Ведьмины дети. Гл. 5. У кошки боли, у собаки боли

=================================Вина
Женька не помнила, как попрощалась с хирургом, как совала ему в руки принесённую с собой бутылку дорогого коньяка, а он совал её обратно в Женькину сумку. Ослепшая, оглушённая горем, она пришла в себя только дома. Олька давно спала, сладко посапывая в темноте их крошечной «выгородки», а Женька всё сидела у стола, опустив голову на сложенные руки, и отчаянно пыталась найти выход из случившегося с девочкой несчастья. Но выхода не было. Если даже военный хирург, светило, сказал – «К сожалению, уже никак».

Одного не могла понять Женька: она никогда не роняла ребёнка. Но тогда – кто? И как ножом резануло – Антонида. В первый же выходной она сорвалась в Деулино, к матери. Рентгеновский снимок с заключением врача взяла с собой. Припёртая Женькой к стене, мать созналась в содеянном…
Олька была тогда совсем маленькая, не ходила ещё. Антонида с утра выставляла коляску с ребёнком во двор, закрывала кисеёй от мух и уходила в огород. Завернутая в пуховый платок и одеяльце из овечьей шерсти, Олька крепко спала на свежем воздухе, и обычно не просыпалась.

Тоня прислушалась – со двора  доносился отчаянный плач. Бросив тяпку и на бегу обтирая о фартук испачканные землёй руки, Тоня опрометью кинулась во двор. Маленькая Олька, пытаясь самостоятельно выбраться из коляски, упала в траву – и теперь разрывалась от плача.
- Ну, чего митингуешь-то? Бабаня уже пришла, сейчас тебя возьмёт… Испугалась? – ласково ворковала Антонида, гладя девочку по головке, по плечам, по спинке. Олька не умолкала, орала как резаная. Осмотрев и ощупав внучку, Тоня с облегчением выдохнула – руки-ноги целы, глазки моргают, личико чистенькое, нигде ни царапинки, только  на спинке  ссадина. Слава тебе, Господи, обошлось, удачно упала, а могла бы…

Тоня укачивала девочку, ласково её поглаживая и бормоча приговорку: «У кошки боли, у собачки боли, а у Ольки не боли, у Олюшки заживи! У волка боли, у медведя боли, а у Ольки заживи, у Олюшки не боли…» Антонида успокоенно бормотала и всё гладила Ольку по спинке, а девочка плакала и плакала, не замолкая.
И Антонида прибегла к последнему средству: вскипятила молоко, бросив туда горсть макового семени. Остудила настой и дала ребёнку.

Напившись макового молока, Олька наконец замолчала и уснула. А проснувшись, снова заплакала. Тоня поила её маковым молоком две недели, и девочка всё время спала, просыпаясь только для того, чтобы поесть - то есть попить макового молока, которым её "лечила" бабушка. А после уже не плакала, только хныкала, когда было неудобно лежать, и Тоня подкладывала ей под спинку свёрнутый вчетверо пуховый платок.

- Можа сучок какой в траве, можа ветка,  она на него спиной-то и упала, трава-то густая, не видать в траве-то, - скороговоркой бормотала мать, отводя глаза.
И Женька поняла – знала. Видела и молчала. Но прошлого уже не исправить. Олька ходила в школу в надетом под платье корсете. Женька сама надевала на дочку корсет, туго затягивая шнуровку, смеялась: «Ты у меня как барышня-гимназистка, они все в корсетах ходили. Зато фигура хорошая, красивая будет, с корсетом-то». Олька согласно кивала: в корсете спина почти не болела.

==============================Кусочки мозаики
Вспомнив о корсете, Рита ужаснулась: выходило, что Женька права. За материну безбедную жизнь расплачивалась Женька, а после и Олька. Чужая кровь… Кровь за кровь, жизнь за жизнь… Но ведьм и колдунов не существует, это народный фольклор. Сказки. Или не сказки?

Рита припомнила, что в бабушки Тониной избе висела старая, потемневшая от времени иконка. Перед иконкой всегда горела лампадка – ярким язычком огня. Разве ведьма повесит икону в своей избе, разве станет подливать в лампадку масло, следя, чтобы она не гасла? (Повесит, конечно! И лампадку зажжет, чтобы соседям глаза отвести, если заглянут). А вот чтобы Антонида молилась или хоть раз перекрестилась на икону – такого Рита не видела.
Рита даже думала, что бабушка Тоня не верит в бога. Зачем тогда икону повесила?

В один из своих приездов в Деулино она спросила об этом Тоню, и та ответила беззаботно: «А пущай висит, как у всех. Она тебе что, не нравится? Али мешает?
- Не мешает… нравится, - испуганно ответила неверующая Рита.
- Вижу, что не нравится. И что мешает, - улыбнулась бабушка Тоня, не рассердилась даже на Риту. – А ты на неё не гляди! Не гляди, милок. Висит - и пущай висит. Иди вон в сад, смородины собери. Все вы нехристями растёте, молодые…

Верила ли бабушка Тоня в бога? Что-то непохоже, иначе бы оскорбилась за икону, которая Рите и вправду не нравилась, отругала бы. Но… не обиделась.
И если… Тогда всё сходится, кусочки мозаики встают на свои места. Женька вовсе не сумасшедшая. Но что же со всем этим делать? Что же делать? Может, ей не ездить больше к матери? Но бабушка Тоня уже старая, не справляется одна с хозяйством, ей надо помогать. Как же Женьке не ездить…

==========================Колючие слова
Женька звала мать к себе – квартира большая, места хватит. Тяжело ведь одной зиму зимовать, снега наметёт – не разгребёшь, до колодца как дойдёшь? – толковала Женька матери. – Пожила бы у меня зиму, а весной домой…

Антонида неизменно отказывалась:
- Уж как-нибудь проживу, зимовать мне не впервой. В своём доме (здесь она обиженно поджимала губы) А на чужих хлебах – не хочу. Приживалкой не буду.
- Мама! Что ты говоришь-то! Это на каких-таких чужих хлебах? – обижалась в свою очередь Женя. – Я тебе чужая, выходит? – И успокоившись, загибала пальцы, считая:
- У Гальки народу многонько, тесно тебе там будет. Колька с женой живёт, да родители её.  А у меня ты бы в комнате своей жила, в отдельной. А мы с Олькой в другой, у меня изолированные, - похвасталась Женька. – Пожила б хоть зиму, а?
- А о скотине ты подумала? Скотина, сталыть, одна зимовать будет? Али надумала продать? Тогда и дом продавайте,  а мать на погост снесите, - злилась на дочь Антонида. – Комната у неё… У меня изба, просторная, светлая, вся – моя. Зачем мне твоя комната, сама в ней живи!
- Далась тебе эта скотина, давно бы продала, тяжело тебе с ней, я же вижу! – не унималась Женька. – Для Гальки с Колькой стараешься? Пусть на рынке покупают – и творог, и масло, и яйца. Привыкли на готовеньком всю жизнь, – распалялась Женька. – А как работать – их нет!
- Ты Гальку-то не трожь! Не твоего ума дело, - осаживала её Антонида. – Откуль у их деньги возьмутся, с рынка брать? У их своё есть, домашнее, у их мать есть!

Колючими злыми словами Антонида словно отделяла Женьку от младших детей, отгораживала, отодвигала… Женьке было обидно: она одна матери помогает, одна о ней заботится, а мать её отталкивает. Не любит. Гальку с Колькой любит, а её – нет! И Ольку её на всю жизнь калекой сделала.

========================Ничего не болит
«Спину-то врачи не могут вылечить, так и ходит в корсете. Зимой-то ничего, а летом жарко под ним, а снять нельзя – больно!» – Из тёткиных глаз горошинами сыпались слёзы, так жалела она  дочь. Но Рита ей не верила.

Ей слишком хорошо помнилось, как  Женя с маленькой Олькой приезжала к ним за продуктами По магазинам ходили вчетвером: Ритина мама, Рита, Женька и семилетняя Олька. Колбасу продавали по одному килограмму в руки (они брали четыре), сливочное масло и конфеты  «отпускались» строго по норме. Так же было со всем остальным.
- Оставь ты её дома, неужели не жалко по магазинам ребёнка такать, по очередям, - просила Вера Сергеевна. Но жадная Женька упрямо таскала за собой девочку, не желая терять положенные на неё килограммы, граммы, пачки и пакеты. Они обходили все магазины в округе, и в каждом им приходилось стоять в длинной очереди.
- Ма-ааа, пойдём отсюда,  не будем здесь стоять, я устала, - ныла Олька, и у Риты сжималось сердце – в самом деле устала, она же маленькая совсем. Они все уставали за «магазинные» дни неимоверно. А тут – ребёнок…
- Устала, так иди, на улице стой. Рита, вы постойте там пока, - решала проблему Женька. – Как очередь подойдёт, я крикну.

Рита с Олькой выходили на улицу и стояли, стояли, стояли… «Давай во что-нибудь поиграем?» - предлагала Рита, но Олька мотала головой: « Не хочу. Я домой хочу». Рита пробовала увещевать девочку:
- Что ты всё капризничаешь, ты большая уже и должна понимать: маме одной столько не дадут, а ей надо много всего купить, у вас же там ничего нет. А мама тебе купит колбаски, конфет московских шоколадных… Неужели не можешь немножко потерпеть?
- Не могу! Я уже давно терплю, мне спину больно, - хныкала Олька. Рита гладила её по светлой чёлке, слегка прижимала пальцем нос и говорила «дзинь-дзинь, трамвайчик отправляется!» Поправляла воротник пальтишка, по-новому завязывала сзади шарфик. Но от Ритиной нежной ласки Олька начинала плакать уже по-настоящему, и  Рита с тревогой всматривалась в налитые слезами глаза своей троюродной сестры.

- А мама знает, что тебе больно? Давай ей скажем, и она не будет тебя брать, дома посидишь… ты не боишься одна дома? (Олька мотает головой: «Не боюсь, меня мама часто одну оставляет, я большая уже»). Ну, значит, останешься дома, я тебе карандаши дам, краски… А мы втроём всё купим и придём. А ты пока будешь рисовать. А ещё у меня книжки есть с картинками, и куклы есть, на антресоли, мы их с тобой достанем, и ты с ними познакомишься.

- Она знает, - перебила Риту Олька, которой, похоже, было уже не до кукол и не до книжек с картинками. – Она говорит, ничего с тобой не сделается, не умрёшь, зато всё купим, на четверых больше дадут.

Рита ненавидела Женьку. Олька страдала, а Женька называла это капризами и притворством. Дети всегда капризничают, кому понравится стоять весь день в очередях.
- Да ничего у неё не болит! Она в корсете, в нём не больно. Она притворяется, хочет, чтобы ты её пожалела и домой с ней пошла играть. А ты и поверила!

Рита не верила Женьке, а Ольке верила, и старалась компенсировать девочке изматывающие «магазинные» дни: угощала её орехами в белой сладкой глазури ( Рита варила их в сахаре, добавляя в сироп немного сливок), покупала игрушки, придумывала игры. На выдумки она была неистощима.

Перевёрнутые стулья превращались в корабли, ковёр – в Саргассово море, а Рита с Олькой изображали оставшихся в живых пассажиров (игра, как вы уже догадались, называлась «Остров погибших кораблей»).
И много других чудесных игр придумывала Рита. Олька звонко смеялась, и у неё ничего не болело. Довольная собой, Женька скармливала дочке колбасу и апельсины, которые девочка обожала. – «Ешь больше, мамке легче везти будет, - предлагала Женька. И Олька, перемазанная апельсиновым сладким соком, держа в каждой руке по бутерброду с колбасой, отвечала с набитым ртом: «Не-ее, я вот это съем и больше не буду, в меня больше не лезет» - и в доказательство выпячивала раздувшийся от колбасы и апельсинов живот…

Рита радовалась Олькиному счастью, Олькиной детской радости, и мысленно просила бога: «Оставь ты её, пусть у неё будет всё хорошо. Ей достаточно выпало бед, ей уже хватит!»

Но настоящая беда ждала Ольку впереди.

Продолжение http://www.proza.ru/2015/10/28/1665