Андрей Белый- Беспредельный символист

Андрей Белый-
Беспредельный символист

Он рассказал о себе все в своих мемуарах, написанных александрийским стихом, но остался загадкой и для современников, и для потомков. «Золотому блеску верил, / А умер от солнечных стрел. / Думой века измерил, / А жизнь прожить не сумел». Все бы так не сумели. Умер действительно от последствий солнечного удара. В Коктебеле у Волошина весь день ходил без головного убора. Есть ощущение несвоевременного ухода в полном расцвете сил. Казалось бы, столько всего написал и в стихах, и в прозе, а есть ощущение недосказанности.
Все потому, что символист. А «символ только тогда есть истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен… Он многолик, многосмыслен и всегда тёмен в последней глубине», – заметил в свое время Вячеслав Иванов. Для символиста символ важнее так называемой реальности. Все никак не выясню, что, собственно, означает это французское слово, которое нам навязывали два столетия подряд.
Никакого «реального» Андрея Белого не существует. Есть многоликий символ. Андрей Белый в мистическом любовном треугольнике – он, Менделеева и Блок. Андрей Белый с Асей Тургеневой на вершине пирамиды Хеопса, где за четыре ступени до вершины он, по его признанию, «сам себя обволок зодиаком» – вывернулся во вселенную.
Есть еще Андрей Белый, пришедший, как ангел к апостолу, в темницу своими стихами. Маяковский в Бутырской тюрьме начал было сочинять вполне традиционные стихи, но все попытки разбились об одну строку Белого – «В небеса запустил ананасом». Из Бутырок Маяковский вышел современным поэтом.
А вот Андрей Белый усердно штудирует в арбатских переулках Иммануила Канта, читает и перечитывает тайновидца масона Гете, приплясывает под экстатическую музыку Скрябина посреди мостовой или на кафедре, выступая с докладом о символизме.
С трудом представляю его в Дарнахе у своего кумира-учителя Рудольфа Штайнера в роли прилежного ученика, укладывающего камни на строительстве антропософского храма. Но и это было.
Если нырнуть в его ритмизованную прозу «Петербурга» и «Москвы», то уже не вынырнешь никогда. Читаешь «Серебряного голубя» и чувствуешь, что побывал на хлыстовском радении. Ох не понимаем мы все эти революции 1905-го и 1917-го. А ведь они не столько по Марксу, сколько по Григорию Распутину осуществились. «Хлыщу, хлыщу – Христа ищу». А кого хлыщу – себя или других, не важно. Ленин на броневике – тот же хлыст, только начитавшийся Маркса.
О революции 1905-го Белый скажет совсем просто: «Мать-Россия, о родина злая, /
Кто же так пошутил над тобой?» А шутка затянулась на все столетие. Но это не помешало Белому провозгласить в берлинской эмиграции, что в России творится новый Апокалипсис всей современной торгашеской цивилизации, после чего и по Белому, и по Мережковскому последует Царство Третьего Завета.
Вернувшись в это царство в качестве «красного Гоголя», каковым мечтала его увидеть новая власть, Белый с трибуны только что образовавшегося Союза писателей вместо доклада о Блоке стал кричать, требовать для себя жилье. «Уморили Блока и меня хотят! Я не дамся! Я буду кричать, пока меня услышат: «А-а-а-а!» Квартирный вопрос кое-как удалось уладить, но советской поэзии и советской прозы так и не дождалась от Андрея Белого «третьезаветная» власть. Поэтому в партийной прессе он был назван живым мертвецом. Похоронен заживо.
Сегодня об Андрее Белом написано намного больше, чем он сам о себе написал. Он вошел в литературные святцы так называемого серебряного века, которого на самом деле никогда не было. Но что такое «на самом деле»? Тот же загадочный «реализм». Лучше уж символизм. Подсела к Андрею Белому проститутка в кинотеатре, и тотчас он понял, что это символ надвигающейся катастрофы. И действительно грянула мировая война. Но гораздо интересней понять, символом кого или чего видел себя сам Белый.
Символист не символист, если не считает себя демиургом. Неким глашатаем космоса в нашей земной юдоли. Он верил Гете и еще больше Рудольфу Штайнеру. В их космической религии творческий человек есть высшее воплощение самых вселенских энергий. Эта энергия воплощена в слове, и в звуке, и еще в жесте и мимике, Вот почему Белый так часто приплясывал и гримасничал и в своих концертных лекциях, и в своей поэзии, и в жестикулирующей прозе. Каждая фраза – жест и соответствующая гримаса. Он и хотел быть таким пляшущим паяцем на незримых веревочках, тянущихся из космоса. Он хотел быть символом Космоса на земле, а стал символом Земли в космосе.

«Известия», 26 октября 2010 г.