18. А в субботу отбой в одиннадцать Армия - школа

                А в субботу отбой в одиннадцать,
                И пусть ужин даже задержится,
                Все равно время на день продвинется,
                А на этом вся служба держится…
                И пускай комбат надрывается,
                О губе твердит, будто молится,
                Это дембелем называется -
                Час, когда предстоит мне уволится!..
Служба продолжалась. Не шатко, не валко проскочили первые полгода в монгольских степях. Сейчас, на расстоянии нескольких десятилетий все сливается в однообразную серую полосу, на которой только изредка яркими пятнами выделяются отдельные запомнившиеся события. Солдатские будни похожи друг на друга, как близнецы-братья. Подъем, зарядка, уборка, завтрак, строевая или политзанятия, парк, обед. Масло съел – день прошёл. День прошел, и слава Богу, ближе к дембелю немного.
Я, как комсорг, несколько разнообразил свой распорядок. Частенько я манкировал строевой подготовкой или походами в парк, мотивируя это необходимостью оформлять бумаги. А бумаг было, действительно, достаточно много для простого солдата. Несколько папок с протоколами комсомольских собраний батареи. Причем были протоколы собраний, на которых присутствовали солдаты, которых никто и не помнил из нынешнего личного состава, но требовалось все хранить. Несколько папок с ведомостями сбора взносов. Эти я сам содержал в порядке, чтобы не возникло никакой финансовой путаницы и не было никаких на меня нареканий. Были брошюры с разными методичками, речи и выступления министра обороны и отдельные произведения классиков марксизма-ленинизма на тему войны и армейского строительства. Короче, этих бумаг набирался целый металлический ящик размером с хороший дембельский чемодан.
Что конкретно хранится в этом ящике никто не знал, и никто никогда не задавался целью узнать. А мне это было только на руку. Я с важным деловым видом перебирал бумажный хлам, имитируя важную общественно-политическую деятельность и сачкуя от всяких-разных дел.
По комсомольской работе у руководства никакие вопросы не возникали, поэтому меня никто не трогал. Все катилось само по себе. За это время я успел съездить в Чойр и Улан-Батор на какие-то комсомольские мероприятия и, говорили, что меня уже заметили в комсомольском комитете дивизии. Но мне лично было это как-то абсолютно безразлично. Я не собирался делать ни комсомольскую, ни военную карьеру. Дождаться бы дембеля и уехать домой, - к этому сводились все мечты.
В конце января наш полковой комсомольский бог собрал всех комсоргов и объявил, что через неделю в дивизии будет проходить двухдневная комсомольская конференция, на которой обещал быть начальник политотдела. Это был большой начальник, нахур дарга по-монгольски. Прослужив полгода мы уже могли смело щеголять отдельными ломанными монгольскими словечками, а в некоторых случаях даже целыми фразами: «Самбайну», «Кампан», «Бе юртам», «Зогс будахап гедерге яв». Как-то так приблизительно, хотя есть сомнения, что настоящий монгол поймет правильно эти наборы звуков.
В общем, повестка дня будет такая-то, нам предстоит выступать в прениях. Старлей, а наше полковое комсомольское начальство носило на погонах три маленькие звездочки, зачитал список тех, кому предстояло предстать пред светлые очи политотдельского начальства. Я оказался в самом начале этого списка.
Вернувшись в батарею, я просто горел желанием выделиться очередной раз из общей солдатской массы и наваять речь, краше всех в дивизии. Но вдруг обнаружились какие-то срочные личные дела. Пришлось писанину отложить на завтра. Но ведь верно говорится: «Не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра». И завтра не были написаны даже кратчайшие тезисы моего выступления.
А неделя летела с удвоенной скоростью. Послезавтра я, если честно говорить, просто забыл про свою выдающуюся речь, и, когда накануне поездки, меня вызвали в штаб полка, то даже не сразу сообразил зачем меня туда тащат.
Только увидев в кабинете секретаря комсомольской организации, как старший лейтенант, морщась, словно от зубной боли, черкает листки очередного комсомольского активиста и одновременно диктует второму текст его выступления, а рядом стоят комсорги подразделений, ожидая своей участи, я понял, что наступает час расплаты за бездеятельность. Но, всем известно, что надежда умирает не всегда. Поэтому я скорчил самую жалостливую физиономию, сделал скорбный вид, и сразу от дверей завел песню о трудной доле комсорга батареи, о его непомерной загруженности и занятости, о том, что приходится сидеть до полуночи переписывая бумаги и еще о многих и многих трудностях и терниях, заполнивших общественно-политический путь борца за марксистко-ленинскую идеологию. Результат последовал немедленно, я был изгнан из комсомольского кабинета с угрозой без текста выступления к вагону поезда, идущего на Чойр, и близко не подходить. Но, чтобы я и думать не смел не ехать в дивизию.
Если кто-нибудь подумал, что когда мы загрузились в этот вечно дурно пахнущий ящик, именуемый вагоном, у меня на руках было хоть какое-то подобие неких тезисов или какая-то рукопись, напоминающая текст выступления в прениях на комсомольской конференции, то он жестоко ошибается. О чем следует говорить, я даже не представлял, поскольку вся мысленная деятельность была направлена на обдумывание плана, как сорваться и что сказать в свое оправдание, чтобы благополучно сбегать в вагон-ресторан, как гордо именовался небольшой буфетик в середине состава, где продавалась советская столичная, монгольская архи и извечно кислое пиво, сваренное нашими монгольскими братьями.
Поезд тронулся в соответствии с расписанием. Ехать предстояло всю ночь. Комсомольский руководитель оставил нас и устроился в купейном вагоне, может там было удобнее готовиться к конференции, а может он собирался вкусить продукцию монгольских виноделов вдали от солдатских глаз, но всю поездку до самого Чойра мы его не видели. Да и куда денутся эти комсорги с подводной лодки, сиречь, из вагона поезда! Про писанину никто не вспоминал, и я тоже благополучно о ней забыл.
В вагоне тут же возникла коалиция желающих вкусить плоды Бахуса, мы сформировали необходимый начальный капитал и отправили гонца в ресторан-буфет. А дальше все пошло само собой. Патрулей в поезде не было, наш командир напрочь о нас забыл. Свобода и вино не замедлили сказаться и спать мы легли под самое утро за час-полтора до прибытия в Чойр.
У вокзала нас ждал персональный грузовик, шустро доставивший всю команду в чойрский мотострелковый полк. Здесь за оставшийся до конференции час я навестил земляков, вместе с которыми прибыл из учебки и заказал к обеду пивка или нечто подобное для излечения больной головы. А тут уже и время начала конференции подошло.
Первым вопросом был доклад, который делал секретарь комитета комсомола дивизии. Старший лейтенант, работник ответственный и серьезный, он минут сорок сыпал на нас цифры и показатели, раскрывая глаза на жизнь солдатских масс. Груз математических выкладок после бессонной ночи оказался непомерно тяжким, и глаза сами по себе стали закрываться. Если бы поток информации оказался чуть-чуть более полноводным, то наша делегация наверняка бы заснула мощным здоровым сном с всхрапываниями и сопением. Но, вероятно, секретарь выверял свой доклад не на одном солдатике, поэтому в самый ответственный момент, когда силы для борьбы со сном подошли к концу, доклад благополучно закончился. Объявили пятнадцатиминутный перерыв, после чего начинались прения.
Перерыв завершился почти мгновенно. И пошла морока с прениями или прения с морокой.
У меня доклад так и не был подготовлен, но это меня ни капли не смущало. Основная канва была давным-давно заготовлена, и ее должно было хватить мне до самого дембеля. Вначале по всем классическим законам жанра следовало сделать небольшое вступление. Для пущей важности следовало привести цитату из какой-либо работы Владимира Ильича Ленина. Цитаты были заготовлены, и я их помнил наизусть. «Все, что создано народом, должно быть надежно защищено» и «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться». Затем по иерархии следовали одна или две цитаты из Леонида Ильича Брежнева и несколько слов от имени министра обороны СССР А.А.Гречко. На этом вводная часть заканчивалась. Дальше следовало сказать о достижениях подразделения в боевой и политической подготовке. Все, и тот, кто говорит, и те, кто внимают его речевке, прекрасно понимают, что роль комсомола в этих достижениях весьма сомнительна. А поэтому особо тащить на себя одеяло не стоит. Перечислил все достижения, которые повсеместно известны, упомянул про пару, тройку небольших местных успехов, которые мало известны или совсем неизвестны командирам и очень хорошо.
А вот со следующей частью нужно быть очень и очень осторожным. Это недостатки как отдельных комсомольцев, так и всей батареи в целом. Следует постоянно помнить, что ты варишься с подразделением в одном котле, жизнь солдат – это и твоя жизнь. Поэтому тебе известно об этой жизни в сотни раз больше, чем самому продвинутому офицеру или прапорщику. Но нужно следить за каждым словом, чтобы с одной стороны не вынести сор из избы, не выставить на всеобщее обозрение какое-то нарушение, о котором пока никому ничего не известно. А с другой стороны нельзя не упомянуть обо всех наиболее важных нарушениях, чтобы не обвинили потом тебя в сокрытии недостатков. И в заключение несколько слов о том, что комсомольцы как один, грудью и прочая, и прочая.
Сижу, значит жду, не столько возможности сказать что-то, все и так уже сказано без нас, но приближающегося обеда, когда однокашники-птурсисты обещали кровь из носу, но чего-то лечащего голову.
Тем временем прения набирают обороты. Первый оратор выходит на трибуну и начинает вкратце повторять основные положения доклада секретаря. После десятиминутных путаний в огромной бумажной связке, по-другому эту охапку бумаг, которые он притащил с собой на трибуну, не назовешь, начальнику политотдела начинают надоедать его заикания, и он, начальник, с ноткой отеческой ласки и некоторой заботливой грусти спрашивает:
- Ладно, про общее положение в стране мне в принципе все понятно, а вот что, конкретно в вашем подразделении происходит?
Такой резкий вираж в тематике напрочь выбивает оратора из колеи повествования, и он глухо уходит в полную несознанку. Тишина виснет над аудиторией и начинает приобретать ощутимый физический вес.
- Так как же живут солдаты в вашей роте?
Создается впечатление, что оратор неожиданно напрочь забыл русский, а возможно и все остальные, язык. Думаю, что именно так себя вели партизаны в гестаповских застенках в годы войны.
После пятнадцатиминутной пытки бедняга наконец-то был отпущен.
Наступила очередь заклания следующего комсомольского активиста. Этот принес с собой на трибуну еще более толстую кипу бумаг. Два раза переложил всю эту огромнейшую кипу. И это ж надо было набраться терпения, чтобы переписать такое количество информации. Так и профессором стать недолго! Такие мысли бродили у меня в голове. Затем оратор тяжело вздохнул, и, казалось еще чуть-чуть, и он перекрестится. Но все обошлось без церковных обрядов. Он еще пару раз вздохнул и начал о международном положении в мире и о роли СССР на международной арене. Реакция начальства последовала тут же:
- А расскажите, товарищ комсорг, как солдаты у вас живут!
Последовала достаточно продолжительная пауза после чего комсорг согласился с начальником политотдела дивизии:
- Живут…
- Ну так как же они живут? Хорошо?
- Хорошо…
Дальше односложных ответов дело не двигалось. Да и что взять с бедолаги. Он в обычной жизни несколько косноязычен и на три нормальных слова извергает пяток матерных выражений, без которых речь его кажется абсолютно бессвязной, а здесь пред светлым ликом всемогущего, да после нескольких десятков устрашающих наставлений полкового комсомольца…
Та же самая канитель продолжается и со следующим оратором, хотя он чувствует себя на трибуне несколько раскованней:
- Как живут ваши комсомольцы?
- Комсомольцы в нашем подразделении живут хорошо. Рота наша дружная. Все вместе мы идем на полигон, где тренируемся стрелять по мишеням.
Его рассказ почему-то напоминает монологи из курса английского языка, которые мы разучивали на занятиях в институте или старших классах средней школы. Там обычно было так же:
Я живу в хорошем городе. Город наш большой и красивый. В нашем городе много широких улиц и площадей…
Я искоса наблюдал за реакцией офицеров, благо сидели они не очень далеко. Складывалось впечатление, что начальнику политотдела наскучила вся эта галиматья и он собирается в ближайшее время отчалить с конференции.
Через трибуну прошли еще двое выступающих. Садились на свои места в полном смысле этого слова мокрые, потные, в гимнастерках с которых только чудом влага не капала на пол.
И тут, как не ожидай и как не готовься, а все-равно достаточно неожиданно, объявляют:
- Слово имеет секретарь первичной комсомольской организации батареи ПТУРС тра-та-та-та-та младший сержант Рогожин Валерий Петрович.
Поднимаюсь на трибуну. Никаких бумаг, никаких записей, пометок. Замечаю удивленные взгляды. Предыдущих ребят сковывали звездочки присутствовавшего в помещении полковника, на меня же его регалии не оказывали никакого действия. Я вырос в военных городках, не буду говорить про генералов, генералов у нас не было, а вот майоров, подполковников и полковников было с избытком. И доводилось видеть мне средний командирский состав в самых разных видах и состояниях. Поэтому особого чинопочитания у меня к звездочкам и не было.
Начинаю, как заведено со вступления. Мол, как учил наш вождь и учитель… «Все, что создано…» тра-та-та-та-та! Мы советские солдаты с гордостью несем тра-та-та и выполняя наказ нашего первого секретаря КПСС тра-та-та-та-та. Наш министр обороны Советского Союза тра-та-та-та-та…
Смотрю начальник политотдела морщит лоб, собираясь с мыслями и ждет с моей стороны паузу, чтобы вставить вопрос о жизни в нашем подразделении. Нет, думаю, там вам не здесь, это вам не у Пронькиных, так просто нас не возьмешь.
Не буду, говорю, долго говорить о международном положении. Оно достаточно сложное, но и говорили сегодня о нем тоже достаточно много. Хочу сказать о жизни нашей батареи.
Смотрю начальство несколько растерялось. Спрашивать вроде бы нечего. Успокоились, уселись поудобней и готовятся слушать.
Ну, я по проторенной схеме о достижениях нашей батареи, об учебных показателях, о самых замечательных солдатах, кто какие результаты показал, кого чем наградили и прочие ля-ля.
Чувствую достижения себя исчерпали, интерес к ним затухает, говорю «НО» и перехожу к недостаткам. Есть несколько человек крупно, сравнительно, залетевших с разного рода нарушениями. Первый и самый главный Михалев. Отличный солдат и отличный водитель, на Новый год получил отпуск и на обратной дороге связался с какими-то тоже отпускниками, возвращавшимися в часть. А вместе с ними ехали молодые сержанты из учебки. Что-то отпускники присмотрели у сержантиков, то ли сапоги, то ли шинельку, хотели поменять на старую, ношеную. Но сержанты оказались боевые, не дались. Драка, патруль, ах! Дедовщина! Случись этот инцидент в части, любой, хоть нашей, хоть той, куда ехали сержанты, и дело бы в момент замяли. Тем более, что Михалев сам ничего не отбирал, у нас снабжение было по первому разряду, да и в отпуск он экипировался как следует. Он просто в драку вмешался, но, как часто в жизни бывает, его во всем и обвинили. Остальные группами были, чтобы избежать массовости, всех быстренько поотправляли по воинским частям, а на Миху завели дело. И теперь он сидел в части, ожидая то ли трибунала и дисбата, то ли дембеля. И во всех списках нарушений занимал первые места.
Затем был у нас боец, которому тоже не повезло. В часть приехала какая-то комиссия аж из то ли Улан-Уде, то ли даже из Иркутска. Солдаты сидели в курилке и курили, один из них громко выматерился, а мимо шла эта самая комиссия. Никого не волновало, что сам командир полка порой допускает соленые выражения, что замполит иногда не сдерживается даже на партсобраниях. Нет! Здесь рядовой допустил такое вызывающее поведение в присутствии комиссии! Теперь этого рядового склоняли на всех собраниях и заседаниях уже полгода.
Плюс еще пара-тройка с более мелкими нарушениями типа самоволки, не подшитого воротничка.
Недостатки проходят тоже на ура. Каюсь на слабоватую работу, поскольку происходят такие нарушения, бью себя в грудь (фигурально) и обещаю повысить и наладить. Все довольны, начальник политотдела улыбается, комсорг дивизии радостно потирает руки, никаких вопросов, сплошные ответы. Ай да я! Ай да молодец! Но представление, а для меня все это чистой воды сценическая миниатюра, правда, с импровизацией. Когда-то начинал заниматься в СТЭМе, а потом была мыслишка организовать свой театрик, но, увы! К сожалению, ничего не вышло. Хоть здесь немного отыграюсь.
Короче, никто не знает, но мой спектакль одного актера еще не завершен. Занавес опускать рано.
Но, говорю я строгим голосом, и смотрю при этом прямо на начальствующую аудиторию. Но есть у нас претензии к политотделу дивизии. Зал замер. Улыбки медленно сползали с физиономий. Больше всего забеспокоился мой старлей, который комсорг нашего полка и комсорг дивизии. Что там придумал говорливый солдатик. Можно ведь от его болтовни и по шапке получить.
Естественно, я осознаю свое положение и прекрасно понимаю, что это я в данную минуту якобы на коне и шашкой размахиваю, а пройдет полчаса, и вся эта шатия-братия станет моими строгими командирами и будет распоряжаться мной, как кому заблагорассудится.
И дальше веду речь о недостаточном снабжении канцелярскими принадлежностями. Говорю о нехватке ватмана и гуаши, о том, что нет никакой возможности оформить фотостенды. Нет у нас ни фотографа, ни фотоаппарата, ни фотопринадлежностей с фотоматериалами. Совсем недавно, от нечего делать я читал в библиотеке журнал «Советский воин». Там красочно описывались новинки, применяемые в идеологической работе в какой-то показательной части под Москвой. Я красочно перевел все это на нашу почву, нарисовав картину работы с фильмоскопом и эпидиаскопом. Только чудо меня удержало от того, чтобы я не трогал телевизор и не пытался организовать свою телестудию. Но материала хватило и без моей ненаучной фантастики. Комсорг дивизии лихорадочно черкал что-то в своем блокноте, начальник политотдела тыкал пальцем в этот блокнот и давал какие-то указания. Карандаш у комсорга сломался. Он его швырнул на пол, выхватил ручку у какого-то солдатика сидящего по соседству и не прерываясь ни на минуту продолжал писать.
Никаких вопросов ни у кого больше не было. И что-то выдумывать и спрашивать меня никто не собирался. Я с чувством честно выполненного долга закончил говорильню и отправился на свое место. 
Почти сразу же после моего выступления начальник политотдела покинул зал. Вероятно все, что хотел он узнать о жизни солдат в подразделениях, он уже узнал. А там и перерыв на обед наступил.
Мне передали, чтобы в столовую я не ходил, а шел в каптерку птурсистов. Туда я и хотел отправиться прямо из зала, как был остановлен каким-то незнакомым лейтенантом.
- Ну, давай! – тоном, не терпящим возражений, потребовал летеха.
- Что давай? – не врубился я.
- Доклад давай. Я из «На боевом посту». Сейчас во внеочередном выпуске тиснем твое выступление и информацию о конференции.
- Нет у меня ничего. Все только в голове.
- Ладно, я после обеда подойду, ты хоть тезисы какие-то набросай
- Договорились
Я, конечно, ничего не сделал, но и он никуда не подошел, так что мы были квиты
Обед прошел в дружественной обстановке. Две бутылки пива вполне поправили мое здоровье, а сто пятьдесят за дружбу были вполне достаточным довеском для поддержания завершения конференции.
Обратно ехали поздно вечером. Все в том же вонючем монгольском вагоне. Правда полковой комсомолец разомлел и принес нам бутылку монгольского коньяка, который мы все вместе и выпили. Он очень меня благодарил, хотя я так и не понял за что. Но, вероятно за что-то было.
Приехали, на следующий день весть о моем сногсшибательном выступлении разнеслась по части. В батарею приходили какие-то незнакомые офицеры, как в последствии оказалось поглазеть на меня.
Оказывается, говорили, что я заткнул за пояс начальника политотдела. Я ничего не уточнял, ничего не говорил, никого не поправлял. Всем говорил, что ошибочка вышла, не было такого.
Вызывал комсомолец полка, сказал, что я, якобы, очень помог ему по службе и он мне этого никогда не забудет.
А потом все затихло. Все прошло и забылось. Все пройдет,- написали когда-то на кольце царя Соломона. Прошло и это. По инерции хочется добавить: спасибо партии за это!
Очень быстро подошло 23 февраля. Мы сидели в клубе, слушали доклад замполита. После всех подведений итогов начались награждения. У нас высшей наградой был отпуск, но мы знали, что за множество прегрешений артиллеристы на ближайшее полугодие отпусков лишены. Таково негласное распоряжение командира полка. И вдруг совсем неожиданно объявляют, что за отличные успехи в боевой и политической подготовке младший сержант Рогожин награждается отпуском домой на 21 сутки, включая дорогу.
                А в субботу отбой в одиннадцать,
                И пусть ужин даже задержится,
                Все равно время на день продвинется,
                А на этом вся служба держится…
                И пускай комбат надрывается,
                О губе твердит, будто молится,
                Это дембелем называется -
                Час, когда предстоит мне уволится!..