Доля Пелагеи

Мы сидим в её домике за столом у небольшого окна. В её хатке все окна маленькие и потолки низкие. Пол устлан ткаными дорожками, половиками. Пелагея Михайловна так привыкла, а в холодное время ещё помогает и тепло задерживать. Сил не так много, чтобы их тратить на отопление: печку почистить, дров принести. Ноги не позволяют много двигаться: ноют, болят. Поминутно напоминают, где суставы находятся.

-Вот сегодня ближе к вечеру топить буду, пока ещё терпимо. Жарко не люблю. В детстве, видимо, привыкла к прохладе.
А детство её пришлось на годы войны. Восемь лет было, когда она началась.
-И началась не жизнь, а выживание. Особенно хлебнули горя, когда немцы на нашу землю пришли. Мы тогда в Сталинградской области жили. Отца моего немцы отравили. Он каким-то большим начальником был – я не запомнила – вот фашисты с ним и рассчитались.

Всю страну тогда перевели на военные рельсы. И Поле пришлось срочно учиться вязать.
-Как научилась – так чего я только не вязала. Сколько носков и рукавиц отправили с мамой на фронт! Большими посылками отправляли. В них ещё картошку упаковывали, бывало, порежем, посушим и в посылку, солдат кормили всем миром. А ещё я кисеты шила.
Когда перебрались в Воронежскую область, довелось девочке щебёнку возить на быках. Вот когда трудно было. Дорога неровная, с пригорками. Быки в гору шли, а спускаться не хотели. Встанут как вкопанные – и не сдвинуть их с места. Им ярмо начинало шею давить, вот они и упрямились. Страшно было – рядом, в лесочке у дороги, танки вражеские стояли. Один раз немцы на мотоцикле остановились. Смотрят на Полю, о чём-то говорят по-своему.

-А что говорят – не пойму. Мы тогда только начали учить немецкий язык. Запомнила лишь «Гутен Таг» и «Гутен Морген». Хорошо, что они постояли немного и уехали, натерпелась страху тогда за считанные минуты.
Фашисты зверствовали. Сами заняли дома, а местные жители прятались по погребам. Детей вражины заставляли носить им воду. Жестоко расправлялись с партизанами. Поля запомнила на всю жизнь, как одного партизана раздели донага, связали и бросили на морозе. Он сильно обморозился, пока его тайком смогли подобрать и укрыть местные жители.

Фашисты не разрешали хоронить убитых, казнённых. Это приходилось делать только украдкой. И Поля помогала хоронить и отца, и детей. Трудно и горько. Порой над их домами пролетали наши «кукурузники» и сбрасывали листовки: «Крепитесь! Мы освободим вас». И люди крепились изо всех сил.
Когда стало спокойнее, ребята в школу пошли.
-На все классы – один маленький глобус. География мне трудно давалась. Не сразу научилась на глобусе определять, где что. Запомнила только, что Север наверху, Юг – внизу. Как-то учительница вызвала к доске, попросила рассказать о Севере. Я ей и выдала: «Там всегда холодно, и звери там бегают – во-о-т с такими рогами» - и руками показала, какие большие рога, от волнения забыла, что эти рогатые оленями называются. Одноклассники посмеялись, учительница улыбнулась и «пять» поставила.
После войны Пелагея Михайловна Микерова работала в сельском клубе – одна за всех. И печку зимой топила, и людей развлекала. Да и «Клуб» - это сильно сказано. Выделили помещение с рухлядью вместо мебели. Пелагея нашла скатерть и накрыла стоящий в комнате комод, где-то нашла гармошку. Благо с гармонистами тогда на селе не так напряжённо было, как сегодня. Ведь в те годы люди верили и знали, что песня строить и жить помогает. А какая ж песня без тальянки или баяна?
Трудностей хватало в первые послевоенные годы.
-У нас тогда много переселенцев появилось. Жили они в хатёнках, без печек, замерзали. Две семьи умерли.
Тяжело пришлось и потому, что вокруг была голая степь, где не росла даже трава. Её предстояло превратить в пшеничное поле.
Пелагея Михайловна помнит, как помогала одному трактористу. Интерес подтолкнул её научиться ездить на тракторе. Ведь в те годы многие девушки создавали свои тракторные бригады. И вот как-то Полина решила подменить паренька, чтобы тот немного отдохнул, поспал. Гоны большие – по несколько километров. И надо же такому случиться: только она скрылась за пригорком, трактор заглох. Оказалось, солярка кончилась. Пришлось возвращаться пешком, будить парня и самим нести солярку в канистре в поле. Ведь нельзя было допустить, чтобы трактор стоял!

Как-то заметила Полина, что один парень глаз с неё не сводит. Всё старается оказаться рядом. Не успел спросить имя, как тут же огорошил вопросом:
-Замуж за меня пойдёшь?
-Пойду, если посватаешься.
Тогда моральные устои крепкие были:
-В наши годы всё строго: выходишь замуж – будь тебе хоть девяносто лет, а должна девушкой выйти. И мы берегли честь. Володя не стал откладывать в долгий ящик, быстро приехали его родители. Поженились мы. И у нас один за другим родились три сына. Да вот только поднимать их мне одной довелось: Володя молодым умер.

Пелагея Михайловна сама воспитала настоящих мужчин. Все трое служили в армии. Старшему выпало служить на Даманском острове в неспокойные шестидесятые, среднему – в Германской Демократической республике. И матери пришли благодарственные письма от командования. Младший попал в Афганистан. Писал не часто, но мать не забывал. Очень за него она волновалась. Однажды вытащила из почтового ящика письмо со знакомым уже штемпелем полевой почты, а адрес на конверте написан чужой рукой.
-Я так и присела, и завыла от отчаяния, да так громко, что прибежала соседка. Спрашивает у меня, что же случилось, а я реву и подаю ей нераспечатанный конверт. Она обняла меня и говорит:
-Давай читать вместе.
Открыла, а там – «Благодарю Вас за достойное воспитание сына». Радость! Да мы же и от радости плачем!

Пока растила мальчишек своих, кем только не работала: и на пекарне, и на кирпичном заводе. Всё испытала, всему научилась. И до сих пор только на себя надеется. Сыновья своими семьями обзавелись, детей вырастили, и Пелагея Михайловна одна в домике осталась.
-Мне эта хатка от одной женщины досталась. Она сама её слепила. Пришла с войны – за душой –ничего, только грудь вся в медалях. Подружились мы с ней. Теперь тут одна осталась. Ничего, потихоньку облагораживаю чем могу. Вот только потолок надо бы усилить: хрупкий он, на чердаке опасно ходить. Но трубу я сама почистила.

Смотрела на неё и удивлялась: хрупкая, седовласая, лишь глаза сохранили синеву, в которой утонуть можно. Столько выпало ей пережить! А Пелагея Михайловна, будто подслушав мои мысли, сказала:
-Да разве ж это жизнь? – и ответила сама себе, - да это моя жизнь. Не жила – выживала… Горе ложками хлебала…
… Но не согнулась. Выстояла. Достойных сыновей воспитала. Поклонимся ей…