Константы и переменные Песнь Соловья

    «Воспоминание об утраченном всегда кажется выше того,  чего мы можем ждать от будущего». (Стендаль)


    Константы и переменные. Миллионы миров, разных и одинаковых, но везде есть человек, есть город, есть маяк. За каждой дверью скрывается что-то отдельное, неповторимое, но оно нераздельно связано с другими, аналогичными константами и переменными. 

    Но вселенная не любит, когда одно блюдо смешивают с другим, поэтому любое вмешательство ведёт за собой цепочку последствий: временных коллапсов, создающих миры с аналогичной проблемой. Казалось бы, что всё можно разрешить сразу, избавившись от первоисточника, но законы констант и переменных таковы, что из-за первоначального коллапса могут появиться такие вселенные, где частично повторяются события первой проблемы. Эти вселенные создают отдельные временные коллапсы и продолжают существовать независимо от первоначальной проблемы, не давая разомкнуть новый замкнутый круг. В таких мирах всё может продолжаться целую вечность, пока кто-то не разорвёт петлю времени.

    Элизабет продолжала жить вместе с семьёй на окраине Парижа, города её мечтаний, которые, казалось, теперь воплотились в жизнь: она была счастлива, у неё были друзья, хорошая работа и море развлечений; у неё были любимые родители, два младших брата и даже брат-близнец Джон, который, после уничтожение его реальности, остался существовать вне пространства и времени, как и Лютэсы. Но чего-то не хватало в жизни юной парижанки, вызывая временами наплывы необъяснимой грусти и тоски; она считала, что на неё давят воспоминания прошлого, всех тех своих вариаций, в мирах которых она побывала, но было что-то ещё, чего она сама не могла понять, или вспомнить.

    Родители, как и многие знакомые, утверждали, что Элизабет, при всей своей насыщенной жизни, продолжает страдать от одиночества, и что ей нужно найти себе близкого друга. Многие парижские молодые люди пытались ухаживать за ней и привлечь к себе внимание, но каждому она отвечала лишь неприступной холодностью, и эту крепость не в состоянии были взять даже самые отъявленные сердцееды. Некоторых это удивляло, других заставляло задуматься. На прямые вопросы об этом девушка всегда отвечала, что пока не пришло время, хотя она сама не могла объяснить себе, почему её мало интересуют все эти кавалеры, набивающиеся к ней женихи, и в эти моменты она снова погружалась в грусть и тоску, вспоминала свою башню и Соловья, единственного друга, к которому она долгое время была привязана.
 
    Одним дождливым осенним вечером, Элизабет вернулась после работы домой и сразу же поднялась в свою комнату, где разожгла камин и села в кресло поближе к огню, чтобы согреться и высушить промокшую одежду.

    Внезапно за окном ударил гром и сверкнула молния, осветив на секунду яркой вспышкой всю комнату.

    – Добрый вечер, сестра! – неожиданно раздался хорошо знакомый голос.

    Элизабет обернулась и увидела человека в чёрном замшевом пальто и шляпе, который курил сигарету у открытого окна и наблюдал за рыжими близнецами, которые стояли под зонтами на улице и о чём-то увлечённо разговаривали.

    – Джон! – воскликнула Элизабет и, подбежав к брату, крепко обняла его. – Рада тебя видеть. Тебя давно не было, и я успела соскучиться.

    – Дела, срочные дела, – ответил молодой человек, вышвырнув недокуренную сигарету в окно.   

    – И какие это дела могут быть у человека, над которым не властно пространство и время?

    – Ну, например, исправление разных вселенных, в которых были нарушены законы констант и переменных, после того, как одна маленькая девочка оставила часть себя в другом мире и создала временной коллапс, за которым последовала цепочка других петель времени.

    – Неужели это никогда не кончится? – спросила Элизабет, хотя прекрасно знала ответ на этот вопрос.

    – Миллионы миров, разных и одинаковых, – ответил Джон, широко разведя руками, показывая бескрайность всех констант и переменных. – В большинстве из них всё встало на свои места, когда ты утопила Комстока, а затем избавилась от моей придуманной вселенной, но остались ещё такие миры, где причина возникновения коллапса кроется лишь отчасти в тебе.

    – Отчасти? – спросила девушка и задумалась. – Что это значит?

    – Ты же знаешь, что я не могу тебе рассказать – ответ ты должна найти сама.
 
    – Я всё поняла, Джон, – решительно произнесла Элизабет. – Я должна изменить события ещё в нескольких мирах, а ты поможешь мне найти ответ.

    – Уверена? – переспросил молодой человек. – Там за дверью может оказаться мир, в котором твоя вариация пережила очень непростые воспоминания. Ты действительно хочешь их получить?

    – Да, брат, я готова. Думаю, что хуже, чем было раньше, уже не будет.

    – Посмотрим, – произнёс Джон немного сдавленным голосом, что не ускользнуло от внимания девушки. – Открой дверь, если сама этого желаешь.

    Элизабет несколько мгновений сомневалась, стоит ли перемещаться в другой мир, но потом любопытство взяло верх: она быстро открыла дверь и переступила порог. Почувствовалось дуновение ветра, она зажмурила на секунду глаза и поняла, что идёт под дождём на одной из улиц Нью-Йорка, рядом с тем самым рестораном, где Букер сделал предложение её матери.

    – Девушка, это не вы обронили розу? – раздался незнакомый голос за спиной.

    Элизабет обернулась и увидела симпатичного русоволосого молодого человека с зелёными глазами, одетого в чёрный фрак с бабочкой; в руках он держал красную розу, которую вежливо подавал ей.

    У девушки ёкнуло в сердце и появилось какое-то странное чувство, когда она увидела этого человека. В подсознании стали проявляться расплывчатые воспоминания, которые она пока не могла разобрать.

    – Да, это моя роза, – ответила Элизабет и улыбнулась, принимая цветок, который видела в первый раз. – Благодарю вас, сэр.

    – Меня зовут Кенелм Брентон… можно просто – Кен, – взволнованно и немного робко представился молодой человек. – Я музыкант… один из музыкантов в этом ресторане.
 
    – А меня зовут Анна, Анна ДеВитт, – назвалась девушка, продолжая одарять собеседника улыбкой, видя его неловкость.

    – Вы промокли, Анна. Может… может, зайдёте в ресторан и отогрейтесь у нас. Переждёте дождь.

    – Вы очень любезны, Кен. Я давно не была здесь, а ведь это место очень много значит для моих родных. Пожалуй, я зайду.

    – Прекрасно! – воскликнул обрадованно молодой музыкант. – Прошу, проходите.
 
    Открыв для Элизабет дверь, Кен впустил её и зашел следом; затем он помог ей снять плащ в гардеробной и провёл в зал, где усадил за один из столиков, размещённых рядом с большим белым камином, в котором успокаивающе потрескивали горящие поленья.

    – Надеюсь, вам здесь понравится, мисс ДеВитт, – произнёс музыкант, раздумывая над тем, остаться у столика или вернуться на сцену к своему инструменту.

    – Здесь очень уютно, – вновь заулыбалась Элизабет. – Правда, вижу, что людей сегодня совсем мало.

    – Такое часто бывает в дождливую погоду… Давайте, я сыграю что-нибудь для вас, – предложил Кен и, не дожидаясь ответа, направился к фортепиано.

    Через минуту раздалась красивая мелодия одной из симфоний Моцарта, которую с воодушевлением играл Кен.

    – Прекрасная музыка, – послышался рядом знакомый голос.

    Элизабет была так увлечена мелодией и не сразу заметила, что Джон сидит за её столиком, держа в руке бокал вина.

    – Что всё это значит? – спросила девушка, словно выйдя из оцепенения.

    – Так твоя вариация познакомилась с очень приятным молодым человеком. Гляди, как он играет, и как украдкой поглядывает на тебя. Уже почти год этот музыкант безнадёжно влюблён в тебя, с одного зимнего вечера, когда ты пришла сюда вместе с отцом. Долгое время этот скромный паренёк не решался даже познакомиться с тобой, а затем придумал этот трюк с розой и ждал подходящего случая. Сегодня он ему представился. Скоро он доиграет, его сменит коллега, и он пригласит тебя на танец.

    – Почти год? – удивлённо переспросила Элизабет. – Да, кажется, я начинаю вспоминать это.

    Девушка получила новую память и у неё пошла носом кровь. Джон подал ей платок, в углу которого была вышита цепь в форме инициалов: «D. R.».

    – Что это? – произнесла Элизабет, остановив кровь и начав тяжело дышать. – Что со мной происходит? Я не понимаю.

    – Вместе с памятью, – объяснил Джон, сделав из бокала глоток вина, – ты получила и чувства той своей вариации, что встретилась с этим молодым человеком.

    – О, боже! Это значит, что я…

    – Да, Элизабет, ты влюбилась.

    Девушка задрожала и ещё раз взглянула на Кена, продолжавшего играть, а затем вновь перевела взгляд на Джона.

    – Я помню… я помнила, – произнесла она, схватившись за голову, пытаясь разобраться в полученных воспоминаниях и тех, что были у неё до этого.

    – Она помнила, но забыла, – неожиданно раздался голос Розалинды Лютэс, которая вместе с братом сидела за соседним столиком.

    – Вернее, она забыла, что помнила, – поправил сестру Роберт.

    – Она помнит, что забыла, но не помнит, что именно забыла.

    – Не помнит, что помнила, а потом забыла.

    – В тех вселенных они не встретились, поэтому помнить нечего.

    – Не встретились, поскольку поменялось прошлое.

    – Здесь они встретились, а значит прошлое осталось прежним.

    – Всё приходит в движение от одного важного решения.

    – Вернуть одного человека, но потерять другого.

    – Но всё может остаться прежним в одной или нескольких вселенных.

    – Где так и не разорван замкнутый круг.

    – Или образовался совершенно новый.

    – Который не даёт ничему измениться, пока не разрешиться проблема.

    – Я вспомнила! – воскликнула Элизабет, вскочив с места. – Это было в том мире, где я ещё не исправляла прошлое для спасения своей мамы. Я жила с Букером и встречалась с Кеном, а потом… – тут она запнулась и перевела дыхание, – наступило 14-ое июля 1912 года, когда был убит мой отец.  После этого я использовала свои способности и вернулась в прошлое к молодому Букеру, чтобы привести его к тому решению, которое спасёт ему жизнь и не даст умереть моей матери. Всё изменилось с появлением мамы, и я забыла… потеряла память той Анны, что жила одна с отцом. О, боже! Что я наделала?

    – Ты сделала счастливым Букера, – сказал Джон, одобряя её прежние действия, – и у тебя теперь есть настоящая семья.

    – Да, Джон, ты прав, – с тяжелым вздохом согласилась девушка и на глазах у неё появились слёзы.

    – Но взамен ты лишилась личного счастья, – с сочувствием произнёс брат-близнец. – Ведь теперь во всех вселенных Букер в 1897 году переезжает в Париж, вместе с женой и детьми, поэтому ты так и никогда не встретилась с Кеном этим дождливым вечером и не могла помнить его. Константы и переменные таковы, что в наказание за своё вмешательство, ты не можешь теперь полюбить другого.

    – Но есть этот мир! И теперь я получила память той, которая любит. Что ты хочешь от меня, Джон? Зачем всё это? Что я должна исправить? Вернуть всё как было – я не могу и не хочу! Пусть я буду несчастна до конца своих дней, но зато мои родные будут живы и здоровы.

    – Всё так, – с задумчивым видом произнёс Джон. – Но я полагаю, что ты не захочешь расстаться и с этой вселенной, где нет матери и братьев, а есть только пьющий, азартный отец, и есть твоя любовь.

    – Да, я бы хотела сохранить эту память и это чувство, но для начала я должна понять, почему этот мир остался прежним?

    – Это тебе ещё предстоит узнать, Элизабет. Честно, мне бы не хотелось показывать тебе, что произошло дальше, но я не вижу другого способа навести тебя на правильное решение. Не только этот мир остался прежним, а ещё несколько связанных с ним вселенных сохранили старый облик, где по-прежнему Комсток забирает тебя и держит пленницей в башне-монументов. Мы должны это исправить. Ты готова продолжать?

    – Да, брат, я готова, – решительно произнесла девушка.

    Джон взмахнул рукой и открыл разрыв, переместив себя и сестру в центральный парк Нью-Йорка, где на одной из скамеек сидела молодая пара, которая любовалась ночным небом, освещённым миллионами звёзд.

    Элизабет увидела на этой скамейке саму себя со стороны, ту самую Анну, и Кена, который нежно держал её за руки и пристально смотрел в горящие голубые глаза.

    – Прекрасная ночь, не правда ли? – спросила Анна, казалось, возобновляя беседу после недолгого молчания.

    – Да, столько звёзд… – ответил Кен, говоря медленно и вкрадчиво, – и эта луна, этот парк. В такое время и в таком месте – невозможно лгать.

    – О, я чувствую, что разговор будет очень серьёзным.

    – Именно для этого я тебя сюда позвал. Хотя мои слова могут показаться тебе речью смущенного мальчишки.

    – Я внимательно тебя слушаю, Кен.

    – Анна, – начал молодой музыкант полушепотом, – вот уже месяц как мы встречаемся, а я до сих пор не решался признаться тебе в том, что уже почти год был твоим тайным поклонником. Я всегда ждал твоего появления и как дитя радовался, даже когда ты просто приходила мимо. Да, ты не замечала меня, и я старался не попадаться тебе на глаза.

    – Кен, милый Кен, не нужно было столько ждать. Почему ты не встретился со мной раньше?

    – Мне было неловко, и я боялся, что не смогу произвести на тебя должного впечатления, ведь я обычный скромный парень, бедный музыкант, хоть и безнадёжный романтик. Я ждал нашей первой встречи, представлял её в мечтах, но всякий раз не решался сделать первый шаг. Наконец, я придумал способ с той розой и сказал себе, что если ты примешь её, то я буду самым счастливым человеком на свете, а если нет, то я смирюсь с горькой судьбой и попытаюсь навсегда усыпить свои чувства. Но ты приняла её… взяла мою розу и превратила мои мечты в реальность. А теперь, я должен сказать тебе то, что должен был сказать уже давно: я люблю тебя, Анна.

    У девушки полились из глаз слёзы счастья, она крепко обняла молодого человека и произнесла:

    – И я люблю тебя, Кен.

    После этого последовал первый поцелуй, самый ценный поцелуй влюблённых, после которого они, взявшись за руки, пошли гулять при лунном свете по пустующим аллеям парка.

    Элизабет тоже плакала, глядя на эту сцену; она не просто всё видела, а чувствовала, и в памяти у неё оставалось всё так, будто это она была на месте Анны, хотя так оно и было.

    Джон стоял рядом, но он был мрачен, хоть и его тоже растрогало произошедшее признание.

    – Это был один из лучших моментов той моей жизни, – произнесла Элизабет, вытирая слёзы тем же платком, которым ранее останавливала кровь. – Как жаль, что в моей реальности этого не произошло… Но теперь я помню и чувствую всё это. Спасибо, Джон!

    – За что ты меня благодаришь? – спросил брат-близнец.

    – За то, что дал возможность вспомнить столь важные события моей другой жизни. 

    – Рано, Элизабет, – сказал Джон, продолжая находиться в печальном настроении. – Вот дойдём до конца, тогда и выразишь свою признательность.

    – Каким бы ни был конец, я всё равно буду рада, что эта вселенная осталась прежней, и я смогла снова почувствовать всё это. Веди меня дальше, брат.

    – Как пожелаешь, сестра.

    Джон снова открыл разрыв и переместил их к парадному входу в дом, где находился офис Букера. 

    На дворе продолжала стоять ночь, только теперь осенняя прохлада сменилась тёплым летним ветерком. По тротуару, направляясь к двери, шла всё та же парочка: Кен и Анна.

    – Я помню этот вечер, – произнесла Элизабет, пристально глядя на влюблённых, которые сияли от счастья. – Кен пригласил меня в «Лисеум-тиэтр» на фильм «Королева Елизавета», после кино он проводил меня до дома, а дальше… – она остановилась, собираясь с мыслями.  – Это 14-ое июля 1912 года.

    Джон молчал и тоже наблюдал невидимым свидетелем за Анной и Кеном.
 
    – Вот и пришли, – весело воскликнула Анна. – Может, ты подымишься со мной и поздороваешься с папой? Он будет рад тебя видеть.

    – Прости меня, Анна, – извинился Кен, – но сегодня у меня есть ещё одно дело.

    – Дело? – удивилась девушка. – Почему я не в курсе?

    – О, я хотел сделать сюрприз. Ладно, я не могу держать это в себе. Слушай, Анна, сегодня днём ко мне пришел один человек, мой коллега, и предложил мне работу. Он сказал, что восхищён моим талантом и приглашает меня совершить с его квартетом небольшое турне, за которое он заплатит кучу денег. Представляешь, Анна? Я смогу почувствовать себя музыкантом, дающим настоящие концерты, а не те смешные пародии в ресторане… Что такое? Я вижу, что тебя это не радует.

    – Милый Кен, я рада за тебя, – проговорила девушка упавшим голосом. – Ты прекрасный музыкант и ты заслуживаешь играть в больших концертных залах, но это… У меня нехорошее предчувствие. Что это за человек, который предложил тебе работу?

    – Его зовут Альберт… фамилию не помню, но это не важно. Главное, что с ним я смогу стать знаменитым и заработаю денег для нашей будущей семьи.

    – Никогда не слышала о нём.

    – Я тоже, но, судя по всему, он известен в ограниченных кругах талантливых композиторов.

    – Ты слишком доверчив, милый Кен. И когда же начнётся это ваше турне?

    – Он сказал, что послезавтра.

    – Так скоро? И когда же ты хотел сообщить об этом мне?

    – Завтра за обедом, но вышло, что сегодня. Так что ты скажешь, Анна? Ты моя вторая половина и твоё решение – моё решение.

    – Мне не хотелось бы с тобой надолго расставаться, Кен, но раз у тебя есть мечта, то я должна поддержать тебя, а не строить преграды. Отправляйся с этим Альбертом, но скорее возвращайся.   

    – Анна, ты самая лучшая девушка на свете!

    – Я такая, какой ты меня делаешь.

    – Мне уже пора, – спешно сказал Кен, взглянув при свете фонаря на карманные часы. – Альберт ждёт меня у себя дома через двадцать минут. Я не должен опоздать.

    – Беги, Кен.

    – Завтра утром я буду здесь и всё тебе расскажу.

    Анна простояла у входа ещё несколько минут, наблюдая за тем, как удаляется её возлюбленный. Затем она, наконец, вошла в парадную и поднялась по лестнице в офис отца.

    Спустя мгновение, Элизабет и Джон услышали душераздирающий крик: Анна увидела застреленного Букера.

    – Это было тяжело, – прокомментировала Элизабет, – увидеть мёртвого Букера, именно Букера, а не Комстока. После этого я сразу же открыла разрыв и стала заглядывать во все двери, чтобы найти решение и спасти его от гибели, тогда я и нашла способ, как одним изменением в прошлом, спасти обоих своих родителей. Я тогда словно обезумела и совсем забыла о Кене. Какая же я эгоистка, думала только о себе. Что с ним стало? И кто этот Альберт? Я где-то слышала о таком музыканте.

    – Что стало с Кеном? – переспросил Джон. – Он, как только узнал о смерти Букера, сразу примчался сюда, чтобы утешить Анну.

    – Я этого не помню.

    – И не должна помнить, ведь ты поспешила изменить прошлое, а вот она никогда не теряла мизинец и не могла открывать разрывы, да и вообще не имела о них ни малейшего понятия. Она потеряла любимого отца и единственной жизненной опорой для неё стал Кен. Ты готова следовать дальше, Элизабет?

    – Да, Джон, я готова.

    Брат-близнец ДеВитт переместил себя с сестрой в тот самый переулок, где Лютэсы открывали разрыв своей машиной и где маленькая Элизабет оставила свой мизинец: первопричину всех временных коллапсов.

    – Снова здесь? – удивлённо спросила девушка. – Зачем?

    – Сейчас увидишь, – ответил Джон и указал ладонью вперёд.

    По переулку рука об руку шли Анна и Кен, одетые во всё чёрное. Девушка была грустна, с заплаканными глазами, а молодой человек пытался её разговорить, чтобы она не падала духом. Они возвращались с кладбища, где проведывали могилу родителей Анны.

    – Мне до сих пор не верится, что его больше нет, – с горечью произнесла девушка.

    – Мне очень жаль, – проговорил Кен, словно виня себя в произошедшем.  – Если бы я только знал, что в тот вечер произойдёт такое страшное событие, то попытался бы помешать убийце, не дал бы свершиться злодеянию.

    – Не говори глупости, Кен. Если бы в тот день я потеряла и тебя, то умерла бы от горя. Возможно, ты спас мне жизнь, пригласив меня в кино… Я рада, что ты рядом, милый Кен.

    – Я всегда буду рядом с тобой, Анна, пока бьётся моё сердце.

    – Я это знаю, Кен, – сказала девушка и попыталась улыбнуться.

    – Вот, я вновь вижу твою улыбку, пусть и грустную, но улыбку. А сейчас, пусть это и не к месту, я хочу сыграть одну мелодию, которую сочинил специально для тебя. Лучше бы, конечно, на фортепиано, но я могу исполнить прямо здесь на губной гармонике. Надеюсь, она поднимет тебе настроение.

    – Это очень мило, Кен, сыграй, пожалуйста. Твоя музыка меня всегда успокаивает и заставляет уйти от тяжёлых мыслей.

    Кен достал из кармана гармонику и, приложив к губам, начал играть мелодию, но успел исполнить только четыре ноты и внезапно остановился, увидев впереди троих мужчин, преградивших им путь.

    Элизабет, стоявшая с Джоном в другой стороне переулка, вздрогнула, услышав эту мелодию, и побледнела; её прекрасные глаза наполнились ужасом.

    – О, боже! – воскликнула она, но её никто не мог услышать, кроме брата. – C-A-G-E, до-ля-соль-ми!  Это же – Песнь Соловья!

     Джон лишь невесело улыбнулся: он знал всё это наперёд.

    Сцена в переулке тем временем продолжала разыгрываться.

    – Господин Альберт? – удивлённо произнёс Кен, узнав одного из мужчин. – Что вы здесь делайте?

    – Молодой человек, – ответил надменно собеседник, – обращайтесь ко мне: мистер Финк.

    – Простите, мистер Финк, но что вам от меня нужно? Мне казалось, что я уже всё сказал вам.

    – У нас был уговор, Кен, – произнёс Альберт угрожающим тоном. – Вы не можете отказаться от него.

    – Я же вам сказал, что не желаю на вас работать! – закричал молодой музыкой. – Единственное, что я хочу, так это быть со своей любимой невестой.

    – Не беспокойся, ты будешь с ней всегда, – с усмешкой произнёс Финк.
Внезапно в переулке сверкнула яркая вспышка и в кирпичной стене дома открылся разрыв, создаваемый машиной Лютэсов: всё было так же, как и при краже маленькой Элизабет. За разрывом показались сами Лютэсы, Иеремия Финк и седеющий Комсток.

    – Хватайте его и тащите сюда! – приказал Иеремия и два охранника Альберта накинулись на Кена. – Брат, ты тоже не задерживайся.

    – Прекратите! – кричала Анна, пытаясь остановить это безумие. – Что вы делайте?!
 
    – Беги! – крикнул ей молодой музыкант, ударив гармоникой по голове одному из налетевших на него людей Финка. – Скорее уходи!

    Но второй, физически более сильный, ударил Кена кулаком в живот и тот согнулся от боли.

    – Не трогай его, ублюдок! – кричала Анна вся в слезах, пытаясь помешать охраннику.

    Но тот с размаху ударил её по щеке, и несчастная девушка упала на тротуар, едва не потеряв сознание.

    Кен отбивался, но оба охранника крепко схватили его и потащили в разрыв.

    Анна успела встать на ноги и побежала следом за ними.

    – Нет! – кричала она в отчаянии. – Отпустите его!

    – Вырубай машину! – скомандовал Комсток, когда охранники вместе со своей ношей вошли в разрыв.

    – Кен! – закричала девушка, пытаясь схватить возлюбленного за руку, которую он к ней тянул.

    – Анна! – крикнул в ответ Кен, дотронувшись до её руки.

    В этот момент Лютэсы выключили машину и разрыв закрылся, обрезав Кену два пальца: указательный и средний.

    Анна с рыданиями упала на колени у стены, била по ней руками, словно пытаясь пробить проход, но всё было тщетно. Она осталась одна, одна в этом переулке, и одна в своей жизни, без отца и матери, и теперь без возлюбленного.

    В это же время, стоя в стороне, на груди у Джона плакала Элизабет.

    – О, боже! – говорила она сквозь рыдания и всхлипывания. – Нет, этого не может быть. Я не могу поверить в это… Какой кошмар! Они… они… Неужели это правда, Джон? Неужели они сделают из него Соловья?! Боже! Моего тюремщика из моего же возлюбленного. Будь проклят Комсток! Почему он жив, Джон? Я… я утопила этого мерзавца собственными руками!

    – Из-за них, Элизабет, – ответил брат-близнец, указав на обрезанные пальцы, которые подобрала безутешная Анна. – Новый пространственно-временной коллапс.

    – Но почему я ничего не помню, Джон? Я заглядывала во все двери, во все миры и… я ничего не помню о том, что из него сделали механическую птицу. Я всё забыла! А если и помнила раньше, то почему не попыталась тогда всё исправить, не дать им забрать его?

    – Ты заглядывала во все двери и знала обо всём этом, но когда ты погибла в Восторге, все вселенные закрылись, и ты всё забыла. У тебя осталась память только нескольких своих вариаций.

    – Но… я должна была что-то предпринять?

    – Тогда тебя интересовал только Комсток, ведь ты даже не знала Кена. Любила его не узница башни, а девушка Анна, дочь детектива ДеВитта, в тех вселенных, где Комсток, вместо тебя, крадёт твоего возлюбленного, чтобы сделать из него стража для тебя же, отнятой у Букера в других мирах. Комсток делал твою жизнь кошмаром, даже не забирая тебя.

    – Тебе открыты все двери, Джон. Скажи, есть ли шанс всё изменить?

    – Всё зависит от тебя, Элизабет. Всё приходит в движение от одного важного решения. Я обещаю тебе, что приложу все усилия, чтобы ты была счастлива, но для этого тебе нужно сделать правильный выбор.

    – Я так устала от всего этого, Джон, – проговорила Элизабет, перестав плакать и оттерев слёзы. – От всех этих вселенных, констант и переменных. Мне хочется жить только в своём мире и навсегда забыть тот кошмар, что был со мной раньше.

    – Нельзя забыть, но можно изменить.

    – Хорошо, брат, я верю тебе. Покажи мне всё.

    Джон кивнул и открыл новый разрыв, теперь переместив себя и Элизабет в парящую Колумбию. Они оказались в большом зале с кинопроектором, где напротив проекционного экрана была установлен прототип Соловья: шевелящаяся голова гигантской механической птицы.

    – Я помню это место, – сказала Элизабет, осмотревшись вокруг. – Я была здесь, когда Сушонг потребовал у меня найти образец моих же собственных волос. Это лаборатория Финка, где создавался Соловей… О, бедный Кен! Они пытают его!

    В небольшой смежной с залом комнате Элизабет увидела Кена, прикованного к железному стулу, к которому были подведены провода. Молодой человек выглядел очень измученным: небритый, лохматый, с синяками на лице и кровоподтёками на теле. Было ясно, что он был здесь уже достаточно долго. 

    Рядом с ним стояли шестеро учёных в белых халатах, среди которых находился Иеремия Финк.

    – Мой друг, хватит упорствовать, – властно произнёс Финк, обращаясь к пленному. – Зачем ты мучаешь себя? За тобой никто не придёт. Ты навсегда в наших руках. Мы можем всё сделать и без твоего согласия, но с ним нам будет гораздо легче установить импринтинг к субъекту.

    – Стать вашим механическим монстром? Никогда-а-а-а! – ответил Кен и получил разряд тока. – Лучше убейте…

    – Убить тебя? Зачем? Ты пригодишься нам живым. Дай своё согласие и добровольно, без принуждения, прими свою великую миссию – защищать агнца от ложного пастыря.

    – Вы и мою Анну украли, палачи! Держите её в башне, как вещь… а меня хотите сделать её тюремщиком. Чёрта с два-а-а-а-а!

    – Ты ведь исполнишь свою мечту и будешь всегда рядом с ней – другого пути у тебя уже нет. Нужно было влюбляться в другую девушку. Даже твоё упрямство, мой мальчик, не испортит наш грандиозный план. 

    – Засунь этот план в свою грандиозную задницу!

    – Вот как! – вспыхнул гневом Финк. – Увеличьте напряжение и длительность.

    Вновь послышался электрический гул и Кена ударило сильным разрядом тока: он трясся и кричал от боли несколько минут, пока не потерял сознание. 

    – Что вы делаете, Финк? – раздался властный голос вошедшего в дверь Комстока. – Я не приказывал убивать его.

    – Проводим процедуры шокотерапии, – ответил Иеремия, жестикулируя руками, – чтобы выработать у подопытного рефлекс полного подчинения нашим приказам.

    – А что с импринтингом? Надеюсь, что на этот раз нас ждёт успех? Вы сказали, что с человеком будет больше шансов установить привязанность.

    – Да, подопытные животные оказались никуда не годными, даже собаки, которые славятся своей преданностью к хозяевам. В данном случае, мы имеем человека с глубокой эмоциональной привязанностью к субъекту… вернее к той её вариации, которая живёт в том мире, откуда мы его забрали, но я не вижу разницы.

    – И вы на сто процентов уверены, что он привяжется к агнцу, уже будучи механической птицей? Мне не нужен ещё один глупый механик.

    – Будучи кибернетическим организмом, если говорить точнее. Я не могу дать полной гарантий, что привязанность непременно сразу появится, но с этим подопытным у нас больше шансов установить импринтинг с субъектом. Можно позже попробовать создать привязанность с помощью гипнотерапии, непосредственно с готовым Соловьём. 

    – Работайте, Финк, мне нужны результаты. Ложный пастырь не должен забрать агнца из башни, а для этого должен функционировать Соловей, и чем скорее, тем лучше.

    – Вы хотите, чтобы мы начали операцию прямо сейчас?

    – Да, создайте нового Соловья и молите Бога, чтобы на этот раз всё получилось.
 
    – Следовало бы повременить с этим, проведя больше исследовании подопытного.

    – Хватит, Финк! Вы и так уже слишком долго с ним возитесь.

    – Хорошо, мы приступим прямо сейчас.   

    Комсток вышел.

    – Вы всё слышали? Действуйте, – приказал Финк учёным и отправился следом за пророком.

    Люди в белых халатах освободили бессознательного Кена от оков и, положив его на носилки, направились в операционную.

    – Они чудовища! – воскликнула Элизабет и хотела бросится следом, но её задержал Джон. – Нужно спасти его!

    – Нет, сестра, здесь ты ничего уже не изменишь.

    – Я не могу! – кричала девушка, пытаясь высвободить руку. – Не могу бездействовать, когда они творят с ним такое. Я ведь чувствую всё то, что чувствовала Анна. Ни один человек на свете не заслуживает того, что сделали с ним, ни одна живая душа. А я ненавидела его… Его! А ведь он был моим единственным другом в башне.

    – Приди в себя, сестра, – сказал Джон, пытаясь успокоить сестру. – У тебя паника. Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, но мы пока ничего не можем сделать.
 
    В конце концов Элизабет упала обессиленная на колени перед головой прототипа Соловья и дотронулась до него.

    – У меня уже нет сил, Джон, даже на рыдания, – произнесла она шепотом. – Столько эмоциональных потрясений за короткий промежуток времени. Мне очень тяжело всё это осознавать, что нашу жизнь исковеркали эти мерзавцы. Тогда, когда были открыты все двери, я была сильной и, казалось, могла решать свою судьбу по своему усмотрению, а теперь… теперь я простая девушка с кошмарным прошлым.

    – Ты сильная, Элизабет, – с уверенностью сказал брат-близнец, – и ты можешь всё изменить, если захочешь. Вспомни, как ты направляла Букера на нужное решение: ему тоже было больно, но он вытерпел и нашел в себе силы, чтобы изменить прошлое.

    – Да, ты прав, Джон, – произнесла Элизабет, поднявшись на ноги. – Не нужно впадать в отчаяние и паниковать. Показывай дальше, но прошу, не надо той картины, как его превращают в Соловья – я не вынесу подобного зрелища.

    – Я и не хочу, чтобы ты это видела.

    Договорив, Джон открыл разрыв и переместился с Элизабет в кабинет Финка, где находились сам Иеремия, его брат Альберт и Комсток. Все трое говорили на повышенных тонах, а пророк, судя по его виду, был сильно взбешён.

    – Ничего не работает, Финк! – кричал Захари, тыча пальцами в лицо хозяину мануфактуры. – Импринтинг не удался! Этот влюблённый подопытный – пустышка! Он даже не приближается к агнцу, не говоря уже о том, чтобы защищать её от ложного пастыря. А эта ваша гипнотерапия привела к тому, что он убил всех учёных, которые гипнозом пытались привить ему привязанность.

    – Я же говорил, – отвечал Иеремия, жестикулируя в своей манере, – что не могу полностью гарантировать, что Соловей привяжется к субъекту. У нас были высокие шансы, но пока ничего не вышло. Он не узнаёт девчонку, поскольку от воздействия АДАМа и раствора, в который мы его погружали, его мозг сейчас лишен собственной воли.   

    – Нужно было делать так, чтобы он сохранил хоть частички разума.

    – Частично разум у него есть, но он пока не адаптировался под новые условия: был человеком, а теперь киборг – такое трудно осознать и при этом не тронуться умом. Нельзя прекращать попытки установить импринтинг с субъектом, и когда это случится, то остатки разума подопытного будут видеть смысл своего существовании в защите девчонки.

    – Разрешите мне кое-что предложить? – вмешался в разговор Альберт.

    – Валяй, – сказал пророк.

    – Предлагаю, помимо попыток создания привязанности к агнцу, установить на Соловье элементы управления, как на обычных механиках. Скажем, пусть он реагирует на определённые мелодии губной гармоники: одна привлекает его, другая даёт над ним контроль, третья ещё что-нибудь. Используем мелодии, который сочинил этот Кен. Я их, кстати, использую в своём творчестве.

    – Какая ирония, – ухмыльнулся Иеремия, – использовать для управления его же музыку. Мне нравится эта идея! Я с самого начала предлагал сделать Соловья больше машиной, чем живым, но вы, пророк, отвергли мои предложения.

    – Для такой важной миссии, – возмутился Комсток, – как спасение агнца от ложного пастыря, нужно разумное существо, а не просто робот. Добавьте ему эти элементы управления для подстраховки, но попыток установить настоящую привязанность – не прекращать. У меня всё. 

    Вдруг двери кабинета распахнулись и вбежал, панически махая руками, один из сотрудников лаборатории.

    – Сбежал, сэр! Соловей вырвался! – закричал он.

    – Как сбежал?! – в один голос воскликнули братья Финки и Комсток.

    – Убил наших людей, порвал цепи и вырвался наружу. Мы пытались ему помешать, но как остановить такую грозную машину?

    – Проклятье! – взревел пророк. – Поднимите всех механиков и поймайте его!

    – Куда же он направился? – задумчиво произнёс Финк.

    В этот момент за большим обзорным окном мелькнула гигантская тень и через считанные секунды в него влетело 30-футовое крылатое существо – Соловей.
 
    Стекло разлетелось на множество осколков, которые градом посыпались на пророка и его подчинённых; они непременно попали бы и на близнецов ДеВиттов, но Джон успел создать разрыв и на них с Элизабет, вместо осколков, падали лепестки роз.
 
    Соловей взревел, глаза его загорелись грозным красным цветом: он прилетел убивать. Испуганные Комсток и братья Финки, бросив на растерзание раненного служащего лаборатории, со всех ног побежали к выходу.

    – Механиков! Срочно механиков! – вопил пророк во всё горло, когда они выскочили в дверь.

    Гигантская птица не остановилась и круша всё на своём пути, последовала за беглецами.

    – Что с ним случилось? – спросила Элизабет у Джона, когда Соловей скрылся в глубине здания, оставив после себя длинный туннель разрушенных стен.

    – Разума у него было больше, чем считали Финк и пророк, – ответил брат-близнец. – Соловей вырвался и решил отомстить обидчикам. После этого случая, они ограничили его волю, но всё же пощадили, потому что привязанность внезапно установилась. Ты ведь это помнишь, Элизабет?

    – Эмпатия, – коротко ответила девушка.

    Джон снова открыл разрыв, переместив себя и Элизабет на «Первую леди»; дирижабль завис в воздухе около башни монументов, немного не долетая до неё, откуда открывался потрясающий вид.

    Но всё внимание было обращено не на красоты города, а на битву машин, которая происходила на голове статуи: Соловей в одиночку сражался с механиками, которые карабкались к нему, пытаясь набросить наэлектризованную сеть, чтобы обездвижить гигантскую птицу, но у них ничего не получалось. Соловей одолевал врагов одного за другим, резал их когтями, хватал и сбрасывал вниз.

    Роботы Финка никак не могли справиться с летающим противником и тщетно боролись с ним около десяти минут, но потом, в одно из пикирований Соловья, один из механиков высоко подпрыгнул к нему, схватился за шланг системы дыхания и оторвал его от клюва.

    Лишившись подачи кислорода, Соловей со страшным грохотом врезался в башню, прокатился по ней и провалился в люк на её крыше, созданный специально для него. 
В эту минуту Джон снова открыл разрыв и переместил себя и Элизабет к окну библиотеки башни-монументов, как раз в тот момент, когда туда свалился Соловей, разломав несколько книжных шкафов. Они стояли наверху и видели, как гигантская птица лежала и стонала на полу, а из оторванного шланга, извивающегося как змея, с громким шипением травил кислород.

    Прибежав на шум, в библиотеке появилась девочка в белом платье – маленькая пленница башни. Увидев раненного Соловья, она испугалась и замерла, ожидая того, что случится дальше, но ничего не происходило, а механическая птица стонала всё громче. Девочка решила помочь и стала осторожно подходить к Соловью, сначала медленно, с некоторой опаской, а потом всё смелее и быстрее. Подойдя совсем близко, она поймала своими ручками шланг и подсоединила его обратно к клюву гигантской птицы.

    Получив кислород, Соловей приподнялся, взглянув на свою спасительницу, а затем снова упал, лишенный сил. Девочка подошла к его руке, которая была больше её самой, и попыталась разжать кулак, но её сил не хватило на это и она, вздохнув, отправилась прочь. Но тут, словно поняв её намерения, Соловей разжал кулак, и девочка бросилась к нему в открытую ладонь. Благодарная механическая птица, взяла спасительницу, пригнула к ней клюв и накрыла крылом. Так они и остались лежать вместе на полу библиотеки.

    – Лев с занозой в лапе, – произнёс Джон, повторяя фразу, которую Элизабет слышала раньше от собственного подсознания в образе Букера. – Вот и вся наука. Живые существа способны к эмпатии.

    – Я помню этот момент, – сказала Элизабет, снова пустив слезу. – Когда я в первый раз была в лаборатории, просматривая на проекторе эту запись, я жалела о том, что спасла его, а теперь… Теперь, после всего, что я узнала, не могу сказать, чтобы я предприняла. Мне жаль его, но то, что с ним сделали – просто чудовищно.

    – А он узнал тебя – свою Анну. Возможно, если бы после этого не вмешался Финк со своими нововведениями, то Соловей не стал бы тем монстром, который удерживал тебя столько лет в этой золоченой клетке. Импринтинг удался и всё это пошло на руку негодяю Комстоку, который наконец-таки получил для тебя желанного стража от самого себя из других вселенных.

    – Что дальше, Джон? – спросила девушка, взглянув брату в глаза.

    – Мы уже близко от того, что нам нужно.

    – Тогда не медли.

    Джон кивнул и в очередной раз открыл разрыв, на этот раз переместив себя с сестрой из парящей Колумбии в подводный Восторг. Теперь они стояли у большого обзорного окна, отделявшего их от тонн морской воды, из которого открывался прекрасный вид на город Эндрю Райана. Где-то вдалеке было слышно, как-кто-то играет на фортепиано.

    – Снова в Восторге? – спросила Элизабет, вздрогнув при воспоминаниях о том, что с ней здесь произошло. – Где мы?

    – Мы в Форте Весёлом, – ответил Джон, закурив сигарету.

    – А что это за музыка?

    – Это «Скерцо Коэна №7». Мы сейчас слышим последний концерт Кайла Фицпатрика.
Едва Джон договорил, как под водой разнёсся предсмертный крик Соловья, а где-то в дальней части здания прогремел взрыв – мелодия больше не доносилась.

    – Какая ирония судьбы, сестра, – произнёс Джон, сломав и выбросив сигарету, – два талантливых музыканта погибли одновременно: один, привязанный безумным художником к фортепиано со взрывчаткой, а другой, под водной толщей, в обличии гигантской механической птицы.

    Элизабет прильнула к окну и увидела мёртвого Соловья, медленно опускающегося на дно.

    – Прости меня, Кен, – прошептала она и вновь заплакала. – Лучше бы ты никогда меня не встречал. Я принесла тебе лишь беды и страдания. Прощай и обрети вечный покой, мой страж, мой друг и моя… любовь.

    – Всё, мне пора, – спешно произнёс Джон, взглянув на свои часы.

    – Что? – удивлённо спросила девушка, выпучив на него глаза. – Куда ты уходишь, Джон?

    – У меня тут одно срочное дело к Джеку, – ответил брат-близнец, удаляясь всё дальше, – он был так любезен оказать мне одну небольшую услугу.

    – А как же я?

    – Сестра, ты знаешь, что нужно делать. Теперь тебе не нужна моя помощь. Только прошу, больше не плачь. Помни моё обещание: всё будет хорошо. Увидимся в Нью-Йорке.

    Улыбнувшись на прощание, Джон скрылся в одной из дверей, оставив Элизабет наедине с собой.

    Девушка устало вздохнула и, облокотившись спиной к обзорному окну, закрыла глаза. Она не могла объяснить себе ни неожиданного ухода брата, ни его странного поведения, ни внезапно поднятого у него настроения. Она думала обо всём, что узнала за этот день… или не день? Она даже не знала, сколько прошло времени, пока она перемещалась с Джоном по этим реальностям.

    Неизвестно сколько простояла она в таком положении, но, открыв глаза, она увидела перед собой Лютэсов.

    – Всё готово, – сказала Розалинда.

    – Пора действовать, – добавил Роберт.

    – Что вы хотите от меня? – спросила девушка.

    – Спаси Соловья, – ответила сестра Лютэс.

    – Спаси Кена, – ответил брат Лютэс.

    – Помоги себе.

    – Помоги ей.

    – Ты знаешь, что нужно делать.

    – Она знает, что нужно делать.

    – Ладно, ладно, я всё поняла, – согласилась девушка. – Я спасу его. Не дам Комстоку его забрать в том проклятом переулке. Ведь этого вы хотите?

    – Почти, – ответили в один голос близнецы и открыли в окне разрыв, за которым показался Нью-Йорк.

    Элизабет сделала глубокий вдох и вступила в него. Сверкнула вспышка, она зажмурилась, а когда открыла глаза, то поняла, что снова идёт в плаще по дождливому Нью-Йорку. Вот и знакомый ресторан, мимо которого она уже раньше проходила.

    – Девушка, это не вы обронили розу? – за спиной раздался голос Кена, как и в прошлый раз.

    Элизабет вздрогнула и наконец-то поняла, какое решение ей нужно принять, чтобы спасти его и прекратить временной коллапс.
 
    – Нет, это не моя роза, – обернулась и ответила она, стараясь придать своему голосу как можно больше ноток недовольства и грубости. – И вообще, не смейте ко мне приближаться. Вы мне неприятны, просто противны, и я не желаю видеть вас. И не надейтесь получить мою благосклонность. Ищите себе девушку своего ранга. Не смейте меня больше задерживать.

    Она продолжила свой путь, походкой полной презрения к тому, кто стоял ошарашенный позади. Ком подошел к горлу, эти слова жгли её саму, словно калёным железом, но она сдерживалась, чтобы не зарыдать у него на глазах. Свернув на перекрёстке, она мельком взглянула назад и увидела, как Кен с размаху отшвырнул в сторону розу, как будто бросал своё разбитое сердце, и с опущенной головой вернулся обратно в ресторан.

    Только тогда Элизабет дала волю нахлынувшим чувствам и разрыдалась. Она любила и пожертвовала своей любовью, чтобы спасти объект воздыхания от страшной участи. Она была разбита, подавлена, и брела по дождливому городу, сама не зная куда идёт.

    Спустя несколько минут, после того как Элизабет удалилась в слезах, на тротуаре появился человек в чёрном замшевом пальто и шляпе. Он шел ровным прогулочным шагом и, остановившись у ресторана, заглянул внутрь и увидел там понурую фигуру молодого музыканта.

    – Потерпи, друг, это продлится недолго, – произнёс он шепотом, обращаясь к молодому человеку, который не мог его услышать.
 
    Затем он подобрал розу, которая валялась в луже, и побрёл следом за Элизабет. Он знал куда она пойдёт и уже скоро нагнал её в том самом роковом переулке, где начались все временные коллапсы.

    Девушка сидела на тротуарной плитке, облокотившись спиной об ту стену, где Лютэсы создавали своей машиной разрыв.

    – Джон! – воскликнула она резким тоном, увидев человека в чёрном пальто. – Я сделала то, что ты просил. Ты доволен? Я спрашиваю… ты доволен?

    – Вполне, – ответил брат-близнец и достал сигарету, но, даже не закурив, швырнул её прочь. – Я же просил тебя не плакать. Неужели ты забыла моё обещание? И, кстати, возьми свою розу. Завтра она тебе ещё пригодится. Это ещё не конец.
 
    – Ещё не конец? Что-то ещё я должна сделать? Я не хочу больше ничего, Джон!

    – Ты сделала всё, что от тебя требовалось. Остальное предоставь мне. Давай, вставай. Не нужно унывать.

    Он помог ей подняться на ноги и вручил розу.

    – А теперь, тебе пора в свою реальность. Надеюсь, ты не забыла, что теперь в этой реальности всё встало на свои места: твоя мать выжила при родах, твоего отца не убивали, тебя назвали Элизабет, и в 1897 году вся счастливая семья переехала в Париж; с Кеном вы никогда не встречались, он не влюблялся в тебя, поэтому его больше не крал Комсток (которого, кстати, теперь ты утопила) и он не лишался двух своих пальцев. Временного коллапса нет, нет Соловья, нет пленницы, которую он сторожит, нет ничего, что мешало бы тебе жить счастливо в Париже.

    – Но есть я! Я, которая всё это помнит и любит человека, с которым никогда не встречалась. Как ты прикажешь мне жить с этим?

    – Верь и надейся, Элизабет, – произнёс Джон и, открыв разрыв, отправил сестру обратно в её реальность.  – Верь и надейся.

                Des yeux qui font baisser les miens
                Un rire qui se perd sur sa bouche
                Voil; le portrait sans retouche
                De l'homme auquel j'appartiens…

    Элизабет проснулась, вновь услышав песню «La vie en rose», как в тот день своего рождения, и поняла, что вновь находится дома в своей комнате.

    Раздался стук в дверь.

    – Войдите! – крикнула девушка.

    Дверь открылась и в проёме появилось улыбающееся лицо Букера.

    – Эй, соня, уже скоро полдень, – произнёс он по-отцовски. – Ты до вечера собираешься валяться? Хорошо, что сегодня выходной.

    – Мне нездоровится, папа, – ответила дочь, оправдывая свой долгий сон.

    – Бедняжка, наверное, попала под вчерашний ливень?

    – Да, когда шла с работы.

    – Отдыхай, я сейчас скажу маме, и мы с ней придумаем, как поставить тебя на ноги. Ах да, Элизабет, нужно прикрыть окно, а то я чувствую запах табака в твоей комнате – кто-то курит на улице.

    Букер закрыл окно и вышел, а Элизабет села в кровати и в задумчивости взялась за голову, перебирая все воспоминания. Находясь в таком положении, она невольно бросила взгляд на небольшую тумбу с лампой, которая стояла у кровати, и увидела на ней ту самую розу и рядом незнакомую открытку.

    Взяв открытку в руки, она посмотрела на рисунок и увидела, что там нарисованы ноты, да не просто ноты, а ноты Песни Соловья. Это обстоятельство очень взволновало девушку. Она перевернула открытку и увидела на обороте надпись:

    «Сестра, жду тебя ровно в полдень на смотровой площадке третьей платформы Эйфелевой башни. Не забудь взять с собой розу и эту открытку. Верь и надейся.
Другое отражение».

    «Что же ты задумал, Джон?» – подумала девушка и вскочив на ноги, стала быстро собираться.

    Спустя десять минут, Элизабет покинула дом, на удивление всего семейства, и направилась к Эйфелевой башне. На улице было пасмурно и шел мелкий дождик, поэтому на вершине башни зажгли свет маяка.

    На часах было 11:50, когда Элизабет поднялась на смотровую площадку третьей платформы и, облокотившись на перила, стала любоваться городом и ждать. Чего она ждала? Сама не знала. Просто верила и надеялась. Это место, Эйфелева башня, напоминало ей только о хороших воспоминаниях. Здесь она часто была с семьёй и здесь она вновь встретила Джона, после того, как стёрла его реальность. Она ждала брата, но в назначенное время он не явился.

    – Простите, мадмуазель, я вижу у вас розу в руках, – неожиданно раздался знакомый голос.

    Элизабет обернулась и у неё перехватило дыхание: она увидела Кена. Он был такой же элегантный, красивый, но неловкий и немного робкий в её присутствии, как это было при их, теперь уже никогда не состоявшейся, встрече в Нью-Йорке.

    – Простите, это вы мадмуазель ДеВитт? – продолжал говорить молодой человек. – Меня зовут Кенелм Брентон, но все меня зовут просто – Кен. Я музыкант.  Прибыл сюда из Нью-Йорка по приглашению компании «Джон и Джек». Здесь меня встретили какие-то странные рыжие близнецы, которые сказали прийти сюда в полдень, найти девушку по имени Элизабет ДеВитт, которая будет с розой. Это ведь вы? Простите… Что с вами? Вам дурно?

    – Со мной всё хорошо, Кен, – выговорила девушка, едва придя в себя от удивления. – Да, я Элизабет.

    – Рад познакомиться с вами! Я и не думал, что мне придётся быть учителем по музыке у такой девушки… Простите… что я несу? Я сильно волнуюсь. А мы с вами не встречались раньше?

    – Нет, никогда.   

    – Просто, мне сказали, что вы родились в Нью-Йорке.

    – Я покинула его, когда была ещё ребёнком.

    – Жаль, это прекрасный город… но мы ушли от темы. Как я уже сказал, компания «Джон и Джек» наняла меня для того, чтобы я приехал сюда и стал учить вас музыке. Честно говоря, поначалу я был очень удивлён такому предложению, ведь я ещё совсем молод, а в Париже есть виртуозы намного талантливей меня, но эти рыжие сказали, что вы желаете, чтобы вас учил американец, и не просто американец, а именно уроженец Нью-Йорка.

    – У вас есть девушка, Кен? – неожиданно спросила Элизабет.

    Этот вопрос застал молодого музыканта врасплох, и он на мгновение растерялся, покраснел, а потом ответил:

    – Нет, если честно. В последнее время я занимался только музыкой, а девушки… Вы сами видите какой я неловкий при общении с красивой девушкой… 
 
    – Зато вы умеете делать комплименты, – улыбнулась Элизабет. – Расскажите мне о музыке. На чём вы играете?

    – Обычно на фортепиано, но могу и на других инструментах… Кстати, эти рыжие сунули мне в карман губную гармонику, а я на ней тоже хорошо играю. Могу сейчас что-нибудь исполнить для вас.

    – Сыграйте это, – сказала Элизабет, подав ему открытку с нотами Песни Соловья.

    – Отличная мелодия! – воскликнул Кен, прочитав ноты. – Я бы, наверное, такую не смог сочинить. Сейчас вы её услышите.

    Кен приложил гармонику к губам и стал играть Песнь Соловья, чьи первые ноты когда-то были командой для взятия механической птицы под контроль. Мелодия разносилась вокруг и её с вниманием слушали посетители башни.

    Для Элизабет эта Песнь была нечто большим, чем просто музыка. Звуки ласкали слух и словно уносили вдаль плохие воспоминания, чему она была несказанно рада. Теперь она жила настоящим, только своим миром, а прошлое должно было забыться, как плохой сон. Что касается будущего, то она знала, что оно укрыто даже от тех, кто его делает.

    Немного в стороне, слушая мелодию, стояли близнецы Лютэсы и Джон.

    – Любовь – это мгновение, дающее жизнь вечности.

    – А вечность влюблена в творения времени.

    – У каждой вечности своя вселенная