Железная звезда

АВТОР АЛЕКСЕЙ МАЛЫШЕВ ПРИ УЧАСТИИ ЕКТЕРИНЫ МАЛЫШЕВОЙ

ЗОЛОТЫЕ СКАЗЫ СИБИРИ

ЖЕЛЕЗНАЯ ЗВЕЗДА

 Пришел я солнечным днем  в наш собор, и после службы увидел дедушку с палочкой. Собирал я народные предания и не мог пройти мимо такого старого и заслуженного человека.
Вот что поведал он мне своими словами настоящий узник сталинских лагерей.
 
Зовут меня Катаев Николай Алексеевич. Мне восемьдесят четыре года. Стаж мой трудовой весь составляет шестьдесят три года, три месяца и семь дней.
Родился я в крестьянской семье в девятнадцатом году девятнадцатого декабря. Семья наша жила в селе Кадая Нерзаводского уезда Читинской губернии.
 
Отец мой Алексей Алексеевич родился в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году.  Имел он крепкое крестьянское хозяйство. Владел двумя жатками, маслобойкой и пасекой. Славилась мать моя Марфа Павловна Катаева своим умением вязать и шить.

С двенадцать лет я начал работать в селе Кандалка и об этом мне выдали справку. Весь стаж мой трудовой составляет шестьдесят три года, три месяца и семь дней.
Когда окончил я четыре класса церковной приходской школы, мне уже было восемнадцать лет, потому, что в школу я пошел переростком. Работать устроился в соседнее село, в Покровку, помощником главного счетовода - бухгалтера и учетчиком.
Работой я очень гордился и старался из всех сил. Дали мне в Покровке в жилище колхозный дом.
 
Считая себя обустроенным и обеспеченным человеком,  я поехал свататься в свою деревню к прекрасной девушке Евдокие. А Евдокия, несмотря на то, что ей было семнадцать лет, ходила на охоту, как мужчина. Умела она управляться с американским карабином, с самострелом и другим оружием. Молодушка  могла добыть любого зверя и не боялась диких животных.

Евдокия могла сама сшить себе обувь или полушубок. Кроме всего того выросла она редкой красавицей. Украшала ее белокурая волнистая коса, как у нас говорили,  в лапоть толщиной струилась по ее тонкой узкой спине.
А уж глаза у нее были такие, что я и глянуть в них не смел. 
 
 Посватался я к Евдокии. И, к радости моей, она согласилась. А в двенадцатый день зимнего месяца декабря должны мы были переехать с невестой в село Покровка  и там сыграть счастливую свадьбу.

В нашем селе Кадая работало двенадцать человек соглядатаев из энкэвэдэ, приехавшие из Читы. Первого декабря они взяли и схватили моего отца Алексея Катаева и беспощадно расстреляли в тот же день. Мой родительский дом они весь разорили. А мою мать Марфу Павловну увезли в Читу, да заключили в тюрьму. Где позже ее тоже расстреляли как кулака и богатого человека.

Беды все шли от особых людей, соглядатаев новой власти. Их в нашем селе завелась целая дюжина. Писали они доносы, чтобы с кем им надо власти разбирались. После их работенки от села остались рожки да ножки. А село стояло богатое и большое. Теперь там все захудалое, несколько домов осталось.
Третьего декабря ночью арестовали и меня. С невестой моей мне даже не дали проститься. Мне кто-то позавидовал, сглазили нас. Больше мы не виделись.
    

Обвинили они меня в том, что я, будучи учетчиком сообщал неверные  сведения в область. Так в своей отчетной грамотке я написал, что пашня наша дает сто центров с десятины вместо десяти по общему плану. Я честно записывал наши сибирские большие урожаи зерна. Это не понравилось кому-то наверху. Везде земля не родила, а у нас такие урожаи. Честные мы были слишком. Нам не поверили. Решили там начальники, что мы их обманываем, раздуваем прибыль.

Значит по ихнему, что я приписками занимался, обманывал советскую власть. А потом только понял, что излишки то не надо показывать, прятать надо.
 
 Меня схватили третьего числа. А ведь двенадцатого числа я должен был жениться и привести в дом свою Евдокию. Она была настоящая красавица. И косы русые у нее росли толщиной в лапоть, до пояса. Я искал ее потом, но мне сказали, что она умерла.
 
Власти обвинили меня в подделке отчетных сведений. Судила меня «Тройка», дали десять лет без права переписки. Уже четвертого декабря меня привезли в Читу, где должны были провести следствие по делу.   
Весь день меня  заставляли сидеть на стуле, на табуретке. Так я мучился. Чуть свет в шесть часов уводят на допросы.
Один следователь, Петров, был хороший. Садил он меня на табуретку и показывая на портрет народного комиссара Ежова говорил;»Ну, теперь ты попал в ежовые рукавицы!»

    А другой следователь Рыбалов, был жестокий, он всех мучил. И бил и пинал ногами. Была у него такая старая пытка. Железная звездочка. Пятигранную звезду на железной палке он раскалял на огне до красна. Как скот тавром прижигают? Так он нас всех так клеймил, так прижигал, чтобы его бумаги подписывали.
Допоздна бывало, кричит Рыбалов, бьет, сапогами пинает.

А как темнота спустится, достает свою железную звездочку. Откроет на жаркой печке заслонку и держит звезду за палочку, ждет. Тут хоть кричи, хоть не кричи, боль страшная.
Раскалится зведочка до красна до бела. Тогда Рыбалов улыбнется и велит рубаху снять. И по живому телу да как заклеймит ! Звездочка в теле задымит, зашипит как змея. И вскоре запахнет в кабинете паленым мясом, как в аду.

Вот и я был молодой и не выдержал пытки. Один раз еще удержался, второй раз вытерпел, а после третьего раза сломалось что-то во мне и подписал я его бумаги. Навеки осталось у меня на спине  три белых шрама, три угловатых ожога. Белая звезда и чуть пониже еще две полузвездочки.
Осуждили меня особой тройкой по шестьдесят восьмой статье к десяти годам каторжных работ.
 
Отвезли  нас сначала в село Кандалка Ирбейского района. Стоял там лагерь на пять тысяч человек, разделенный на отдельные разные части (сектора). Я даже молитву прочитал в благодарность, когда узнал, что в нашей части (секторе) не будет  уголовников, а только раскулаченные. Это было счастье в тюрьме.
В Рождество Христово первый раз вывели меня в лес на работу. Нужно было двенадцать часов пилить огромные деревья тонкой лучковой пилой. Деревья там росли разные, это был смешанный лес.

Обут я был в лосиные чоботы, сшитые еще в деревне.
Тогда, в черный день, пригодилось мне все, что я знал в детстве. Сам надрал в лесу лыка, бересты, тонкой лозы. И из всего этого сплел себе берестяные лапти с берестяной подошвой. Да и одел их поверх чоботков.
Морозы стояли до пятидесяти степеней. И за двенадцать часов обувь моя очень остывала. И сейчас я хожу только с палочкой.

Шли годы, приходила весна, пели птицы. Наступало жаркое лето и грозовыми тучами приходила осень.  Потом выпадало много снега, и во тьме раздавался волчий вой. Но я уже не боялся диких зверей. Руки мои от тяжких трудов стали крепкими как  клещи. Плечи раздались и обросли мощными мышцами. Я жил словно на необитаемом острове с крепкой верой в Бога и с верой в то, что мой страшный труд помогает могуществу моей великой Родины. Благодаря надсмотрщику я знал, что за долгие годы своими руками заготовил для страны свыше тридцати тысяч кубометров лучшего леса.

Я никогда не был ни пионером, ни  комсомольцем, ни коммунистом. Я возненавидел несправедливость и ложь, возненавидел все человеческие пороки, курение и гнусное пьянство. Природа и труд сделали меня чистым, сильным и страшным для врагов.
Мы, узники,  все потеряли связь с миром и  ничего не знали о том, что происходит. Как-то случайно от новых людей мы услышали о войне с Германией. Мы все жаждали пострадать на войне и получить оправдание. Для этого власти сделали особые трудовые зачеты.

Слава Богу, работали мы в одиночку, каждый пильщик на своей делянке. А в других местах, где ставили по двое человек,  напарники так озлоблялись, что часто убивали друг друга. От такого соседа избавил меня Бог.
Одиночество позволяло мне ловить боровую дичь. Ловить белок и даже волков во время работы. Я ставил петли на тетеревов и на белок. И так выживал. Готовил и жарил их на костре и ел. И не умер от голода и истощения. Иногда в сваленном кедре находил я беличьи кладовые, припасенные зверьками орехи, и питал им истощенное тело. Иначе я, как многие умер бы от медленного истощения на тяжелой работе и морозе.
Что сказать вам о кормежке? Кормили нас начальники очень плохо. Готовили похлебку - баланду из капустного листа и мерзлой свеклы. Иногда по праздникам давали соленые огурцы без хлеба.  А плохой хлеб давали не каждый день.
И если бы не мои тетерева, которых я сам тайно добывал, не выжил бы.
Но иногда самым безнадежным узникам, как графу Монте -Кристо, судьба открывает великие сокровища.
Однажды в дупле сваленного кедра я нашел странный тяжелый камень, завернутый в газету тридцать седьмого года. Долго я рассматривал его, но  ничего особенного в нем не заметил и решил закинуть его в сугроб. С жадностью читал я эту газету, потому, что в лагере читать ничего не позволяли, и никаких газет не было. Если у заключенного находили газету, его сажали в ужасный карцер. Там в не отапливаемом ледяном месте нужно было сидеть страшную морозную ночь. Люди выходили оттуда простуженными больными легкими и вскоре умирали.
Когда я рассказал в лагере, что нашел и выбросил большой камень, покрытый коричневой коркой, знающий человек удивился и объяснил мне, что это было первородное золото. Что так выглядит настоящий самородок в коричневой природной корке. Золото, наверное, спрятал погибший на этой делянке лесоруб, умевший добывать самородки. Так я узнал, что в этих местах в ручьях есть природное золото.
Пятого ноября сорок седьмого года меня перевели в другой лагерь возле поселка Тугач. Здесь меня и освободили. Кончились десять лет каторжных работ. Радость великая. Только и обидно мне было, что не дали мне денег на дорогу до родного села, а дали только три рубля на паспорт. Узнал я от вновь прибывших заключенных, что все эти годы мою Евдокию сватал работник энкэвэдэ, погубивший меня. Но Евдокия любила меня и отказывала ему и долго жила в старых девах. Думаю, она честно ждала меня. Я написал ей письмо, что освободился, что жду ее здесь и выехать не могу. Вскоре мне пришел ответ, что моей Евдокии нет в живых. Что она заболела и умерла.
Мне хотелось побывать хотя бы  на ее могилке. Но денег никаких не имелось. И я пошел назад в лагерь, устраиваться на работу, потому что другого места там не было.  Взял меня начальник мастером лесозаготовок. Здесь я и проработал до тысяча девятьсот шестьдесят третьего года, пока не началось строительство секретного города Северобайкальска. Весь лагерь перевезли туда. 
Пришла и к нам на двор весна. В пятьдесят третьем году получил я бумаги Читинского суда, что мой отец и мать загублены безвинно, как и я сам. Узнал, что мы все реабилитированы.
Спустя несколько лет я женился на доброй девушке и благополучно живу много лет. Я не пью и не курю, и, не смотря на свой девятый десяток, хожу с палочкой в церковь по воскресеньям. Все в жизни надо пережить, чтобы оценить ее радость. И не смогла сломить узника железная звездочка, выжил  он, выстоял, и дал ему Бог многие и благая лета...

Народилось в семье узника много детей, да еще больше внуков-правнуков. Живет в в Красноярском крае большой род потомков сталинского узника...


Рецензии