ЗА ЧТО? Книга вторая, глава третья

«ЗА ЧТО»? Книга вторая, глава третья

--Ты читаешь серьёзные книги?- Кто то спросил чуть не на ухо. Она держала в руках «Капитал» К. Маркса.
--С волками жить — по волчьи выть!- Маша оглянулась и осеклась. Сначала покраснела, потом побледнела. Перед ней стоял красивый безусый юнец. Один метр, восемьдесят два сантиметра. Но дело не в этом. На красавце ладно сидела форменная гимнастерка, через плечо портупей, а на поясе в блестящей кобуре наган. Голову завершала фуражка с пластмассовым чёрным козырьком и красной околицей. Выше, ничего уже не было. Но и этого хватит. Понятно. Маше понятно. Она засуетилась. И тут он (красавец), пришёл ей на выручку.-
--Браво! … Мы беспощадные волки революции!  И судя по книгам, что вы читаете, мы с вами- (вдруг, надо же, перешёл на вы),- находимся в одной стае. - Он улыбался зажигательно, приятно и очень мирно. Если они, всё таки волки- то какая приятная маска! Клыков и в помине ...  Юношеская краска постепенно вернулась к Маше и залила ей щёки. Просто перебор!
--Я прошу прощения, это совсем … совсем не то.-Лазурь глаз сверкнула и лишь на долю секунды метнула лучи прямо к его переносице … Но и этого хватит ...
--А если не то, то что?- Он ответил ещё более приятной улыбкой и такими же искрами во взгляде, но не лазурью, а какой то тяжёлой чёрной молнией. Молния изучила лицо, более щёдро прошлась по губам и там остановилась. Упорно и на долго.
--Парень из соседней деревни ...- отвечала медленно Маша, -(тут же сочиняя на ходу) …- такой привязчивый, не даёт мне покоя … он привёз … да, он привёз пшеницу на мельницу ... мне показалось - это он. - А в голове:«Ой, какую глупость я сморозила».  Версия явно не состоятельная … Явно! ... Но он опять пришёл ей на выручку.
--Покажите мне того парня - он тут же от вас отстанет. -И приложил руку к козырьку. Отдал честь. Готов на подвиг! Маша молчала. Он продолжил:
--После завтра в сельский клуб приедет иллюзион. В нашем селе это редкость, но мы постарались ... Если вы согласитесь со мной пойти, то место в первом ряду обеспечено. - После недолгого молчания,- ну так как? ...- Тут же последовало другое предложение - Или же сегодня вечером в «Новую волну». Там цыгане. Попьём ситра и потанцуем.- Какой выбор!
--Вам можно танцевать?- Маша изобразила на лице нечеловеческое удивление и поддельный ужас.
--Ха! Мы такие же люди. Вот посмотрите!- Он крутанулся один раз вокруг собственной оси и остановился в стойке смирно. - Ну как? - Дальнейшую их беседу оборвали.  Из дверей небольшой пристройки к основному мельничьему строению, с надписью «Машинное отделение и посторонним вход воспрещён», вышел хорошо сбитый, пусть даже лысый, за то с объёмными, залихватски закрученными усами, и испачканным мазутом лицом, властный человек, и властно крикнул:
--Маша! Быстро на своё место! Что за глупости?!- Он ещё что то бормотал, но уже, видимо, для себя. Его комбинезон скрылся в проеме дверей. Воробьи такой же стайкой, какой улетели -  следом прилетели и сели на своё  законное место. У дверей с надписью.
--Мой отец! … Больше ни слова ... - Девушка мигом повернулась и убежала. Это только так сказать: «Убежала». А что скрывается за этим словом, и не только с философской точки зрения? ... Какая упругость в каждом толчке божественной ножки! И какой волной она передаётся сначала бёдрам, потом талии, потом шеи и, в конце концов, красиво посаженной головке. А как красиво ложится ткань с переливами светотени на точённость и мрамор той же ножки; то скрывая, то чуть больше чем полагается открывает эту точённость, и этот мрамор! Дух захватывает! Каким необыкновенным резцом и по каким гениальным  проектам его точили. Неужели это ты, человек, мог создать такое? Просто не верится! Видимо в это время, во время создания, в тебе сидел сам Бог! ... Да, сам Бог! ... Или же ты был Богом! Перевоплотился!

                Юноша, в форменной гимнастёрке, и корпоративной фуражке, выше которой ничего уже не было, (а больше ничего и не нужно- на поясе пистолет), смотрел ей вслед. А как не смотреть? Не хочешь — заставит! Он не видел свето-теневые переливы подола. Он даже не замечал той волны, что катится от бёдра к красиво посаженной головке. Волны, способной утопить, захлебнуть, но и способной вынести на самый Олимп, на гребень человеческого счастья. Лови! … Лови всплески волн, лови их брызги, только чистыми, омытыми божественным светом, руками. Умойся ими. Освяти ими своё, очень часто, грешное человеческое тело. И имя своё.  Чтобы стать чистым, таким же лучезарным и счастливым. Он не видел деталей, да и не нужны они. Он видел свет, очарование света, что сверкнул и зажёг в его душе собственный светильник. Дай Бог, на долго!... Был! ... Собственный светильник … пока был ...

          Семнадцать лет! Это не только календарный срок! Это, когда все точки божественных форм, спроектированных при зачатии и рождении, нашли свое законное место и  приобрели логическое завершение … Ни дать, ни взять! ... А если еще  эти формы тянутся из глубины веков, совершенствуясь при каждом рождении и приобрели, ни с кем не сравнимую породу? А если, во что не одень их - ничего не спрячешь? А если они уже не сдерживают напряжение юношеского порыва - порыва к воспроизведению следующей жизни, и к самой жизни; и оно, напряжение,  как магнитный кокон, активный кокон. И, не чаяно - негаданно уже и ты там, в том коконе, и не хочется уйти из него, наоборот, удержаться в нём, наслаждаться его солнцем,его лучами, его флюидами! …И, если даже твой ум, по какой то взбаламученной причине, захочет уйти, вырваться из лучей всеокутающего кокона — то не тут-то было! … Твоя душа, твоё сердце, все фибры твоего существа будут кричать: «Нет! Нет! Ни в коем случае! … Посмотри как рвётся и кровоточит сердце! … Как стонет душа и жизнь-не в жизнь»! ... Беда! ... Вот такую беду почувствовал наш юноша. У него приятно, но как то предупредительно грозно защемило сердце … К чему бы это? … Боже мой, разве он первый раз встречает девушку!? … Боже мой, разве он, несмотря на юные годы, первый раз видит женщину?! … Но то что сейчас ворвалось в его сердце, затуманило голову, скрутило душу —  в первый паз … В первый раз! ...  В доли секунды! ...А это и есть наш экс капитан, в начале своей жизни. Ещё ничем не исполосованной, морально не изуродованной жизни.  Сбрось он сейчас свою портупею, расстегни ремень и вышвырни его вместе с наганом, распрями грудь, взвали мешок с пшеницей, подымись по ступеньках и высыпь в  жерло огромного крутящего камня, что размалывает всё … И может быть он размолол бы те страшные предпосылки, что готовила одна из дорог его, ещё молодой, жизни. И, может быть, только что рождённое щемление сердца переросло бы в ласку тихой реки, в солнечные заводи, и неслась бы лодка тихо и спокойно к желаемому морю счастья … Но, он не снял! … Но, он не сбросил. Не взвалил на свои крепкие плечи мешок, не высыпал житницу  в жерло размалываюшего камня, а стоял и смотрел на  дверь, поглотившей Машу. Смотрел и взвешивал преимущества портупеи, ремня и нагана. Своей, дарованной злосчастными атрибутами, силы! Да, сейчас он сильный. Но эта сила от Дьявола, а не от Бога. И он знал это. Сила не созидающая, а разрушающая. И это он знал! Что ж, он выбрал такой путь ...

           А здесь, возле мельницы, текла настоящая жизнь. Жизнь созидающая. Подъезжали подводы гружённые зерном.  Уезжали подводы гружённые мукой. Грузчики, они же конюхи, они же ямщики, с испачканными белой мукой рубахами. С открытыми воротниками. А оттуда выпирала богатырская грудь жаждущая жизни, жаждущая ворчать тяжести … Ах, как приятно расправить кости после сброшенного мешка! … Вдохнуть и выдохнуть! ... Фыркали кони, скрипели повозки, визжали не помазанные колёса. А заграничный, приехавший из Америки движок выбивал ровные такты, пожирая мазут и выдыхал синим дымком частые порции очередного хлопка…  Из соседних дворов прибегали куры и подбирали небрежно рассыпанные зёрна.  Они боготворили нерадивых хозяев, не желающих взять иглу и зашить худой мешок. На столбике забора сидел облезлый  кот и со звериным интересом смотрел на всё это, на его  взгляд, безобразие, не поддающееся никакой кошачьей логике. Но он ещё внимательно поглядывал на ласточек, что с тревожным писком носились в воздухе и пикировали прямо к его спине, на лету вырывая пучочек шерсти. Иногда он пытался взмахнуть лапой, как бы в охотничьем порыве поймать летающее чучело, но куда там! Ласточка уже далеко, развернулась и готовит очередной кульбит к его спине. Со временем рой ласточек увеличивается, и кот уже не в состоянии отражать своим пренебрежением их атаки. Он спрыгнул и спрятался в кусты. Агрессор отогнан! Ведь под крышей мельницы гнёзда этих летающих совершенств. А в гнёздах птенцы — любимое лакомство мяукающих страшилищ. От греха подальше! … Жизнь! ...

            НЭП!- Новая Экономическая Политика. Шаг вперёд- два шага назад. Так её охарактеризовал Ленин. В 1920-ые годы восемьдесят процентов населения жило в сёлах. НЭП заменил натуральную продразвёрстку натуральным налогом. При продразверстке изымалось 70% урожая, и всего, что производила деревня. При продналоге начали изымать только 20%. Остальные излишки хозяин мог обменять на промтовары, или продать по своему усмотрению. Вернулись к капитализму!... Временно- говорил Ленин, пока Советы не станут на ноги и уж тогда мы им покажем! Для того чтобы стать на ноги и им показать нужен был вместо социализма капитализм! Вот так! Продразвёрстка уже ничего не давала. Люди отказывались выращивать хлеб (всё равно отберут), в результате нечего было отбирать, и никакой наган помочь не мог! И надо же, поняли, что наганы пшеницу не делают! Парадокс! Когда начали отбирать в процентном отношении меньше, в натуральном исчислении в казну стало поступать больше. Вот и верь математике ...

         Для чего все эти, давно забытые и многим не интересные политические экскурсы? Ну как же! Мы рассказываем о воспоминаниях арестованного экс капитана, того самого мальчика жившего с братом и сестрой на окраине нашего села, а все значительные события происходили не только при его памяти, но и при его личном участии. Так сказать — формировали в нём его одиозную личность. А таких личностей было много. Сейчас я вижу, что рассказ о нём займёт объём всей второй книги. Поэтому в дальнейшем буду разбивать на главы не такие обременительные для чтения. Может быть как субъект он и не стоит большого внимания, но ведь вместе с ним формировалась и Советская Власть, в которой, определённо, прожили всю жизнь от начала до конца 70% населения нашей страны. При ней родились и при ней умерли - Царство им Небесное!

              НЭП. Новая Экономическая Политика. В деревне, расположенной за три километра от столбовой дороги, имеющей всего 385 дворов, за шесть лет нэповской политики появился банк, почта, больница на четыре койки с земским врачом и сестрой милосердия, лавка со смешанным товаром, она же и аптека, сельский клуб, вечерний ресторан- «Новая волна», реальное училище, где обучали кроме общей грамоты, кройки и шитью, сапожному делу и первым азам агротехники, и ветеринарии. А так же мельница, о ней мы уже упомянули, и, обязательный атрибут Советской власти- сельсовет. Совет! Как будто там с кем-то советовались! … Но власть позволила зарабатывать, (первым долгом для власти), по этой причине все охотно работали, потому что зарабатывали и для себя. Ещё не придумали способ выкачать всё, но такой способ не за горами.

          Окрепла финансовая система с твёрдой конвертируемой валютой. Выпустили золотой червонец. Он весил 7,72 грамма чистого золота. Десять рублей ассигнациями равнялись червонцу и, при желании, свободно обменивались на золотую монету. Постепенно чаша весов у населения перевешивала к большой бумажной ассигнации, чем к маленькому золотому диску. Его легче потерять, вдруг в кармане заведётся небольшая дырочка. Лишь очень ушлые умело копили и прятали золотые монеты.

                Земля не пустовала, обрабатывался каждый клочок. И к земельным наделам относились очень ревностно. Понятно — источник богатства и благополучия.(Какой бы не был прогресс, какие бы фантастичные фабрики и заводы не сочинил человеческий и не человеческий воспалённый ум- земля будет критерием для выживания) Работали все члены семьи. Продовольственные излишки обменивались на промышленные товары: керосин, гвозди и ситец.  С тех времён  и есенинские строки:
          « с советской властью жить нам по нутру,
           ещё бы ситца и гвоздей немного ...»
 В основном страна жила внутренним рынком. В нём  черпала силу и энергию. Разрешено предпринимательство. В деревне и в городе предприниматель мог иметь вначале десять, а потом и двадцать наёмных работников. Молодой Советский союз выбивался из разрухи и голода. Но! ... Советский союз! Уже в самом названии (СОЮЗ) была заложена мина замедленного действия. Уже тогда в огромной и крепкой империи наметили границы распада и забили первоначальные клинья. Не сработать они не могли!

          С НЭПом пришла нэповская культура, и на село. В ресторане распевали наивные но зажигательные песни: «Крутится вертится шар голубой», «Бублики», «Мурка» и им подобные. Их написали талантливые поэты и музыканты, а всё талантливое держится долго. Молодёжь в волю наелась хлеба и хотелось зрелищ.  Нэповские песни распевали ещё очень долго после НЭПа.  Их запрещали и за них сажали, но с памяти народа они стирались очень медленно. Потом Советская власть, как бы спохватилась … Как же, появились богатые люди, а по социалистической идеологии того время явление недопустимое. Началось раскулачивание и коллективизация. И погружение на долго в тёмные времена. Вихрем неслись нескончаемые беды ... так было ...

               Пройдёт семьдесят лет и любимец капиталистической Европы и Америки, Михаил  Горбачёв попытается повторить НЭП. Чтобы быть оригинальным  он его назовёт ПЕРЕСТРОЙКА. То что не могла разрушить первая мировая война, революция, голод, разруха, война с фашистской Германией и послевоенный голод, как мановением волшебной палочки было разрушено Горбачёвской перестройкой и им самим. Конечно, он и сам не ожидал таких результатов. А результат  перестройки катастрофический. Вместо созидания, перестройка несла на своих плечах огромную разрушительную силу … Огромную! Планетарного масштаба! ... Откроются шлюзы и в страну хлынет из за рубежа всё там отжитое и им не нужное. Заграница радостным плевком заплюёт вначале Советский Союз, а потом осколки Советского Союза, своими отбросами. Обманутый народ  распростёртыми руками будет хватать  плевки заграницы, не думая о последствиях. В результате остановится вся отечественная лёгкая промышленность. Закроются шахты. Уйдут в упадок заводы. Погибнет деревня, а плодородная земля зарастёт бурьяном. И как апофеоз перестройки рассыплется государство. Но зато с каким апломбом будут встречать Горбачёва за рубежом. О, это стоит развала! ... Ни одного государя, ни в какое время так не любили соседние страны, как любили Горбачёва! … Он купался в зарубежной славе! ... А как же! ... То что сотни лет собирали кормчие России и, остатки её, после потери Польши, Финляндии и Прибалтийских республик,  удерживала Советская власть, всё ушло кошке под хвост. Под облезлый паршивый хвост! ... Порвались все связи между народами когда-то одной страны, а они налаживались тоже не одним столетием. За то появилась великодержавные аферисты. Вынырнули из под всех республиканских подворотней пройдохи, стяжавшие себе власть. Теперь они с ножом в зубах удерживают свою корону. Они назовут развал государства великим освобождением народов. От чего? От чего вы освободили свой народ? От уверенности в завтрашнем дне? В результате возникла многомиллионная армия безработных. Безработных! … Это даже представить трудно! Когда нужно строить, ремонтировать, выращивать, чтобы жить, и вдруг … безработные! Ещё выросла огромная армия бандитов и полу-бандитов, называющая себя державной элитой.

                Это так - небольшая ремарка, не имеющая отношения к основному рассказу. Поэтому будем о ней, о перестройке, говорить в другой книге, если Бог соизволит на то дать время.
--Я бы не хотел тебя часто видеть с тем … с ним, Маша.- пробурчал Казимир Гороховский, заливая масло в масло приёмники  двигателя, не глядя на свою дочь. В его голосе чувствовалось сдерживающее раздражения.
--Папа, я первый раз его увидела. И не могу же я шарахаться от каждого человека. Разве это хорошо? Ты сам рассказывал, что Марк Твен не шарахался даже от прокажённых. Да я с ним и не говорила. - Щёки Маши залились густой краской. К чему бы это?... удивилась она сама.
--Марк Твен!? … Не помню я такого. Что ты выдумываешь...
--Извини папочка, это я читала … Читала!... Читала! … Читала ...- Она запрыгала вокруг движка, а он вторил ей своим: пух-пух! ...пух-пух! … пух-пух!
--Осторожно! … Что ты делаешь!? … Притронешься к ремню, так и затащит под маховик.
--Не затащит! … Не затащит! … Не затащит! ...-Она подобрала с пола аккуратной ручкой опилки и бросила на ремень. - Вот тебе! … Вот тебе! … Вот тебе!- Опилки были немедленно отброшены потенциальной силой вращающей полосы и громко стукнулись о жестяную перегородку. Отец глянул на дочь с намерением выругать, но только улыбнулся.
--Ты разве не помнишь тех голодранцев, что носили твоё же рваньё? Так это один из них. - Он сказал без гнева. Как бы даже извиняясь за своё определения, как бы подтрунивая свою дочь, но с определённой целью.
--Папа не нужно напоминать о тех унижениях. Ведь когда то и наши предки была бедные. Рассказывала мне бабушка.-
--Когда это было … сто лет в обед. И не бедные, а обедневшие, и ещё в Польше. Но они не побоялись лишений. Позвал Броницкий на новые земли и поехали в чужие края. Да где там поехали … пешком пошли с детьми на руках. на заросшую столетним бурьяном пустошу. Здесь выли только волки, да им подвывала зима с огромными заносами снега. Работали не покладая рук и  уже здесь, на этой вот земле, где ты стоишь, всегда жили в достатке. И бабушка и прабабушка и все остальные.
--Ой, папочка, как хорошо. Но не похоже, чтобы Петро был голодранец. А как жил его отец, в том не он виноват.-Лицо Маши не по детски стало серьёзным.
--Хорошо на чужих хлебах жир под шкуру топить.
--Почему на чужих?
--Подрастёшь — поймёшь. Почему то он не пошёл грузить мешки, да обрабатывать землю, как все честные люди, а прицепил наган. Придёт время и этим же наганом он будет стрелять в твоего отца.
-- Что ты такое говоришь, папа? Бог с тобой …
--Ладно, пойдём в мельничный зал. Мать принесла обед. Пообедаем и посчитаешь все мешки, освободившиеся после пшеницы. Завтра будем молоть рожь. Напиши это на маленькой бумажке и приклей на дверях.

             Маша безучастно ела круто сваренный борщ, заправленный по украински старым салом, а сама думала о Петре. Она и не думала бы, если б не отец заострил на нём внимание. После борща, мачеха, очень красивая молодая женщина, подала ей вареники с творогом плавающие в сметане. Мачеха глядела и любовалась. Сама она была бездетная. И эта девочка с трёх лет заполнила её жизнь, внесла определённый смысл. Маша знала, что Паша ( Парасковья)  не её мама, но отвечала ей взаимной любовью. Иногда называла мамой, а иногда по имени, к большому удивлению соседей. Мачеха была слишком молодой, чтоб быть её мамой.
--Что ты так загадочно улыбаешься, Машенька, Не влюбилась ли?
--Да так … Нет Пашенька, не влюбилась. А впрочем … Нет, нет, не влюбилась. - Маша отодвинула миску, откинулась на спинку лавки и задумалась. Зачем-то расплела косу и с безразличным видом принялась заплетать её обратно. Коса не слушалась. Конечно она думала о Петре. Хотя её рассудок и возмущался, соглашался, пусть и частично с мнением отца … Но сердце!?... Молодая девушка имела ещё сердце … А оно разве послушно? Разве учитывает доводы разума?... Учитывает … Но редко!

               Уже во всех дворах ни одной курицы! Петухов, и тех след простыл.  Все под навесом и на шестках. Уже затянули свою вечную, но не повторяющуюся песню болотные лягушки. На всё село. Со всех сторон. А молодой месяц повис над вербами. А вербы темнели своей полу-синей, полу-прозрачной громадой вдоль всей левады, вдоль линии всего горизонта. Казалось, они вцепились в нижний рог позолоченного серпа месяца и не давали подняться выше. От того он дрожал и передавал свою дрожь появляющимся звёздам, да так, что они срывались с вечного неба и в ужасе летели к земле, оставляя огненный след. Уже кое где зажглись красным светом от керосиновых ламп приземистые окна, от чего наружные стены хат, выкрашенные белой глиной приобрели фиолетовый цвет. Волшебный цвет. Но ещё висел в воздухе, вместе с прозрачным пыльным туманом, тёплый и тонкий запах молока, оставленный стадом коров, идущих по домам с пастбища. Странно, что каждая корова знала свой двор. По каким критериям осуществлялась узнаваемость, жителей села не волновало. Главное результат. Собственная корова шла в собственный двор. По всем признакам вечер только начинался.

              Маша открыла ворота, впустила корову с телёнком и потрепала его по щекам.-
--Опять всё молоко высосал! … Смотри, у матери совсем маленькое вымя … ах, негодник! … завтра одену на мордочку ёжика. - Закрыла ворота. На крыльцо вышла Паша.-
--Пашенька, напои сегодня скотину, я немножко пройдусь … ладно мамочка?
--Ладно, иди … да не задерживайся. Отец сердится и переживает. И вечно спрашивает, не вернулась ли ты ещё.- Маша улыбнулась, но ничего не ответила. Чуть-чуть постояла, как бы решая направо, или налево, но решила прямо  и направилась вглубь села. К центру. Шла без никакой цели. Просто так. Переступала ногами. Она так думала, вернее внушала себе, что так думала. Улица пустынна. Во  дворах  работы завершились, только изредка слышался протяжный звук упругой струи о жестяное ведро. То запоздалая хозяйка доила в потёмках корову.  Семьи готовились к ужину. Лишь старый дед Степан повесил своё тощее тело на верхнюю кромку забора и наблюдал за пустынной улицей. Но для него она не была пустынна. Закроешь глаза и слышно как улица наполняется звуками. В  закрытых глазах звуки превращаются в образы, а образы в действия. Прислушивался. Улавливал симфонию улицы. Умеренна по громкости, лягушачья мелодия являлась лишь звуковым фоном. В него, каждый раз неожиданно, как с трахты- барахты вливался лай собак. От самой низкой, хриплой, как простуженный крокодил, до самой высокой, переходящей на визг испуганной обезьяны, октавой. Лай далёких собак был более приятным. Он нивелировался расстоянием, был более однородным, и не вызывал ассоциации открытой пасти с клыками. Жужжание хрущей над вязами. Клокотанье аиста свившего своё гнездо на соломенной крыше дома. В соседнем хлеву призывно мычала корова, ей отзывался более тонким голосочком телёнок.  Фыркала, обожравшись овса, лошадь. В глубине села мать звала сына на ужин, да так, что эхо несколько раз уходило и возвращалось обратно. Это был спектакль для деда Степана, его опера, его жизненный заряд и сонные капли перед сном.   Такое событие, как прогулку Маши  упустить он не мог. Ещё бы! Невеста на выданье. А какая невеста! Одна у отца … Одна одинёшенька! А у отца- ого-го! Мельница, две сотни ульев и все приносят мёд, а лошадей, а земли … пусть и в аренде … но много. Правда, корова только одна … но с телёнком... Во, невеста! Кому только достанется?! И даже люди про неё ничего не поговаривают. Наверно отец привезёт жениха с города … А в городе, что  за женихи?! … Так, шелуха одна ...Тьху! Не то что Ваня … Внучок мой … Жаль что малолетний … Ну ничего, подрастёт …Ещё как подрастёт … Весь в деда будет!! Да, только в деда! … (А видел бы кто того деда в молодости, не дай Бог) ... Так ... отсев, как он говорит ... и то не из благородного зерна, а из самого, что ни на есть, сорняка … Ну, ладно, дед-уже дед, что там вспоминать молодость … За то он сейчас шашкой машет в своих не реальных воспоминаниях.
--Добрый вечер внучка! … куда это ты собралась? … ну сколько молока дала корова в вечернюю дойку? … Славная у вас корова. Нужно будет уговорить сына, чтоб купил у вас тёлочку...-(за какие шиши, спрашивается?) - От такой коровы-грех не купить … Правда, у вас сейчас бычок … Ну на следующий раз ... Не говорил отец когда на мельнице начнут молоть рожь?- (Не было у него ни ржи, ни пшеницы)- Пшеницу небось уже все помололи … Сколько там той пшеницы … у нас все рожь сеют … А как же- крыть крыши нужно. Вот соломой со ржи и кроют. Какая там, у той пшеницы солома?! ...- Он задавал вопросы … не ожидая ответа, задавал следующие, и, задавал бы очень долго, если б Маша наскоро не ответила:-
--Нет … так себе … прогуляюсь — и прошла не останавливаясь. Ещё какое то время слышались его вопросы и на них его же  ответы. Ближе к центру села начали встречаться люди. В основном молодёжь. Кто просто здоровался, кто спрашивал что делает мать, (как будто ночью  можно делать что то  особенное. Ну ясно же, лягут с отцом спать, а там уже не ваше дело).

              Пусть Маша шла без всякой цели, но подсознание  проложило определённую траверсу и ноги сами по себе придерживались намеченного курса. Несли красивое юное тело к «Новой Волне». Не к почте, не к сельсовету, не к банку, а именно туда — куда сегодня приглашал стройный юноша пить ситро. Что, разве ситро нельзя пить в другом месте? Пожалуйста. Лавка открыта до девяти вечера. Покупай и пей. Между прочим, в два раза дешевле ... Петро тоже, (чёрт побери, какое совпадение) просто так, без всякой определённой цели -  не к банку, не к сельсовету а к «Новой волне», куда пригласил сегодня вечером девушку. Он шёл с собакой, красивой чёрно-коричневой овчаркой. У овчарки шерсть холёная, поблескивает сытостью, а уши торчком. Ошейник с медными бляхами начищенными мелом. Горит. А поводок плетёный в четыре нитки, никак из бычьей кожи. Высветленной и мятой. Пристёгнут к ошейнику стальным карабином. В остальном всё как было днём. Портупей, пояс, наган, форменная фуражка и изысканная, но приятная улыбка.
--А я чувствовал что вы придете- проворковал баритон ... Какая вышколенность! Обращение на ВЫ и не иначе! Как в домах изгнанного украинского дворянства. А ведь прогнали дворян! … Сам же участвовал …
--Я не чувствовала, а знала, что ты придёшь. Давай на ТЫ. Десяток лет назад, мне мерещится, у нас с тобой обращение было попроще.
--Мне не хочется вспоминать те годы.
--Хорошо, замяли.
--А я вот с собакой … служебная …
--Я считала, что ты придёшь на свидание  … а ты, оказывается — на службу ... Ну ладно, иди служи ... Я пойду в лавку. Там и попью ситра.-  В улыбке проявилась небрежность и безразличие. В анфиладе души щёлкнул включатель умеренной дерзости.
--Нет, нет! … я пришёл … я чувствовал ... встретить тебя. А собаку взял похвастаться. Показать какая она красивая.
--В общем,  к собакам я отношусь по джентельменски, но возводить их в культ личности не буду, так что порцию ласки она от меня не получит. - Она  лукавила. Собака ей нравилась.
--Хорошо, она простит тебя.
--Ты, или она?
--И я тоже.
--Так какую же службу несёт эта леди? Я вижу она сучка.
--Ну и словечки у тебя буржуйские. Леди, джентельмен … Это оттуда? … Я знаю что ты с отцом не так давно приехала из Америки.
--Здесь леди очень кстати. Собака английской породы. Не будешь же ты отрицать родовую принадлежность. А джентельмен - международное слово и в украинском языке оно применяется. Пока ты меня не обидел и если даже соизволишь взять меня под защиту- ты джентельмен … Не так ли?
--Тебя под защиту? … Я с удовольствием … А защита может тебе понадобиться. И может скоро …
--Не пугай меня. Так, всё таки, какую службу несёт твоя псина?
--О! Она нюхом чувствует где спрятано зерно. От неё не спрячешь.
--А что, есть такая необходимость прятать зерно? Если есть то от кого?- В интонации голоса, как бы наивное, но не прикрытое издевательство. Петро не заметил. Маша шагнула вперёд. Без всякого уговора пошли рядом и медленно. Петро отпустил собаку, она послушно шагала рядом.  Сейчас приближались к небольшому озеру на окраине села, с берегами густо поросшими ивами. Ночь была лунная. Светло. Остановились.
--Ты что с луны свалилась? Ах да, не с луны, с Америки ...  Несознательные элементы прячут зерно от Советской Власти. Вырвем с собаками. - Он потрепал овчарку по холке.
--На её счету тонны!
--Это что, хорошо отнимать с собаками … Советской властью?
--Не только собаками …
--Наганом тоже?
--Да, наганом тоже. Советская власть принесла свободу. Тем кому нужно. Рабочему классу. Нужно понимать и делиться. . Не сами же съедаем. Отдаём неимущим.- Петро говорил с гордостью. Он верил, что так нужно и верил в свою звезду.
--Что то я не слышала чтоб власть что то дала деду Степану. А семья очень бедная. Сын в четырнадцатом году лишился ноги и руки. На войне. Но ещё я, как бы, слышала, что крестьянству тоже … свободу …
--Крестьянству тоже.
--Тогда как то не вяжется … свободу … и отнимать с наганом  ...- он помолчал. Через минуту заговорил с жаром
--У нас что, дискуссия? Я считал ты наш человек … читаешь Карла Маркса …- В словах появились не прикрытые нотки раздражения.
--Я читаю и Эвклида … и не только его геометрические опусы.
--Эвклида …
--И не только … ещё читаю Аристотеля и Канта — Маше хотелось быстрей уйти. Она жалела что встретилась, что в её душе что то всколыхнулось и так не к кстати, и не там где нужно.
--Какие то буржуазные писатели? Нам с ними не по пути …
--Хм … Что не по пути- это я знаю. А что остальным  людям с ними по пути-это ты не знаешь. Ладно, пойдём обратно …Встретимся следующий раз. Желательно без нагана и без собаки. Маша дерзила. Жалела, что согласилась на приглашение, что позволила увести себя, с её же согласия на окраину села, что она потянулась к нему. Всё вызывало в ней волну возмущения. К себе.
--Пойдём, да не сейчас. - Он перестал улыбаться. Верхняя губа задрожала. Сказал властно. Куда девалась улыбка!
--Что значит не сейчас?
--Да так! … Чуть, чуть попозже. -  Неожиданно и грубо притянул к себе, поцеловал и полез к груди. В глазах у Маши помутилось. От возмущения не наступил испуг. И она тут же  отвесила две звонкие пощёчины. Через секунду ещё одну. Как взрыв! А в ответ каким то не естественным голосом
--Мне никто! … никогда! …никто! ...никогда!- Вырвалось с расстановками и с клокотанием из его горла, и он положил руку на кобуру нагана … собака издала рычание ...