Влияние шейха Кунта-Хаджи Кишиева на мировоззрение

Поскольку речь идет, в том числе и о совместных научно-исследовательских проектах и обмене знаниями, как заявлено в программе данной конференции*, то мне хотелось бы познакомить участников высокого форума с одной личностью, которая оказала огромное влияние на духовно-нравственный мир Льва Николаевича Толстого, но до сих пор еще мало изучена даже в России.
Империи могут бесконечно вести свои захватнические войны, но рано или поздно истребляемые народы берет под защиту Сам Всевышний, посылая им святых, на которых возлагается миссия спасти свои народы.
В Чечне таким человеком был шейх Кунта-Хаджи Кишиев, расцвет учения которого выпал на годы пребывания Л. Толстого на Кавказе.
«Кавказ принёс мне огромную пользу, — писал Лев Толстой брату Сергею 5 декабря 1852 года, — Пускай мне придётся ещё несколько лет прожить в этой школе, зато, ежели после неё мне останется хоть год прожить на свободе, я сумею его прожить хорошо». Опустив массу других подобных свидетельств, о которых писал Л. Толстой и позже, но уже будучи известным на весь мир писателем, попробуем ответить на вопрос, о какой пользе идет речь, тем более «огромной», которую принес ему Кавказ?
Толстой приедет на Кавказ, когда национально-освободительная борьба чеченцев только под руководством имама Шамиля длилась уже 17-й год, но тотальному истреблению народа в неравной борьбе впервые противостояло Слово.
Это было Слово святого Кунта-Хаджи Кишиева, шейха из Илсхан-Юрта, скромного божьего человека, призывавшего свой народ во имя спасения и сохранения нации сложить оружие, прекратить бессмысленное кровопролитие, молиться, предавшись воле Аллаха, любить ближнего, помогать бедным, вдовам и сиротам выжить, простить врагов и кровников, не умножая жертв, пользоваться трудами только своих рук и т. д.
  Многочисленные последователи шейха объединились в религиозное братство, во главе которого стоял их Устаз (Учитель) и на разоренной непрерывными войнами земле, на которой погибло до 200 тысяч человек, поднялся мощный гул зикра, совершаемого во имя мира, во имя спасения народа. В эту атмосферу и окунулся Толстой, жаждавший, находясь на Кавказе, самопознания, нравственного совершенствования.
  Кунтахаджинцы, участвуя в зикре - танце-молении, прославляющем Аллаха, впадали в экстатическое состояние – шоук. Необыкновенный прилив энергии, который чувствовали в себе даже самые слабые здоровьем люди, особенно старцы, убеждал в божественном промысле происходящего. Так вот Толстой впервые не только увидел, какую силу таит в себе молитва, но, совершая зикр вместе со своими друзьями из Старого Юрта, переживал эти "моменты высокого религиозного экстаза".
  Уверовав раз и навсегда в силу молитвы, Лев Толстой с тех самых пор и до конца своей жизни стоял на молитве целый час, и всегда босиком, как это изображено на портрете Репина. «Толстой босиком». А надо было бы назвать картину: «Толстой на молитве». Послушаем самого художника:
«…Теперь я пойду один, - вдруг сказал Лев Николаевич…
Видя, что я удивлен, он добавил:
- Иногда я ведь люблю постоять и помолиться где-нибудь в глуши леса.
- А разве это возможно долго? – спросил я наивно…
- Час проходит незаметно, - отвечает Лев Николаевич задумчиво…» [1]
  Лев Толстой вернется в Россию не только известным русским писателем, но, в первую очередь, это будет ученик Кунта-Хаджи Кишиева, последователь его Учения. Именно поэтому Л. Толстой, даже спустя 50 лет после возвращения из Чечни, будет интересоваться такими людьми, которые ведут активную борьбу за права человека, но без насилия. Так Лев Николаевич был крайне заинтересован судьбой американского непротивленца Ллойда Гаррисона и вел переписку с Махатмой Ганди, боровшегося против апартеида в Южной Африке.  Толстой называл Гаррисона “одним из величайших людей не только Америки, но и всего мира”, и выписал из Штатов его биографию, написанную Оливером Джонсоном, считая, что “уже то, что Гаррисон был непротивленцем, делает ему больше чести, чем любой другой факт в его биографии”. [2]
   В нетерпении ожидающий в Чечне прикрепления к армии хоть в качестве рядового, молодой Толстой задавался вопросами: “…Под влиянием какого чувства решается человек без видимой пользы подвергать себя опасности и, что еще удивительнее, убивать себе подобных?”; “Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных?” [3]
   “Жалкий человек. Чего он хочет!..” — продолжим устами Лермонтова, поскольку Толстой находился на войне, которая началась задолго до рождения поэта и длилась после его гибели уже 11 лет! Должен был, в конце концов, появиться хоть кто-нибудь на этой земле, кто остановил бы это целенаправленное и чудовищное истребление народа, которое началось еще в 1706 году, когда командующим Кизлярским краем был назначен генерал-фельдмаршал Шереметьев. Но на земле о мире думать одним было некогда, а другим незачем. И тогда сам Всевышний послал на землю человека, который еще при жизни был причислен к “356 мусульманским святым, постоянно живущим на земле и спасающим человечество”. [4]
   Совершив в 1848 году паломничество в Мекку, побывав в Турции и арабских странах, Кунта-хаджи в 1850 году возвращается в Чечню членом суфийского ордена Кадария, глубоко убежденным, что помощи извне ждать неоткуда, нужно спасать свой народ, полагаясь на волю Всевышнего. Опоясывая со своими последователями землю чеченскую духовными кругами зикристов, сотрясавших основы имамата Шамиля, Кунта-хаджи публичными громкими молитвами стал отвоевывать у великого имама сторонников войны до победного конца, и народ принял предложенную альтернативу.
   На Кавказе “я стал думать так, как только раз в жизни люди имеют силу думать… Никогда, ни прежде, ни после, я не доходил до такой высоты мысли, не заглядывал туда, как в это время, продолжавшееся два года.
Я не мог понять, чтобы человек мог дойти до такой степени умственной экзальтации, до которой я дошел тогда... И все, что я нашел тогда, навсегда останется моим убеждением” [5], — писал он, спустя годы, А.А. Толстой. Случайно ли, что именно ей, своей двоюродной тете, Толстой напишет откровенно: “…Только, пожалуйста, не обращайте меня в христианскую веру… пожалуйста, смотрите на меня, как на доброго магометанина, тогда все будет прекрасно…” [5]
   Это были не просто слова. Два года, проведенные в Чечне в молитвах, перевесили в судьбе Толстого 56 лет, прожитых им после Чечни в тех же молитвах, но уже без зикров!
   Толстой настойчиво и неуклонно отстаивал свое право быть самим собой, веруя в религию “отцов своих” и “уважая ее”, как он прописал в тексте, которую назвал “Моя молитва”. Поэтому нет ничего удивительного в том, что всю жизнь Толстой ходил в одежде чеченских старцев [6] (начиная от круглой шапочки-тюбетейки и кончая мягкими “кавказскими” сапогами), шил себе блузы чеченские, “своеобразный фасон” которых отмечали все, без исключения; волосы и бороду подстригал “раз в месяц, в новолунье”, говоря, что “этому он научился у магометан” [7].
   Толстой, как все кунтахаджинцы, был предельно умерен в еде. Зная об участи шейха и его мюридов, Толстой мечтал “пострадать за веру” и часто говорил, что “был бы рад гонениям”[8]; как непротивленец насилию насилием писатель был виновником массовых “отказов от военной службы” [8] даже в 1896 году.
   По наблюдению Д.П. Маковицкого, покидая старцев в Оптиной Пустыни, Толстой отсылал вперед экипаж: “имел обычай” уходить вперед пешком, “когда уезжал, где гостил”, [9] — вспоминал домашний врач Толстых. Это обычай чеченцев: в знак уважения к хозяину, гость уходит на приличное расстояние от дома пешком, отослав вперед транспорт, на котором приехал.
   Из предсмертного завещания Толстого мы узнаём, что он хотел, чтобы его похоронили без креста, “как можно скорее” и “не класть венков на его гроб” [8]. Так Толстого похоронили бы в Чечне. Так, убедившись, что не доедет до Чечни, он завещал похоронить себя в Ясной Поляне, не догадываясь, что желание его быть похороненным по магометанскому обряду родные и близкие выдадут за примитивное желание упокоиться под “муравьиной кучей” на месте закопанной некогда “зеленой палочки” спасения человечества. По иронии судьбы, человек, отрицавший всякие чудеса, был не только заподозрен, но в какой-то степени будто уличен в вере в чудодейственную силу какой-то палочки и “муравьиного братства”.
   “Коренная разница между шариатом и тарикатом та, что шариат есть… сделка между религией и действительностью. Тарикат же есть абсолютный вывод из духа закона, ставящий действительность ни во что.
По шариату мусульманин может как-нибудь ужиться с иноверцами; по тарикату это невозможно” [10], — подчеркивал Р. Фадеев в книге «Кавказская война». Как мюрид Кунта-Хаджи Кишиева Толстой периодически предпринимал попытки бежать из дому и, в конце концов, осуществил свой побег в том возрасте и в том физическом состоянии, когда человек едет не жить, а умереть и быть похороненным в своей вере!..
В книге «Уход Толстого», вышедшей в свет в 2014 году, впервые приводятся слова врача Душана Маковицкого, который пишет, что в гостинице в Шамордино, разглядывая на карте Грозный и его окрестности, Толстой сказал: "Я чую, что это опять увижу." [11] В окрестностях Грозного находится с. Старый-Юрт, где жили кунаки Толстого – кунтахаджинцы.
   “…В святых местах мусульманских, где закон соблюдается во всей чистоте, иноверец никогда не может быть допущен, чтоб не заразить дыханием воздуха, в котором молятся правоверные” [10], — читаем мы у Фадеева. То, что Толстого допустили в Чечне до совершения зикра, говорит о том, что его здесь не считали иноверцем [12]. Но не потому ли сам Толстой всегда уходил на молитву в лес, когда жил в Ясной Поляне? (Его домочадцы были православными.)
   И узнаём мы об этом не только из воспоминаний художника Репина. После очередной ссоры с мужем, накануне его окончательного ухода из Ясной Поляны, 14 октября, Софья Андреевна пишет ему: “И вот, Лёвочка, ты ходишь молиться на прогулке, помолясь, подумай хорошенько…” [5] У Татьяны, старшей дочери писателя, читаем: “Проснувшись, он уходил в лес или в поле. По его словам, он ходил “на молитву”…” [8] Как Толстой молился в лесу, мы видим на картине Репина. Так стоит на молитве только мусульманин.
   “Во сне видел, что говорю с священником о пьянстве, о терпимости и о чем-то еще... О терпимости: не презирать ни жида, ни татарина, любить.
А мне: православного” [13], — записывает в дневнике Толстой 28 февраля 1890 года, находясь в Оптиной Пустыни.
   К терпимости призывал свой народ Кунта-хаджи, когда убеждал:
“Из-за систематических войн мы катастрофически уменьшаемся… Дальнейшая война не угодна Богу… если скажут, чтобы вы шли в церковь, идите, ибо это только строение. Если заставят носить кресты, носите их, так как это только железки... Лишь если будут трогать ваших женщин, заставят забыть ваш язык, культуру и обычаи, подымайтесь и бейтесь до смерти последнего оставшегося!”[14] Не отрекающегося от битвы хоть до последнего чеченца шейха не замедлили записать в пацифисты, как и Толстого, который в исключительных случаях не отрицал крайних мер.
“Все в нем — глаза, манеры, способ выражения — говорило о том, что принцип, заложенный в него глубоко самой природой, — отнюдь не смирение и покорность, а борьба, страстная борьба до конца” [15], — писал драматург Н.И. Тимковский, называя “ударами бича” произведения писателя, “навлекшие на автора гнев сильных”.
   “Не носите с собой оружия. Держитесь подальше от него. Оружие напоминает вам о насилии и уводит в сторону от тариката. Сила оружия — ничто по сравнению с силой души человека, верно идущего по тарикату”[14], — убеждал Кунта-хаджи свой народ.
“Всевышнему угодно, чтобы мюрид проводил своё время в добрых делах, таких, как ремонт дорог и мостов, выращивание деревьев вдоль дорог... Мюрид обязан навещать больных… Должен интересоваться, в чём нуждаются старики, сироты, все хилые и немощные, оказывать им посильную помощь…” [14], — читаем мы в наставлениях молодого шейха. Кто не узнает в них добрые дела Л. Толстого, вплоть до разработанного им “проекта заселения всей России лесами”?  [16] И если осуществить этот проект Толстому было не суждено, то в Ясной Поляне он “разбил яблоневые сады” и “сделал большую посадку леса” [16], о чем пишет Степан Андреевич Берс, подчеркивая, что в Ясной Поляне Толстой хозяйничал сам.
   “Отношение к животному должно быть более внимательным, чем к человеку, ибо оно не ведает того, что творит. Забравшуюся в огород скотину нельзя бить, проклинать… Мучить, издеваться над животными — тяжкий грех. Грешно убивать безвинных птиц, насекомых, всё живое. Всё живое, не причиняющее вреда человеку, должно быть защищено мюридами” [14], — призывал шейх.
   Слуга Толстого С.П. Арбузов, вспоминая о прогулке с графом в Оптину Пустынь в 1878 г., рассказывал, что Толстой дал ему на расходы
20 рублей, которые он “обязан был давать по 10, 15 копеек” [16] нищим при встрече с ними по дороге. На вопрос старца: “добр ли граф?”, слуга Толстого отвечал: “… в особенности он добр ко вдовам с детьми: своими руками пашет землю, косит траву и весь хлеб” [16]. Почему Толстой помогал вдовам и сиротам, выделяя их особо из общей крестьянской среды? На вопрос этот ответ мы найдем в Чечне. Перманентные войны умножали число вдов и сирот, о которых нужно было заботиться в первую очередь. Для чеченцев это означало спасение и сохранение нации. Для Толстого, вернувшегося в Россию из Чечни, это было заветом его духовного Учителя.
 Сумевший отстоять свои убеждения перед церковью, Толстой хорошо понимал, что после смерти попадет в зависимость от воли своей не примирившейся супруги. Почти полувековая совместная жизнь не сделала их ближе по духу. Все попытки Льва Толстого бежать от нее заканчивались неудачей. Не стало исключением и последнее бегство. Но, не приняв перед смертью ни супругу, ни священника, упорно настаивавших на приеме, Толстой показал всем, что они оба были чужды ему перед лицом Всевышнего. Нарушив волю покойного и проведя обряд отпевания, Софья Андреевна подтвердила худшие опасения своего мужа.
В 2009 году в Москве вышла в свет книга Абдул-Разака Арсанова «Наследие. Шейх Дени и Багауддин Арсановы. Собрание воспоминаний современников» (Тираж 500 экз.), в которой говорится, что «Шейх Багауддин Арсанов при стечении людей обсуждал Льва Толстого. Он говорил: «Лев Толстой очень верил в Бога… Он знал, что всем на земле ведает Бог, что всё, что происходит на земле, происходит только по разрешению и желанию Бога. И без Его ведома не происходит ничего. Бог передал дела Толстого овлияам (святым. – Ред.). Бог дал ему разрешение подняться на четвёртое небо. Если давать Толстому ранг овлияа, то надо было делать мусульманами его семь почивших отцов – предков и ещё семь будущих потомков. По этой причине овлияи пришли к выводу и решили сделать мусульманином только самого Толстого и оставить на этом».
Арсановы – это еще одна очень уважаемая и почитаемая семья в Чечне. Дени Арсанов из тайпа энгеной был основателем одного из крупнейших вайнахских вирдов (братств), относящихся к накшбандийскому течению суфийского ислама. По воле Всевышнего он был наделен способностью видеть сокрытое, предвещать события и, насколько это возможно, влиять на судьбу. Вспоминая Толстого с односельчанами, сын святого Дени Арсанова  шейх Багауддин говорит о нём не как о писателе, а слушающие его чеченцы этому не удивляются и не оспаривают его. Такое ощущение, что для собравшихся ничего сверхъестественного в услышанном нет… А ведь шейх Багауддин озвучивает то, что происходило в загробном мире! Это сейчас все знают, что Толстой не был «правильным» христианином, но он «не оставил» и прямых свидетельств о своём переходе в ислам. Похоронен был в гробу, что недопустимо в исламе, на арабском языке из его уст молитв никто не слышал, а то, что молиться уходил в лес, кто-то вообще склонен расценивать как язычество, которое было для Толстого и вовсе чуждо. К какой вере относить Толстого, если в мире истинном не может быть половинчатости?
И почему это должно беспокоить чеченца – шейха Багауддина? Однако один человек, вообще далёкий от литературы, говорит уверенно о Толстом как о мусульманине, а другой, не менее далёкий от творчества писателя, считает своим долгом донести услышанное до широкого читателя.
Шейх Арсанов говорит, что по решению, принятому святыми, Толстой однозначно признан не только мусульманином, но избранным среди них. Ведь ему было дозволено подняться на «четвёртое небо». Понятие «семи небес» существует и в христианстве, и в иудаизме, и в исламе.
Согласно преданию, пророк Мухаммад (да благословит его Аллах и приветствует) во время своего чудесного небесного путешествия «мирадж», когда он был вознесён к престолу Аллаха, побывал на всех семи небесах. Предание рассказывает и о том, что именно пророк видел на каждом из небес, но мы остановимся на интересующем нас «четвёртом небе». Там ему встретился пророк Идрис. Узнав, что говорит предание об этом пророке, мы поймём, кто же может удостоиться четвёртого из небес.
Идрис отождествляется с библейским Енохом. В исламе считается, что он первый писал каламом (т. е. создал письменность. – М. В.), сам шил и носил шитые одежды, умел считать время, был знатоком древних писаний.
 Можно отметить главные общие достоинства у пророка Идриса и у Толстого: первый создал письменность, второй был гениальным писателем; и тот, и другой сами шили себе одежды; оба были знатоками древних писаний – Толстой изучил греческий язык, чтобы самостоятельно перевести все четыре Евангелия.
 Попасть в ранг овлия (святого) Толстому, как видим, помешало то, что семь его потомков точно никогда не будут мусульманами. Что касается отцов… Я в своих исследованиях доказываю, что настоящим (биологическим) отцом Льва Толстого был генерал Александр Николаевич Чеченский, вывезенный из Чечни в 5-летнем возрасте из истребленного села Алды в 1785 году. Он воспитывался в христианской семье и жил в православном государстве, потому, разумеется, не совершал исламских обрядов (в сохранившихся церковных документах Псковской области нет сведений и о том, что он жил в православии). Но все остальные предки Толстого по отцовской линии были истинными мусульманами.
Безусловным для овлиялов в данной ситуации было одно – «признать мусульманином только самого Толстого». О чём и сообщается в книге
А. Арсанова, которая косвенно развеивает и миф о том, что Л. Толстой только к концу жизни пересмотрел свои духовно-нравственные убеждения.
Кавказ был для Толстого «романтической поэмой на незнакомом языке», пока он не попал в эту страну гор. Но до конца своих дней он так и не захотел вернуться с Кавказа в своей духовно-нравственной жизни.
И потому осенью 1910 года перед ним не стоял вопрос: куда бежать из Ясной Поляны? Он знал, что должен вернуться на родину своих отцов. Говорят, что смерть его в дороге была неслучайной. Думаю, что так оно и есть. Остается установить, кто еще мог быть посвящен в личную тайну великого старца? 

Использованная литература:

1. И. Е. Репин. Из моих общений с Л. Н. Толстым» в кн. «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников», т. 1, М., «Худ. лит.», 1978 г., с. 483.
2. Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х томах. — М., 1978. Т. 1. С. 379.
3. Л.Н. Толстой. Дневники. 1847-1894, собр. соч. в 22 т., т. 21, М., “Худ. Лит.”, 1985. С. 79.
4. Чеснов Я. Быть чеченцем: личность и этнические идентификации народа. http://www.sakharov-center.ru/chr/chrus04_1.htm
5. Толстая А. Отец. Жизнь Льва Толстого. — М., “Книга”, 1989. С. 63, 462.
6. См. фотографию С.М. Прокудина-Горского “Толстой в Ясной Поляне”, 23 мая 1908 г., и фотографию с М. Горьким, Ясная Поляна, 1900 г.
7. Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х томах. М., 1978. Т. 1. С. 210.
8. Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания. — М., 1976. С. 225, 227, 455, 405.
9. Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х томах. М., 1978. Т. 2. С. 210.
10. Фадеев Р. Кавказская война. — М., 2005. С. 263, 264.
11. Уход Толстого. 4 т., М., 2014.
12. Ю. Сэшил. “Царапины на осколках” о том, что, пройдя обряд принятия Ислама, Толстой женился на чеченке Зезаг, которая родила ему после его отъезда из Чечни двух девочек.
13. Толстой Л.Н. Собрание сочинений: В 22 т. — М., 1985. Т. 21. С. 420.
14. http://ru.wikipedia.org/wiki/Кунта_Хаджи
15. Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 1, М., “Худ. Лит.”, 1978. С. 438
16. Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х т. М., 1978. Т. 1. С. 14, 294, 308
17. Абдул-Разак Арсанов. «Наследие. Шейх Дени и Багауддин Арсановы. Собрание воспоминаний современников». М., 2009, тираж 500 экз.


* Материал зачитан на Конференции Ректоров Университетов стран БРИКС. Пекин. 16-20 октября 2015.