Кориолан, 1-1

КОРИОЛАН

По мотивам пьесы В. Шекспира
CORIOLANUS

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

КАЙ  МАРЦИЙ, в последующем Кай Марций Кориолан.
ТИТ ЛАРЦИЙ, КОМИНИЙ, римские полководцы, выступающие против вольсков.
МЕНЕНИЙ АГРИППА, друг Кориолана.
СИЦИНИЙ ВЕЛУТ, ЮНИЙ БРУТ, народные трибуны.
Маленький МАРЦИЙ, сын Кориолана.
Римский вестник.
ТУЛЛ АВФИДИЙ, полководец вольсков.
Подчинённый Авфидия.
Заговорщики, единомышленники Авфидия.
Горожанин из Анциума.
Два вольских часовых.
ВОЛУМНИЯ, мать Кориолана.
ВИРГИЛИЯ, жена Кориолана.
ВАЛЕРИЯ, подруга Виргилии.
Прислужница Виргилии.
Римские  и вольские сенаторы, патриции, эдилы, ликторы, воины, горожане, гонцы, слуги Авфидия и другие  служащие.

Место действие: Рим и его окрестности; частью во владениях вольсков и анциатов.

АКТ ПЕРВЫЙ,
СЦЕНА ПЕРВАЯ,

Рим. Улица.

Входит компания повстанцев с кольями, дубинами и другим оружием.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Но прежде, чем погромы продолжать,
Хочу, ребята, кое-что сказать.

ВСЕ:
Ты душу не дери, а говори.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Решили вы пожертвовать собой,
Чем бегать по миру с дырявою сумой?

ВСЕ:
Уж лучше бы убили,
Чем голодом морили.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Заявите ль бесстрашно вы и гордо:
Кай Марций – лютый враг всего народа?
ВСЕ:
Заявим и преступником объявим.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
А коли так, убьем его и вор
Свой обретёт смертельный приговор.
Тогда и совершатся перемены:
На хлеб свои мы установим цены.

ВСЕ:
Что тратить попусту слова,
Пора вершить уже дела!

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН:
Одно лишь слово, доблестные други…

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
У нас в чести патриции. Мы – слуги.
Что им не лезет в глотку иногда,
Для бедных – повседневная еда.
Мы б согласились даже на объедки,
Но милости такие очень редки,
Когда же вдруг случается такое,
Не мы, а гуманизм их беспокоит.
И это обожравшееся племя
Считает, что мы – тягостное бремя.
День ото дня плебеи-то худеют,
Патриции час от часу жиреют.
Чем хуже нам становится и горше,
Тем им вольготней и доходы больше.
Пока мы окончательно – не палки,
Лупите их! Патрициев не жалко!
Не злоба восстает, а аппетит,
Не месть во мне, а голод говорит.

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН:
По-вашему Кай Марций виноват?

ВСЕ:
Он как собака зол и бесноват.

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН:
А разве нет заслуг перед страною?

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Не в меру ими он брюзжит порою.

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН:
Оставь обиды, парень. Не завидуй.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Не Родина – им гордость управляла,
А мать на путь триумфа наставляла.
Тщеславие стояло во главе,
Оно давало силу булаве.

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН:
Тщеславен он, конечно, ну и что ж?
В корысти же его не упрекнёшь.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Быть может, он на деле и не жаден,
В пороках же – в ряду известных гадин.
(Шум за сценой.)
Оглохли мы, беседуя здесь что ли?
Народ шумит!
Пора нам в Капитолий!

ВСЕ:
Народ шумит!
Народ зовёт!

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Молчите! Кто-то к нам идёт.

(Входит Менений Агриппа.)

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН:
То уважаемый Агриппа к нам явился,
Он доброй славою средь прочих отличился.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Когда б к добру иные были склонны,
Тогда б работали на общество законы.

МЕНЕНИЙ:
О, римляне, сограждане мужчины,
Вы для кого готовите дубины?

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
В сенате недовольство наше знают,
Что мы задумали, они предполагают.
Патриции сегодня убедятся,
На что дубины наши пригодятся.
Там говорят, что беднота криклива,
Вот и погоним знать мы в хвост, и в гриву.

МЕНЕНИЙ:
Мои благонадёжные соседи,
Похерьте смуту в спорах и беседе.
Ужели вы хотите, чтоб беда
Кровавой потекла рекой сюда?


ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Беды уже нас топит половодье,
Ушли под воду жалкие угодья.

МЕНЕНИЙ:
О ваших бедах весь сенат печётся,
На просьбы мудрость Рима отзовётся.
Но против власти, братья, восставать,
Что Господу дубиной угрожать.
Сильнее государство всех невзгод,
В узде удержит взбалмошный народ,
Дубины ваши в щепки разлетятся,
Ведь глупо с Римом силою тягаться.
Неурожай диктуют небеса,
А не патрициев в сенате голоса.
Поклоны бейте небесам без лени.
Помогут вам не руки, а колени.
Умерьте свой бунтарский аппетит,
Беда беду великую родит.
Вы не врагов, плебеи, поразите,
А кормчим государства навредите.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Куда нас эти кормчие ведут?
Изведанный плебеями маршрут:
Подальше от ломящихся амбаров,
От роскоши, диковинных товаров.
Мы пухнем с голода,
Они – плывут от жира,
Такие вот: и юмор, и сатира.
Законы пишут левою рукою,
Для собственного блага и покоя.
А те законы, что для нас творят,
С поборами в один ложатся ряд.
Законы эти хуже всякой брани,
Как на войне и губят нас, и ранят.
Такая вот отеческая блажь,
Не хочешь, а всего себя отдашь!

МЕНЕНИЙ:
Полны вы слабоумием иль злобой.
На этот случай есть пример особый.
Хоть знаете, а всё же расскажу,
Быть может, тем беду я упрежу.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Послушать басню мы всегда готовы,
Святому делу – не помеха слово.

МЕНЕНИЙ:
Случилось так, что члены человека
Сочли желудок во плоти калекой:
Не трудится ленивец,  не потеет,
А только круглым  пузом богатеет.
Конечности устали от движений,
Страдает стан от поз и положений,
Глаза – от света, уши – от шумов,
Мозги – от  дел пустых и глупых слов.
На что живот им мудро отвечал…

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
 Каков ответ желудка,
Ленивца и ублюдка?

МЕНЕНИЙ:
Живот ответил, громко рассмеясь,
Округлым пузом в хохоте трясясь:
«Я первый должен всё переварить,
Чтоб членам благоденствовать и жить».
Так и сенат себе всё забирает,
А вам по нормам права отпускает.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Ни голова – желудок!
Вот те раз!
Ни сердце, что снабжает кровью нас,
Ни руки, что работают и просят,
Ни ноги, что по свету тело носят.
И даже не уста, что возражают,
Когда нас до скотины унижают…

МЕНЕНИЙ:
К чему ты это, парень, говоришь?
Ты и себе и прочим навредишь.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Я рассуждать об этом не желаю,
Живот отхожим местом называю.

МЕНЕНИЙ:
Что из того?

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Хотел бы мнение услышать от него.

МЕНЕНИЙ:
Я за живот, конечно же, отвечу,
А ты терпи – терпенье хвори лечит.
Пока не светишь – снадобье в тени.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Давай же, говори и не тяни.


МЕНЕНИЙ:
Живот нетороплив в сужденьях был,
С достоинством и честью говорил:
«К еде я преимущество имею,
И пробую на вкус я, и говею.
Даровано мне право выбирать,
Чем члены тела правильно питать.
Я – лавка организма и амбар,
Для клеточек – питание и дар.
Несу по жилам жизни вещества:
И суть, и плоть любого существа».
При этом вам хочу, друзья, заметить,
Не я, а чрево так смогло ответить.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Полны реченья пафоса и фальши.
Ну, что, Агриппа, скажете вы дальше?

МЕНЕНИЙ:
«Хоть каждому неведомо, чем дорог,
И безразлично: друг я или ворог,
Я соки жизни плоти направляю,
А требуху – в желудке оставляю».
Как вам такое, други, заключенье?
Ужель не посетило вас сомненье?

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Как голубь над голубкою воркуешь,
Как эту басню в жизни ты толкуешь?

МЕНЕНИЙ:
Сенаторы из Рима – ваш желудок,
Так приложите к этому рассудок.
Конечно же, они не голодают,
Но римлян соком права насыщают.
Как можете сенаторов судить,
Когда неможно без законов жить?
Вот ты, кто поднимает палец вверх,
Что скажешь, призывая к бунту всех?

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
И чем же неугоден мой вам палец?
Лишь крикну я, и встанет лес из палиц!

МЕНЕНИЙ:
А тем, что палец этот бунтаря,
Глаза которого о смуте говорят.
Не ты ли, пес, оскалился на благо,
Обрушить Рим желающий отвагой?
Ты поднимаешь вилы и дубины
На Рим священный и на господина.
Поднялись крысы против горожан,
Отпор достойный крысам будет дан.
А ты пока дубинами побряцай.
(Входит Кай Марций.)
Виват! Достопочтенный Марций!

МАРЦИЙ:
Благодарю!
Толпу хочу спросить:
Зачем чесотки струпья теребить?
Какого чёрта вы скопились тут?
Ужели бунта беспокоит зуд?

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН:
Слов ласковых властям не занимать:
Готовы и убить, и обобрать.

МАРЦИЙ:
Кто словом негодяя приласкает,
Сам – негодяй! И он об этом знает.
Вы, псы, ни кем, ни чем не дорожите.
Идёт война – вы от неё бежите.
Наступит мир, вы рушите его,
И с этим не поделать ничего.
Нет на руках, ногах в достатке пальцев,
Чтоб видеть львов, что превратились в зайцев.
И можно ли сегодня удивиться,
Увидев гуся там, где мнят лисицу.
Как град на солнце, уголья – на льду,
Вы ненадёжны в горе и в беду.
На верность присягнув теперь бандитам,
За славу ненавидите элиту.
Вы, как больной, кому бальзам - диета,
Подряд всё жрёте, уходя со света.
Вы тоните, и нет на вас лица,
Спасательная шлюпка – из свинца.
Кумир сегодня тот, кто враг подчас,
А враг – кто не жалел себя за вас.
Вы оскверняете на площади сенат,
Во всех грехах он ныне виноват.
Когда бы ни сенат и воля неба,
Никто б живым на этом свете не был.
Покуда, шавки, это не поймут,
Друг друга, озверевши, загрызут.
Они уже с дубинами стоят.
Что эти твари наглые хотят?

МЕНЕНИЙ:
Цена на хлеб рождает беспорядки.
Считают –  в закромах его в достатке.

МАРЦИЙ:
Скучает перекладина по шеям,
Верёвка приготовлена злодеям.
Они, у печки сидя, рассуждают,
Что в Капитолии и, как решают.
Панируют, кого изъять из власти,
Кого любить, кому набить мордасти.
Кто в брак вступил, кто в  браке изменил,
Ни сплетен не жалея, и ни сил.
Друзей они, конечно же, возносят,
А недругов бичуют и поносят.
И ныне утверждают будто хлеба
Скопилось в закромах уже до неба.
Когда б сенат мне только разрешил,
Я б штабелями всех их уложил,
Не хлеба горы, а бунтарских тел,
Таков для бунтарей сейчас удел.

МЕНЕНИЙ:
Довольно слов, ведь судя по толпе,
Она рассыпалась – остатки на тропе.
На поле боя часто так бывает,
Что трусость даже наглость побеждает.
Им ничего иного не осталось.
А что с другой толпою сталось?

МАРЦИЙ:
«Мы голодны!» - толпа кричала,
И воздух бранью потрясала.
Устал пословицы их слушать,
Что голод – смерч, он стены рушит.
Когда неважные дела,
То и собаке кость мила.
Что рот от века и до века
Хлебами кормит человека.
Что к бедным и богатым Бог
И справедлив в еде и строг.
Когда обетом накормили,
Обиды враз они забыли,
И, запрокинув кверху лапки,
Бросали от восторга шапки.

МЕНЕНИЙ:
Какую сделали уступку,
Чтоб прекратить в народе рубку?

МАРЦИЙ:
Чтоб их в сенате защищали,
Им пять трибунов обещали:
Сициний Велут, Юний Брут,
И трое прочих. Нрав их крут.
Хоть громовержец мя тряси,
Таких уступок не проси!
Из  этих самых вот уступок
Бардак кругом, порядок хрупок.

МЕНЕНИЙ:
Кто принял акт, что за осёл?
Ведь это очень странно всё.

МАРЦИЙ:
Зеваки, по домам идите!
(Поспешно вбегает гонец.)
Ко мне гонец. Его впустите!

ГОНЕЦ:
От гнева вздыбилась река:
Восстали  вольские войска.

МАРЦИЙ:
О, небо, ниспошли прощенье!
Война – от мрази очищенье.
Коня готовьте и попону!
А вот уж и столпы закона!

(Входят Коминий, Тит Ларций, другие сенаторы, Юний Брут, Сициний Велут.)

ПЕРВЫЙ СЕНАТОР:
Вы, Марций, верно предсказали:
Оружье вольски в руки взяли.

МАРЦИЙ:
В любом они свирепы виде,
А во главе их – Тулл Авфидий.
Ему завидую теперь,
Он в ратном деле – сущий зверь.

КОМИНИЙ:
Ты ранее с противником встречался?

МАРЦИЙ:
Когда бы мир на пару стран распался,
И оказались мы в одной упряжке,
Нам выносить друг друга было б тяжко.
Он – самый грозный лев в звериной сотне,
А я – на зверя этого охотник.

ПЕРВЫЙ СЕНАТОР:
И карты в руки, воин-Марций!
Иди оружием побряцай.
Решил сенат тебя, ей богу,
Отдать Коминию в подмогу.

КОМИНИЙ:
Ты мне об этом говорил.

МАРЦИЙ:
Всё так и есть. Я не забыл.
И будь свидетель, Ларций Тит,
Как Марций Тулла победит.
Ах, я забыл – ведь ты больной,
И будешь обойдён войной.

ТИТ:
На костылях своих двоих
Я не отстану от других.
Мне вовсе не до граций,
Когда бросаюсь драться.

МЕНЕНИЙ:
Готов ты в бой хоть с палкой.
Вот римская закалка!

ПЕРВЫЙ СЕНАТОР:
Не занимать нам сил и воли!
Идёмте, други, в Капитолий.

ТИТ (обращаясь к Коминию):
Вы – во главе по сей причине.
(Обращаясь к Марцию):
Вы – за Коминием по чину.

КОМИНИЙ:
Прошу вас, благородный Марций!

ПЕРВЫЙ СЕНАТОР (обращаясь  толпе):
Вам по домам пора всем убираться!

МАРЦИЙ:
Позвольте им последовать за нами,
Укажем им на вольских с закромами,
Пусть эти крысы их амбары крушат,
И ворога побьют и есть, что кушать.
(Горожане разбегаются. Сенаторы уходят. Остаются Сициний и Брут.)

СИЦИНИЙ:
Надменней Марция не знаю никого.

БРУТ:
Добавить не могу я ничего.

СИНИЦИЙ:
Когда трибунами Сенат нас утверждал…

БРУТ:
Он морщился и взглядом всех сражал.


СИНИЦИЙ:
Не видел взгляда. Слышал, как бранился.

БРУТ:
В правах наглец на небо покусился.

СИНИЦИЙ:
Готов, похоже, наложить вину
На скромную и тихую Луну.

БРУТ:
Да внемлет умный мудростям молвы:
Война лишает наглых головы.

СИНИЦИЙ:
Свою готов он в полдень тень топтать,
Лишь прошлые б успехи восхвалять.
Нам остаётся только подвиться,
Как он Коминию решился подчиниться.

БРУТ:
Былую славу сохранить надёжней,
Когда спиной чужой прикрыться можно.
Ведь даже если промах и случится,
Не на него – он на вождя ложится.
И здесь здоровым мыслям вопреки
Вопящие нашлись бы дураки:
«Мы победили б непременно, братцы,
Когда бы во главе был гений  Марций!»

СИНИЦИЙ:
Случись победа, то и в этом разе,
Не избежать завистников заразы.
Стянув с победы потную рубаху,
Отдали б Марцию её терзать на плахе.

БРУТ:
И как орёл, орёл теперь двуглавый,
С Коминием разделит Марций славу,
А коль сраженье принесёт потери,
Вождя накажут, Марцию поверят.

СИНИЦИЙ:
Пойдём, узнаем планы на войну,
Про Марция,  пройдоху-сатану,
Как ныне он намерен воевать,
Как славу будет наглостью стяжать.

БРУТ:
Согласен.
Конец легенды ясен.
(Уходят.)