Зелёный храм Михаила Пришвина

                Посвящается Юрию Анникову автору
                миниатюр «Птичий Гимн» и «Лес и человек».


Неизвестно кто и в какие незапамятные времена первым заговорил о природе как о храме.
В  XIX веке эту тему очень ярко оживил Шарль Бодлер в стихотворении «Соответствия»:
 
                «Природа — дивный храм, где ряд живых колонн
                О чём-то шепчет нам невнятными словами,
                Лес тёмный символов знакомыми очами
                На проходящего глядит со всех сторон.»
               

Вячеслав Иванов развил эту тему не менее искусно, внеся в неё  своё личное начало
и придав этому лесному храму христианский колорит:
 
                «Мы два в ночи зажженные ствола,
                Два пламени полуночного бора,
                Горим одни,- но весь займется лес,
                Застонет весь: «В огне, в огне воскрес!-
                Заголосит... Мы запевалы хора.
                Мы рдяных врат двустолпная опора.
                Клубим багрец разодранных завес:
                Чей циркуль нас поставил, чей отвес
                Колоннами пурпурного собора?»

Оба образа поражают рафинированной образностью символизма, но мечтательная экзальтация
их авторов очень далека от духовной простоты «хлеба насущного».

Эпоха воинствующего атеизма, отнявшая этот духовный «хлеб», вернула человека к драгоценной
простоте. В период разгула антирелигиозной борьбы государства против церкви, когда были
закрыты и разрушены тысячи монастырей и храмов, природа и прежде всего лес вдруг
неожиданно превратились в тайных хранителей храмовости, словно сокрыв в себе разрушенные
святыни подобно Светлому озеру - невидимый град Китеж. Вот как проникновенно об этом 
пишет в 30-е годы Н.А. Павлович в поэме «Оптина»:
 
                «Когда гостей негаданных, незванных
                Шумливые замолкнут голоса,
                Когда падет в лугах благоуханных
                Прозрачная тяжелая роса,-
                Лес встанет церковью. Синеет и курится,
                Уходят в небо мощные стволы,
                И белочка на ветке шевелится,
                Синицы свищут из зеленой мглы».

М.М. Пришвин в отличие от своих предшественников сделал зелёный  храм  природы ключевым
в своём творчестве, вложив в него глубокий религиозно-философский смысл.

Его Корабельная чаща стала хранительницей религиозного чувства, духовного полёта, поэзии
благоговения. Молитвенная сторона её храмовости открывается в рассказе Мануйлы о том,
«чем уж так особенно хороша эта Корабельная чаща»:

«Одно дерево к одному, и все как в золоте: до самого верху ни одного сучка не увидишь,
все вверх, вверх, и тебя тоже тянет отчего-то вверх, только бы дали собраться — и улетел бы.
А внизу белый-белый олений мох и так чисто-чисто. Руки вверх на полет поднимаются, а ноги
подкашиваются. И как станешь на белый ковер на коленки — сухо-сухо! И мох даже хрустнет.
Стоишь на коленках, а земля тебя сама вверх поднимает, как на ладони». Как в этом
молитвенном состоянии, рождаемом в душе человека лесом, угадывается образ Серафима
Саровского, молящегося в лесу на коленях с поднятыми к небу руками. 

Эта «храмовость» главного символа повести распространяется в дневниковых записях автора
на все  произведение: «Слово правды» (первоначальное название «Корабельной чащи») вышла
повесть чистая, вроде храма, остается  написать какую-нибудь страничку, которая будет
значить, как крест на здании». Таким крестом становится в повести завет отцов, который
оставляет М.М. Пришвин будущим покалениям:

«Не гонитесь <, деточки,> в одиночку за счастьем, а стойте дружно за правду» , «правду истинную».

Правда же истинная, о которой так загадочно сказано в повести, заключается в том, что Бог
есть великий свет любви, и душа человека тянется к нему как дерево к солнцу. Поэтому  во
исполнение своего предназначения человек призван не только работать и веселиться, но и
расти в молитве к Богу в храмах рукотворных и нерукотворных. Опыт  отцов и сама природа-мать 
непрестанно говорит об этом человеку. Прислушайся только к их голосу - и услышишь.

В контексте этого своего храмового произведения да и всего своего творчества М.М. Пришвин
очень своеобразно видит свою миссию писателя:
 
«Сколько в народе нашем таится неизжитой любви, и вот эту любовь свою узнают в моих книгах,
и этим вольным священником или попиком народ держит меня при себе».

Не случайно и чаща-то  "Корабельная", ведь корабль это символ церкви.

В стране, где церковь подверглась невиданным в истории гонениям, где храмы разрушались
десятками тысяч, а монахи, священники и верующие истреблялись сотнями тысяч за малейшее
слово «религиозной пропаганды»,  М.М . Пришвин, рискуя жизнью, кротко, но очень
красноречиво  показывал, что как бы не свирепствовал в своём безбожии человек, богоборчество
его противоестественно, так как сама природа исполнена простого, но дивного богослужения,
которое можно подсмотреть даже в глубине глухого леса.

В лесном храмовом действе, описанном  М.М. Пришвиным в романе «Кащеева цепь», учавствуют и туман,
и зайцы, и тетерева, и светила, и весь мир. Токовик «поет и движется по кругу, как светила, как
весь мир, и первосвященником входит в царские ворота с приподнятой лирой, неся огненный цвет.
Все младшие делают как Токовик, их отдельные серенады сливаются, и вот эта их хоровая песня
во славу расцветающей от солнца земли далеко, за версты, наполняет души случайно не спящих
людей тоской о настоящей родине в какой-то забытой стране». В этом храме каждая тварь занимает
предназначенное ей место в общем действе: зайцы разыгрывают «сцены христианского смирения», журавль
кричит: «Да будет свет!», тетерева, «поющие рыцари», «творят заклинание тьмы» «на три стороны»,
«на Чу, на Фы и на Ши», одеяло облаков выполняет роль завесы, солнце — роль божественного Света.

Более того, даже там, где человек забросил храм, сама природа продолжает за него творить
служение и в нём:

«На границе ваших лесов и наших немерянных стоит часовенка старая, забытая, вся в зеленом
мху, вся зеленая. Креста на ней нет, и заместо креста стоит скворечник... Там скворец
выходит из дырочки и начинает служить свою обедню, раздувается, бормочет...»

М.М. Пришвин открывается во всех этих и многих других своих наблюдениях как таинственный
лесной архиерей, тихо, незаметно молящийся Живому Богу, который "есть любовь", вместе
со всей природой за весь мир, чтобы мир понял и просветился вместе с ними чудной радостью. 
Архиерей, не только молящийся, но и проповедующий то, что приводит к этой радости:

«О том я говорю, чтобы в себе самих хранили бы каждый своего младенца, не забывали бы
о нем никогда и строили жизнь свою, как дерево: эта младенческая первая мутовка у
дерева всегда наверху, на свету, а ствол — это его сила, это мы взрослые» «Пусть всё живое …
мечтает о зелёной мутовочке в лучах великого света: это не пустая мечта...»

"Зелёная мутовочка" у М.М. Пришвина это наша детская душа, которую надо поднимать всем нашим
существом к великому божественному свету, так же как любящий отец радостно поднимает своего
ребёнка высоко над собой.

То есть в природе заповедь Христова «Если... не будете как дети, не войдете в Царство
Небесное» (Мф.18:3) согласно М.М. Пришвину отражается как естественный закон, по которому
всё призвано тянуться к свету и добру своим детским началом. И человеческая мудрость
заключается в том, чтобы бережно сохранить в себе эту верхнюю младенческую макушку,
детскую душку тянущуюся к божественному, вознося её взрослым могучим стволом всё выше
и выше. Тогда и всё общество оздоровится и станет прекрасным как Корабельная чаща,
которую не в силах будет одолеть ни червь, ни огонь, ни алчная человеческая "правда".

Литература:

1. Пришвин М.М. Собр.соч.: В 8 т.- М., 1982-1986 гг.
2. Иванов В.И. Стихотворения и поэмы. - Л., 1978.- 559 с.