Люблю я макароны...

Впервые песню с такими словами исполнил у нас Эмиль Горовец, который позднее эмигрировал на Запад. Затем в телепрограмме «Старые песни о главном-2» её повторил Андрей Макаревич, который, как можно догадаться по его нынешнему поведению, тоже готовится перебежать. Можно предположить, что за рубежом макароны вкуснее.
Правда, если точно перевести итальянскую песню «Viva La Pappa», лежащую в основе нашей, то вообще-то в ней поётся о помидорах. Но логика нашего переводчика (а это известный бард Юлий Ким!) совершенно безупречна: на мелодию итальянцев, которых французы (да и другие!) зовут «макаронниками», лучше всё-таки петь про такое чисто итальянское изобретение как макароны! Тем более что помидоры в итальянской упаковке невольно вызывают ассоциацию с отрицательным героем из итальянской сказки о Чиполлино - Синьором Помидором.
Всё это я говорю к тому, что слово «макароны», сказанное в данной пьесе, должно привести нас, если уж не к самой Италии, где Суворов будет лишь четыре года спустя, то хотя бы к итальянцам. А поскольку Суворов говорит о макаронах на станции по дороге в Петербург, то мы и выстроим слова-сигналы «макароны», «станция», «дорога» и «Петербург» в один ряд. Но при этом учтём, что дороги, ведущие в столицу, обычно не маленькие и что большая проезжая дорога ранее называлась «трактом». Ну, а что находилось на трактах в пушкинские времена? Правильно: трактиры!
И, конечно же, оценив весь смысловой ряд, мы обязательно попадём в известный на «государевой дороге», соединяющей Москву с Петербургом, тверской трактир итальянца Гальяни! Да-да, трактир Паоло (по-русски Павла Дементьевича) Гальяни известен своими макаронами, как в старые времена, так и теперь. И я смело пишу «известен» и «теперь», поскольку в данный момент передо мной лежит рекламный проспект торгового центра «Зельгрос» в Ростове-на-Дону, где в разделе «Бакалея» на самом первом месте стоят «Макароны Гальяни». И именно о Гальяни Пушкин упоминает в 1826-м году в первых же строчках стихотворного «Письма к Соболевскому»: У Гальяни иль Кольони Закажи себе в Твери С пармазаном макарони, Да яичницу свари.
Думаю, что Соболевский, зная, что плохое Пушкин не посоветует, указанные макароны попробовал и при этом никаких вопросов задавать не стал. В отличие же от него у нас возникает вопрос: а распространяется ли известность макарон Гальяни на суворовское время, а точнее - на осень 1795-го года? Ответ таков: нет, не распространяется, поскольку Гальяни лишь в 1799-м году приехал из Италии и стал в Твери строить будущую гостиницу. В основном же («в основном» потому, что позднее Гальяни сделал к главному зданию разные пристройки) закончено строительство было к 1803-1805г.г., т.е. ко времени, когда Суворов уже умер.
А теперь спросим по-другому: ну, причём же тут «французские макароны», если это итальянское блюдо делал итальянец, переселившийся в Россию? Ответ таков: да, делал, пока не умер. А вот после его смерти в 1831-м году хозяйничать в трактире стала его вдова Шарлотта, чьё французское имя и заставляет нас подозревать в ней ту, которая и могла делать «французские макароны». Уточню, что слово «французские» здесь опирается прежде всего на непосредственного производителя товара, что бывает довольно часто и в наше время. Так, например, всем известно, что коньяк был назван по имени французского города, но при этом словосочетание «армянский коньяк» никого не смущает, т.к. производят этот напиток армяне. Так же как не удивляет и производимое у нас «Российское (ранее «Советское») шампанское», хотя Шампань – это провинция Франции, где шампанское и было изобретено. И поэтому макароны, произведённые француженкой Шарлоттой Гальяни, вполне возможно назвать «французскими».
Однако по поводу «француженки Шарлотты» могут быть возражения, из-за чего я и остановлюсь на её имени подробней. И при этом сразу же (и весьма категорично!) заявлю, что у меня нет никаких сомнений в том, что вдова Гальяни не была итальянкой! Почему? Да потому, что в Италии и в других странах, где население говорит по-итальянски, французское имя Шарлотта всегда преобразуется в Карлотту или Карлу. Так, например, если бы известный ныне прокурор Карла дель Понте родилась не в той части Швейцарии, где говорят по-итальянски, то она была бы названа Шарлоттой. Как и все француженки. Однако беда для исследователей (и для нас, конечно) в том, что французское имя «Шарлотта» ещё с XVII века стало очень популярным в Западной Европе, поскольку соседние с Францией Англия и Германия восприняли это имя без особых изменений. Отсюда и англичанка Шарлотта Бронте, написавшая роман «Джен Эйр», и немка Шарлотта фон-Кальб, подруга Шиллера, и др. Хотя наиболее «легитимно», на мой взгляд, этим именем названа природная (и какая горячая!) француженка Шарлотта Корде, убившая Марата.
Любопытно, что в отличие от женского имени «Шарлотта» его мужской вариант «Шарль» (вспомним Шарля де Голля, Шарля Азнавура и других) за пределы Франции так и не распространился, преобразовавшись за рубежом в Карла, Чарльза и т.д. А поскольку имя «Шарлотта» было распространено в Германии и Англии, то мы, к сожалению, не можем полностью закрыть вопрос о национальности вдовы П.Д.Гальяни, что вовсе не является причиной для отказа от нашей версии, что она француженка. Тем более, что Пушкин, прекрасно знавший французский язык и имевший с лицейских времён кличку «Француз», около тридцати раз проезжал через Тверь, а потому имел большие возможности для установления подлинной национальности Шарлотты Ивановны. Кроме того, она была его ровесницей, а с одногодками, как известно, общаться легче.
Думаю, что в теме «Пушкин и Гальяни» любопытно и следующее. «Помимо фирменного итальянского блюда Пушкина в Твери угощали и его любимым французским вином бордо, причем совершенно бесплатно. О пристрастиях поэта Гальяни узнал заранее и, как говорят, специально выписал дорогой напиток из Петербурга. Надо сказать, что у самого Гальяни выбор вин был очень хорошим. Когда проводили реконструкцию соседнего здания, обнаружили большие погреба, очень похожие на винные» (1).
Однако я предвижу недоумённый вопрос: ведь если известность макарон Гальяни не распространяется на суворовское время, то зачем же всё это нужно? Отвечаю: именно «французские макароны» в устах Суворова, который
1. к осени 1795-го года никогда во Франции не был;
2. попробовать первые отечественные макароны, которые стали изготавливать на макаронной фабрике в Одессе лишь в 1797-м году, не мог;
3. блюда из-за рубежа не выписывал;
4. особыми кулинарными изысками не увлекался и обычно довольствовался простой солдатской пищей, в связи с чем его биографы и пишут следующее: «солдатский образ жизни привился к нему настолько, что он не изменял ему даже будучи фельдмаршалом, генералиссимусом и кавалером всех высших орденов - по-прежнему любимым питьем ему служил солдатский квас, лучшим обедом - щи и каша, а самым покойным ложем - простая солома» (2);
и заставляют нас задуматься о скрытой в пьесе хронологии, намекающей на 1831-1835г.г., где 1831-й год – время начала изготовления макарон Шарлоттой Гальяни, а 1835-й - время написания пьесы «Суворов».
И сразу же проверим нашу догадку о смещении хронологии в подтексте по очередной намеренной ошибке, поскольку в данной пьесе Суворов входит на почтовую станцию «в солдатской шинели» (3). Но ведь такого не может быть, поскольку впервые солдатская шинель в русской армии была введена лишь в 1797 году (указ был в самом конце 1796г.), т.е. через два года после времени действия пьесы «Суворов»! До этого же в русской армии использовалась епанча. Правда, в 1798 году сумбурный и непредсказуемый Павел I шинели отменил, и только с 1802 года указом Александра I шинель была закреплена в гардеробе русского солдата уже навсегда.
И поэтому, видя Дубровского, входящего в дом станционного смотрителя Сидорыча в «военной шинели» (а это перекличка с «солдатской шинелью» Суворова, входящего в дом смотрителя Ивана Ивановича!!), мы нисколько не удивляемся, т.к. время действия этой сцены в повести Пушкина приходится за 1818-й год, что прекрасно видно из того, что на указ этого года и ссылается суд в своём определении по делу отца Дубровского. Однако глядя на неуместную шинель Суворова, мы вновь видим намёк на сдвиг времени в той скрытой хронологии, которая имеется в данной пьесе.
Некоторые странности мы наблюдаем и в возрасте главного героя. Известно, что родился Суворов в 1730-м году, хотя некоторые историки довольно рьяно указывают и на год 1729-й. Однако в любом случае Суворову в 1795-м году должно быть как минимум 65 лет. А в этом возрасте мужчины, как правило, уже совсем седые. Ну, а если кто этому не верит и вдруг начнёт приводить в пример весьма черноволосого (вероятно, из-за парика?) Иосифа Кобзона или других, ещё не поседевших, то пусть он тогда посмотрит на портреты Суворова в этом возрасте, где тот изображён седым, а отнюдь не «с проседью», как его описывают в данной пьесе (4). Ведь «проседь» - это, по Далю, «небольшая седина, примесь белых, седых волос». А какая уж тут «примесь», если все волосы седые?
И далеко не фигурой речи являются слова Суворова о своей седине из его письма к французскому генералиссимусу де Шаретту (было напечатано во многих зарубежных газетах): «Герой Вандеи! …. Лети на брань, устремись на врага, рази, и победа последует стопам твоим! Таковы суть желания воина, который, поседев на полях чести, всегда зрел победу…» (5). Подписав это послание, «поседевший» Суворов указал и его дату: «Октября 1 дня 1795 года». Дата эта нам важна, т.к. непосредственно предшествует поездке Суворова в Петербург осенью всё того же 1795-го года, а потому и максимально приближена ко времени действия пьесы о Суворове.
Однако неуместное слово «проседь» в данной пьесе сказано не напрасно, а для того, чтобы сначала направить нас к синхронно возникшей в «Капитанской дочке» проседи в бороде Пугачёва, которую Гринёв замечает, как вы можете догадаться, всё на том же постоялом дворе (6). Синхронно возникшая «проседь» Пугачёва, оставаясь для нас словом-сигналом, лишний раз подтверждает перекличку между ним и Суворовым из данной пьесы. Однако протягивая по этому слову ниточку дальше, мы, как и в случае с макаронами, которые привели нас к вдове Гальяни, плавно переходим на пару лет назад к человеку, у которого проседь была всё же не в бороде, а как и у Суворова из пьесы, в голове, и встреча с которым, как и встреча Гринёва с Пугачёвым, была и неожиданной, и странной.
Вот что об этом пишет Пушкин в своём дневнике от 24 ноября 1833г. после посещения им петербургского раута: «Странная встреча: ко мне подошёл мужчина лет 45 в усах и с проседью. Я узнал по лицу грека и принял его за одного из моих старых кишенёвских приятелей. Это был Суццо, бывший молдавский господарь. Он теперь посланником в Париже – не знаю ещё, зачем здесь. Он напомнил мне, что в 1821 году был я у него в Кишенёве вместе с Пестелем. Я рассказал ему, каким образом Пестель обманул его, и предал Этерию – представя её императору Александру отраслию карбонаризма. Суццо не мог скрыть ни своего удивления, ни досады, - тонкость фанариота была побеждена хитростью русского офицера! Это оскорбляло его самолюбие» (7).
А теперь разберёмся, кто такой Суццо? Это князь Михаил Георгиевич Суццо, бывший в 1819-1821г.г. господарём (правителем) Молдавии, а до своего наместничества в Молдавии - фанариот, вполне соответствующий значению этого слова в СЯП (Словаре языка Пушкина), т.е. «Богатый грек времён Турецкой империи, житель константинопольского предместья Фанары, исполнявший должность правительственного драгомана (переводчика) при переговорах с иностранцами». На момент встречи с Пушкиным Суццо был греческим (а не российским, как может кто-нибудь подумать!) посланником в Париже, который в сентябре приехал в Петербург в надежде вернуть должность господаря Молдавии.
В 1821г. Михаил Суццо поддержал Этерию, представлявшую из себя греческую национально-революционную организацию, руководившую восстанием против турок в Молдавии, Валахии и Морее, хотя непосредственным вождём этого восстания он, не будучи военным человеком и по другим причинам, так и не стал. Т.о. он косвенно (а именно лишь по близости к восставшим) может перекликаться с бунтовщиками типа Отрепьева, Пугачёва, а то и Дубровского. Тем более что Этерия из-за предвзятого и однобокого описания её в послании Пестеля императору стала считаться тем не национально-освободительным движением, а (слова царя!) «революционным духом, распространившимся в Европе». Или, по словам уже Пушкина, - «отраслию карбонаризма» (Карбонарии же - это члены тайной революционной организации, основанной в Италии в начале XIX в).
Задумаемся ещё раз над степенью близости Суццо к восставшим и при этом заметим очередную намеренную ошибку Пушкина, заключающуюся в его словах: «Пестель… предал Этерию». И действительно, причём же тут «предал Этерию», если Пестель никогда членом этой организации не был! Ну, прямо как в анекдоте: «Абрам, ты чего такой грустный? - Да, понимаешь, избрали меня секретарём парторганизации, но какая-то сволочь сообщила, что я беспартийный!»
А ведь не был Пестель членом Этерии не столько из-за того, что не грек, сколько из-за того, что она ему была не нужна. Ну, не нужна была ему греческая революция, если все его мысли были направлены на российскую революцию, в ходе которой намечались такие фундаментальные задачи как свержение самодержавия, уничтожение крепостного права, создание сильной парламентской республики (пусть даже и через военную диктатуру!) и многое другое. И в отличие от греческого восстания, в котором участвовал народ, Пестель, планируя своё восстание, возлагал все надежды на военный переворот. Что, кстати, впоследствии и дало Ленину возможность упрекнуть декабристов в том, что они «страшно далеки от народа». И всё это Пушкин к осени 1833-го года прекрасно знал.
Так в чём же тогда смысл его намеренной ошибки? Неужели он намекает на сближение Суццо и Пестеля, как заговорщиков, приближая последнего к Этерии, которая так близка Суццо? Или наоборот, упоминая о «карбонаризме», сближает греческое восстание с более поздним по времени восстанием декабристов? Понятно, что сугубо военный человек как Пестель вряд ли допускал активное участие в планируемом им восстании таких гражданских лиц, как Суццо. Но, несмотря ни на что, таковые штатские впоследствии оказались на Сенатской площади в лице Рылеева, Кюхельбекера и других.
Оставим пока вопрос о сближении восстаний открытым, хотя и отметим, что на момент приведённой выше дневниковой записи у Пушкина уже была готова к изданию «История Пугачёва», в которой им подробно исследовалось народное восстание. Кроме того, по поводу того, что Суццо не военный, мы припоминаем, что и Гришка Отрепьев, с которым потом Пугачёв сравнивал себя, изначально не был военачальником, а впоследствии возглавил мятежные войска. И, кроме того, вспоминаем, что есть такой совсем уж не военный пушкинский герой, с которым Суццо, как не странно, перекликается уже не столь косвенно, как с другими.
Кто это? Ну, конечно, Иван-дурак из «Конька»! Посмотрите-ка на дату пушкинской записи в дневнике - 24 ноября 1833г. А 20 ноября Пушкин прибыл в Петербург, тайно привёзя с собой написанного им в Болдине «Конька». А именно в этом «Коньке»:
1. Иван, как и Суццо, «посланник», т.к. в той редакции, которая была у Пушкина за четыре дня до встречи с Суццо, Царь-девица обращалась к Ивану: «Эй, посланник, подожди» (8). Ну, и, конечно, произнесла она это перед тем, как дать Ивану задание посетить небо. А под небом, как мы уже установили, в данной сказке подразумевается славный город Петербург (9).
2. Иван, как и Суццо, не живёт постоянно на «небе-Петербурге», и, как и Суццо, там проездом.
3. Иван, хоть и не князь, как Суццо, но даже и после правок не потерял прямое сравнение с князем (10). И, главное, что это сравнение появляется именно тогда, когда он «на небе очутился».
4. Иван, как и Суццо, гражданский человек, не участвовавший в боях. Однако после правок Иван получит сравнение «будто витязь знатный», что даёт нам направление к русским витязям-богатырям. Ну, а богатыри воины ещё те! Правда, Иван – это крестьянский сын, а потому среди богатырей нас в первую очередь и будет интересовать единственный из всех былинных богатырей крестьянский сын - Илья Муромец. Но это потом.
А пока обращаем внимание, что 45-летний Суццо близок по возрасту с Пугачёвым из «Капитанской дочки», который «был лет сорока». А также - на слова о «старом приятеле», поскольку и Пугачёв позднее назовёт Гринёва также: "Слушай, фельдмаршал! Мы с его благородием старые приятели; сядем-ка да поужинаем» (11). Кстати, и Суворов в пьесе называет смотрителя «приятелем» (12). Но самое главное для нас тут всё же не место встречи с Суццо (а Петербург – это, конечно, не почтовая станция или постоялый двор!), а её время, поскольку именно оно и припадает на период возможности отведать по дороге в Петербург «французские макароны», т.е. на 1831-1835г.г. Запомним это.
А теперь подойдём к версии меньшего возраста Суворова с другой стороны и спросим, а разве мог смотритель, видя перед собой солдата 65-66 лет, не удивиться? И действительно, Иван Иванович – солдат-отставник, находящийся на гражданской службе, должен бы знать царские указы. А если и не знал, то у него на почтовой станции всегда было много возможностей для общения с проезжающими военными (а «солдат» Суворов – тому пример!), от которых можно было узнать военные новости. А они таковы: срок военной службы для солдат и нижних чинов в 1793-м году был сокращён с пожизненного до 25-летнего (13), но при этом предельный возраст рекрутов в 35 лет был оставлен прежним. Так вот, если к этим 35-ти годам прибавить вновь установленный 25-летний срок службы, то и получится, что к 1795-му году служить-то все солдатики должны были только до 60 лет.
А потому, глядя на солдата в возрасте 65-66 лет, смотритель и должен был бы спросить: а почему же ты ещё на службе? Но не спросил! А почему? Да потому, что, как мы можем догадаться, он этот возраст в гостившем у него солдате не увидел!! Так же, как и не увидел в нём старика, поскольку ни разу так его не назвал. Хотя в отношении себя он слово «старик» употребил (14), а Суворов дважды его повторил (15). И, главное, себя самого при этом «стариком» не назвал! Но может быть и реальный Суворов так себя не называл? Ничего подобного! Он всегда спокойно относился к своему уже не малому возрасту, а когда в 1794-м году получил из Петербурга известие о присвоении ему звания фельдмаршала, то воскликнул: «Помилуй Бог матушку императрицу! Милостива она ко мне, старику». Повторю: «старику»!!
Смотрим дальше: староста, используя уменьшительно-ласкательную форму слова «дети», говорит смотрителю: «Чай, у Графа-то есть детки!» (16), а смотритель вместо того, чтобы сказать: «Да какие там детки, у него уже внуки должны быть»!», всего лишь говорит: «позабыл спросить…». Т.е. опять странность, заставляющая догадываться, что главному герою пьесы Суворову отнюдь не 65 лет, а меньше, да и «детки» у него должны быть не такие, как дочь настоящего Суворова – Наталья, которой осенью 1795 года шёл уже 21-й год. И при всём этом нам нужно не попасть в ловушку, когда о Суворове говорят: «Ну, ни дать ни взять Егор Матвеич, здешний староста» (17), т.е. как бы сравнивая Суворова со старостой, которому «Лет уж в семьдесят» (18). Но контекст пьесы чётко говорит нам не о сравнении в данном случае по возрасту, а о сравнении обоих героев лишь по степени их юмора и шутливости.
Итак, возраст Суворова вроде бы и не тот, что должен быть, да и время действия пьесы из-за упоминания им «французских макарон» загадочно смещается на 1831-1835г.г. Т.е. ко времени встречи Пушкина и Суццо. Кроме того, в 1795-й год помимо «французских макарон» не вписываются и другие слова Суворова о русских щах: «Персидский суп!.. Итальянская похлёбка!.. Турецкий соус!..» (19). Соус, кстати, как и макароны, тоже ложками для щей не едят. Да и вообще причём тут «турецкий соус», если Даль определяет его как слово французское, которое описывает нам «поливу, подливу к кушанью, жижу, под которою подается мясо, овощи и прочее»? Слова же «суп» и «похлёбка» хоть и близки к понятию «щи», но вот их эпитеты «персидский» и «итальянская» вызывают недоумённый вопрос: а откуда же Суворов мог знать «персидский суп», если он в Персии никогда не был, а Итальянский поход, когда он мог бы впервые попробовать «итальянскую похлёбку», у него будет лишь через четыре года?
Короче, главный герой пьесы продолжает говорить загадками, что вполне соответствует исторической действительности, поскольку и реальный Суворов частенько так говорил. И совсем не зря ещё в начале службы Суворова ротный командир писал о нём: «Товарищи его, которых он любит более других, сказывали мне, что от него никак не добиться толку, когда спрашивают его мнение о важных лицах или происшествиях. Он отвечает всегда шуткою, загадкою или каламбуром и, сказав «учись», прекращает разговор…» (20). Ну, что ж, придётся и нам учиться отгадывать загадки Суворова, правда, не реально-исторического, а из данной пьесы.
А, кстати, почему ершоведы не занимаются всеми загадками и ошибками, которые имеются в пьесе о Суворове? Да потому, что они этого не хотят, а, идя по пути наименьшего сопротивления, всегда готовы сказать: «Ну, что ошибки! Ведь Ершову-то на момент написания пьесы было всего двадцать лет! Молодо-зелено, отсюда и ошибки. Вон и Суворов-то, который в Сибири никогда не был, называет себя в пьесе чисто сибирским словом «загонщик» (21) лишь оттого, что Ершов - сибиряк. Стоит ли обращать на это внимание?» Стоит! Однако русскими, а не сибирскими, значениями слова «загонщик» мы сейчас заниматься не будем, поскольку это выходит за пределы темы «Пушкин и Ершов».
 
P.S. Кстати, слова о милости Екатерины II не следует считать выражением формальной вежливости, т.к. сказаны они были Суворовым от души. Он был искренне благодарен, что его заслуги за взятие Варшавы были должным образом вознаграждены, а то приподнятое настроение, с которым он ехал в Петербург в 1795г., прекрасно отражено в данной пьесе. Любопытно, что отношение Екатерины II и её сына Павла I к Суворову может и характеризовать их как правителей. Так, доброжелательность Екатерины высвечивает её мудрость и умение работать с людьми, а вот неровное и придирчивое отношение Павла – это проявление слабости. Признаюсь, что до того, как я занялся Суворовым, версия некоторых историков о том, что Екатерина II не допускала Павла на трон из-за желания править самой, мной допускалась. Однако Суворов, а точнее отношение к нему, оказались той лакмусовой бумажкой, по которой можно было понять царицу, не видевшую в своём сыне способностей для правления такой большой страной, как Россия. Ведь никто не знает своих детей лучше, чем родная мать! А потому Екатерина и не допускала Павла к трону, надеясь больше на внуков, чем на него.
Предчувствую, что некоторые (и в особенности польские националисты) могут возмущаться тем, что Суворов был награждён за битву, при которой погибло немало людей. Мой ответ таков: если бы Прагу и Варшаву брал не Суворов, а кто-нибудь другой, то жертв с обеих сторон было в разы больше! А кроме того о жертвах очень хорошо написал секретарь Суворова Е.Б.Фукс. Вот его рассказ. «Опять явилась в одном периодическом сочинении ругательная статья насчет фельдмаршала, по случаю взятия им Праги. Я не вытерпел, написал противу оной возражение, в котором старался доказать несправедливость пристрастных иностранных писателей, называющих его кровожадным... Эту бумагу прочитал я князю; он поблагодарил за мое, как он назвал, стряпчество и сказал: «Припиши то, что в Лафонтеновой басне сказано львице, оплакивавшей убитое свое дитя: Ма commere! Ceux que vous avez etrangles, n'avaient ils ni pere, ni mere? (Т.е.: «Кума! Разве те, которых ты передавила, не имели ни отца, ни матери?») (22).

Примечания.
1. См. Интернет. Tverlife.ru. Пётр Лучников «Здесь Пушкин пил Бордо».
2. Суворов. 1730—1800 «Очерки из его жизни», т. 1, с.14,15.
3. П.П.Ершов «Сузге», 1984, Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, с.183.
4. Там же, с.201.
5. Перевод Фукса, секретаря А.В.Суворова, из книги Фукс Е.Б. Анекдоты князя Италийского..», 1827г.
6. См. КД 290.14.
7. Ж2 314.21.
8. См. ст.1582.
9. См. гл. «Не на небе».
10. См. стих №1743.
11. КД 350.24.
12. П.П.Ершов «Сузге», 1984, Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, с.191.
13. Cм. Русская армия //Советская историческая энциклопедия/, гл. ред. Е. М. Жуков. том 12. М., государственное научное издательство «Советская энциклопедия», 1969. стр.316-326.
14. П.П.Ершов «Сузге», 1984, Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, с.188.
15. Там же, с.190.
16. Там же,с.197.
17. Там же, с.202.
18. Там же, с.196.
19. Там же, с.185.
20. Из письма к отцу А.В.Суворова его ротного командира лейб-гвардии Семёновского полка.
21. П.П.Ершов «Сузге», 1984, Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, стр.183.
22. Фукс Е.Б. «Анекдоты князя Италийского..», 1827г., с.116-117.