть муку с ее волос, но ничего не получается.

- Потому что это ужасно и чудовищно, а я все равно рада. Ведь теперь ты останешься со мной. Больше шансов, вернее. С мертвоглазыми мало кто хочет встречаться, кроме таких же, как и они сами. А я всегда мечтала, чтобы ты был бы со мной.

Мир меняется резко и неуловимно. Будто включаются сжатый пружиной объем, и краски слегка нелепые и пестрые врезаются в сознание, заставляя забыть предыдущую смазанную версию бытия.  Голова кружится лишь мгновение, и моя улыбка становится чуть шире и легче. Словно срезали не нужные жгуты, удерживающие ее на одном месте.

- Я знаю… Вернее теперь я это.. вижу.. хм.. нет чувствую.. или нет… в общем я пока не понимаю. Но я знаю…

- Это временно.  – Вита с сожаление качает головой, но теплый свет ее мягко переливается в спектре, который я понимаю, как радостное понимание, - постепенно все встанет на места, и ты станешь отличать чувства от мыслей. У меня так тоже было. Тебе нужно подобрать очки- обманки. А то люди будут шарахаться.

- Да пусть шарахаются…

- Ну уж нет. Найдем очки. Тебе же проще будет.

- В них я буду как дурак. Посмотри на мой нос. Одев на него очки, я стану выглядеть как Бердичьевский равин! Может лучше линзы?

- А если красивые очки? От линз глаза сильно чешутся.

Чайник свистит натужно и раздраженно, и я выключаю его, разворачивая нас к окну. Там расцветает осень, и она красивая, хоть и умывается дождем почти каждый день. Но дождь ведь просто смывает прошлые теплые дни, чтобы подготовить мир к приходу холодов и неизбежному возрождению весной. Круговорот жизни. Простой и незамысловатый, который всегда знает нужный момент, чтобы сменить градус света и породить новое восприятие.

- Ну хорошо… очки, так очки… – неумело улыбаюсь ей, стараясь заставить лицо шевелиться. Хоть это и не легко, -  только поедем за ними вместе, потому что я совершенно не умею их выбирать. Поможешь мне в этом?

 И на дне ее матово-темных, пустынных, мертвых глаз едва уловимо вспыхивают золотистые искорки счастья.