Лабиринты судьбы. Исповедь наркомана. - Часть 5

                ЛАБИРИНТЫ СУДЬБЫ
                Исповедь наркомана


                Часть 5

      Глеб Михалыч укоризненно покачал головой:
      - Ты крайне неправ. Я скажу тебе такую байку. Включи свою богатую фантазию и представь себе совсем невероятное: мы прямо сейчас заказываем у проводницы торт. Я понимаю, что это нереально, но…, представим. Она приносит торт «Киевский», и начинает тебе сказывать, какая это вкуснятина, а крем – вообче…, пальчики облобызаешь, а шоколад по краю – слюнки текут, а кремовые цветочки… -у-у-у-у-м-м! – Глеб Михалыч откинул голову назад, аппетитно зажмурил глаза, покачал головой из стороны в сторону, изображая наслаждение, и внезапно спросил, – ты любишь торт?
      Лось развеселился.
      - Не-а, мне бы водочки, да «ширку».
      - Ишь ты какой? Про водочку и всякую гадость забудь, – Михалыч возмутился, – не говори мне про всю эту мерзость. Ты еще добавь: «Алкоголь полезен. Миллионы мужчин не могут ошибаться».
      - Михалыч, это у меня шутки такие, плоские. Солдафонские. Не сердись. А торт конечно люблю. Кто ж его не любит?
      - То, что я говорил тебе про торт – это все слова, реклама. А чтобы узнать его истинный вкус, ощутить его, что бы ты сделал?
      - Как что? Взял бы и съел. – Засмеялся Лось.
      Михалыч улыбнулся:
      - Ты только посмотри, какой ты сообразительный, когда дело касается торта. Вот так надо поступать и с тем, о чем мы говорим. На востоке говорят: «Сколько ни говори «халва, халва» – во рту слаще не станет». Сколько бы я ни говорил о Боге, подлинную радость ты испытаешь только тогда, когда сам обратишься к Нему. И не нужно бояться делать первые шаги к истине. Чтобы достичь твоей цели, то есть, раз и навсегда излечиться от наркоты, нужно сделать именно этот шаг. Он единственный. Других путей не существует. Силу и возможности тела ты уже испытал. Лечился много раз. Ты же не обижен разумом, должен понимать простую истину, что без силы духа, у тебя ничего не выйдет. Ты сам говорил: ни-че-го. Уже пробовал – знаешь. Или ты все возмущаешься: «сила есть, воля есть, – почему же нет силы-воли?». На тело нечего надеяться. Приведу слова русского духовного наставника Игнатия Брянчанинова: «Плоти своей можно доверять только тогда, когда она уляжется в гроб». Не жди этого. Там тесно, неуютно, а главное уже поздно. Страшное слово. От него веет безысходностью, холодом. Так что, Андрюха, все зависит от тебя. Ты спортсмен, боец, знаешь, что только от тебя зависит победа. Исключительно от тебя. А направление – ты ведаешь. Прояви волю к победе. Как-то Ежи Лец пошутил: «Все в ваших руках, поэтому мойте их чаще». Дерзай! Но, по-моему, я перебил тебя. Ты, уж, прости меня, старика. Речь шла о том, что ты очнулся и приступил к новой жизни. Все получилось? Вылечили?
      - А как же, вылечили! – Зло отозвался Лось. – Выписали. «Ткнулся», было, на работу. А что я умею? Кому нужен бывший наркоман, к тому же ничего путного не умеющий. Помыкался, помыкался, результат – ноль. А жить-то надо. Прокорм и все такое. И тут я осознал, насколько общество охраняет себя от всяких отбросов. Никому ты не нужен. Твои боли, печали – всем «по барабану». Изгой – отторгнутый. Можешь опять возвращаться в свою блевотину, никого это не проймет. Твоя прямая дорога – это путь в бомжи. А, ты сам знаешь, оттуда выхода нету. Раз уже перешел черту, назад не вернешься. Открытие этого, – как ушат холодной воды на голову. Отрезвление гробовое. Даже если захочешь выйти из своей черной игры и встать на прямой путь – не удастся. Разочарование полное….
      - Знаешь, Андрюха, – задумчиво произнес Михалыч, – для себя я вывел своеобразный закон жизни общества, который установил Бог, нигде не писанный, не провозглашенный вслух, даже никем не знаемый, но эффективно действующий. Этот закон можно называть, как хочешь: «закон сохранения чистоты человечьей популяции», «закон эволюции» и еще каким нибудь прозвищем. А гласит он следующее: «Если переходишь нравственные рамки установленные Богом для нормального функционирования общества, ты становишься ненужным ему, более того, опасным, и оно самопроизвольно тебя отторгает от себя, чтобы не навредил». Четких границ у этого закона, разумеется, нет, но он все-таки, действует эффективно. Это своеобразный инстинкт самосохранения общества. Он сам в себе имеет силу. Ты и столкнулся в жизни с его действием. На работу не принимают. В любом обществе ты неприятен, потому не нужен. Какая женщина захочет иметь детей от таких. Люди с грубыми нравственными пороками в уважающем себя обществе, не приживаются. Существует даже биологический механизм отторжения на генном уровне – разрушение хромосом. Таких жалеют, подают милостыню из жалости, признавая тем, что ты уже вне общества. Фашисты уничтожали подобных без суда. Если ты: разбойник или убийца, наркоман или алкоголик, сумасшедший или дебил; в старину это были: бесноватые, прокаженные, и всякие «нечистые»…, – такие не должны жить в среде себе подобных, а тем более продолжать род.
      Вернуться в общество можно исключительно через Бога. Только Он в силах преодолеть жестокость этого закона. Он дает силы, открывает возможности. Только Бог восстанавливает хромосомы на генном уровне. Но здесь есть правило, которое не может быть нарушено: «Нужно самому обратиться к Богу». Этот закон можно игнорировать, но от этого он не перестает действовать. Если у кого и получается самостоятельно вернуться на прежний, нормальный уровень, то это и есть то исключение, которое только подтверждает правило.
      - Вот именно. – Согласился Лось. – Потому я и обратился опять к Богу, как к последней инстанции: «Господи, если я нужен Тебе такой – помоги выбраться из этой тухлой ямы». А пока, опять депрессия. Тоска. А тут еще раз подвернулись кореша…. Но, как алкоголику, после лечения, нельзя заходить в бар, так и нарику нужно избегать бывших друзей. Войти легко – выйти невозможно. И опять я пошел по новому кругу. Подписался быть курьером. Перевозил наркоту по разным городам. Тем и промышлял на харч и «ширку».    
      Как-то я приехал в…, не буду говорить, в какой город, позвонил по условному телефону, «забили стрелку» – назначили встречу, значит. Нужно было передать товар хозяину. Тут я попал в разборку. Приехал джип в условленное место, я передал товар посреднику – я его в лицо знал – а тут пролетает другой, такой же джип, из него, как в американском боевике, гвоздит «калаш» короткими очередями, да так метко, мой коллега-умелец, видать, попался. В нашем джипе вся братва в отруб, насмерть, еще нескольким прохожим «крышка» и мне, «под завязку», одна перебила руку, а другая пуля целила в сердце, но, то ли она уже была ослабленная железом «тачки», через которую пролетела, то ли моя броня оказалась очень крепкой, не по зубам, – в любом случае она не смогла пробить мой талисман, какой оказался на ее пути. Застряла. Тут приехала милиция, скорая. Хорошо, что я уже отдал товар. Моих отпечатков не нашли на нем, я уже ученый, уже «топтал зону», и я «закосил» под обыкновенных, случайно пострадавших прохожих.
      Док потом говорит мне: «Ты, парень, не просто легко отделался, а счастливчик; на небе у тебя хороший Покровитель. Благодари Бога, что жив остался. Вот эта книжечка тебе жизнь спасла». – И подает мне пулю и пробитое ею Евангелие. Тут я и вспомнил маму. Как в воду глядела. Она, видать, своим материнским сердцем чуяла, что может со мною приключиться, потому и дала мне Евангелие.               
      
                7

      Рассвет застал собеседников увлеченно беседующими. Ночь уже давно, стоически тщившаяся сохранить свои позиции, но так и не сумевшая этого сделать, – безропотно отдала сопернику-утру собственные привилегии. Порой у беседующих появлялось острое желание немного поспать, слипались глаза, но, увы, не желая оставить беседу неоконченной, они пренебрегли такой возможностью. Их время было лимитировано (поезд шел по расписанию), а они все не могли приблизиться к концу беседы. И когда утро настойчиво вынудило их обратить внимание на себя самое, – солнышко уже уверенно ласкало своими лучами окружающий, и по южному, еще обильный, вовсе не намеревающейся осыпаться многоцветной листвой, мир. Свое наступление на окружающую среду осень начинает почему-то с севера. Еще вечером там, откуда путешественники прибыли, было неуютно студено, – деревья смирились и уже покорно сбросили листву, приготовляя себя к неизбежным зимним холодам. А утром – уже здесь, в полуденной стороне – солнце вовсе не казалось осенним, и глаза радовались все еще зеленой, хотя уже и начинающей подавать первые признаки, увы, завершения своего ежегодного жизненного цикла, листвы. Только вот так, совершив за одну ночь вояж из северного холода в южное тепло, можно в полной мере оценить красоту разноцветья юга и еще теплого и ласкового дневного светила. Лось увидел в этом контрасте для себя определенный символ: от прошлой его жизни зябко тянуло ледяной стынью, а после сегодняшней бессонной ночи и интересной беседы, повеяло теплом надежды и ликующая природа, только утверждала его в мысли, что еще не все потеряно. Настроение было приподнятое.
      Андрей уже не мог равнодушно относиться к спасшему ему жизнь своему «оберегу». С каким-то необычным для него придыханием, он бережно достал его из нагрудного кармана и передал Михалычу. Он был обязан жизнью этой небольшой книжечке.
      Глеб Михалыч с волнением держал в своих руках маленькое Евангелие, словно хрупкую драгоценность. Это, ведь, во имя молодой потерянной жизни, незаслуженно пострадало, отмеченное особой метой, Слово Божье. Сколько Лось ни упорствовал, не желая вникать в смысл этой книжечки, она сама заставила относиться к себе с уважением. Она таки спасла жизнь своему хозяину. Защитила от пули. Приняла удар на себя.
      Обыкновенное, карманное Гедеоновское издание, подарочное и очень маленькое, вмещается на ладошке. На синей титульной обложке золотыми литерами скромно написано: НОВЫЙ ЗАВЕТ, на следующей строке соединительное И, и уже на третьей – ПСАЛТИРЬ. Над мягким знаком, чуть выше и правее его, было пулевое отверстие. С другой стороны книжечки пуля уже выглянула, своим мертвящим кончиком, пытаясь выбраться из своей ловушки, чтобы закончить свое беспощадное смертное дело, но, увы – сил не хватило. Ее плотно держали, превратившись в спасительную защитную броню, дружно и любовно сгруппировавшиеся в монолит, тонкие, почти прозрачные листочки.
      Была пробита и уютно лежавшая среди тонких листочков фотография матери. Пуля, без какого-либо сентиментального сострадания, пробила ей грудь.
      Глеб Михалыч осторожно держал в руках, как хрустальную, как живую эту книжечку, и какое-то трепетное состояние не покидало его. Вражины-пули уже не было, но отверстие от нее, завернувшимися заусенчиками от этого инородного тела, скрепило, будто своеобразной скрепой, в цельный монолит все листки. Кое-где книжечка уже открывалась, и можно было ее читать, хотя злобное пулевое отверстие своими заусенцами алчно препятствовало это совершать. Осторожно, чтобы не порвать ненароком, двумя пальцами, Михалыч попытался наугад разъединить тонкие, воздушные листочки. Открылось Евангелие от Иоанна 3:16. «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную».
      «Смотри ты! Как специально, текст, пожалованный по смыслу». – Подумал Глеб Михайлович. Ниже зияло пулевое отверстие, подводя остановочную черту своим существованием и особо выделяя важность сказанного выше. Перелистав наугад еще 2-3 листочка, ему попалось на глаза, точно на том же месте, опять подчеркивая этим жестоким отверстием значение сказанного, но уже другое место, Иоанна 5:24. «…слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь». Далее точно такая же, с заусенчиками, маленькая и круглая, смертная черта. Два кряду, почти одинаковых по смыслу текста, но совершенно в разных местах, вещающих о том, что «верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную», подчеркнутые одним и тем же, невольно объединив собой оба места зияющим, смертельным пределом. «Это не совпадение. Это не просто изреченный, но надрывно-отчаянно повелевающий призыв». – Определил Глеб Михалыч.
      Можно только предполагать: то ли это Бог, пренебрегши справедливостью, в Своей очередной великой милости, заградил Собственной десницей от смерти непутевое сердце и не дал свершиться праведному суду, – ангел смерти настоятельно искал и уже нашел Андрея, как свою законную и вполне заслуженную добычу; то ли Бог услышал мольбу матери и это был Его своеобразный ответ на пламенную молитву страдающей и любящей души; то ли Слово Его самостоятельно, хотело не сказать, нет, отчаянно крикнуть, решительно поставив жуткую оригинально-круглую черту, призывающе подчеркнув ею находящиеся одновременно в различных местах два разных текста, но говорящих об одном и том же: не о смерти, но о жизни; то ли это пробитое пулей сердце матери, хоть и на фотографии, собой заслонило и в предсмертном, безмолвном отчаянном вопле, охватило всеми фибрами своего существа, и не пустило смерть к сердцу своего дитятка; то ли это какой-то немыслимый, чудотворный конгломерат-сочетание – поразительно сложное, но такое до чрезвычайности необходимое, мистическое в своей удивительной совокупности, одновременное сочетание всех перечисленных, таких значимых элементов воспрепятствовало предначертанию.
      Спасло тело, чтобы позже возродить душу.
      Глеб Михалыч смотрел в окно, но его взгляд не останавливался на широких, подготовившихся к холодам, убранных и инкрустированных чернью полях; на еще зеленых перелесках, с яркими, охристыми мазками от прохладных осенних утренников, привносящими осенние мотивы в заоконный пейзажный этюд; на перекрытых полосатыми шлагбаумами переездах, с небольшими очередями авто, ожидающими возможности продолжить свой путь, и прочих интересных и по-осеннему красивых пейзажах, неторопливо проплывающих за окном. Его отрешенный взгляд был направлен в никуда, а мысли, вначале сумбурные, затем, все-таки, принявшие определенное направление, вращались вокруг такой сложной и запутанной судьбы этого молодого человека. Очнулся он от внезапно прозвучавшего вопроса:
      - Ну, что ты молчишь? Что ты думаешь, Михалыч, по этому поводу? – Лось уже устал ждать ответа от надолго задумавшегося собеседника.
      - По какому поводу? – Вернувшись из своего «никуда», Глеб Михалыч сначала даже не понял, о чем идет речь. Его думы в этот момент были далеко, и только по звуку голоса он понял, что обращаются к нему, но увидев у себя в руках пробитое смертью бессмертие – он даже улыбнулся от внезапно родившегося славного каламбура, как будто обычной пулей можно сокрушить вечность, а Слово Божие он отождествлял с ней: не с книжечкой, которая сама по себе тоже имела свою цену, а со смыслом, какой был заложен в ней, и именно этот смысл говорил о вечности – он вернулся в реальность происходящей беседы.
      - Ну как, по какому? – С легкой обидой удивился Лось. –  О чем же ты так долго молчал?
      - А-а, ты прости меня. Я думал о тебе: о твоих плутаниях, ошибках, о глупостях и преступлениях тобой совершенных, об этом твоем Евангелии, о твоей жизни вообще.
      - Господи, ты меня пугаешь. – Андрей просто-напросто сгорал от любопытства и острого нетерпения, которое читалось в его глазах. Очень хотелось взглянуть на себя объективно, без какой либо предвзятости, глазами стороннего, мудрого человека. Он страстно хотел бы сейчас заглянуть внутрь головы Михалыча, раздвинуть там его многочисленные извилины, распрямить их и вытряхнуть из них все мысли, которые касались его лично, и, конечно, прочитать их. – Ты говоришь таким тоном, как будто ничего уже нельзя сделать, все потеряно. Не изводи меня своими загадками, давай выкладывай все по порядку, хочешь по очереди, а то можно и все сразу. Начинай с самого начала.
      - А где оно, это начало? – улыбнулся Михалыч. – Первое, что мне нравиться, так это то, что ты первый раз за всю нашу беседу, хоть и машинально, не вникая в смысл, произнес слово: «Господи». С этого должно начинаться все.
      - Ну, тогда начни хотя бы с Евангелия. – Не унимался Лось.
      - У моей жены был брат, мой ровесник, – начал Глеб Михайлович издалека, – последний раз мы его видели давно, когда ему было лет сорок. Он вел беспорядочную жизнь: два раза был женат, в обоих браках дети, но потом зеленый змий, с которым он всю жизнь своеобразно боролся – пытался уничтожить, самозабвенно поглощая его – все-таки переборол его. По родственникам прошли слухи, что он кого-то пырнул ножом по пьяни, его посадили и, в конце концов, так где-то в Сибири и сгинул. Никто не знает его дальнейшей судьбы. Так вот, в молодости он…
      - Это и моя будущая судьба, – задумчиво перебил Лось рассказчика, – ничего другого меня не ждет…, сил нет бороться.
      - Ты решительно не прав, – безапелляционно не согласился с ним Михалыч, – и я тебе объясню почему, только позже.
      - Так, времени, Михалыч, у нас осталось совсем немного. Скоро приедем на место.
      - Ничего успеем. Так вот, – продолжал Глеб Михалыч свою мысль, – в молодости он как-то заблудился в лесу. Семья у них была большая, и жили они там же: отец был лесником в Нижегородской области. Несколько дней он плутал, ел какие-то ягоды, сырые грибы и всякие корешки, а потом, почувствовав приближение конца – в тех лесах полно всякого зверья – поздно ночью взмолился к Богу: «Господи, если Ты поможешь мне спастись, сразу же пойду в церковь, покрещусь и буду жить, как все христиане!»
      На рассвете его спасли оборванного, отощавшего, потерявшего надежду: его искали все эти дни. И что ты думаешь? Конечно, он забыл свое обещание. Не знаю, может быть не сразу, но, как часто бывает, позабыл, и накрепко. Эта история ничего тебе не подсказывает?
      Михалыч сделал паузу, немного помолчал, не сводя взгляда с Андрея, давая время ему осмыслить сказанное, и сделать свои выводы. Ведь ситуация может повториться, только уже с ним.
      - Ты сколько раз уже обращался к Богу с просьбами? – Михалыч смотрел прямо в глаза Андрея жестко, нахмурившись, – и Он тебе помогал, в надежде, что ты все-таки покаешься перед Ним, хотя ты сам говорил, что не заслуживаешь. Происшествие с Евангелием – это прямо кричащий, предназначенной для тебя, вполне заслуженной пулей, призыв…. Надо думать – последний.
      Глеб Михалыч поведал ему те свои раздумья об остановленной пуле, какие наполняли его, когда он безмолвствовал и смотрел в окно. По мере того, как он высказывал те пришедшие ранее мысли, лицо Андрея становилось, все серьезнее и, даже, какая-то тень испуга промелькнула на нем. Он не предполагал, что с ним таким образом может разговаривать Сам Создатель. Он не знал языка Всевышнего, поскольку избегал Его, и все те случаи, какие случались с ним воспринимал как случайность, совпадение.

                Продолжение следует