Перевёрнутый двойник

Своей Alma mater посвящаю

Перевёрнутый двойник.
1.
- Встать, здравствуйте, товарищи, садитесь! Привести всем микроскопы в исходное положение, осветители включить! Итак, продолжаем тему предыдущего занятия «Минералы ультраосновных и основных пород».
Если не обращать внимания на название темы, то может показаться, что действие происходит в специализированном военном училище, где помимо строевой подготовки и стрельбы, профессия курсантов предполагает еще и умение работы с микроскопом. В какой-то мере это действительно так и было, ибо до середины 1950-х годов студенты Московского геологоразведочного института носили форменную одежду и фуражки, а многие организации, куда они по распределению попадали работать, были полувоенизированными подразделениями и по степени секретности и дисциплины являлись полной копией НКВД. Поиски и разведка стратегического сырья – урана, бериллия, благородных металлов – требовали именно такого подхода. Но время постепенно меняло традиции. Со смертью Вождя народов стала сходить на «нет» внешняя атрибутика, грифы «Совершенно секретно» на отчетах сменялись более безобидными «ДСП», студенты взамен форменных фуражек и шинелей надели вольную одежду. Но дисциплина и дух того времени, которые в первую очередь хранили преподаватели, продолжали чувствоваться даже спустя десятилетия. Традиции старой геологической школы в той или иной мере сохранялись на многих кафедрах, но некоторые в этом плане преуспевали особенно. Одной из таких была кафедра петрографии. Или как ее в шутку называли, кафедра военной петрографии. И действительно, если бы Наталью Юрьевну Бардину, которая уже появилась в самом начале нашего повествования, облачить в военный френч с портупеей и оружием, то, несмотря на то, что на дворе стояла середина 1980-х годов, она органично бы вписалась в общую кафедральную атмосферу.
Петрография – наука о горных породах. Классическим методом исследования горных пород является изучение их в тонких пластинках, приклеенных к стеклу – шлифах – под оптическим микроскопом. При кажущейся на первый взгляд сложности изготовления таких пластинок опытные шлифовщики без труда делают их, угадывая степень толщины по тому, насколько легко можно прочесть газетный текст через такой шлиф. Эта дисциплина является важнейшей для геологов, и потому предмет преподносили студентам со всей строгостью. Петрография – это некий аналог сопромата в технических ВУЗах. Там студенты обычно шутят, что если сдал сопромат, то можно жениться, либо выходить замуж. В геологоразведочном институте подобная роль отводилась петрографии.
В начало нашего повествования закралась, однако, неточность. Войдя в аудиторию, Наталья Юрьевна в первую очередь включает общий рубильник осветителей микроскопов. Это ритуал, который не может исполнить никто, кроме как самой Натальи Юрьевны или старшего лаборанта кафедры. Однажды она заметила, как сидящий по соседству со мной Костя Белоусов заснул, но при этом он продолжал активно вращать столик микроскопа, уткнувшись правым глазом в окуляр. Со стороны неопытному человеку могло бы показаться, что студент с интересом изучает шлиф, но не такова Бардина. Заметив недоброе, она подкралась к рубильнику и выключила его. Все оторвались от своих микроскопов и стали проверять осветительные трансформаторы, и только Костик продолжал, как ни в чем не бывало, вращать свой микроскоп…
– Итак, на прошлом занятии мы научились определять оливин, и те, кто не смог найти нужный разрез, продолжают его искать, наши же передовики переходят к изучению ромбических пироксенов…
Наталья Юрьевна, словно квочка, бегает от одного студента к другому. Создается впечатление, что она знает наизусть не только все шлифы, которые раздала студентам, но и все зёрна минералов в них. К концу занятия большинство из нас находит зёрна оливина с подходящими для диагностики разрезами и постепенно переходят к ромбическим пироксенам. И только Константина, памятуя его сон за столиком микроскопа, Бардина заставляет искать ещё дополнительные разрезы.
Переход к новым шлифам – это уже маленькая победа. Те, кто убедили Бардину в том, что хорошо усвоил минералы ультраосновных и основных пород, получают новый шлиф для изучения. Это тоже своего рода ритуал, сродни переходу на новый уровень в современной компьютерной игре. Наталья Юрьевна прекрасно помнила всех передовиков и отстающих, помнила, кому какой шлиф дала. Следующий уровень – это кислые горные породы – граниты, гранодиориты и прочие. Ступенька выше – вулканические породы, еще выше – метаморфические. Лишь после того, как студент добирался до последнего уровня, и сдавал контрольный шлиф, о чем речь еще будет идти ниже, следовал допуск к экзаменам. Само собой, этот допуск получали не все. Кто-то продолжал возиться со шлифами, когда во всю уже шла сдача экзаменов, у кого-то повисал долг на целый семестр, а это в те времена означало лишение стипендии. 40 рублей в месяц, которые получали тогда студенты, отнюдь были не лишние, учитывая, что на 50- 60 копеек можно было пообедать в столовой. Но даже если вы прошли все уровни и сдали экзамен профессорам Владимиру Ивановичу Чернову или Ирине Фёдоровне Трусовой, то это отнюдь не означает, что вы вырвались из цепких лап кафедры петрографии. В следующем семестре вас ждет «фёдоровский столик».
Более 100 лет тому назад известный русский кристаллограф Евграф Степанович Федоров, имя которого уже за один лишь вывод 230 пространственных групп, играющих в кристаллографии такую же роль, как Периодический закон в химии, навеки записано в скрижали науки, изобрел приспособление для изучения прозрачных шлифов, позволяющее наклонять их под различными углами. Мы не будем утомлять читателя особенностями этого агрегата, имеющего несколько осей вращения и напоминающего чем-то капсулу для испытаний космонавтов в сильно уменьшенном виде. Укажем лишь, что это приспособление широко используется геологами и минералогами всего мира для определения оптических констант, законов двойникования и иных величин.
Федоровский столик нашей группе тоже преподавала Бардина.  В первой половине занятия обычно следовало теоретическое введение с демонстрацией проволочных и деревянных моделей, что заставляло студентов напрягать ум: как будет выглядеть, к примеру, манебахский двойник микроклина в том или ином сечении?  Затем следовала практика.
- И само главное, когда приклеиваете шлиф глицерином к полусфере, смотрите, чтобы не было пу-зы-рей.
Произнося эту фразу, Наталья Юрьевна в упор смотрит на студента 3 курса Виктора Пузырей, у которого «хвост» по федоровскому методу тянется уже второй семестр и которому Бардина разрешила посещать занятия с нашей группой. Витя,  который имеет такую необычную фамилию, усиленно пытается выполнить процедуру приклейки шлифа, удаляя пузырьки воздуха между шлифом и стеклянной полусферой.
- Вы слышите, пу-зы-рей.
Мы в кулак хихикаем, а Наталья Юрьевна, похоже, не поняв игры слов, объявляет, чем мы будем заниматься сегодня. Чтобы не дать нам расслабиться, в конце каждого занятия следует что-то наподобие маленького зачета, состоящего в выполнении контрольных определений, к примеру, закона двойникования полевых шпатов, или определение номера плагиоклаза. Само собой, не сдавшие зачет, приходят на дополнительные занятия, которые, как у Вити Пузырея, могут растянуться на один или два семестра. В какой-то момент Бардина вдруг вытягивается в стойку и смотрит внимательно на микроскоп, за которым сидит Боря Шапиро.
– Шапиро, можете выключать осветитель и уходить. Вы сдвинули шлиф рукой и все ваши координаты «уплыли». До конца занятия осталось 15 минут и вы уже не успеете определить по новой «максимальную темноту». О назначении дополнительного занятия я сообщу в пятницу.
Есть такое понятие в «федоровском методе» как «максимальная темнота». Так вот Бардиной на нахождение ее требовалось всего несколько минут, и я с восхищением смотрел на то, как она профессионально быстрыми движениями, вращая столик и быстро наклоняя поочередно шлиф вокруг осей столика, за считаные секунды находила «темноту».
Вслед за Борей аудиторию покидает Витя Пузырей, который тоже сдвинул шлиф рукой, и этот момент не ускользнул от зоркого взгляда Натальи Юрьевны.   
Мы осознаем, что подобная участь может постигнуть каждого и все инстинктивно потянулись проверить, хорошо ли закреплены винты на полусферах.
Теперь становится понятным, что единственный способ выйти на последний уровень – это упорно заниматься, заниматься и заниматься. И если вы, уважаемый читатель, вдруг подумали о возможности задобрить преподавателей (что, впрочем, имело место и в те времена), то в отношении кафедры петрографии можно было выкинуть эти мысли из головы. Я не представляю себе, если бы, к примеру, в зачетке, на экзамене у Владимира Ивановича Чернова, оказалась бы синенькая «пятерка» (имеется ввиду, конечно, Казначейский билет Госбанка СССР). В лучшем случае, Владимир Иванович при всей аудитории вернул бы ее хозяину со словами: «Молодой человек, Вы совершенно напрасно разбрасываетесь такими деньгами». Ирина Федоровна Трусова, наверное, рассмеялась бы неслышно, тряся своими колоритными подбородками, а потом бы сказала сквозь смех: «Встретимся, с вами осенью, ха-ха-ха, после Крымской практики, ха-ха-ха, на которую вы конечно же не поедете, ха-ха-ха-ха».
Но, признаюсь, что два раза мне удалось обойти ловушки, расставленные системой кафедры на моем пути. Обойти в хорошем смысле слова. Я не занимался списыванием и изготовлением шпаргалок. Все это было бессмысленно, поскольку помимо знания нужно было еще и понимание. Но кафедра – это своего рода маленькое государство со своей системой, демократичной или репрессивной. И так сложилось, что у каждого своя философия жизни в государстве – это принятие или непринятие его законов и правил, со всеми вытекающими последствиями. Впрочем, я  отвлекся.

2.
Случай первый. Двадцать семь лет – достаточный срок, после которого тайны можно обнародовать. В самом начале повествования я упомянул, что для того чтобы выйти на последний уровень «игры», именуемой «Петрография магматических и метаморфических горных пород», требуется сдать контрольный шлиф, который выдается студенту в середине семестра. В нём нужно детально описать все минералы, их срастания и количественные отношения, сделать зарисовки и, в конечном счете, назвать горную породу. Шлиф хранится у лаборанта кафедры, а вы его под роспись берете для занятий. На кафедре была специальная аудитория, в которой студенты занимались самостоятельно. Там стояло десятка два стареньких микроскопов МП-2. Теперь можно представить, что эта аудитория с утра и до позднего вечера кишела студентами: два семестра курса петрографии, «федоровский столик», дипломники, вечерники. Пик штурма петрографической лаборатории приходился, само собой разумеется, на декабрь и май. Чтобы как-то упорядочить наплыв студентов, вводился график посещения, по которому приоритет отдавался той группе, которая была записана. Но все это было крайне неудобно. Представьте себе, что каждый раз нужно садиться за микроскоп, который уже до этого покрутили чьи-то нерадивые руки, настроить, отцентрировать объективы. А в следующий раз он уже будет занят кем-нибудь другим,  и, конечно же настроен под чужой глаз.
И вот, сидя вечером в студенческом общежитии за кружкой чая, мы разговорились о преподавателях кафедры петрографии с моим соседом по комнате – дипломником Серегой Агановым (царство ему небесное, спустя три года после этого разговора утонул в арыке чуть ли не в самой середине города Ташкента). Я посетовал ему на проблемы, связанные с контрольным шлифом.
– Так ты возьми шлиф и в общаге его описывай, я вон у ребят своих знакомых попрошу микроскоп – и все дела…
– То есть как это – возьми? Он же под роспись в лаборантской берётся и под роспись сдаётся в конце занятий.
– Да я тебе другой, свой какой-нибудь шлиф дам. Ты контрольный шлиф возьмешь, а сдашь этот.
– Все равно не понял. Подожди, так там же номер стоит…
– Какие проблемы – берешь тушь и подписываешь этот номер на моем шлифе и его сдаешь.
– А вдруг Бардина его посмотреть захочет?
– Да пойми, пока ты работу на проверку ей не сдал, этот шлиф ей – до лампочки. Ты посмотри, сколько народа у нее занимается.
Я задумался. Вообще-то, перспектива была неплохая. Вместо того, чтобы сидеть в аудитории, и лихорадочно описывать минералы шлифа, зная, что за спиной у тебя еще стоят желающие – сидишь дома за кружкой чая и спокойно смотришь шлиф. Но все равно как-то не верилось.
– Помнишь номер свой?
– Помню, конечно, «1108 Н.Ю.».
Серега достал тушь, перо и вполне правдоподобно подписал шлиф.
– У нас тоже Бардина «петрушку» вела, – пояснил он. Так на студенческом жаргоне именовалась «петрография».
На следующий день я взял свой шлиф в лаборантской, посидел для приличия полчаса за микроскопом и вернул заранее приготовленный шлиф с надписью «1108 Н.Ю.», а свой забрал. Теперь мечты воплотились в реальность. Я сидел за кружкой чая в своей общежитской комнате и описывал шлиф  на зависть однокурсникам, которым приходилось заранее записываться на микроскоп. Однажды, когда прошло уже недели три, Наталья Юрьевна напомнила, что расслабляться не следует и что кафедра петрографии в ее лице неусыпно следит за работой каждого студента:
– Карпович, а что это вы контрольный шлиф почти не смотрите? Учтите, скоро конец семестра и вы просто не успеете.
Я вздрогнул. «Так, – думаю про себя, – нужно быть аккуратнее. Значит, Бардина просматривает отметки в лаборантском журнале. Хорошо, что она не догадалась шлиф посмотреть, а то пришла бы в недоумение при виде метасоматитов Алмалыкского месторождения, по которому защищался Серёга». На следующий день, от греха подальше, я вернул шлиф обратно в лаборантскую, поскольку его уже практически весь описал, а Серегин шлиф забрал. Бардина так ничего и не заметила.

3.
Случай второй. Петрография у нас продолжалась два семестра. Во втором семестре был тоже контрольный шлиф, но описать его нужно было уже на занятии. В шлифе была вулканическая порода,
По каким-то причинам я не успел сдать шлиф со своей группой и мне пришлось приходить на занятие к «вечерникам». За окном стоял теплый апрельский вечер, зажглись уже рубиновые звезды на кремлевских башнях, которые были хорошо видны из окна аудитории. Хотелось туда, на московские улицы, в прозрачный, словно акварелью выписанный вечер, наполненный головокружительным воздухом, который бывает только весной. А я все никак не мог улучить момент, чтобы поймать Бардину, которая бегала от одного студента к другому. Мне нужно было показать ей двойниковый сросток плагиоклаза с наибольшим углом погасания в поляризованном свете. Я не буду вдаваться в теоретическое описание этой процедуры, скажу лишь, что по величине наибольшего угла погасания можно сделать вывод о составе минерала, а следовательно,  дать название породе. Для того, чтобы убедиться, что студент правильно понимает то, что описывает, Наталья Юрьевна требовала, чтобы ключевые зерна минералов были ей показаны. Наконец она подбежала ко мне,  посмотрела зерно. Подвигала шлиф, вращая столик.
–  Хорошо, Карпович, найдите ещё зерно с таким же углом.
Бардина требовала это для закрепления материала. И умчалась на зов помощи к очередному студенту. Я нашел пару зерен, но углы погасания у них были чуть меньше, а мне нужен был максимальный. На всякий случай я подозвал Наталью Юрьевну, но она, мельком взглянув на зёрна, бросила мне на ходу: «Ищите с ещё б;льшим углом». При обилии двойников в шлифе, зёрен с б;льшим углом погасания не находилось. Может, это провокация, но Бардина шутить не любит. Мы слышали много историй про Ирину Фёдоровну Трусову, которая особенно любила задавать студентам поиск отсутствующих в шлифе минералов, что ее очень веселило. Но не такова была Бардина. Я вдруг в какой-то момент заснул. И снился мне сон, что будто бы я – полевой шпат, и нахожусь в шлифе, а нерадивый студент вращает меня на фёдоровском столике, и я там чувствую себя, словно космонавт в испытательной капсуле. А студент никак не может найти максимальную темноту. При этом точно известно, что если студент не находит темноту в ближайшие две минуты, то он не едет на Крымскую практику.
– Карпович, ну что там у Вас, нашли? – окрик Бардиной вернул меня опять к реальности. В поле зрения опять оказалось то первое зерно, которое Бардина уже видела. И тут идея осенила меня. Я развернул это же самое зерно на 180 градусов и подозвал Бардину, а ну как не заметит.
– Вот, Наталья Юрьевна, нашел.
Та покрутила столик, на секунду её, похоже, взяло сомнение, но потом оно рассеялось.
– Давайте зачетку, Карпович.

4.   
Давно уже в старинном здании на Моховой нет Геологоразведочного института. Он много лет назад переехал в новое здание на юго-западе столицы, не светятся до глубокой ночи окна кафедры петрографии, нет студенческих толп, которые оккупируют все окрестные столовые. Остались лишь два старинных музея на первом этаже – Геологический и Минералогический. Проходя как-то в начале 90-х годов по Моховой, я решил завернуть в свой институт. Охранник сперва не хотел меня пускать, но за несколько цветных бумажек, которые быстро обесценивались в те времена, путь в бывшую Alma mater был открыт.
Я поднялся на второй этаж. Вот они, владения кафедры петрографии. Когда-то здесь кипели нешуточные страсти, студенты осаждали учебный кабинет, а вот здесь восседала Ирина Фёдоровна, властно и с огромным удовлетворением наблюдая за своими подопечными студентами, смеялась, черкая студенческие дипломы красной ручкой и тряся своими колоритными подбородками.
А вот и лаборатория, где проводила с нами занятия Наталья Юрьевна. Комната пустая, всю мебель и оборудование еще несколько лет назад перевезли в новое здание. И лишь черный рубильник старого образца на стене, являвшийся многие годы неким знаком власти и дисциплины, до которого еще не дошли руки работяг, ремонтирующих здание, тот самый, самостоятельное включение которого считалось чуть ли не святотатством, теперь одиноко висел на стене, являя собою забытый символ ушедшей эпохи.
Под ногой вдруг что-то хрустнуло. Я нагнулся и поднял шлиф. На шлифе, к моему удивлению, значился номер «1108 Н.Ю».  Нет-нет, не подумайте, это не литературный прием. Действительно, это был мой шлиф.  В углу я увидел потом коробочку с россыпью других шлифов. Видимо она случайно была забыта при переезде.
Давно уже ушли из жизни и Владимир Иванович Чернов, и Ирина Фёдоровна Трусова. О тех временах напоминают  лишь зачитанные до дыр учебник и пособия по петрографии, авторами которых они и являлись, да шлиф под номером «1108 Н.Ю.», который вместе с другими шлифами и теперь хранится у меня в специальной коробке.
март 2012-январь 2013 г.
Москва