Наши мамы живут на звездах

                «Но даже умершую, лежащую в могиле маму,
                я не хотела бы поменять ни на какую другую».


Говорят, когда я была младенцем, я под печку упала. У нас в деревне русская печь  –  с лежанкой наверху, где может уместиться несколько человек. Печь стоит в углу, и между ней и стеной небольшое пространство, в него я и завалилась. Ползала, скучно стало, никто меня не тютюхает. Вот и нырнула. Упала и молчу, нет меня. Бросились тут все меня искать. Где ребенок? Нет ребенка! На печи, вроде, был. Нет на печи! Уполз, что ли, куда? А куда может младенец уползти? Бегают, ищут меня везде, зовут, голосят… Потом уж я, видно, голос подала. Скучно там одной, за печью-то, тесно. Тут мама с бабулей еще больше испугались, квакает где-то дите, а где непонятно. Щель-то за печкой узкая, тряпками прикрытая, темно, не видно ничего. А я там, в самой глубине, рукой не дотянуться. Так что меня потом вилами доставали. Долго… Не знаю как это  –  вилами. Легче подцепить, что ли?

Но мне это не впервой, к тому времени я уже в роддоме закалилась. Там тоже не так чтобы все просто было. Рождаться я не хотела на этот свет, вот что. А зачем? Кто мне подтвердит, что у меня была смертельная необходимость появления в этот мир?

Мама. Мама подтвердит...
Первородка?! Да кто ж с таким сердцем вас рожать надоумил? –  кричали врачи. –  Вы же себя убьете! 
А она не отступила. Не отступила мама...

Акушерка говорит: тужьтесь, мамаша, тужьтесь! А маме 35 лет. Мама: я тужусь, тужусь… ы-ы-ы!.. И главное, молчит, не кричит, а только тужится  –  ы-ы-ы!... Мужественная какая мама! Ей говорят: кричите!  Что ж вы не кричите, мамаша?  –  А мама в ответ: а что, уже надо? Ну, раз надо... и закричала. Но на меня это все никак не подействовало. Уперлась ручками-ножками  –  и ни в какую! Чего там хорошего, думаю, в дырке этой туманной, для меня неизвестной? Здесь хоть и тесновато, да привычнее. Здесь же все родное. А главное, покушать всегда есть, заботиться не надо. А там неизвестно, накормят ли еще. Там  –  все чужое и враждебное!
 
Младенцы, не рождайтесь! Не повторяйте моих ошибок! Слышите, младенцы?..
 
Но они меня все равно вытащили... железными щипцами. За голову, как репку, раз и готово. Чуть голову не оторвали. И куда деваться, не обратно же лезть. Я конечно им потом показала кузькину мать, отметила  громогласной сиреной крайнее недовольство неслыханного насилия над младенцем. Но поздно, дело сделано. И чтобы я чего не удумала, меня тут же куда-то унесли. Ну и ладно…

А теперь иной раз нет-нет да и подумаю, может, надо было тогда поупираться еще маленько, постоять на своем? Глядишь, дожала бы, все как-нибудь и обошлось. И мы бы всегда были вместе, я и мама. А теперь  —  мама на кладбище, а я  –  здесь, и мне 25. И что мне с этим делать, вспоминать как мы с ней жили? Но я не хочу вспоминать... как она болела, как ей с каждым годом становилось все хуже… хуже… И как ученики профессора Амосова настаивали на операции на сердце с гарантией качества и жизни. А мама испугалась, вдруг я останусь сиротой, если чего у них там не выйдет. Это же – сердце! А я маленькая...
 
Мама зачитывала до дыр книжку Шамякина «Сердце на ладони»  –  и все равно не решалась…
 
И спустя годы никто уже больше ничего не предлагал. То есть, ученики профессора Амосова были не против, но говорили уже не такими уверенными голосами, делали многозначительные паузы в словах… и оставляли выбор за мамой.
 
Медленно... на моих глазах, как солнышко закатывалась мамина жизнь. 
Но только солнышко обычно возвращается…

Нет, лучше я расскажу о другом. Расскажу, как однажды ударила маму. Я тогда не знала, что маму бить нельзя. И никого нельзя. А маму  особенно. Я думала что мама, это такой удобный волшебник, который должен кормить, поить, гладить по головке, когда ты плачешь, и подавать все, чего захочу. Что-то вроде волшебника, вот так я представляла себе маму... В тот день мы шли с ней из магазина, где она мне что-то не купила, шоколадку, наверно. Я всю дорогу канючила и капризничала. И закончилось тем, что ударила ее по руке. Вот так  –  хлоп! Казалось бы, ну и ударила, ребенок же. Но в ту же минуту что-то произошло. Что-то внутри у меня перещелкнулось и заклинило. Что-то стало не так, не так, как прежде! Мама, конечно, отреагировала, как и положено всем мамам неразумных маленьких засранцев. Ну не ангелочком же меня называть. Она сказала что-то вроде, «бей, бей свою маму…»
 
Столько прошло лет, а я не могу забыть этот случай. Многое уже истерлось из памяти, а это осталось яркой вспышкой молнии  –  день, в котором я ударила свою маму. Я отчетливо запомнила мамину руку, натруженную, больную, с выступающими темными венами. И этот звонкий удар в оглушающей тишине улицы  –  хлоп!..
Сколько же раз я потом мысленно целовала мамины руки. А наяву стеснялась  -  прости меня, мама! Разве только, когда уже они стали недвижимы...

Милые мои, дорогие! Целуйте руки своим матерям, пока они еще теплые и живые, пока они вас еще обнимают. Это  –  не стыдно! Кому же тогда, если не им? Кому?..

Еще одна яркая вспышка… Я в детском саду. У одной девочки умерла мама, и она об этом рассказывает и плачет. А я думаю, наверно, хорошо жить без мамы. Если бы и моя мама умерла, я бы тогда была свободная, не ходила бы в детский садик, и делала чего хотела. Я не знаю, что это было, теперь уже не важно...

Еще вспышка… Я уже старше. У мамы на руках чужой ребенок. К нам кто-то пришел в гости, и мама взялась подержать ребенка. Ка-а-к?! Как это возможно? Какая неслыханная наглость! Это моя мама!!! Это я должна быть у мамы на ручках, а не какой-то там сопливый чужой младенец! Караул, меня предали!.. Но нет, я не унижаю себя до разборок. Я становлюсь в характерную позу молчаливого презрения в двух шагах от мамы. Чтобы она могла увидеть на моем лице страдания ее брошенной кровиночки и праведную ненависть к чужаку, бесцеремонно затесавшемуся в нашу семью. Мама улыбается и зовет меня, чтобы вместе нас потютюхать. Еще чего!  -  нам с ним нет места под солнцем! Я стою монолитно, как танк. И нет в мире таких сил чтобы сдвинуть меня с места! Я буду стоять до тех пор, пока мама не осознает свою вину и не откажется от этого слюнявого жуткого ребенка в пользу меня, своей кровиночки! Ребенок был, и нет его, а нам вместе как-никак век коротать!.. Наконец мама спохватывается, осознает всю степень своей вины, и отдает мамаше ее глупого младенца… Еще с некоторым сомнением и опасением в посягательстве на мою законную территорию, обиженно сопя, я медленно подхожу к маме и… "великодушно" позволяю себя обнять, пожумкать и погладить по светлой соломенной головке, разрешаясь при этом облегчающими слезами с драматизирующими глубокими всхлипами...

А вот еще одна, и последняя вспышка. Одиннадцать вечера, мы с мамой идем из гостей. Мне 9-10 лет. На улице вьюжит. Остановка недалеко,  метель… Из снежной пелены неожиданно вырастает темная фигура в пальто нараспашку. Громадный верзила расставил руки и сходу навалился на мою маму, пытаясь её обнять. Мама стала его отталкивать, но куда там… И вдруг... я подалась навстречу этому страшному мужику, уперлась ему в грудь и изо всех сил стала молотить по ней слабыми кулачками: «А-а-а-а-а-а!.. Не трогай мою маму! Не трогай мою маму!!!...» Столько детской ненависти, столько отчаяния было в моей неожиданной атаке и комариных кулачках, что верзила внезапно опешил и отступил. На его лице отразилось пьяное недоумение, он выругался и ушел в темноту…
 
Теперь я большая. Я очень большая! Теперь бы у меня хватило силы удавить каждого, кто посмел бы обидеть мою маму. Вот только…  мамы уже нет.

И не правда, я никогда не поверю  –  не лежат наши мамы в могилах!
Они живы! Наши мамы  –  ангелы! Они улетели все на небеса. Наши мамы живут на звездах. И любят нас по-прежнему. А может, еще сильней.
А мы бегаем здесь по земле, такие махонькие, суетимся. И ничего-то не знаем. Нам же на небо некогда посмотреть!
 
А они там, на звездах…
Моя мама живет на звезде Сириус. Самой яркой гигантской звезде, мерцающей во мраке космоса бриллиантом...