Маленькая баллада о любви

Старое кладбище кряхтело прогнившими крестами, как измученный подагрой больной и смиренно склонялось кронами пожелтевших осенних берез над могилами тех, к кому уж давно заросли дорожки поминовения, а их имена на облупившихся табличках, покрытых ржавчиной, никому и ни о чем не говорили…

 Память сердец, приходивших сюда, когда-то такая острая и живая, вдруг, превратилась в глухое забвение. Забвение тех, кто устал помнить и любить. Ведь когда ты устал всегда хочется закрыть глаза и отдохнуть. Отдохнуть от умения чувствовать боль и желания нести горькую чашу памяти в своем сердце…

В этом маленьком царстве мёртвых повсюду кипела жизнь. Добрые птицы пели свои мадригалы и осанны умершим. Им вторили изощрённые в своем умении играть на скрипке и флейте кузнечики и сверчки. Зайцы барабанили лапками по пням, а белки и бурундуки дополняли этот дивный оркестр коленцами своих коротеньких арий. Кругом господствовал плющ, нежно обвивавший порушенные оградки и над всем этим забытым мирком властвовал шум ветра, словно нарочно заблудившегося средь высоких деревьев и разросшихся кустов сирени…

Вечернюю гармонию полного запустения и торжества дикой природы нарушал стоящие вдали, у самого забора, в углу кладбища, два маленьких памятника. Один, из серого базальта, изображал фигурку женщины в платке, стоявшей на коленях. Её протянутые руки были чуть согнуты в локтях в немой просьбе о чем-то, а глаза смотрели куда-то в даль, в надежде увидеть. Увидеть того, кто был смыслом ее жизни, того, кто незримо дарил ей сказку, в которой было так много любви и так мало слов. Он нес её по жизни, как драгоценную капельку счастья, боясь расплескать и не умея обидеть…

Второй памятник, стоявший прямо напротив первого, также невеликих размеров, но из черного гранита, изображал стоящего на одном колене мужчину в годах, всем телом устремленного к фигурке из серого базальта и протягивающего руки к той, что была его незримой вселенной, наполненной мириадами шепчущих звёзд, каждая из которых говорила ему о бесконечной любви и дарила надежду на то, что этот шёпот будет вечным. Казалось, что протянутые руки дрожали в колебаниях воздуха, а фигурка склонялась все ниже и ниже в своем поклоне, чтобы успеть дотянуться до своей любимой и сказать ей последнее: «Прости…»


Это были единственные две могилы, к которым вела протоптанная дорожка и единственные ухоженные в этой заброшенной всеми обители печали. У каждой из могил стояла ваза с живыми цветами. В её вазе, склонив головки, дрожали от легкого вечернего ветерка огромные ромашки, которые при жизни она любила больше всего. Они наполняли жизнь своим солнечным светом и делали её с каждым днем счастливее. Ведь когда тебе дарят солнце, в жизни не остается места для тени, даже лёгкой…

В его вазе красовались только две огромные калы, символ чистоты и глубокой скорби по душе, которая умела светить тем, кто был с ним рядом и кому он каждый день молча дарил самое главное для него, частичку своего большого и доброго сердца, которое так сильно билось при жизни, что рядом с ним не было слышно ничего, кроме молчаливого крика о бесконечной любви. А зачем еще нужны сердца, если они не умеют молча кричать о любви?

Каждую неделю, вот уже несколько лет, к могилам приходил один и тот же молодой человек. Иссиня черные волосы ниспадали ему на плечи, а на переносице поблескивало скромное пенсне с затемненными стёклами. Он тихо открывал калитку и, заменив увядшие цветы на новые, усаживался на скамеечку, которая стояла как раз посредине меж двух изваяний...

 Мужчина открывал черный футляр с вензелем, принесённый с собой, и доставал из него скрипку, сделанную старым мастером. Вздохнув, он вскидывал смычок и нежно опускал его на струны. Всё замирало вокруг и в звенящей тишине плыла мелодия давно прошедших дней, времени, когда одна рука трепетно сжимала другую, времени, когда уста шептали слова о вечном, времени в котором нет смерти. В волшебной музыке жили боль и радость первых встреч, огненные вихри признаний, кристально чистые мечты о лучшем и теплый шелест страниц, написанных издалека писем…

 А потом мелодия, вдруг, прерывалась, человек становился на колени перед смотрящими друг на друга фигурками и, опустив голову произносил: «Мамочка, отец … Я знаю вы здесь, рядом со мной! Я не могу сделать вас живыми, но я могу подарить вам мелодию моего сердца.»  Затем он вставал и уходил не оборачиваясь, чтобы не показать родителям своих глаз, в которых жили слезы. Слезы сына, который умел хранить воспоминания. Воспоминания о тех, кто подарил ему жизнь.


А если вдруг на кладбище забредёт случайный прохожий и подойдёт поближе, то на памятнике с серой фигуркой он прочтет эпитафию: Я – это Ты! А на памятнике с чёрной фигуркой – Ты – это Я!

Одинокий сверчок пел свои песни, а в ночном воздухе мерцали мириады звёзд. А кто-то большой и добрый улыбнулся и запел. Ведь всегда хочется спеть песню, когда в сердце живёт любовь…