Страницы воспоминаний

АННОТАЦИЯ
Это третья книга инженера – физика, почётного полярника Смирнова Юрия Ильича.
Студентом политехникума, в возрасте 15, 16 и 17 лет, проходил практику на производственном объединении «Маяк» (в городе Челябинск-40),  производившего Плутоний-239 для атомных бомб.
Из 52 лет трудовой деятельности 45 лет автор  работал на атомных  объектах, 42 года из котторых проработал на атомных ледоколах «Ленин», «Арктика», «Таймыр». Имел запрет на профессию в течение 7 лет. Посетил следственный изолятор КГБ
В описываемых событиях автор или участвовал сам, или узнавал от непосредственных участников событий.
Так как писательскому мастерству автор никогда не учился – книга написана простым, увлекательным  языком,  с чувством внутренней свободы. В жизни автор не признавал никаких партий и группировок более 3-х чел.
Участник похода на Северный полюс в открытом плавании.  Автор фотовыставок в Лондоне, Петербурге и Луге.  Перевёл две американские книги. Вёл «Блог пенсионера» на Би-Би-си.
Кроме данной книги автор написал книгу «Страницы воспоминаний» и книгу  «Как без лекарств сохранить и укрепить здоровье».

Страницы воспоминаний
                Не пиши для всех – не взойдет посев
                И будет напрасен твой труд,
                Для себя пиши, для своей души,
                И тогда тебя все поймут.
                Вадим  Шефнер
               
Люблю, когда человек рассказывает сам о себе – никогда не услышишь ничего плохого.

A родился я совершенно случайно. Моя мать пошла делать аборт и встретила гроб. Вернулась. И решила: где уже есть три пацана, пусть будет и четвертый. Тем более что может быть родится и девчонка. Так чья-то смерть стала причиной моего рождения. И родился я в городе Магнитогорске, на Урале, в 1938году. Пацаном. Старшим братом был Александр, 1929 года, вторым – Николай, 1932 года и третьим – Владимир, 1937 года. И только в1948 родилась сестра Зоя. Понятно, что положение в стране было не для новых жизней. Имеющиеся бы сберечь. А, впрочем, и иной подход был неплохим – надо же как-то сохранять генофонд для великих строек коммунизма. Отец работал на металлургическом комбинате. А мать с утра до ночи была занята заботами о семье.

Жили мы в землянке. Это такая яма с надстройкой из бревен и досок, засыпанных сверху землёй. На крыше росли лебеда, полынь и крапива. Пол земляной, покрытый самотканым половиком. Когда по двору шла курица, она могла спокойно склёвывать мух со стекла окна.
В 1943 году мы купили полдома на окраине города. Это была комната метров12-13 и кухня с русской печью. Кухня была небольшая, но в ней помещался стол, лавка, две табуретки. Главным в ней были полати. Они располагались частью над печкой и до самой стены. Состояли они из досок, прикрепленных сантиметров в пятидесяти от потолка с помощью жестяных узких полос, из которых когда-то выштамповали  ложки, а дырки, в виде ложек, остались. Это было  царство для всех четверых братьев. Мы умещались там все четверо. Но основным достоинством полатей была их неприступность. Отец туда просто не мог влезть. Мать влезть хоть и могла, но размаху для ремня там было слишком мало. К ним вел узкий проход за печкой с двумя вмурованными кирпичами. В случае опасности нужно было с разбега наступить на глиной обложенный край плиты, чтобы не обжечься, и легким движением вознестись на седьмое небо.
Как и все вокруг семьи, мы сильно недоедали.
Началась война. Отец два раза записывался добровольцем на фронт. Его с удовольствием записывали – у него за плечами была служба на границе, да и размерами и фигурой он был «шибко дюж». Мать собирала ему вещи, мы без всяких суесловий прощались с ним и готовились еще к более лучшей жизни. Когда отец появлялся на сборах, ему задавали два вопроса: это ты катаешь бронь в горячем цехе? – Это у тебя четыре пацана? Вот иди и катай свою бронь и поднимай на ноги пацанов. Отец являлся домой мрачнее тучи – там, на фронте и махорку дают и кормят и 100 грамм выделяют. А здесь надо по 12 часов работать, да и жрать нечего. Магнитогорский металлургический завод во время войны был очень важным предприятием. Катали бронь для танков и каждый третий снаряд был магнитогорским. После второй попытки полулегальным способом уйти на фронт, отца забрали в трудармию. А это означало только работа в цехе по 12 часов и ночевка в бараке, без права посещения семьи.  Через какое-то время отец сумел  договориться и стал появляться дома.
  Норма хлеба была такова - отец, как рабочий, получал килограмм, два старших брата, будучи студентами медтехникума, получали по полкилограмма; мы с Владимиром, как школьники – по 350 гр. И мать, как иждивенка – 250 гр. Иногда с нами жила бабушка –мать отца. Ей хлеба не полагадось. Совсем. Нисколько. Итого, хлеба  получалось 2 кг 850 гр. Чтобы купить хлеб, надо было отправляться в магазин с утра, ждать, когда его привезут, а потом, в страшной сутолоке и давке, пытаться пробраться к прилавку. Иногда это не удавалось ни за 2, ни за 3 часа. Нас, пацанов, зачастую просто вышвыривали из очереди. Какой-нибудь работяга говорил, что он после работы, а нам, пацанам, делать нечего и мы еще можем постоять. Его понять можно, но и нас дома ждут с хлебом, и без хлеба нельзя было прийти. Я до сих пор помню эти давки, в очереди, когда задыхаешься среди мужиков, которые давят  тебя со всех сторон и ты уже ни на что не надеешься – ни на то, что ты получишь хлеб, ни на то, что  останешься жив. До сих пор боюсь переполненных вагонов метро, хотя, разумеется, езжу.
  Хлеб был сырой и низкого качества. Ну, тут уж не до претензий было. Можно было купить хлеб и на базаре по цене 200 рублей за буханку. Для сравнения, билет в кино на дневной сеанс стоил 2 рубля
Особым процессом был  дележ хлеба. Отцу мать отрезала, сколько считала нужным. А у нас были вырезаны две круглые картонки и подвешены к измерительному циркулю. На эти картонки клался хлеб или для Александра и Николая, или для нас с Владимиром. Строго следилось, чтобы картонки не перевешивали ни в какую сторону. И вес выравнивался крошечными добавками. Бывало, когда у нас сидел соседский мальчишка,  за ним забегали: - «Пошли домой, сейчас хлеб делить будем».
Иногда к нам приезжала из деревни мать отца Матрена Степановна, в девичестве Южакова. Бабушка была тихой и скромной и часто ходила в церковь, где был крещены  и мы с Владимиром  году в 1947.
Здесь я немного хочу отвлечься на небольшой экскурс о происхождении моего отца и матери. Родились они в казачьей станице Кацбах. Здесь же на Южном Урале. Откуда такое нерусское название станицы? Дело в том, что  после военных походов русского казачества, благодарное Отечество наделяло их землями, а название они давали по местам одержанных ими побед. Так на Южном Урале можно встретить станицы с названиями Лейпциг, Париж, Берлин, Фершампенуаз, Варшаву, Варну ну и станицу моих предков Кацбах. История их связана с военными походами великих русских полководцев А.В.Суворова, М.И.Кутузова, П.А.Румянцева и Генерала Неплюева..
                Яицкие, как они тогда назывались, казаки на парадах шли третьими за Донскими и Кубанскими. Налогов они не платили, но всегда были готовы выступить на защиту Отечества. Казак шел на службу со своим конем и полным обмундированием. Государство давало только огнестрельное вооружение. Казаки постоянно тренировались, и у них была строгая дисциплина. Даже станица строилась так, чтобы не было тупиков. Казак всегда мог проскакать по любой улице, не боясь попасть в тупик. Во время военных действий некоторые казаки носили серьгу в ухе. Если была серьга в одном ухе, в левом, то это означало, что он последний мужчина в семье. Почему в левом? Потому что при команде «равняйсь!», все поворачивают головы направо и командир видит, у кого есть серьга в ухе. Он такого казака будет беречь до последнего. Если у казака серьги в обоих ушах – это последний мужик в роду. Такого надо беречь пуще глаза. В станице жена казака никогда не шла рядом  с мужем, чтобы вдовые казачки, оставшиеся без мужей, не завидовали бы.
Есть мнение, что Россия создала казачество, а казачество создало Россию. Так писал Лев Толстой. Наполеон говорил: « Дайте мне одних казаков, и я завоюю мир!».
Ни один из Уральских казаков после переворота 1917 года ни нарушил присяги и не предал Россию и не перешел на сторону красных. И при Сибирском ледовом походе, отступая под натиском красных, тело умершего генерала Владимира Каппеля не бросили, а несли в гробу впереди колонн и похорониди его в Чите. Потом тело перенесли в Харбин, где с почестями захоронили в саркофаге. Году в 1925 коммунисты потребовали у Китайского правительства уничтожить  саркофаг и убрать крест – так они боялись даже памяти об этом патриоте России. Но в наши дни найден и саркофаг и останки генерала, которые будут с почестями захоронены в Донском монастыре.
Был такой казус, рассказанный старыми казаками, что у их сослуживца в Харькове отвязался конь и пришел обратно на Урал в станицу. В мире, впрочем, известны и более «великие» подвиги коней.
Мать моя закончила четыре класса, правда, за три года. После второго класса ее перевели сразу в четвертый. Четыре класса она закончила с похвальной грамотой, которую мачеха разрезала на полоски и заклеила ими окна на зиму. Отец окончил только один класс, так как нужно было в семье много и постоянно работать. Читал он не очень хорошо, но отлично считал.
Чтобы как-то выжить, мы все дети, должны были работать круглый день. Особенной каторга была летом. Надо было поливать огород утром и вечером. А на Южном Урале погода летом под 30 градусов - не редкость. Жили мы, в основном, с огорода. Тащили на базар всю первую, и не только первую, зелень. Лук, чеснок, огурцы все шло на базар. Надо было покупать на базаре хлеб и что-нибудь из продуктов. Отец и мать мечтали купить целый дом. Они даже знали какой. На соседней улице. Потому надо было насобирать большую сумму. Потому все шло на базар. Даже отец торговал махоркой. Самосад у дяди Ильи отменный. Это знали многие покупатели.
  Была у нас и наша кормилица корова. Без нее мы бы пропали. Молоко частично тоже шло на базар. Когда рождался теленок, а это было всегда зимой, после того, как корова его оближет, теленка забирали в избу – в сарае он бы замерз. Ухаживали за ним все. Мать поила его коровьим молоком, а мы обеспечивали санитарное состояние на кухне, где жил теленок. Имелся горшок, к которому мы бросались при первых звуках и запахах и старались полностью исключить загрязнения пола. Это никогда не удавалось, так как в заключительной стадии струя имеет непредсказуемую, изменяющуюся траекторию и часть попадало на пол, а часть – на руки. Но это не беда. Рождение бычка означало в дальнейшем наличие мяса, а телочка могла стать на время второй коровой. Держать двух коров в семье любой численности, строго запрещалось и строго контролировалось. Умирать с голоду или пухнуть от голода можно было, а держать двух коров – нельзя.
В разговоре со многими людьми в возрасте, выяснилось, что многие из них не знают, что колхозник должен был сдавать государству и молоко (даже если у него не было коровы),  и шерсть, и мясо, и яйца. Если чего не было в хозяйстве, колхозник шел на базар, покупал и сдавал государству. Даже был такой анекдот. Спрашивает профессор в медицинском институте студента:
- «Скажите, студент, чей скелет вы видите перед собой?
- «Колхозника»
- « ? «
- «Шкуру сдал, мясо сдал, яйца сдал – по всем признакам, колхозник!»
Жила в нашем поселке семья татар Шагеевых. Дружная и мастеровитая семья. У них было одиннадцать детей. Их Ата (отец) поднял дом и сделал его двухэтажным, конечно, значительно углубившись в землю. У них была ручная мельница, и мы ходили к ним молоть зерно.  Это были очень добрые, трудолюбивые люди. Кроме отца с матерью (Ата и Ани) и одиннадцати детей с ними ещё жили дедушка и бабушка. Конечно, дети, повзрослев, разъезжались, но их всегда было много. У них тоже была одна корова. Еще было несколько овец.
Мать делала кислое молоко (сейчас это называется кефир) и у нее было много постоянных покупателей. Она отличалась чистотой и аккуратностью. Зимой я вставал часов в 6  и успевал до начала занятий, до 8 утра, разнести молоко по трем адресам. Помню, был один клиент, который встречал меня всегда в кальсонах и выставлял литровую бутыль. Я наполнял ее, но оказалось, что другим, точнее последнему, молока было недостаточно. Немного, но я очень переживал. Сказал матери. Она говорит, что всегда наливает больше, чем положено. И тут я вспомнил про интеллигента в кальсонах и его нестандартную бутыль. Я стал приходить к нему  последним. Он улыбался, ничего не говорил, так как молока все равно было больше нормы.
А летом корову надо пасти. Было общее стадо, но там пастуху надо платить, а разве в общем стаде будет такой пригляд за коровой, как за своей. Собиралось  частное стадо, коров на 10 – 12 и мы, пацаны, шли их пасти. А в уральских степях с травой не разгуляешься. Шли перегонами за 10 километров к Сухой речке. Там еще набегаешься. А не дай бог в карты проиграть очередь заворачивать коров – вообще худо. И вот маешься там, когда можно будет гнать коров домой.
У коровы есть лопатка ближе к хвосту, а перед ней углубление. Так вот, если корова сыта, то углубление почти незаметно, а если корова не напаслась – там целая ложбинка. Дома мать строго контролировала насколько напаслась корова.
Солнце на небосклоне застряло и не движется. В дождь мокнешь под дождем весь день и не погонишь скотину домой, дескать, там дождь, а я без английского мужского зонта. А если жаркая погода, то налетают слепни и оводы. (Мы называли это «бзык). Лучший вариант - загнать стадо в речку. Но где же взять воду летом, в жару, в Сухой речке? В этом случае за коровами нужен глаз, да глаз. Как только какая-нибудь корова поднимает хвост трубой, значит, она сейчас рванет, а за ней все стадо. Первым делом ее нужно ошарашить, например ударом кнута или палки. А если упустишь момент, то потом беги за стадом, да еще на посевы могут забежать. А там объездчики, караулят. А они на лошадях. А за потраву объездчик может угнать твою корову к своей конторе и потребовать штраф. Это значит нужно бежать домой за деньгами, получать нагоняй за недосмотр и бежать обратно в контору. И, желательно, в этот же день пригнать корову домой.
  Однажды так случилось, когда пас корову брат Владимир. Объездчик погнал корову, а Владимир бежит за ним, плачет: - « Дяденька отдай корову». А дяденьке что, он на лошади верхом, почти ковбой. Ему на слезы пацана наплевать. Пригнал он корову на свинбазу и посылает брата за деньгами. А свинбаза та вдалеке от Магнитогорска. Прибежал Владимир домой, взял деньги и снова побежал на свинбазу. К утру он пригнал корову домой, пробежав за эти сутки около 60 километров. И дома получил взбучку. Ему было лет одиннадцать.
А еще корова может съесть какую-то траву и её начинает пучить. Точная причина неизвестна, а меры принимать надобно. Единственный способ – брать кнут в руки и гнать её, пока из неё всё не выйдет. А бежать придется может километр, а может два, а может все три. Только соблюдай дистанцию.
Ко всему сказанному добавлю, что стадо надо выгонять в 5 утра и пригонять не ранее 8 – 9 вечера.  А дают тебе на весь день беготни за скотиной пол-литра молока и кусок хлеба грамм 200-250.  Всё! Правда, утром ты завтракаешь, но какой завтрак до пяти утра. Неплохо бы, что-нибудь стянуть со стола в карман, но мать зорко следит и почти никогда ничего «стибрить» не удавалось. 
Когда я ездил по Европе туристическими автобусами, я всегда удивлялся, почему русские всё крадут со стола в сумки во время завтраков со шведским столом. Я бы мог оправдать себя, дескать , дурная привычка с детства, но они-то коров не пасли, а большинство и голода не знало. В Испании, когда узнавали, что завтракать будут русские, весь наличный персонал камбуза выходил в зал следить. Было так стыдно. В каком-то городе мне старший «надсмотрщик» сказал, что я могу сесть, где я хочу. Вероятно, моя седая борода сыграла роль. Обычно всем велели садиться компактно, чтобы следить было легче, но все равно некоторые умудрялись стащить что-нибудь со стола и в автобусе хвастались и показывали, и очень гордились.
С нами коров пасли всегда несколько собак. Их мы подкармливали полевыми мышами, но сами не ели. Неплохо бы суслика вылить водой – у него второго выхода нет - никуда не денется, не то, что у полевых мышей, но потребуется половина Сухой речки в ненастную погоду, чтобы суслика из норы вызволить.
Когда у нас появилась беспородная дворняжка, мы стали придумывать кличку. С нами вместе пас коров пацан, кличка собаки которого была «Узнай». Когда кто-нибудь спрашивал, как зовут его собаку, он отвечал: - Узнай. – Откуда я могу узнать. Или начинал гадать. Нам это всем очень нравилось. Вот и нам хотелось дать такую кличку, чтобы она откликалась только на нашу, а не на похожую. Брат перебирал книги в раздумье и достал с полки «Тартарен из Тараскона», Альфонса Доде. – Ура, нашел! Мы назовем его Додик, а все будут думать, что его зовут Бобик. Так и назвали. Как и все дворняги, он был умён и предан. Однажды его украли колхозники, что часто останавливались у нас из родной станицы отца и матери. Они его увезли за 75 километров и держали на привязи.  Мы пожаловались родственникам, они пристыдили сельчан и повезли Додика к нам в Магнитогорск. Километров за 20 он стал проявлять беспокойство. За 10 километров они отпустили его из повозки, и он рванул домой. Он лизал нас всех минут пять. Разбудил отца, прыгая к нему и пытаясь лизнуть в лицо. Отец улыбался и дал ему облизать себя.
Зимой Додик ходил со мной в школу, куда-то убегал на время занятий, а после школы встречал меня
Была у Додика дурная привычка лаять на проходящие машины, забегая сбоку переднего колеса. Когда однажды я уже подходил с ним к школе, проезжала грузовая машина. Додик забежал сбоку и стал лаять. Шофер сделал резкое движение вправо и Додик попал под колесо. Я поднял его, дергающегося в конвульсиях, и прижал к себе. Из горла хлестала кровь, а из кабины гоготал шофер.
А если не гонишь корову на пастбище и слышишь, как брата поднимает мать, то блаженство твое недолго. Мать поднимет на утренний полив и, только поспевай таскать воду. До колодца было метров 25, но в колодце до воды было 7 метров. Её оттуда поднять надо, налить ведра и быстро тащить в огород. Такого баловства как коромысло, не позволялось. Да и с коромыслом надо идти медленно и важно, как в фильмах, а здесь работать надо. На полив уходило не менее 50 ведер, да еще стоял у нас на дворе железный бак на 60 ведер – его тоже налить к вечернему поливу надо, чтобы вода согрелась. А в засуху 1948 года к колодцу круглосуточно стояла очередь и по решению поселкового совета отпускали на семью не более 100 ведер воды. Бывало, часа в3 ночи соседи будят, вставайте, скоро ваша очередь. Из артезианского колодца выкачали воду так, что до нее стало 11 метров и было видно дно, а ведро падало на бок – воды было мало. В этот год пришлось поливать даже картошку.
К работам следует добавить прополку грядок, окучивание картофеля, сбор червяков с листьев капусты, удаление пасынков сверху листьев табака. Опять же надо урожай собрать, просушить, в погреб засыпать. А такие прелести, как чистка навоза, вывоз его в огород, колка дров, сбор травы для коровы, чтобы давала лучше молоко, когда она придет из стада, сбор засохших коровьих лепешек, чтобы печь топить, сбор не совсем сгоревшего угля вдоль железной дороги. Перечень почти бесконечен.
            Когда мы читали у Горького, что у него в детстве не было детства, мы очень веселились. Нам всем хотелось так  пожить хотя бы пару месяцев.
Когда отец видел кого-нибудь из нас с книгой в руках, он заявлял: - Всю эту хренотень не перечитаешь. Иди, работай!
Пороли нас редко, а подзатыльники и затрещины получали ежедневно и помногу раз. Мать раздавала затрещины по поводу и без. Излюбленным для нас был удар по голове кулаком с согнутым и выставленным средним пальцем. Темечко трещало от такого удара. Когда мы говорили, почему она постоянно пускает руки в ход, ответ был один: - Ну и что будет из этого? – Я – мать!
Инициатором порки с помощью отца, всегда была мать. Когда дело доходило до главного, и ты не успел сбежать на полати или на улицу, отец перекрывал все пути отступления. Обычно он брал за одну руку и, держа на весу, начинал вынимать из брюк узкий кожаный ремень. Ты в это время начинал хныкать и говорить разные глупости, типа «а что я такого сделал?», «я больше не буду» и прочую ересь. Порка продолжалась до «настоящего» голоса. Мать стояла рядом и подзуживала: - Дай ему, дай! Он меня дурой обозвал.  На ударе  8 – 10 ты невольно давал настоящий  голос и мать говорила:
- « Ну, хватит»,- выставляя себя заступницей.
 В это время второй, ожидающий своей порки, начинал хныкать и изображать плачь. Это не помогало, и вторая стадия была полным повторением первой без вариаций.
Отец не знал, в какой школе и в каком классе мы учились. А у меня еще была беда, я, будучи самым младшим, выучился читать в 5 лет. Меня никто не учил. Просто я видел, как это делают другие, ведь мы все детство счастливое провели или в землянке, или в одной комнате с кухней. Я очень просил записать меня в библиотеку, так как я перечитал все, что было у нас в доме. Я до сих пор помню стихотворение Л.Н.Толстого «Как восьмого сентября…» Недавно прочитал советский вариант, он отличался от того, что я помню с детства.
Записать в библиотеку мог только отец, так как он работал и в паспорте у него стоял штамп места работы; мать не имела права записать детей в библиотеку – она иждивенка. И это при такой то семье. Она вставала раньше всех и позже всех ложилась.
Однажды она взяла паспорт отца, когда они ходили на рынок (так называли в то время базар) и уговорила его записать нас с Владимиром в библиотеку. Мать сразу принесла две книги. Я помню их: это была китайская сказка о соловье в клетке и книга о Новой Земле. Новую книгу можно было получить только через день, когда читательский билет возвращался в картотеку. Я стал ходить через день и просить по две – три книги. С большим трудом я доказывал каждый раз, пересказывая содержание  книг, что я все это уже прочел.
В школе меня заставляли читать по слогам, их не устраивало, что я ломаю учебный процесс. Мне было неинтересно учиться, Я прочитывал учебники следующего класса летом и потом сидел, скучал зимой в школе. Не нашлось хорошего учителя, который бы меня подтолкнул. Но помню учительницу русского языка Ксению Ивановну. У неё на груди был орден Ленина и, полагаю, по заслугам. Она очень хорошо рассказывала нам о русском языке и литературе, и мы просились остаться после уроков почитать пьесы по ролям.
Были ли у нас другие радости? Конечно, были. Летом – это купание в Урале. Здесь тоже были маленькие трудности. Нужно было отпроситься у матери. Отец в эти дела, как правило, не вмешивался. До Урала было 5 километров. В сумме – 10. Это уже 2 часа времени, да еще и искупаться бы неплохо. Предварительным условием был такой полив грядок, чтобы даже мать осталась довольной. Потом мы начинали канючить, что все пацаны идут на Урал, и что мы тоже желаем. Мать никогда сразу не соглашалась. Сначала шел перечень всех наших огрехов и упущений, и он, как правило, был длинен и почти бесконечен. Пацанов мы догоняли уже за городом. Шли по кратчайшему пути, по бездорожью. Ни о какой обуви речи не могло и быть. Как только сходил снег, обувь разрешалась только в школу. Летом про обувь никто из пацанов поселка и не вспоминал. По осени иногда приходилось ходить и по стерне. В этом случае применялся особый вид шага. Я потом увидел этот тип передвижения  английских гвардейцев при выходе с территории Букингемского дворца. Ступня ноги движется вперед над самой землёй, не поднимаясь, , а только потом опускается. Гусиный шаг называется.
Еще можно было долго проситься на рыбалку. Речка, на которой мы рыбачили, называлась Гумбейка. До нее было всего 18 километров. Уходить надо было с ночевкой, и возвращаться к обеду следующего дня, к дневному поливу. Начинали отпрашиваться недели за две. Шли туда бодро, с собой была и еда и вода. Приблизительно посередине пути был хороший родник. У него делали привал, пили студеную воду, брали с собой. Ночевали в заброшенном стоге соломы. Тепла от соломы не было никакого, а неудобств много. Часов в пять начинали рыбалку. Заходили в воду по колено. Водя теплая. Благодать. Солнышко встает. Над рекой поднимается негустой туман. В 6 утра в соседнем колхозе начинает говорить радио. Далеко слышно. Улов не ахти какой, но все-таки и окуньки и плотвички. Часов в девять не выдерживал первый рыбак и нырял в речку. Раздавался хохот и шлепки по воде. Все быстро раздевались, и вот река уже гудит от смеха и говора. Пора собираться домой. Путь не ближний - 18 километров. Остановка у родника и уже думы об огороде, что надо сделать, чтобы не впасть в немилость, а то в следующий раз не пустят.
У всех пацанов в нашем поселке имени Дзержинского,  с улицы Островского, города Магнитогорска, были прозвища. По имени редко когда называли. Прозвища были обычные и оскорбительные. Были у нас «Дуче», «Беналис» (искаженное Бен-Али), «Генух», «Крыса», «Лошадь» (он при ходьбе мотал головой как лошадь), «Ишак», «Черепаха» «Сондрик», он же «Тындрик», «Репа», «Чуха» и много других. Нас всех братьев за нашу «любовь» к работам на огороде звали «жуками  навозными».
Однажды мы, человек пять пацанов, возвращались с рыбалки. Еще не дошли до родника, глядь, едет полуторка. Мы голосуем:
 - Дядь, подвези до Магнитки.
 Шофер оказался с понятием. Мы забрались в кузов. Дороги в поле неровные, сидим на дне кузова, держимся друг за дружку, что бы по кузову не кататься. Смотрим, а машина сворачивает на Сибутак, мы стучим в кабину, а оттуда только матюки. Выпрыгнуть на ходу нет никакой возможности. Гонит сильно – покалечишься. Приехали в Сибутак, шофер хохочет от радости:
 - Ну что, прокатились до Магнитки?
 А от Сибутака до города 25 километров. И пошли мы солнцем палимы. С собой воды нет и встретим ли по пути,  не знаем. Вечереть стало, а до города еще не менее 10 верст. Встретили небольшое озерцо. От берега отплыла водяная крыса. А пить хочется. Старый способ пастухов пить через ткань. Набираешь воду в рубашку, подставляешь рот и пьешь. Попили, вроде полегчало. Пришли в Магнитогорск уже темно было. Выволочка, за вечерний пропущенный полив
Еще надо было отпроситься поиграть в футбол. Довод против, здесь был простой. Так как обувью мы не пользовались, и это не могло быть причиной отказа, говорилось просто: «Жрать будешь просить больше. А где её, эту жратву взять? Вас всех не напаратишь! (то бишь – не накормишь) У матери было много стандартных выражений на различные случаи. «Съерашишься» – упадешь. «Носки нашлендал» – испачкал. «Ни тень – телелень, ни за веревочку»– мало сделано работы. «А вызза не хочешь?» Это стало быть ты ничего не получишь, что просишь. В гневе она говорила:-«А вот сучку тебе в зубы на железном ходу», или «Чтобы тебя Язвило в самое язвО» Это были непереводимые идиомы с  отрицательным уклоном.
И все же мы все умели, всё, от работ по дому, в огороде и играли во все игры. Мы умели играть в футбол, лапту, чехарду, бабки, Гуси-Лебеди, чугунный зад, хорошо бегали и на лыжах и на коньках. Была очень хорошая игра, которая называлась «в попа гонялы» Собиралось иной раз до десяти и более игроков. У каждого была палка, которую сейчас обзывают битой. Был городок, поп, который у нас назывался «клёк.  Водящий ставил попа на расстоянии от бьющих и каждый имеющий право руки (то - бишь удара) по порядку старался сбить городок как можно дальше. Особенность этой игры в том, что городок не ставился на прежнее место, а выносился на дорогу на то место, куда он долетел. Всем следующим было уже труднее попасть по городку, и если бьющий не докидывал палку до городка, то водящий отбрасывал палку как можно дальше назад. Такие случаи были редки – все отлично бросали биты. И если уж ты не надеешься попасть в городок, то можно палку запустить подальше, дабы избежать сраму. Бросивший палку также не возвращался назад, а оставался там, куда долетела палка. Он получал право руки, как только за него залетал городок. И так постепенно все двигались вперед и иногда угоняли городок на несколько километров. Километра три – четыре – было обычное дело. Эта часть игры кончалось тогда, когда ни у кого не было право руки, а городок был ближе, чем все палки игроков. Тогда все хватали свои палки, а ведущий, хватал городок, и неслись к исходному месту, откуда все начиналось. Слышен был только топот босых ног и тяжелое дыхание. Каждый получал право руки в том порядке, в каком он пришёл к финишу, а последний становился водящим. Это было хорошее состязание. Это вам не бейсбол, или точнее – лапта.

С наступлением темноты можно было идти на улицу. Собирались с пацанами около какого-нибудь забора и сидели, разговаривая. Надо отметить, что никаких фонарей, даже электричества не было в домах. Когда отец шел в ночную смену, видна была, только его горящая цигарка. Он всегда ходил через сад. Это был большой участок на много гектар, не огороженный, и по нему нужно было идти минут 15-20. Ночью через сад никто не ходил. Там хозяйничали урки – грабили, раздевали. Но они все знали, что у дяди Ильи нечего взять, одет он в спецовку, а из наличных – 60 копеек на трамвай, а получить можно много, , бесплатно и сразу. Даже спичек у него не было – он пользовался кресалом – выбивал искру из камня и поджигал искрой фитиль. Раздувал его и от него прикуривал. Я отлично помню эту процедуру.
  В нашем поселке после войны через дом,  кто-нибудь да сидел в тюряге. Помню один зэк, по прозвищу «Сыч», заявился домой и гулял дня три. Когда милиция спохватилась, он снова исчез. Оказывается, он был в бегах.
В каком-то году стали ставить столбы для проводки электричества. Когда поставили столб около нашего дома и кронштейн на крышу, знакомый электрик «Чуха», залез на столб с помощью когтей и подключил нам электричество. Это был праздник! Все углы в комнате стали видны. Было светло как днем. Я торопился вечером из школы, чтобы насладиться этим чудом. Через пару дней пришел «настоящий» электрик и отрезал провода. Снова сидели с керосиновой лампой. Стекло для лампы было не достать и не купить. У кого была пятилинейная лампа, тот считался богачом. (Размер стекла измерялся в «линиях», как и размер ствола винтовки. Помните? «Трехлинеички четырежды проклятые». С трехлинейками СССР начал войну, да ещё не у каждого была, надо было дожидаться, когда кого-нибудь убьют, чтобы взять его винтовку. Размер патрона в трехдинейке был в три линии – 7,62  мм.)Эту лампу занимали на один вечер, если было какое-нибудь торжество. Лампу несли, завернутую в большую тряпку – Боже упаси, разбить. Но потом все-таки провели электричество и мы не могли нарадоваться  такому удобству. 
Потом провели и радио. Оно начинало говорить в 6 утра. Я просыпался и слушал. Говорили: «Передаем последние известия». «Вот хорошо, - думал я, больше известий не будет, но через некоторое время снова передавали последние известия и я уяснил, что это не последняя передача известий, а, просто, известия последние.

Пацаны конечно, играли и в карты на деньги. Играли в «очко» и в «буру». Нужно было уметь быстро считать, особенно при игре в буру, так как получавший скидку сразу же переворачивал карты, чтобы нельзя было сосчитать его очки. Все мы в первом классе отлично считали, и когда учительница  спрашивала, сколько будет 6 прибавить 7, прибавить 8, все пацаны довольные мычали: « Очко» А если складывать приходилось 6, 7 и 9, то хор голосов недовольно бурчал: «Перебор».
Играли в «орлянку», в «обстенок», в «котел». Деньги были небольшие, но можно было выиграть рубля два, три, а это уже поход в кино.
Все фильмы в кинотеатрах были немые. Тапёр были только в кинотеатре «Магнит». Потом там пошли первые звуковые фильмы. Это называлось «сходить в звуковуху». На бывшего в «звуковухе», смотрели, как сейчас, на космонавта. Походы в кинотеатр были крайне редки и все фильмы, которые мы посмотрели, мы знали наперечет. Родители на жалобную просьбу дать деньги на кино, отвечали:
-Ты что, разорить хочешь? Тебе же давали на Рождество.
  То что сейчас уже май был на носу – роли грало. Иногда приносил кинопередвижку демобилизованный солдат в дом к Дорочке, одинокой женщине, потерявшей мужа на войне и выращивавшей  сына - Витальку. Дорочка была хромая и пользовалась протезом. Билет там стоил один рубль, и даже наши родители давали деньги. Первый фильм, который я там видел - «Тахир и Зухра». Конечно, он был немой.
С Виталькой у меня связано приятное воспоминание. Как -то  я зашел к нему в гости, матери дома не было и он угостил меня поджаренными на печи картофельными очистками. Я до сих пор ничего более вкусного не ел.
Потом у них случилась беда. Солдат, вероятно, поссорился с Дорочкой, и она утопилась в колодце. Шедший ночью приезжий татарин рассказывал, что ночью видел черта:
-Бежит шайтан, хромает на одну ногу, волосы распущены. Подбежал к колодцу и прыгнул вниз. Когда утром Виталька сказал, что не знает где мать, ушла куда – то ночью и не вернулась, соседи смекнули, и, ничего не говоря Витальке, взяли железный якорек – «кошку» и сказали, что нужно пошарить в колодце - там вчера сорвалось ведро. Подошел к колодцу Виталька:
- Посмотрите, может быть там и мама.
Его отгоняли от колодца, но он снова подходил. Я помню его крик, когда из воды показалась его мать, захваченная «кошкой» за ребра.
Но самой большой мечтой был поход в цирк. Во время войны в Магнитогорск был эвакуирован цирк Ченизелли (Ленинградский) и леииградская капелла. Раза три я попал на представления цирка  Всё там было прекрасно и сказочно, но более всего нравилась французская борьба, описанная ещё А.Куприным.
  Значительная часть зрителей, после основной программы брала контрамарки, и выходила на улицу. Там ждала толпа жаждущих попасть на борьбу и вмиг раскупала контрамарки. На французской борьбе сидела совсем иная публика.
Сначала был парад всех борцов цирка. Помню русского богатыря Ивана Яркова – борца ростом выше двух метров и руками, висевшими почти до колен. Были Плясуля, чемпион Тихоокеанского флота Анатолий Точёный, негр Франгут, Пустынников, Арнаутов и ещё много других, фамилии которых я не помню. Самыми интересными были  встречи на ковре «бессрочные, до результата». Эти встречи длились по 15-20 минут. И хотя многие говорили, что результаты встреч предопределены, но ажиотаж от этого меньше не был. Зрители бурно проявляли свои эмоции, а борцы творили чудеса. Помню, как, выходя из захвата «двойной нельсон», борцы вращались на голове без помощи рук. Трибуны ревели от восторга. Такое долго не забывалось, и попасть в цирк – это была мечта всех пацанов. В цирке я видел Григория Новака, который вращал, установленную на него платформу с пятью, шестью человеками. Видел, как один, как бы сейчас назвали, культурист, под звуки вальса И.Штрауса, сопровождал музыку движениями отдельных групп мускулов, как передней части корпуса, так и обратной.
Один из моих походов в цирк был омрачен большой неприятностью. Я полез к билетной кассе, забыв завязать шапку-ушанку под подбородком. Шапка была вмиг сорвана с моей головы, а повернувшись, я увидел ухмыляющиеся рожи, показывающие, что у них в руках ничего нет – шапку сразу передавали стоявшим сзади подельникам и найти шапку  было никак не возможно. Была зима, крепкий мороз, и я шел домой, накинув пальтишко на голову. Это было полбеды, да и ожидавшая меня взбучка меня мало волновала, главное, что это была почти новая шапка, и я был вынужден носить перезаношенную старую шапку. Я и без того за всеми братьями донашивал их одежду. Пальто у меня было изношенное до предела и там, где должны быть пуговицы, зияли дыры и я подпоясывался кушаком.  После меня эти обноски подстилали для собаки, и она долго вертелась и нюхала, прежде чем улечься на них. И сейчас, в 2007 году, я один хожу в кают-компанию в галстуке.
Ленинградская капелла дала мощный толчок развитию пения в Магнитогорске. В нашем поселке  имени Дзержинского, на окраине Магнитогорска, жила семья Зыкуновых, в которой было семь девушек. Красавицы, одна другой краше, они все обучались в капелле и участвовали в выступлениях. Помню, как одна из них, работая продавцом в хозяйственном магазине, дала мне вместо одного, два куска хозяйственного мыла, а это было почти богатство.
Отлично помню день Победы. Отец пришел после ночной смены и лег спать. Мать была у соседей. Вдруг бежит оттуда, вбегает в комнату и будит отца (Она называла его Иля с ударением на «И»)
 -Иля, Иля, война кончилась!
Отец повернулся и пробормотал:
 - Да знаю!
День был солнечный. Кто-то из соседей вынес патефон, поставили его на табуретку посреди улицы, и полилась фронтовая песня. Люди вели себя по-разному – одни плакали, другие смеялись, все были возбуждены.
В этом же году я пошел в школу. Мне было только шесть с половиной лет, а в то время шли в школу в 8 лет, а то и в девять. Но у нас была знакомая учительница Бронислава Михайловна. Мать попросила ее устроить меня в школу. Я уже мог читать газеты и отец даже просил меня иногда почитать ему вслух. Я помню этот экзамен, устроенный Брониславой Михайловной.
– Скажи, сколько будет всего, если в двух кучках лежит по 5 яблок?.
 - Десять.
-А если еще 5 яблок?
 Я удивился примитивности вопроса, сказал 15 и подумал, а вот, интересно, в буру она смогла бы держать в уме все взятки и считать слёта?
Писать я не умел. Быстро освоил чистописание. Проблема была только с чтением по слогам – Ма-ма мы-ла ра-му. Ра-бы не мы, мы не ра-бы. Писать было не на чем. Тетрадей не было, и писали кто на чем. Старшие братья умудрялись покупать в КоГИЗе (кооперативное государственное издательство) труды Сталина, статьи Ленина, печатавшиеся на отменной бумаге и писать между строчек. Преподаватели закрывали на это глаза.
Помню, как-то родители после хорошей выручки купили большую тетрадь формата А-4 с прекрасной бумагой. Дома мы все любовались ею, гладили бумагу и решали, кому же её начать и по какому предмету. Она пролежала неначатой несколько лет. Так никто и не решился нарушить эту красоту и девственность.
В 1948 году родилась сестренка Зоя. И мне, как младшему, еще добавились обязанности няньки. Она выросла на моих руках.
Как-то в разговоре с женой, во время поездки на машине на Урал из Ленинграда, она заметила мне:
 - Вот ты говоришь, что сильно голодали во время войны и после. Зачем же голодать, когда у вас был огород? Зашел на огород, сорвал огурчик, морковку, скушал репку.
– Да кто же тебе это позволит? Сразу же получишь затрещину». Всё было под строгим контролем матери. Огурцы собирала только она. Она точно знала, где и сколько их можно будет сегодня собрать. Конечно, иногда удавалось сорвать огурчик и свалить с ним на улицу, где и схрумкать. Но это могло быть крайне редко. Морковь тоже была на строгом учете. А уж про репу и говорить не стоит. Помидоры у нас не вызревали. Их собирали зелеными, а потом, зимой они дозревали в тепле над русской печкой. Мы перебивались кормовым турнепсом, что рос для скота за околицей. У него даже листья шли в еду. Только нужно было оборвать зелень и съесть хрустящий стебелек.
  Когда мы приехали из Ленинграда на Урал и встретились с братом Николаем в Большом Куяше, поехали дальше в Касли и на берег озера. В разговоре с Николаем моя жена опять задала этот же вопрос по поводу морковки и огурчика. Ответ Николая был прост:
- Да кто же тебе позволит? Сразу  же получишь и по репе и по кочану.
Один – два раза за лето я убегал из дома дня на три. На свободу. С едой становилось еще хуже. Кормился на подножном корму. Что-нибудь выносили пацаны. С хлебом помогал брательник Владимир. Без хлеба, сколько не ешь турнепс, репу и огурцы – сыт не будешь. Ночевал, где придется. Иногда на сеновале, иногда у пацанов в избе. У нас во дворе стоял сарай. Над ним возвышался сеновал для сена корове на зиму. Рядом с сараем был погреб с небольшой надстройкой и окошком, закрытым куском ржавого железа. Как-то  во время побега я пристроился там переночевать. Там было много тряпья и хламья. Стояло что-то в виде топчана. Условия очень приличные. И даже было тепло. Отогнутый нижний угол железного листа позволял свету проникать в сараюшку. Приходить туда можно было только после полуночи, когда уже все улеглись. Я пробрался туда, подпер палкой входную дверь и расположился поспать до первых петухов. Вдруг я услышал тяжелую поступь кого-то, идущего со стороны огорода. Это были не шаги отца. Их я отлично знал. Я в ужасе замер. Этот кто-то подошел к сараюшке и заслонил свет в окошке. Я слышал его дыхание. Через несколько мгновений он отошел от окна и пошел назад за сарай на наш огород. Я пулей выскочил из сараюшки, вскочил на крыльцо дома и стал бешено колотить в дверь. Домашняя порка мне показалась пустяком. Дверь открыла мать, отпустила затрещину и я довольный окунулся в тепло «родного» дома.
Наш отец после трех лет службы на границе с Польшей пошел работать в НКВД. Был уволен и посажен за то, что узнав, что ночью придут раскулачивать тестя, сообщил ему об этом. Мой дед собрал добро нажитое действительно тяжким трудом,  запряг лошадь, погрузи что могло поместиться,  посадил  бабу  и укатил в бескрайние уральские степи. Ночью приходят чекисты – никого нет.
- Кто сообщил? Илья Смирнов! Больше некому. 
Дали отцу два года. Это было осенью 1931 года. Мать выселили из служебной комнаты и отобрали продовольственные карточки. Александру, старшему из братьев, тогда было немного более двух лет, и мать была в положении. Она очутилась на улице без крыши над головой и без средств к существованию. Практически её с детьми обрекли на смерть.  Приютили её совершенно незнакомые люди Егор Иванович Чилищев и его жена Дарья в маленькой избенке в Старой Магнитке. Мать готовила на все семейство, стирала, штопала и вела все домашнее хозяйство. У Чилищевых своих детей было двое, стало трое.
Мать продала свои вещи, чтобы прокормиться, но этого было недостаточно.  Она спрашивала Егора Ивановича, сколько она ему задолжала?
  –  Да что ты, Дуня, какие деньги? Вот – вот второй ребенок родится, а ты про какие-то деньги. Чтобы я этого больше не слышал.
В конце марта 1932 года мать родила второго сына Николая. Он родился большим и тяжелым. Но в роддоме не было весов, и взвесить его  было не на чем.
Через неделю мать вернулась из роддома. Рядом с кроватью матери Егор Иванович подвесил люльку на пружине и сыромятном ремне. Александр, а проще Шурка, спал, как и ранее, на сундуке. Теперь ему стало веселее, и он помогал матери, как мог.
Перед майскими праздниками в Магнитогорск приехал маршал К.Е.Ворошилов. Был большой митинг строителей Магнитогорска. Ворошилову подарили продовольственную карточку ударника стройки и спецодежду: брезентовые штаны и куртку. Подарили и инструмент: лом, кирку (она называлась у нас «кайло») и совковую лопату.
В мае месяце мать засобиралась в родную станицу, в Кацбах. Она не знала, как отблагодарить гостеприимных хозяев и попыталась подарить им свое плюшевое, на ватной подкладке, полупальто. Егор Иванович наотрез отказался и даже пристыдил мать.
 - Да что ты, Дуня, это же все, что у тебя есть из зимней одежды.

Вернувшись  в отчий дом мужа, она не увидела радости на лице младшей золовки. Мать обратилась к приятелю и одногодку отца, работавшему бригадиром на полевом стане. Он взял её на работу кухаркой. Она готовила еду на 30 человек. Стоял домик-будка, где вповалку спали колхозники и колхозницы. Мать с детьми жила в землянке, где стояли нары.
Кроме приготовления пищи, мать должна была ежедневно ездить на лошади за водой.  Шурку сажала на передок, а Кольку брала на руки, брала вожжи и погоняла сивую, норовистую кобылу. Ехать надо было несколько километров.
Однажды мать, приехав к реке, выпрягла кобылу попастись, положила Кольку под кустик, а Шурку попросила отгонять от него мух и слепней. Сама стала наполнять бочку большим ведерным черпаком. Когда Колька уснул, Шурка отошел от него и стал рвать  синенькие цветочки. Кобыла, не любившая детей, вдруг ударила в землю передней ногой, мотнула головой и, заржав, понеслась на Шурку. От испуга Шурка присел и смотрел не мигая на мчавшуюся на него с прижатыми ушами, лошадь. Крик матери вывел его из оцепенения, и он отскочил в сторону. Через мгновение  тяжелые конские копыта ударили по тому месту, где ранее сидел на корточках Шурка. Подбежала мать и отогнала лошадь, которая косила налитыми кровью глазами и била себя хвостом по бокам. Когда мать наполнила бочку водой, она запрягла лошадь, посадила позади бочки Шурку, взяла в одну руку Кольку, а второй – вожжи. Но лошадь, как с ума сошла – сначала попятилась, потом, повернув, дернула повозку вперед, отчего Шурку окатило водой с головы до ног. И чуть не опрокинула телегу в воду. Выезжать надо было, обогнув обрыв. Мать еле справлялась со взбесившейся кобылой и старалась не погонять, а ехать шагом. Понимая бессилие матери, которая в одной руке держала грудного Кольку, а в другой вожжи, лошадь перестала слушаться вожжей и галопом помчалась к обрыву.  Случайно оказавшийся здесь бригадир Василий Лунёв, бросился наперерез, схватил лошадь за узду и с трудом остановил повозку на краю обрыва. Мать рыдала, прижимая к груди маленького Кольку. Василий Лунёв отвел лошадь от обрыва, вывел на дорогу, бледный подошел  к матери. Руки его дрожали и он, вытирая пот с лица подкладкой картуза, сказал:
 - Нет, Дуня, я не хочу брать грех на душу, ты так можешь и детишек покалечить и сама покалечишься.
После этого случая матери было запрещено ездить за водой и в её обязанности входило только кашеварить.
Наступила осень. Колька простыл в неотапливаемой землянке и заболел. Бригадир отпустил мать домой, и она приехала в Кацбах к нашей бабушке Матрёне Степановне. Мать стала работать в зернохранилище, под которое приспособили церковь, стоявшую напротив дома. Мать должна была ежедневно перелопачивать зерно. Уходя с работы, мать насыпала пшеницы в валенки и карманы и приносила домой. Пшеницу меняла у соседей на муку и кормила Шурку лепешками и блинами. Родная тётя отказала матери в молоке, но выручили соседи, которые  каждый вечер приносили кринку молока, а иногда, сметаны, творога и масла.
Проработав до мая месяца мать, измученная непосильным трудом и недоброжелательной обстановкой в доме, забрав детей уехала в Зилаир к Южакову Петру Семёновичу, свояку моего отца, который встретил свояченицу с радостью. Через неделю он уехал в командировку, а его жена, старшая сестра моей матери, выгнала мать из избы. Они поселились в сарае. Кольку положили в ясли, а сами спали рядом, постелив соломы. Узнав об этом, соседка забрала мать с детьми к себе в дом. Вернувшись из командировки, Пётр Семенович, строго отругал жену и послал к соседям за матерью.
- Без них домой не приходи!
Отец вышел из тюрьмы в августе 1933 года. Он поспешил домой, в Кацбах, увидеть жену, подросшего старшего сына Шурку и, родившегося без него, сына Кольку. Его ждало разочарование. Узнав о нелегкой жизни матери с детьми, он устроил скандал и на следующее утро пешком вышел в Зилаир. В первый день он прошел чуть менее 60 километров и ночевал в степи у костра вместе с тремя такими же «путешественниками».
К вечеру он дошел до села Берёзовского, где его приютил на ночлег добрый хозяин. Накормил хорошим ужином и уложил спать на полатях. Засыпая, отец вспоминал далекое детство и уснул с мыслью о скорой встрече с семьёй.
Выспавшись и хорошо отдохнув за ночь, отец был готов к последнему броску. Хозяин, уральский казак, накормил сытным завтраком и, как ни отказывался отец, насильно всунул ему в руки буханку пшеничного хлеба и большой кусок отварной говядины.
 -  Дорога далека и трудна, сядешь, отдохнешь, перекусишь, долго нести еду не придется, - говорил казак отцу.
 - Спасибо, но у меня ничего нет,- отказывался отец.
 - А мне от тебя ничего и не надо. Шагай к своим, они, наверное, уже заждались.
На Руси к каторжанам и даже беглым каторжанам всегда относились участливо. Помню, в детстве, я слышал песню от отца, про какого-то Ланцова, который задумал убежать с каторги. И только не очень давно узнал, что в Сибири, где дома стояли за высокими заборами, практически в каждых воротах была «ланцовка» - небольшое отверстие, которое свободно открывалось с внешней стороны. Внутри была полка, на которую хозяин клал хлеб, кусок мяса, молоко. Беглый каторжанин, придя ночью в селение, всегда мог рассчитывать на получение еды. Ему не нужно было никого ни грабить, ни убивать, чтобы получить себе пропитание. Это было мудрое решение проблемы беглых каторжан.
Солнце клонилось к закату. Сестры сидели на крыльце и о чем-то разговаривали. Дети примостились у ног. Сестры замолчали, глядя в конец улицы. По улице шел высокий мужчина.
 – Илья, - выдохнула мать и обомлела.
В Зилаире работы не было, и отец через два дня ушел в Баймак, прошагав более пятидесяти километров. Близкий родственник, когда-то живший в Кацбахе, работал в Баймаке комендантом общежития, и занимал какую-то профсоюзную должность. Он устроил отца на работу и дал продовольственные карточки на всю нашу семью. Отец работал в шахте коногоном, толкал тачки с рудой, помогая лошади. Проработав месяц, он накопил полмешка муки, небольшой мешочек сахара и пшена и нанял подводу, отдав половину продуктов. Подвода приехала в Зилаир, забрала мать с детьми и привезла их в Баймак.
В Баймаке отцу не нравилось. Не привлекала его и шахта. Он родился в раздольной уральской степи, и его тянуло на воздух в широкую степь с голубым бездонным небом.
В октябре месяце отец рассчитался и, поблагодарив за гостеприимство супружескую чету, посадил семью на попутную машину, которая везла широкие половые доски, и приехали в Старую Магнитку. Грузовик остановился на площади и родители не знали, в какую сторону идти и где искать квартиру. Они сидели еще на досках, как их увидели две знакомые женщины.
- Гля, да это никак Дуня! – сказала одна из них.
- Соня! – обрадовалась мать.
- Илья! – закричала вторая, - Да вы, я гляжу, всей семьёй.
Через минуту старые знакомые уже знали, что семья  нуждается в жилье и наперебой звали поселиться у них. Мать согласилась жить у Нади Сотниковой. У Сотниковых было двое детей – две девочки. Изба была просторная и в ней жили дружно и весело. Вскоре отец купил корову, и у семьи теперь было свое молоко. Перезимовав у Сотниковых, весной отец купил маленькую избенку, в которой ранее была пимокатная. Ранее там катали пимы – так на Урале называли валенки. Точнее – это была землянка со сгнившей горбатой крышей. Корову пришлось оставить у  Сотниковых.  В маленьких сенях свой землянки, без двери, отец не решался оставлять Буренку на ночь – могли украсть. Воры в таких случаях, чтобы по следам не нашли пропажу, обували животное в лапти и уводили. До сих пор бытует выражение «обуть в лапти»
Отец пошел работать на кладбище землекопом. На этом кладбище в Магнитогорске он сейчас и лежит. Работать отец умел. Когда он дома чистил снег, наметавший сугробы под окна, соседи приходили смотреть, как работает дядя Илья. Когда отец метал стог, на верху двое не справлялись растаскивать сено. На кладбище он выполнял норму за три – четыре дня и уходил заниматься домашней работой. Бригадир не возражал. Таких работников было немного. Бригадиром был мужик огромного роста, выше двух метров, по прозвищу «Полтора Ивана». У бригады была сторожка, где они укрывались от дождя, отдыхали во время обеда. Однажды, солнечным летним днем, бригада шла из сторожки на край кладбища, где были свежевырытые могилы. Вдруг вдалеке они увидели, что из одной могилы то появлялась, то исчезала встрепанная человечья голова. Бригада остановилась и стала присматриваться. Один работник, шутки ради, «рванул» обратно, в сторону сторожки. Народ не сдюжил и побежал тоже. Работник первым забежал в сторожку и руками стал держать дверь. Дверь у него из рук вырвали, и народ с хохотом ввалился в сторожку. Стали бурно обсуждать.
 - Ну, мы-то ладно, а ты, Полтора Ивана, почему побежал?
 - А козе не до утех любовных, если хозяин ножичек точит.
 Оказалось, что какой-то пьяненький дед, которого обидела старуха, пришел на кладбище и полез в свежевырытую могилу умирать. Бригада ещё долго вспоминала этот случай.
Обеды отцу носил Шурка. Мать заворачивала еду в чистый головной платок, и Шурка шел на кладбище. Отец подходил и молча брал еду. Садились здесь же на землю. Отец расстилал платок и молча ел. Оставлял немного еды и говорил Шурке
 - Ешь!
 – Пап, я не хочу, я дома поел
 Отец вставал и снова говорил только одно слово.
 - Ешь! и, повернувшись, уходил «перевыполнять план».
Жило семейство тогда в землянке. Для отца вырыть тогда землянку хоть на три семьи большого труда не составляло. В 1943 году отец купил полдома на окраине Магнитогорска, и мы переехали туда из землянки.

Помню, когда мне было лет 10 – 11, к нам приехал в гости мой дед по материнской линии Антонов Пётр Иванович. До переворота он был купцом. Знал все местные языки и наречия, мог разговаривать с татарином на, как тогда называли, магометанском языке, с башкирином на башкирском и даже с цыганами на их родном языке. Дела у него тогда шли очень хорошо и как говорили потом люди: «До революции вся деревня была должна Петру Ивановичу», а потом добавляли: «После революции – тоже». Был он невысок ростом, но дюж, всегда стригся под римлянина – короткая прическа, и имел 63-ий размер головы. Моя родня всегда говорила, что мне досталась голова Петра Ивановича – тот же 63 размер, а вот по уму – здесь есть о чем поговорить.
Так вот он решил взять меня в гости, к себе, в село Джабык, что километрах в 90 от Магнитогорска, показать своей жене, мачехи моей матери, Анне Ивановне. Ехать надо было на быке, запряженном в бричку. А бык сам не идет – его надо вести. И вот мы по очереди тащили эту скотину три дня. Когда первый день клонился к вечеру, мы решили устроиться на ночлег. Но тут увидели костер, и сидевших у костра, цыган. Дед меня учил:  «Встретишь в поле цыган – подойди к ним, поздоровайся, и ночуй вместе с ними – никогда ничего не возьмут». Мы пристроились к их костру, дед беседовал с цыганами, а я незаметно задремал и крепко заснул после дальней и изнурительной дороги в 30 километров. Когда меня дед разбудил своим обычным: «Чалдон, вставай!» Чалдон на Урале – это что – то вроде простак, недоумок или что-то в этом роде. Я сразу спросил:
 - А где цыгане?
 - Будут тебя цыгане дожидаться – они с восходом солнца встают, а ты все дрыхнешь. Посмотри, где солнце!
 И мы пустились в путь по бескрайней Уральской степи. Когда я вёл быка, мне всегда казалось, что меня давно пора подменить и что дед просто забыл обо мне. Дед сидел в бричке и что-то монотонно напевал, а я тащил этого зловредного быка. Но потом приходил и мой черед взобраться на бричку и там отдыхать, посматривая по сторонам, хотя в степи, кроме ковыля и стоящих столбиком сусликов, ничего увидеть невозможно. Жара. К вечеру жара спадает, и идти намного легче. Вторую ночь ночевали в степи одни.  На третий день прошел небольшой дождь. Я сидел в бричке, накрывшись плащом деда, и слушал, как капли барабанят по плащу. Если закрыть глаза, то можно себя почувствовать в сказке.
К вечеру третьего дня стали подходить к Джабыку. Дед посадил меня в бричку и въехал во двор, где нас встречала ахающая и охающая  Анна Ивановна. Я сидел весь гордый и довольный собой. Подошел дед.
 - Слезай, чалдон, уже приехали.
  Дом у деда был светлый и чистый. Было высокое крыльцо и столетние сосны росли метрах в десяти от забора. В мои обязанности входило собирать сосновые шишки для самовара. После ужина долго пили чай и разговаривали.
Когда я потом читал Чеховскую «Степь», я так живо видел все эти картины, и мне казалось, что часть повести написана и о нас с дедом.
У деда на стене висли стенные часы Павла Буре с приятным боем – в полчаса один удар и, соответственно, по количеству часов - в каждый час. Как-то, когда никого не было в доме, я решил послушать дополнительно бой часов и стал передвигать гири и стрелки часов. В итоге часы встали. Утром меня дед спросил.
 - Чалдон, часы трогал?
-  Нет, дедушка - отвечаю и краснею.
 – Да трогал, я же вижу, - негромко говорит дед. Я посмотрел на часы – они ходили и мягко отзванивали в положенное время. Сломать часы Павла Буре мне не удалось.
Я гулял, где хотел и, однажды, выйдя на опушку леса,  увидел странную птицу с птенцами. Она была высокого роста и не испугалась меня. Я срочно ретировался. Это была дрофа, как я потом выяснил.
Счастье мое длилось недолго и дня через четыре-пять, я вернулся в Магнитогорск с попутной машиной, к своим «любимым» обязанностям по огороду и корове.
Через несколько лет отец пошел работать на металлургический комбинат, построенный под умелым руководством английских, американских и французских инженеров.
В 1947 году прошла денежная реформа. Все наши деньги пропали. С мечтой о доме пришлось расстаться.
В семье начались ссоры.

                РАСПРЕДЕЛЕНИЕ РОЛЕЙ В МНОГОДЕТНОЙ СЕМЬЕ
  Только не очень давно я узнал, что первый ребенок в семье всегда готовый предводитель. Второй ребенок имеет меньшие шансы на лидерство, но это зависит от обстоятельств. С третьим еще хуже, а с четвертым просто одна беда. Он всегда под началом, всегда угнетаем, а про жестокость детей много говорить не следует Хорошо, если есть руководство и опека со стороны родителей. А если они заняты добыванием хлеба насущного и не могут контролировать ситуацию внутри прайда? В этом случае самый последний ребенок и, как правило, самый слабый, может отыграться, только развивая свои умственные способности в направлении определения недостатков и ущербностей у более старших и сильных. Излагая свои наблюдения и давая старшим возможность понять, что они, отнюдь, не подарок, даже и в чем - то вообще, и в частности. Здесь есть слабая сторона, что получая сообщения, старшие опять могут прибегнуть к насилию. Но тут надо выбрать правильную тактику постепенного и не всегда обидного замечания по поводу и без. Еще следует обратить внимание, что можно выработать привычку подмечать в людях не всегда самое лучшее. Ибо сказано – посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу.  В общем, нужен разумный контроль. В детстве ребенок этой теории, и не  знает, и поступает, зачастую, инстинктивно.
  Будучи слабым и хилым и донашивая за всеми обноски, я не очень гордился своим положением. Как вспоминал Владимир, который старше меня на один год и девять месяцев, что я, когда был совсем маленьким, обычно сидел на крыльце с непомерно большой головой, вздутым животом и канючил без конца одну фразу: - Есть хочу, есть хочу! Выходила мать, давала затрещину и, поплакав, я опять начинал просить поесть. Когда я пришел в первый класс, школьный врач определила у меня рахит какой-то там степени и малый рост. А все старшие братья уже успели хлебнуть довоенной жизни и потому, были здоровее меня в относительном и абсолютном смысле. И с самого своего прозрения и осмысления я стал критически ко всему относиться. Как сказал классик «все подвергай сомнению». Я и подвергал. Прозвище у меня было «великий русский критик Белинский» или просто «Белинский». За что я, конечно, был не единожды и нещадно бит. Кому же хочется слушать правду о себе, даже в урезанном виде? –« Этот хиляк возомнил себя вправе судить о нас, сильных, старших и, мы не побоимся этого слова, умных, в самых нелесных выражениях. И вообще, кто он такой?» Дальше шло физическое внушение. Но были и плюсы. Уже в 13 лет я сообразил, что, например, с комсомолом какие-то нелады. Я был уже взрослым человеком, так как познал созидательный труд с пяти – шести лет. На собраниях говорят одно, в жизни – другое. Так не бывает. Вернее, не должно быть. И я в комсомол не вступил. В техникуме, куда я поступил после седьмого класса, я был в группе один некомсомолец. И во всем техникуме. Меня уламывали,  мне угрожали, но тут  я уперся и устоял. Я знал, что они все лгали, пусть даже искренне. Я был свободен от комсомольских собраний, от членских взносов и вообще ощущение свободы, даже временное, помогает в человеке воспитывать Человека. И я отнекивался  дурацким выражением, что пока ещё не считаю себя достойным вступить в славные ряды… Дальше шла их демагогия. И они отступили. Учился я прилично. Занимался спортом. Баскетболом. Придя в группу на первый курс, я стоял последним из восемнадцати ребят, а к окончанию учебы возглавил эту банду. Играл за «Науку 5» на первенстве города.

Отец с нами о политике никогда не говорил. Это понятно – не то время. Но когда он шел в ночную смену и был немного выпивши, язык его развязывался и он крыл матом отца всех времен и народов. Помню его выражение: - Ему уже новые яйца наверно подвесили? Мать приходила в ужас и наставляла нас: - «Если вы на улице кому-нибудь проболтаетесь, то нас с отцом расстреляют, а вы будете детьми врагов народа всю жизнь». Старшие братья хмурились – они-то не проболтаются, а вот младшим надо как следует внушить. Не знаю, проболтался ли я на улице кому-нибудь или нет, но Бог миловал – даже если проболтался, никто не заложил.

Классе в четвёртом я обернул свою тетрадь в газету (все тетради обязательно должны были быть обернутыми), причем подгадал так, что портрет великого вождя (а он печатался почти в каждом номере), пришелся как раз на лицевую сторону тетради. Положил эту тетрадь сверху и все ждал похвалы учителницы, если она увидит. Она увидела, и … я получил страшный нагоняй. И я понял всю великую силу вождя, во всех её проявлениях.
Много лет спустя, мне рассказывал Адик Черноудов – электромеханик с какого-то сухогруза, что с ним был ещё «лучше» случай. Учился он классе в четвертом, в Мурманске. Пошли все дружно на ноябрьскую демонстрацию. Пошел и Адольф. Ему доверили нести портрет вождя всех времен и народов, закрепленный, для устойчивости, на палке. А ходить на демонстрацию – дело долгое и неспешное. Колонна то двинется, то встанет, то дернется, то снова остановится. А ноябрь в Мурманске бывает суров климатом. Стоит Адик, скучает и мерзнет. Вдруг мимо колонны, неспешно пробегает бродячая собака.  (Если бы я был дедушкой Крыловым, или, на худой конец, Лафонтеном или Эзопом, я бы сказал так:  «На ту беду собака там бежала»). Обрадовавшись возможности согреться, Адик рванул во всю прыть, догнал собаку, и огрел её портретом вождя, на виду у всей колонны. Спасло его то, что отец был начальником отделения милиции. Адика в срочном порядке перевели в другую школу, и дело замяли.
Вспомнился анекдот времен Брежневских, даже чуть далее, когда страна, не успев выйти из траура по одному генеральному секретарю, впадала в скорбь по следующему.
Перед ноябрьскими праздниками, перед демонстрацией, собрал начальник цеха работников, и говорит:  «Предстоит демонстрация, и сейчас я скажу кто, что понесет на демонстрации. Ты, Иванов, понесешь транспарант с одной стороны».
 – А что, все Иванов, да Иванов?
-  Объясняю, - говорит начальник цеха, - ты «загремел» в медвытрезвитель в прошлом месяце, на тебя «бумага» пришла, а я тебе даже премию выписал. Так что, понесешь без разговоров. С другой стороны транспарант понесет Сидоров. Сразу объясняю почему. На тебя жена «телегу» накатала, а я ходил в партком тебя отстаивать, и тоже выписал премию. А ты, Петров понесешь портрет генерального секретаря».   
- А у меня ни одного «залета», так что, не понесу.
- Пойми, Петров, у тебя рука легкая – тот раз понес – и …  а теперь понесешь другого.

Братья Александр и Николай хлебнули домашних забот и работ больше, чем мы с Владимиром. Когда, много лет спустя, Николай жил с семьёй в Челябинске – 40, он говорил, что если ему бесплатно предложат дачу за городом и еще приплатят денег, он все равно откажется. Наелся  работами на земле в детстве на всю жизнь!
В 1948 году брат Николай, случайно, летом, зашел в свой медицинский техникум, который он только – что окончил. Там его встретил кто-то из администрации и сказал, что есть хорошее предложение поехать работать в Челябинск – 40, закрытую зону. Туда направляли только отлично учившихся. Брат Николай был тому образцом. Он внимательно слушал лекции и почти никогда не занимался дома. В этом не было необходимости.  Да и возможности не было. Если нужно было утихомирить какого-нибудь разговорчивого студента – его сажали за стол с Николаем. У Николая, непонятным образом, всегда водились деньги, и он не тратил их на ненужные покупки, в отличие от Александра и меня. Мы и дружили-то в детстве, я – с Александром,  а Владимир с Николаем. Мать называла Александра за его неумение отказывать и скрытничать, «простодырым». Таким он остался и до сих пор, добрым и доверчивым.
На проводах Николая в Челябинск-40 гости пели «Прощай любимый город» и я втихомолку плакал у дворовых ворот. Мать, имевшая больший опыт жизни, напутствовала Николая.
- Так как все письма будут проверять, и писать многое открыто, нельзя будет, сообщи, на сколько лет ты там будешь без выезда. Напиши, что, дескать, купил импортные ботинки, хватит, к примеру, года на два. Я пойму, что два года тебя не выпустят за зону.
  Через некоторое время Николай написал, что его импортных ботинок хватит надолго, минимум на три года.
В этом же 1948 году старший брат Александр был направлен на работу фельдшером в Комсомольск – на - Амуре, в лагерь военнопленных японцев. Поехало их из Магнитогорска четыре Сашки. Через год один Сашка был зарезан. Мать перепугалась и стала добывать справку о своем нездоровье, чтобы Александр мог вернуться в Магнитогорск и ухаживать за матерью. Через некоторое время приехал Александр, в шинели и в удивительно расшитых рукавицах с длинными раструбами. Он называл их «краги». Это ему сделали подарок японцы за доброе отношение к ним. Александр говорил, что японцы очень честны и трудолюбивы. Если приходит японец и говорит, что ему нужно освобождение от работ на два-три дня, значит, ему действительно нужно, и он не будет обманывать или часто пользоваться этим. У Александра был словарик японских слов, и я до сих пор помню многие из них.
Этим я удивил японку Норико, жену моего приятеля англичанина в Лондоне, году в 2003.
Александр поискал работу в Магнитогорске, но ничего подходящего не нашел. Отец настоятельно предлагал идти в ветеринары. Но Александр выбрал летное училище в Бугуруслане. В летчики его не взяли – слаб здоровьем, и он стал учиться на отделении дальней связи. Когда он приехал через год в форме курсанта, поздоровевший и окрепший – мы не сводили с него восторженных глаз. Он поутру чистил каким-то раствором пуговицы форменной тужурки, делал «прямой угол» повисая на полатях, крутил вертушку во дворе на турнике и вечером исчезал в неизвестном направлении.
Через два года он стал лейтенантом и был направлен на службу в Винницу, что на Украине.
От Николая году в 1950 приехал приятель, который уже давно работал в Челябинске-40, Иван Дорохин. Его появление было удивительным и неожиданным. Он принес с собой гостинцы от Николая – большой пакет разного рода печенья, конфет и было такое чудо, которое мы с Владимиром пробовали первый раз в жизни, зефир. Мать поставила чай, и мы начали пиршество. Мать косо поглядывала на наше усердие и иногда говорила
- Ну, хватит, ребятишки, оставьте на потом.
 Но Иван говорил, чтобы мы ели еще и сидел, не уходил. Как оказалось, это был наказ Николая, чтобы Иван не уходил, пока мы хорошо не поедим. Николай сказал, чтобы он сидел подольше, а то мать сразу всё уберет и не даст хоть раз поесть досыта пацанам этакие яства.
Теперь, когда я осуществил все мечты своего детства – я ем ежедневно досыта хлеба, хоть белого, хоть черного, порой мне кажется, что я прожил более 100 лет – так далеко и дико кажется мне моё счастливое детство.
Мне сказали, что хороший человек запоминает все хорошее, а я вот, запомнил из детства только плохое. Но если бы я не писал о плохом и трудном в детстве – мне нечего было бы писать. Уж извините! Не я один так жил.
В марте 1952 нам пришел вызов от брата Николая, чтобы мы переезжали на жительство к нему в Челябинск-40. Мать с отцом уже развелись, и мы поехали с матерью: Владимир, Зоя и я. Сборы были недолги, и мы отправились на поезде в Челябинск. Здесь, на вокзале, я впервые в жизни увидел телефон и даже попытался позвонить. Из Челябинска нужно было доехать до Кыштыма, найти   Торговую улицу, 66, и там ждать дальнейших указаний. Процедура въезда в Челябинск-40 была длительной и не в один день. Проверялись документы, вся одежда тщательно просматривалась и прощупывались все швы, если, к примеру, были конфеты – они разворачивались и переламывались. Все книги просматривались и частично прочитывались, патефонные пластинки проигрывались. Конфет у нас не было, из книг – только учебники, пластинок не было тоже, а у одежды швы просматривались без прощупывания. Просидели мы в Кыштыме более двух суток. Вечером, когда уже было темно, нас посадили в крытую грузовую машину, её почему-то называли «коломбиной» и повезли к пропускному пункту, названному в народе, «золотые ворота». Там еще помурыжили немного, снова посадили в машину и вот мы въехали в новую жизнь. На магазинах светились вывески, дороги бетонные были отличного качества. Нас встретил Николай и привел в свою комнату в коммуналке на  Советской ул. 8, кв. 15. В квартире было светло и тепло. Комната Николая была большая, метров 13-14. Соседом был слесарь Ахмед, непьющий. Все своё свободное время он рисовал маслом картины. Помню из них «Девятый вал» Айвазовского, который он нарисовал по репродукции из «Огонька». Был он холост. Был ещё один сосед - убежденный холостяк за 30 лет, добрый и веселый. Увидев нашу ораву, он сказал.
 -  Здорово, теперь будет кому бегать за вином в магазин.
 К нему часто приходили женщины, он ставил пластинку с классическими ариями, выходил в коридор.
- Вовка, Юрка, где вы? Срочно в магазин  купить бутылку и закуску.
 Нас упрашивать не надо было, так как сдачу он оставлял нам. И при звуке заведенной пластинке в его комнате, мы уже дежурили в коридоре.
В комнате мать и Николай расположились на кровати и диване, а мы, по обыкновению, на полу. Встав утром и убрав постели, мы сели в ожидании работ. Но работ не было. В кране текла холодная и горячая вода. Сходить в магазин – это не работа. В магазинах было все по нашим тогдашним понятиям. Очередей не было. Мы попали в другой мир. У Николая было все заготовлено: и мука и крупы и даже специи стояли каждая в своей баночке.
Напротив нашего дома располагался дом культуры имени «Ленинского комсомола». У нас теперь появились деньги, и мы изредка ходили в кино. Там часто проводились концерты или бесплатные, или по пригласительным билетам. А летом, на последнем киносеансе, после киножурнала, открывали боковые двери зала, и мы прошмыгивали туда бесплатно.
В школу я попал на четвертую четверть седьмого класса. С учебой проблем не было. И я успешно закончил 7-ой, а Владимир –8-ой классы. Дальше нас ждало счастливое лето, но все пошло не так. Ставший теперь главой семьи, Николай сказал, что мы пойдем учиться в техникум, так как кормить такую ораву ему затруднительно. Все правильно и понятно. Дело не в том, что надо идти в техникум, а в том, что Николай решил, что мы должны заниматься уроками, хотя бы часов по 12 ежедневно. И был налажен строгий контроль в лице Николая, а при его отсутствии – матери.
Летом Николаю дали 2-комнатную квартиру в новом районе. Студенческая, 3, кв. 15.  Это было уже хорошее жилище. Правда, нас было 5 человек. Все равно квартира была отдельная. Я был один раз в Магнитогорске у одноклассника в отдельной квартире. И завидовал ему, что он свободен от работ. Еще я слышал, что есть пионерские лагеря, где работать не надо, а только отдыхать и играть в разные игры. В это я просто не верил и никто из пацанов с нашей улицы там никогда не был.
Рядом с нашим домом строился детский сад. Все строительство в Сороковке, так ласково  называли Челябинск – 40, велось зэками, то-бишь, заключенными. Они же возводили и прмышленные площадки под реакторы. Начальник Берия заверял «батоно» Сосо Джугашвили, что недостатка в рабочей силе никогда не будет – сколько миллионов надо, столько и поставим. Каждый вечер тысячи зэков шли под конвоем со строительных объектов к себе в лагерь. Конвойные с автоматами и собаками и молчаливая толпа заключенных. Они построили все, включая промплощадки с реакторами, жилье и инфраструктуру. Недостатка в зэках никогда не было в то время.  Это я по поводу того, какой ценой мы достигли успехов в атомной промышленности. Помимо этого, сработали наши разведчики и английские. Как сказал академик Зельдович по поводу атоменоц бомбы – цельно тянутая. Причем добытые данные по различным вопросам и проблемам сообщались только Игорю Васильевичу Курчатову и он озвучивал идеи и решения и прослыл у коллег чуть ли не гением.
  В центральном лагере, куда вечером сгоняли всех зэков, стояли вышки с пулемётами и стояли охранники с автоматами. Этот лагерь располагался почти в центре города, рядом с деревообрабатывающим комбинатом, и мы , как и другие жители, часто проходили мимо этого лагеря.
В 5-6 метрах от крыльца нашего дома был первый ряд колючей проволоки, через 3 метра стоял высокий забор со вторым рядом колючей проволоки. За этим забором и работали заключенные. Они строили детский сад. По углам стояли вышки с часовыми. Помню, как у одного нашего пацана закатился мячик под колючую проволоку. Он полез под неё. Часовой сделал выстрел. Пацан мигом выскочил обратно. Надеюсь, ему это стало уроком на всю жизнь, кто в этой стране главный. Тем боле, что все миллионы работников ВОХРы (военизированная охрана), были добровольцами. Это я о духовности нашего народа. Ещё Чаадаев Петр Яковлевич, российский мыслитель и публицист, в свое время пытался узнать, что это за духовность русского народа, которой не обладают другие народы. В своих «Философских письмах» он высказал мысль об отлученности России от всемирной истории, о духовном застое и национальном самодовольстве. Вразумительно, о духовности, ему так никто и не ответил. Так как доводов не было, его объявили сумасшедшим и подвергли домашнему аресту.
В одной из передач, вероятно, года 2 назад, известный корреспондент, ведущий программы «Времена», Познер Владимир Владимирович, произнес, на мой взгляд, очень значительную фразу: «Нет ни одного народа, как русские,который бы  относился так презрительно ко всем народам мира, и не относился бы к себе с величайшим самомнением и восторгом, не имея на то никакого основания!»
  Это уже потом коммунисты развили эту тему и стали неугодных поселять в психушки. И если у поступившего в психушку в истории болезни стоял кружочек, с вписанными в него двумя буквами СО, то есть «социально опасен», то с ним можно было делать все, что заблагорассудится, избивать, приковывать к кровати, держать в смирительной рубашке. Или, например, довести с помощью «лекарств», до любой стадии олигофрении: – дебильности, имбецильности, или идиотизма. Сестра моей жены долго работала медсестрой в Черниговском доме для душевнобольных и много рассказывала об этом. Особенно много поступлений было перед олимпиадой в Москве. Почти все поступавшие имели отметку СО.

  Сейчас, в 2007 году, когда наша государство опережает по коррупции, то есть по подлости в отношении своего народа, 128 стран, думаю, что разговор о духовности, пока преждевременен.
А еще я читал, что в архивах КГБ до сих пор хранятся  12 миллионов доносов простых советских духовных людей. Каждый четвертый или сидел, или охранял. С доносами было очень хорошо. Написал донос на соседа – расширил жилплощадь, написал на начальника – продвинулся по службе. Единственное, что надо было – быть негодяем. Одна работница института, настоящий партиец, раскрыла целый институт врагов народа.

  Капитан Кучиев Ю.С. рассказывал мне, как в 1943 они, молодые моряки, приехали на Диксон. В разговоре кто-то из них ляпнул какой-то анекдот. На следующий день он исчез. Юрий Сергеевич знал, что он никого не закладывал, значит кто-то из оставшихся троих. - «И я, рассказывал Кучиев, - замкнул рот навсегда, даже с теми, кому хотелось верить, что он не подлец». Один «мудрый» коммунист сказал мне:
- А ты видел, когда расстреливали?
- А я и на Куликовской битве не был, но точно знаю, что она была в1380 году».
Когда предлагают не ворошить прошлое, что не все там плохо было и, даже некоторые ездили в пионерлагеря. Вопрос так не стоит. Забыть прошлое - значит иметь возможность вляпаться  в такое же снова. И человек без памяти о прошлом, недостоин будущего и он плохой гражданин. А у Ежи Леца есть хорошее выражение: «Кто выбрал для себя шоры, должен знать, что в комплект ещё входят вожжи и кнут».
Интересно, удастся ли мне когда-нибудь ознакомиться с досье на меня, послужившее поводом на запрет на работу по специальности, когда я, после работы начальником лаборатории, со штатом в 120 человек, был вынужден работать кочегаром, грузчиком – электрокарщиком и т.п. Стране не нужны были специалисты, стране нужно было политически послушное быдло.

Однажды видел, как заключенные в Сороковке шли с …оркестром. Они построили к 1 сентября школу и их так отметили. Разумеется, ни овчарки, ни автоматчики никуда не делись. Но марш звучал, и это было удивительно.
В Сороковке было немного улиц, но было два проспекта: один, конечно, Сталина, а второй, в честь поставщика миллионов заключенных, Берии. После определенных событий их переименовали в  проспекты Ленина и Победы. Разумно, чтобы много раз таблички не менять.

Известно, что после процессов над генетиками, готовился процесс над физиками. Но Берия сказал Сталину, что после уничтожения физиков рассчитывать на атомную бомбу не придется. Пришлось заткнуться и отложить расправу над физиками до «лучших» времен. Отец всех времен и народов, не верил, что какая-то небольшая по объему бомба, может быть в тысячи и миллионы раз более разрушительной, чем обычная. С физиками он разговаривать не желал – кто же захочет предстать перед умными мужиками быдлом, а учиться в любом возрасте – признаки  мудрости и ума,  у него не было – ни того, ни другого, потому он всю эту заботу предоставил Берии, который и был ответственным за атомный проект.

Природа в Сороковке была прекрасная. Когда строились любые здания, то вырубать деревья ближе 3-х метров каралось дополнительным сроком. Потому прямо в средине тротуаров можно было встретить столетнюю сосну. Вдоль коттеджей было много деревьев, кустарников и травы. Было несколько парков. Проспект Берия оканчивался ступеньками в огромное озеро Иртяж, километров 15 шириной. На той стороне стоит город Касли. Было еще несколько озер: Большая и Малая Нанога, Кызылташ, Заводское озеро и, конечно, Карачай.
Когда Николай бывал подобрее – ходили купаться на озера, валялись на траве, загорали. Когда он уходил на суточное дежурство, мы упрашивали мать отпустить нас поиграть вечером в волейбол. Площадка была в 20 метрах от дома. Она обычно не пускала, но иногда мы уходили без разрешения и резвились в волейбол. - «Вот придет Коля, все расскажу!» И рассказывала. Николай хмурился, но порку откладывал до совокупности. Других методов он не познал в своей жизни и потому этот метод считал единственно правильным. Порол нас он скрученной вакуумной резиной. При ударе она вытягивалась, потом на теле сокращалась и оставляла хороший кровавый рубец. Двух – трех удачных ударов хватало, чтобы внушить уважение к наукам.
К концу лета мы знали все учебники наизусть.
Экзамены мы, разумеется, сдали, но лето у нас было украдено.
Как-то мы, группа пацанов, сидели поздно вечером, а точнее ночью, на скамейке возле дома. На мотоцикле подъехал военный посыльный. В нашем доме жило много офицеров. Через минуту посыльный появился вместе с офицером, который застёгивал на ходу амуницию  Сели на мотоцикл, но тот отказался заводиться. Мы дружно стали толкать мотоцикл, и тот завёлся. Вестовой с офицером быстро уехали. В итоге оказалось, что американцы сбросили шпионов со своего самолета У-2. Говорили, что их было три человека. Двоих сразу обнаружили и повязали, а третий как в воду канул.  Одна часть города отстояла от другой километров на 15 – 18, поросшая лесом. Говорили, что эту часть солдаты прочёсывали идя друг от друга на расстоянии вытянутых рук. Безрезультатно.
В состав города ещё входила деревушка на берегу речки Теча. Так вот третий ворог схоронился там, в поленнице дров и не вылезал трое суток. Как только он появился, конечно, сразу же был схвачен. Но эти три дня военные не спали. Бдительность у нас тогда была на высоте. Принцип был прост: «Подозреваются все!»
И ещё по поводу духовности русского народа. Году в 2004, проживая в маленьком городке (40 000 жителей) Луге, где проживаю и сейчас, про который Александр Сергеевич Пушкин написал:
Есть на свете город Луга,
Петербургского округа.
Хуже не было б его,
Если не было б на свете,
Новоржева моего.

Этот городок относится к городам «красного пояса» вокруг Петербурга и отменные коммунисты не позволили относить такие города к Петербургской области. Вся Петербургская область носит прежнее название Ленинградской области. И получается, что Санкт-Петербург Ленинградской области. Чушь какя-то. Как говорил «Шурик» в кинофильме «Иван Васильевич меняет профессию»: «Когда вы говорите, у меня создается впечатление, что вы бредете».
Удивительный русский народ. Его расстреливают, гноят по тюрьмам и ссылкам, морят голодом, а он по-прежнему не прочь поваляться в ногах у власть предержащих. Ну как тут не вспомнить Чернышевского: «Рабы все, сверху донизу». А историк Ключевский сказал, что ум русского человека ярче всего проявляется в его глупости.
Знакомому художнику в Луге я предложил написать большой лозунг в двух частях и вынести его на Первое мая к памятнику Ленину. Когда соберутся отъявленные коммунисты – вывесить первую часть лозунга «Основоположнику». После того, как отгремят аплодисменты, поднять вторую часть лозунга «массового терроризма».
- Идея неплохая, - сказал художник, - но ведь могут и побить.
Продолжаю дальше о духовности. Выхожу я во двор и вижу группу ребят, школьников классов восьмых – десятых, сидящих у стола в тени деревьев. Подхожу и спрашиваю:
- Вы русские?
Все дружно отвечают, что они самые что нинаесть, русские.
- Хорошо, - говорю, - вот сто долларов, любой, кто прочитает слова русской народной песни, может забрать эти сто долларов. Петь не надо. Можно просто прочитать слова.
Воцарилось глубокое молчание. Все поглядывали друг на друга, но никто даже не начинал.
- Давайте я вам помогу, хотя бы с названиями. «Ах вы сени, ах вы сени, сени новые мои» «Во поле береза стояла». «Камаринская»,  «Калинка»,  «Липа вековая», «Вот мчится тройка удалая», «Степь да степь кругом», «Глухой неведомой тайгою», «Не брани меня, родная». В конце концов «Шумел камыш, деревья гнулись».А в ответ – тишина. Ни один не вспомнил даже пары строф. Я предложил им сбегать за своими приятелями, тоже русскими. Пришло еще человек пять. Зелёная купюра на столе всех приворожила. Я предложил почитать стихотворения русских поэтов, начиная с Кольцова, Некрасова, Лермонтова и даже Пушкина. Результат тот же самый. Я не предлагал ни Белого, ни Брюсова, ни Гумилева, ни Ахматову, ни, даже, Маяковского.
- Так, вы русские? – спросил я напоследок.
- Да, русские.
- Русский – это я, - сказал я им, - а вы просто живете на территории России. И национальности не имеете. Все ваши эмоции укладываются в два словечка «клёво» и «прикольно». Вы не русские, вы – никто.
С этими словами я забрал сто долларов со стола и удалился. Ещё сказал им, чтобы учили русские песни и стихи – мало ли, как повернётся?
Один из современных недоброжелателей России сказал, что надо понемногу уничтожать русский язык иноземными вставками, что с успехом и делается. «Надо, чтобы каждый молодой человек имел в руках пиво, или водку, во рту сигарету, в ушах попсу, а на ушах лапшу и тогда мы превратим Россию в сырьевой придаток».

В городе Челябинск - 40 не было власти советов, а командовал городом генерал Музруков. Выходили его приказы по городу, обязательные к выполнению, всеми жителями. Отпуска проводили внутри города – редко кто выезжал за зону. Когда, в последствии, я уже работал на ледоколе «Ленин», поначалу меня не пускали в «Сороковку» навестить мать. Потом прошло некоторое послабление и после длительных хлопот, мне разрешили навестить мать.
Помню, как я появился в Кыштыме на Торговой 66 в морской форме. На меня смотрели как на «съехавшего с глузду», как говорят на Украине, но никто ничего мне не говорил. В кабинет к начальнику вызывали по-одному и, после беседы, получив пропуск, выходили к поджидавшему автобусу. Меня вызвали последним. Комендант, молодой офицер, попросил: - «Ну, рассказывай, как там на ледоколе». Я стал рассказывать и заметил ему, что автобус может уйти без меня. – «Не волнуйся, автобус отправляю я», - сказал комендант, и мы с ним мило побеседовали ещё минут десять. Он вышел проводить меня и автобус. Полагаю, что ожидавшие в автобусе, надеялись увидеть меня в наручниках, но, увидев коменданта, пожимающего мне руку, облегченно выдохнули – поездка не затягивалась.
На КП (контрольный пункт) дежурный офицер проверял документы. За ним стоял солдат с автоматом. Когда я подал свой паспорт моряка, офицер посмотрел на меня и открыл паспорт. На первой странице все было написано по-английски. Офицер вздрогнул, поняв, что шпион сам идет ему в руки. Солдат, стоявший за офицером с автоматом в руках, глянул ему через плечо в мой паспорт и принял соответствующее положение. – «Откройте вторую страницу, -  тихим голосом сказал я офицеру, - там все на русском». Когда он увидел кириллицу и фото с моей физиономией, у него отлегло. Он повертел мой паспорт, а в нем было много страниц, гораздо больше, чем в обычном паспорте, сверил пропуск, и впустил меня в зону.
А вообще, паспорт моряка был славен тем, что в нем не указывалось, женат ты, или нет, и детей в него не вносили. Я ещё застал паспорта моряков, в которых, рядом с фотографией располагались два отпечатка большого пальца правой руки.
Как-то идя в Сороковке мимо колонны заключенных, я услышал : - «Браток, как там, на флотах?» Это явно был бывший моряк, так как обычный человек спросил бы «как там, на флоте?» и только моряк скажет «на флотах».
В техникуме учиться было легко и даже интересно. Пришло время первой стипендии, и мы отхватили по 350 рублей. По десятке мы с братом оставили заначку на культурные мероприятия. Дома Николай потребовал все деньги и наши уговоры, что этот червонец на авторучку, не подействовало.
Появилось объявление о наборе в оркестр русских народных инструментов. Я с радостью записался. У нас в семье отец играл на балалайке, Александр - на гармони (потом на баяне), Николай играл на гитаре и даже пел под гитару (а потом пел в хоре). Мы записались вдвоем с Владимиром. Основы нотной грамоты нам преподали за две лекции. Руководитель Сергей Дмитриевич Золин стал рассаживать по инструментам. На вопрос кого на какой инструмент он собирается посадить, он показал на меня и сказал:
 - Ну не посажу же я его на контрабас.
  Росту я был, наверное, чуть более 150см. Дали мне домру приму, а Владимир удостоился балалайки примы. Я очень хотел играть на балалайке, но перечить не стал. Начали мы с « Во саду ли в огороде», «Во поле береза стояла», белорусской «Лявонихи», и украинского «Гопака».. Через два месяца мы выступали у себя в техникуме. Зрители от такого репертуара заскучали, тогда дирижер сказал, повернувшись к залу:
- Этому оркестру всего два месяца!»
Раздались аплодисменты. Дело в том, что в техникуме был еще один оркестр, который играл уже более двух лет. И через год – полтора нас стали по-одному переводить в основной состав. Там на домре приме первой играл Алексей Выливной. Молчаливый мужик со шрамом во всю щеку от немецкого штыка. Он был невозмутим, как овцебык. Если, играя соло с аккомпанементом на рояле, у него падала подставка, он спокойно расслаблял струны, устанавливал подставку, настраивал домру, кивал аккомпаниатору и блестяще исполнял произведение. Он один мог в нормальном темпе исполнить вариации на домре в пьесе «Светит месяц» и мы все завидовали ему. Даже мой сосед по домре приме первой, Санька Бердюгин, который играл партию домры примы в вариациях на контрабасе, не мог так быстро играть. А Алексей Выливной играл и «Полет шмеля» Римского-Корсакова.
Наш репертуар изменялся. Мы играли вместе с хором и танцевальной группой отрывок из «Проданной невесты» Бендржиха Сметаны, увертюру к «Кармен», конечно, модный тогда «Полонез Огинского» и еще произведений пятнадцать. Нас таскали по всем домам культуры, выступали мы и в городском театре, но за пределы города было не вырваться – зона.
В это же время в техникум приехал преподаватель физкультуры, выпускник института имени П. Ф. Лесгафта, что в Питере. Он посмотрел на занятия секций и сказал:
- Все закрываем. Будем играть в баскетбол!
 И мы все бросились в эту секцию. По существу это не было секцией. Играли от последнего звонка с лекции до полуночи. Некоторые оставались в спортзале в закутке на матах переспать, чтобы утром, перед лекциями, успеть побросать по кольцу. Всегда была очередь, и играли на высадку. Преподаватель давал основные уроки и присматривался со стороны. Через год техникум выставил на первенство города пять команд по баскетболу. Я играл за «Науку – 5».

И продолжая тему великого и мудрого Сталина, хочу сказать, что во многих семьях не было никакого его почитания. Страх был, ужас был, но не уважение. Страх самое подлое чувство, которое можно воспитать в человеке. Когда мне талдычат, что нас боялись и уважали, я разъясняю, что человека или государство, которого боятся, нельзя уважать – его можно только ненавидеть! Когда Сталин умер, брат Николай сказал хмыкнув: - « Как же мы теперь без отца родного-то жить будем?» В это время я учился вместе с Владимиром в Южно-Уральском политехникуме, ковавшим кадры для работников атомной промышленности. Приходим пятого марта 1953 (тогда объявили о смерти вождя всех времен и народов) на занятия, девушки все в слезах, парни сурово-угрюмы. Начинается лекция по ядерной физике. Преподаватель Ласкина  вызывает отвечать материал комсорга Стрыгину. Та хнычет, что не готова. Ставит двойку. Вызывают старосту Зину Чикунову – результат тот же. Был вызван весь комсомольский актив и поставлено 6 двоек.
– Что ж,- говорит преподаватель -, горе велико, но жизнь продолжается. Запишите название новой темы: «теория Дирака». К следующей лекции готовить обе темы. И я понял, что я не одинок, а это очень важно, когда повод к этому подаёт старший и умный товарищ. Во время похорон, когда гудели все гудки, мы пятеро парней из одной учебной группы стояли на привокзальной площади города Челябинск – 40 (нынче Озёрск). Когда грянули гудки, на нас напал нервный смех, мы наклонились друг к другу и безудержно хохотали. Со стороны было видно как велико горе этих ребят, судя по вздрагивающим плечам. Я не говорю, что это было сделано преднамеренно, что это был вызов, нет. Просто так было.
Брат Николай познакомился с хорошей девушкой Зоей, и назревала свадьба. Зоя должна была переехать жить к нам. Места в 2-комнатной квартире на шестерых было маловато. Николай решил переселить меня в общежитие. И я в свой 15-ый день рождения – 23 декабря 1953 одел вельветовую куртку, взял гитару, конспекты и пошел в общежитие. Владимир остался дома. Как здорово было в общежитии! В комнате висела лампочка ватт на 200. Еще было двое студентов. Я был свободен в своих делах и стипендиях. Отец присылал алименты матери, но я об этом узнал только через несколько лет. Меня никто не бил и мне никто не указывал. Это была свобода!
При получении стипендии я сразу закупал сахар – рафинад, пачки 3 – 4, какао, банки 3 -4, а остальное по мере надобности и наличия денег. Я точно знал, что голодным не останусь. Еще был кисель в брикетах и из него приготавливался хороший продукт. Вечером, зимой, часто ходили на каток. После катка, мы с Владимиром доходили до нашей Студенческой улицы, и он шел направо, домой, а я налево – в общежитие. Как-то, преподаватель Ласкина поинтересовалась на лекции у меня, много ли Владимир дома занимается с конспектами. Я ответил, что не знаю. Она возмутилась.
- Что же ты разве не видишь?
 Я сказал, что я живу в общежитии, а он дома. У преподавателя отвисла челюсть, она знала, что мы родные братья.
  Иногда на улице я встречал мать и здоровался.
- Кто это? - спрашивали мои товарищи.
- Это моя мать, - отвечал я.
  Домой в гости я не ходил и жил счастливо в общежитии. Потом мать пошла на работу в детский сад, что рядом с домом, сторожем. За выращенных пятерых детей наше мудрое государство дало ей медаль и пенсию в 28 рублей. Проработав сторожем 3 года,  матери увеличили пенсию на три рубля.
По вечерам я звонил из общежития матери, и она говорила, осталась ли какая-нибудь еда в детском саду. Если было чем поживиться, я перелезал через забор и доедал то, что не съели детишки. Особенно мне нравилась рисовая каша с изюмом. Это был уже деликатес!

    КТО ТАКОЙ «УМНЫЙ ЧЕЛОВЕК»?
Великий русский философ, географ и геолог Петр Алексеевич Кропоткин, которого все помнят только, как теоретика анархизма, хотя проповедовал он анархизм не в нашем житейском понимании этого слова, а как федерацию свободных производств без управления государственными чиновниками. Он же познакомил Соединенные Штаты Америки с русской литературой. Все статьи о России в Британской Энциклопедии написаны Кропоткиным. Это он предсказал установление диктатуры после 1917 года. Это он решительно возражал в письмах к Ленину против, организованного большевиками, красного террора.
В 1860 году  вышла на русском языке книга Чарльза Дарвина «Происхождение видов». В 1897 году в Лондоне вышла книга П. Кропоткина «Manual aid as a factor of evolution», «Взаимная помощь, как фактор эволюции» в которой он значительно изменил теорию Дарвина, за что получил  Золотую медаль Английского Королевского общества. Только взаимопомощь внутри вида, позволяет этому виду, и выживать и развиваться.  Это и есть ум особи внутри вида!
У муравьев есть два желудка, один рабочий, а второй запасной. Если муравей с полным запасным желудком встречает голодного муравья и не кормит его, его убивают – он не нужен этому сообществу. Он ему не помогает, а потому он лишний. А еще, всегда враждующие между собой рыжие и черные муравьи, если понимают, что ни тем, ни другим некуда деться, они заключают перемирие и живут мирно. Вот бы чему научиться «царю природы», человеку у братьев меньших! Так, что «умный человек», это человек, выживающий и развивающийся сам в соответствии с нормами Природы и общежития, и помогающий этому сообществу и выживать, и развиваться. Когда мне говорят, что вот такой-то умный человек, награбил, обманул, нахапал, а теперь живет на Канарах, купил 10 яхт и даже футбольную команду, я утверждаю, что этот человек неумный. Что он хитер? – да; изворотлив? – да; пройдоха? – да;  умеет обвести вокруг пальца и государство и соплеменников, но он, конечно же, неумный. Если вокруг миллионы бездомных детей, нищие пенсионеры, о он, обобрав их, ибо других денег в государстве нет, жирует на Канарах, конечно он не нужен этому сообществу1 Он не создает ни новые рабочие места, не строит дома для сирот, приюты, школы, больницы, он только выказывает напоказ, неправедным путем присвоенное богатство, и не помогает обществу. Не зря, на первые матчи в Лондоне купленной команды, на трибуне были плакаты: «Откуда деньги?» Ну а кто праведным путем заработал свое богатство за последние десять лет в нашей стране?
Также и человек, злоупотребляющий или водкой, или наркотиками, или табакокурением, конечно же, человек неумный, особенно когда он травит окружающих его, или приучает их к дурным привычкам. Он не помогает ни себе, ни окружающим. Он не нужен сообществу. Он может быть образован, то есть обладает суммой знаний, он может быть сметлив, прилично одет, но он – неумный!
Невозможно назвать умными людьми таких уродов человечества, как Ленин, Сталин, Гитлер и многих других, сумевших выбраться на вершины власти и принесших неисчислимые бедствия целым народам и всему миру. Хотя в сообразительности в деле достижения власти им не откажешь. Но, достигнув её, они использовали власть во вред обществу, Человеку и Миру. Они ублюдки общества и, конечно, люди неумные!

ПРАКТИКА НА ЯДЕРНЫХ ОБЪЕКТАХ.
На втором курсе, во втором полугодии нас направили на практику. А техникум наш был необычным. Он был на базе Московского инженерно-физического института. В городе Челябинске – 40, где мы в то время жили, был филиал МИФИ №1. Вечерний. Днем преподаватели читали нам лекции, а вечером, естественно, вечерникам. Всё было закрыто и засекречено. Весь город работал на атомную бомбу.. В том числе и наш техникум. Так вот направили нас на практику на химкомбинат по производству оружейного плутония для создания атомных бомб. Учился я на факультете физическом, но чем мы будем заниматься, нам не говорили. Проходим медкомиссию перед практикой, а доктор смотрит на меня и говорит: - Мальчик, а вам сколько лет? – Уже 15 исполнилось. Он посмотрел на главврача и говорит: - Куда же вы детей гоните? Главный ему гордо отвечает: - Стране нужны специалисты! Так я в свои полные 15 лет попал на атомное предприятие. Официально. Официально можно было приходить на атомное предприятие только с 18 лет. Приходим, представляемся начальнику службы «Д», Донкиной. Вероятно по первой букве фамилии начальника, полагаю. А вопросов задавать нельзя, а только выполнять о чем попросят. Когда я пришел на практику на другое предприятие на следующий год, там начальником службы «Д» был Долишнюк.  Полагал, что с названием я попал в точку. Как оказалось в итоге, эта служба называлась дозиметрической, отсюда и буква Д.
Просит меня как-то сменный инженер сходить в какое-то помещение и принести оттуда радиоактивный источник, который там лежит в свинцовом контейнере. Прихожу, а он спрашивает, почему я источник не принес?
- Почему не принес, принес, - отвечаю.
- А где он?
 Я достаю ему из кармана комбинезона маленькую блестящую фитюльку:
- Вот он.
- В контейнере,- говорит,- надо было нести.
- Но вы ничего не сказали, а я не спрашивал.
- Ладно, для первого раза сойдет, а там посмотрим.
На третьем курсе я попал на другую промплощадку, они тогда назывались по военному образцу хозяйствами. Хозяйство Юрченко, хозяйство Пащенко и т.п. Были у них и номера. Помню, что брат Николай работал на 25-м объекте. Это было хозяйство Пащенко.
  Служба, куда я пришел, та же – дозиметрическая, то есть определение величин  радиоактивности. Не вдаваясь в технические термины, определялось, в основном, допустимое время работы в каждом конкретном месте, чтобы не превысить получение разрешенной дневной дозы облучения. Если с дневной дозой были трудности, то хотя бы, недельной и т. д. Работников ругали и даже лишали премии за получение месячной дозы выше разрешенной. Потому, при всех работах, связанных с возможным получением повышенной дозы, работник просто вынимал кассету, по которой производился замер дозы облучения, и шел выполнять работу. Какую дозу получит работник, знал дозиметрист, но это нигде не учитывалось и не фиксировалось. Иногда я наблюдал в центральном зале (это помещение над реактором) как все работники смены выполняли попеременно очень незамысловатую работу. Брали в руки БСЛ (большая совковая лопата) бежали  с нею наперевес к куче чего-то высокорадиоактивного, набирали полную лопату и кидали в особую тачку, заранее приготовленную, и убегали. Передавали лопату другому работнику, и процесс повторялся.  В эстафете, как правило, участвовал весь персонал смены, кроме тех, кто не мог отойти от своих рабочих мест. Особенность тачки состояла в длине её ручек. Они были не менее пяти метров. Последний участник с разбегу хватал эту тачку, мчался с ней к определенной емкости и сбрасывал в неё груз, переворачивая тачку.  Порой, вся операция занимала две – три минуты. Полученные дозы никто не учитывал, все участники эстафеты бегали без кассет.
Замер доз тогда производился с помощью кассет, внутри которых был кусок фотопленки. Известно, что фотопленка под воздействием радиоактивного облучения темнеет. В конце месяца кассеты собирались, делалось облучение контрольных кассет от радиоактивного источника расчетными дозами, и на фотоэкспонометре определялась величина затемнения пленки. Пленку брали того же типа, что была и у работников. По сравнительной величине затемнения определялась доза за месяц каждого работника. Такая кассета измеряла только гамма излучение. Ни нейтронов, ни бета частиц вообще никто не измерял. Нечем было.
Годовая разрешенная доза в то время была 50 рентген. Потом её снизили до 25. Когда я пришел на атомную станцию, разрешенная доза составляла 15 рентген в год. Биологическая защита атомной установки ледокола «Ленин» рассчитывалась именно для такой величины. Потом предельную годовую дозу облучения снизили, в соответствии с международными требованиями, до 5 рентген в год. Сейчас она составляет 2 рентгена в год. В величинах 15, 5 и 2 уже учитывались биологическое воздействие всех видов излучения и потому размерность этих величин правильно называть «бэр» - биологический эквивалент рентгена. Дозы от естественного радиоактивного фона в эти величины не входят. Человечество всегда жило в радиоактивном фоне со дня сотворения. Причем естественный радиоактивный фон в разных местах Земли отличается очень сильно. Если «нормальным» принять фон в 5 – 10 - 15 мкр\час, то есть места ( в зависимости от горных пород, залегающих там), в Италии Индии, Бразилии, Иране, Франции, США (Скалистые горы) и России (Уральские горы) в которых естественный фон составляет 100, 200 и более мкр\час. Там, как правило, живут более здоровые люди и продолжительность жизни их больше. Но это отдельная тема и требует отдельного разговора.
Страдающим от радиофобии и вздрагивающим при слове «радиация», привожу официальные данные из справочника  А.А Моисеева и В.И. Иванова. «Справочник по дозиметрии и радиационной гигиене» «Энергатомиздат». Москва, 1990.
Повторю, что разрешенная доза облучения для работника с воздействием радиоактивного облучения, 2,0 БЭРа  (Биологических Эквивалентов Рентгена) ЗА ГОД.
Из справочника. При РАЗОВОЙ дозе облучения 25,0 БЭР, (предельная доза за 12 лет работы на ядерных объектах) при клиническом обследовании, НЕ выявляется каких-либо отклонений в общем статусе и анализе крови.
При одноразовом облучении дозой 25,0 – 75,0 БЭР (предельная доза за 12 – 37 лет работы на ядерных объектах) в ранние сроки отмечаются не резко выраженные изменения в крови (снижение количества лимфоцитов), а на 3-ей – 5-ой неделе – нестойкая лейкопения. Эти отклонения характерны для больших групп облученных.
При облучении до 100,0 БЭР (предельная доза за 50 лет работы на ядерных объектах) по общему состоянию, как правило, жалоб нет, и облучившийся не нуждаются в медицинской помощи. Если рвота в первый час после облучения ( не путать с похмельным синдромом)– болезнь будет тяжелая, в первые 2 – 3 часа – средней тяжести, в первые сутки – средней и легкой тяжести.
Доза 100,0 – 200,0 БЭР ( предельная допустимая доза за 50 – 100 лет работы на атомном предприятии) – 100% выздоравливают и при отсутствии лечения.
Доза 200,0 – 400,0 БЭР. 100% выздоравливают при условии лечения.
Доза 400,0 – 600,0 БЭР. Выздоровление возможно у 50 – 80 % при условии специального лечения.
Доза свыше 600,0 БЭР. Выздоровление возможно у 30 – 50 % лишь при условии раннего лечения в специальной клинике.
Вспоминается случай. Пришли мы на атомном ледоколе «Таймыр» на Диксон. Это место, где Енисей впадает в Карское море Северного ледовитого океана. Судовой врач Голенищева Татьяна, пошла к своим коллегам на Диксон. Приходит и спрашивает меня, что им ответить. Эти «врачи» утверждают, что им и в окно смотреть не надо – как голова начинает болеть, значит  пришёл атомный ледокол. Первое, что им скажите, что они … того, и никакие не врачи. А на второе задайте риторический вопрос: «Как же мы, живущие на ледоколе на расстоянии не более 50 метров от ядерного ректора, десятками лет, не дохнем?»
Оказывается, все население страны всё «знает» о радиации и во мнении специалистов не нуждается. В этом постаралась пишущая братия, которая ничего не зная в ядерной физике, ничего не понимая, взялась судить и рядить и сообщать через печать своё «компетентное» мнение. Один корреспондент писал про атомную электростанцию: «Под этой тяжелой плитой с легким треском раскалываются ядра урана». Другой писака писал про реактор на ледоколе: «Атомный реактор напоминает собой кормозапарник средних размеров». Когда мне говорят, что от Чернобыльской аварии погибли десятки тысяч человек, я спрашиваю откуда у него такие данные. Обычный ответ: - «Точных данных у меня нет, но я ТОЧНО знаю, что погибли десятки тысяч человек». Когда я привожу официальные данные, озвученные Главным санитарным врачом России Геннадием Онищенко, что за 15 лет после аварии в Чернобыле, от лучевой болезни скончалось 537 (550?) человек, мягко говоря, мне никто не верит. Замечу, что за это же время, в России, как самой курящей стране в мире, от табакокурения скончалось, по разным данным. От 4,5 до 6 МИЛЛИОНОВ человек. Не нравится такое сравнение? Давайте свои данные. Поговорим со специалистами и обсудим ваши данные. Также мне никто не верит, что на атомных ледоколах никто не умер от переоблучения. Мне даже не верят, что я был в первом экипаже ледокола «Ленин» с 1958 года.
  По последним данным считается, что 90% умерших людей, как они сами считают, от радиации, умерли из-за прессы, которая постоянно талдычила им, что они смертники.

Некоторые племена, живущие в Африке, не ведут межплеменные войны, а борятся особым способом. Представитель одного племени танцует танец смерти против конкретного человека из другого племени. Бежит гонец в другое племя и сообщает «радостную весть» конкретному представителю этого племени. Тот ложится и умирает. По-настоящему, а он может быть здоровенным парнем лет двадцати. Точно также боролись наши средства массовой информации, уверяя всё население, что все мы скоро передохнем от радиации. И добилось поразительных результатов. Почти все заболевшие не важно чем и по какой причине, утверждали, что они «хапнули» мощную дозу радиации и потому должны умереть. Удивительно, но, к примеру никто из журналистов не учит сталеваров как им варить сталь, а вот про радиацию все всё знают, даже не прочитав ни одной книжки по дозиметрии ионизирующих излучений.

  В нашей вымирающей стране – население убывает ежегодно на 700 000 человек (данные Д. Медведева на ТВ) курение уносит 300 000-400 000 человек. Почему государство не борется с курением, а принимает какие-то фиктивные программы по демографическому взрыву? Ответ дал один из членов государственной думы, выступая по телевидению – он сказал, что голосование «за» или «против» по разным вопросам стоит в Думе от 30 до 300 тысяч долларов. Табачная мафия скупит на корню все необходимые голоса, предоставив взамен жителям страны раннюю смерть и тусклую жизнь в табачном дыму.  Кто-то справедливо заметил, что страна превращена в пепельницу, а люди в ней, - в окурки. Наше «родное» правительство до сих пор не ратифицировало международную конвенцию о запрете курения, которую ратифицировала 191 страна в мире. Вот это демократия! Знай наших!
Это полутехническое отступление сделано для лучшего понимания дальнейших событий. Так вот, находясь на практике на предприятии, и я не избежал работы без кассеты.
Часть технологического процесса состояла в том, что по окончании кампании реактора, вся продукция, в виде блочков, содержащих высокорадиоактивное топливо, собиралось под водой в специальную вагонетку. Из-под воды вагонетка выезжала по наклонным рельсам в специальное помещение, где её ожидал вагон – контейнер с мощной биологической защитой. Вагонетка выезжала, вагон автоматически разворачивался и принимал внутрь содержимое вагонетки. Закрывался. Мощная дверь, закрывающая помещение, отъезжала, и вагон уезжал на соседнюю промплощадку для продления производственного процесса. Все делалось автоматически.
Случилось так, что один из блочков с «топливом» был утерян. На какой стадии процесса выгрузки – погрузки – было неизвестно. Решили, что во время выхода блочков из реактора в вагонетку под водой. Чтобы определить в каком месте он находится, воду слили. Кстати, вода тоже высокорадиоактивна. Во время работы ядерного реактора выделяется огромное количество тепла. Оно используется на атомных станциях. Здесь это тепло было излишним. Потому большое количество воды из озера  постоянно закачивалось в реактор, снимало тепло и выбрасывалось обратно в озеро, предварительно став радиоактивным. Озеро было длиной несколько километров. Та часть, что примыкала к промплощадке, зимой никогда не замерзала. Я сам купался в этом озере много раз. Потом в нем стала дохнуть рыба и купаться в нем запретили. По нему начал ходить катер, почему - то с пулеметом на корме, и везде были выставлены щиты с надписями о запрете  ловли рыбы и купания в нем. Специалистов прошу не путать это озеро, промышленное, с озером Карачай, куда было сброшено радиоактивных отходов на много миллионов «Кюри».
  Вода, снимающая тепло в реакторе, называется первым контуром. К примеру, на атомном ледоколе, она циркулирует по замкнутому контуру и протечка её в размере одного – двух литров в час в окружающее пространство или в другой контур, считается радиационной аварией.
Так вот,  воду из – под реактора слили, но не всю. Метра полтора её оставили. Рядом с рельсами, идущими под воду, шли ступени. Рельсы шли на высоте сантиметров 70 от линии ступеней. Начальник смены объяснил мне задачу. Первое, что я должен был сделать – выложить дозиметр, кассету, по которой определялась доза облучения и оставить её в «чистом» помещении, так, как  ожидаемая доза облучения должна была быть намного выше месячной дозы, а может быть …
  Я должен взять прибор «Карагач» с самым большим диапазоном измерения – до 50 000 мкр\сек, или, перейдя на понятную размерность, 18 000 000 мкр\час (или 18 рентген в час). Восемнадцать миллионов!  Прибор был выполнен в виде пульта, подвешиваемого на ремешке на грудь измеряющего, и к нему крепилась штанга длиной более двух метров с ионизационной камерой, в виде конуса, на конце. Это было сделано для того, чтобы можно было измерять мощности дозы на расстоянии, или из-за угла. Прибор имел дурацкое прозвище. С этим прибором я должен был осторожно спуститься к воде – все ступеньки лестницы были усыпаны графитом и она была почти ровная. Упасть в воду первого контура мне  казалось занятием малопривлекательным, и потому я двигался очень осторожно, придерживаясь за мокрую, скользкую стенку справа от меня. Дойдя до среза воды, я должен прибором определить в какую сторону гамма-фон выше, а может быть и  заметить под водой блочёк.   Он представлял собой цилиндр из сплава алюминия диаметром сантиметров 5 и длиной 10 – 12 сантиметров. Дойдя до среза воды, а освещение там было плохое, я стал прибором искать наибольший гамма-фон, поводя прибором вправо и влево.
–  Ну, что, студент?  - нетерпеливо кричал сверху начальник смены.
– Вроде бы в левую сторону, - отвечаю.
– Да ерунда, - кричит начальник смены, - смотри вправо. Там должен быть!
 Смотрю вправо, снова влево. Ничего не понятно. Тогда я повел прибором налево наверх, откуда я пришел. Прибор показывал значительное увеличение. Когда я повел еще выше прибор зашкалил. Диапазона в восемнадцать миллионов мкр\час не  хватало. Говоря проще – 18 рентген за час. На сколько больше? – неизвестно. Я повернулся и увидел между рельсами, сбоку, лежащий блочек. Значит, он вывалился из вагонетки во время транспортировки наверх.
 – Вон он лежит, - крикнул я наверх.
Начальник смены переменил место наблюдения и увидел блочек. Тот лежал в неудобном для обзора месте.
– Студент, бегом наверх!
-  «Вот, щас, - подумал я, рвану наверх, а покачусь вниз, в воду». Придерживаясь рукой за стенку, которая теперь была слева от меня, я поднялся наверх. Наверху стоял бледный начальник смены и молча смотрел на меня.  Домой меня в этот день отпустили пораньше.  Мне было  полных 16 лет. Дозу, которую я получил в тот день, знает только Всевышний.
На следующий год была преддипломная практика. Длилась она 4 месяца. За это время надо было сделать дипломную работу и защитить её. В этот раз я попал на третью промплощадку того же предприятия. Тему, которую я выбрал из предложенных, звучала просто: «Определение распределения нейтронного потока по высоте реактора по наведенной гамма – активности технологических каналов». Чтобы измерять мощность дозы, извлекаемого из реактора канала, мне дали свинцовую чушку, внутри которой я должен был размещать ионизационную камеру, а кабель от неё, длиной метров 50, тащить за защиту к измерительному прибору. Свинцовая болванка была весом 100 килограммов и имела щелевидное отверстие для прохождения излучения. Мне нужно было каждые 5 секунд делать замеры и, зная скорость перемещения технологического канала, я мог определить уровень наведенной гамма – активности в определенной части канала. Мощность дозы от отработавшего, (закончившего свою роль, не путать с «отработанным», то есть хорошо выполненным и изученным), канала такова, что при нахождении рядом человека, проходит необратимый процесс, метко названный в народе, «смерть под лучом». Я тащил по верхним плиткам реактора свою болванку к месту  канала, который собирались извлечь, оттаскивал кабель от ионизационной камеры за стенку центрального зала к измерительному прибору, и готовился записывать. Для нормальных показаний мне нужна была постоянная скорость прохождения канала перед свинцовой чушкой. Но это выполнялось редко Кто я? Студент со своими проблемами, мешающий слаженной работе смены. То скорость менялась во время извлечения канала, то тащили сразу два канала, то извлекали другой канал, а не указанный ранее. Вобщем, хлебнул я горя со своей 100-килограммовой подругой. Когда насобирал достаточное количество материала, показал руководителю практики. Он одобрил. Сел писать и рисовать. Начал чертить кривые величин, а они большие и кривые Хорошо, что большое лекало всегда было под рукой – гитара. Во время черчения один умник подсказал мне сместить кривые - одну сделать более пологой, другую – покруче. Дурное дело – нехитрое. Сместил. Приношу руководителю, показываю. Тот в полном недоумении, что случилось с этими двумя характеристиками каналов? - «Работа экспериментальная», - отвечаю, -. может там какие отклонения есть. Собирается кворум начальников служб и всяких разных физиков. Меня выгоняют: -  «Мы -, объясняют,- будем говорить секретные вещи, твоим ушам не предназначенные, так, что, студент посиди за дверью». Сижу, дрожу. Долго они совещались и спорили. Наконец, выходят. –«Доказали, - говорят, - почему кривые смещены, но неясности остались» А потом руководитель увидел, что я в дипломе указал  величину потока нейтронов в активной зоне реактора. По этой величине можно многое рассказать о реакторе. Пришлось срочно вычеркивать и лист переписывать, а вот число до сих пор забыть не могу.
  Диплом был, разумеется, секретный, и я его перед защитой так и не смог прочитать. Когда машина с секретными документами приехала с промплощадки – пора было выходить на защиту. Первым защищал диплом брат Владимир, вторым – я. Мы с ним учились в одной группе. Защитили оба на «отлично».
Далее предстояло только банкет устроить, дипломы получить, подъемные и направления на работу. Живи и радуйся! Но тут случился казус у коммунистов. Собрались они на съезд и многое чего наговорили. Как в том анекдоте. « Тот раз сбросились по рублику, нажрались, почему-то поехали на паровозике кататься. Выхожу на Финляндском вокзале, взобрался на бронивечок и такой чепухи наговорил, батенька мой, что даже кепочку потерял. Спасибо Феликсу Эдмундовичу – у беспризорничков отобрал». Так вот, они наговорили, а нам зачет сдавать. А без зачета учебная часть обходной лист не подписывает. А без обходного нет тебе ни корочек диплома, ни подъемных. А учить эту галиматью никак не хочется, да еще после защиты  диплома. Пошли наши девки, попытались сдать «на – шару» - не катит шара. Две  - три сдали – и всё. Загрустили мы. Сидим, думаем, а учить все равно не хочется. Особенно некоторым. И вдруг меня осенило. Я взял у одной из девчонок, подписанный обходной лист, потренировал подпись учебной части и заявил: - «Принимаю зачет» За 5 минут я подписал 18 обходных – всем парням. Быстренько получили дипломы, подъемные и расслабились в ожидании банкета. Приходим на банкет, сидим, прощаемся с преподавателями, а наша классная дама, по прозвищу «Манюня», нам и говорит: - Со мной – то вы зачем прощаетесь? Я вас всех еще увижу на зачете. Погрустнели мы и говорим: - «Ну как же так, Валентина Ивановна, вы нас так и не узнал до конца. Нехорошо. Вот они дипломы, а вам за всё спасибо и  не поминайте лихом!»
Направление получил я в стольный город Обнинск, в составе семерых парней и трех девчат. В то время большой секретности от злых империалистов, город Обнинск назывался Малоярославец – 1, Московской области. Находится он на 107 километре от мировой столицы пролетариев всех стран – Москвы.
Пятого августа 1956года, 51 год назад,  началась моя официальная трудовая деятельность. Всем ребятам положили оклад жалования в 900 рублей. Девчонкам – по 800. На вопрос, почему такое неравенство, объяснили доходчиво: - «Ребятам 100 рублей на пропой».
  В Обнинске нас поселили в общежитие, где все комнаты были заняты. И мы втроем жили на бывшей кухне, где стояла бездействующая плита, три койки и три тумбочки. Табличка «кухня» была снята, но крепление осталось. Кто-то снял табличку с соседней двери и повесил на нашу дверь. Мы не возражали и жили под вывеской «туалет», тем боле, что все жильцы знали и только похихикивали. Были и казусы, когда чьи-либо гости распахивали дверь, на ходу расстегивая ширинку. Мой сосед Толька Андриашин, имевший  кличку за свой рост и худобу «Шнур», обычно спрашивал:  - « Ну, что, горшок дать?»  Смущенный посетитель ретировался, оглядываясь на табличку на двери. За два года нас так и не переселили в нормальную комнату.
Толька Андриашин был знаменит тем, что сделал дипломную работу – прибор для измерения бета-излучения, раз в пятнадцать меньше по размерам выпускавшихся государаственными предприятиями. Обычно это был прибор «Фиалка», высотой сантиметров 50, весом килограмм 15 с подсоединенным датчиком со счетчиками бета-излучения. На датчик клали руки, или любой другой предмет и определяли величину загрязнения. Толькин прибор представлял собой изделие высотой сантиметров 10, объединенный вместе с датчиком. Длина всего прибора была сантиметров 30. Для проверки работы прибора Толька снимал свой ботинок, клал его на датчик и прибор зашкаливал на нескольких диапазонах. Это приводило всех нас в восторг. Собирались послать этот прибор на ВДНХ (выставка достижений народного хозяйства). Когда мы уже работали в Обнинске, мы действительно увидели на ВДНХ этот прибор, правда чуть измененный и под  авторством какого-то НИИ.
  Толька очень хорошо разбирался в электронике и в Обнинске работал по ремонту разнообразной аппаратуры. Когда попадалась импортная аппаратура, то инструкцию отправляли на перевод. Обычно Толька  ремонтировал аппаратуру,  не дожидаясь перевода.
Несколько лет, потом, он работал в Египте.
Нас, пятерых из одной группы направили на 150-е здание. На одной промплощадке города Обнинска было несколько зданий под номерами.  Под номером 102 располагалась первая в мире атомная станция. Как утверждали наши власти – промышленная. Потому и первая в мире. Максимальная мощность её составляла 5 000 КВт, но практически никогда она не работала на полную мощность, а была исследовательской станцией и часто работала на мощности 1% и даже 0,01% - в зависимости от нужд проводимых экспериментальных работ. Так как другие экспериментальные станции уже существовали в других странах, пришлось назвать её промышленной, чтобы была первой в мире. Первая промышленная атомная станция была сделана в Англии.
  Под номером 109 числилась высоченная труба, куда шел выброс воздуха из вентиляций всех зданий промплощадки, их технических помещений.
Под номером 170 (180?) находился экспериментальный «быстрый» реактор с ртутным теплоносителем.
Ну, а в  «нашем» 150-м здании располагался действующий реактор – прототип для первой советской атомной подводной лодки. Было сделано все в натуральную величину – 5-ый, 6-ой (центральный) и седьмой отсеки, какие должны быть на атомной подводной лодке. То есть там был и ядерный реактор  и турбинный отсек, и машинное отделение. Трудностей было много и, как всегда, поджимали сроки ввода в действие и отработка всех режимов работы установки и механизмов  этой установки.
Направили нас сначала под управление инженера – физика Николая Сергеевича Ильинского. Это был совершенно уникальный и необычный человек. Обладая огромными знаниями, он был необычайно прост в обращении (как и все умные люди) и нетребователен к жизненным условиям Если, к примеру, в лабораторию заглядывала уборщица и спрашивала, не видел ли Николай Сергеевич какого-то работника, он мог сорваться с места и пойти искать этого работника. Он отказался от талонов спецпитания, говоря, что ему достаточно денег, чтобы самому оплачивать свое питание. Зимой и летом он ездил на велосипеде, неизменно в простеньких тапочках. Зимой он одевался в  легкую курточку и говорил, что не мерзнет. Он действительно не мерз – он занимался Йогой. Когда нужно было писать годовой отчет о работе всей установки, а это труд не только большой, но и ответственный и требующий недюжинных знаний и умения обобщать и делать выводы, Николай Сергеевич располагался в здании, в своей лаборатории, где и ночевал на стульях, дабы не тратить время на всякие «пустяки». Начальники других лабораторий и подразделений молились на него, ибо зачастую он делал работу и за них. И у него всегда можно было получить консультацию практически по любым вопросам, и денег в долг.
Познакомившись с нами и узнав, что мы закончили, он дал каждому из нас по два-три интеграла и исчез. Пришлось напрягаться и искать справочники. Получали мы и другие задания, но ежедневно с применением интегрального и дифференциального исчисления. Мы заделались завсегдатаями технической библиотеки. Он иногда встречал нас на промплощадке, проезжая на велосипеде и получив ответ, что мы идем в техническую библиотеку, улыбался довольный. Ему и в голову не могла прийти, что мы просто уходим домой раньше положенного времени.
Через некоторое время нас поставили на вахты, и мы начали практическую трудовую деятельность дозиметристами с постоянным контролем  уровней гамма излучения в различных точках производственных помещений и уровней бета – загрязненностей поверхностей и оборудования. Работ ответственная и суматошная. Все требовали данных в местах работ и разрешенного времени пребывания в условиях данного гамма – фона. А во время вечерних и ночных вахт дозиметрист  в здании был один и в его власти было разрешить проведение каких-либо работ, или запретить их. В любом случае он нес ответственность и потом отчитывался, почему он поступил именно так, а не иначе. Начальник смены мог взять под свою ответственность проведение какой-либо работы, которую запретил дозиметрист, но приказать ему разрешить выполнять эту работу, он не мог. В некоторых помещениях пытались выполнить работы без разрешения дозиметриста – русскому человеку опасность – не преграда, но это пресекалось и наказывалось. Потому дозиметрист должен был быть и своим в коллективе и выполнять ответственно свою работу, иногда идя на конфликт с начальством.
Был в первом экипаже старшина трюмных машинистов с хорошей украинской фамилией Могила. Когда ему звонили по телефону, он поднимал трубку и замогильным голосом говорил: -Могила слушает. Все знали эту шутку, но когда со списочным составом экипажа первой лодки ознакомился академик А.П.Александров, курировавший этот проект, он сказал: -Никаких могил, и вычеркнул старшину трюмных.
Пришло время первой получки. Касса находилась не на промплощадке, а на территории заводской лаборатории, где также была и столовая. Допуск в эту часть города также был по пропускам.
Получив расчетный лист, я поинтересовался, что это за вычеты в размере 6%.   Мне объяснили, что в нашей великой стране, где забота о человеке стоит на первом месте, (что стояло ещё выше – умалчивали), каждый гражданин, дабы не платить эти 6% - налог с не имеющих детей, к 18 годам должен иметь двоих детей. А иначе, изволь – плати налог. Никто не вспоминал, что брак регистрировался только по достижении 18 лет. Я возразил, сославшись на свое невосемнадцатилетие. Начальство схватилось за голову - он стоит самостоятельную вахту, а его, в случае чего, нельзя даже отдать под суд. И я был переведен на «быстрый» реактор с ртутным теплоносителем. Это было в соседнем здании на той же промплощадке. Вахту по-прежнему я нес, но со мной несла вахту выпускница нашей группы  Вера Тузовская, которая была и совершеннолетняя и даже выискивала себе мужа среди моряков первого экипажа подлодки. В дозиметрии она не разбиралась, не хотела разбираться и считала основным качеством – умение устроиться в жизни. Возможно, она была права. Всю смену она сидела рядом с раковиной, наполненной теплой водой и отмачивала руки, вернее, ногти, так как она обгрызала их по самое «не могу».
Ничего принципиально нового на этом здании не было. Тот же пульт контроля, те же переносные и стационарные приборы. Состав смены был небольшой и, в вечерние и ночные вахты, в здании было тихо и спокойно. Часто, почти вся смена, собиралась на втором этаже, на пульте управления реактором, где располагался и начальник смены, и вела беседы и обычную «травлю», конечно, не забывая, о своих обязанностях.
Месяца через два, при выдаче получки, каждому предварительно давали лист, в который работник должен был внести сумму «добровольного» займа своему родному, нищему государству. Я считал, что я ничего этому государству не должен и потому отказался подписываться на заем: -«Нищим не подаём, сами побираемся». Кассирша сказала, что в этом случае она мне вообще не выдаст зарплату. – «Ну, уж это дудки» -, возразил я, - эту зарплату заработал я и никто не вправе меня, её лишить, даже части её». Услышав решительность в моем голосе, кассир дрогнула и выдала мне зарплату. Это я взял в привычку и никогда не субсидировал КПСС и в последующие годы. (Напомню, что КПСС безвозмездно переправило за границу 160 миллиардов долларов на поддержку коммунистических режимов!)
Как-то, в дневное время, сидел я  в помещении пульта дозиметрии и спокойно читал книжку, положенную в выдвижной ящик стола. Заглянул в помещение кто-то, мне не знакомый, и поинтересовался моим занятием. Я ответил. – А вы, что, уже все знаете?, - спросил незнакомец. –  Что мне положено, знаю. Я сдал экзамен на рабочее место. От моей наглости незнакомец побледнел и ушел к начальнику смены, поинтересоваться, что это за нахал сидит в посту дозиметрии? Оказалось, что ко мне заходил сам начальник здания. Я даже его фамилию помню Пинхасик. Начальник смены потом меня пожурил, не сдерживая улыбки.
Долго ли, коротко, но через некоторое время меня перевели для набора опыта на атомную станцию. Здания все рядом, метрах в пятидесяти – семидесяти на одной промплощадке. Начальником здания был Григорянц, который посвятил себя встрече с многочисленными, почти ежедневными, а иногда и не по одному разу в день, делегациями и экскурсиями. Так сказать, свадебный генерал. Настоящим хозяином здания был главный инженер Георгий Николаевич Ушаков. Он был отличный специалист и твердый руководитель. Не терпел неправды, не любил угодников и был требователен, в особенности, к себе. К примеру. Как заведено у нас, у русских, во время обеденного перерыва кто-то стремглав, чуть-чуть пораньше прибегает в столовую и занимает очередь на всех своих, от Ивана до Степана. А кто пришел вовремя - тот вынужден стоять в хвосте. Это обычай у нас такой. Так вот, Георгий Николаевич приходил в столовую и не шел в отдельный, для начальства сделанный, кабинет, а брал металлический поднос и становился в очередь. Последним. Прибегавший какой-нибудь работник, подбегал к «корешу» и спрашивал, занял ли он на него очередь? Тот толкал его в бок и говорил: - Посмотри в хвост очереди. Тот все понимал и становился туда, куда и должен был встать.  Постепенно главный инженер приучил всех к порядку. А кто выбегал из здания раньше времени, мог, придя из столовой, тут же ознакомиться с приказом о лишении его премии.
Система премий была накопительной. Если работник без замечаний проработал один месяц, ему начислялось 5,2% от основной зарплаты, премия. За второй успешный месяц работы – 7,4% и так далее. За год можно было достигнуть потолка в 37%. За провинность можно было лишиться или премии только за текущий месяц без лишения стажа, или  и за текущий месяц и с лишением стажа. Работники дорожили своим именем и премией.
Сейчас, когда я, имея опыт 44 лет работы на ядерных установках, из коих 41 год – на установках атомных ледоколов, имею заработную плату такую же, как и пришедший после ВУЗа юнец,  сдавший экзамен на рабочее место. Мой опыт не то, чтобы не нужен, он просто не оценен в денежном выражении. Политика руководства такова – как можно меньше платить работникам, не взирая на их опыт и отношение к работе, а свою зарплату, несоизмеримую с заслугами, опытом и достижениями, сделать коммерческой тайной. Хотя известно, что коммерческой тайной могут служит только данные, раскрытие которых, может привести к коммерческим неуспехам организации.
Начальником службы «Дозиметрии» на атомной станции был Макаров Леонид Васильевич. Старшим техником (второе лицо после начальника), был Бедухов, пришедший из армии и дошедший до Праги в 1945 году. Мне был устроен экзамен. Помню, как на вопрос о бета-частицах, я стал рисовать график непрерывности энергии, характерной для данного изотопа, так как остальную – до максимума – энергию уносит нейтрино. Начальник был удивлен и через три дня я стоял самостоятельную вахту. Вскоре я стал старшим техником. Как-то физики – экспериментаторы, проводившие работу на реакторе, а я обеспечивал контроль, один спросил давно ли я работаю здесь?. Я ответил, что три дня. Он ничего не сказал, а потом спросил у мастера центрального зала и получив тот же ответ, стал спрашивать где и чему я учился? Услышав про Сороковку, он успокоился и мы дружно и весело работали вместе.
Когда меня звали в центральный зал, я брал прибор и бегои бежал в центральняй зал – там меня ожидали взрослые и уважаемые мужики, а кто я?
К концу лета 1958 года мой стаж стал подбираться к двум годам. Я уже регулярно платил налог с холостяков и не спрашивал, что это за 6%?
Начальник был разумный и добрый человек. Когда ему при случае, главный инженер делал какое - нибудь замечание, он внимательно слушал его и говорил:  - « Сделаем». Когда главный уходил, он добавлял: - « А может и не сделаем. Как выйдет!»
После очередного медицинского осмотра, я был направлен на обследование в Москву, в институт Биофизики. Мне было 19 лет. Было подозрение на катаракту правого глаза. Я прибыл в Москву, доехал до станции «Сокол», сел на автобус и доехал до института Гамалея. Там я нашел институт Биофизики  и предъявил документы. Меня поселили в двухместную палату, но я был там один. Старожилы, как и положено,  спрашивали откуда я и зачем я здесь. Узнав, где я поселился, один из «больных» заметил, что вчера в этой палате умерла  женщина.
Вероятно, я чем-то обидел дежурную медсестру ( а может кто другой), потому что она сказала мне взять полотенце и следовать за ней в ванную комнату. Там она приказала мне убрать руки за спину и не пытаться вытаскивать трубку, которую она будет засовывать в мое горло и как можно глубже. Почему это понадобилось через 20 минут по прибытии в это медучреждение, этого не понять, как никогда не понять женскую логику.
Она очень активно стала вталкивать шланг в мою глотку, но я, держа руки за спиной, перехватывал резвость шланга зубами и делал глубокий вдох. Медсестра кричала, чтобы я разжал зубы, но я больше заботился о себе. Экзекуция длилась довольно долго и не без «удовольствия».
В столовой, на некоторых накрытых столах я замелил стаканы, наполовину наполненные кагором. Мне этого не прописали. Офтальмолог долго смотрела через щелевую камеру в мои глазки и диктовала медсестре, где она обнаружила какие-то полоски:: «на половине шестого», на «без пятнадцати три» и т.п. Теперь я имею в этом глазу глаукому, которую, как известно, нельзя вылечить, а только приостановить. Вспомнилось, что на экспериментальном реакторк на быстрых нейтронах, работы производились при открытых шиберах, для обеспечения потока нейтронов из реактора. По окончании работ щибер закрывался. Как-то я решил проверить уровень потока нейтронов при закрытом шибере и выяснил, что поток нейтронов полностью не отсекается закрытым шибером.

Пребывание в медучреждении не было особо тяжким, но у меня на носу были областные соревнования по баскетболу, и я торопил врачей с моей выпиской.
Было там два примечательных момента. Один больной, из Челябинска – 40, который где-то на производстве «удачно» сел  на трубу, по которой в то время прокачивали «продукт» и получил очень высокую дозу на седалище. Мясо с задней части его седалища удалили, и брюки на нем в этом месте висели мешком. Но дело не в этом. Он был изгнан из этого медицинского учреждения за прелюбодеяние в ночное время с одной из  дам медицинского персонала.
Второе событие было мене радостное. Был там один больной, я даже запомнил его фамилию, потому что она совпадала с фамилией героя кинофильма «Девять дней одного года» Гусевым. Этот Гусев когда-то работал на экспериментальной сборке (ректоре) и ему пришлось в экстремальных условиях, чтобы предотвратить разгон реактора, вручную растаскивать элементы сборки, стоя по щиколотку в высокоактивной воде. Одна стопа у него была ампутирована наполовину, а на другой не было некоторых пальцев. На руках у него тоже не хватало пальцев и некоторые из них были очень тоненькими и бледными. В один из дней он поехал в ортопедическую мастерскую, где ему персонально изготавливали обувь под его стопы. Приехал он очень мрачный. Мы начали его расспрашивать, Оказывается, что его «родное» учреждение отказывается полностью оплатить ортопедическую обувь, а согласно только на 40%. Он говорил, что ему неоткуда взять остальную сумму.
Тогда я ещё не знал, что в моем правом глазу со временем разовьётся глаукома, и что я на свою пенсию за 51 год работы, размером в 4500 руб. я тоже не смогу покупать себе необходимое лекарство «Траватан», ибо 10 миллилитров этого лекарства стоят 2800 руб.

Приехала группа командированных из Мурманска стажироваться на инженеров управления ядерной установкой с перспективой работы на строящемся в Ленинграде атомном ледоколе «Ленин». Я с завистью смотрел на них. Это были, в основном, моряки уже проплававшие в морях по многу лет. Кто-то из них предложил мне: - « Что ты здесь торчишь? Давай с нами на ледокол». Я и представить не мог, что меня могут взять работать на ледокол. Кроме того, для поступления на ледокол нужны были две партийные рекомендации. А я даже комсомольцем не был. Так, что вопрос отпадал. Как-то подошел ко мне старый работник Малыженков, который знал меня,  когда я был на практике в Челябинске – 40. Он там работал, а теперь переехал в Обнинск. «- А ты чего не собираешься на ледокол? Пока молодой – действуй! Увидишь побольше, чем здесь, в Обнинске». Я сказал ему о моем несоответствии по партийной линии.  «Ерунда -  сказал он, - одну рекомендацию дам я, а вторую парторг здания». Пошли к парторгу. Тот возражал, упирая на то, что я не комсомолец. Малыженков сказал: «-А ему не в партию поступать, а на работу устроиться. Как он работает, ты доволен? Так, что садись и пиши рекомендацию и не ломай парню возможность поработать на ледоколе». Так я получил две рекомендации и поехал в Москву, а министерство морского флота, которое было не-то в переулке Жданова, не-то на улице Жданова.
В министерстве достаточно быстро оформили документы и сказали, чтобы я выезжал в Мурманск, в Мурманское Государственное  (можно подумать, что были и негосударственные пароходства), морское арктическое пароходство (МГМАП) для оформления договора на работу на ледокол «Ленин». В Ленинграде было Балтийское пароходство – полное название БГМП Балтийское государственное морское пароходство. Но аббревиатуру БГМП моряки расшифровывали по-другому – Бабы гуляют, мужики плавают.

Я рассчитался в Обнинске, попрощался с братом Владимиром, сел в автобус и поехал в Москву. Помню это отрадное чувство, когда здесь, в Обнинске, я уже не работаю, а что ждет меня впереди – еще неизвестно, но надежды самые радужные.
В поезде «Москва – Мурманск» познакомился с моряком из Тралового флота. Он ехал из отпуска и опаздывал на …28 дней.  «А ничего страшного, - уверял он, - дадут другой траулер, моряки в Тралфлоте всегда нужны». Я диву давался, как это можно опоздать на 28 дней и не бояться, что выгонят. Так как он ехал без денег, я кормил его в вагоне ресторане, а он учил меня жизни. «Ты где собираешься остановиться, - спросил он. – «Не знаю, наверное в гостинице». - «Никаких гостиниц, - уверял он. Есть дом межрейсового отдыха (ДМО) для моряков Арктического пароходства, куда тебя обязаны поселить. Ты только будь понастойчивее». В Мурманске мы сначала пошли в  ДМО Тралового флота и поселили рыбака. Потом он повел меня в ДМО Пароходства. Время было позднее, но было тепло и светло – август месяц. Я постучал в дверь ДМО. Вышла дежурная:  - «Ты здесь живешь?»  -«Нет, -  отвечаю, -сейчас буду1» Я долго убеждал дежурного администратора поселить меня в номер. Говорил, что приехал из министерства и собираюсь устроиться на работу в Пароходство. - «Тут своих селить некуда, - сказала администратор, - а тут еще ты. Вон у меня какой список!» В списке я увидел свою фамилию. -  «Молод еще, - отрезала администратор,- этого просили поселить в люксе». -  «А за что ему такие привилегии?», спросил я.  - « Он едет работать на атомный ледокол «Ленин»». Я стал убеждать, что тот Смирнов и есть я.  Показывал  документы. Сошлись на том, что как только приедет настоящий Смирнов, я сразу же освобожу номер. В номере была ванная и толстый ковер.
Проснувшись по утру, я спросил: - «Не приходил настоящий Смирнов?»  - «Не приходил, но из кадров уже звонили и ждут тебя по адресу Терский переулок, дом 7».
Инспектором по кадрам был Епифанов. Он вежливо поздоровался со мной и сказал, что нужно подписать договор. - «Давайте я вам его заполню», - предложил он. Я немного оторопел от такого отношения и сказал, что сам могу написать. Заминка вышла, когда я дошел до графы «с окладом» В те временна, когда человек устраивался на работу, ни его первым, ни вторым и даже ни третьим вопросом не было: - «А сколько мне будут платить?». Он устраивался на работу, а не на заработную плату. Не скажу, чтобы это нас не интересовало, но спросить сразу о заработной плате, было верхом неприличия. Я замялся и сказал: - «Тут графа «с заработной платой». «Пишите, сказал Епифанов, - одна тысяча четыреста пятьдесят рублей». Через пять минут я получил подъемные в размере двух окладов – две тысячи девятьсот, и оплату проезда из Москвы до Мурманска. Поинтересовавшись, как я устроился в ДМО, инспектор сказал, что мне нужно быстрее выезжать в Ленинград, там меня уже ждут, надо принимать ледокол. - «Кстати, сказал он, сейчас в ДМО проживает механик с парохода «Спартак» Андрей Былинский. Он там был секретарем комсомольской организации. Свяжитесь с ним и поезжайте вместе». - «Только комсомольского секретаря мне и не хватало», подумал я. Встретились в ДМО. Это был высокий статный молодой человек с большими пшеничными усами. Билет он уже взял, и потому мы поехали в разных вагонах. Утром он пришел ко мне в купе и предложил пойти позавтракать в вагон-ресторан. Заказали по солянке и по бифштексу. Немного помолчав, Андрей спросил: - «А пить – то, что будем? Давайте возьмем портвейна». У меня на душе отлегло, и мы долго беседовали за столом. Он ходил на «Спартаке» третьим механиком. Много раз бывал за границей.
  По тем временам это было несбыточной мечтой многих моряков. А сухопутные граждане об этом просто не мечтали. Известно, что два человека трудились над окном в Европу: Пётр Первый прорубил окно, а Сталин повесил на него решетку.
Железяка, в виде занавеса прочно торчала по границе СССР, и 95% населения точно знало, что они живут в лучшей из стран. Это самое большое достижение коммунистов – так оболванить, и отзомбировать почти весь «советский народ». Это сказывается и сейчас и еще лет тридцать мы будем блевать этой коммунистической отравой. Это - и двойные и тройные стандарты, это  - ложь и умение быть себе на уме, имперский шовинизм и квасной патриотизм. А настоящий патриотизм – это, в первую очередь, честное отношение к своей стране; правдивое, иначе болезнь будет не излечить, если все время врать. А почетный гражданин Петербурга академик Дмитрий Сергеевич Лихачев заявил, чтобы изжить коммунистическую отраву, понадобится сто лет
Андрей Былинский говорил, что их пароход был очень выгодным – максимальную скорость имел только 12 узлов. Границу закрывали еще в советском порту, и с этого момента шла валюта. И чем дольше пароход шёл до зарубежного порта, тем больше получалась валюты. О флоте я вообще ничего не знал и слушал с восхищением и уважением.
Честно говоря, я еще не верил, что меня взяли на флот. Убежденный со времен счастливого детства, что я собой ничего не представляю, я твердо верил в душе, что так оно и есть. Имея рост под 190 сантиметров, я удивлялся, когда кто-нибудь говорил мне, что я высокого роста. В это я тоже не верил. Я знал, что моряки – это особенные люди и что я не гожусь и в подметки им. Мне все время казалось, что прием меня на работу – это недоразумение, и я бы нисколько не удивился, если бы мне сказали, что вышла ошибка и мне надо поворачивать назад. В стойло.
В Питер поезд прибыл сразу после 5 часов утра. Мы сдали вещи в камеру хранения и пошли погулять. Никто из нас ранее не был в Ленинграде, и мы не знали, куда лучше пойти. Выйдя из Московского вокзала, мы посмотрели по сторонам и выбрали…Лиговский проспект. Мы и предположить не могли, что в Питере поезд прибывает на Невский проспект. Долго гуляли по Лиговке, видели серые и ободранные красивые, по архитектуре, дома и заглядывали в удивительные дворы со сквозными проходами и многочисленными переходами.
Когда началось движение пешеходов и транспорта, мы узнали, где можно снять жилье – на Малковом переулке, что выходит на Садовую улицу. Там мы быстро сговорились с какой-то пожилой женщиной, и она повела нас на улицу Пржевальского, что  рядом с Сенной площадью, которая в то время хоть официально и называлась площадью Мира, но народ её по-прежнему называл Сенной площадью.
Комната в коммуналке была невелика, чистая и с двумя спальными местами. Стояло пианино в чехле, про которое хозяйка сказала, что трогать его не следует. Но мы и не собирались – никто из нас не играл на этом «буржуазном» инструменте.
Далее нам нужно было найти Адмиралтейский завод. Услышав про Адмиралтейство, нам показали куда ехать, и мы вскоре были у Адмиралтейства на Дворцовой площади. Мы поняли свою ошибку и  вскоре нашли завод, позвонили в Группу наблюдения, нам выписали пропуск и мы попали на Адмиралтейский завод.
Как и не всех судостроительных заводах, на Адмиралтейском заводе были группы наблюдения за постройкой судов. Была и группа наблюдения за постройкой атомного ледокола «Ленин». Она располагалась в двух комнатах в здании напротив причала, где был ошвартован строящийся ледокол. В одной комнате располагалось все начальство и ответственные за постройкой различных систем ледокола. Начальником был Стефанович. (Имени не помню) Помню, что за постройкой машинного отделения наблюдал Неупокоев, потомственный моряк. Во второй комнате располагался экипаж ледокола. По приходу утром на работу, мы переодевались в робу и шли на ледокол, наблюдать за постройкой, изучать свои системы и устройство судна. Было нас в то время человек 15. Центральным отсеком, где будет располагаться ядерная силовая установка, руководил Гурко Николай Робертович. Его должность называлась «Главный инженер центрального отсека». Приехал он, как и многие другие, из Обнинска, где работал на действующем реакторе – прототипе для первой советской атомной подводной лодки. В тот 1958 год, 22 декабря ему исполнилось 50 лет. Почему помню? Потому, что 23 декабря мне исполнилось целых 20 лет. Николай Робертович был спокойным, уравновешенным человеком. Он мог отчитать, не повышая голоса так, что второй раз попасть под его критику не хотелось. Он был очень благообразен. Тонкие, интеллигентные черты лица, благородная седина, выдавали в нем породу и привлекательность. При всем при том, он мог запустить крепкое словцо, характерный признак руководителя советской поры. Помню, как он послал подальше начальника службы «Контрольно – измерительных приборов и автоматики» (КИПиА), Шабудина Александра Федоровича. Тот возразил: -«Я требую вежливого отношения ко мне». - «Ах, вежливого, сказал Николай Робертович, хорошо, идите Вы …»
Вскоре нас всех, из центрального отсека, звали «бандой батьки Гурко».
Народ прибывал и в комнате группы наблюдения становилось тесновато. Но народ поутру быстро растворялся на ледоколе, а там простору было побольше, хотя  и шумно, и дымно, и кругом стучали отбойные зубила. Ходили группами в два-три-четыре человека из своей службы. По проектному штатному расписанию, в нашей службе Радиационной безопасности, был… один человек. Проектанты были люди, вероятно, с большим опытом, а спросить у специалистов, не удосужились. В итоге, к выходу ледокола на ходовые испытания, эксплуатационный состав службы РБ состоял из 23 человек. В штате был, начальник службы, Огородников Сергей Алексеевич, выходец из Обнинска, 26 лет. Был дублер начальника, Горбачев Владимир, красовавшийся в новой морской форме и фуражке с дубовыми листьями. Он продержался совсем недолго. Его морская душа не выдерживала самой минимальной качки и во время перехода из Таллина в Мурманск в апреле – мае 1961 года, он залег в койку на Балтике,  воспрял только в Мурманске. Собрал свои вещи и отбыл в столицу рассказывать про морские походы и как он руководил службой РБ. Я ничуть не преувеличиваю, так как не далее, как год-полтора видел по ТВ документальный фильм, где все это и делал «моряк» Горбачев.
Еще в Питере, мы с Артуром Гербером, инженером - оператором, увидели Володю Горбачева в ангаре вертолетном, мучающим штангу в 50 кг. На наши вопросы он ответил, что жена посоветовала подзаняться штангой. Артур подошел к штанге, взвалил её на одну руку и вытолкнул на вытянутую руку. Горбачев оторопел. После того, как и я сделал то же самое, он откатил штангу в угол ангара и больше к ней не прикасался. А еще Горбачев говорил, что за пару месяцев ему надо научиться играть на гитаре «хотя бы, как Смирнов». Я к тому времени уже поиграл не только 4 года в оркестре народных инструментов, но и в эстрадном оркестре Обнинска. Благими намерениями вымощена дорога
В службе РБ были инженеры, старшие инженеры, инженеры – химики, лаборанты, старшие техники – дозиметристы, просто техники, дезактиваторы и т.п. В основном это были бывшие работники из Обнинска, уже имевшие опыт, но были и выпускники ВУЗов со стажем в несколько месяцев.
Главным инженером – механиком был Мачешников Иван Константинович, человек отменной честности и справедливости. Он уже много поработал на флоте и с большим недоумением поглядывл на юнцов  нашей службы, стильно одетых. Средний возраст работников нашей службы был в то время 21 год. Иван Константинович, взирая на наших модных парней, как-то спросил: -«Это они будут охранять моё здоровье?» Получив утвердительный ответ, кратко заметил : «Надо увольняться!»
Когда надоедало ходить по дымным и шумным помещениям ледокола, мы забирались в какой-нибудь коффердам и там отдыхали некоторое время. «Свои» помещения, трассировку  трубопроводов, расположение датчиков и приборов, мы точно знали ещё до их прокладки и установки. Начальник нам устраивал промежуточные экзамены, и мы успешно их сдавали. Потом пришла пора сдавать экзамен госкомиссии. После сдачи экзаменов нам выдали аттестаты Ленинградского Высшего инженерного морского училища имени адм. С.О.Макарова, на право занимать должность инженера – дозиметриста на ледоколе.
Подъезжали новые члены экипажа и в комнате группы наблюдения становилось тесновато. Все мы, приезжие, жили в заводской гостинице на улице Степана Разина. Эта улица знаменита тем, что на ней стоит пивной завод того же имени. Гостиница большей своей частью размещалась на заводе, только вход был с улицы и рядом располагались транспортные ворота. Она и сейчас там стоит. Когда я прохожу и вижу её, мне не верится, что я здесь был ровно пятьдесят лет назад.
В комнате гостиницы нас было трое. Андрюша Былинский, матрос Набережных, который славился тем, что, работая в траловом флоте, мог один поднять и перетащить бочку с селедкой, и я.
Многие парни, члены экипажа, уехали от своих жен и снова познавали свободную жизнь. Помню, первый раз мы пошли на танцы в Дом культуры «Первой пятилетки», что рядом с Мариининским театром. В то время, чтобы купить билет на танцы в Пятилетку, надо было отстоять не один час. Мы пришли во главе с киповцем Николаем, по прозвищу «Борода». Он имел большую лысину и большую бороду «а ля Курчатов» и приехал из Подмосковья из поселка Снегири. Я недоумевал, как мы сможем попасть на танцы? Уверен был только «Борода». Он вызвал администратора и сунул ему под нос удостоверение члена экипажа ледокола «Ленин». Тот обомлел от такой чести и пригласил всех нас пройти в танцевальный зал. В то время ледокол «Ленин» был у всех на слуху, и члены экипажа имели везде безбилетный доступ и уважение.
Мы прошлись по всем знаменитым танцевальным залам, и более всего нам понравился «Камень». Это был танцзал в доме культуры Кирова, на Большом проспекте Васильевского острова, вмещавший 2000 танцующих пар. Помимо этого, там играл оркестр Иосифа Вайнштейна - лучший джаз – оркестр страны, а по четвергам там были танцы на заказ. Это означало, что вальс будут играть первым номером программы и заключительным и не будет никаких бальных танцев, а только фокстроты, танго и даже рок-н-ролл. Когда играли рок, народ окружал центральную часть зала, выходили две-три пары и показывали настоящий танец. Комсомольских блюстителей нравственности  к танцующим не подпускали и так было три-четыре раза за вечер. Оркестр Иосифа Вайнштейна был изумительным, и можно было не танцевать, а только слушать его. Был там и шикарный буфет с пивом и едой. После Обнинска нам все это казалось сказкой.
В гостинице ещё жили два футболиста заводской команды «Адмиралтеец» - вратарь Фарыкин, фамилию второго игрока я не помню. Они нигде не работали, и целый день играли в пинг-понг – стол стоял в конце коридора в большом помещении. И ещё у них было много знакомых девушек, которые стали подъезжать на такси, на вечерние застолья моряков в гостинице. Русский человек не может праздновать без хорошей песни. А так как гостиница практически стояла на территории завода, то песни звучали именно на заводской территории. ВОХРа, охранявшая транспортную проходную, стала жаловаться начальству, что мы ведем разгульный образ жизни. Как говорилось в одной из интермедий Райкина «Человек не выносит, когда другому хорошо». Вот и посыпались докладные и разного рода доносы. Нас предупреждали, с нами беседовали, но ничего не помогало. Во-первых, все это было в нерабочее время, а во-вторых, мы не виноваты, что гостиница стоит на территории завода. Начальство посовещалось, пошли к городским властям и нас переселили в гостиницу «Нева», что на улице Чайковского, бывшей Сергиевской. Гостиница была старинная с ковровыми дорожками и большими номерами. Когда, лет через десять, я заглянул в номер, где мы жили вдвоем с Женькой Шемякиным, - там уже стояло четыре кровати.
До угла Литейного проспекта было метров 30, а если перейти Литейный, то там находился прекрасный продуктовый магазин с винным отделом. Если  Литейный не пнрнходить и повернуть налево, то попадаешь к зданию, «из которого Магадан видно» - управление КГБ. Тогда это нас мало интересовало и трогало. Мы были молоды, у нас были деньги и, как мы полагали, счастливое будущее.
Есть такой анекдот советских времен, когда старика, прожившего сто лет, спрашивают, когда ему лучше всего жилось? «Вот вы жили и при царе и при военном коммунизме, при красном и белом терроре, при продразверстке, при первых пятилетках и т.д. Так, когда вам жилось лучше всего?» Старик сразу отвечает: - «При царе–батюшке!» Придвинулись поближе западные корреспонденты и спрашивают: - «А почему?» - «Да потому, что с бабами у меня в то время все получалось здорово!»
Жили мы в гостинице «Нева» долго и счастливо. Народ иногда интересовался: - «А вот если мы здесь набузим, нас  переселят в «Асторию»?
Все мы ходили в морской форме, ни разу не побывав в море, а некоторые даже не видели море с берега. Нашивок у нас было разное количество, но достаточно большое, чтобы обратить на себя внимание. Когда мы заходили группой в магазин, все понимали, что сейчас моряки всё скупят. Помню, заходим мы в винный отдел магазина на Литейном втроем: Боровков, Дождиков и я. Следует отметить, что деньги были последние, и, по русскому обычаю, мы решили их пропить. Я, как самый молодой, побежал в кассу, а два наших судовых красавца уже переглядывались с продавщицами, сложив руки так, чтобы были видны все нашивки на рукавах. Я подошел, получил бутылку хорошего портвейна, и мы уже собирались уходить, но дело этим не кончилось. Была у меня «хорошая» привычка подбрасывать бутылки в воздух с вращением, а потом ловить. Увидев это, «морские офицеры» в один голос возопили: - «Ты что, сука делаешь, ведь разобьёшь!»  - «Господа офицеры, не волнуйтесь, оставайтесь джентльменами!»
Как-то сидим мы в номере матроса Ивана Тетерина, прозванного за свою силу, «Слоном» и чаёвничаем портвейном «Айгешат». Хороший был портвейн, «Аштарак» был похуже, да и «Геташен» тоже. Входит мужчина в морском кителе, постарше нас всех. – «Новенький?», - спрашиваем. – «Да», - отвечает. – «Вот на новенького сходи - ка в магазин через Литейный и купи пару бутылок «Айгешата». Тот безприкословно пошел и через пять минут вернулся с портвейном. Налили всем и кто-то спрашивает: - « А на какую должность Вас направили?» Мужик немного замялся, даже покраснел, и говорит: - «Главным механиком».
 Так мы познакомились с удивительным человеком Александром Калиновичем Следзюком. Он был скромен и очень требователен к себе. Иногда в приказах, за какое-нибудь упущение, он лишал себя премии и даже получал выговоры. Рядом с ним работать плохо было невозможно. Говорил он всегда тихо и вежливо. Самая большая награда – это когда он называл тебя не по фамилии и не по имени и отчеству, а просто по имени. Он был участник войны. Однажды взрывной волной его выбросили на бетонный причал, и он был весь переломан. После войны он ходил механиком на одном из судов Одесского пароходства. Его донимали радикулиты и прочие болезни. Врачи ему давали года три жизни. Однажды они пришли в Индию. Пришли гости, и один индиец спрашивает, почему этот человек лежит и не принимает участие в празднике? Ему объяснили. Он попросил разрешения сделать ему массаж, а после этого показал какие позы Йоги надо выполнять, чтобы не было болей в пояснице и чтобы началось исцеление. Калиныч заинтересовался, купил пару томов по Йоге и стал следовать этой древнейшей из культур (наук), которая появилась за тысячу лет до рождения Христа.
Через несколько лет он стал механиком – наставником Одесского пароходства и в 1959 году был направлен на должность главного механика атомного ледокола «Ленин».
Скажу сразу, что он прожил после того случая 28 лет, стал Героем соцтруда, внес массу предложений по усовершенствованию систем атомных ледоколов, был главным механиком на ледоколах «Арктика» и «Сибирь».
Когда проходили совещания у Президента Академии наук академика Александрова Анатолия Петровича по поводу новых ледоколов при участии представителей многих проектных организаций, академик обычно говорил: - « Слушать всякую чепуху проектантов не будем, давайте Александр Калинович, сразу по делу и по существу».
На ледоколе, зайдя к нему в каюту, можно было застать его, стоящим на голове и, следовало ретироваться и зайти попозже.
Как-то, когда Калиныч уже работал на «Сибири», я зашел к нему с вопросами по Йоге и спросил: - «А не потому ли йоги рекомендуют выпивать в день дополнительно полтора – два литра простой, чистой воды, из-за большой жары в Индии?» Он посмотрел на меня, слегка улыбнулся и сказал: - «Юра, я не отношу это твоё заблуждение на счет твоей глупости – это просто неосведомленность. Дело в том, что Йога зародилась и произрастала в Тибете, а там, как правило, и холодно и ветрено. А вода нужна организму, чтобы очищать кровь и нормализовывать работу почек».
Он хотел создать в советской России общество любителей Йоги. Не разрешили.
Он всегда утверждал, что все эти радикулиты, колиты, бронхиты,язвы желудка, запоры и опущение почек – всё это следствие бескультурья, что достаточно два – три раза в неделю выполнять комплекс упражнений по Йоге, и всего этого можно избежать. А если научиться правильно выполнять дыхательные упражнения, и выполнять их, то можно нормализовать кровяное давление, по меньшей мере, лет до семидесяти, а то и более. В природе человека, в его организме есть все, чтобы нормально прожить хотя бы лет до 90 -100. Нужно уметь это пробудить и заставить действовать на благо организма. Нужно научиться жить в соответствии с законами Природы и нормами сообщества, и многие проблемы будут сняты и забыты.
Все эти вопросы я осветил в своей компиляторной книге «Как бесплатно сохранить и укрепить своё здоровье».
Калиныч всегда был скромно одет и все деньги высылал семье в Одессу, которая не захотела переехать к нему в Питер, и он жил одиноким и брошенным. Когда Калиныч был уже на пенсии, и пришла радиограмма на ледокол «Сибирь», что Калиныч умер, администрация ледокола даже не отменила танцы, назначенные на этот вечер.
Был он с большим чувством юмора, но никого не обижал шутливыми замечаниями, а только слегка улыбался. Однажды в метро к нему подошла молодая дама и спросила, не хочет ли он сняться в кино? – «Что, главный герой заболел?» - спросил, улыбаясь Калиныч. – «Нет, - отвечает дама, - в массовке». Калиныч поблагодарил за доверие, сказал, что не достоин такой высокой чести, и отошел.
Помню встречу с ним ночью у костра, когда мы оказались в одной очереди у Нарвских ворот, записаться на покупку холодильника в Нарвском универмаге. Надо было стоять всю ночь, так как перекличку делали каждые полчаса и не сдюживших зимней стоянки, тут же, с удовольствием, вычеркивали.
  Он никогда не пользовался привилегиями, положенными ему по статусу Героя соцтруда. Когда он ездил в Москву в командировку вместе с капитаном Ю.Кучиевым, то никогда не уступал настояниям Ю.Кучиева получить номер в гостинице сразу же по приезду, а всегда дожидался полуночи, когда по советским обычаям, начинали заселять номера в гостиницах, даже если половина номеров были пустыми весь день.
Он очень много сделал для меня лично и светлая память о нем навсегда сохраниться в моей душе.
Понемногу ледокол достраивался, и тут пришло известие, что к нам едет (нет, не ревизор), а вице – президент (?) Америки, господин Ричард Никсон вместе с адмиралом Риковером. За одну ночь свалка металлолома, которая высилась горой на причале около ледокола, была вывезена и причал заасфальтирован. Днем на завод никого не впускали и никого не выпускали. Народ толпился у сходней на ледокол. Появился Никсон с сопровождением. Я заметил одного рабочего, который стоял у сходней и что-то учил по бумажке. Когда Никсон почти поднялся на ледокол, ему сказали, что один рабочий хочет его о чем-то спросить. Никсон остановился. Рабочий убрал бумажку и спросил, есть ли у Америки вот такие атомные ледоколы? Никсон ответил, что Америке незачем иметь атомные ледоколы – нечего колоть, и что они строят грузопассажирское судно «Саванна» и что оно скоро вступит в строй.
Никсон уехал, а начальство призадумалось: как бы эти американцы  не обошли нас с выходом их атомохода. Темпы строительства возросли, установили атомную установку и осенью 1960 года ледокол «Ленин» встал у моста «Лейтенанта Шмидта» на то самое место, на котором в 1917 стоял крейсер «Аврора» и сделал выстрел холостым зарядом. Что из этого вышло, многие испытали на себе и своих родственниках, а многие,  чувствуют и по сей день.
Попасть на борт ледокола можно было только на катере, который ходил от причала Адмиралтейского завода. Последний катер был в 22 часа. Помню, что мы задержались на танцах в «Камне» и никак не успевали на катер. Все парни уже были пристроены, кроме меня и они повели меня сдать на ночь какой-нибудь девушке. Девушка нашлась, но сказала, что живет в коммуналке вместе с бабушкой в одной комнате. Я не возражал и провел ночь на кровати девушки, которая спала на кухне. В 6 утра заговорило радио и очень много говорило о ледоколе. Я умылся, меня напоили чаем, поблагодарил за гостеприимство  и  отправился на завод. Тогда можно было впустить незнакомого человека в квартиру, не опасаясь ни грабежа, ни насилия. Сейчас это всё исчезло в нашей «демократической» стране, где к 2003 году, в среднем, каждая квартира была ограблена.
Ледокол отвалил от моста Шмидта и пошел на ходовые испытания через морской канал на Балтику, причем была запущена атомная установка и винты вращались именно от неё.
Мы стояли у борта, облокотившись на поручни, когда один из нас сказал: - «Представляешь, вдруг сейчас всплывает подводная лодка», он не договорил, когда из воды стала появляться подводная лодка. Когда её рубка вышла из воды, появился кто-то с мегафоном, метко названным в народе «матюгальником» и прокричал: - «Поздравляем вас с первыми оборотами винта!» Мы не возражали.
После этих показательных ходовых испытаний, когда можно было доложить о выполнении и даже перевыполнении, мы отправились в Кронштадт на достройку ледокола. Недоделок и недочетов было очень много. Теперь рабочие Адмиралтейского завода ездили на работу в Кронштадт, что, конечно же, не ускорило процесс достройки, а даже и наоборот, но главное было доложить.
Мы жили на ледоколе и ходили теперь на танцы в дом офицеров Кронштадта, располагавшийся в русской старинной церкви. Там был сделан второй ярус, где и резвились танцующие. Местные парни заволновались, так как моряки с ледокола ангажировали почти всех девушек Кронштадта. Была драка, из которой моряки вышли с честью. Это было в субботу. На следующий день в доме офицеров собралось все местное мужское население в возрасте от 17 до, наверное, 27. На танцах из членов экипажа нас оказалось только двое Юрка Грунчин и я. Страсти накалялись. Мы решили так – я иду на ледокол – он стоял кормой к причалу, как обычно стоят только военные суда, и призываю всех свободных от вахт выйти к дому офицеров. Юрка пока оставался там один, но у него было небольшое преимущество – он был чемпионом Эстонии по боксу в тяжелом весе. И если он встанет у стены, то с ним будет трудно сладить. Пока шли танцы, все шло тихо. Я пробежался по ледоколу, поднял всех отдыхающих и вахтенному матросу у трапа сказал, чтобы он всех возвращающихся из Питера, отправлял бы к дому офицеров. Так оно и было. Я вернулся в танцевальный зал. Когда кто-то из местных глянул в окно – он увидел огромную черную массу людей, стоявших у выхода из дома офицеров. Танцы кончились, но из зала никто не выходил, кроме девушек, разумеется. Мы с Юркой оделись и вышли к нашему народу. Раздались голоса: - «Ну, где они, кого надо …?» Никто не появлялся. Кто-то вызвал военный патруль. Приехала крытая машина, с военными моряками. На крыльцо вышел лейтенант и сказал: - «Моряки, если вы не разойдетесь и устроите баню этим местным недоумкам, которые еще не поняли с кем связались, то меня завтра же разжалуют и выгонят со службы. Христом Богом прошу вас разойтись!» Хор голосов: - «Нет уж, раз просили – пусть получат!» Минут через пятнадцать лейтенант нас уговорил, и мы отправились на ледокол. Утром объявили, что срочно состоится общесудовое собрание. Собрались. Пришел прокурор города Кронштадта, который сразу начал с обвинения нас в том, что мы создали в городе напряженную, нездоровую обстановку. Мы, как могли, растолковали суть дела, но прокурор не унимался. Тогда слово взял капитан ледокола Павел Акимович Пономарев. Он был приглашен на капитанство ледоколом, уже находясь на пенсии. Это был седой, благообразный помор, за свое умение ходить во льдах и водить ледоколы имел прозвище «капитан – ювелир» - так здорово он умел работать во льдах. В молодости он несколько лет ходил под Норвежским флагом, потому был невыездной и за границу коммунисты его не выпускали. Он никогда не повышал голоса, и к нему в каюту можно было прийти с любой просьбой. Одет он был всегда в морскую ллойдовскую тройку, которую когда–то пошил в Лондоне и выглядел старым морским волком.
Капитан встал и сказал: - « Я не верю, что всю эту кашу заварили наши моряки. Им предстоит тяжелая работа во льдах Арктики и сейчас они имеют право на отдых. Если вы, гражданин прокурор, не можете организовать порядок в вашем городе, то мы, конечно, не позволим, чтобы кто–то обижал наших моряков. Если такое повторится, то я сам буду вынужден объявить по судовой трансляции, чтобы все свободные от вахт вышли на защиту наших моряков». Прокурор взял свою папочку и тихо удалился с ледокола. Капитан предупредил, чтобы мы не затевали никаких ссор и вели бы себя достойно. На том и порешили.
Весной 1961 года ледокол пошел на Таллиннский рейд на размагничивание. Как написала одна девушка из Кронштадта, что танцев теперь в доме офицеров нет - танцуют две-три семейные пары. Местные парни игнорируют девчат, которые общались с моряками  ледокола, а так как других девчат в Кронштадте нет, потому танцы и заглохли.
Размагничивание ледоколов делают не только для того, чтобы показания гирокомпасов соответствовало действительности – корпус ледокола – большая железяка, которая во время строительства намагничивается и представляет собой большой магнит. Основное назначение размагничивания – сделать корпус ледокола нейтральным магнитоэлектрически, чтобы он во время плавания не притягивал бы к себе магнитные мины, оставшиеся в большом количестве после войны не только на Балтике, но и в Арктике, вплоть до Диксона, куда приходил во время войны «карманный» крейсер «Адмирал Шеер».
На ледоколе есть штатная, установленная во время строительства, система размагничивания в виде большого количества кабелей, расположенных по всей длине ледокола. Во время размагничивания дополнительно прокладывают еще сотни метров кабелей и подают к ним напряжение. Есть методика определения намагниченности корпуса и процедура размагничивания длится не один день.
Мы стояли на рейде порта Таллинн, и на берег можно было съехать на катере, который регулярно курсировал от борта ледокола до Купеческой гавани порта Таллин.
Как-то вечером мы, несколько парней с ледокола поселилось в Таллиннской гостинице. Нам сообщили, что один из членов экипажа собирается идти гулять по Таллинну ночью. Пришлось встать, одеться и идти на поиски. Нашли и привели в гостиницу. Дежурный администратор видела, что я выходил из гостиницы, и посчитала, что я  ушел совсем. Она сдала мою койку другому посетителю. Когда я вернулся, она не видела, но я, придя в номер, застал на моем месте спящего парня, попросил его подвинуться и мы спокойно проспали эту ночь. Утром я попросил у администратора свое морское удостоверение. Она рассказала предысторию и сообщила, что моё удостоверение отдала члену нашего экипажа Эдику Богданову, взяв у него расписку. Я забрал расписку и когда поднялся на борт катера, увидел Эдика, сияющего улыбкой. Он интересовался, как я провел ночь, нет ли у меня каких трудностей, на что я ему просто сказал: - «Гони мое удостоверение». И еще добавил, что его расписка, вот она, у меня. Он очень удивился, что я забрал у администратора расписку, но удостоверение отдал, забрав расписку. Работал он у нас третьим механиком, но когда на ледоколе случился третий пожар, уже в Мурманске, на базе, он появился у капитана Б.Соколова в форме капитана КГБ и стал задавать капитану нелицеприятные вопросы. Через несколько лет я его встретил на Невском проспекте, и мы с ним выпили бутылку вина, разумеется, за мой счет.

Считалось, что на советских предприятиях, и особенно, на секретных, каждый седьмой был стукачом, то есть доносчиком. И все они несли информацию в соответствующие органы о всех работниках, что трудились рядом. Говорили, что если стукач три месяца не дает «полезной» информации, то его могли отчислить из этой «элитной когорты» и перестать доплачивать деньги за  этот нелёгкий труд. Если вспомнить, что экипаж на ледоколе «Ленин» был 230 человек, то страшно представить, сколько на нем было стукачей. Но это так, к слову.
В Таллинне мы очень хорошо провели время во время размагничивания, так как у нас особых обязанностей не было. Но подошел срок и ледокол собрался идти в свой порт приписки, то есть в Мурманск. Поход неблизкий и не очень ясный, так как поговаривали, что Датские газеты писали, что они не дадут разрешения идти Датскими проливами Каттегат и Скагеррак атомному судну и что ледокол «заперт» на Балтике. Полагаю, что нас это мало волновало, и мы двинули вперед. В этих проливах есть маршруты, по которым ходят гражданские и, отдельный курс для военных судов. Это был конец апреля 1961 года.
Когда мы подошли ночью к проливу, идя «гражданским» курсом все было тихо и во мраке. Но ледокол вдруг резко повернул в сторону «военного» курса и увеличил скорость. С берега по нам саданули таким прожектором, что на палубе стало светлее, чем днем. Мы шли, не сбавляя, хода в лучах прожекторов. Были расписаны обязанности каждого на случай захвата судна. Работал вспомогательный котел, и были определены ответственные за сжигание секретных документов в случае захвата судна. Говорили, что в Таллинне в полной готовности сидит эскадрилья самолетов, которая может нам прийти на помощь в случае опасности. Но ничего не происходило. К утру появился датский военный катер, который, то шел параллельным курсом, то обгонял ледокол, то шел за кормой ледокола. Были видны на мостике люди с измерительными приборами в руках. Потом прилетел самолет и сбросил что-то на маленьком парашутике – вероятно измерительный прибор, чтобы замерить величину радиоактивности по высоте, рядом с ледоколом. Через некоторое время, катер удалился на большой скорости, подняв вымпел «желаю счастливого плавания». По морским законам положено ответить вымпелом «благодарю, желаю и вам счастливого плавания». Но наши моряки не ожидали такого «коварства» со стороны капиталистов и когда послали матроса в шкиперскую кладовую найти вымпел, тот его еле нашел и когда наш вымпел взвился, датский катер был уже за горизонтом. Потом появлялись еще самолеты и катера, но мы уже не обращали на них внимания и держали наготове наш ответный вымпел.
Вышли из Скагеррака в Северное море, и попали в мертвую зыбь. Это такая волна, появляющаяся после хорошего шторма, которая не имеет гребня, не бурлит и не пенится, но поднимает  и опускает судно так сильно, что иногда горизонт не виден. Длина такой волны бывает и 50 и 70 метров и если судно идет курсом, не совпадающим с направлением волны, то судно вертит восьмеркой и на судне мало желающих идти в следующий рейс.
Весь этот рейс впереди нас шел дизельный ледокол «Капитан Воронин» (если не ошибаюсь в названии). Моряки эти дизельные ледоколы звали, почему-то, «бобиками». Этот ледокол шел на тот случай, если коварные капиталисты подбросят мину на пути следования ледоколов. Естественно, что взорваться должен «бобик», но никак не атомный ледокол.
Всё это было первого мая 1961 года. Помню: в кают-компании тарелки полные красной икры и один два посетителя. Желающих приобщится к деликатесу, было очень мало. Входящий в кают-компанию должен был хвататься за кресла, прикрепленные к палубе и, мелкими перебежками добираться до своего места.
Качка мне сначала понравилась. Несколько человек собралось на вертолетной площадке, на корме, и дружно ухала, когда ледокол проваливался в бездну в очередной раз. Мы наблюдали, как идущий впереди нас дизельный ледокол выписывает восьмерки, иногда совсем пропадая из виду. Потом я почему-то заскучал, и мне захотелось тишины и покоя. Но покоя не было, и я почувствовал тошноту. Понимая, что хороших морских качеств у меня нет, я направил стопы в сторону гальюна, понимая, что такой слабак я один. Когда я открыл гальюн, то к своей радости увидел, что он давно «оприходован» и не одним моряком. Мне стало морально легче, и я облегчил свой организм, или, как говорят моряки, «подразнил унитаз».
Капитан с шедшего впереди нас «бобика», запросил разрешения укрыться в Норвежских фьордах. Он  сообщил, что из «живых» у него на борту два человека, один матрос на руле и он, капитан на мостике. Ему не дали «добро» на укрытие в шхерах и они продолжали выписывать восьмерки еще не один день.
  Когда я слышу на берегу от «моряков», что их не укачивает, а они только больше хотят есть, я всегда вспоминаю свое первое морское крещение на борту ледокола  «Ленин». Последние лет десять, я тоже не «пугаю унитаз» и мне тоже хочется  побольше поесть, но и качка обычно не такая, как в то время на мертвой зыби и не такая долгая. Дело ещё  в том, что корпус всех ледоколов имеет яйцевидную форму, и у него нет киля, потому попав в самую легкую зыбь, ледокол начинает раскачиваться. У обычных судов, как правило, есть киль, у пассажирских судов, даже выдвижные или постоянные, успокоители качки. У военных судов есть даже специальные системы, которые выравнивают корабль горизонтально во время стрельб. Кстати, такая система была установлена на американском грузопассажирском пароходе «Саванна». Эта система могла накренить судно за считанные секунды, на значительное число градусов. Говорят, так и произошло. Когда приемная комиссия была около бассейна, кто-то на мостике решил опробовать систему кренования. В результате всю комиссию окатили водой с ног до головы.  «Саванна» отходила два года, но в ней обнаружили столько недостатков, что легче было построить новое судно, чем «доводить до ума» это судно. И её поставили на прикол.
  А знаете ли вы, с какого угла крена на пассажирском судне, начинается паника среди пассажиров? С двенадцати!
  И еще хочется подметить, что кораблем называется только военное судно и никогда – гражданское. Есть ещё парусное судно «корабль» с определенным парусным вооружением. Но это – другое. И когда я вижу в кино бывалых моряков, называющих свое судно кораблем, мне неприятно. Кстати, все атомные суда – это пароходы, потому, что ядерный реактор нагревает воду первого контура, которая поступает в парогенератор и нагревает воду второго контура. Из-за разности давлений, вода второго контура превращается в пар и идет на паровую турбину Siemens (на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач»), которая и вырабатывает электрическую энергию. Так что, моряки часто говорят «у нас на пароходе» и т.п. Я уж не говорю про телевидение – там засилие невежд. Они не различают отработанное (хорошо изученное и проверенное) ядерное топливо и отработавшее – проработавшее в реакторе целую кампанию и непригодное к дальнейшему использованию без переработки. Они не знают разницы между компенсирующим временем в  футболе и компенсированным. А уж, как только телевизионный комментатор открывает рот сказать что-либо об Англии – тут же звучит «туманный Альбион». Но в Лондоне вгоду 45 туманных дней, а в Питере – 57, но никто не говорит «туманный Петербург».  И в Лондоне солнечных дней больше, чем в солнечной Праге, или Берлине, осадков всего 900 мм,, меньше, чем в Милане, а розы цветут до декабря. Снег бывает два-три дня в два-три года и средняя температура января выше, чем среднегодовая температура в Питере. Теперь, когда в Англии практически нет каминов, которые бы топились углем, о туманах они узнают от русских туристов и очень при том радуются. Это веселая и дружелюбная нация.
И ещё об одном заблуждении. Всем морякам при выходе в море желают семь футов под килем. Семь число магическое и привычное. Помните, семеро с ложкой, один с сошкой, семеро одного не боятся, семь раз отмерь – восемь раз отрежь, ну и так далее. Почему именно шесть футов, я вычитал у Вик.Вик. Конецкого в одной из его морских книг. Оказывается, в давние времена моряки пользовались картами, на которых все глубины указывались в английской системе измерений..Цифрой «один» отмечалась глубина в одну морскую сажень, которая равнялась 6 футам, а меньшие глубины просто не обозначались, потому, что были мелью, куда заходить даже парусным судам было опасно. С тех пор и желают морякам 6 футов под килем. Но если кто пожелает 7 футов, а не 6, греха большого не будет. Ибо, как сказал один одесский продаве семечек, почему он продает по 12 копеек стакан, а на том углу старик продает по 10. «Так 12 же больше!»
Один моряк рассказывал мне, что однажды они попали в ураган где-то в южных морях. Потом вдруг стало тихо и напряженно. Они сделали запрос, куда делся ураган? Ответ был простой: - «Вы в глазу урагана».
А еще был замечательный случай, когда мой приятель Юрий Грунчин, работал матросом на теплоходе «Новая Земля». Ночью в норвежских шхерах они сели на мель, и судно стало тонуть. Сыграли шлюпочную тревогу. Матрос вбегает в каюту и будит товарища: - «Вставай, шлюпочная тревога!» Тот, полагая, что это очередная учебная тревога, отвечает: - «Скажи, что ты меня не видел» и попытался спать дальше. – «Дурачок, судно тонет, вставай!
Прошли Северное и Норвежское моря и вошли в Баренцево море. Здесь нас встречало 17 вымпелов наших военных кораблей. В их отдаленном сопровождении вошли в Кольский залив. Все встречные суда нас приветствовали гудками. Мы тоже гудели в ответ. За время похода мы уже отвыкли от внешнего шума, и это было в новинку.
В Мурманске было много митингов и речей. В итоге мы встали к причалу, тогда ещё не существовавшей базы атомного флота. Кинули большую деревянную сходню и по ней сходили на берег. Рядом, к югу, был поселок Роста (Район особого строительства) с полустанком «Комсомольская». Если от ледокола пешком пройти метров 500,  то можно было увидеть конюшню и пасущихся лошадей. Рядом, чуть в гору, бил родник с кристально чистой водой. Далее шел поселок Булганинский, постепенно переходящий в Росту. В Росте был дом офицеров, он и сейчас там стоит. Мы, конечно же, сразу разведали и посетили его. Как написал на мой день рождения ледокольный поэт Николай Кукочкин (фрагмент)
… И в Росте часто ты бывал,               
Там без ружья был на охоте.
А красный свет ты избегал
Лишь только на своей работе.

Многие моряки были из Мурманска и им, приход ледокола был, как приход домой. Мы себя обездоленными тоже не считали. Мурманск тогда был небольшим городом со знаменитым рестораном «Арктика», в котором в своё время гуляли моряки военных конвоев, и где в то время ещё сохранилась коновязь – поперечное  бревно для привязи или оленей упряжек, или конных..
Ледокол стал готовиться к первой арктической навигации. Раньше навигация была возможна только в ограниченное летнее время. Самым мощным ледоколом в то время был красавец «Ермак», построенный в Ньюкасле (Англия) в 1899 году. Идея постройки мощного ледокола принадлежала адмиралу Степану Осиповичу Макарову. Он сам участвовал в проектировании, наблюдении за постройкой и испытаниях ледокола. В 1899 и 1901 гг. под командованием Макарова «Ермак» впервые совершил походы к архипелагу Шпицберген, Новая Земля и Земля Франца Иосифа. Ледокол мог двигаться непрерывно со скоростью до 2 узлов (около 4 км\час) во льдах толщиной до одного метра. В 1918 г. ледокол «Ермак» обеспечил в тяжелых зимних условиях, ледяной поход кораблей Балтийского флота из Гельсингфорса (Хельсинки) в Кронштадт. Водоизмещение ледокола было  8730 т. и длина 97,5 м.
Мы много раз встречались с «Ермаком» в Арктике. Иногда участвовали в проводке судов вместе. Я бывал несколько раз на «Ермаке» и видел эту удивительную отделку ценными породами дерева внутри ледокола и прекрасные интерьеры.  «Ермак» сходил в последнюю навигацию в 1963 году. Далее он был поставлен в заливе в районе Угольной гавани и… подожжен. Горел он не менее трех суток, - нужно было  уничтожить все внутренности и разрезать корпус «на иголки» Когда мы проезжали из Росты в Мурманск по нижней дороге вдоль залива, и видели горящий «Ермак», многие отворачивались, а у некоторых моряков на глазах наворачивались слезы. Но для коммунистов истории до 1917 года не существовало.

Немного отвлекусь. Лет 20 назад, мне посчастливилось купить у букинистов «Русскую Энциклопедию» под редакцией С.Н.Южакова. Она издавалась в России с 1898 по 1905 гг – двадцать томов. Потом было издано два дополнительных тома. Я смог купить только 18 томов. (потом я докупил недостающие тома и даже два дополнительных тома). Часть томов была в хорошем состоянии, а у части не было даже обложек. Я пошел в переплетную мастерскую на Боровой улице и попросил отремонтировать книги. Мне было отказано, якобы из-за неспособности питерской мастерской привести книги в надлежащий вид. Я очень удивился. Ко мне подошел один из работников, вывел меня на улицу и сказал, что есть нелегальное указание не реставрировать книги, выпущенные до 1917 года. Он сказал, что может восстановить книги у себя  дома за умеренную плату. На том и порешили. Работу он выполнил отлично, и у меня сейчас есть Южаковская энциклопедия с такими цветными иллюстрациями, что, поднимая папиросную бумагу прокладки, боишься, что можешь размазать свежую краску на этой цветной вкладке.
Ледокол «Ленин» превосходил «Ермак» по всем параметрам. Да и не удивительно – ледокол «Ленин» строился через 60 лет после «Ермака» и уже в атомную эру. Если мощность паровых машин ледокола «Ермак» составляла 6624 кВт. (8 200 л.с.), то атомная энергетическая установка (АЭУ) ледокола «Ленин» превышала её почти в пять раз и была равна 32 353 кВт. (40 000 л.с.). И для ледокола  была заявлена характеристика «2 узла непрерывного хода во льдах толщиной до 2 метров», Это не совсем так. Дело в том, что скорость продвижения ледокола в сплошном льду зависит от многих факторов. Это: лед осенний, весенний или зимний; есть ли снежный покров на льду; происходит ли сжатие льдов и т.д. Всё это в значительной мере влияет на скорость ледокола. Для улучшения лёдопроходимости, на ледоколе «Ленин» применялась креновая и дифферентная системы для создания или крена на борт, или крена в нос или корму, соответственно.  Это использовалось в случях когда ледокол «клинило» в тяжелом льду, и он не мог продолжать далее движение. Помню, что иногда даже более мощный атомный ледокол второго поколения, «Арктика», сидел на льдине по многу часов и не мог сползти с неё, работая винтами «полный назад» и невзирая на работающие креновые и дифферентные системы.
  На ледоколах последней постройки есть так называемое «пневмообмывающее устройство». Это мощная компрессорная установке, которая нагнетает воздух вдоль бортов ледокола по всей длине судна.  Воздух идет снизу вверх. Это нужно для того, чтобы лед, а чаще лед со снегом, не налипали бы к бортам ледокола. В таких случаях ледокол тащил бы с собой целые ледовые поля, и не важно, что лед со снегом был толщиной 80 см. – ледокол полз со скоростью ленивого пешехода.
  На ледоколе «Ермак» на одну вахту выходило 32 кочегара, а вахт три. После каждой вахты золу из топок выбрасывали на лёд и были случаи, когда вдоль борта можно было видеть 4 кучи золы – это означало, что за четыре вахты (16 часов) ледокол продвинулся во льдах на длину корпуса. Да что «Ермак», иногда и такой мощный ледокол как «Арктика» - атомный ледокол второго поколения, был вынужден останавливаться во льдах из-за сильного сжатия и мощных льдов и ждать изменения погоды. Это только в газетах можно было читать, как ледокол ведет караван судов – такое тоже бывает, но обычно ледокол ведет одно судно, редко два, а нередко и два ледокола ведут одно судно. Если судну не удается следовать за ледоколом без остановок, то, как правило, ледокол подходит кормой к носу проводимого судна (в корме ледокола есть специальное углубление, куда входит нос проводимого судна) и берет его «на усы» - трос с буксирной лебедки ледокола крепится на борту проводимого судна, и они начинают двигаться тандемом. «Усы» бывают короткие – движение вплотную, и длинные, когда буксируемое судно идет на некотором удалении от ледокола. Взятие на «усы» процесс длительный и при движении на «усах» всегда контролируется натяжение буксировочного троса, ибо бывает, что трос просто рвется и все начинается с начала. На ледоколе всегда есть запасные тросы, запасные лопасти, и даже запасной якорь (вес 7 тонн, на ледоколах «Таймыр и «Вайгач»).
Ранее, на многих ледоколах в команде были, есть и сейчас, водолазы. Случалось, что работая в тяжелых льдах, реверсами вперед-назад, ледокол ломал лопасть. Это ощущалось по особой вибрации корпуса ледокола. Помню, как стоя на мостике и руководя всеми маневрами ледокола «Арктика», капитан Ю.Кучиев с мостика говорит нам в ЦПУ (Центральный пост управления )
- «ЦПУ, у вас что там, лопасть сломалась?» А мы сидим в закрытом помещении, и у нас нет даже иллюминаторов. Есть такое выражение у капитанов: «Мы сели на мель», но «Я привел судно в порт» Иногда в море нужно провести какие-либо ремонтные работы в машинном отделении, или по электрической части. Начальник службы вместе с главным механиком идут к капитану и просят предоставить определенное время для проведения работ. Капитан, как правило, говорит: - «А нельзя ли побыстрее выполнить работы?», совершенно не представляя себе, ни саму работу, ни необходимое время. Идет легкий торг, если нужно, ледокол останавливают и ведут работы. Капитан постоянно справляется о проведенных работах и спрашивает, сколько еще нужно времени.
Есть такой анекдот. Едет капитан на автомобиле и вдруг двигатель глохнет. Капитан пытается запустить двигатель, но в ответ тишина. Капитан сидит в машине некоторое время, потом выходит, поднимает капот и говорит: - «Мы еще долго стоять будем?»
Когда-то к нам, на ледокол «Арктика» пришел выпускник высшей мореходки, штурман Александр Баринов. Он оказался родом из Каслей – с другой стороны озера Иртяж, где я жил и учился в Челябинске – 40. Мы с ним много беседовали и были в хороших взаимоотношениях. Как-то спрашиваю я его: - «А скажи-ка, братец, честно, сколько времени, по твоему разумению, нужно для обучения не совсем глупого выпускника десятилетки, чтобы он смог  работать четвертым  штурманом на ледоколе, исключая тонкости и крайности?» Ответом было: - «Две недели – много, десять дней – достаточно». Встречаю я его, через несколько лет, когда он уже стал капитаном и, соответственно имел высокое мнение о значимости и своей собственной и, штурманов, в частности. Я напомнил ему о нашем разговоре. Он даже замахал руками: - «Нет! Нет1 Я тогда ошибался!», и все в таком же духе. Есть хорошее выражение: «Бойтесь первого порыва, ибо он самый благородный»
В случае поломки лопасти в Арктике, под воду спускали водолаза, он осматривал винт и докладывал о виденном. Далее, краном и особым ключом отвинчивалась гайки крепления лопасти, и она снималась с вала. В ней есть специальное отверстие, в которое можно завести трос и поднять лопасть на борт ледокола. Затем, новую лопасть опускали под воду и ставили на место поврежденной. Конечно, это не скорая работа, но в этом случае нет необходимости идти в порт для проведения этой ремонтной операции. Если на ледоколе нет отдельных, закрепленные не валу лопастей, а только цельный винт,  то в случае поломки одной из лопвстей, приходилось идти в порт и в доке, менять весь винт. Сейчас на ледоколах все лопасти съемные.
Итак, мы готовились в свое первое плавание  на просторах Арктики по трассе Северного морского пути. Давняя мечта моряков – за одну навигацию пройти от Мурманска до мыса Шмидта на Чукотке, а там, глядишь, и до Берингова пролива рукой подать. В советских справочниках указывалось, что « во время гидрографической экспедиции на ледокольных судах «Таймыр» и «Вайгач», впервые в истории мореплавания, был пройден за две навигации 1914 – 1915 гг. с зимовкой  в районе мыса Челюскин, весь Северный морской путь с Востока на Запад .При этом скромно умалчивается, даже в сегодняшних изданиях,  кто руководил этой экспедицией. А руководил экспедицией Александр Васильевич Колчак, гидролог, полярный исследователь. Он же участвовал в полярных экспедициях  и в 1900-1902гг. и в 1903, и в1908 – 1911гг. В 1916 – 1917 командовал Черноморским флотом. Адмирал (1918). С 1918 по 1920  -Верховный правитель Российского государства. В 1920 году расстрелян большевиками, без суда и следствия, на берегу Ангары, а тело сброшено под лед. Да и какое следствие и зачем?  Потом уже, вождь всех времен и народов, кратко сформулировал: «есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы».
А действительно первым прошел Северный морской путь, но с Запада на Восток, из Атлантики в Тихий океан, с зимовкой в районе Колючинской губы (Чукотка) в 1878 – 1879, шведский полярный исследователь Нильс Норденшельд на пароходе «Вега». Далее, из Тихого океана, он, пройдя через Панамский канал, вернулся в Швецию. Почетный член Русского географического общества, награжденный Константиновской медалью.
Страна с непредсказуемым прошлым.
В рейс, в Арктику, ледокол «Ленин» вышел летом 1961 года. С нами было много разных представителей различных организаций, а корреспондентскую братию возглавляли фотокорреспонденты Евгений Халдей и В.Редькин. Это они снимали поднятие флага советскими воинами над Рейхстагом. По окончании этой навигации, они выпустили отличный фотоальбом «Участнику первого Арктического рейса на атомоходе «Ленин». В альбоме есть общие фото всех служб ледокола. Альбом сохранился у меня, по сей день. Я смотрю на фото и многих уже не помню. Нашу службу Радиационной безопасности, я помню всю. Даже внук признал меня на фото, несмотря на 45 летний разрыв во времени, и там я без бороды и совсем юный  Мне ещё не было 23 лет. Альбом мне подарили парни из нашей службы в декабре 1961, на моё 23-летие. Был написан и стих Чтобы понять его смысл, скажу, что нашей службой в то время руководил Коваленко В.К. Это был грамотный специалист с двумя высшими образованиями. Человек очень скромный в быту и небольшого роста.  И ещё: тогда, в состав спецодежды при посещении центрального отсека, входили желтые носки – такие прислали. Стих звучал так;
Тебе сравнялось двадцать три,               
Попробуй, встань-ка на коленки,
И даже так, ты посмотри,
В два раза выше Коваленки.
Но ты желаешь подрасти,
И подрастешь еще, не плачь ты.
Но спросим мы тебя: - «Прости,
Зачем на судне две грот-мачты?
Стирал он желтые носки,
А воду ту сливал в цистерны.
От той воды косяк трески
Уже давно подох наверно.
И в Росте часто ты бывал,
Там без ружья был на охоте.
А красный свет ты избегал
Лишь только на своей работе.
В памяти остались игры в волейбол на вертолетной площадке, с привязанным на тонкую леску, мячом, тренировки на вертолетке боксерских пар, первый медведь на льдине и общее приподнятое настроение.
У меня нет дневниковых записей той поры, и я пишу всё по памяти. Вероятно, что-то могу перепутать, но без злого умысла и намерений. Недавно я услышал формулировку принципа, по которому работает Всемирная служба Би-би-си: «Мы можем заблуждаться, но никогда не врём».
В 1962 (?) году было такое событие, связанное с ледоколом «Ленин». На Западе многие газеты и журналы высказывали сомнение о том, действительно ли ледокол «Ленин» работает и работает от атомной установки и не очередной ли это «красный миф»? Собрали корреспондентов основных западных агенств и пригласили их в Мурманск прокатиться на ледоколе от Мурманска до залива и самим убедиться в реальности работы ледокола. Желающих было очень много. Они поднялись на борт и ледокол пошел по заливу. Корреспондентов собрли в каюткомпании , а когда проходили на траверзе Североморск, то иллюминаторы каюткомпании загородили широкоплечие парни в штатском. В тот год я только что вернулся из отпуска и был на вахте в ЦДП. Корреспондентов повели по помещениям ледокола, но корреспонденты, как всегда забегали вперед и пытались заглянуть во все уголки и закоулки. Несколько корреспондентов спустились в ЦДП и расположились с другой стороны пульта, рассматривая меня. Диалог происходил приблизительно так:
Кор.: - Почему вы такой черный?  Я: -Черные – это в Африке. Я загорелый.
Кор: - Вы женаты?  Я: - Нет. Не вижу достойных.   Корреспонденты  дружно стали записывать в свои блокноты. – «Ваша фамилия?  -«Смирнов.  –Фамилия русская, а тип лица нерусский.   – Круглый тип лица характерен для татар и башкир. А у русских всегда были вытянутые лица. Посмотрите на наш иконы».  Тут навыручку спустился Александр Калинович с другими корреспондентами, представив меня сказал, что мне 23 года и я отвечаю за радиационную обстановку на всем ледоколе и обеспечиваю контроль за работой трех реакторов. Корреспонденты зашумели и засомневались, что в 23 года можно выполнять столь ответственную работу. Калиныч остановил прения простым совктом : «Вы можете задавать любые вопросы и убедиться в его компетентности» После нескольких вопросов и многочисленных снимков, корреспонденты удалились.
Потом, в разговоре Калиныч сказал мне (я уже занимал должность старшего инженера):: Начальником службы тебе ещё рано – всех отрустишь в отпуск, кто ни попросит и останешься один. Так, что работай, набирайся опыта и разума.
А какие люди были в первом экипаже ледокола «Ленин»! Во-первых, это было возрастное многообразие. Известно, что самая прочная семья, это семья в которой счастливо сосуществуют три поколения – дети,  родители и дедушки с бабушками. И в экипаже были и юнцы в возрасте 20 лет, и возмужалые моряки и люди из далекого прошлого. Во-вторых, это были люди с различным жизненным опытом и, в-третьих, с различными взглядами и на жизнь и на окружающее пространство. Марк Твэн говорил, что хорошо, когда люди имеют различные точки зрения, иначе нельзя было бы даже провести скачки – все ставили бы на одну и ту же лошадь.
А ещё мне нравятся выражения «Всё то плохо, над чем нельзя посмеяться» и «Где смех не в почете – там и плакать запрещено».
Особенно хочу отметить Андрея Александровича Гудимова. Это был настоящий герой, не по наградам, а по жизни.
Вкратце его история такова. Перед самой войной, он был в составе членов экипажа, принимавших судно в Германии. Было там и наше торговое представительство. Было и немецкое представительство в СССР. Немцы, чувствуя и зная, что скоро разразится война, понемногу отбывали на родину из Москвы и сокращали численность представительства в СССР под разными предлогами. Когда началась война, произошел обмен представительств Германии и СССР. Наши представители могли заявить принцип «всех на всех», включив в список и моряков. Но, боясь, что численность русских будет  намного превышать численность немцев, моряков в список не включили. Представители спокойно вернулись домой, а моряки были интернированы и направлены в концлагерь. Для этой цели был выделен заброшенный старинный замок, где кроме моряков, находились военнопленные высоких воинских званий и наград. Эти две партии заключенных между собой не пересекались и никогда в тюремном дворе не встречались. Все заключенные ходили на работу за территорию замка. Не ходил только Андрей Александрович. Он не желал работать на немцев. Немцам это не понравилось. Спросив в очередной раз «арбайтен ?» и получив отрицательный ответ, они решили расстрелять Андрея Александровича, о чем его и известили, - утром  расстреляем. Много раз я беседовал с Андреем Александровичем: - «Все же работали, а Вы один отказывались – явный повод для расстрела». Он смотрел на меня из-под кустистых белых бровей, взгляд его уходил в прошлое, и спокойно отвечал: - Я думал так: если я вернусь на родину, меня спросят, а ты где был во время войны, а я им отвечу – работал на немцев. С этим я никак не мог согласиться. После того, как мне сказали, что утром расстреляют, я долго не мог уснуть и все думал: а может согласиться – другие же работают. Проворочавшись часов до пяти утра, я решил: пусть расстреляют, а работать на немцев не буллу. И уснул. Утром мне задали снова тот же вопрос «Арбайтен?» Я ответил «нет» Последовал приказ: расстрелять! Меня поставили к стенке, вышли автоматчики и офицер скомандовал «Файер»!. Пули просвистели над головой и посыпались осколки  кирпичной кладки. Меня вернули в камеру».
Здесь следует отметить удивительный факт. Андрей Александрович в камере соседствовал с последним секретарем Льва Николаевича Толстого -  Валентином Федоровичем Булгаковым (не путать с Михаилом Афанасьевичем). У В.Булгакова есть книга: «Л.Н.Толстой в последний год его жизни. Дневник секретаря  Л.Н.Толстого. (эта книга у меня есть). Известно, что Софья Андреевна, жена Льва Николаевича, была очень недовольна предыдущим секретарем Чертковым и изгнала его из усадьбы и запретила навещать Льва Николаевича. И тогда был приглашен В.Булгаков. Я очень много расспрашивал Андрея Александровича, что думал Валентин Федорович о причине ухода Л.Н.Толстого из семьи, точнее побега.
  – « А то думал, что заела его Софья Андреевна своими подозрениями, своими требованиями, своим недоверием. Вот и пустился Лев Николаевич в бега от своей благоверной». А если ещё вспомнить, что в Астапово, где ещё лежало неостывшее тело Льва Николаевича, Софья Андреевна кричала на крыльце, собравшимся корреспондентам, вздымая вверх правую руку: - «Вот эта рука три раза переписала «Анну Каренину» и т. п. О! женщины! Индийская мудрость гласит: «Язык женщины – это лестница, по которой в дом вползает змея» (На эту тему надо говорить отдельно).
В Лондоне, в книжном магазине, я видел книгу «Anna Karenin» и «Anna Karenina». А название «Война и мир» не переводится на английский как «War and Peace», так как у Л.Н.Толстого слово «мир» было написано через «i» с точкой, что означало не отсутствие войны, а означало окружающий мир, общество и т.п. Русская пословица гласит: «На миру и смерть красна» - трудный вариант для перевода. Вот здесь и есть тот самый «мир», на котором и смерть красива. И ещё хорошее русское выражение «пойти по миру». А во французском переводе, когда солдаты шли и распевали русскую народную песню «Ах вы сени, мои сени», оказывается, они пели «вестибюль, мой вестибюль». Велик и могуч русский язык! Кстати, каким-то постановлением в русский язык вернули букву «Ё».
И чтобы покончить с темой о Л.Н.Толстом, хочется вспомнить, что в 1905 году Льва Николаевича попросили дать свои кандидатуры в Академики литературы числом не более шести. Лев Николаевич ответил, что он шесть раз подписывается под одним именем Петра Дмитриевича Боборыкина.  Петр Дмитриевич Боборыкин (1836 – 1921) – русский прозаик, написавший около 90 томов. Его обвиняли в слишком подробном бытописании, что так нравилось Л.Толстому, который, как известно, не любил В.Шекспира. П.Боборыкин был ещё журналистом, драматургом. Всю жизнь болел и лечился на разных водах за границей (в Швейцарии). Прожил «всего» 85 лет. Но примечательно здесь то, что одним из известных (в то время) романов было сочинение под удивительно знакомым названием «Василий Тёркин». Интересно, Твардовскому это «навеяло», или он умышленно украл это название?
Вспоминается «Марш Дроздовской дивизии» перепетой коммунистами как «По долинам и по взгорьям», великая, по эмоциональному воздействию, песня «Священная война», написанная, отнюдь, не в 1941 г. а в  1914 г. А эти строчки «Смело мы в бой пойдём за Русь святую и как один прольём кровь молодую» вам ничего не напоминают? А слова «казачьей песни дальневосточных казаков «Там вдали за горой, за рекой Хуанхы, где казачья сотня скакала».«А когда исполняет Н.Михалков песню из кинофильма со словами «Пушистый шмель на душистый хмель», почему-то никто не говорит, что это перевод стихотворения Редьярда Киплинга, также,  как и «Из Ливерпульской гавани всегда по четвергам». А Шотландская народная песня в переводе Козлова «Вечерний звон»? А песню, на мотив который, один «певец» украл мелодию, которую я пел когда мне было 6 лет;
Оседлаю я горячего коня,
Крепко кони притарчены к коню,
Встань казачка молодая у плетня,
Проводи меня до солнышка в поход.
И никаких там мыслей со скакунами не было. А песню про молодого коногона этот певун, украв мелодию изменил одно слово, поменяв «коногона» на «офицера». А вор, как известно, должен сидеть в тюрьме.
 Всегда удивлялся, почему нельзя говорить правду, даже вождь мирового пролетариата В.Ульянов говорил, что ВСЕ наши беды оттого, что мы говорим неправду. Не следуют заветам великого Ленина, ох, не следуют!
Но вернёмся к Андрею Александровичу Гудимову. Каким-то образом, тем, кто ходил на работу за территорию замка, удалось собрать радиоприёмник и получать все известия о ходе войны. Они наладили связь со второй группой заключенных через туалет, который находился напротив комендатуры и всегда просматривался. Конечно, в туалете не было дверей, но они умудрялись класть сообщения, написанные на бумаге позади унитаза. Была договоренность,  у какого унитаза искать сообщение определялось по тому, как висели во дворе выстиранные гимнастерки, каким рукавом в какую сторону.
Через некоторое время немцы снова стали задавать Андрею Александровичу тот же вопрос по поводу «арбайтен». Получив отрицательный ответ, сказали, что на этот раз расстреляют обязательно. Был назначен день расстрела. – «На этот раз, - рассказывал Андрей Александрович, - у меня была небольшая надежда, что, может быть, и  не расстреляют». Но надежда надеждой, а на расстрел идти надо, или соглашаться работать. Второй расстрел произошёл точно также,  как и первый. Больше немцы к Андрею Александровичу со своим дурацким вопросом не приставали.
Легко писать, а если представить, что надо идти на расстрел? Вмиг захочется «арбайтен». .
В итоге заключенным удалось организовать группу, готовую к побегу и, более того, осуществить побег. Об этом написана книга. Я её не читал и пишу только по воспоминаниям личных бесед с Андреем Александровичем. Я бывал у него в гостях. Он, как всегда, был скромен, тих и спокоен.
 По возвращении на родину Андрей Александрович за все свои подвиги был исключен из партии и посажен в советский концлагерь. Потом освобожден, восстановлен в партии, снова исключен. Он говорил, что так и не помнит сколько раз его исключали и принимали в парию.
Помню, когда экипаж выходил с общесудового собрания после бурных споров и раздоров, Андрей Александрович тихо улыбался и говорил, что ещё многое мы не научились ценить, и завидовал, что мы такие молодые и…глупые.
А был ещё старший вахтенный механик Константин Ильин. Он был знаменит тем, что в 1919 году участвовал в кампании «Долой стыд»
.  – « Иду это я по Рижскому проспекту в Петрограде в плавках, через плечо у меня лента с надписью «Долой стыд», - рассказывал Константин Ильин. – « А почему же в плавках, - спрашиваем,  - если «долой стыд»? – « Осень была, - отвечает, - холодно было».
Это был интеллигентный человек «из прошлого времени».  Говоря словами из известной книги – «таких уже нет, и скоро совсем не будет». В застольях он выпивал две, много, три рюмки, был , вне зависимости от выпитого, всегда весел, мог красиво танцевать, мог и сплясать. Рассказам его можно было заслушаться, тем более, что в воспоминаниях своих он не повторялся. Был скромен и с отличным чувством юмора. Я встречал его, когда он был уже на пенсии. Жил он в Латвии, но приезжал в Ленинград, побродить по улицам своей молодости в одиночестве и неторопливости. Улицы он называл по старым, докоммунистическим названиям и мог много рассказать про каждую  из них. Как жаль, что я не записывал его рассказов. Сколько я упустил и пропустил по своей неорганизованности, невоспитанности и просто глупости. «Если бы молодость знала…
Работал в то время в Мурманском пароходстве капитан Бызов. Был он крепко дюж и имел два метра роста. Вахту он стоял только на открытом мостике и не признавал закрытых мостиков, через стекла которых было очень плохо видно. Штурманы, которые стояли с ним вахту, рядились в тулупы, чтобы выдержать четыре часа вахты на очень свежем воздухе Арктики, а штурман иногда, во время проводки судов, должен бегать с одного крыла мостика на другой.
В быту капитан Бызов был тоже очень «большим». Никто не мог выпить столько водки за один раз, сколько капитан Бызов. Это количество называлось «один быз».  Одна десятая доля от «быза», называлась «бызик». Человек, выпивавший за один присест три «бызика», считался стойким пьяницей.
Из Обнинска, с атомной станции и с реактора – прототипа для первой советской атомной лодки, приехала большая группа специалистов. Многие были женаты и, вырвавшись из тесных объятий маленького городка, попав в Ленинград,  стали ценить старую мудрость «Женитесь и вы узнаете, что такое счастье! Но будет уже поздно!»
Встретив своего сменщика в Мурманске, он сообщил, что вчера женился. Я прочел ему из Амара Хаяма:
Желающий ввести жену в свой дом
Имеет много общего с глупцом,
Который, заклинанье сотворя,
В мешок, где прыгает клубок
Из сотни змей и одного угря,
Свободно опускает руку.
Глупец наверно вытащит гадюку.
Но так как счастье служит людям зря,
Он может вытащить, пожалуй, и угря.
Проветрив сердце трезвым страхом,
Не рвись конем, не пяться раком.
Пойми соль мудрости арабской:
Хорошее не называют браком.
Удивительна была реакция новоиспеченного мужа: - «Где ты вчера был? Я бы ни за что не женился».               
Был, к примеру,в экипаже Станислав Иванович Дождиков. Специалист высочайшего класса по многим вопросам. Он отлично знал и конструкцию, и теорию ядерных реакторов. Знал всё о турбинах, дизелях, двигателях, насосах и прочем оборудовании. Был прост в обращении и доступен с любым «нелепым вопросом». Помимо этого, он был отличный музыкант – играл на аккордеоне и рояле. С ним мы иногда устраивали «дурацкие разговоры» в присутствии третьих лиц. Один из нас говорил:
- «А всё-таки умеют они, знаете ли, вот это!»
 -« Да, - отвечал другой, - и не только вот это, ты посмотри, как они умеют то!»
 - « Да и не только то, - поддакивал второй, - а как они умеют это самое! Помнишь, как они заделали того?» - « Да и не только того. Всё-таки умеют они, вот это!»
 Далее «беседа» шла в том же духе. Если у находившихся рядом не было чувства юмора, то они начинали расспрашивать, что и кого мы имеем в виду.
 –« Ну, как же, - отвечали мы, - разве ты не заметил, как они умеют вот это?
 - «Что это?» - « Да и не только это, но и то!» Дальше мы валились со смеху и сквозь смех и слёзы спрашивали: - « Разве вы не помните, как они сделали, знаете ли, вот это?»
Отметить следует, что он был не только образованным, но и культурным человеком с той   внутренней гармонией, которая позволяла ему чувствовать себя одинаково хорошо в любой компании, с любым человеком.
Любил он и хорошую выпивку. Так как здоровья был он богатого, да и ростом и весом его бог наделил недюжинно, то выпить Стас мог много и даже более того.

Как-то раз Анатолий Нецецкий  делал известную среди ледокольцев смесь по названию “Бледный Джон”. Основным ингредиентом , как научно и изысканно изъяснялись химики, было, конечно же простое “шило”, а попросту - спирт ректификат. Но каждый раз “плепорции” изменялись и каждый стремился достичь совершенства в области, в которой все не только было известно и апробировано, но и определено на века еще самим Дмитрием Ивановичем Менделеевым. Но поиски каждый раз возобновлялись, а результат можно было определить, по их же химически - заумному выражению, только органолептически, а попросту - на вкус.
На этот раз Анатолий “изгалялся” с добавками в “шило” разведенного сгущенного молока для придания большей бледности “Бледному Джону”. Составив в очередной раз новое соотношение крепости и бледности он отставил литровую колбу с не разведенным “шилом” в сторону, посмотрел достаточна ли бледность в 50 граммовом химическом стаканчике и высунул свою личность в иллюминатор посмотреть не шляется ли кто – нибудь, пригодный для органолептических испытаний? Многие проходившие мимо согласились бы на подобное самопожертвование на благо общества, но Анатолий искал человека с неиспорченным и, может быть, утонченным вкусом. Появившийся Стас был более, чем желаемой кандидатурой. “Зайди, пожалуйста, Стас Иванович, дело неотложное есть”, - попросил Анатолий. Стас зашел в каюту. “Отведай и скажи свое уважаемое мнение”,- сказал Анатолий и отвернулся к иллюминатору,  чтобы не нарушать чистоту эксперимента . Глотательные звуки, издававшиеся Стасом, чем-то насторожили Анатолия. Ему показалось, что их слишком много для столь малого количества, да и выпивал обычно Стас стопку залпом. Анатолий повернулся к столу и увидел, что Стас ставит значительно опорожненную литровую колбу: “А что? Шило,  как  шило, только тепловато немного”, - сказал Стас.
Отмечая в альманахе, находившемся в ЦПУ (центральном посту управления) способность Стаса выпивать залпом стопку вина, водки или “шила”, лучший судовой поэт (а я не преувеличиваю в названии “поэт”) Николай Кукочкин, написал:
“Встал. Тряхнул своим салом.
Разинул хлебало
И – как не бывало
Когда Станислав Дождиков собрался уходить работать на берег, моряки опечалились, а неутомимый Николай Кукочкин написал стих, в котором были замечательные слова. Чтобы понять их значение, есть одно из понятий ядерной физики, как вероятность захвата ядром нейтрона. Это называется «сечением захвата» Намекая на способность Станислава Ивановича хорошо выпить, он написал «Как будешь жить на берегу с таким сечением захвата?»
Перед уходом на пенсию, Станислав Иванович руководил перегрузкой ядерных реакторов ледоколов. По-прежнему, как все умные люди, был прост в общении «без фанаберии и амикошонства» и с добрым чувством юмора. Светлая память о тебе, Станислав Иванович!
Пришли по окончании высшего морского училища им. адм. С.О.Макарова, отличники учебы Александр Зюганов и Артур Гербер. Батька Гурко иногда говаривал:
 -  Позови-ка мне Зюганова, который Гербер, или наоборот: - Гербера, который Зюганов. Они были инженерами - операторами АППУ (атомной паропроизводящей установки). Хорошие спортсмены и отличные производственники, как говорили в советское время. Впоследствии, на атомном ледоколе «Арктика», Александр Зюганов стал главным механиком. Заслуженно. Как мы потом выяснили, он приходился каким-то боком родственником Геннадию Зюганову, но в то время Геннадия Зюганова никто не знал и Александр своим трудом пробивал себе дорогу.
С ними много связано в нашей бурной молодости. Артур Гербер родом из Рыбинска, очень любил отдыхать в Сочи. Казалось, когда бы не приехал в Сочи – всегда застанешь  там Артурку. Если он замечал тебя первым, то подходил, совал для приветствия руку и, стоя вполоборота, говорил так, будто вы расстались с ним только вчера. В конце сезона в Сочи он собирался на ледокол и говорил
-  Ноябрь, декабрь и январь работаем, чтобы отдать долги. Ну, ещё и февраль И после некоторых раздумий добавлял:
 - И март, наверное. А потом начнем на себя работать, на будущий отпуск.
Однажды он прислал на ледокол телеграмму из Сочи «Срочно шлите ДПР» ДПР означало двести пятьдесят рублей. В то время простые инженеры ездили в Сочи со 150 рублями на весь отпуск. ДПР выслали. Через три дня получили телеграмму «ДПР получил, прошу повторить». Был он белокур (куры – кудри, волосы) и белобрыс (бры – брови). Одет был безукоризненно. Мать, зная его размеры, шила у лучших портных костюмы и рубашки и высылала ему.
Как-то в Мурманске, во время стоянки (или ремонта) ледокола, Артур пришел под утро из города и принял вахту. Был он невыспавшись и постоянно, то зевал, то потягивался. Николай Кукочкин, судовой поэт, посмотрел на всё это и в альманахе написал:

Какая-то дура бывала с Артуром Теперь у Артура болит арматура.
Был в нашей службе РБ один работник по фамилии Лесик. Он позволял себе покрикивать на рабочих ремонтников. Это быстро усекли и пресекли, а в альманах появился стих:
Суровый возглас, грозный вид,                Хлебало рассупонено. Тебе бы в штурманы пойти, Да время проворонено!
Мой первый отпуск после длительного стояния вахт без выходных и отгулов, был равен 103 суткам. В Челябинск – 40, где жила мать и брат, меня не пускали. Никого не пускали – ни к матери, ни к отцу. Так как и жилья у меня не было никакого, нигде, ни одного квадратного метра, – оставалось одно – ехать в Сочи и снимать комнату, или койку. Место в Сочи тогда стоило 70 – 90 копеек в сутки. С утюгом и утренним чаем – 1 рубль. Была ещё зависимость от удаления от моря. Народ на пляже появлялся с 6 утра, чтобы получить лежак и занять место. К 8 утра весь пляж был забит до отказа. Солнце пекло по-южному, и было много обгоревших, дорвавшихся до солнца в первый день приезда. Потом они бродили, накрывшись полотенцами, и завидовали тем, кто уже загорел и не боялся южного солнца. К концу отпуска местные меня считали за своего. Каждый вечер я ходил на баскетбольную площадку, где игры велись «на высадку» - проигравшие выходили, оставались выигравшие. Желающих было много.
Но всё по порядку. Мы пришли из первого рейса в сентябре (октябре?) 1961г. Народ разбежался – кто домой, кто по знакомым. На ледоколе только вахтенные. В один из дней мы играли в настольный теннис с Александром Зюгановым в носовом трюме. Спортзала на ледоколе не было и под спортзал приспособили носовой трюм  Размера он был достаточно большого, но высота была чуть более двух метров. Когда поднимаешь штангу – надо выбрать место между бимсами, чтобы не упереться в подволок. Была ещё одна особенность у этого «спорттрюма» - во время работы во льдах в трюме стоял такой грохот, что при игре в пинг-понг счёт показывали на пальцах – кричать было бесполезно – всё равно не услышит. Кстати, настольный теннис изобрели не китайцы и даже не японцы, а всё те же англичане, впрочем как и футбол, регби, бокс, танцы на льду (вначале применялись в качестве разминки для фигуристов), теннис, крикет и, наверное ещё что-то. А мы подарили американцам в Форт-Россе русскую лапту, которая переросла в бейсбол.
Играем это мы, играем, появляется группа людей во главе с нашим комсоргом Николаем Петровым. С ним был еще представитель комсомола из пароходства и двое неизвестных товарищей. Николай начинает объяснять, что в этом спорттрюме занимаются регулярно секции по различным видам спорта, проводятся соревнования и т.п. Как раз по приходу из Арктики, команда ледокола должна была участвовать в соревнованиях на первенство города по баскетболу, но народ было не собрать. Мне не понравилась речь комсорга, и я спросил его, почему он обманывает гостей. Один из гостей сказал, что они из ЦК ВЛКСМ и  спросил:
 - А разве не так?
  -Конечно,  нет, - отвечаю. Вот сейчас надо было играть в баскетбол, а народ не собрать – пьют, гуляют. Три человека есть, а надо пять, как минимум. А где они? В прошлые времена мы собирали и восемь человек и десять, а сейчас – тишина, никого нет
. – А как же комсомольцы, спрашивает гость.
-   А разве есть разница между комсомольцами  и некомсомольцами, кроме уплаты членских взносов? Что-то я этого не замечал, да и по работе тоже не заметна разница, а иногда и наоборот. Комсомол себя давно изжил и пора его перевести в добровольное общество типа ДОСААФ.
- Как? – возмутился один из гостей. Комсомол выиграл войну, воспитал столько героев: Зоя Космодемьянская, Юрий Смирнов и много других.
  –  Если вы имеете в виду 1812 год, когда бабки с вилами бросались на французов, то, уверяю вас, они не были комсомолками. Просто народ отстаивал свою родину от чужеземного захватчика. А то, что комсомол воспитал столько героев, то это ещё надо проверить. Просто во время войны нужны были примеры мужества и геройства, вот и придумывали всяких героев. И почему именно комсомол, а сколько неизвестных героев были некомсомольцами. Кстати, этот мой тезка, герой Советского Союза Юрий Смирнов не был комсомольцем, так как мой приятель был знаком с его семьёй. Он был отпетым хулиганом и когда его забирали на фронт, мать сказала «может быть там тебя убьют». Так, что не надо про то, как комсомол выиграл войну. Выиграл её весь народ. Понятно, что вы, как гости из ЦК ВЛКСМ не согласитесь со мной. Но я знаю, что говорю правду, вы знаете, что я говорю правду, но никогда со мной не согласитесь, ибо имеете такие теплые и удобные места, что все сделаете, чтобы я принял вашу точку зрения. Возможно, я соглашусь принародно, но в душе я никогда вам не поверю. Да вы и сами не верите. Наступило молчание. Зюганов сказал:
 - Отстаньте от него, он хороший, нормальный парень. И не комсомолец.
– А вы были комсомольцем?
 - Никогда!
 - А почему?-
 - Да потому, что у вас всегда нужно думать одно, а говорить другое. Голосовать за то, во что не веришь. Покрасневшие и позеленевшие гости удалились из спорттрюма. Я понял, что я влип по самые уши.
После ужина было срочно собрано общесудовое собрание. Выступил помполит и сообщил суть дела. Народ стал выступать. Один сказал, что я отличный производственник, лучший по профессии, отличный спортсмен. Второй, с которым я работал в Обнинске, сказал, что всему его научил я, что медаль, которой его наградили, по существу принадлежит мне. Выступило восемь человек, и ни один не сказал худого слова. В конце выступил инженер оператор, который был кандидатом в партию и, пряча глаза, сказал, что я не прав по поводу комсомола. Снова выступил помполит и сказал, что я как Моська из-под воротни лаю на Слона, то бишь, на комсомол. В итоге собрание приняло решение «за некорректное отношение к гостям ледокола, сделать мне замечание, а помполиту извиниться передо мной за Моську». На том и разошлись.
Но на этом всё не кончилось. Через пару дней появился деятель из пароходского комсомола и сказал, чтобы я собирал чемодан, так как меня увольняют.
 – А за что?  -поинтересовался я.
 – Сам знаешь за что. Я пошел в дежурную рубку и объявил по судовой трансляции общесудовое собрание. Собрался народ. Я сказал, что меня увольняют. Народ зашумел и, на всякий случай, взял меня на поруки. Комсомольский деятель ушёл ни с чем. Потом меня ещё раз брали на поруки.
Инструкторы ЦК ВЛКСМ, приехав в Москву, доложили, что на атомном ледоколе «Ленин» обнаружена антипартийная группировка в количестве девяти человек во главе со мной. В антипартийную группировку они записали всех, кто выступал за меня на собрании. Меня срочно вызвали в военкомат и вручили повестку идти в армию. Для этого я должен был пройти медкомиссию.
  Следует сказать, что ещё в Питере я пришел на тренировку заводской баскетбольной команды. Тренер, Семён Эйдельнант, посмотрел на меня и спросил, есть ли у меня с собой форма? Через пять минут я уже участвовал в тренировке и тренер спросил меня, за какую команду я играю. В Обнинске я играл за сборную города, а перед отъездом уже был приглашен за сборную Калужской области. Я объяснил тренеру, что я из экипажа ледокола.
 – Вот и отлично, - сказал Эйдельнант, - будешь играть за «Адмиралтеец». И я много играл во время нахождения в Питере. На одной из разминок я, из прыжка вверх резко сел в полный присед, и … порвал внутренний мениск правого коленного сустава. Поначалу мениск меня сильно беспокоил и я некоторое время лежал в больнице Чудновского. Но обошлось без операции. Мениск иногда защемлялся, и я ходил, наступая на носок правой ноги. Потом все понемногу нормализовалось, и  мениск меня редко донимал. (После всех перипетий со службой в армии, мой приятель, Олег Никаноров, посоветовал мне  застраховать мой мениск на предмет…выздоровления).
Придя на комиссию, я пожаловался на мениск. Доктор пощупал колено, где перекатывался порванный мениск и написал в медицинском заключении о моей непригодности к службе в армии. Меня срочно послали на областную комиссию. Результат тот же. Был ещё на одной комиссии в сопровождении офицера из военкомата, который пытался договориться с хирургом о моей пригодности.
  Я взял несколько дней отгулов и собрался ехать в Москву. Перед отъездом я зашел к военкому, полковнику Потопуко. Тот стал орать на меня, что я не годен к службе в армии – а для работы на ледоколе годен, а для армии не годен. Он сказал, что у него приказ от генерала из Москвы в трехдневный срок забрать меня в армию и показать «Кузькину мать». Полковник кричал, что отправит меня в военный госпиталь, где люди в погонах и им прикажут, чтобы меня признали годным, а он постарается упрятать меня куда-нибудь на Новую Землю и там сгноить!
 – Полковник, - сказал я, - я согласен идти в армию, если я буду ездить на инвалидной коляске, а вы - сзади бегать с моим автоматом. И вообще у меня ничего не болит и напевая рок-н-ролл я выкинул несколько па в кабинете, выбрасывая ноги выше головы.
 – Милиция! - заорал полковник, но я быстро ретировался, сел на троллейбус, доехал до вокзала и сел в Московский поезд. На следующий день я приехал к брату в Обнинск, переночевал у него и поехал в Москву. Сначала я нашел редакцию «Комсомольской правды». Объяснил ситуацию. Там сказали, что вообще-то они орган ЦК ВЛКСМ, но против отдельных зарвавшихся товарищей готовы выступить. Поблагодарив их, я отправился на поиски ЦК ВЛКСМ. Нашел. Стал искать инструктора Масленникова. Он сидел в комнате вместе с несколькими инструкторами. Я прочитал надписи. Один заведовал Краснодарским краем, один Поволжьем, был даже один, который заведовал… Одессой. «Они неплохо окопались», - подумал я.  Масленников, полагая, что я приехал каяться и лизать ему руки, поставил посреди комнаты стул и предложил присесть. Я сказал, что буду говорить стоя.  Спросил, с какой стати, гражданин Масленников преследует меня, некомсомольца и всеми правдами и неправдами пытается отправить меня в армию.
 –  Я ничего не делал, - оправдывался Масленников.
 – Ну конечно, - сказал я, - сидит, это, один генерал в Москве и думает: «Черт возьми, у меня же Смирнов в армию не забран, пошлю-ка я полковнику Потапуко «указивку», срочно забрать его в армию!» Инструкторы зашевелились. Я призвал их вразумить зарвавшегося товарища, тем более, что и «Комсомолка» обещала мне помочь.
 – А вы уже были в «Комсомолке?» Вы бы вместо бегания по «Комсомолкам», лучше бы в институт поступили, возопил инструктор Масленников.
 – Вы опоздали с вашими пожеланиями,- ответил я, - все экзамены я сдал на отлично, включая сочинение.
Приехав в Обнинск, я увидел радиограмму за подписью капитана ледокола «срочно явиться на борт ледокола».
По приезду в Мурманск мне сказали, что меня направляют в военный госпиталь. Делать нечего – пошел в госпиталь. А там одни военные лечатся. Дежурный врач спросил, по какой милости, я удостоен чести лечиться в военном госпитале? Сказал, что полковник Потапуко полагает, что здесь врачи в погонах и, невзирая на три комиссии, которые признали меня непригодным, здесь меня признают годным. Дежурный врач взъерошился:
 - Во-первых, мы врачи, а потом уже про погоны!
Меня определили в палату и назначили лечащего врача. Врач долго ощупывал мое колено и спросил, не соглашусь ли я на операцию, сказав при этом, что в этом случае есть шанс, что нога останется несгибаемой в колене. Разумеется, я отказался.
  Несколько раз вызывали на консилиум врачей.
. – Как, - спрашивают, - дела?
 -  Хорошо, - отвечаю, - болит.
 -  А как насчет операции?
  - Не согласная я – отвечаю.

Пролежал я в госпитале дней десять. А сердце щемит, что признают годным куда-нибудь в стройбат и загремишь «под панфары».
Настал день выписки. Медсестра вынесла в вестибюль медицинские заключения и стала вызывать по одному. Взяв медкнижку, я увидел торчащий край листа, где было написано «к нестро» и далее перенос. Раскрыл медзаключение, читаю, а понять не могу. Спросил одного матроса:
 - Прочти, что написано. Меня заберут в армию? Он ответил:
 - В мирное время не годен, в военное время годен к нестроевой службе.
 - Так возьмут, или не возьмут?
 -Так как войны сейчас нет, то не возьмут. 
Я вышел на улицу, подошел к фонарному столбу на газоне и… потерял сознание. Валялся я, видимо, недолго, так как даже народа приличное количество не успел собрать. Встал и пошел в магазин. Купил бутылку портвейна и пошел в общежитие к знакомым девчатам.
Там случилась другая напасть. Стакан не могу поднести ко рту – рука дрожит, и стакан о зубы стучит. Кое-как, двумя руками, удалось выпить содержимое стакана.
Приехал на ледокол и начал дальше работать. Сказали, что на какой-то конференции, военные моряки просили дать им на перевоспитание урода с атомного ледокола «Ленин». Шумиха была по всему городу, на всех конференциях и собраниях.
Всех, кто выступил на собрании в мою защиту, стали по-одному таскать, кого в комитет комсомола, кого в партком и там раздалбывать.

Анекдот. Встречаются два приятеля у дверей парткома.
– Ты что здесь делаешь?
- Да вот, вызвали, слушать будут.
. Слушать?  Слушают соловьёв. Тебя долбать будут.
Через несколько дней мне нужно было сдать паспорт и военный билет на прописку. Получаю из прописки паспорт, а военного билета нет. Я написал заявление на увольнение из пароходства. Пришел к Следзюку Александру Калиновичу, главному механику, чтобы он подписал заявление. Он посмотрел на меня, отложил заявление, и сказал:
- Юра, посиди на ледоколе пару часов, я скоро вернусь.. А он в свое время был не только механиком-наставником Одесского пароходства, но и какое-то время ходил помполитом.
Появился он часа через четыре, весь бледный. Я его таким раньше не видел. Он положил на стол мой военный билет, который оказался не то истрепанным, не то искусанным полковником Потапуко, и сказал:
- Работай и не волнуйся, больше тебя никто не тронет.
Через некоторое время я узнал, что секретарь горкома партии, когда кто-то в очередной раз стал полоскать мое имя, заметил, что они сами из мухи сделали слона, что Смирнов вообще никогда не был комсомольцем, а что он высказал своё мнение – это его право. И добавил, что если кто-нибудь ещё когда-нибудь упомянет об этом, то он не уверен, что этот человек останется в партии. И все замолчали.
И я стал дальше работать. Только на разных частях тела появились нервные тики. Хуже всего, что дергался правый глаз. Многие знакомые думали, что я им подмигиваю,  и даже официантки в кафе. Я насчитывал более двадцати мест, где мышцы самопроизвольно (вазомоторно) сокращались.
Тогда были в моде разные диспуты на разные темы. Как-то приглашают и меня. Диспут был в одном из залов Клуба моряков, в простонародном названии «клуб дикарей». А мне  как раз, незадолго до этого в госпитале, попалась брошюра «Этика русских революционеров – демократов». Память была неплохой, и я многие цитаты просто запомнил наизусть. На диспуте все обалдели от «моих» цитат и отметили хорошую подготовку к диспуту, хотя я, конечно, ни к какому диспуту не готовился. Я сыпал цитатами Добролюбова и Чернышевского, про которых кто-то сказал, что это две змеи, причем одна – очковая.
Встречаю знакомого парня из пароходства, и он мне говорит, как здорово я выступал на диспуте. – «Но ты же не был на диспуте», - говорю я. – «А я слушал магнитофонную запись. Тебя специально пригласили и скрытно установили магнитофон, в надежде, что ты что-нибудь скажешь о комсомоле и, вообще, о советской власти, чтобы потом иметь доказательства и выгнать тебя из пароходства». Всё это организовал комитет комсомола пароходства.
Сейчас это можно быстро рассказать, а тогда это длилось несколько месяцев, и я понял, что этот шлейф будет тащиться за мной всю  жизнь.
Но, хватит о грустном.
Если вспоминать людей из первого экипажа, то, во-первых, всех хороших людей я и не вспомню, а плохих я уже давно забыл. Да и мало их было, плохих – то. Кого ни вспомню – всё личность.
Виталий Семенович Сысоев – отличный специалист теоретик и практик. Особенностью его было, что он любого мог положить в ручной схватке на столе, как правой, так и левой рукой. Как-то лет через сорок я заглянул к нему в его научно-практический кабинет. Он достал из нижнего ящика стола юмористический кроссворд и спросил:
- Что такое сборище кастратов? Как-то вышло, что я сразу ответил:
 - Скопище. Он обрадовался, как ребенок, и стал угощать меня чаем.
Ходил он круглый год без головного убора и был силен необыкновенно. От природы.
Сильным от природы был и Сашко Василэц. Он был ярый националист и донимал Александра Калиновича Следзюка, почему тот выписывает журналы и литературу не на украинской мове?
На соревнованиях на ледоколе по подъему двухпудовой гири, Сашко выжал гирю 20 раз и спросил:
-Хватит? Я не знал об этих соревнованиях и, придя с берега, выжал 21 раз. Сашко обиделся и без подготовки выжал 25 раз.
Женился он по переписке. Какая-то девушка с Батькивщины, увидела его фото в журнале «Огонёк». Завязалась активная переписка, и они договорились пожениться, не видев ни разу друг друга. И дело пошло на лад. Детей они стали называть по алфавиту: Андрей, Богдан, Васыль и т. д. Не знаю, на какой букве они остановились, и остановились ли?
Я, как человек невоспитанный, всегда любил украинцам рассказывать анекдоты про украинцев. В свое время был анекдот про разные национальности. Кто такой один русский? – Пьяница. Два? – драка. Три – первичная партийная ячейка. Один еврей – торговая точка, два – шахматная партия, три - русский народный оркестр. Один хохол – крепкий хозяин, куркуль, два – партизанский отряд с командиром, три – партизанский отряд с командиром и предателем. Слово «предателем» следует произносить мерзким голосом.
Ещё мне нравился анекдот, которым я, как сейчас говорят, «доставал» чувствительных украинцев.
Пошел молодой украинец на службу в армию. Через некоторое время приезжает в часть его мать и спрашивает: - «Игде сынку?» Ей отвечают, что он сейчас стоит часовым и нужно подождать, когда он сменится. Мамаша не послушалась и пошла к сыну на пост. Тот кричит: - Стой, стрелять буду!» А мамаша идет и говорит: - « Та, цэ ж я, твоя мамка. Я тебе самогонки и сала привезла». Солдат первый выстрел в воздух, а вторым уложил мамашу на месте. В части переполох. Дали солдату пять дней на похороны матери, а за отличную службу повесили лычку ефрейтора. Стоит он снова на посту, гладит лычку и говорит: - «Скорей бы батька приехал». Умные украинцы смеялись, а не очень умные … ну что с них возьмешь?
Особо следует отметить Александра Ивановича Соколова. Он пришел в нашу службу Радиационной безопасности, почти сразу после Ленинградского политеха,  проработав в каком-то НИИ несколько месяцев. Сначала он был инженером – химиком, потом старшим инженером и, через два – три года – стал начальником нашей службы. Был он, несомненно, грамотным специалистом, хорошо разбирался в дозиметрии ионизирующих излучений, но был у него один грешок – любил прихвастнуть, а, порой, просто приврать.
Узнав, что я на практике в Челябинске – 40 неединожды видел Игоря Васильевича Курчатова, Александр Соколов пустил в свет свою версию, как он общался с Курчатовым.
- Сижу это я в своем НИИ, - рассказывал Соколов,- вдруг, раздается звонок: - «Александр Иванович, это вы? Это Курчатов говорит. Узнал, что вы занимаетесь интересной темой, которая и меня интересует. Давайте, договоримся так: я каждый вторник, в 10 утра буду звонить вам, а вы мне будете докладывать о том, как продвигается ваша работа. Кстати, зная, как трудно заказать хорошие приборы и оборудование – я сам вам их закажу».
– И точно, - рассказывал Александр Иванович, ровно в 10 каждый вторник звонил Игорь Васильевич и мы с ним беседовали на тему, над которой я работал. Повторюсь, что в то время Александр Иванович только что окончил институт.
Если кто-нибудь говорил, что прочитал интересную книгу, Александр Иванович говорил, что он её уже давно прочитал. Про него ходил такой анекдот: - «Александр Иванович, ты сегодняшнюю «Литературку» читал? – « Ещё вчера!»
Однажды, он подошел к Анатолию Адрианову, нашему начальнику службы КИПиА (контрольно-измерительных приборов и Автоматики), кандидату наук, который что-то считал. Александр Иванович спросил, откуда он взял вот это коэффициент? Анатолий ответил, что со стеля. – «Отличный справочник, - сказал Александр Иванович,- у меня оба тома были. Кто-то увёл». Рассерженный Анатолий Адрианов сказал, что «стель» по-украински «потолок», и что коэффициент он взял с потолка, «от фонаря».
Если он рассказывал, что как-то сидел в ресторане, то  к нему за столик меньше, чем академики, никто не подсаживался.
– Сижу это я  в ресторане «Кронверк», - говорил Александр Иванович, - подсаживается ко мне командующий Балтийским флотом и еще два каких-то командующих. Ресторан стал закрываться, я подозвал официанта, заплатил ему, заплатил оркестру, чтобы продолжали играть, и мы сидели до двух часов ночи. Потом я их всех развез на такси, а они мне говорят: - «Саша, если что надо – ты звони!»
А то он рассказывал, как он добирался с Диксона на ИЛ-14 и что у него с собой было восемь бутылок коньяка (он, в основном, любил выпить за чужой счет) и что он напоил весь экипаж и они спрашивают: Чего желал бы Александр Иванович? – «Пивка выпить не мешало бы». (кто же после коньяка пьёт пиво? Да и, если мешаешь питие, то пить надо по восходящей градусности).  – «Хорошо,- говорят летуны, - летим в Амдерму за пивом. – «Прилетаем в Амдерму, - рассказывал Соколов, - а там пива нет».  = «Что ж, - говорят летчики,- полетели в Архангельск, может там пиво есть».
А ещё он любил рассказывать, как он тренировался у знаменитого тренера Алексеева, вырастившего не одного чемпиона СССР, вместе с Ириной и Тамарой Пресс и Эдвином Озолиным. – « Тогда,- говорил Александр Иванович, - я приседал сто раз со штангой на плечах 80 кг». Сестер Ирину и Тамару Пресс иначе, чем Ирка и Тамарка, он не называл. А про чемпиона страны в беге на сто метров, отличника учебы, Эдвина Озолина, говаривал: «Я ему говорю: Эдька, ну что ты бегаешь как корова, тяни бедро»
Встречает он меня как-то на дороге с базы атомного флота со спортивной сумкой и теннисной ракеткой.
 - Ты куда это, Юра, в теннис играть? У тебя что, все в порядке с заведованием?
 - В порядке, - отвечаю.
 – Ну, так не бывает,- возражает Александр Иванович. Я бы на твоем месте занялся бы заведованием, а потом уж играл бы в теннис..
Был у нас, в другой смене инженер по фамилии Сорока. Ему, Александр Иванович, когда приехала смена и надо было передавать дела по заведованию и освобождать каюту, советовал остаться на ледоколе на пару месяцев и подчитать техническую литературу. Тот, разумеется, не согласился, да и кто бы его оставил, в итоге Александр Иванович его сжевал и выгнал с ледокола.
На экзаменах (а мы постоянно сдавали какие-то экзамены, то на рабочее место, то после отпуска, то на новую должность) обычно присутствуют все начальники служб, старший и главный механики. Круг вопросов вроде бы, очерчен, но не ограничен. Александр Иванович любил, к примеру, спросить у инженера-оператора «Сколько кислорода растворено в стакане воды, стоящем на столе?» Оператор путался, а Александр Иванович, обращаясь к главному механику, говорил: - «Как же мы будем плавать с такими операторами. Ведь это знает любая домохозяйка».
Старший механик АППУ (атомной паропроизводящей установки) Пилявец Юрий Семенович, как-то сказал: - «А что, Александр Иванович, если сделать так, чтобы инженеры задавали бы тебе вопросы? Вмиг очки отпотеют!»
Сидим мы как-то в кают-компании, а Соколов начинает вещать и говорит что-то про семилетний юбилей. Говорю ему, что семилетних юбилеев не бывает, и что могу его посвятить, откуда взялся юбилейный год. – «Ну, я-то знаю, говорит Александр Иванович, - бывает или не бывает семилетний юбилей, и что на эту тему он недавно беседовал с одним академиком и тот сказал, что бывает семилетний юбилей. А мне он посоветовал зайти к нему в каюту и извиниться, иначе со мной будет то же самое, что произошло с Александром Сорокой. Делать нечего - дома семья, дети, пришлось идти извиняться.
Встречает его как-то мой брат Владимир Ильич, в то время начальник службы Радиационной безопасности т\х «Лепсе» - судна для перезарядки ядерных реакторов ледоколов.
 – Зашел бы в гости, Александр Иванович, посидели бы, поговорили.
 – Не могу, - отвечает Александр Иванович, - из академии наук пришел целый портфель статей – надо писать отзывы.
А старший механик Шубин Александр Поликарпович (по прозвищу Полит-Карлович), говорил: - «Александр Иванович, буду первый читать журнал «Знание-Сила» и буду больше тебя знать». Полит-Карлович был ещё знаменит тем, что, зная наизусть всю ядерную установку, при сложной ситуации,  в клубах пара, нашёл нужные клапана, чтобы открыть-закрыть и предупредил дальнейшее развитие ситуации. Его наградили орденом «Трудового красного знамени». Был он квадратного телосложения и, по-моему, ему было неизвестно чувство страха.
А когда награждали орденом «Трудового красного знамени»  Олега Филиппова, старшего инженера радиохимика, радиофизика нашей славной службы РБ, тот просто спросил:
 - А деньгами нельзя?
  Но превзошел себя начальник Соколов, когда заявил капитану Юрию Кучиеву, что он, Соколов, прямой потомок … Френсиса Дрейка. Капитан Ю.Кучиев просто отматерил Александра Ивановича.
И чтобы закончить тему «Александра Ивановича Соколова», вспомню ещё один эпизод, уже на приемке ледокола «Арктика» в Ленинграде на Балтийском заводе. Был у Соколова день рождения, и мы ему купили в доме народного творчества на Невском, хорошую доску с изображением парусника и прочих атрибутов морской тематики. Завернули её, а внутрь положили стих. В то время, чтобы чадо отдать в английскую школу, нужен был определенный процент простых рабочих, а не только инженеров. Александр Иванович измудрился и достал справку, что он рабочий. А помимо этого, он всегда говорил, что вот скоро он уйдет на берег, бросит курить и займется плаванием.
 Стих был таков.
В дозиметрии считаюсь ассом, А по бумагам – рабочим классом. Смотрю на берег с большой тоскою, Но не заманишь такой деньгою. Курить бы бросить и плавать брассом, И стать на деле рабочим классом. С машиной, дачей, деньги запасом, Куда вам на хрен с рабочим классом!
Дома он долго рассказывал, как  сильно его уважает служба, развернул  доску,  жена увидела стих и прочла его.
Судовой альманах «Свербильник».
В ПЭЖе (Пост Энергетики и Живучести), который располагался по левому борту ледокола, как это обычно делалось на атомных подлодках, несли вахту инженеры-операторы, старший вахтенный механик и старший вахтенный электромеханик. Были ещё разного рода дублеры. Но я хочу рассказать не об этом.
С какого времени, не помню, но в ПЭЖе  был заведен «Свербильник» и, каждый желающий мог излить свою душу или в стихах или в прозе, что у него на душе засело и свербит. Со временем это приобрело широкий масштаб и, многие, прежде, чем читать вахтенный журнал при приемке вахты, заглядывали в «Свербильник» - нет ли там какого-нибудь стишка по их честную душу? Писалось по всякому поводу, а иногда и без повода – просто на душе что-то тянет и свербит. Вынос альманаха из ЦПУ был строжайше запрещен.
Отличался от всех своей музой Николай Александрович Кукочкин. Он был тогда инженером-оператором и писал:
«Сидим с своим молочным братом За вторым и первым аппаратом».
. Аппаратом на ледоколе назывался ядерный реактор и на первом «Ленине» их было три.
Наш пост ЦДП (Центральный дозиметрический пост) находился параллельно  ЦПУ, но по правому борту. У нас был свой альманах, только в нем не разрешалось употребление нецензурных выражений до тех пор, пока не пришел Николай Кукочкин и не написал: «Положите в уши вату – я сейчас подброшу мату».
Общались мы с ЦПУ через громкоговорящую связь под кодовым именем «Березка».
Однажды Полит-Карлович сказал по кабельной связи, что у них что-то возрос поток нейтронов. А в нашей службе был старшим инженером некто Юрий  Никешичев, выпускник МИФИ по прозвищу «Кеш-кеш» Было у него и второе прозвище. Дело в том, что он ходил, слегка наклонив голову вперед, и у него немного отвисала нижняя губа. Вмиг он получил второе прозвище «Кэмэл». Шубин, конечно, пошутил, но Юрий Никешичев схватил нейтронный радиометр и вместе с другим старшим инженером, кинулся в аппаратную (помещение над реактором).
По этому поводу был написан стих.

«Однажды Шубин, газогон, Для шутки ради неприличной, «Наш аппарат пошел в разгон», Воскликнул спикеристо, зычно. Кеш-кешу мысль вонзилась в темя: Скорей, скорей, настало время    
  Визжать, бежать, обнаружать. И бросилась могуча рать Армада старших инженеров, На верхней крышке у КаЭров Поток нейтронный замерять.
КР - компенсирующая решетка в реакторе.
В нашем «Свербильнике» в ЦДП», мы начали с ностальгических стихов по  Ленинграду:
Когда сидишь на ЦДП и вспоминая всё былое  
Припомнишь вдруг в большой, тоске Стоянку в городе-герое.
Сей стольный град – есть Ленинград
Там есть дворцы и блек – фонтаны,
Чувы на Невском, рестораны,
А если деньги есть у вас,
Нет места лучше – первый класс!               
Был и такой случай, при разогреве реактора пошел в ЦО (центральный отсек) инженер-оператор Владимир Кузнецов. Он что-то перемудрил с клапанами и его окатило водой первого контура, в то время ещё не очень радиоактивной. Это было отражено в «Свербильнике».

Однажды Кузя – оператор, Совсем забыв про респиратор,                Спустился быстренько в ЦО, Что б поддренировать ТО.
Пред ним стоял стояк дренажный, Забыл открыть он клапан важный, Вдруг заревел как носорог
И кошкой выскочил в санблок               
Кеш-Кеш померил его «Тиссом» И у него губа отвисла, А у шефа Коваленко
От страха дергалась коленка   
Я не помню стих до конца – всё это я пишу по памяти, а прошло уже 45 лет. Когда меня спросили, что я вероятно имею хорошие дневниковые записи, я отвечал, что если и вел какие дневниковые записи, то только оьом когда и куда вышли и когда пришли. Никаких мыслей или соображений я не записывал. Я всегда знал, что кргда-то мои записи будет читать сотрудник КГБ.
Владимира Кузнецова отмыли шилом (так на флоте назывался и называется спирт). Начальником нашей службы был Владимир Коваленко и в нашей же службе хранились запасы шила, то бишь спирта.
Далее был написан стих, чтобы Володя Кузнецов попросил бы шила у Коваленко.

Воротись, поклонись, простофиля, Коваленко тебе не откажет, Не седалище ж шилом он мажет!
На тему о «шиле» была целая статья, как правильно организовать праздник шила , то бишь выпивку, и что и кто в нем участвует.
«Шильмец» - человек, организующий праздник шила. «Шилкопрят» - человек, пытающийся утаить шило. «Шилопай» - человек, вносящий весомый пай шила. «Шиншилла» - шило, произведенное из шины – не ректификат.
Был в альманахе написан алфавит, и на каждую букву было выражение, или стишок.
Когда один корреспондент, написал про капитана Б.Соколова «Талантливый сын Костромского крестьянина», в альманахе, на букву «К» было написано: «Кострома. Место рождения талантов».
В то время на флоте самым страшным ругательством, характеристикой отрицательных качеств моряка, было слово «Волосан». Старпомом тогда был Юрий Кучиев, который был совершенно лысым. В альманахе на букву «В»: «Волосан. Может быть и лысым».
Начальником службы КИПиА (контрольно измерительные приборы и автоматика) был в то время Ом Михайлович Хованский. В альманахе не букву «Х» было: «Хованщина» - смутные времена в службе КИПи А,
На букву «П» быди «Пилявецкие пляски» - песни и плясеи в каюте  Юрия Пилявца
На букву «Я» было простое слово: «Яйца. Бывают куриные, страусиные и облученные»
Были стихи и на общие темы. Олег Никаноров – инженер нашей службы (в дальнейшем - начальник службы РБ на ледоколе «Россия»), как–то разродился стихом на  популярную тему об употреблении «шила».
Тяжелой думою набита                Репа дуба – помполита:                «Отчего, кто шила мызнет, Шире видит смысл жизни?
Были в ходу и эпиграммы. Олег Никаноров написал эпиграмму на всезнайку Александра Соколова.
Нет слов, товарищ Соколов!
В ответ он получил не худшую эпиграмму, правда, написанную с помощью корреспондентов из «Известий», таких, как Тараданкин
.
Страдал от умственных запоров Олег Сергеич Никаноров.
Через некоторое время появилось продолжение.
У нас запоров в мыслях нет, Но и на нас напал недуг И эти радостные строки - Продукт двухмесячных потуг!
Александру Зюганову, который заведовал арматурой второго контура, была посвящена краткая эпиграмма.
Мне надоела арматура.                Хочу любить! Зюганов Шура.
Эдику Гожуленко, который в молодости серьезно занимался танцами, был изящен и грациозен без натуги, просто написали.
Хилый Гожа морщит кожу На беззлобье хилом. Трахнем Гожу мы по роже Зольною бахилой!
Был на судне еще один Соколов, который долго работал в ЦКБ «Айсберг», которое проектировало атомные ледоколы. Это ЦКБ располагалось недалеко от самого широкого моста в Питере – Синего моста, почти на берегу Мойки. Этот Слава Соколов был детдомовец, безотказный работник и всегда в хорошем расположении духа. Щекастый. Вышло так, что он очень часто попадал на перегрузки реакторов. А вообще он был инженером-оператором, а у них, как известно, основная забота – следить за «дельта t», разницей температур воды на входе в реактор и на выходе.
На день рождения ему подарили стих.
Любитель доз и перегрузок, Большой блюститель «дельта t», Не сдюжив «Айсбергских» нагрузок, Решился изменить мечте. На даровые харчи клюнув, На Синий мост и в Мойку плюнув, Пришел и сел ты у пульта, И понял: Жизнь была не та. Теперь на месте ты, при деле , Полярка есть и щеки в теле. До отпуска считаешь дни. Ну, будь здоров! А нам – плесни.
Написали ему этот стих славянской вязью, и он висит у него дома в рамке, в красном углу.
В длительных арктических рейсах, а томиться начинаешь на второй день по выходу в море, объявлялись различные конкурсы, к примеру «О чем мечтает моряк на четвертом месяце плавания». Была у нас камбузница по фамилии Бабашко, привлекательная женщина с полной комплектацией. Николай Кукочкин, занявший первое место в этом конкурсе, написал в «Свербильнике».
Взамен бы спиртяшки Домашней бы бражки. В одной бы тельняшке                На ляжки к Бабашке. Ах, сны наши тяжки!
Все женщины на ледоколе жили в носовых каютах, или, как говорили моряки, «в носовой деревне». На одном из праздничных вечеров, появился лозунг: «Детей бояться – в нос не ходить!».
Перед выходом в море, один моряк, глядя на официантку, сказал: - «Какая ты красивая сегодня». А потом, задумчиво глядя в даль, дополнил: - «И будешь всё красивее и красивее».
Николай Кукочкин написал стих, вернее два стиха. Один стих назывался «Письмо Машки из деревни Ваньке на ледокол». А второй, соответственно, «Ответ Ваньки  с ледокола на деревню  Машке». Стихи эти я не помню, но помню, что Машка спрашивала, как же мы там, в Арктике, не заблудимся?
Ванька отвечает: Заблудиться здесь не можно- На гумне аэроплан, Человек здесь с красной рожей                Знает всё – на то он дан
У капитана Бориса Макаровича Соколова  лицо было большое и красное.
Далее Ванька пишет Машке:
Здесь все бросились учиться, Будто бы с ума сошли. Ты таблицу умноженья Бандеролью мне пришли.
Из непридуманных объявлений по судовой трансляции: - «Матросам Дуракову, Бардакову и Негодяеву выйти на швартовку». Действительно были матросы с такими фамилиями. Лет пять назад, встречает мой приятель Негодяева и интересуется его жизнью. Тот отвечает, что его сыну исполнилось два годика. – «Вот такой маленький, а уже негодяй, смеётся папаша.
Четвертым матросом со странной фамилией был Уемлянин Валерий. Ему удалось перебраться в службу центрального отсека и он решил начать «интелегентную» жизнь. Купил себе трубку, стал попивать кофе в больших количествах и решил стать … писателем. Написал какой-то рассказ и приносит в издательство. Там его просят оставить рассказ, чтобы ознакомиться с ним. Приходит Валера через неделю в издательство, а сотрудник его спрашивает, зачем он переписывает Паустовского? Оказалось, что Валера открывал книгу Паустовского, и если там было написано «Было раннее утро», он писал «Был поздний вечер» и т.п. Так, что с писательством ничего не вышло.
Он же в судовой стенной печати поместил стих .. Все знают песню «Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не вернувшихся полей, не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей! Так этот «поэт» написал: «Мне кажется порою, что матросы, с кровавых не вернувшихся морей, на в море наше полегли когда-то, а превратились в белых кораблей». Я всегда удивлялся, как у людей хватает наглости выдавать это за свое и ещё лезть с публикациями.
А из «хороших» фамилий был на ледоколе «Ленин» завпрод Хищенко и секретарь комсомольской организации Гришило.
Был еще машинист Петруня. Капитан Соколов, кого-то отчитал, что тот все время зовет машиниста Петруней. – «Вы что, - говорит капитан,-  не можете его назвать по имени или по фамилии. Все Петруня, да Петруня.» И очень был удивлен узнав, что это и есть фамилия машиниста.

 Говорят, что и имя и фамилия влияют на человека и даже в чем-то характеризуют его. Много я встречал в жизни фамилий и имен, и были среди них и необычные и даже удивительные. Все мы слышали об именах времен первых пятилеток. Это и Вилены, и Сталины, и даже Лапанальды (лагерь Папанина на льдине). Особо хочется отметить лирическое имя Даздраперма (Да здравствует Первое Мая). Знаком я был и с толстушкой - блондинкой по имени Кармен. На буксире “Ненец” в Ленинградском портофлоте году в 1965 я работал кочегаром,, матросом  был парень по имени Марксэн, что означало Маркс - Энгельс.  В Певеке начальником экспедиции работал Иосиф Виссарионович Тебилов. Под Полтавой, в деревне Степановке живет хороший человек по имени Спартак Драный. В Чернигове собрались пожениться молодые люди. Он имел фамилию Брехун, она - Заика. Друзья предложили им взять фамилию Брехун - Заика, но они при регистрации взяли себе фамилию Воронцовых. Под Полтавой, в деревне Степановка живёт хороший мужик Спартак Драный
Переделывают на флоте и отчества. Желательно поближе к морской тематике. Так например Петр Платоныч стал Петром Планктонычем, Геворг Нордосович стал Геворгом Норд-Остовичем и Александр Поликрпович стал Александром Полит-Карловичем.
Одному из работников Центрального отсека на день рождения подарили книгу в отлично выполненном вручную переплете. На корешке была красивая надпись «Избранное». Когда именинник открыл верхнюю обложку, он увидел, что внутри «книги» вмонтирована фляжка из нержавейки  для «шила» с винтовой пробкой.
Была на судне библиотека. На неё денег не жалели и можно было, практически, купить любую книгу и предоставив чек, получить деньги обратно. У нас были хорошие книги по искусству и не только на русском языке. Выписывалось на ледокол большое количество газет и журналов.
Читаю, как-то, я  журнал «Наука и жизнь» и говорю, сидевшим в библиотеке, что кузнечика-богомола, после соития, самка пытается съесть и, зачастую, съедает. Одна из дневальных, сидевшая в библиотеке говорит: - «А что бы было, если также было бы у людей».  – «Ничего особенного, - отвечаю, - только мы бы лишились и капитана и помполита».
Когда пришло новое поколение на ледокол «Ленин», то библиотеку стали понемногу растаскивать по личным квартирам. У одного такого «книголюба» дома насчитывалось около ста томов из судовой библиотеки. Это засвидетельствовали моряки, бывавшие у него в квартире.
В то время в советском государстве процветала идея, чтобы каждый советский ребенок имел бы отца, хотя бы в виде выплаты алиментов на воспитание ребенка. Многие «девушки» из числа дневальных и официанток подыскивали себе, вернее своим детям отцов. Желательно с хорошим заработком. Потом обращались в суд, имея в свидетелях свою подругу с того же ледокола, или судна и … дело в шляпе, на 18 лет. Можно в море не ходить, а жить только на алименты.
Судьи были непреклонны и помнили основную установку: у каждого советского ребенка … В одном из судебных разбирательств, доводом в пользу совместного ведения хозяйства, было то, что парень взял у завпрода килограмм шоколадных конфет. «Не мог же он один съесть килограмм конфет, - явно угощал свою подругу, отсюда вывод – алименты в размере 25% в течение 18 лет.
В другом процессе парень договорился со своим приятелем, чтобы тот выступил в суде, что тоже «жил» с этой женщиной. Суд учел его чистосердечное признание и назначил двоим по 25% в течение 18 лет. Даешь советскую демократию и заботу о детях

Воспитанная с детства обязательность иногда играл со мной злые шутки. Я всегда опасался опоздать на вахту, забыть какое-нибудь распоряжение начальника, или не выполнить обещание, данное кому-либо..
Стоял наш ледокол в сухом доке в Чалм-Пушке – местечко перед Североморском на берегу Кольского залива. Я находился в Мурманске, как вдруг объявили штормовое предупреждение и ветер был такой силы, что весь транспорт прекратил работу, включая такси. Моя вахьта на ледоколе начиналась в полночь, то есть в 24 часа, или в 00, как угодно. До вахты оставалось более двух часов и я решил, дабы не опоздать на вахту, двигаться на своих двоих. Я понимал, что если я не приду на вахту вовремя, то мне за это не будет никакого наказания – так сказать форс-мажорные обстоятельства и я ринулся в сторону Североморского КП, где была проверка документов и охраняли это КП военные моряки. А до этого КП было, я так полагаю, более пяти километров. А из Мурманска, чтобы выйти в направлении Североморска, сначала надо преодолеть значительный зигзагообразный участок подъёма, прозванный, как и везде «тёщиным языком». А по нему не разбежишься. Преодолев эту преграду, я побежал вперед, к КП. Ветер дул со страшной силой в спину и бежать было легко. Долго ли, коротко, но я прибежал на КП, а у шлаугбаума никого не было. Я постучал в будку охраны и явился матросам, как сон, как… Меня спросили, что я вероятно добрался на такси. Узнав, что я следую из Мурманска пешком, мне предложили располагаться в дежурке и попить горячего чая. Я сказал, что я опаздываю на вахту и побегу далее в Чалм-Пушку. – Тебя же заметёт, а транспорт не ходит, не валяй дурака и подсаживайся к столу». Я вышел из будки и побежал дальше. Дорога была выметена ветром и была очень скользской. Я передвигался по центру проезжей части и когда падал на пятую точку, то мог спокойно отлежаться – транспорта всё равно нет никакого. До Чалм-Пушки, полагаю было ещё километра три. Я успел на вахту вовремя, к удивлению вахтенного инженера, который, конечно не ожидал моего появления и был немало удивлен.
От дока до Мурманска ходил наш судовой автобус, которым мы и пользовались для поездок в Мурманск. Вероятно, через день, я ехал в автобусе «со товарищи» в Мурманск. На Североморском КП вошел военный матрос проверить документы. Увидев меня, он воскликнул: Смотри-ка, живой!

Перед очередным отпуском мне, в спорткомитете пароходства, как лучшему спортсмену ледокола, выделили путевку в международный спортивный лагерь в Геленджик. Вопрос, как всегда, уперся в характеристики и рекомендации. Капитан Соколов, отказался подписывать мне характеристику потому, что я носил бороду. Что ж, нет, так нет. Меня пригласил к себе в каюту главный механик Александр Калинович Следзюк и долго объяснял, что дело не в бороде, а что я могу там, в спортлагере, сказать что-нибудь не то, со всеми вытекающими последствиями. Он был прав. Я с ним согласился, а выходя из каюты сказал Калинычу: - «А капитан сказал, что подпишет характеристику, если я сбрею бороду».
Я уехал в Сочи и жил в гостинице «Кубань». Дня за два до отъезда, я сбрил бороду. Администратор гостиницы высказала сожаление: - «Молодой человек, что вы с собой сделали. Раньше вы были личность, а теперь выглядите, как простой советский служащий».
Приехав на ледокол, я показался капитану без бороды, показывая, что мне сбрить бороду ничего не стоит, но что я это не буду делать по указке капитана, и … запустил в рост новую бороду.
В спортлагерь вместо меня поехал дезактиватор Миша Атрахимович, который на вопрос, что больше блоха или нейтрон, отвечал, чтобы мы его за неуча не принимали, и что блоха конечно больше. – «Скажи, Миша, - не унимались мы, - а шесть нейтронов могут уместиться на блохе?» - «Шесть? - задумался Миша, - Это мне ещё подчитать литературу надо».
  В Геленджике он всем рассказывал, что работает на ледоколе «Ленин» атомным кочегаром и, время от времени, бронзовой лопаточкой подбрасывает ядерное топливо в реактор, так как ядерному реактору в сутки необходимо всего одна спичечная коробочка урана.
Когда его с женой  как-то Олег Никаноров встретил  в Сочи и окинул взглядом жену, то Миша сразу сказал: - «А зато она играет на пианине».
Работал на ледоколе «Ленин» электриком Александр Гирба. И приключилось с ним событие, можно сказать, просто беда.
Приходит он во время рейса к судовому доктору и жалуется на головную боль и плохое самочувствие.Доктор Николай Степанович Лисицын говорит Саше, что тот, наверное, мало гуляет на открытых палубах, а торчит где-нибудь в рабочих помещениях и в каюте. Задумался Саша Гирба  и прямо из медпункта решил идти гулять на открытые палубы. Засунул руки в карманы и важно пошествовал. На первом же комингсе споткнулся и, не успев вытащить руки из карманов, вмазался лицом в железную палубу. Смешного тут мало. Но через минуту он открывает дверь в медблок,  и держа две пригоршни зубов и крови, шепелявит доктору: - «Вот, погулял!»
Кормили его через трубочку. Одели на нижнюю часть лица респиратор. Моряки умеют жалеть человека, но сказать едкого слова не упустят. Конечно, респиратор стали дружно называть намордником и в разговоре начали шепелявить, якобы ненароком.
Швартуется ледокол в море с пароходом «Кооперация». На этом пароходе Юхан Смуул ходил в Антарктику и даже написал об этом «Ледовую книгу». Швартовка в море с другим пароходом – большое событие - и народ высыпает на палубы, кто ищет знакомых на другом судне, кто просто «пялит зенки». А на «Ленине» каюты частично располагались в корпусе судна, а частично выше по палубам. Народ стоит на верхней палубе и жадно ждет швартовки, потому, что все знали, что на «Кооперации» есть не только буфетчицы (они есть на каждом пароходе), но и есть настоящий буфет с прохладительными напитками. Кто–то глянул вниз по борту и увидел, что Саша Гирба высунул лицо своё в респираторе в бортовой каютный иллюминатор, а ледокол при швартовке может встать близко к другому борту и, даже, «облокотиться» на него. (Против этого применяют кранцы). Весельчак кричит вниз, привлекая внимание всех: - «Сто Саса, высунулся, зубов много осталось?» Пустяковое развлечение, но многие ещё долго вспоминали об этом.
В любом здоровом коллективе любят разыгрывать друг друга.
Был у нас Женя Бедринов – открытая душа и донельзя доверчивый человек. Работал он инженером оператором. Сидит он за пультом в ЦПУ, ничего не подозревает. Заходит кто-то из свободных от вахты и сообщает новость, что вот только что, поймали медвежонка. Все молчат, а Женя спрашивает: - «А где медвежонок?» - «В каюте у Кузяпыча». Женя завертелся на кресле, усугубляя признанное в народе название  работника сидячей профессии, как «очковтиратель», и просит подменить его ненадолго. Моряки народ добрый: - «Иди, только не надолго». Приходит он в каюту к Володе Кузнецову, тот ни сном, ни духом, ничего об этом не слышал. Женя спрашивает: - «А где медвежонок? – «Под койку забрался, дрыхнет, - отвечает Кузяпыч. Что Женя встал на коленки и стал заглядывать под койку – писать не надо.
Народ в море развлекается, кто как может.
А надо отметить, что наша славная служба Радиационной Безопасности, в основном жила в кормовых каютах второго мостика левого борта. Это было уединенное место, и мы были рады этому. К нам вел крутой трап, и любимой шуткой у нас было – положить лыжу под поручни на самом верху трапа. Редко, кто избегал наказания за невнимательность – а мы быстро выработали  условный рефлекс и на эту шутку не попадались. Второй шуткой, для тех, кто уже знал первую, была шутка, опять же с лыжей. Лыжа ставилась вертикально, с определенным направлением, и упиралась в подволок нашего коридора. Проходивший, видел, что лыжа ему не угрожает. Но при ходьбе он немного прогибал палубу, и лыжа успешно его догоняла.
Жили мы дружною семьёю, как могут жить только молодые «балбесы» и устраивали разные посиделки, техучебы, чтение стихов (на память) и т.п. Кстати, каждый, кто приезжал из отпуска, отчитывался, что он прочитал из книг (особенно волновал Самиздат), привез ли чего путного почитать и какие стихи выучил? Отличались этим москвич Олег Никаноров и ленинградцы Анатолий Нецецкий и Александр Штром. Все они были из старых интеллигентных семей и не чета нам, выходцам из пролетарских. Я многим им обязан и благодарен за это. Привозились журналы, вплоть до «Америки» и «Англии». «Америка» была покрасочней и её легче было достать. «Англия» была посодержательней, и другого формата и для проноса попроще. «Хорошие» советские журналы были тоже нарасхват и читали их в очередь, а иногда и вслух, компанией.
Как доставляют почту морякам в Арктику.

В то славное время  была полярная авиация, состоявшая из самолетов ИЛ-14. Они вели ледовую разведку, составляли ледовые карты, которые умудрялись, хоть и не каждый раз, пролетая на высоте  пятидесяти метров над ледоколом, попасть сложенным свертком ледовой карты, попасть на открытый ходовой мостик ледокола. Они же доставляли нам и почту. Наши родственники писали письма на адрес «Диксон, Штаб морских операций, ледокол «Ленин» и, далее, конкретный адресат. Летуны складывали всё это в бумажный почтовый мешок, и, пролетая еще ниже над ледовыми полями, сбрасывали почтовый мешок рядом с ледоколом. Матросы спускали трап и шли подбирать почту. Как правило, мешок рвался и все письма разметало ветром по Арктике. Спускались на лед свободные от вахт и работ, принять участие в сборе почты. Иногда покров снега доходил до метра, и собирать письма было затруднительно.  Это занимало много времени и какое-то развлечение. Иногда мешок, разорвавшись, попадал в майну (свободное пространство воды) за кормой ледокола. Матросы багром пытались выловить хоть что-нибудь. Письма, как кости домино, скатывались в воду и тонули. Обычно слышались реплики: - «Смотри, смотри, твое письмо поплыло». – «А вон, твое». Тоже развлечение, хотя и печальное.
Мы неоднократно предлагали штабу морских операций полиэтиленовые прочные мешки, который мы могли изготавливать сами в любых количествах и любого размера. Ответ был типичный, советский, через который не перепрыгнешь. «Не положено». И тонули наши письма, и бегали мы за ними по всей Арктике – что делать? – не положено!
В наши времена – всё проще. Какое – нибудь судно, выходя из Мурманска, захватывает нашу почту и везет нам. «Регулярность» может достигать и месяца и двух. А бывает, что судно заворачивает в другой пункт назначения и почту передают с парохода на пароход. Можно давать радиограммы, и даже через космос. Цены в этом случае тоже космические.
В 1975 году я перевел статью из морского журнала о новом японском танкере. Там в каждой каюте стоял радиотелефон (стоимость разговоров оплачивала компания), кровати были двуспальные – в рейс можно брать жену. В машинном отделении были эскалаторы. Натяжение швартовных тросов регулировал компьютер. Каждое утро моряки получали газеты ведущих агентств мира. Всегда страшно, когда забота о человеке стоит на первом месте. Раньше мы даже знали имя этого человека. Теперь их количество многократно возросло.

Однажды приглашают меня посмотреть самопальную газету, вывешенную здесь же, на втором мостике. Постарались мужики с умением. Газета называлась «РБ рассказывает & показывает». По всему периметру шло оформление из вырезанных из разных журналов, фотографий голливудских кинозвезд и западных автомобилей. Размером газета была метра два с половиной в длину и не менее метра в ширину. Внутри были различные фотографии наших любителей, и не только. Была фотография тени ледокола на льду. Подпись была: «Наводим тень на п…нь». Вырезанное фото из какого-то журнала о животном мире, где обезьяна пила из большой бутылки, держа её тремя лапами, имела название «Мурманчанин». Всех фотографий не упомнить, но были три фото, объединенные рамкой. У нас в службе, как-то привилось шутливое обращение друг к другу - «Ну что, сволочь, пойдем на обед?» И слово «сволочь» потеряло свой первоначальный смысл и все воспринимали это как шутку. На одной из фотографий, сделанных в Диксоне, был сфотографирован памятник Тессему, не дошедшему до Диксона метров 400 в те далекие годы. Но памятнике сидел простой советский воробей. Подпись была: «Сидишь, сволочь?» Вторая фотография была того же памятника, около которого стоял один из  моряков нашей службы. Подпись была: «Стоишь, … ?» И самое «интересное» было на третьей фотографии, где был сфотографирован на швартовке капитан Борис Макарыч Соколов с рупором в руках. Подпись была: «Кричишь … ?». И все бы ничего, но стали приглашать «избранных» посмотреть газету. Большинство было в восторге. Но, как я уже упоминал, в Советском Союзе, каждый шестой, седьмой, был стукачом. И через полчаса появился помполит, снял с переборки газету и отнес её  капитану. Ещё через полчаса объявляют: «Нецецкому, Штрому и Смирнову пройти в каюту  капитана». Делать нечего. Отлично помню, как бредем мы втроем по открытой части вертолетной палубы, понурив головы. Вдруг Анатолий Нецецкий говорит: «Да вы что? Посмотрите на свои рожи. Что, жизнь кончается? А ну поднять головы! И, вообще, у капитана буду говорить я!»  - «Это почему же? – спросил Саня Штром. – «Потому что я из вас самый умный, - ответил Анатолий, - а ты, Штром, там вообще помалкивай!». Штром возмутился и сказал, что мы ему  даже и не сослуживцы, а просто соплаватели, и что он будет у капитана говорить все, что захочет. В таком «единении» мы поднялись в каюту капитана. На обеденном столе на шесть персон, свисая краями с обеих сторон, лежала наша фотогазета. Здесь же находился главный механик Александр Калинович Следзюк. Мы молча выстроились около нашего произведения искусства. Капитан долго молчал, а потом посыпались вопросы, как это мы докатились до такого, чтобы намекать на какую-то тень на плетень, сравнивать тружеников мурманчан с какой-то обезьяной и т.д. Но мы понимали, что его больше всего волновала фотография с его изображением. Отвечать начал Анатолий Нецецкий, пояснив, что это просто блажь моряков в плавании, от нечего делать, что в этом нельзя искать никакого злого умысла и все в таком роде. «Нет», - сказал Штром, почему-то обращаясь к Александру Калиновичу, как «Карп Калиныч», - «Это не просто дурь и блажь, а в этом есть свой смысл и разумная вещь». Капитан дошёл до точки кипения и, наконец, перешел к главной теме: - «А это что такое? Я, понимаете ли, был третий день без сна на швартовке, а вы меня так обзываете?» Снова выступил Нецецкий: - «Если вы считаете, что все это сделано со злым умыслом, то с нами нечего разговаривать, а надо гнать нас в три шеи, и весь разговор». Вмешался Калиныч, сказав, что вопрос так не стоит, и что они понимают, что это блажь молодых жеребцов и что все мы получим по выговору. «Нет, - сказал Штром, - это не просто блажь» … и  далее все в том же духе. «Беседа» длилась очень долго. Мы приносили свои извинения, говорили, что газета была издана «для внутреннего пользования» и всё в таком же роде. Наконец нас отпустили, но мы поняли, что капитан Соколов никогда нас не простит и сумеет подыскать момент, чтобы отомстить. Единственное, о чем жалел я, - что не участвовал в создании этой  газеты.
Самыми  трудными работами в Центральном отсеке считалась перегрузка ядерных реакторов. И это действительно было так. Следовало полностью переодеваться в спецодежду и работать тяжело не только физически, но и при повышенных уровнях радиации. Дозы, полученные за первые пять лет эксплуатации атомной силовой установки ледокола «Ленин», были опубликованы в журнале «Атомная энергия», 1964 год (вероятно август). Я собрал все данные, и мы их честно представили в журнал. В то время разрешенная годовая доза была равна 15 биологических эквивалентов рентгена (БЭР). Из этого расчета строилась атомная установка и рассчитывалась биологическая защита ледокола. В наших данных, представленных в журнал, указывались случаи получения годовых доз и двадцати и тридцати БЭР. Так что участвовать в перегрузке было почетно, но нежелательно. Обычно, на время перегрузки, устанавливалось расширенное штатное расписание, а некоторые работники, даже отзывались из отпуска.
Работал у нас некто Степанов Юрий Кузьмич. Сначала – инженером - оператором, потом старшим инженером, далее помощником старшего вахтенного механика. Про него рассказывали, что когда он руководил вахтой, и выходил какой-нибудь параметр за неопасные пределы, он приказывал ничего не трогать и оставить всё для следующей вахты.
Перед очередной перегрузкой реакторов, посылают Кузьмичу телеграмму с отзывом. Ответ был классический: «Юрий Кузьмич в поездке по Советскому Союзу. Брат Юрия Кузьмича».
Была у него ещё одна странность. Если надо было идти в отпуск, а ледокол стоял в Мурманске, то, оформив отпуск, он никуда не уезжал, а вызывал на ледокол свою жену и жили они в каюте, регулярно посещая кают-компанию по графику питания. Тогда это не возбранялось.
С отзывами были разные курьезы. Уже на ледоколе «Арктика», послали отзыв Игорю Слизскому. Тот на перегрузку не явился. Когда он приехал по окончании отпуска, его спросили, почему он не явился? Ответ был уникальным: «Получил я отзыв и думаю – ну что туда ехать – там работать надо, а здесь лето, солнышко. Вот и решил не ехать». Ангельская простота.
Но, в основном, все вкалывали на совесть, и от работ не отлынивали.
Кормили на ледоколе «Ленин» «как на убой». Повара были отменные и блюда готовились фирменные. Не возбранялось съесть и две и три порции – по желанию. Буфет кают- компании никогда не закрывался и любой желающий в любое время мог воспользоваться его запасами. Когда мы возвращались с тренировки, во время стоянки в Мурманске, то брали из холодного трюма ведро мяса, ведро компота и усердствовали. В буфете всегда был болгарский клубничный конфитюр, но его никто не ел – так он всем надоел. Холодильник был полон консервами с печенью трески – она также не пользовалась спросом. Вспоминаю сейчас, и сам себе не верю – до того различно было «прежде и теперь». Сейчас питание зависит от какой-то вздорной бабы, кормящей в Арктике мужиков после вахты, французскими просроченными печеньями, или пиццей трехмесячной давности. Разумеется, и сейчас в обед дают мясное блюдо и неплохое первое. А тогда, когда ночью нужна была пища из продовольственных кладовых, то шли к завпроду Сане Голубенко, и он просто давал ключи от кладовых, и не было случая хищения продуктов, без записи на свою карточку.
Выпускалась на ледоколе и радиогазета. Нам выделили магнитофон, и мы творили, как могли. Николай Кукочкин обыгрывал все судовые новости в стихотворной форме, а я вел передачу «Поговорим о джазе» Понятно, что в то время у советских людей понятие о джазе не уходило дальше Горьковской «Музыки для толстых». Помню, что первую передачу я начал со слов, что джаз бывает тот, не тот, не совсем тот, и совсем не тот. Дав послушать Элвиса Пресли, я сказал, что это к джазу никакого отношения не имеет. И предложил послушать настоящее джазовое исполнение мелодии французского композитора Косма, в исполнении Эрла Гарнера «The falling leaves» - «Опавшие листья». Известно, что Эрл Гарнер не знал нот, не умел пользоваться педалями рояли и ни одного произведения не исполнил дважды одинаково. Он просто играл лучше всех. Эрл рычал над роялем минут восемь. Удивительнейшее исполнение! После этой передачи народ повалил с вопросами, что же такое джаз. Пришел даже Александр Калинович – главный механик. Я отшучивался известными словами Луиса Армстронга, о том, что если бы у вас было время и у меня было бы время и желание объяснять, то всё равно… Но сказал, что главное – это свободная импровизация и ещё много чего другого. Во второй передаче я ошарашил слушателей тем, что блюз – это не обязательно медленное исполнение, и что блюз бывает быстрым и даже стремительным. Все дело в блюзовой гармонии.
Капитану Соколову это всё не понравилось и радиогазета скоро «сдохла». Мешало коммунистическому воспитанию. Но зерно было посеяно,  и народ потянулся за эстрадными и джазовыми записями. Откуда мы их брали? Джаз привозил, в основном, Александр Штром из Питера. Хорошую эстраду везли из Москвы, имея связи на радиостудиях. В те годы Штром умудрился купить «Грюндик» за доллары, которые доставал на «черном» рынке. Мы довольствовались «Днепрами». Почти в каждой каюте играл магнитофон. Я до сих пор помню в исполнении трубача (вроде бы G.G.Johnson) мелодию «No Moon at all».
Инструкцию к «Грюндику» досталось переводить мне. В то время, у нас в службе КИПиА работал Серёжа (Сергей Павлович) Холмский. Он мог починить всё: от ходиков или ручных часов, до сложнейших электронных приборов. В переводе инструкции, в том месте, где указывалось, что в случае необходимости ремонта следует обращаться только в специализированные мастерские, я добавил « и ни в коем случае не давать в руки Сергея Холмского». Штром, при чтении перевода был очень доволен и показывал Холмскому, что его и в фирме «Грюндик» знают и ценят соответственно.
На ЦДП часто собирался народ из нашей службы, просто поговорить, обсудить последние новости и даже те, кто был свободен от вахты. В кормовой части этого помещения, с правого борта располагалась электрическая грелка. Она была достаточной мощная. Но можно было поставить над ней раздвижную банкетку, втиснуться в уголок между навесными приборами и балдеть там от удовольствия.  Один раз на ней заснул Александр Саввович Штром, и, хотя он был не на вахте – всех это очень повеселило. Принесли фотоаппарат, сфотографировали, а Штрому хоть бы что, спит, собака, запрокинув голову. Тогда положили карандаш на верхнюю губу и снова сфотографировали – эффект тот же – спит, видать совесть чиста у человека, вот и дрыхнет «без задних ног».
С этой грелкой был ещё один казус. Один техник, заявил другому технику - коммунисту, что он может сделать такое, чего другой техник – коммунист, сделать не сможет. – «Этого не может быть», - гордо заявил коммунист. Первый их них и предлагает на спор, кто дольше просидит непосредственно на грелке. Договорились. Садится первый на грелку и высиживает на ней 53 секунды. Садится второй, который коммунист, и у него через 10 секунд начинают слезиться глаза, а через 15 секунд он с ожогом седалища соскакивает с грелки. Первый техник заявляет, что он всегда говорил, что коммунисты слабаки, а кроме того и глупы и вытащил из брюк четверо вафельных полотенец, заранее подложенных им под зад.

Как принято на флоте, каждую пятницу проводят учебные тревоги. Вещь необходимая. Видов тревог несколько – это пожарная, водяная, шлюпочная, радиационная опасность и человек за бортом. У каждого члена экипажа есть свои обязанности по каждой из тревог. Лично у меня не было обязанности только по тревоге «человек за бортом». В начале обязанности были расписаны без учета специальности члена экипажа, его способностей и т. п. К примеру, у меня была обязанность по водотечности – «заводит подкильный конец кормовой с правого борта». На мой резонный вопрос должен ли я с концом (тросом) в зубах нырять под киль ледокола (осадка ледокола достигала 9 метров) и заводить конец, выныривая с другого борта, боцман посмотрел на меня и сказал, что с таким экипажем можно утонуть на старости лет. Со временем обязанности переписали.
Капитан Соколов очень любил играть тревоги. Как-то сыграли шлюпочную тревогу. Обязанности здесь бывают разные – от приноса одеял в шлюпки до захвата с собой секретных документов. Спустили шлюпки на воду. В шлюпку садятся спускаясь по штормтрапу с верхней палубы, когда шлюпка уже на воде. А штормтрап – это такая веревочная лестница с деревянными, да простят меня моряки, ступеньками. Это сейчас можно сесть в шлюпку на палубе, а потом отстрелить шлюпку по слипу на воду. Тогда этого не было.
  В одной из шлюпок оказался Саня Штром, который выскочил на тревогу в одной рубашке, в надежде на скорый отбой. Шлюпки отвалили от борта, и стали ходить вокруг ледокола. Капитан Соколов, увидев такой непорядок, дал ход ледоколу и стал уходить от шлюпок. В итоге ледокол ушел за горизонт, а эти бедолаги в шлюпках стали пытаться догнать ледокол – но силы были неравны. А в открытом море на шлюпке ощущение не из приятных – среди нас мало Конюховых, да и опыта плавания в шлюпке по морям - по волнам, недостаточно. Экзекуция продолжалась около двух часов. Особенно «радовался» происходящему Александр Штром. И, конечно, капитан.
Много лет спустя, капитан Соколов развелся со своей супругой и женился на судовой женщине Тамаре Тоом. Став женой капитана, Тамара стала вести себя подобающим образом. Как-то моряки взяли её в автомобиль, подвезти от базы атомного флота до Мурманска. Она в разговоре и говорит, что очень беспокоится о ледоколе «Ленин»: - «Спустилась я вниз, а на дейдвуде заусенцы, я и говорю капитану: - «Ты, Боря, береги ледокол, береги». Это к слову о том, что в России любая кухарка может
  Кстати, и в настоящее время на флоте, как военном, так и гражданском, используется старославянский язык. Отдельными словами и символами. К примеру, на атомных ледоколах у шлюпок висят инструкции, где сказано, что сначала нужно завинтить сливную пробку, а потом отдать «глаголь – гак». Что такое гак – это мы еще знаем, а вот с «глаголем» – посложнее. Глаголь – это старославянское название современной буквы «г». Выходит, что надо отдать (освободить) крюк в виде буквы «Г».
Много лет спустя, работал я в одной организации, которой руководил бывший военмор – старпом с подлодки, Юрий Сергеевич Ощуйко. Фамилия не самая простая. Когда его переспрашивали по поводу фамилии, он отвечал: - «Говорю по буквам: - «он, ша, ухо, Иван краткий, како, он» Это старославянское название букв его фамилии.
Боцманом в первом экипаже ледокола «Ленин» был Александр Иванович Мишин. Это был старый морской волк, всю жизнь проработавший в Арктике. Он много ходил на угольных ледоколах и знал много историй из жизни старого ледокольного флота. Имел он зверское выражение лица и добрейшую душу. Известно, что на флоте моряки боцмана называют «драконом». Когда я показываю кому-нибудь фотографию палубной команды первого экипажа и спрашиваю «где дракон?» - все безошибочно указывают на Александра Ивановича.
В те давние времена на угольных ледоколах, идя в Арктику, брали с собой живность в виде коров и свиней. Ледоколы имели «простые» названия, как «Сталин» и «Каганович». Когда гнали на ледоколы стадо свиней, то на боку у каждой свиньи, во всю длину, была надпись того ледокола, которому она принадлежала. И нередко на причале можно было слышать перебранку матросов ледоколов: - «Отдай моего Кагановича и забери своего Сталина». Коровам брали сено и были матросы, которые доили коров и ухаживали за ними. А лучшего звукового сигнала в тумане, чем визг свиньи, до сих пор не придумали. В старое время сидел матрос на баке (носу судна) и накручивал свинье хвост. А та визжала. Так и обеспечивали безопасность мореплавания.
В то время моряки уходили в Арктику и никогда не знали, когда им удастся вернуться в Мурманск. Часто ледоколы затирало льдами, и надо было ждать, когда наступит следующее лето и можно будет выбраться из ледового плена.  А есть хочется всегда, вот тогда и пригождалась скотина, в самом ласковом значении этого слова. Когда русский историк Ключевский изрек одно из двух своих бессмертных высказываний, что человек – величайшая скотина в мире, то он, конечно, имел в виду другое значение слова «скотина». (Второе бессмертное изречение великого историка – «Русский ум всего ярче высказывается в глупости»).                               
Боцман работал на ледоколе вместе со своей женой Валентиной Ивановной. Она была пекарем. Пекарь на судах только выпекает хлеб и хлебобулочные изделия, а повара кашеварят на камбузе. Александр Иванович и Валентина Ивановна жили в Мурманске на проспекте Челюскинцев. Детей у них не было. Иногда подгулявшие моряки, опоздавшие на последний автобус в Росту, шли к боцману, и смело звонили в дверь его квартиры. Боцман, немного побурчав, говорил обычно: - « Иди, ложись на шкуру, там уже есть двое ваших, непутевых». У него в одной из комнат на полу  лежала огромная шкура белого медведя, которой моряки и пользовались. Утром Валентина Ивановна готовила суп и, даже, наливала по рюмке на опохмелку.
У подшкипера на ледоколе было прозвище Коля-море. Во время войны участвовал в знаменитом переходе в Таллин. В судно попала бомба, и он спасся, выплыв на каком-то бревне. Был подшкипер небольшого роста, коренаст и был женат на женщине, которая была на голову выше его. Прозвище у неё было «Рая-океан». Жили они дружно, но ходили порознь: впереди Коля – море, сзади поодаль – Рая – океан.
Потом был боцманом Николай Лихтинов. Я встречал его в 2006 году. Ходил он на танкере под норвежским флагом. Убавлял себе возраст, чтобы не выгнали по старости.
Знаменит был он тем, что в давние годы, работая на ледоколе «Ленин», собрался он в отпуск. Начальство пообещало, что отпустит, так как у Николая жена собралась рожать. А ледокол собирался в рейс. Спит Николай у себя в каюте и чувствует, что ледокол вроде бы идет. Очнулся – точно, ледокол идет по Кольскому заливу с выходом в Арктику. Не понравилось это Николаю. Осерчал Николай. Завернул свой профсоюзный билет и морское удостоверение в полиэтилен, засунул это все в плавки, разделся и прыгнул за борт. Вода в Кольском заливе в самое жаркое лето выше 7 – 8 градусов не бывает. А до берега километр, если не больше. Как утверждают медики, в такой воде человек не может выдержать более 10 -15 минут. (Кстати, в американской тюрьме Алькатрас, в душ никогда не давали холодную воду, а всегда подогретую, и не из желания побаловать заключенных, а чтобы не могли получить закалку. Там, в случае побега, надо было переплыть значительное расстояние в заливе до Лос-Анджелеса). Но Николай, благодаря закалке и злости на начальство гребет и гребет к берегу. А там уже пограничники в бинокль смотрят и готовы схватить нарушителя – у нас же граница на замке! Подплыл Николай к берегу – его приглашают на погранзаставу. Он начальнику документы показывает и свою историю рассказывает. Начальник звонит в отдел кадров и справляется, есть ли такой работник в Мурманском морском пароходстве? «Есть, - отвечают,- он только что в рейс ушел, в Арктику». – «Уже пришел», - говорит начальник погранзаставы. Налил он Николаю стакан водки, одежонку дал кое-какую, солдатскую, в тулуп одел, посадил на армейский «Козлик» и в город Мурманск привез, прямо к дому. На следующий день пришел Николай в отдел кадров и отпуск себе оформил, как и обещало начальство. С тех пор его, без его согласия, не пытались в рейс отправить.
А еще он занесен в книгу Гиннеса по количеству раз поднятия гири 24 кг. Самое большое в мире. Я не знаю это число, не то 600, не то 800. С виду он сухощав и никакого атлетизма в фигуре, а на помосте нет ему равных. Съездит в Финляндию, страну, известную своими силачами, установит там внеочередной рекорд и обратно в Мурманск, в рейс. Так и живет – то в рейс, то на соревнования. Хороший мужик. Помню, в Арктике, он всегда на палубе ходил в одной курточке. И все пытался сам всю палубную работу сделать, начиная с чистки снега. Матросы только радовались такому боцману – тихий, скромный и не прижимает. Как говорили в советское время «Я бы с таким в разведку пошел». Вопрос только в том, взял ли бы он меня с собой в разведку?

В то время был караван вспомогательных судов на базе атомного флота. Был лихтер ПССН-328 для слива радиоактивных вод. Лихтер был финской постройки, и там была отличная сауна. Было судно для перезарядки ядерных реакторов – «Лепсе». Там начальником службы Радиационной безопасности был мой старший брат (старше меня на 1 год и 8 месяцев) Владимир Ильич. Он приехал из Обнинска в 1963 году на ледокол «Ленин» старшим техником. Я в то время был уже старшим инженером, и мы с ним договорились, что самые ответственные и «грязные» работы я буду поручать ему. Через пару месяцев, увидев его организаторские способности и умение работать, начальство предложило ему возглавить нашу службу. Он отказался, сказав, что не может идти по головам сослуживцев. Тогда его назначили начальником службы РБ на т/х «Лепсе», где он проработал 25 лет ни разу не взяв ни одного больничного листа. Как-то в разговоре, старший механик атомной установки Шубин Александр сказал: - « На атомном флоте только один человек умеет толково организовать работы по перегрузке отработавшего ядерного топлива». Я выпятил грудь, и он глядя на меня продолжал: - «И это не ты, а твой брат Владимир Ильич».
Потом уже появилась «Лотта», заменившая «Лепсе». Была знаменита тем, что после многих лет работы была снова затащена на стапель и переоборудована. Прежнее название было «Павлин Виноградов». А «Лепсе» был знаменит ещё тем, что стоя на якоре в Кольском заливе, когда машина ещё не была отключена, но штурманы уже покинули ходовую рубку, кто-то перевел машинный телеграф на «Средний вперед» и «Лепсе» протаранил проходившее мимо судно, которое видело знак «стою на якоре» и потому никак не могло ожидать движение судна.
Руководил всем этим караваном Михаил Иванович Чухманенко. Могучий старик. Знаменит был тем, что в советское время подал в суд на пароходство и выиграл процесс. Утверждал, что под зданием горисполкома есть еще три этажа вниз. Я там не был, и утверждать не берусь. Питался Михаил Иванович на «Лепсе» и горе было тому повару, который бы не оставил ужин для Михаила Ивановича, если он приходил попозже. Как-то в разговоре с работниками службы РБ, Михаил Иванович заметил, что ему говорили, что насос отмыли от радиоактивных загрязнений на два порядка, а оказалось, что всего только в 100 раз.
Еще он был знаменит тем, что, взяв путевку в Болгарию, поехал туда в ботинках, которые выдавались в качестве спецобуви. Это были легкие летние ботинки с дырочками и все знали, что это спецобувь. Вероятно, в целях экономии Михаил Иванович и использовал эти ботинки. После этого, когда кто-нибудь видел, что кто-то носит в повседневности такие ботинки, обычно говорили: - «О, я смотрю, ты собрался в Болгарию».
В альманахе, где предлагалось составить список названий для новых пароходов, было следующее. Баржа для слива радиоактивных вод «Михайло Чухманенко», газовоз (в России выражение «врезать газ» означает хорошенько выпить) «Борис Соколов» (в честь капитана Соколова, большого любителя «врезать газ») и в честь Михаила Гурьяна, хорошего человека, на создающего много шума на ровном месте, - виброход «Михаил Гурьян».
Из событий тех лет ещё вспоминается наше участие на Мурманском телевидении в известной игре КВН – клуб веселых и находчивых. Играли мы против команды Мурманской областной больницы. В то время никаких покупных режиссеров не было, и все мы делали сами. В команде ледокола было всего три человека – Олег Никаноров, Анатолий Адрианов и ваш покорный слуга. Были ещё болельщики – человек восемь – десять. От областной больницы такой же состав, да и студия телевизионная больше бы и не вместила. Кроме домашнего задания, которое мы исполнили в стихах, были еще вопросы одной команды другой. Помню, что один из вопросов, который мы спросили был: «Какое государство носит название распространенного заболевания, хотя и с другим ударением в слове?» Ответ был простой – государство Катар. Вторым вопросом было «Что такое «Дохомота?» Правильный ответ: Это «атомоход», прочитанный наоборот. После этого КВНа нас еще долго звали «парни с дохомоты». Одним из заданий было поочерёдное представление пантомимы. Сначала одна команда, а затем другая изображали пантомиму под чтение одного и того же текста. Когда пригласили нас, мы исполняли вдвоем с Анатолием Адриановым. У нас хорошая разница в росте и это уже играло нам на руку. Текст был приблизительно таков: Третьи сутки два моряка с утонувшего судна брели по пустынному африканскому берегу. Изобразить идущих не трудно, но тут я вспомнил, что в кармане жилетки у меня есть остаток сигары,  (Карибский кризис - сигары кубинские по ничтожным ценам, хочешь – Генри Упман, а хочешь – Ромео и Джульетта. Грешен, баловался, но сигарный дым  не тянут в себя.)  Достал я остаток сигары, а на нем даже бандероль осталась (кольцо на сигаре). Засунул в рот и стал совсем похож на изможденного моряка, докуривающего последнюю сигару. Далее по тексту было, что  у нас осталась только банка консервов, которую открыть нам помогла смекалка. Мы изобразили большой камень, который бросили на банку, вытерли с лица брызги  от консервов и, в это время, подошел лев и сказал: - «Опять эти бычки!»
Выиграли мы все конкурсы, но главное не в этом. Главное – это банкет с работницами областной больницы по окончании телевизионной передачи.
Долго ли, коротко, а я продолжал работать на ледоколе. Год подошел уже 1964-й, а случай с деятелями из цк влксм был в 1961 году. Капитан Соколов так и не смог меня выгнать с ледокола, хотя очень желал. Кому-то он проговорился по пьяному делу, что у него сейчас одна мечта – выгнать Смирнова с ледокола. Дело ещё в том, что капитан понимал, что на мою защиту встанет главный механик Александр Калинович Следзюк. А кто такой капитан Соколов супротив Следзюка?. Капитанов хоть пруд пруди – пришлют из кадров хоть десяток, через два часа он уже может быть капитаном, хотя у них своих забот хватает, а главного механика атомного ледокола надо готовить более десяти лет –  и их, главных механиков, - один, максимум два на все пароходство.
А выгонять Соколов умел. После одной из навигаций судовой комитет обнаружил у завпрода недостачу 71 бутылки коньяка и 1200 бутылок пива. Все это уничтожил капитан со товарищи. Как только в Арктике наш ледокол пришвартовывался к другому судну, так по переходному мостику наш капитан шел в гости ко второму капитану, а за ним матросы несли ящик пива и еще кое-что из выпивки и закуски. За навигацию и набежала эта недостача. Когда составили акт и отправили в пароходство, то из горкома (обкома) партии пришел какой-то инспектор (а у Капитана Соколова там была большая «волосатая лапа»), собрал весь судовой комитет и простенько заявил, что всех их выкинут, но трогать красу и гордость советского атомного флота – капитана Соколова,  им никто не позволит. Постепенно, по одному, их всех выкинули. Помню, что одного мастера КИПиА, Кравченко, уволили за то, что он хранил инструмент (а все мастера имеют свой инструмент и берегут его) в каюте. Капитан приписал ему кражу судового имущества и уволил.
Была в моде у капитана Б.Соколова и такая «шутка». Он звонил в ПЭЖ и предлагал старшему вахтенному механику пройти к нему, к5 капитану в каюту. Механик вызывал подмену и шел в кА.юту капитана. Там Борис Макарович предлагал старшему вахтенному выпить. Тот отказывался, говоря, что он на вахте и вообще… Уговорами и угрозами капитан заставлял его выпить. А на утро появлялся приказ по судну, у котором выносился выговор старшему вахтенному механику за …. пьянку во время несения вахты!
Иногда капитан Соколов запивал и не появлялся на мостике по неделе.
Капитан Соколов очень гордился тем, что когда к нему в каюту приходил или матрос, или машинист, то он предлагал ему сесть. – «Вы только поймите, - говорил он,- заходит матрос или машинист, а я, капитан, предлагаю ему сесть».
В то же время к нему можно было обратиться с просьбой, поспособствовать достать номер в гостинице, и он не отказывал, способствовал. Многим он помог с установкой телефона – в то время признак роскоши и принадлежности к высшей категории граждан.
Была у капитана Соколова такая привычка, через каждые пять – десять слов, он говорил «понимаете ли», но звучало это, как «пымаете ли». Все штурманы тут же стали говорить к месту и не к месту «пымаете ли». Но казус произошел на одном из собраний, где «разбирали» одного матроса, который попал в медвытрезвитель. На требование капитана объяснить, как матрос дошел до такой жизни, матрос встал и начал объяснять. – «Вышел я в город и тут, пымаете ли, встретил кореша. Мы с ним, пымаете ли, выпили, потом, пымаете ли, нам показалось мало…». Собрание сначала просто улыбалось, но под конец не сдержалось и откровенно захохотало. Ни капитан, ни матрос, не могут взять в толк, почему и чему так радуется экипаж. Но собрание было сорвано ко всеобщему удовлетворению.
Была на судне судовая машина «Волга», про которую капитан на собраниях говорил, что если кому-либо понадобится поехать, к примеру, в аэропорт, или встретить кого в аэропорту, то вот, пожалуйста, есть судовая машина. На практике это выглядело так. Он одного из машинистов взял себе в личные шоферы и барином восседал на переднем сиденье (он не знал, что почетным местом в автомобиле является место сзади, справа). Мне лично, не известен случай, чтобы судовую машину дали кому-нибудь. Все знали, что это машина капитана, и никто и не пытался выпросить её на какое-нибудь время. Через много лет, когда я уже не работал на «Ленине» узнал, что в одной из навигаций, благодарные члены экипажа, сняли с капитанской «Волги» все четыре колеса и утопили их в мутных водах Арктики.

Командировка в институт атомной энергии.
Не помню точно, в каком году это было, но направили меня в Москву, в институт атомной энергии. Проблема заключалась в том, что в то время, с помощью кассет с фотопленкой, или индивидуальных дозиметров – «карандашей», Д-2 (на дозу в два рентгена), Д-500 (на дозу в пятьсот рентген), можно было измерить только дозу гамма – излучения. Дозу бета – излучения, или нейтронного (а нейтроны бывают разных энергий и с разными биологическими эффектами – медленные, быстрые и промежуточные) измеряли путем математического вычисления времени пребывания в месте воздействия, и показаний стационарных приборов, измерявших мощность дозы в данном месте. Всё это было очень приблизительно, и ненадежно. Желательно было сделать такой дозиметр, который бы мог измерять полученную дозу владельца дозиметра, по нейтронному излучению. В институте атомной энергии была такая лаборатория, которая занималась этой проблемой. Туда я и направился.
Поселился я в гостинице «Украина», где обитали, в основном, иностранцы. Вечер на второй, третий, я спустился вниз, в кафе поужинать. Сидел за столом один, как вдруг подошла группа африканцев и спросила разрешения занять свободные места. Их было человек пять – шесть. Они спросили меня, из какой я страны и очень обрадовались, что я простой советский человек. Мой английский был на самом низком уровне, но кое–что, все-таки, было понятно. Они оказались профсоюзными лидерами своих стран – кто из Занзибара, кто из Танганьики, кто из Тагора и т.п. Был один корреспондент, который жил в Москве и работал на радио Занзибара. Он говорил, что пару раз в неделю берет пару статей из «Москоу ньюс» и отсылает в Занзибар. На этом его работа заканчивается.  Он совсем немного говорил по-русски и звали его Ибрагим Гамолни (Хамолни). Он приглашал меня посетить его квартиру в Москве, как-нибудь, на днях.
Поняв, что все фойе и кафе просматривается и прослушивается, я подошел к администратору гостиницы и сказал, что я совершенно неожиданно познакомился с группой африканцев, что мне крайне нежелательно, ибо я прибыл в командировку в институт атомной энергии. Она меня успокоила, сказав, что это же не немцы из ФРГ, и не американцы.
Придя утром на проходную института атомной энергии  я  предъявил пропуск, меня попросили пройти в служебную комнату. Там сидел какой-то сотрудник, который поблагодарил меня, что я сообщил о своих связях с иностранцами. А я и думать забыл про этих иностранцев. Мы мило побеседовали, я вкратце изложил суть наших разговоров  с деятелями из Африки и сказал, что один из них приглашал меня в гости. Сотрудник сказал, что разрешает дальнейший контакт и что неплохо бы узнать, что они думают по поводу… Я сказал, что это я уже спрашивал. И по поводу… - это я тоже спрашивал и что они очень положительно относятся и к бесплатной медицине и образованию  в СССР и т.п. Сотрудник спросил: - «А откуда вы знаете, что надо спрашивать?»  - «Я не знаю, что надо спрашивать, просто мне интересны эти вопросы и их отношение к ним, вот я и спрашивал.»  Тогда сотрудник сказал, что, поговорив со мной, он понял, что я человек разумный и что он даёт «добро» на посещение Ибрагима в его квартире. – «И ещё, - добавил сотрудник, - я вам дам номер телефона, по которому вам будет оказана любая помощь круглосуточно». Он продиктовал номер, а я достал записную книжку и записал. – «А вот этого делать нельзя, любой, кто увидит этот номер телефона, сразу всё поймет». – «Ну не думаете же вы, что я так и записал этот номер телефона, я пишу по своей методике.» Он попросил показать записанный номер: - «И это тот номер, что я вам продиктовал?»  - «Да, -отвечаю, - хотите повторю?» Он посмотрел на меня как-то, я бы сказал, неоднозначно. С тем я и удалился в лабораторию.
В номере гостиницы я жил вдвоём с  азербайджанцем, который ходил по номеру в телесного цвета нижней рубашке и кальсонах. Когда мне позвонил Ибрагим и я отвечал на «своем» английском, мой сосед срочно одел брюки, рубашку и встал посреди номера по стойке «смирно», готовый выполнить любое задание.
Мы сели с Ибрагимом в такси и через «два рубля» были около его дома. Он открыл квартиру своим ключом, а в квартире, прямо на покрывале кровати лежал африканец в ботинках. Он встал, и Ибрагим представил его мне. Я не помню всех его регалий, но это был кто-то типа генерального секретаря профсоюзного движения Африки, борец за права и свободы африканского народа, по пути в Лондон требовать для Занзибара независимость. (Тогда Занзибар и Танганьика были отдельными государствами и только потом они стали Танзанией). – «Юра», - представился я. Ибрагим открыл три бутылки пива, которые он купил в буфете на первом этаже гостиницы «Украина» и мы начали «пьянствовать». Следует сказать, что товарищи африканцы немного с пива «закосели», поставили виниловую пластинку – гигант с африканскими танцами и очень изящно танцевали. Вечер, как говорится, удался.
Дня через три я услышал по радио, что Занзибар получил независимость.
Ибрагим интересовался, почему в русском языке «Олин час», «Два часа» - это понятно, окончание изменяется – множественное число, а почему же «Пять часОВ?». Объяснить такое невозможно. Помню, как диктор Би-Би-Си сказала, что учить русских, как правильно говорить «на Украине», или «в Украине», не следует, потому, что русские говорят «в комнате», но «на кухне», и, потому лезть со своим уставом в чужой монастырь не стоит. Есть такой анекдот про урок русского языка в грузинской школе. «Дети, - говорит учитель,- русский язык очень трудный и потому многое нужно просто запомнить, а объяснить это не возможно. Например слова «сол» .»фасол» русские пишут с мягким знаком, а слова «бутылька», «вилька», «тарелька» пишут без мягкого знака.
Когда я приехал в Москву через пару лет и позвонил по знакомому номеру и спросил Ибрагима Гамолни, приятный женский голос ответил, что он давно улетел в Африку и, что теперь в этой квартире живут стюардессы международных линий. Конечно, я сразу же купил коньяк, кофе, конфеты и в кратчайший срок прибыл по знакомому мне адресу. Но это совсем другая история.
В лаборатории  я  выпекал лепешки из определенного боросодержащего состава, потом облучал их потоком нейтронов, потом при нагревании, измерял светопоток, и пытался найти соотношение. Но все было очень приблизительно, и неопределенно.
Я написал статью о дозах облучения членов экипажа ледокола «Ленин» за первые четыре (пять?) лет эксплуатации. Ледокол «Ленин» и его энергетическая установка изначально строилась (и биологическая защита тоже) из расчета предельно-допустимой годовой дозы облучения 15 рентген. (С начала освоения атомной энергии предельная доза была 25 рентген, потом 15, затем 5 БЭР (биологических эквивалентов рентгена), и, сейчас предельная международная доза облучения за год, составляет 2 БЭРа.
В статье указывались случаи получения доз и в 25 рентген, и в 30. Всё было по-честному. Статью должны были опубликовать в журнале «Атомная энергия». Приходит секретарь  и говорит мне, что без доктора физико-математических наук Сивинцева Юрия Васильевича, в журнал не попасть – надо его вписать в соавторы. Возражений нет, я согласен, тем более с таким человеком – я его знал уже не первый год. Приходит еще секретарь и говорит, что Владимиру Федоровичу Козлову нужно набрать как можно больше печатных работ – он занимается как раз вопросами дозиметрии ионизирующих излучений, его тоже надо бы включить в список соавторов. Возражений нет, я согласен. В третий раз приходит секретарь и спрашивает, что я, надеюсь, не забыл включить в список соавторов начальника службы РБ ледокола «Ленин» Коваленко Владимира Константиновича? К стыду своему, я забыл, но я же не знал, я же в первый раз, но я согласен и возражений не имею. Всех авторов расположили по алфавиту. Я оказался последним.
В журнале «Атомная энергия» (август 1964 ?) статья шла по оглавлению «Коваленко В. К и др.).  Авторский оттиск мне прислали в Питер. Я тогда жил в общежитии на улице Победы у Московского парка Победы. Кто-то отнес мой персональный оттиск в туалет. (Вероятно для того, чтобы меня не заел самый большой смертный грех – гордыня).

Ледокол стали собирать на модернизацию в 1964 На время модернизации экипаж должен быть значительно сокращен. В этом 1964 году на ледокол пришел работать Борис Гирш. Мастером центрального отсека. Был он из Поволжских немцев, изгнанных в Казахстан во время войны.  Он всё время хотел ходить в море, с самого детства, и потому пошел учиться в мореходку. Окончив её, он пошёл работать на ледокол «Ленин». В этом же году, при обходе центрального отсека, он попал в аварийную ситуацию.  Вода первого контура, высокорадиоактивная вода, протекла из главного циркуляционного насоса (ГЦН) и Бориса Гирша окатило с ног до головы. Вода была горячей, но не настолько, чтобы привести к ожогам. Отмыть его сразу от радиоактивности не удалось. Постепенно.  Его отправили в институт Биофизики, который занимался этими проблемами. Подсчитали Боре суммарную дозу. Она приблизительно равнялась 200 биологическим эквивалентам рентгена. (На сегодняшний момент – это предельная доза за 100 лет работы на ядерных реакторах). Бориса стали исследовать и проверять. Ему делали пункцию спинного мозга и многочисленные анализы крови. Борис сказал: - «Проверяйте все, что хотите, но я хочу ходить в море». Не знаю, сколько Борис отлежал в Биофизике, но по окончании всех обследований, ему разрешили работать на атомном ледоколе. Как потом говорил Борис, что ни до, ни после этого случая, он себя плохо так и не почувствовал. У него, в то время был один ребенок – дочь и они решили отложить заведение второго ребенка. Со временем, они родили сына, Рудольфа, который тоже окончил мореходку и проходил практику на атомном ледоколе «Таймыр». Тоже механиком. Сейчас Рудольф работает в Швейцарии, а Борис с семьёй живет в Дрездене.
В одном из поздравлений Бориса Гирша, в стихах,  были такие слова «сторонник промискуитета». Прочитав это поздравление, жена спросила, что означает это выражение. – «Это технический термин из ядерной физики», - объяснил Борис.
Борис Рудольфович дослужился до должности главного механика ледокола «Таймыр», на котором и я проработал 19 лет. Мы с ним были в хороших взаимоотношениях, и остались в таковых по настоящее время. Лет десять назад у него серьезно заболела мать. Он пришел к начальнику Атомных судов Рукше Станиславу, который когда-то работал у Бориса Рудольфовича мастером службы КИПиА, и попросил компенсации отгулов, которые у него накопились, чтобы заплатить за лечение матери, которой предлагали лечение в Германии.  Рукша, помня доброту Бориса Рудольфовича, отказал ему с модным сейчас выражением «Это твои проблемы».  – «Тогда я должен уволиться», - сказал Борис Рудольфович, При увольнении все отгулы и отпуска компенсировались. Рукша заявил, что после увольнения он обратно Бориса Рудольфовича не возьмет не только на должность главного механика, но даже и на старшего механика. Максимум, на что мог рассчитывать Борис Рудольфович – должность старшего вахтенного механика. Две ступеньки вниз. Борис Рудольфович был вынужден уволиться и поехать в Германию. А «славный» человек Рукша Станислав вскоре был приглашен в администрацию президента В.Путина.
Приехав в Германию, Борис Рудольфович определил мать в клинику на операцию и лечение. Ему сразу же предоставили квартиру. На третьем этаже. Борис говорил, что операция и лечение обошлись очень дорого – две тысячи долларов. – «Боря, - сказал я ему,- в России тебе за эту цену принесли бы пару раз утку, и все». Когда мать вышла из клиники, Борис обратился в мэрию Дрездена, где они жили, с просьбой предоставить квартиру на первом этаже, так как матери после операции тяжело подниматься на третий этаж. В тот же день он получил квартиру на первом этаже. Мать благодарила Бориса за каждый прожитый день.
Я был у него в Дрездене, в этой квартире. Дочь с мужем получили отдельную квартиру не очень далеко от них. Сын, Рудольф, высокий и красивый парень, устроился работать в Швейцарии. Борис каждый год обращается в мэрию с просьбой отправить его с женой на отдых, куда-нибудь на Канары. Мэрия рассматривает его заявление, и не было случая, чтобы ему отказали. Мэрия предоставляет для него с женой билеты на самолет, оплаченную гостиницу на две недели и сумму денег на мелкие расходы. А ведь он ни дня не работал на Германию.
В России, в Анапе у него был дом. Лет пять назад Борис приехал и продал дом. Когда он выезжал из Анапы рано утром, его догнало два автомобиля, остановили его и, приставив пистолет к голове, потребовали деньги, полученные за дом. Так проводила его родина, на которую он работал всю жизнь.
Это маленькое отвлечение было о хорошем человеке, Борисе Рудольфовиче Гирше. Дай Бог ему долгих лет жизни и здоровья.
  Как я уже сказал, приближалась модернизация ледокола. Экипаж стали сокращать.  Кое-кто пошел в траловый флот, кто на транспортные суда, а кто просто ушел работать на берег.
В это время из Ленинграда появился работник Судо-механического завода и стал агитировать меня пойти работать на завод начальником лаборатории на строительстве новой атомной подводной лодки. Обещал хороший оклад жалования и жильё в Ленинграде. Получить жильё в Ленинграде было мечтой не только моей, многие бы желали, но сделать это было практически невозможно. А здесь все складывалось вроде бы прекрасно. Я поразмышлял, посоветовался с умными людьми, понимая, что в любом случае меня на ледоколе не оставят при сокращении штата. Собрал нехитрые пожитки и направил стопы в уже давно знакомый и, даже, обжитый город Ленинград.
Пошел в отдел кадров завода, там меня вроде бы ждали, но начальник отела кадров почему-то стал мне тыкать. Выйдя, я сказал секретарше, что их начальник невоспитан и, что если он и далее будет вести себя так, то я повернусь и пойду работать на Адмиралтейский завод - там специалисты моего профиля тоже нужны.  При втором посещении начальник вел себя корректно, но с окладом жалования «надул». Сказал, что сейчас возможно только столько, а в дальнейшем … Я знал, что ничего в дальнейшем изменить будет нельзя, так как нужен переход на другую должность, а у меня уже была самая высокая должность в службе Радиационной безопасности. Направили меня на медкомиссию, и тут оказалось, что у меня маловато лейкоцитов. Я знал, как их приподнять – съесть что-нибудь жирное с пивом. Даже если перед анализом присесть в быстром темпе раз тридцать – число лейкоцитов в крови повысится. Со второго раза анализ крови я успешно сдал.  Далее меня направили на улицу Широкую, на Петроградской стороне, где была камера для измерения радиоактивности всего тела. Пациента засовывали в большую камеру - бочку и производили обсчет радиоактивности тела. Когда меня поместили в камеру и начали обсчет, то сразу извлекли и спросили, нет ли на мне часов с радиоактивным фосфором. Часов на мне не было. Не помню величину активности тела, но я сказал, что если меня не возьмут на работу на завод, то я приду к ним работать радиоактивным источником.
На работу я устроился.
Поначалу меня поселили в общежитии на улице Победы, что у Московского парка Победы. Прописку в паспорте поставили на Набережной Красного флота (Бывшая Английская набережная).
В общежитии жили мы в комнате втроем. Мне это дело привычное и жили мы дружно.
В один из вечеров, когда я уже лежал в постели и собирался спать, услышал за дверью громкие разговоры и какую-то сумятицу. Я вышел и стал усмирять разошедшихся жителей общежития.  Вдруг, из-за спин впередистоящих, кто-то железным прутом ударил меня по голове. Помню это какое-то тоскливое ощущение и кровь, заливающая лицо. Пришлось одеться и пойти на Свеабрскую улицу, где была скорая помощь. Там меня пожурили, что с такой травмой надо было вызвать скорую помощь, но помощь оказали и домой отпустили. Когда, через пару лет, меня постригли наголо в следственном изоляторе, то оказалось, что у меня на голове несколько значительных шрамов,  и я сходил за опытного «урку».
Меня определили поначалу в отдел техники безопасности. В этом отделе было всего два человека – Иван Степаныч и Иван Иваныч. Иван Степаныч был начальником для Ивана Иваныча. Иван Степаныч окончил войну в Берлине, а Иван Иваныч – в Праге. Они проводили вводные инструктажи, ходили по цехам и проверяли соблюдение правил техники безопасности. У них стоял стенд, за которым я обнаружил бюст Сталина и портреты Булганина, Маленкова и еще кого-то. Я спросил Ивана Иваныча, откуда это всё? Он отвечал, что как только снимали очередного руководителя страны, то Иван Степаныч звал в кабинет Ивана Иваныча, где висел портрет руководителя и говорил: - «Снимай и этого … к такой-то матери». Иван Иваныч говорил: - А мне что, я до Праги дошел, мне портрет снять плевое дело». Он снимал и ставил портреты за стенд по технике безопасности.
Моим начальником считался старший строитель подлодки Федечкин. Их отдел строителей располагался в новом здании и я придя к ним, увидел их соцобязательства. Почти в каждом был пункт «стать кандидатом в члены кпсс». Эти строители, молодые специалисты, многие только что после вуза, работали не жалея себя. По окончании рабочего дня они оставались «поработать с документацией» и следили, кто раньше всех ушел домой, а кто сидел до победного конца.
  В новом здании на заводе мне выделили три огромные комнаты, так как предполагалось набрать народ в соответствии со штатным расписанием – 120 человек. В расписании были и инженеры и техники и дезактиваторы. Кого там только не было. Только не ясно было, где взять специалистов. Было уже набрано человек пять, притом была одна женщина – старший инженер – биолог, после биофака университета. Был один инженер с хорошей фамилией Предвечный. Ко мне стал приходить народ с завода и проситься в нашу службу. Одна дама, на вопрос какая у неё специальность, ответила, что, вообще-то, она цветовод. Кто только не приходил, причем все точно знали, что в этой службе (Радиационной безопасности) ничего делать не надо, а когда дело дойдет до физпуска реактора на подлодке – тогда посмотрим.
Приятное впечатление оставили военные моряки из экипажа будущей подлодки. Я читал им лекции, и они хорошо отзывались на юмор и были толковыми ребятами. Мне платили за час лекции 25 рублей, что в то время было хорошим подспорьем к моему жалкому окладу в 150 рублей.
  Через пару месяцев обитания в общежитии, мне дали комнату 8 квадратных метров в двухкомнатной квартире на проспекте Космонавтов. Соседом был один из этих самых строителей с соцобязательством. Он был женат. Домой он приходил не ранее 8 часов вечера, смотрел программу «Время» и быстренько ложился спать – нужно утром опередить всех при приходе на работу. Разговаривали мы с ним через стенку не повышая голоса – такая была слышимость. Он просил меня убавить звук в телевизоре, но я и так еле слышал. Когда я как-то залез во встроенный в стенку в моей комнате  шкаф, то обнаружил, что этот шкаф выходит в другой встроенный шкаф в комнате соседей, не имея никакой перегородки, или стенки, кроме листа сухой штукатурки, приставленной к краям прохода.
Через пару месяцев я взял двух «специалистов» и повез их в командировку … на атомный ледокол «Ленин», который еще стоял на базе атомного флота в Росте, в Мурманске. Не скажу, чтобы капитан Соколов обрадовался, увидев меня снова  в кают-компании, но делать нечего. Остававшийся тогда за начальника службы РБ ледокола, Анатолий Нецецкий сказал капитану, что Смирнов приехал с инспекторской проверкой. «Специалистов» я поставил на вахты, и они там набирались ума-разума.
В Питере, недалеко от завода судомеханического, на Английской набережной, в одном из дворцов, располагалась проектная организация. Я пошел туда в местную командировку и диву давался убранству дворца. У входа, поднявшись по небольшой лестнице, стоял стол из черного мрамора. Столешницу поддерживали два коленопреклоненных атланта. Рядом сидел охранник и нанизывал на острую спицу разовые пропуска. Далее по углам стояли кариатиды, потолки были зеркальные, но все залы были разгорожены на клетушки, где и сидели проектанты. Я, выполнив свои дела, в разговоре коснулся тогдашнего нашего правителя, Никиту Сергеевича Хрущева. Конечно с критическими замечаниями. После разговора ко мне подошел старый работник и сказал: - «Молодой человек, вы такой молодой и уже такой большой начальник. Зачем вы позволяете себе такие вольности в высказываниях. Не ровён час, кто-нибудь донесет, и вы можете получить большие неприятности» Я с ним согласился, сославшись на отсутствие воспитания и сдержанности. Через пару недель, я снова появился в этом учреждении. К этому времени Никита Сергеевич, нырнув в Черное море генеральным секретарем, вынырнул пенсионером. Ко мне подошел тот - же  служащий и, смотря на меня снизу вверх, изрек: - «А вы, наверное, знали».
Ходил я на работу всегда в белой рубашке. Встречает меня на территории завода местный помполит и делает мне выговор, что я хожу в белой рубашке, в то врем, как рабочие ходят в грязных робах, спецодежде и т.п. Я ему ответствую, что в скором светлом будущем, куда нас ведет славная коммунистическая партия, мы все будем ходить в светлых, чистых одеждах, не будет засаленных и грязных роб, в чем я вижу недоработки руководства завода, а мы, молодежь, личным примером, приближаем это светлое будущее. И если товарищ не согласен с этим, то мы можем поговорить на эту тему в парткоме завода. – «Полностью с вами согласен»,- сказал парторг и удалился.
Заходил я, до этого, в отдел техники безопасности, где Иван Степаныч пригласил Ивана Иваныча и, показывая на портрет Хрущева, сказал: - «Снимай и этого к… Только далеко не убирай, поставь за стенд. К другим. Иван Иваныч отвечает: - « Да мене что, я до Праги дошел. Могу и этого снять».
Как-то из окон здания, я увидел, что молодые строители, вместе с моим соседом таскают какие-то тяжести. Я не удержался от замечания, что наконец-то им нашли занятие в соответствии с их интеллектом.
Писал я много бумаг и давал на подпись Федечкину. Однажды забыл подписать свою бумагу и получил очень хорошее замечание Федечкина: - «Я тоже пишу много глупых бумаг, но я хотя бы их подписываю». Молодец!
Часто меня вызывал к себе главный инженер завода Николай Александрович (фамилию не помню). Опыта строительства подлодок у него не было и как все это будет, он представлял только теоретически. Мы с ним вели беседы, я рассказывал про Обнинск и про личный опыт. Выхожу я как-то от него, а мне секретарша делает выговор, что я слишком часто хожу к главному инженеру, в то время, как начальники цехов ходят к нему раз, другой в год. Я ей предложил раздолбать главного инженера, чтобы он реже приглашал меня к себе в кабинет.
Зовет меня снова как-то главный инженер и спрашивает, следует ли нам заказать плавучий КДП (контрольно-дозиметрический пункт), так как заказывать его нужно в Новороссийске и стоит он миллион. Я знал, что при физпуске и других работах нам без КДП не обойтись, но сразу сказать, что надо заказывать, я не решился. Сказал, что пойду на Адмиралтейский завод и посоветуюсь с коллегами. Кстати, там начальником службы РБ, был тоже Смирнов. (Расплодилось их, этих Смирновых!). А чего советоваться – они меньше моего знают. Пошел в … пивбар, посидел пару часов, прихожу к главному и говорю, что надо заказывать. - «Так я даю телеграмму, чтобы строили», - говорит главный. На том и порешили. Когда я прохожу мимо горного института, то вижу на той стороне Невы, у стенки завода, стоит мое детище, стоимостью в миллион рублей, когда официальный курс за доллар был 76 копеек, а туристам меняли доллар на 6 рублей.
Когда через несколько лет судомеханический завод объединили с Адмиралтейским заводом и назвали «Адмиралтейское объединение», пришлось сокращать штаты. Федечкин пошел работать в какой-то проектный институт. А там сидят молодые специалисты и ждут, когда кончатся обязательные два года, чтобы пойти работать, куда они сами хотят.
Произошел случай. Сидят два молодых специалиста, один ничего не делает, а второй пилочкой чистит ногти. Федечкин, который привык вкалывать по 12 часов без перерыва, подходит к ним и делает замечание, что страна их учила, дала специальность, а они бездельничают. Тот, который, чистил ногти, не поднимая головы, говорит своему напарнику: - «Он, что, псих?». Федечкина с инфарктом увезли в больницу.
Проработал я на судомеханическом заводе более года. Как-то встречаю совершенно случайно на улице Гурко Николая Робертовича, который был на ледоколе «Ленин» главным механиком атомной паропроизводящей установки (Центрального отсека). (Сейчас эта должность называется «старший механик атомной паропроизводящей установки»). Он расспрашивает меня о житье-бытье, и интересуется, где я работаю, и в качестве кого. Я объяснил. – «Сколько тебе платят?», - спрашивает Николай Робертович. Говорю, что с этим вопросом меня обманули – обещали одно, а дали совсем другое. – «Иди ко мне работать,- говорит Николай Робертович, - мне такие специалисты – практики позарез нужны. Никого опытного нет, а работа с радиоактивными источниками». Оказалось, что Гурко руководил организацией п\я 326 «А», которая располагалась в Александро-Невской лавре, что в конце Старо-Невского проспекта, в бывших монашеских кельях, мощные стены которых служили хорошей зашитой от проникающих излучений. – «Так как тебя обманули с окладом – у тебя есть моральное право уйти с судомеханического завода, А я тебе дам 180 рублей, а со временем и верхний предел – 200 рублей», - говорит Николай Робертович. Тут уже я, наученный опытом, говорю, что другой оклад можно дать только при переходе на другую должность, а вы мне предлагаете быть начальником службы РБ, и вариантов роста у меня не будет. Вы меня знаете, и я предлагаю сразу дать мне 200 рублей. Заулыбался Николай Робертович и согласился с моим предложением.
Я уволился по собственному желанию с судомеханического завода и пошел в Александро-Невскую лавру. Прихожу в кельи, у входа стоит молодой красивый парень и спрашивает: - «Не вы будете новый начальник службы РБ?» Оказывается, это был старший инженер службы РБ, которому Николай Робертович сказал, что скоро придет новый начальник службы. Этот старший инженер караулил несколько дней, желая знать молодой, или старый придет новый начальник. Мне уже было 27 лет. Он обрадованный побежал к работникам сообщить, что пришел молодой начальник. Фамилия этого работника была Пох Владимир. В лабораториях шутили : - «Какая там радиационная обстановка?» - «А Пох её знает».
В анкете я указал только один свой труд – статью в журнале «Атомная энергия». Многие кандидаты наук, узнав о моем окладе, выразили недовольство Николаю Робертовичу. Он вызвал меня и спросил, почему я не указал секретные статьи, как рукописные. Пришлось переписывать анкету. Страсти улеглись, так как рукописных работ у меня было около, или более, десятка.
В этих кельях пришлось наводить порядок с режимом ног при переходе из одной зоны в другую, наладить бета-контроль за загрязненностью помещений и личной одежды работников. Со временем всё уладилось, и Николай Робертович был доволен моей работой.
Кроме хорошего оклада жалования, работники, связанные с воздействием радиоактивных излучений, получали талоны спецпитания. На такой талон можно было очень хорошо пообедать. Была специализированная столовая в начале Старо-Невского проспекта, старинная, с деревянными панелями и высокими потолками. Обычно мы туда отправлялись вдвоем с Владимиром Похом, а пообедав, иногда совершали променад по Невскому проспекту. Жизнь казалась удивительной и прекрасной.
Через несколько лет я  выписывал журнал «Ленинград». Как-то я открыл свежий номер, в глаза мне бросилась первая строчка статьи «Владимир Пох умирал долго и мучительно». Сердце мое оборвалось.  Я долго не мог опомниться и поверить. Он, один из первых поехал в Чернобыль. Светлая память об этом прекрасном человеке!
  Как-то по осени, познакомились мы на Невском, с одной девушкой и прошли вместе до стрелки Васильевского острова. Я заметил, что неплохо бы искупаться, Девушка сказала, что я, конечно, пошутил и искупаться не смогу – глубокая осень и довольно холодно. Я предложил «американку». Она согласилась. Я быстренько разделся до плавок и нырнул прямо напротив Ростральной колонны. Искупавшись и обсохнув, мы пошли в обратный путь.
В НИИ было много интересных людей. Помню, что на восьмое марта – международный женский день, была выпущена стенная газета с различными афоризмами. Я запомнил только эти два. «Дорогу женщине! Мужчинам – тротуар».  Выражение, принадлежавшее Полю Элюару: «Если я когда-нибудь умру из-за женщины, - то это будет только от смеха!»
Один сотрудник, узнав, что я пытаюсь учить английский, спросил, как будет по-английски женская юбка и штопор?  Ни того, ни другого я не знал. Он посмотрел на меня с укоризной: - «Я смотрю, ты в самой начальной стадии изучения  языка, если таких основных слов не знаешь»
У меня в то время был чешский мотоцикл «Ява». Один из работников спрашивает, катаю ли я на заднем сиденье девушек? – « Ну, конечно»,- отвечаю. – «Правильно, - говорит он, - перед употреблением взбалтывать». Вот какой нехороший человек!
Но счастье, как ему и положено, длилось недолго. Институт переводили в Гатчину – 47 километров к югу от Ленинграда. Николай Робертович спросил, поеду ли я в Гатчину, где он обещал дать мне квартиру. Я сказал, что только совсем недавно поселился в Ленинграде, а уехав в Гатчину, я никогда не попаду обратно в Ленинград. А позади у меня были только Мурманск, и Арктика и мне хочется пожить в Ленинграде. Николай Робертович ни возражать, ни уговаривать меня не стал. Он понимал, что каждый сам решает свои личные проблемы.
Оставшись в Питере, я прикинул, куда я могу пойти работать со своей профессией. На зЗагородном проспекте была контора «Изотоп», которая не только продавала изотопы, но и устанавливала их в различных измерительных приборах и установках. Туда и направил я свои стопы. Меня с удовольствием приняли. Должность была только «старший инженер», выше должности не было. Я согласился. Опять пришлось наводить порядок – заставить всех работников пройти специальную медицинскую комиссию на право работать с воздействием радиоактивных излучений, провести всем инструктаж, завести журналы и много ещё чего. Для работы нужен был допуск по форме два – допуск к работе с секретными документами. Обычно этот допуск приходил в течении месяца. Я успел с бригадой съездить в Псков, где устанавливался измеритель уровня сыпучих веществ, на основе радиоактивного источника. Всё установили в соответствии с правилами и требованиями, обучили персонал и вернулись в Питер.
Вызывает меня начальник и говорит, что они были очень довольны, пригласить такого опытного работника, как я, но мне не дают форму номер два, и я не могу у них работать. Заскучал я и пошел устраиваться в контору ПМТ-5 (проектно-монтажный трест), который сами работники расшифровывали как «пьяных много, трезвых – пять». Снова в течении месяца ждал форму – допуск. А пока работал на капитальном ремонте дома, на углу Владимирского проспекта и Загородного. Бригадиром был пожилой мужчина, всю жизнь работавший строителем. Я быстро научился и раствор готовить и шпаклевать. Он предложил мне остаться у него работать, но меня не привлекала эта форма деятельности.
Был весенний месяц и я, в один из дней, стоял около стены ремонтируемого дома. Припекало солнышко. Что-то мне показалось неуютным, и я сделал шаг в сторону. В тот же момент, на то место, где я только что стоял, упала сосулька с крыши, огромного размера и разлетелась в дребезги.
Через месяц мне говорят, что я не подхожу для работы у них. Это официально, а неофициально объяснили, что мне не дают допуск.
В то время, каждое поступление на работу отмечалось в паспорте. И когда кто-нибудь приходил устраиваться на работу, первым делом смотрели в паспорт, не «летун» ли он с одного места на другое. Я понимал, что число штампов в паспорте у меня растет, а работы я найти по специальности не могу и не смогу, если мне перекрыли кислород с допуском.
Я поразмышлял и пошел в большой серый дом, что на Литейном проспекте, из которого Магадан виден (так в народе называли дом КГБ). Попросил  направить меня к  дежурному офицеру. Тот, выслушав меня, сказал, что никаких справок по этому вопросу они не дают и, вообще я обратился не по адресу. Я снова объяснил, что не могу устроиться на работу и все дело в допуске. Он внимательно посмотрел на меня и сказал: - «Ты мне понравился, приходи через пару дней, я полистаю твоё досье и посоветую, что делать». Через пару дней я снова был у него в кабинете. Перед ним лежала довольно пухлая папка. Он переворачивал листы, что-то читал, а я молча ждал. Наконец он сказал, что вот такого-то числа и месяца, такого-то года я попал за стол с иностранцами в ресторане «Арктика» в Мурманске. Похожий случай был в кафе «Север» в Ленинграде. – «А уж про комсомол и говорить нечего! Тут ты выступил по полной программе». Сказал, когда я отрастил бороду – я этой даты не помнил. – «Так как допуск выдают, как правило, вышедшие в отставку работники КГБ, то они предпочитают перестраховаться и не дать допуск, ознакомившись с твоим досье. Но, - продолжал он, - «подсадные утки» ничего не дали. Ни родины, ни секретов ты не выдавал и не продавал, иначе, ты сам понимаешь, что бы с тобой было. Вот я, - продолжал он, - работаю здесь двадцать лет, а боюсь оглянуться на хорошенькие ноги. Потому, что понимаю, что и за мной следят. – «Так надо увольняться, - предложил я. Он усмехнулся: - «Отсюда не увольняются. И ещё: если есть человек, за которым мы следим, а он подошел к кому-то и просто попросил прикурить, этот человек, у которого прикурили, никогда не выедет за границу и не получит допуск. И он идет, этот, за которым мы следим, и сеет налево и направо тех, кто не выедет, кого не допустят и так далее.
- «Поработай лет пять без допуска, потом, может быть, тебе откроют допуск, а пока бесполезно пытаться устроиться, где нужен допуск – его тебе не дадут». Я что-то бормотал, что у меня профессия связана с радиоактивностью, но он уже не слушал, и аудиенция была закончена.
Выйдя, я осознал, что попал в капкан и что нужно начинать какую-то новую жизнь, но, как и какую, я не знал. Я прошел метров сто, когда на меня напал истеричный плач. Я укрылся в телефонной будке и никак не мог остановить плач. В будку заглянул милиционер и вежливо спросил, может ли он помочь мне чем-нибудь. Я отрицательно покачал головой и он, отойдя от будки на несколько метров, встал, изображая очередь, чтобы меня никто не побеспокоил.
Успокоившись, я вышел из будки, кивком головы поблагодарил милиционера, и побрел на ватных ногах, куда глаза глядят, не видя ничего перед собой.
Потом я попытался устроиться в политехнический институт. Там с удовольствием предложили мне вести лабораторные работы, читать лекции и вести внешнюю дозиметрию. Даже домик был небольшой с несколькими грядками на территории института. Когда я пошел к заведующему кафедрой, то оставил мотоциклетный шлем в коридоре, на подоконнике. При выходе шлема я не обнаружил – его украли, и далее я добирался до дома,  на каждом перекрестке объясняя милиции, почему я еду без шлема. Один предложил мне вести мотоцикл в руках, но в этом случае я бы пришел домой к утру.
В политехе все вроде бы складывалось неплохо, только далековато добираться до него, но тут произошли события, которые изменили мои намерения.
Моя знакомая, дочь профессора военного института, зная мое бедственное положение, решила угостить меня ужином в «Астории». Она позвонила мне, и я подъехал к назначенному часу. Заказали ужин.  Так как я не ел несколько дней, то пища в меня не очень шла, и я вышел в туалет. Выйдя оттуда я попал в объятия милиции, которая предложила мне проехать с ними. Я был абсолютно трезв и никаких противоправных действий не совершал. Они с этим согласились, но настаивали на своем, и я, даже не предупредив свою благодетельницу, отъехал в милицейской машине на улицу Садовую, в милицейский участок. Там я переночевал и утром нас, несколько человек, привезли на заседание суда. Судья щедро раздавала, кому пять, кому десять суток, в зависимости от объяснения и представленного протокола милиции. Когда она пригласила меня, то не дала раскрыть рот и назначила пятнадцать суток ареста, без права обжалования. Нас повезли на Каляева,4, бывшая Захарьевская и распределили по камерам. Утром было построение и всех остригли наголо и отправили в город на работы, кроме меня, и я понял, что я не «суточник», а просто сидящий в следственном изоляторе КГБ. Я подметал камеры, а потом был выпущен на тюремный двор, где была небольшая мастерская по сколачиванию ящиков. Ночью меня вызвали на допрос. Никто не говорил, в чем я обвиняюсь. Допрашивающие сидели за настольной лампой, а мне свет бил прямо в лицо. Спрашивали, где я был такого то числа, кого знаю на Невском проспекте, что читал в последнее время, где и у кого получал книги и т.п. Ночевал я в другой камере. Свет в камерах не выключался, и никаких постельных принадлежностей не было – спали на голых досках. На следующий день меня опять оставили в изоляторе, а все поехали в город на работы. Снова я подметал камеры и читал надписи на стенах, кто и за что сидел в этих камерах. На тюремном дворе работал здоровенный грузин, про которого говорили, что охрана желала бы его избить, но он мастер спорта по какой-то борьбе и всегда ходил вдоль стены, чтобы никто не мог зайти сзади. Мы с ним сдружились и выходя на тюремный двор, я кричал ему «Гамарджоба» и он рычал мне в ответ «Гамарджоба, геноцвали». Почти каждую ночь вызывали меня на допросы, но ничего конкретного не говорили – старались среди массы вопросов, незаметно подсунуть основные вопросы, которые их интересовали. Постоянно переселяли из одной камеры в другую, и я понял, что здесь могут быть «подсадные утки» и в разговоры не пускался, а на вопросы сокамерников отвечал односложно.
Видел, как из одной части здания вели заключенного в другую часть здания, воткнув в спину дуло пистолета. Однажды повезло – меня взяли на разгрузку продуктов для тюремной столовой. В то время для меня любой мешок не был большим грузом, и я с удовольствием таскал их. Почему-то в тюрьме считается большой ценностью соль. В столовой я прихватил пару пригоршней соли и мне за работу дали две селедки. Всё это я принес в камеру ко всеобщей радости.
Когда приходит баландер и начинает раздавать баланду, надо сразу, у амбразуры перекрыть ему обзор, чтобы он не мог пересчитать количество, находящихся узников в камере. И дать ему все алюминиевые чашки, которые есть в камере. Многие, кого переселяли в другие камеры, или ушли на суд и не вернулись, их чашки оставались в камерах, и ими можно было воспользоваться. Некоторые теряли аппетит из-за расстройств – их баланду съедали другие. Баландеры, из числа таких же, ожидающих суд, или окончания срока наказания, тем не менее, вели себя, как принято там говорить, как суки. Они наливали баланды только половину порции, требовали или сигареты, или деньги, чтобы налить нормальную порцию. Чай наливали только полкружки. Удивительное дело – не успеет русский человек получить самую маленькую должность, как начинает издеваться над другими, такими же, каким он был ещё сам вчера. Оставшуюся баланду они не раздавали  заключенным, а сливали её в парашу (в унитаз).
Странное дело, но в один из дней меня назначили баландёром. У баландера есть большие преимущества – на время раздачи баланды его камера не закрывается и он свободно ходит от одной камеры к другой, раздавая баланду. Я сразу установил новые порядки – наливал баланду по полной чашке, никого не пересчитывал и чай и хлеб выдавал по норме. Дело в том, что каждому узнику положено полбуханки хлеба. Что делает обычно баландер? Он вырезает из средины кусок хлеба и дает каждому хотя и с горбушкой, но не полбуханки, а меньше. Вырезанный хлеб он продает за деньги, или сигареты.
Когда я наливал полные порции и раздавал хлеб по полбуханки – мне предлагали деньги – я не брал, а от сигарет я отказывался тем, что не курю. Сначала они недоверчиво смотрели на меня, но потом кто-то сказал, что это политический, а все политические «сдвинутые» и в следующие разы они уже улыбались мне и ничего не предлагали.
Большим испытанием было отсутствие чтения. Читать не позволялось. Я просил «суточников» что-нибудь принести из города почитать. Любую газету, или даже отдельные листы. Один из надзирателей часто заглядывал в камеру и если видел, что я читаю какой-то обрывок газеты, все время грозил мне карцером. Я молчал. В это время важно не смотреть ему в лицо – он это примет как вызов. Потом я его встретил на улице, он притворился, что не узнал меня.
В каждой камере есть «светофор». Это такое устройство, при нажатии на кнопку которого, в коридоре выскакивает  небольшой жезл, означающий, что в камере есть какое-то пожелание, или что-то случилось. Обычно дежурный надзиратель, увидев такой светофор, просто устанавливает его на прежнее место, даже не заглянув в камеру и не поинтересовавшись в чем дело. Однажды я сидел вместе с парнем, который оказался эпилептиком. Мы все перепугались во время приступа и стали колотить в дверь, чтобы вызвали врача. Меня вскоре вызвали на допрос и переселили в другую камеру. Эпилептика я больше не видел.
Говорили, что в одной из камер, когда-то сидел небезызвестный революционер, выгнанный с первого курса Казанского университета за неуспеваемость ( в анкетах он писал, что за революционную деятельность),, некто Ульянов. Я этому не верил, но из тюремного двора было видно, что у окна одной из камер нет «скворечника» - цинкового забрала, чтобы заключенный не видел ничего, кроме кусочка неба. Потом, у Михаила Веллера, который тоже отметился в этом  учреждении, я прочел, что это было действительно так.
Долго ли, коротко, но вдруг слышу: Смирнову с вещами на выход.  А какие у меня вещи? Я вышел на тюремный двор и вспомнил, что забыл что-то в камере. Знакомый милиционер из тюремного двора, остановил меня: - «Не ходи в камеру, не возвращайся. Плохая примета». И я не пошел. Вышел за ворота и оказался на свободе. Можно идти в любую сторону. Я пошел к станции метро «Чернышевская». Меня научили, что, подойдя к дежурной, нужно провести себе ладонью по лысой башке вперед и назад и она пропустит без денег. А со шрамами на голове, может пропустить и без этого ритуала.
Оставался вопрос с трудоустройством. Я раздобыл у кого-то три рубля, купил банку сгущенки и пачку печенья, сел на мотоцикл и поехал в сторону Обнинска, что в 107 километрах от Москвы. Бензин тогда стоил 7 копеек и меня, на заправке, по моей просьбе, мог любой заправить за свои деньги. Приехав в Обнинск, я попал в объятия прежних друзей и мы два дня веселились и гуляли. Потом они мне дали тридцать рублей, и я направил колеса моего мотоцикла в сторону города Полтавы, что на Украине, где жил, и сейчас живет, мой старший брат Александр с женой Зинаидой Степановной.
Резина у мотоцикла была совсем изношенная и очень старая. В то время, даже имея деньги, купить резину ни на мотоцикл, ни на машину, было невозможно. Чего тогда только не было? Почти всего не было! Была только славная коммунистическая партия – почему  всего и  не было!
Не доезжая до столицы Украины града Киева, камера заднего колеса моего мотоцикла лопнула со взрывом и я остановился, провиляв по дороге метров 80 от одного края дороги до другого, так как мотоцикл стал неуправляем и, хорошо, что ещё не было встречного движения. И хорошо, что все это было в деревне «Яблоневка». Я подошел к ближнему двору и спросил, у кого можно переночевать? Ответ был очень простой: - «У любого, Никто не откажет. Заходи в хату». Я зашел, меня накормили ужином, сказали, когда утром будет автобус в Киев и уложили спать на … перине. После тюремных камер, я чуть не задохнулся в объятиях перины и все пытался ночью сползти на пол, где попрохладней.
Утром я сел в автобус и приехал в стольный град Киев. Поспрашивал, где есть барахолка с запчастями для мотоциклов и быстро нашел её. Камера для мотоцикла в магазине стоила 3 рубля 50 копеек. Но их не было в магазине. После долгих поисков я купил камеру за 15 рублей. У неё был маленький недостаток – 13 заплат. Вернулся в деревню, установил «новую» камеру, покатал соседских мальчишек и отправился в сторону старинного града Полтавы.
  Не доехал я до Полтавы километров 40,  и эта камера лопнула на взрыв и в лохмотья. Что делать? Невдалеке была лесополоса. Отвел я туда мотоцикл, спрятал от посторонних глаз, вышел на дорогу и стал голосовать. Подобрал меня водитель грузовика, который вез коров на бойню. Доехали мы с ним до Полтавы и я пошел искать авиагородок, в котором жил Александр оп скромному адресу «Полтава – 4, дом 2, кв, 4.» Подхожу к шлагбауму, часовой не пускает. Вышел офицер: - «А вы к кому?» Отвечаю, что к Александру Смирнову. – «К Саньке? А анекдоты свежие привезли? А ты что стоишь? Поднимай шлагбаум, к Саньке брат приехал». Александр тогда за какого-то командира оставался. Снарядил он армейский грузовик, взял пару солдат, и мы поехали к мотоциклу. Быстро его нашли, погрузили и привезли в авиагородок. Разместили мотоцикл в гараже у приятеля Александра, и я на мотоцикл целую неделю не хотел смотреть, так он меня замучил.
С Александром мы строили ему гараж, предавались воспоминаниям, и время шло быстро и весело.
Как-то я решил съездить на городской пляж и искупаться в реке Ворскле. Приехал на мотоцикле, поставил его около какого-то плетня, рядом с пляжем, снял одежду (а у меня была нейлоновая рубашка, что по тем временам была шиком) и  пошел купаться, Наплававшись, я вышел на берег, где какой-то парень мучил гитару и слушателей. Я попросил  у него гитару и спел пару песен. Народ стал прибывать, и я разошелся. – «А ты откуда, - спрашивают,- что-то мы тебя не знаем?» - «Из Питера», - отвечаю.  – «А это не твой мотоцикл вон там стоит?»  - «Мой»,- говорю. – «А ну положите все вещи обратно и нейлоновую рубашку не забудьте!», - сказал один из слушателей. Так моё «искусство» спасло мои пожитки. В благодарность я ещё пел долго, а мог я тогда песен сто исполнить – память была хорошей.  Приглашают меня вечером в ресторан на вокзале, но я отказался, сказав, что уже приглашен в гости. – «Тогда приходи завтра на пляж, мы придем с бандершей». Делать нечего, приезжаю на пляж на следующий день. Расселись они вокруг и бандерша здесь же. Репертуар я начал с песни «Рыжая шалава». Дальше пошла песня «Нет причин для тоски на свете, что ни баба – то помело». Затем последовала «Я девок не бил до 17 лет, в 17 ударил впервые». Бандерша заерзала: - «Репертуар у вас какой-то специфический». А парни ржут довольные и меня подбадривают. Так я стал Полтавской «знаменитостью» и купался, не опасаясь за сохранность одежды.
Прожил я у Александра месяца полтора – два. Думаю, что пора уезжать – живу захребетником, ничего не делаю. Решил уехать незаметно, чтобы их в очередной раззор не вводить. Думаю, что где-нибудь по дороге заработаю себе на еду и бензин. И как-то утром слышу, что Александр получку получил, и они беседуют с Зиной, куда и на что потратить деньги. И первым делом говорят, сколько мне дать на дорогу и проживание в Питере в первое время. Стыдно мне стало, что я хотел  уехать не прощаясь, и через день я поехал в Питер. Знакомые Александра, офицеры, надавали мне камер, покрышек столько, что я еле разместил, все это богатство, на багажнике.
Первый день я доехал до кемпинга под Орлом. Решил, чтобы лучше спалось, выпить грамм 150 и утром пораньше отправиться в путь-дорогу. Вдруг въезжают в кемпинг три мотоциклиста на «Явах» с питерскими номерами. Спрашивают, чей это мотоцикл?  - «Мой», - отвечаю. Они мне говорят, чтобы я ехал сейчас вместе с ними до одного знакомого им стога сена, где мы переночуем, а от того стога до Питера ровно тысяча километров – к ночи завтра будем в Питере. Я отказывался, говоря, что никогда за руль не сажусь выпивши и езжу не быстрее восьмидесяти километров в час из-за старой резины. Они мне в ответ: - «Вот и испытаешь себя, умеешь ли держать себя в руках, даже выпивши». Согласился я, и мы поехали. (Никогда ни до, ни после я не садился за руль выпивши, никогда!) Они меня в центр колонны пристроили и следят за мной. Хмель из меня моментально вышел, и мы благополучно доехали до этого стога сена.
Встали утром, они и спрашивают, делаю ли я сотню на своем мотоцикле?  Я ответил, что нет, и что пусть они едут, как они привыкли, а я поеду потихоньку. Они рванули с места и скрылись вдали. По нашим дорогам ездить «сотенку» и опасно и трудно. Через час я их догоняю – они сидят, отдыхают. Снова они промчались мимо меня, а через час я опять их догнал. Я –то еду, у меня в кармане печенье, и я его понемногу потребляю. В другом кармане банка сгущенки с двумя дырочками по разным краям – чтобы и не разлилась и чтобы, не останавливаясь понемногу отпивать молочко сгущенное – силу придает и молодость возвращает.
На подъезде к Москве, я пропустил поворот на кольцевую дорогу и въехал в столицу. Долго колесил. Спрашиваю у таксиста перед светофором: - «Как мне выбраться в сторону Питера?» - «Улица Горького, - отвечает,- прямая дорога на Питер. Тебе сейчас надо сделать левый поворот и попадешь на улицу Горького» Стоял я в третьем ряду. Таксист говорит: - «Зтот ряд я придержу, а ты по желтому сигналу сразу делай левый поворот». Так я и сделал. Следует отметить, что в то время в стране советов, мотоциклистам разрешалось ездить только по второстепенным улицам и, ни в коем случае, по главным. Выезжаю на улицу Горького и около Метрополя меня засек инспектор и свистит в дудку. Я слез с мотоцикла и жестами спрашиваю, идти ли мне через подземный переход, ил «дуть» по верху. Он показывает, чтобы я шел по верху. Подхожу к нему. Он спрашивает документы. А водительское удостоверение, следует сказать, у меня украли в Полтаве, когда я смотрел мотогонки по пересеченной местности. В ГАИ мне дали справку, разрешающую проезд до северной столицы. Повертел инспектор мою справку, а дырку ставить негде. – «Тогда придется заплатить штраф, - говорит инспектор, - три рубля». – «А как насчет гостеприимства к жителям Ленинграда? – спрашиваю.  Помолчал инспектор и говорит, чтобы я, все равно, заплатил бы три рубля. – «Но у меня только рубль»,- говорю. – «Давай рубль». Отдал я ему рубль,  он оторвал мне десять талонов по десять копеек. Я спрашиваю: - «А как мне дальше ехать?» Подумал инспектор и говорит: - «Дуй дальше по Горького, потом свернешь направо на улицу Чехова, а потом выедешь на Ленинградское шоссе и поедешь напрямую в свой Питер». Поблагодарил я инспектора, сел на мотоцикл, дал газу, поднял переднее колесо, увидел краем глаза, как инспектор мне кулак показал, и рванул по улице Горького.
Когда я остановился за Москвой у придорожного кафе, чтобы перекусить, то с ужасом увидел в зеркале свою физиономию и еле признал себя, любимого. На мотоцикле ветрового стекла не было, а у меня наследственность от бати – ветер слезу вышибает, а на слезу пыль садится.
Анекдот. Утром с похмелья встает мужик и идет в ванную комнату. Смотрит на себя в зеркало и головой мотает. Жена с кухни: - «Вася, иди завтракать». Мужик, глядя в зеркало: - «Во, Вася!»
Уже ночь спускалась, а мне ещё около двухсот километров до дома. Чтобы не заснуть, я орал песни, читал стихи, с собой разговаривал. После двух часов ночи я доехал до дома, одолев за сутки одну тысячу пятьдесят километров!
Одел на шею запасные шины, подаренные в Полтаве и еле поднялся на свой пятый этаж. Комнату в квартире я никогда не закрывал. Открываю комнату – на моем диване спит какой-то парень. Он попытался пуститься в объяснения, что он родственник моего соседа и приехал в гости, но я его попросил подвинуться, лег и мгновенно заснул.
Поначалу я повстречался с друзьями – приятелями на Невском, обзвонил знакомых, но время шло. Оставалась проблема с работой. Куда пойти? В одном месте обещали взять на работу, но ещё не пришло штатное расписание. Иду я по Лиговскому проспекту, что у Московских ворот, и вижу объявление, что на завод строительных машин требуются электрокарщики. Зашел в отдел кадров. Объясняют, что я буду называться электрокарщиком, и деньги получать за электрокарщика, а работу должен выполнять и за электрокарщика и за грузчика. Согласился я и был принят с очередной печатью в паспорте.
Прихожу утром на работу. Мне дают большую деревянную лопату т говорят, чтобы я начинал чистить от первого снега заводской двор, а скоро ко мне присоединятся работника бухгалтерии, отдела труда и заработной платы и прочие работники – «очковтиратели». Лопата широкая, снег пушистый  И я, минут за десять – пятнадцать, вычистил весь заводской двор. Выходят работники умственного туда и говорят: - Мужик, ты чего наделал. Мы здесь собирались проторчать часа два, а то и больше, а ты все вычистил. Нехорошо.

Дали мне учителя езды на электрокаре. Через два дня я разъезжал по заводскому двору, как на мотоцикле. Учителя убрали, и я стал трудиться самостоятельно. Цех, к которому я был прикреплен, изготавливал из заготовок зубчатые шестеренки различного диаметра для разного рода трубогибов и других строительных машин. Заготовки всех диаметров были свалены в единую кучу на заводском дворе. Чтобы их оттуда извлечь, нужно было заказать подъемный кран, на проволоку нанизать заготовки одного диаметра и с помощью крана вытащить их из кучи и положить на кар и доставить в цех именно к тому станку, который обрабатывал заготовки этого диаметра.
Должен был быть в цехе ещё разнорабочий. Я видел его только пару раз. Это был бывший зэк, как говорят на зоне – доходяга. Он еле передвигал ногами и никакого груза поднять не мог.
Попытались дать мне спецодежду, но она была мне чуть ниже колен, и я отказался от неё. У меня был китайский пиджак с блестящими лацканами, как у смокинга. Его я и одевал в качестве спецодежды. Рубашку одевал, как всегда – белую. На работе я не пачкался, и все грузы, даже ящики с метизом, на клал на живот, а носил на руках.
Самое интересное в этом цехе было то, что они работали и получали деньги в зависимости от выработки. Начальник цеха всегда следил, чтобы они в обеденный перерыв не работали бы, а отдыхали.
Оценив обстановку в цехе, я начал следить кому и какие заготовки были нужны. Подъемный кран я не вызывал – его можно было прождать несколько часов, а вытаскивал заготовки из кучи вручную. И доставлял их к нужному станку. Когда число шестерен у станка достигало определенного количества, я подкладывал доску, вставлял внутрь лом и  опускал все шестеренки на доску. Сам подгонял цеховой мостовой кран, оттаскивал шестеренки на кар и отвозил их в другой цех. При этом станочник не терял ни минуты на вспомогательные операции. Иногда отвозил шестерни на закалку в печи и даже научился сам выполнять эту операцию.
Я договорился со всеми станочниками, что обеспечу их всех необходимыми заготовками, увезу готовые шестерни, выполню другие работы по цеху, но не выполню ни одного указания, отданного мне с матюгами. Когда приходил кто-нибудь новый и орал мне матом, чтобы я что-то сделал – я стоял, скрестив руки на груди, и, даже не смотрел на него. К нему кто-нибудь подходил и объяснял, что команды  с матом, я не выполняю, что нужно сказать по-человечески – и я все сделаю. Со временем я всех приучил разговаривать со мной нормально.
Производительность труда в цехе, и, соответственно, зарплата станочников, поднялись на 20%.
Станочники стали здороваться со мной за руку и звать по имени.
Как-то привожу шестерни в другой цех и спрашиваю, куда их положить. Мне показывают место, и я их быстро складываю. Подходит начальник этого цеха и говорит, что сложить их нужно было в другом месте, и где он теперь найдет электрокарщика, чтобы перевезти их в другое место. Я ему объясняю, что никого искать не нужно, что я сейчас быстро погружу все шестерни обратно, на свой и кар, и отвезу их туда, куда он покажет. Он обомлел.
Стали приходить из других цехов смотреть на мою работу, а больше – на меня. Пришел как-то старый рабочий в грязной робе и стал мне тыкать и отчитывать за то, что я хожу в чистом. Я ему объяснил, что ходить в грязной робе и гордиться этим не достойно человека, что тыкать мне, он не имеет права, а если он этого не понимает, то после работы, за проходной, я могу надрать ему уши.
Когда у меня не было работы, я доставал из внутреннего кармана книгу и успевал почитать некоторое время, стоя за воротами цеха. Начальник цеха возмутился и спросил мастера, почему я читаю книги в рабочее время. Мастер ему объясняет, чтобы он меня не трогал, что я работаю за троих, но начальник цеха не унимался и запретил мне читать. Тогда я, когда у меня не было работы, загонял электрокар в цех, в средину, становился на платформу и стоял изваянием, скрестив руки. Выходил начальник цеха и чуть в обморок не падал, видя меня, ничего не делающего. Тогда собрались рабочие – станочники, пошли к начальнику цеха и всё доходчиво объяснили. После этого начальник цеха просто отворачивался, завидев меня, но читать, не запрещал.
Прихожу я как-то в высшую мореходку, курсантом- заочником которой я являлся. Мне объясняют, так как я уже закончил три курса, то, чтобы меня не отчислили, нужна справка о плавании, что я тружусь на благо морского флота великой страны советов.  Пришлось уволиться с завода машиностроительных машин. Затосковал «мой» цех. Станочники предлагали мне дополнительную плату, кроме зарплаты, - они будут сбрасываться мне. Я объяснил им ситуацию и с завода ушел.
В то врем я начал тренировать ребят старших классов в одной из школ на Старо-Невском проспекте.. Обучал я их, в то время  любимому виду спорта – баскетболу. Бесплатно. Дети занимались с удовольствием. Тренировки я проводил следующим образом. Бежал впереди и, после разогрева, выполнял какие-нибудь упражнения. Школьникам я сказал, что они могут повторять за мной упражнения, а если кто-либо считает, что в это время ему следует выполнять другие упражнения – пожалуйста. А если кто-нибудь считает, что он в это время должен сидеть и отдыхать – вопросов нет, тоже пожалуйста. Но команду буду набирать я, в зависимости от успехов.
Как-то я делил ребят на две команды, распределяя кому и с кем играть. Один школьник решил давать мне советы  с кем должен играть Колька, а с кем Васька. Я ему сказал: - «В одной из армий, в уставе службы для рядовых, кроме первого пункта, запрещающего торговать патронами на передовой, есть ещё один пункт – не давать советов генералам». Ребята с восторгом приняли замечание. На одно из последующих занятий заглянула преподаватель физкультуры. Мы молча выполняли упражнения. Она начала делать различные замечания школьникам. Один из них, пробегая мимо неё, заметил, что она, вероятно, не знает, что не следует давать советы генералам.
Когда я уже ушел с завода строительных машин, но ещё не устроился в портофлот, я говорил ребятам, что они единственная команда в Ленинграде, которая тренируется под руководством тунеядца. В то время, если ты уволился с работы – то сразу попадаешь в разряд тунеядцев. А когда стало плохо с едой, я пришел на тренировку, провел её, уже не бегая впереди, сказал ребятам, что иду работать на буксир и что не смогу далее вести тренировки, так как не позволит режим работы.
Прихожу в мореходку сдать экзамен по английскому языку. Сидят курсанты с очного отделения, и я с ними, с заочного. Выхожу отвечать. Ответил по билету и преподаватель начинает со мною беседовать, начиная с «What’s your name?». Бодро отвечаю, но когда дошло до вопроса, где я работаю, я ответил на чистом английском: «I’m a tuneyadetz». Курсанты, услышав знакомое английское слово, зашевелились. Преподаватель тоже напряглась и спрашивает, что же я делаю? Отвечаю, что сегодня ночью (по английски – утром) буду участвовать в съёмках фильма, фрагмент, «в ресторане» «Нева», что на Невском. – «Вы артист?», спрашивает преподаватель. – «Нет, - отвечаю, - но очень хочется есть, к тому же там я буду на втором плане, а за это платят 6 рублей, а за массовку только три рубля».  – «А что вы должны делать на втором плане?»  - «Танцевать твист». Взялась за голову преподаватель и говорит, что такого даже она не встречала.
Звоню своему бывшему начальнику Коваленко Владимиру, отец которого был капитаном Ленинградского порта и, в свое время, даже подписывал нам паспорта моряков. Объясняю, что учусь на электромеханическом факультете, и не может ли Владимир посодействовать устроиться мне электриком хотя бы на плавучий кран. Должность невелика, но мне нужна для справки о плавании.  – «Нет, - отвечает Коваленко, - не могу». Вопрос отпал.
Надо было идти самому и пытаться устроиться в портофлот (портовый флот), хотя бы на буксир. Прихожу в отдел кадров и говорю, что горю желанием работать в портофлоте. – «Специальность?»  - «Дозиметрия ионизирующих излучений. Проще – радиация».  – «Можем взять только на кочегара. Нет, на кочегара вы не потянете, можем взять только учеником кочегара с окладом 37 рублей 50 копеек в месяц». – «Согласен», - говорю.  – «Заполняйте анкету». А в то время, все анкеты сравнивались и сверялись, так, что нельзя было писать в одной анкете одно, а в другой другое. Прихожу на следующий день с заполненной анкетой. Женщина в отделе кадров почитала анкету и говорит: - «Это вы что, с десятком научных работ хотите работать учеником кочегара? Я вас принять не могу». – «Хорошо, говорю, - возьмите  старшим механиком, электромехаником, в конце концов, капитаном – я согласен»  - «Вы что, издеваетесь? Я вам сказала, что принять вас не могу». Иду к начальнику отдела кадров, объясняю ситуацию. Тот вызывает инспектора отдела кадров и спрашивает, почему мне отказано в такой должности и почему она меня не оформляет?». Ответ меня просто ошарашил: - «Как не оформляю, пожалуйста, хоть сейчас». С облегчением перехожу к инспектору в кабинет, где она мне заявляет, что я должен принести справку на чьем иждивении я жил то время, когда не работал. И что она меня без этой справки на работу не примет. – «А где брать такую справку, - спрашиваю. Может быть, у меня сто тысяч на сберкнижке, а может быть, меня содержала женщина?» - «Ничего не знаю, но только без такой справки я вас на работу не приму». Затосковал я и понял, что меня окружили со всех сторон и выхода не видно. Прихожу домой, иду в ЖЭК, где мне выдают справку, что я регулярно и в срок оплачиваю жилплощадь. Прихожу в кадры, предъявляю справку. – «Вот видите, - говорит инспектор, - и справочка нашлась. Идите фотографироваться – белая рубашка, левый угол». А на фотографию деньги нужны, а у меня их нет. Вспомнил я, что в это время моряки с «Ленина» в мореходке проходят курсы повышения квалификации. Прихожу в мореходку, встречаю Кирилла Титова и прошу 50 копеек на фото. – «Не могу, - отвечает Кирилл, -  мне самому только 80 копеек дали на обед, ты вынимаешь у меня сосиски изо рта». Подошел ко второму – тот же результат. В прошлые времена сидели в ресторанах и не считали кто кому, сколько должен, но тут я выпал из обоймы и стал совсем посторонним человеком, которому и 50 копеек дать жалко. Подошел к Игорю Алексеевичу Домахину, старшему электромеханику, он на 9 лет меня старше. Он выслушал меня и выделил мне 50 копеек.
Как правильно падать в голодный обморок.
Обморок, как правило, не случается внезапно. Сначала ухудшается зрение. Смотришь в какую-то точку, а её не видишь, а видишь что-то рядом. Переводишь взгляд туда, а изображение пропадает, и видишь снова что-то рядом. В поле зрения глаза появляется ломаная, дугообразная линия с четкими изломами. Зрение, что называется, плывет. Никакого ощущения голода нет. Вообще чувство голода пропадает на  третьи сутки. Как-то после непродолжительной голодовки, когда у меня появились деньги, я пошел в магазин и купил грамм 700 докторской колбасы. Придя домой, я намеревался съесть почти всю колбасу. Когда я съел грамм 70, то оказалось, что больше не могу, желудок полон и более не принимает. Ссохся, вероятно. Пришлось постепенно разрабатывать.
Следует правильно найти место и присесть. Конечно, неплохо бы закусить, к примеру, шоколадом, или, хотя бы попить водички. Если есть кто-либо рядом, с кем можно доверительно пообщаться, то можно сказать, что возможно ты потеряешь сознание, но надеешься, что это не надолго и шухер поднимать не надо. Если процесс затянется, то можно вызвать неотложку. По моему опыту, процесс тянулся недолго, и я быстро приходил в сознание. Далее начинался мощный озноб. Колени приходилось держать руками, но и они дрожали. Минут через пять - семь  можно было идти,  стараясь не шататься. Дрожью организм отогревается. Помню, когда я ездил за 250 км. на мотоцикле под мокрым снегом, то согревался тем, что ехал 20 километров, слезал с мотоцикла и бежал с ним ровно километр. Процедуру повторял много раз. Но всё равно, когда я подъезжал к Ленинграду, меня била такая дрожь, что было трудно управлять мотоциклом – он дергался. А ещё помню, когда мы с Анатолием Трошкиным ездили за грибами осенью, Лил затяжной дождь. У меня в то время уже был мотоцикл с коляской. Анатолий сидел под пледом, а я – на свежем воздухе, но у меня были сапоги. Остановились мы в Петродворце у светофора. Рядом остановился интуристовский автобус. Из окон на нас смотрели сочувственные иностранцы. Я поднял ногу на руль мотоцикла, и из сапога вылилось литра два-три воды. Поднял вторую ногу с тем же эффектом. Я поднял большой палец вверх, показывая, что всё нормально. В окна были видны руки рукоплескавших пассажиров.
Как правило, я никогда не простывал, да и сейчас тоже.. Вероятно, сказывалась пастушеская закалка в детстве. Моя мать, которая в комнате всегда ходила босиком, и в 75 и в 85 выходила на заснеженный балкон, набрать кое-что из солений, разумеется, не одевая обуви.
Поехал я в фотоателье и пытаюсь вспомнить, когда я ел последний раз. Когда сел перед фотографом, фотограф  спрашивает: - Приятель, тебе что, плохо?» Я ему говорю, чтобы быстрее нажимал на спуск, а фотография пригодится или для работы, или на памятник. На следующий день получил фотографию, поехал в отдел кадров и получил направление на работу на буксир «Ненец» со следующего дня учеником кочегара.
Прихожу на следующий день и показываю вахтенному матросу направление на работу. Тот вызывает старшего механика и показывает ему мое направление. – «Тебе сколько лет?» - спрашивает механик. – «Двадцать семь», - отвечаю. – «И ты что, в 27 лет решил стать учеником кочегара? Пьешь что ли как скотина? Откуда тебя выгнали?» Отвечаю, что меня не выгоняли и что я не пью как скотина. Он посмотрел на меня внимательно и спросил: - «Ты ел?» - «Когда?», -удивился я. – «Ну, хотя бы вчера?» - «Нет, не ел».  - «Иди, поешь, потом поговорим».
Дали мне учителя, кочегара первого класса. Через три дня я стоял самостоятельную вахту. Нашел книгу по кочегарскому делу и изучил её. Когда прошел месяц моей работы на буксире, я обратился ко второму механику, чтобы он отвел меня и представил на экзаменационной комиссии. Он сказал, что ещё рано, так как он ещё со мной не занимался. Я ответил, что знаю все буквы алфавита, умею читать, и освоил учебник по делу кочегарскому. Он устроил мне экзамен и через пару часов мы были на комиссии, где он заявил, что в кратчайший срок подготовил кочегара. Ещё через час я вышел кочегаром первого класса с окладом 75 рублей в месяц, а механик поучил премию.
Работать в кочегарке мне нравилось. И, вероятно, не только потому, что эта работа соответствовала уровню моего интеллекта, но и потому, что над душой никто не стоял, не понукал, и в кочегарке было тепло и, даже, уютно. Было четыре котла, работавшие на морском мазуте марки М-20. Чтобы разжечь котел, надо было сначала впрыснуть небольшое количество мазута, потом взять факел, поджечь его и сунуть в топку, в специальное отверстие. Если все сделано правильно, то из котла вырвется хороший хлопок из дыма и гари и, топка начнет работать. Следует постоянно следить, чтобы мазут горел  ровно и не давал дыма в выхлопную трубу на верху буксира. Механик и старший механик, когда были на палубе, постоянно следили за выхлопом из трубы , в случае необходимости кричали вниз, в кочегарку: - «Кочегар, дымишь!»

На буксире было принято,  когда механик идет в кочегарку по рифленому железу вдоль котла и его отчетливо слышно, кочегар изображал бурную деятельность, бросался от одного котла к другому, регулировал расход мазута, уровень воды в котлах и, вообще был, сама занятость. Я решил положить конец этой мистификации. Когда я слышал шаги механика, я проверял уровень в котлах, расход топлива и вставал в центре кочегарки, скрестив руки. Заходил механик и не видел суеты с моей стороны.  – «Ты посматривай», - обычно говорил он. – «Я посматриваю и все делаю, что написано в инструкции с пятнадцатью синтаксическими и восемнадцатью орфографическими ошибками». – «Это я писал», - говорит механик. Он уходил. Я снова все просматривал, регулировал, а когда механик снова заходил в кочегарку, он видел меня на том же месте и в той же позе. – «Ты посматриваешь?», - спрашивал механик. – «А как же, - отвечал я. Он смотрел на уровни, заглядывал в топки и не найдя повода для замечаний, уходил.
На вахте читать мне механик не запрещал, потому, что я делал все – стирал фильтры, драил паёлы, добавлял в воду котлов специальный состав, который был простой содой для стирки робы, и все остальное, что мне предписывала инструкция с … Как-то механик зашел и поинтересовался, что я читаю. – «Сонеты Шекспира, почитать наизусть?  – «Не надо, - ответил механик и добавил, - дожили, кочегары читают Шекспира. Пропадем!»
На буксире кормили совсем неплохо. График работы был таким:  три дня работаешь по 6 часов через 6, и три дня на берегу отдыхаешь. В итоге  полмесяца проводишь на буксире и бесплатно питаешься, а полмесяца на берегу живешь. Выходило,  как будто у меня зарплата не 75 рублей в месяц, а целых 150.
Проработал я почти полгода, и подошло время котлоочистки. Это очень неприятная работа. Котлы расхоложены. В кочегарке холод собачий. Известно, что полярник ничего не боится, кроме холода, голода и … работы. А ещё каждый человек может бесконечно смотреть на огонь, льющуюся воду, и …на то, как работают другие. Здесь же надо было самому работать. Нужно залезать в котел и металлической щеткой снимать гарь и накипь с труб. Респираторов не давали. В лучшем случае – пару слоев марли на рот.  То, что ты содрал с труб, зачастую падает тебе на лицо – деться некуда. В котле не повернуться, не развернуться. В фуфайке внутрь не пролезешь, а без фуфайки холодно. Как только вылезешь передохнуть, прибегает механик: - «Вы что, опять перекуриваете?» Еле отплюёшься минуты за три. Стал я тут замечать, что мокрота идет с кровью, с такими маленькими вкраплениями. До конца котлоочистки я дотерпел. Снова развели котлы и стали дальше работать.
Хуже всего приходилось в день аванса или получки. Одного матроса посылали за водкой, и команда понемногу «набиралась». Я в этом не участвовал. Буксир то и дело врезался, то в борт судна, то в причал, то носом, то кормой. А в кочегарке обзорности никакой – вот и бегаешь, то в кормовые котлы упираешься, то в носовые.
Перекинули меня на другой буксир «Пионер». Там машинистом был Вова Иванов, хороший парень. Я просил его постоять вместо него на реверсах. Подрегулирую все в кочегарке и бегу в машинное отделение. Связь с мостиком через переговорную трубу. Оттуда кричат, к примеру, «Полный назад!». Володя отвечает: - «Есть полный назад!». Я перекрываю пар, перебрасываю кулису и снова открываю пар. Команда выполнена. По окончании вахты, штурман поблагодарил Владимира за хорошую работу. – «Рад стараться», - отвечает Владимир и мне подмигивает.
(Владимир участвовал в съемках фильма «Красная палатка». Потом много лет работал на радиостанции «Немецкая волна», ушел оттуда совершенно расстроенный, и, приехав в Питер, никого не захотел видеть, и даже отключил свой телефон).
Но все хорошее когда-нибудь кончается. Закончилась и моя работа на буксире. Ко мне домой приехал Игорь Трусов, с которым мы подружились, когда  работали в «Изотопе». Был он парень здоровый и удивительно спокойный. По военной специальности он был мотоциклист – разведчик. Но много курил, что, в итоге, его и сгубило. Но я не об этом.
Приходит он ко мне и говорит: - «Пошли работать вместе в совершенно новую организацию, где не нужен допуск по форме два». – «А чем заниматься?».  – «Вычислительной техникой и автоматикой».  – «Но я в вычислительной технике ничего не соображаю», - отвечаю я.  – А там особо и соображать нечего, - говорит Игорь. – у них ничего нет кроме нуля и единицы, а все остальное – это сочетание нулей и единиц».
Приходим мы с ним к начальнику этой новой организации. Организация называлась ЛСМНУ (Ленинградское специализированное монтажно-наладочное управление) по автоматике и вычислительной технике. Начальником пригласили специалиста из Нижнего Новгорода с хорошей фамилией – Ягодка. Андрей Иустинович.
Побеседовал он со мной и говорит, что может мне предложить должность старшего техника.
 -Старшим техником, - говорю, - я был ещё в 1956 году.
.– Ну не могу же я вас взять на должность инженера после того, как вы работали кочегаром.
.– Но я работал кочегаром первого класса.
. Заулыбался начальник и взял меня на должность инженера с месячным испытательным сроком. Через месяц он меня вызвал и дал должность … старшего инженера.
Установку по подбору кадров, мне объяснил Игорь Трусов. Брать, в начале, только знакомых и проверенных людей. Занять все ведущие общественные должности – парторга, комсорга и профсоюзного лидера, чтобы при попадании в наши ряды недостойного человека, могли бы мы его изжить из наших рядов.
Меня, как беспартийного, направили на профсоюзную учебу, которая происходила во дворце культуры имени Кирова, что на Васильевском острове. Лекции по этике читал директор театра. Так как во время лекций я не мог сидеть без комментариев, он посмотрел в мою сторону и спросил:
 - Вы? Мы с вами подружимся. И действительно все перерывы мы проводили вместе, надеюсь, к общему удовольствию.
Задачей нашей организации ЛСМНУ, было внедрение автоматики и вычислительной техники на Северо-западе нашей бескрайней страны. Сначала мы обошли почти все, интересные для нас, предприятия и заводы Ленинграда. Собирали портфель заказов и на некоторые предприятия отправили бригады, которые выполняли разнообразные работы – от установки пожарной сигнализации до установки вычислительных машин.
Начальником первого отдела, а нам нужна была только «форма № 3», была женщина, коммунист старой закалки, Анфея Николаевна. Разумеется, она курила папиросы «Беломор» Если кто-либо с утра заказывал ей написать ему и выдать справку по «форме № 3, потому как он уезжает  в командировку, Анфея Николаевна заказ принимала, но когда он приходил через пару часов, она спрашивала:
 - Так ты действительно решил ехать в командировку?
 -  Это не я решил, это начальник решил. Давайте справку.
 -  Зайди через полчаса.
Как-то пришла утром на работу Анфея Николаевна вся в слезах. Женщины из бухгалтерии её утешают и спрашивают причину. Анфея Николаевна объясняет, что поссорилась с мужем: - «Он говорит, что нужно продвигать на руководящие должности молодых, а я говорю, что и старые кадры нельзя забывать!» Вот как надо жить интересами государства!
Начальник вошел во вкус, и на самые, по его мнению, большие и выгодные предприятия посылал меня. Но был один нюанс. У меня были только одни брюки. Из лавсана. Отличные брюки. Но не вечные и на интересном месте они износились и порвались. При ходьбе  эта щель предательски изменялась в положении и размере. Я попросил своего начальника, чтобы при посещении начальников предприятий, дал бы он мне помощника. Задача его была простая. Он шел сзади, но не в ногу, а прикрывал только правую часть моих брюк. А из кабинетов начальников я выходил, как воспитанный человек, не поворачиваясь к ним задом.  В коридоре меня встречал телохранитель вернее дырохранитель, и мы с ним дружно дефилировали по коридорам учреждения.
Со временем, я накопил денег на новые брюки и зажил совсем счастливо. Права пословица, что кому-то суп жидковат, а кому-то жемчуг мелковат
Со временем, когда мы освоили Ленинград, с точки зрения внедрения автоматики и вычислительной техники, начальник решил взяться за Северо-запад нашей необъятной страны. Надо было собрать портфель заказов на проведение работ в Эстонии, Литве и Латвии.
Выбор пал на меня, и чтобы мне не было скучно, меня сопровождал «советник».
Хорошо запомнилась монументальная Рига со своими соборами и кафе «Луна».
В Вильнюсе, в министерстве, куда я пришел к назначенному ранее сроку, по трансляции объявили, что они приносят извинения, но смогут меня принять только через… пять минут. Начальник встретил меня у двери, усадил в кресло, сел напротив и первым делом выяснил, хорошо ли я устроился и в какой гостинице. Вторым вопросом было, где я собираюсь провести вечер, и посоветовал кафе, где ночью танцует кордебалет и застолье проходит при свечах. После этого мы перешли к делу. Но такой подход к посетителю мне очень понравился и был необычен для советского учреждения.
Мы с напарником засели вечером в кафе и, всё бы было хорошо, но был один нюанс. За один раз можно было заказать только 50 грамм коньяка на одну душу. Второй раз можно было заказать только после того, как официантка обслужит все остальные свои столики. Часов в пять утра мы вышли из кафе совершенно трезвые, выпив не более 150 грамм на личность. Мы долго хохотали, но потом поняли, как это правильно, когда посетителям не дают возможности «надраться».

Картинная галерея  была совершенно невероятной. Захотелось «живьем» увидеть Чюрлёниса, но для этого надо было ехать в Каунас.  В Вильнюсе удалось купить альбомы Чюрлёниса и Красаускаса. Повезло!
В Таллине я бывал до этого не один раз и центр города, про который один мой приятель сказал: - «Как им только не было тесно драться здесь на пиках», знал хорошо до самого парка Кадриорг. Поселились мы на пассажирском лайнере «Эстония», который зимою функционировал как гостиница, а летом возил туристов в Финляндию.
Был у меня в Таллине приятель Николай Старовойтов, летчик гражданской авиации. О том, как мы с ним познакомились, следует рассказать отдельно.
В Ленинград часто приезжал ещё один мой очень хороший приятель, Нодар Челидзе. Грузин, почти коллега. Специализировался он, будучи аспирантом, на биологическом воздействии радиации на организм человека. Мы с ним очень сдружились и даже ездили с братом Владимиром к нему в гости в Тбилиси, о чем надо рассказывать отдельно. Так вот, сидим мы с ним как-то в кафе «Север», что на Невском проспекте. За столом сидели ещё незнакомые две девушки и мужчина в форме летчика гражданской авиации. В разговоре с Нодаром, я ляпнул, что смогу рассказать подряд сто анекдотов. Летчик встрепенулся, извинился за вторжение в чужой разговор, и сказал, что такое невозможно ни одному человеку. Тут на дыбы встал я, и мы заключили пари. Условия были таковы: перерыв между анекдотами не должен превышать одну минуту. В случае проигрыша, я угощаю весь стол сухим вином, и, наоборот, в случае выигрыша, летчик угощает весь стол. К своему ужасу я понял, что очень  ограничен в тематике анекдотов, так как за столом сидят две девушки. Одна из них сказала, что будет ставить палочки на салфетке по числу рассказанных анекдотов. Я сразу рассказал анекдот про палочки-отметки на стене спальной, и процесс пошел. Размышляя над последующими анекдотами, я всегда держал в памяти два-три типичных анекдота, которые у всех на слуху, и старался их приберегать на «пожарный» случай. Есть мнение, что у человека существует только один вид памяти – ассоциативный. Так один анекдот вызывает в памяти второй, последующий – похожий, и процесс идет достаточно активно.
Летчик оказался человеком, который сам не умеет рассказывать анекдоты, но очень их любит. Анекдоте на шестидесятом, он, изнемогая от хохота, попытался снять с меня все обязательства и регламенты, но у меня пошла «струя» и я продолжал. Анекдоте на семьдесят пятом, летчик сполз со стула, замахал руками – говорить он не мог, и пошел искать официанта, чтобы заказать вино на весь наш стол.
Мы с ним потом часто встречались Нередко он ночевал в моей комнате в Питере, когда прилетал  в Питер, и мы поддерживали хорошие отношения. Жил он в Таллине, на улице Маяка (ударение на первое «а»). Номер дома помню, но не скажу.

Мы с моим сослуживцем и Николаем Старовойтовым в Таллине попали в тот раз на баскетбольный матч «Динамо» Тбилиси и «Калев» Тарту. Разумеется, я болел за грузин, Один во всем зале. Я не только кричал, я ещё пел на грузинском языке «Тбилисо, мзис да вардебис мхарео…» Сдержанные эстонцы меня не побили – цивилизованные люди. Потом, я спрашивал у Нодара, помнят ли баскетболисты «Динамо» этот случай. Нодар сказал, что не только помнят, но и приготовили бочку вина – можно  приезжать и забирать.
  Когда мы только приехали в Таллин и попытались узнать в министерстве, с каких предприятий и в каких городах,  нам следует начать обследование на предмет внедрения вычислительной техники и автоматики, чиновник молча поднялся, достал с полки папку и сказал: - «В этой папке результаты обследования всех предприятий Эстонии с указанием перечня работ, ответственных, платежных реквизитов с именами и телефонами главных бухгалтеров и всеми необходимыми данными». Часа за два мы с напарником переписали все документы и, таким образом, «выполнили» все работы по командировке. Наш отчет по командировке ещё долго ставили всем в пример, как надо работать!
 Маленькая деталь. У этого чиновника на столе, кроме телефонов, никаких бумаг не было, и он не изображал из себя перегруженного работой человека. Он сидел и … читал газету. Европа!
Наша командировка подходила к концу, мы собирались домой. Была проблема, как получить счет за проживание на большую сумму, которую оплачивало управление, нежели на ту, что мы в действительности платили. Счет подписывал старпом судна. Мы скинулись и купили на последние деньги бутылку водки и пригласили в каюту старпома. Следует отметить, что старпом на таком судне заведует всеми женщинами, от дневальных (уборщиц), до официанток и барменов со всеми их неприятностями, склоками, сплетнями и прочими трудностями. Ох, нелегкая эта должность – быть старпомом на таком судне.
Старпом пришел, сидим, пьём водку, разговариваем - он делится своими заботами, мы рассказываем о своих трудностях. Я сказал, что в сое время тоже ходил в море и что наш судовой поэт, может быть в грубой форме, но точно охарактеризовал судовых женщин в своем стихотворении. Дело ещё в том, что если ты пришел с ночной вахты и пытаешься заснуть, то дневальная, зная, что ты после ночной, раз пять «врежет» шваброй по двери твоей каюты и так громыхает ведром, что может поднять умершего. Я прочитал стих:
С утра ты ведрами грохочешь,               
«Большой любви», как кошка хочешь,
Ты наша честь позорная,
Ты -  быдло коридорное.
Старпом сказал: - Дай слова списать, и живите бесплатно сколько угодно, и подпишу любой счет.
Билеты у нас уже были куплены на вечер следующего дня, со счетами все было в порядке, одно было не очень хорошо – очень хотелось есть, а денег не было. Мы лежали на койках в каюте и лениво переговаривались. Вдруг открылась дверь каюты, вошел Николай Старовойтов:
 - Что это вы такие скучные, давайте хотя бы в ресторан сходим!  Уговаривать долго нас не пришлось.
Бригады из нашего управления работали на разных предприятия Питера, и в разных городах страны. Любого инженера могли послать руководить бригадой на любой завод или предприятие, видя, что предыдущий начальник не справляется с работой. Наше учреждение было хозрасчетным, и руководитель бригады в конце месяца должен был у руководства предприятия, где работала его бригада, подписать «процентовку» - процент выполненных работ, получить с предприятия деньги, иначе нечем будет платить работникам. Иногда один инженер руководил бригадами на двух – трех объектах. В конце месяца начиналась «свистопляска» с подписанием «процентовок». 
Важно было заключить договор на значительную сумму, при не очень большом объеме работ. Смету составлял наш сметчик Мильман Игорь Леонидович. Он мог составить смету практически на любую сумму и все будет в соответствии с законами и двумя томами справочников по оценке проводимых работ, которые он знал наизусть. Ему говорили, какую конкретно работу собирается бригада выполнить, и на какую сумму удалось договориться. Он спрашивал:
 - Тебе сделать сумму чуть побольше, или чуть поменьше?, так как он мог составить смету на любую сумму. Мы его боготворили.  Если кто-нибудь задавал ему вопрос, Игорь изображал из себя засыпающего за столом человека, подпирал голову рукой, которая соскальзывала со стола, Игорь чуть не стукался головой о стол и бормотал:
 - Ты говори, говори, я слушаю, и опять «засыпал».  Беседовать с ним было одно удовольствие. Он знал уйму анекдотов, но политические рассказывал только мне. В то время приближалось столетие со дня рождения «великого Ульянова – Ленина» и Игорь рассказывал много анекдотов, к этому юбилею. Там было много не удобоваримых, но были и такие простые, как выпуск к юбилею трехспальной кровати «Ленин с нами», горохового концентрата «Залп Авроры», презервативов «Надень-ка» и другие. Читал он и собственные частушки на эту тему, но процитировать их невозможно.
Говорили, что в стране объявлен конкурс на лучший анекдот про Вовку – Морковку. Первая премия была – 10 лет, вторая – 5 лет и три поощрительных по три года.
Ходил он в тирольской шляпе, без пера, одевался изысканно, мог хорошо танцевать, играл на фортепьяно, неплохо пел и, вообще, был отличный человек. Он оставил у меня самые теплые воспоминания. Он не мог говорит без «подначек» и разного рода выкрутасов. Когда в бухгалтерии появился новый работник почтенного возраста, Игорь представился ему, как Мильманда (с ударением на последнем слоге) Леон Идович. Когда нового работника поправляли,  говоря, что сметчика зовут Игорь Леонидович, тот возражал, говоря, что Леон Идович сам ему представился именно таким образом.
Вспоминается анекдот тех времен, когда группа евреев стоит и разговаривает. Подходит старый еврей. Все замолкают. Он говорит: - «Я не знаю, о чем вы говорили, но ехать надо!» Уехал и Игорь Мильман. В Нью-Йорк. Я спрашивал его приятелей о том, как Игорь устроился. Говорили, что  ему принадлежало полсупермаркета.  Ещё через год весь супермаркет был во владении Игоря. Он приглашал в Нью-Йорк, как в гости, так и на жительство. Дай Бог ему успехов и доброго здоровья!
Был в нашей «конторе» один бригадир с оригинальной фамилией Дзэ. Он всем представлялся, как летчик-испытатель, герой Советского союза. Ни летчиком, ни героем он не был – мы читали его личное дело, но ему так нравилось, и он так представлялся. Приходит он, как-то, на новое предприятие бригадиром и знакомится с людьми: – «Меня зовут Николай Петрович Дзэ, летчик-испытатель, герой Советского Союза» и протягивает руку, стоящему с края. Тот отвечает: - «Демченко Николай Николаевич. Быдло».
Располагалось наше учреждение на улица Марата, (быв. Николаевская), дом 72, «Б». Там размещалось только начальство и бухгалтерия. Все работники торчали на объектах и в конторе появлялись редко. Практически все ездили по командировкам. Так как с командировочных денег алименты не взимались, то большинство работников было в разводе. Когда кто-нибудь получал направление отбыть в командировку и получал деньги на дорогу и командировочные, то он вел всех таких же работников, как и он, кто в это время был в конторе, в «Самолей»  - магазин, расположенный на «пяти углах», - угол Социалистической, Владимирского проспекта и Рубинштейна, торговавший разного рода портвейнами в розлив. Там и отмечалось его отбытие.
Бывал  и я в командировках, и в Кандалакше, и на станции Белое Море - там стояли цистерны под нефть, как это показано в кинофильме «Белое солнце пустыни». Внутри цистерн, где мы устанавливали уровнемеры, стояла одуряющая духота, так как в то время, летом, температура воздуха на этом Севере, поднималась почти до 30 градусов по шкале гражданина Цельсия. Съедобные грибы в то лето появлялись в несметном количестве даже у подъездов пятиэтажек.
Была в нашем отделе группа программистов. Слепых. У них были разные истории – кто потерял зрение от болезни, у кого в руках взорвалась граната. Но все они были добрые и умные ребята. Им был придан техник, который писал программ, которые они ему диктовали со своих конспектов, написанных по системе Бройля. Слух у них был удивительным. Как-то я пришел рано на работу. В комнату вошел Вася, незрячий. Я сидел как мышка, затаив дыхание и не двигаясь, но он спросил: - «Кто здесь, Юра ты?» Это было поразительно. Когда не было начальства, они  читали много стихов. Мы читали вслух прозу. Тогда появилась у нас «Мастер и Маргарита» и мы её прочитали всю. Конечно, не за один раз.
Они знали расписание всех автобусов и свободно перемещались по городу. Когда я спросил Васю, какая основная трудность, он ответил, что женщины помогают перейти дорогу, а потом приглашают на чай.
Был там помполит, с характеризующей фамилией Иншаков. Мы ему советовали выбросить из фамилии лишнюю букву. Он обижался. Как-то он увидел у меня на столе  «Мастера и Маргариту» и задает дурацкий вопрос, «Почему я принес на работу художественную книгу?» Я сказал, что давал почитать и мне её вернули.
  – Вы же знаете, что на работу нельзя приносить художественную литературу?
  - Во-первых, я её не читаю на работе, а во-вторых, мало ли что я приношу на работу, но это не означает, что я этим буду пользоваться в рабочее время.
Долго я руководил бригадой радиомонтажников в городе Пскове на радиозаводе, Бригад у меня было несколько, и за всеми нужен был пригляд. Отделом, где работала бригада, руководил Олег Константинович Недосекин. Человек удивительной скромности и большого технического ума. Если кто помнит первую радиоуправляемую игрушку лунохода – это его заслуга. Когда я его знал уже года три и частенько бывал у него дома в Пскове на улице Горького 25, кв. 52 (или наоборот – 52, 25), как-то я обратил внимание на кипу каких-то бланков на комоде, которые давно валялись, но не привлекали моего внимания. Выяснилось, что это сертификаты на его, Олега, изобретения. И кипа была внушительная.
Олег был страстным рыболовом и ездил на Псковское озеро на рыбалку и зимой и летом. А ещё он очень любил анекдоты и бардовские песни. Когда я приезжал в Псков, обычно вечером собиралась наша дружная компания, пили водку и все ждали новых песен и анекдотов. В компанию входила семейная пара выпускников юридического факультета Ленинградского университета, работавшие в милиции Пскова, еще пара приятелей, жена Олега – корреспондент радио и телевидения. Был еще капитан милиции, в прошлом хороший технарь. Его пригласили работать в милицию, пообещали жильё и жалование старшего лейтенанта. Послали заявку в центр, с просьбой дать ему звание капитана, так как он очень нужный для милиции специалист по внедрению вычислительной техники, зная, что в центре дадут разрешение, но на одну звезду пониже. Начальство вошло в суть дела и дало ему звание…капитана милиции. И он стал выше по званию многих старых служак проработавших в милиции долгие годы.
Но это всё преабула, а сейчас будет амбула.. Приезжал я, как правило, чтобы закрыть «процентовку» за выполненные работы в течение месяца. Бригада радиомонтажников пристроилась в то время играть вечером в ресторане гостиницы «Турист». Был трубач, ударник, местный аккордеонист и наш монтажник, игравший на моем банджо. Популярность ресторана росла, и стали приезжать послушать игру и пение квартета из ближайших селений. К концу ресторанного времени, музыканты неплохо поднагружались и утром им хотелось работать, но не очень.
Приехав, я узнавал у Олега Константиновича, как продвигалась работа бригады. Обычным ответом было, что сделано очень мало и что в этом месяце он «процентовку» не подпишет. Заставить его я не мог, а что нечем будет платить бригаде – его мало трогало. И справедливо! Его интересовала работа, а не сентиментальные рассуждения по поводу  семей, детей и жен. Зная бригаду и её методы работы, я приезжал дня за три-четыре до конца месяца. Приводил утром бригаду на завод, сам брал паяльник, и мы начинали работу. Их заявления, что они честно и самоотверженно трудились, я во внимание не принимал и на  показательной распайке перегнал всех хваленых радиомонтажников. После этого они затихали, и мы работали часов до восьми, девяти вечера. Они поглядывали на часы, но в ресторан не просились. К концу месяца мы кое-как наверстывали упущенное, и Олег подписывал «процентовку». Зная мое положение, он в любом случае бы подписал «процентовку». Но это было бы совсем нечестно.
Вопрос о подписании «процентовки» вставал на первом нашем застолье. Когда народ, чуть разогревшись, ждал новых песен и анекдотов, я говорил, что ничего этого не будет, так как Олег подписывать «процентовку» не собирается и, что у меня, конечно, нет никакого настроения, ни петь, ни анекдоты рассказывать. Народ устремлял взоры на Олега, но то был непреклонен. Народ грустнел и продолжал «веселье». Ещё через пару рюмок народ приступал к обработке Олега, и он сдавался. Часто они записывали песни в моем исполнении, и, как-то, на мой день рождения неожиданно подарили кассету с записями песен и добрыми пожеланиями от всей честной компании.
Когда я уже работал на ледоколе «Арктика» и мы всей семьёй поехали на машине на Украину, в Полтаву, к брату  Александру, мы решили переночевать в Пскове у Олега. Я позвонил ему на работу, он вышел и я представил ему все семейство. Олег дал задание купить бутылку водки – тогда это было почти невозможно, и сказал, чтобы потом мы приехали  по его новому адресу. Олег спросил меня, знаю ли я его жену. – «Конечно знаю», - отвечал я. – «А у меня другая жена», - сказал Олег. – «Тогда откуда же я могу её знать?»  - «А она тебя знает», сказал Олег.
Однажды мой приятель из Питера собрался ехать в командировку в Псков и спросил, зная как трудно поселиться в гостинице, нет ли у меня хороших знакомых, у кого можно было бы переночевать. Я дал ему адрес Олега. Потом мой приятель рассказывал, что он, волнуясь и стесняясь, пришел по адресу и позвонил. Открыл Олег, которого он ранее не видел и вопросительно посмотрел на незнакомца. Тот стал объяснять, что он от меня и что ему негде ночевать и т.п. Олег прервал его, сказав: - «Иди на кухню, там, в раковине гора немытой посуды. Вымой её, а я пока сбегаю в магазин», - и ушел.
Одним из ярких впечатлений тех лет, была поездка на рыбалку с ночевкой на берегу Псковского озера. Нас было четверо. Мы с Олегом приехали на его мотороллере, который я называл «геморроллером», двое остальных – на автомобиле «Волга». У нас была небольшая резиновая лодка. Рядом была деревня с прекрасным названием «Глушь». Днем в деревне в пыли купались куры, мужики ходили в холщевых рубахах и босиком. Была тишь и глушь. В деревне за три рубля можно было взять на прокат деревянную лодку. Но мы обходились своей, резиновой.
Помню, вечером, когда стали видны звезды на небе, мы развели костер на берегу озера и стали вечерять. После ужина я сел в резиновую лодку и отплыл по ночному озеру. На берегу был виден костер, слышны приглушенные голоса, на небе – мириады звезд, и они же отражались в спокойной глади озера. Я перестал грести, любовался этой вечной красотой и вдруг ощутил извечную тоску человека ночью на природе, что такое может больше не повториться. Я наслаждался ночью, тишиной и вечностью.
Днем мы порыбачили и на лодке с Олегом поплыли подальше, чтобы искупаться. Здесь я чуть не утопил Олега. Когда он уже плавал недалеко от лодки, я рассказал анекдот о двух туземцах в банановой роще. Один туземец быстро забрался на банановую пальму, сорвал банан и засунул себе в ухо. Стоявший внизу туземец крикнул: «Эй, у тебя в ухе банан!»  - «Что?».  – «Я говорю у тебя в ухе банан!»  - «Ничего не слышу, кричи громче – у меня в ухе банан».
Известно, что человек теряет силы во время смеха. Олег стал медленно погружаться в воду. Я подплыл и протяну ему весло. Он отсмеялся, и я отплыл от него. Потом я показал ему, как засовывается банан в ухо, и он снова стал тонуть. Так продолжалось несколько раз. Олег не стал долго терпеть такое издевательство и забрался в лодку.
Когда я был на Северном полюсе и у нас были бананы (неимоверный деликатес по тем временам), я вставлял банан себе в ухо, бегал по льду и кричал, что у меня в ухе банан.
И ещё то лето запомнилось удивительным концертом Святослава Рихтера во Пскове. Бвают времена,  когда понимаешь, что лучше уже не бывает. Остановись мгновение…
Прошло более сорока лет, но я до мелких подробностей помню ту ночь на Псковском озере и ту поездку.
Шли года, я изредка звонил по  рабочему телефону Олега, но номер уже изменился и я не мог  найти Олега по телефону,  В 2005 году я приехал в Псков в составе команды города Луги играть в теннис. Разговорившись с местным парнем, я спросил, как мне разыскать Олега Константиновича Недосекина. Парень сказал, что он учился в школе с сыном Олега Константиновича и что Олег Константинович умер лет десять назад..
Тяжело терять таких хороших друзей, да и я сделал мало, чтобы  в свое время найти Олега. Добрая память о тебе, Олег, остается в моем сердце.
У меня уже был мотоцикл «ИЖ-Юпитер» и мы с женой побывали в то время, и в Пушкинских Горах, и в Изборске – крепости 13 века, с мощным валом на холме, и маленькой церковкой с голубыми, в звездах, куполах, внизу,  Да и сам Псков, с его удивительным кремлем, церквями, старинными строениями, производит впечатление удивительно русского города.
В Пушкинских горах я бывал раз пять, не менее. Первый раз – осенью. Осматриваем усадьбу – открывается дверь избы няни Пушкина, и здоровая девка, с подоткнутым подолом и босыми ногами, начала мыть крыльцо. Пошли на берег Сороти, вид там чудесный. Я искупался, не взирая на холодную погоду - Пушкин купался, как же не искупаться. Бывал я там через много лет  с детьми, и не один раз, и погода была всегда одинаковая – облака отдельные бегут по небу, легкий ветер, деревья в рощицах слегка колышутся – Россия. Однажды даже ночевал в Святогорском монастыре – он в то время исполнял роль гостиницы.
Одно время мы бригадой жили в Пскове на дебаркадере, на реке Великой. Шкипером дебаркадера был Лукич. Просыпаешься утром и ныряешь в чистые и светлые воды реки Великой. Брали радиодетали на заводе те, что паять не надо, а прикручивать, садились под стену Кремля и делали бойко свое дело. Перед отъездом брали у Лукича пустые бланки за проживание, сами заполняли, и я подписывал их: «Лукич». Возвращались в Питер загорелыми и с хорошей «процентовкой».
Совершенно случайно мы встретили на улице Пскова овощной ларек с хорошим названием «Ягодка». Мы бригадой сфотографировались у этого ларька и потом преподнесли фотографию нашему начальнику Ягодке Андрею Иустиновичу. Он был в восторге!
Самые теплые воспоминания у меня о днях, проведенных во Пскове.
Так как наша контора называлась «…по автоматике и вычислительной технике», настала пора заниматься вычислительной техникой. Специалисты после института имелись, но они были нарасхват, и их было мало -  пришлось выделить группу инженеров, дабы послать из в вычислительные центры предприятий учиться вычислительному уму-разуму. Попал в это число и я. На каких только вычислительных центрах мы не мешались под ногами. Основным центром был вычислительный центр Кировского завода. Руководил им бывший парторг какого-то цеха. С коммунистической преданностью у него все было в порядке, но был маленький недостаток в профиле профессиональном – он ничего не понимал в технике, а особенно – в вычислительной технике, вообще ничего. Злые языки рассказывали, что какой-то шутник позвонил ему и сказал, что сейчас будут созданы большие магнитные поля и надо экранировать от них телефонный аппарат. Для этого предлагалось намочить полотенце и накрыть им этот самый телефонный аппарат. Всё было выполнено: секретарша намочила полотенце и надёжно укрыла им телефонный аппарат.
Мы, командированные из нашей конторы, сидели вместе со штатными работниками центра и потихоньку грызли компьютерный гранит. Помещение было небольшое, да ещё мы мешались. Когда начальник этой группы хотел уйти с работы пораньше, он брал в руки портфель и, стараясь быть незамеченным, тихонько крался к двери. Все делали вид, что не замечают, а через минуту после ухода начальника, расслаблялись.
От нашей организации мы были вдвоем. Кроме меня был Марозас Стасис Брониславович, вроде бы литовец. Он окончил институт по аналоговым вычислительным машинам и, потому, считался почти ассом. Была у него мечта. Он мне рассказывал о ней раз пятьдесят. Первым пунктом в мечте стояла заработная плата – не менее 200 рублей. Второй пункт – «ходить на работу не каждый день, а по желанию». Третий пункт был совсем простой – «ни за что не отвечать». Мечту он лелеял и холил, только не знал, как её осуществить.
Сидим мы как-то с ним, занимаемся, учимся. Кстати, в учебнике по «Коболу» (коммерчески ориентированный язык), было сказано, что занятия в день более двух часов, положительных результатов не дают. Эта фраза грела меня, а Стаса – его мечта. Мы никому не подчинялись и, потому, всё было построено на нашей сознательности.
На этот раз Стасис мне уже рассказал про мечту, и я предложил потихоньку «сматывать удочки», так как мы, как я полагал, уже перезанимались. Почему-то Стас не соглашался, и я решил уйти в одиночку. Когда я уже подходил к двери, так же незаметно, как это делал начальник, Стас во все горло заорал на всю комнату: - «До свидания, Юрий Ильич, не забудьте завтра придти на работу!»
Следует сказать, что Стас свою мечту осуществил, хотя и в несколько видоизмененном виде – он стал директором трех пивных баров на Васильевском острове, включая «Петрополь».
Был с ним один случай в метро. Едут они с женой из гостей около полуночи. Народу в метро не много, но есть. Стас, разумеется, в приподнятом настроении. На остановке заходит пассажир с большим попугаем какаду в клетке и садится напротив Станислава Брониславовича. Стасис оживился и сказал попугаю: - «Ку-ку». Попугай в ответ довольно отчетливо изрек: - «Дурак!». Народ в вагоне оживился, а жена Стасиса стала потихоньку от него отодвигаться, как будто они не вместе едут. Стасис браво отреагировал: - «Смотри, хулиган, я тебя могу на «сутки» определить». Ничего не сказал попугай, только нахохлился и повернулся к Стасису задним оперением. Через несколько остановок, владелец попугая собрался выходить и подошел к двери. Когда дверь открылась, попугай повернулся на жердочке и заорал на весь вагон: - «Дурак, дурак, дурак!». С тем и удалился. А народ живо отреагировал на выступление попугая и Стасис некоторое время снова был центром внимания. Дома жена сказала Стасису: - «Надо же таким идиотом быть – с кем связался? – с птицей связался!».
Словарный запас у попугая был невелик, но как мастерски он его использовал!
Понемногу мы стали писать программы га «Фортране», «Коболе» и просто в машинных кодах. Проблема была в том, что в нашей организации не было своей электронно-вычислительной машины. Тогда «в моде» была машина «Минск-22» и входила в моду машина «Минск-32». Мы обшарили много предприятий, у которых были свои вычислительные машины и договорились на их использование в ночное время – в дневное ими пользовались сами хозяева. Был это и вычислительный центр комбината хлебобулочных изделий, располагавшийся в бывшей церкви на 8-ой линии Васильевского острова, и вычислительный центр  завод «Редуктор» на Петроградской стороне.
Наши программы новичков доводил «до ума» наш работник Николай Иванович Васильев со своей женой Ларисой. Он был корифеем в этом деле. Его руки летали над клавиатурой, как руки хорошего пианиста. Жена помогала набивать перфокарты. Он брал работы у сторонних организаций и выполнял их в срок. При этом он говорил, что работать они будут вчетвером, чтобы выполнить такой объем работ. Но работал он один – никто бы не поверил, что этот объем можно выполнить одному человеку.  Был он немногословен, медлителен в разговоре и очень скромен. Я был у них в комнате коммуналки на Старо-Невском проспекте. В квартире было комнат 10-12, столько же и хозяев. Их комната имела потолки высотой метров 5, не менее. Была у них одна дочка. В комнате стоял диван-кровать, стол, одностворчатый шкаф, детская кроватка и два кресла… на шкафу, места для кресел в комнате не было. Метраж был метров 7 квадратных.
К тому времени я уже неплохо владел техникой Йоги, и перед ночным посещением вычислительного центра, я расслаблялся минут на 30, лежа горизонтально (без подушки), иногда даже достигал состояние «полета» и после такого отдыха спокойно работал всю ночь без напруги.
Написал программу для одного из заводов объединения «Красный треугольник» и регулярно производил обсчет материалов, затрачиваемых на изготовление различные изделий, которых только на одном заводе было около 10 тысяч наименований. Работники цеха, после моих обсчетов, схватились за голову, так как ранее они не очень экономили материалы и могли списать любое количество оных, а теперь эта «свобода» кончилась, и пришлось пересматривать отношение к расходованию материалов.
Через несколько месяцев, начальник отдела ЭВМ и  АСУ (автоматических систем управления) объединения «Красный треугольник» предложил мне должность начальника сектора в их отделе. Доводом «за» было близкое расположение отдела от моего дома – можно было ходить пешком, перейдя на другую сторону Обводного канала. В деньгах я не выигрывал, но обещали хорошие премии. Короче, я перешел на работу на «Красный треугольник».
В моем секторе было десять работников, в основном, женщины. Работать с женщинами я не умел и опыта не имел. Метод работы в отделе давно установился, и не мне было его изменить. Придя на работу, женщины уединялись за шифоньерами и наводили там марафет. Потом они переодевались в рабочую одежду – фуфайки, и, сказав, что идут по различным цехам этих четырех заводов, исчезали в дебрях Нарвского универмага, расположенного совсем недалеко. Если кто-либо из них приносил какой-нибудь дефицит, все женщины трех секторов срывались со своих мест и бесследно исчезали.
Руководил отделом Никита Ломакин. Он сидел в отдельном кабинете и изредка вызывал начальников секторов с неизменным вопросом «как идут дела?» Учился Никита в пяти институтах и везде на первом курсе, но он был членом парткома объединения и, потому был непотопляем. Начальником соседнего сектора, а мы все сидели в одной комнате, был Абрам Израилевич Штипельман. Его все звали почему-то, Абик. Когда он меня донимал, я звал его Штёпа, на что он сильно обижался. Третьим начальником сектора был Борис Швайштейн. Он жил в том же доме, что и я и его окна были напротив моих и выходили в тот же колодец, что и мои.
В моем секторе у меня была отдушина – работало два выпускника  института, которые не могли менять место работы два года. Это были Олег Кубарь и Борис Градобойнов. Поняв соотношение сил в секторе, я предоставил им свободное расписание с условием, что я всегда должен знать, где они находятся. Они делали, практически, всю работу за сектор и, имея свободное расписание – подрабатывали на стороне. Они говорили, что, таким образом, я добавил к их жалкому окладу в 120 рублей, еще по пятьдесят, и мы все были довольны. Ребята были спортивные, скромные и непьющие
Как-то  вечером я заехал к Борису Градобойнову одолжиться четвертным. Мы попили чайку и одеваясь на выходе из квартиры, я заметил на вешалке генеральскую шинель. – «Это чья?», - спросил я. Борис спокойно ответил, что его отец генерал КГБ. И фамилия – то какая – генерал Градобойнов. Ни до, ни после, Борис ни разу не упоминал об этом и его отношение к работе было всегда стабильно и уравновешенно.
Мой оклад начальника сектора был 130 рублей. Из обещанных премий выдали раз в три месяца рублей 15. А у меня уже была семья и подрастал сын Игорь. Помню, что я получил деньги за отпуск, рублей 140, которые забрала жена и уехала с сыном к своим родителям в Чернигов. У меня было 18 рублей и трехлитровая банка варенья. Я протянул на эти сбережения целый месяц. Батон стоил 13 копеек, а пол-литровая бутылка молока – 30 копеек, причем пустую бутылку можно было сдать в магазине за 15 копеек.
В один из дней моего отпуска, в Питер, из Мурманска приехал мой брат Владимир со своею второй женой. Он предложил днем пойти пообедать в ресторан «Советский», что в сотне метров от моего дома. Мы не заказывали питие, а только пообедали, и счет был около 50 рублей. Рублей пять Владимир дал официанту «на чай». Я смотрел на эти «бешеные» деньги, но ничего не сказал Владимиру про свои 18 рублей.
Работал я на «Красном Треугольнике» года два. Своей вычислительной машины по-прежнему не было и мы шатались по  вычислительным центрам по ночам. Но для работы была нужна ещё и  магнитная лента, а её тоже было не достать.
Снаряжает меня начальник в командировку в город Шостка, на завод, который выпускал эту самую магнитную ленту для ЭВМ и говорит, чтобы я там сидел, сколько надо, но чтобы без магнитной ленты не возвращался. Решили, что минимум три километра ленты я должен вырвать на заводе в городе Шостка. Этот же завод выпускал фотопленку для фотоаппаратов под маркой «Свема».
Приехав, я выяснил, что «Свема» означает всего-навсего «светочувствительные материалы». У меня было заготовлено письмо с просьбой продать нам 10 километров магнитной ленты. Когда я добрался до главного инженера, он рассмеялся мне в лицо: - «У нас люди с Дальнего Востока по месяцу сидят, просят хотя бы километр, а вы размахнулись на целые десять». – «Хорошо, - сказал я, - мы согласны на любую половину». Начальник оторопел: - « Так это же пять километров! Во как излагает – любую половину!»  Я перешел в наступление: - «А скажите, на вашем заводе, в ваших станках, что сальники не текут,  резиновые прокладки не нужны? А наш завод резиновых технических изделий выпускает 10 тысяч наименований и мы готовы вам содействовать в деле получения необходимых вам изделий. Присылайте человека со списком, и мы вам гарантируем любую половину, даже большую».  Через час отгрузочный цех упаковал 5 километров ленты и отправил по  адресу на «Красный треугольник», а я сел в поезд и поехал … к брату в Полтаву – времени у меня было достаточно.
На «Красном треугольнике» бытовало мнение, что в отделе АСУ можно ничего не делать, а только получать заработную плату. Отчасти это было верно. И потянулся народ в наш отдел предлагая свои мыслительные способности и неимоверные услуги.
Приходит одна дама, которая оказалась женой одного из начальников цеха и предлагает свои услуги. С ней беседовал Абик, то бишь Штипельман. Человек он был грамотный, работу знал, но степень защитить на мог, - мешал пятый пункт, как тогда говорили «был инвалидом пятой группы». Абик ведет беседу, а все, изображая занятость, внимательно слушают. Как я уже сказал, мы работали на машинах «Минск-22», «Минск-32» и была еще машина «Рута-110». Абик и спрашивает соискательницу должности: - «А вы на «Минске» работали?» Ответ был изумительным: - «Нет, я работала под Могилевом».
Малая машина «Рута-110» была куплена нашим отделом, и потому была в нашем распоряжении, но всегда  кто-то её занимал для отработки своих программ. Когда машина видела ошибки в программе она выдавала запись. Обычно это был знак вопроса. Но можно было ввести любое слово, или фразу и она их печатала каждый раз при ошибке в программе. Как-то раз, когда собрался на машине работать Боря Градобойнов, мы незаметно ввели свое выражение. Работает Боря, работает и вдруг машина обнаружила ошибку и отбивает фразу: «Ну, ты и дурак!» Второй раз машина печатает то же самое. Тут появляемся мы и, читая сообщение машины, спрашиваем: «Ну и как идёт диалог «человек – машина?»
Это уже был 1972 год. Иду я по Загородному проспекту и встречаю Александра Ивановича Соколова, моего бывшего начальника на ледоколе «Ленин». Он сразу прикинул мое «скромное» существование и спросил где и кем работаю. Дошли до Невского, и он приглашает меня в ресторан «Москва». В народе, кафе, которое располагалось на первом этаже под рестораном, называлось «Подмосковье», что вполне разумно. А на углу Загородного и Невского было кафе, названия которого никто не помнил, но все называли его «Сайгон». И даже пели такую песенку: «До тебя мне дойти нелегко, а до «Сайгона» четыре шага. Но об этом отдельный разговор.
Сидим мы с Александром Ивановичем, пьём сухое вино, я ем свой любимый бифштекс «англез» - то-бишь с кровью и, можете себе представить, всё за его счет. Тут мне Александр Иванович и говорит, - «Пошли работать на новый атомный ледокол «Арктика», что строится сейчас на Балтийском заводе. Народ в службу Радиационной безопасности набираю я, и согласен тебя взять на должность инженера». – «Ты то может и согласен, ну а как дела у меня будут с допуском к секретной документации?» отвечаю. - «Тебе в КГБ что сказали, сколько лет поработать без допуска?» - «Пятерик», - говорю, - а прошло уже восемь лет» Пообещал Александр Иванович поговорить с капитаном Кучиевым и сообщить результат.
Я сообщил начальнику отдела Никите Ломакину, что собираюсь их покинуть. Он пригласил меня в кабинет и сказал: - «Нас же всех здесь разгонят!» На мой недоуменный взгляд, он сказал, что есть негласное правило не собирать в один коллектив  более 50% «инвалидов пятой группы». – «Специалиста мы найдем, но ты же делаешь своим уходом нам 51%  Ты думаешь, кто такой Володя Орлов, А Миша Невзоров, остальных я тебе не перечисляю». Час от часу не легче, И Никиту жалко, а себя еще жальче. Через партком договорится, да и найдут еще одного русского, или татарина.
Говорят, что после перестройки, татары попросили изменить пословицу «нежданный гость хуже татарина». Её изменили: «Нежданный гость лучше татарина» Грузины попросили изменить в стихах М.Ю.Лермонтова слова «бежали робкие грузины». Поменяли: «Бежали храбрые грузины». Эстонцы сказали, что их родная столица теперь пишется с двумя  «л» посредине и двумя «н» в конце. Им ответили, что тогда они  должны писать «Колымаа».
Мне очень нравятся переделанные пословицы, или выражения великих людей. Конечно на советский манер. К примеру, знаменитое выражение английского писателя Теннесена  «Бороться и искать, найти и не сдаваться», в советском преобразовании звучит как «Бороться и искать, найти и… перепрятать».  Когда моего приятеля Гену Фролова, который с удовольствием и задаром выполнял столярные работы, попросили ещё и огород вскопать, он просто ответил, что рожденный плавать, копать не должен. Или ещё: «Тиха украинская ночь, но сало надо перепрятать». «Не говори гоп, даже если перепрыгнул, - сначала посмотри, куда ты перепрыгнул». «Слово – не воробей, поймают – и вылетишь». «Ожёгся  на молоке -  дуй водку».  «Любишь кататься  - полезай в кузов». «С миру по нитке – голому верёвка».  «Если водка мешает работе, брось её, работу, и продолжай пить водку». «Не плюй в колодец – вылетит, не поймаешь». «Не так страшен черт, как его малютка». «Кто много жил – тот много не видел». «Голова пустая – вот мысли в неё и лезут». «Аппетит приходит во время еды, но самй большой аппетит приходит, когда нечего есть». «Циплят по восемь штук считают». «В стоячем омуте вода не течет, а под лежащим камнем черти водятся». «Ученье и труд все перетрут – например, здоровье». «Одна голова – хорошо, а два сапога – пара». А вот русская пословица без переделывания.  «Против черта крестом, против медведя пестом, а против дурака – ничем».
Во времена Хрущевской оттепели все виды изобразительного искусства подразделялись на: «ухрущение строптивых», «ранний репрессионизм» и «поздний реабилитанс».
А ранние виды искусства появились при следующих обстоятельствах. Жил, был король. Был он хромой и  с одним глазом. Позвал он художника и приказал написать портрет. Художник изобразил его красавцем с обоими глазами.  - «Здорово! – сказал король, - но это неправда» и велел отрубить художнику голову. Так появилось течение в искусстве «романтизм». Позвал король другого художника и тоже потребовал написать королевский портрет. Художник нарисовал его с одним глазом, одна нога короче другой, старый изможденный старик. Посмотрел король на свое изображение м сказал: - «Ты все верно отобразил, но уж очень  плохо я выгляжу на твоем полотне». И велел отрубить ему голову. Так появилось течение в искусстве «реализм». Позвал король третьего художника с тем же заказом. Походил художник, посмотрел на натуру и посадил короля на коня, стал рисовать его со стороны зрячего глаза, нога, которая была короче, оказалась на другом боку лошади. Посмотрел король на картину и увидел, что всё вроде бы правда, но без изъянов. Наградил он художника и велел называть его великим. Так появилось течение в искусстве «соцреализм».
В Питере, у Марсова поля располагался институт Культуры. Студенты его называли «Институт имени (Покойной матушки) Культуры.
 
А если без искажений, то величие мысли других людей, писателей, просто ошеломляет своей точностью и наблюдательностью. Выражение А.П.Чехова: «он умер от типично русской болезни – водки и злой жены» злободневно звучит и сейчас. В воспоминаниях И.А.Бунина есть выражение А.П.Чехова об артистах, которых он знал не понаслышке: «пошлые, насквозь пропитанные самомнением, люди». А вообще, А.П. Чехов, как человек высокоинтеллигентный, умный, а потому, одинокий, говорил, что он всегда будет чувствовать себя в чем-то виноватым, хотя не знает в чем. Цитата  Станиславского. «Артисты – это же дети. Сукины дети!»
Немного о кафе «Сайгон». Там собирались студенты, художники, начинающие писатели, или лица приписывающие себя к таковым, просто безработные. Я не приписываю себя к завсегдатаям «Сайгона» - я не любил туда ходить, когда у меня не было денег. Да и больше всего я любил посещать кафе «Север», на Невском. Но в «Сайгон» ходили любопытные лица. С одним я был знаком накоротке. Это - Гера Григорьев. Он был знаменит тем, что ни дня не работал на советскую власть. Он иногда писал стихи и отдавал именитым поэтам, которые печатали их под своим именем, а с ним делились гонораром. Написал он большую поэму «Тризна» и дал почитать  Георгию Товстоногову, тому, который директор театра. Пришел через пару недель и хочет забрать, а Товстоногов просит оставить, чтобы ещё почитать.
Проживал Гера в  мастерских разных художников, иногда на чердаках или в подъездах. Время проводил, в основном, в публичной библиотеке и в кафе.  Как-то я пригласил его к себе, когда никого не было дома, и он всю ночь читал стихи – свои и чужие. Восхищался, как и я, поэзией Маяковского, конечно не всей. Я до сих пор помню наизусть половину поэмы В.Маяковского «Облако в штанах», про которую сам Владимир Владимирович сказал, что он лучше, так  ничего и не написал. Приводил примеры из разных поэтов, учил отличать настоящую поэзию от профанирующей. Его часто выселяли из Питера, но он тайком приезжал снова. Последний раз я встречался с ним в 2005 году. Он был выселен в глухую деревню в Новгородской области. Очень радовался, что у него есть транзисторный приемник.

Ледокол «Арктика»

Запрос на допуск обычно ходил один месяц. И пришёл положительный ответ. Я поехал в Мурманск и был зачислен в первый экипаж ледокола «Арктика». В пароходстве мне негласно сказали, что я никогда не вырасту в должности и всю жизнь буду на должности  инженера. Вернувшись в Ленинград, пришел на Балтийский завод, где строился ледокол и приступил к освоению судна.
Старпомом тогда был Ламехов Анатолий Алексеевич. Так как нам было положено морское бесплатное питание, то нам выдавали талоны, которые подписывал старпом, они так и назывались «ламехи». С ними мы приходили в столовую и отменно обедали. Талоны на воскресенье пытались обменять  у кассира столовой на живые деньги, но здесь был большой процент их уценки.
Я, как и положено вновь прибывшему, пригласил  всех «стариков», с кем я работал на «Ленине», в ресторан, сказав, сколько у меня денег, а остальное они доплатят. В это время как раз увеличили оклады, и я попросил всех не говорить об этом моей жене – надо было рассчитываться с долгами. Все согласно кивали. После ужина жена сказала мне, что после третьей рюмки ей трое сказали об увеличении окладов. Но это не беда.
Приходит время записываться на аванс. Я беру ведомость и каждого опрашиваю, на что он рассчитывает. Большинство моряков пришло с действующих судов и у им начислялась средняя зарплата по судну, с которого они пришли. Подхожу к Юрию Пилявцу, старшему инженеру атомной паропроизводящей установки – так она в то время называлась. И ухмыляясь, спрашиваю на что он надеется в аванс. – «Напиши триста рублей», говорит Юрий Сэмэныч (так иногда мы называли его с украинским акцентом). – «Ты что, - говорю, - с глузду съехал, это же аванс». –«Ну и что, -отвечает он – у меня средний заработок 600 рублей.». Я онемел и оцепенел. Я вспомнил, как на «Красном треугольнике»  брал аванс 40 рублей, а в получку получал 60, иногда 65. Себе я записал аванс 150 рублей, и жизнь показалась мне уж не такой угрюмой старухой.
Через месяц я заглянул к «своим» на «Красный треугольник» и не утерпел похвастаться своим авансом и получкой. Я забыл, что человек не может вытерпеть, когда другому хорошо. Мне, мягко говоря, не поверили, все поняли, что я хвастун и болтун, и я быстро удалился.
Ледокол понемногу строился, а экипаж изучал расположение систем и помещений ледокола. Мы уже знали, кто где будет жить и следили за наполнением кают мебелью. Первой оформили каюту капитана Кучиева и он иногда оставался на ночь на ледоколе. Мы все находились в группе наблюдения – здесь переодевались и шли на ледокол.
В группе наблюдения работал Кирилл Титов. Он был знаменит своим громогласным чихом. Когда он чихал, приходили с другого этажа узнать, что случилось. Те, которые сидели в этой комнате грозились уволиться. Был на должности инженера по корпусу ледокола. Он часто ходил в проектный институт «Айсберг» для различных согласований по чертежам. Когда он приходил с согласованным чертежом, там под его подписью стояло: «Главный корабельный инженер». На это обратил внимание начальник группы наблюдения Александр Калинович Следзюк и сказал, что Кирилл работает инженером по корпусу и никаким главным корабельным инженером не является. Когда следующий раз Кирилл пришел с подписанным чертежом, там значилось – главный корабельный инженер Титов. Калиныч рассвирепел, вызвал Кирилла, отчитал, как следует, и спросил: - «Вы куда сейчас идете?»  - «В «Айсберг». Когда через пару часов Кирилл вернулся из «Айсберга», под его подписью было написано «главный корабельный инженер».
На его день рождения мы ему написали: «Одно сказать тебе хотим, что ты Кирилл мужчина!»  Он очень гордился этим стихом и всем показывал. Он нам надоел, и мы ему сказали, что вообще-то, первоначальный вариант был немного другим. «Одно тебя спросить хотим, что ты, Кирилл, мужчина ль?»
Была построена, вернее, реконструирована, яхта. Это была списанная спасательная  шлюпка с ледокола «Ленин». На ней был дизель, моряки установили мачту, а на мачту водрузили парусное вооружение. Была набрана команда из энтузиастов морских путешествий под парусом. Они – то и делали все эти работы по преобразованию изношенной шлюпки в, почти королевскую, яхту. Капитаном был избран «главный корабельный инженер» Кирилл Титов. Первые рейсы делали по Кольскому заливу. Для этого надо было много разрешений, но русский человек с детства приучен к очередям и бесконечному числу чиновников. В команду вошел Нецецкий Анатолий Мечиславович  – человек разумный, сильный, с радиохимическим образованием и хорошим жизненным опытом. Он был назначен начальником экспедиции, старпомом, матросом и прочая...
  В разное время в разные рейсы приглашались различные моряки атомного флота. Когда яхту перегнали в Финский залив, простору стало больше и погода получше, единственное, что осталось таким же – число чиновников, у которых следует брать разрешения на все случаи жизни
Кирилл Титов сразу заимел фирменную мичманку – с мятыми краями и малым, как у адмирала Нахимова, козырьком, морской бинокль, ракетницу для подачи различных сигналов, морской нож, который на флоте положен только боцманам и прочие атрибуты «морского волка».
Вот  рассказ Нецецкого: «Идем это мы по Финскому заливу, погода благодатная, ветерок благоприятствует, в общем, – плыви и радуйся. Парус переставлять не надо, всё хорошо. Но капитан не будет чувствовать себя капитаном, если не буде отдавать приказания. Только многие капитаны не знают «железного» правила – никогда не отдавать приказаний, которые или нельзя выполнить, или, заведомо, они не будут выполнены. Анатолий рассказывает: - « вдруг Кирилл зычным голосом орет «Все наверх!». А кто «все»? – на борту только Кирилл да я. Ну, я начальник экспедиции и мне нельзя отвлекаться от основных обязанностей. Остается только Кирилл, который, страшно топая ботинками по трапу, выбегает  наверх, перекладывает парус, хотя в этом нет никакой необходимости, и с угрюмым видом опускается вниз. Минут через пятнадцать он опять орёт «Все наверх!» А кто «все?» - я начальник экспедиции, мне нельзя, остается только Кирилл, который снова выскакивает на палубу, возвращает парус в исходное положение и с недовольным видом спускается вниз. Сидим молча. Минут через пятнадцать Кирилл орет «Все наверх». А кто «все»? - я начальник экспедиции.… Это продолжалось несколько часов».
Второй интересный случай рассказывал Виктор Соловьёв, начальник службы КИПиА, которого взяли в какой - то рейс по Ладоге. «Ошвартовались мы около незнакомого мне берега, кинули сходню на берег и готовимся к вечерней трапезе. Появляется капитан – то бишь, Кирилл Титов, в мичманке, с биноклем, с ракетницей, ножом в футляре у пояса, и говорит одному из членов команды: - «Капитанство сдал» и по сходне выходит на берег. Куда это он, думаю, на ночь глядя? Но вопросов задавать не следует, я здесь новенький и обычаев их не знаю. Кирилл скрылся в прибрежных кустах. Появился он минут через пять, поднялся по сходне и сказал: - «Капитанство принял!»
Как-то  стояли они у Стрельны и собирались в рейс. Была предрейсовая суматоха, и надо было ехать за десятком буханок хлеба, макаронами, картошкой и т.п. Подъехал на «Волге» Александр Иванович Соколов и сказал, что отлучится минут на двадцать, а потом поможет во всех делах. Случилось мне подъехать к яхте на мотоцикле ИЖ-Ю с коляской. Меня просят помочь кое-что привезти, а вот скоро Соколов подъедет, и я буду свободным. Конечно, я согласился и стал подвозить продукты. На сходне стоял капитан и я крикнул: - « Кирилл, иди разгружать продукты, а то я их выброшу». Кирилл сделал вид, что меня не слышал, поднялся по сходне и послал кого-то из команды выгружать продукты. Я возил, поглядывал на горизонт, когда появится Соколов, но его всё не было.
Месяцев через пять, я встретил Нецецкого и поинтересовался, как прошел поход на яхте? «Нормально,- сказал Нецецкий, - непогода немного прихватила на Ладоге, а, в общем и целом – всё прошло хорошо. Кстати, - добавил Нецецкий, - Соколова мы всё ещё не видели»
Работая на «Ленине», в один прекрасный день, Кирилл вдруг вспомнил, что это день рождения его отца. Сам Кирилл стоял на вахте, и ехать в Мурманск не мог – от базы атомного флота до почтамта Мурманска километров пятнадцать. Надо искать кого-нибудь, кто едет в город. Встретился машинист Иван Андреев, по прозвищу Зубилкин, который собрался немного погулять в Мурманске. Кирилл его попросил дать поздравительную телеграмму с днем рождения обычного содержания, дал Ивану адрес и три рубля. Иван погулял в ресторане, хорошо погулял, сунул руку в карман и обнаружил бумажку с адресом и тремя рублями. Он что-то вспомнил, пошел на почту и по указанному адресу… отправил денежный перевод. На ледоколе Кирилл спросил Ивана, отправил ли он телеграмму? – «Конечно отправил, - только не телеграмму, а денежный перевод. Ты, жлоб, дал только три рубля, а принимают переводы только с пяти рублей – пришлось своих два рубля добавлять». Кирилл обомлел – его отец был профессором, а он ему пятерку на день рождения выслал. Отец, получив перевод, сказал: « Кажется, у сына просыпается чувство юмора».
А ещё он был знаменит тем, что будучи в командировке в Финляндии, куда он приехал на своем автомобиле на верфь «Вяртсиля», на стоянке автомобилей Кирилл обвел мелом место стоянки своего автомобиля.. Финны толпами ходили посмотреть на этакого умника.
Однажды я ехал на своем мотоцикле с коляской к транспортной проходной Балтийского завода. По пути я встретил Кирилла и предложил подвезти его. Он с радостью согласился. Когда мы подъезжали к транспортной проходной, я поднял коляску мотоцикла вместе с Кириллом и провез его по воздуху метров 15-20. Он вышел бледный и сказал, что никогда более в своей жизни
Когда стали размещать мебель в моей каюте, я понял, что койка для меня коротковата. Я договорился с плотником, что он мне сделает откидную спинку на рояльной петле. Пошел к старпому Ламехову, для утверждения плана. – «Не надо ничего переделывать, - сказал старпом, - другим нормально, а вы выламываетесь, что вам что-то не так» - «Но у меня рост  под 190 см. А койки рассчитаны на среднего члена профсоюза» - «Ничего не переделывать»,  - сказал старпом и остался довольным своей глупостью. Так я и спал 15 лет, или скрючившись, или свесив ноги с койки.
Потом мы встретились через много лет на похоронах капитана «Ленина» Соколова Бориса Макаровича, на Серафимовском кладбище Петербурга. Ко мне подошел незнакомый мне человек, представился корреспондентом – писателем и сказал: - «Я слышал, что вы собираетесь писать книгу об атомных ледоколах, давайте кооперируемся».  – « Я не собираюсь писать книгу о становлении советского атомного флота, я собираюсь писать книгу воспоминаний, моих личных и ни о какой кооперации не может быть и речи» Стоявший рядом Ламехов, спросил, а что я собираюсь писать? Я немного подождал, посмотрел на него и сказал: - «Правду» Он похлопал себя вытянутыми руками по бокам, как раненая птица: - « А что, что? Всё было хорошо».
Когда он был капитаном на ледоколе «Россия», произошел такой казус. Работал на этом же ледоколе некто Мелешкин. Его все звали «лейтенант Мелешкин», как героя одного из неплохих советских фильмов. В одной из лабораторий раздается телефонный звонок, работник поднимает трубку и слышит: - «Это капитан говорит». Работник подумал, что это его Мелешкин разыгрывает и отвечает: - «Какой ты капитан, ты лейтенант!» Ламехов закричал в трубку: - «Это кто говорит?» Работник понял свою ошибку и положил трубку. Капитан Ламехов очень уважал себя, а точнее сказать, любил, и очень долго пытался выяснить, кто же его назвал лейтенантом?
Совсем недолго работал на ледоколе «Арктика» вахтенный инженер нашей службы Радиаионной Безопасности Николай Соловьев. Знаменит был не он сам, а его брат, который учился в каком-то институте. Собрался он идти домой, оделся в гардеробе и вспомнил, что кому-то забыл отдать конспект. Одетым он поднялся на второй этаж и встретил ректора института, который сделал ему замечание, что он бродит по этажам в пальто. Студент не промолчал, а среагировал сентенцией: «А я и не знал, что вы по совместительству ещё и гардеробщик. Всё бы это прошло и забылось, но на одной лекции брат Николая Соловьёва снова выступил. Читает преподаватель лекцию о первых днях Великой Отечественной Войны и говорит: «Когда Германия без объявления войны напала на Советский Союз без объявления войны, собрал главнокомандующий генеральный штаб и сказал:. Здесь лектор сделал паузу и в наступившей тишин студент изрёк «Эх, ё….! Был исключен из института за невоздержанность и оглашение вслух своих потайных мыслей.
Капитаны разные бывают, но все они о себе достаточно высокого мнения. Даже такой добрый и порядочный капитан, как капитан Голохвастов Василий Александрович. Я с ним проработал на ледоколе «Арктика» очень много лет. Ему было, наверное, за 60, но он раза три-четыре в неделю приходил поиграть в волейбол. Играл он неплохо, а для своего возраста, так даже и хорошо. Только он ростом не вышел, и когда он должен был стоять на третьем номере у сетки, мы с ним менялись местами, что не возбранялось, и играли уже в другой расстановке.
Каждую неделю он собирал командирское совещание и извещал нас о «лёдопроходимости» в этом году в сравнении с другими годами. Это был его конёк. Мы мирно слушали, хотя нас это мало интересовало, и старались не уснуть. Но вдруг он сел за написание трудов «О лёдопроходимости в Арктике». Писал он его долго и упорно. Сам он был из поморов, и когда, и какую мореходку он окончил – я не  знаю. Но точно знаю, что литературного института он, впрочем, как и я,  не заканчивал. Он напечатал свой труд на машинке, листах на двадцатипяти. Судовые умельцы переплели труд всей его жизни. Понимая, что он не писатель, а скорее, читатель, он обратился к начальнику нашей службы Соколову Александру Ивановичу с просьбой просмотреть его труд. Кое-где запятую поставить, кое-где  выражение подправить, в общем,  пустяковое дело. Глянул Александр Иванович, и быстренько перепоручил это дело мне. Когда я прочитал первую страницу – я обалдел. Никакого согласования  времен. Начинал про одно, а заканчивал предложение  про другое. Я понял, что я влип, причем, как муха на липучку. Но делать нечего, дано указание – надо выполнять. Я брал лист бумаги и, указывая, какая строка сверху, или снизу, писал свой вариант этого предложения, или отдельной его части. Иногда между двумя страницами я вкладывал два листа исписанной бумаги поправок и моих вариантов. Труд был адский. Я знал, что книги писать тяжело, но должен признаться, что править их, ещё труднее, особенно написанные писателями-самоучками.
В итоге мой адский труд был закончен и я принес в каюту капитана его труд с моими вложенными листами. Я понимал, что будет много вопросов, и был готов к этому. Он взял свой труд, немного посмотрел на мои поправки, потом как-то нехорошо и внимательно посмотрел на меня и сказал: - «Спасибо, Юра. Всего доброго». Я вышел и понял, что обидел хорошего человека, да ещё капитана парохода, на котором я работаю.
Перед уходом на пенсию и много лет до этого трогатедьного события, я работал с капитаном Хорьковым Сан Санычем. Это был капитан уже новой формации. Как говорят моряки, он «не гнал волну» по пустякам, не лез в штормовое пекло, а как разумный человек, старался обойти шторм, или пройти курсом, где валяет, но не очень. С ним было приятно побеседовать и он не хранил поступающую на ледокол информацию, только для своего внутреннего пользования. Такое с капитанами не часто бывает.
Пришел день спуска ледокола «Арктика» на воду. Это всегда заводской праздник и собираются и строители судна, и приглашенные. После заводских торжеств, экипаж «Арктики» отправился отмечать спуск на воду в ресторан «Нева», что на Невском проспекте. Отмечали весело. Начались танцы. Я пригласил жену Ламехова на танец, а потом мы остались ещё и на второй. Смотрю, волнуется морской волк. Потом заиграли какой-то кавказский танец. Кто-то за столом предложил Кучиеву станцевать танец. – «Да ты что, - возмутился капитан, - это же танец армяшек!» Сильно я удивился тогда словам коммуниста Кучиева.
Как-то в разговоре с Кучиевым, я сказал, что, к примеру, в Англии, чтобы почтовый ящик, или телефонная будка были видны   издали, их окрашивают в желтый или оранжевый цвет. А мы ходим по Арктике среди туманов, порой совершенно светонепробиваемых, вертолет улетает на разведку, а потом ищет нас, а порой вынужден сделать посадку на лед, и уже мы ищем его. Призадумался капитан и написал письмо в Москву (ну как же без Москвы при решении столь сложного вопроса). Москва разрешила. Маленькая деталь – не нашлось краски нужного цвета, и ледокол покрасили в кирпичный цвет. Ледокол так и звали «кирпичом»
В группе наблюдения за постройкой ледокола «Арктика», каждый начальник имел свое кодовое имя, позывной. Один из начальников имел позывной «Апельсин», а Следзюк, как человек имеющий отношение к механической части – «Винт». Глянули мы как-то с Анатолием Трошкиным – старшим инженером нашей службы РБ, а на столе лежит телеграмма «Апельсин» Попковскому, «Винт» Следзюку». Далее шло содержание, которое нас не интересовало, но  нам показалось несправедливым, что апельсин дают Попковскому а не Следзюку. И мы исправили несправедливость. Нам казалось, что после несправедливого адреса должно идти справедливое содержание: Следзюку - апельсин, Попковскому – болт!
Подходил юбилей (то, что делится на 25) академика Хлопкина Николая Исидоровича, работавшего в «Курчатнике» и следовало его с этим поздравить. Поручили нам с Юрием Пилявцом, как записным писакам, написать «что-нибудь этакое». Мы сели и призадумались. С одной стороны мы очень хорошо Хлопкина знали и могли позволить себе вольности в поздравлении, с другой стороны, нас предупредили, что поздравление от экипажа будет зачитано на торжественном заседании – значит, вольности отменяются.  А мы без этого – ну никуда. Вспомнилось, как корреспонденты «Известий» приглашали Николая Кукочкина работать у них в фельетонном отделе. – «Не смогу», - сказал Николай.  – «Сможете, сможете, у вас отменный стих», - загалдели корреспонденты. – «Не по этой причине. Я не могу без мата», - отвечал лучший судовой поэт всех времен, всех атомных ледоколов. И когда, после 12 лет эксплуатации ледокола «Ленин», один Мурманский корреспондент заявил, что напечатает любой стих по поводу этой годовщины, но только без мата, Николай Александрович Кукочкин сразу же отозвался: «Ппожалуйста, - сказал он: «Двенадцать лет он на ледовом фронте. Три – плавал, девять – был в ремонте». Корреспондент, собака, не напечатал, увильнул.
Так вот, сидим мы с Пилявцом, потеем, хотим нащупать поэтическую жилу. Я начинаю: «Как нам не страшны мю-мезоны, так вам не страшен юбилей». Пилявец: «Проверим физики законы и вместе двинем до б…»  - « Не, не пойдет. Не поймут. А если поймут, то неправильно. Надо что-то другое. Народное, например: «Юбилей, эх! Юбилей». Пилявец: «Не обойтись там без б…»
Долго мы мучились, но составили что-то без вольностей. Стих я не помню, но запомнил две последние строчки: «Желанье выпить вместе с вами, всегда горит в груди у нас!»
Наш стих отнесли в заводскую типографию, а потом дали нам на подпись. Что бумага была отменная – это понятно, но стих был напечатан … золотыми буквами.
Мы возгордились и стали вести такие беседы. – «А, скажи, Юрий, кто – нибудь из этих поэтов, ну, к примеру, Пушкин, Лермонтов, при жизни видели свои стихи, напечатанные золотыми буквами?» - «Не, не видели.»  - «Вот и я думаю, не видели.. А вот мы видели! Отсюда делай вывод…» и мы ещё долго юродствовали.
Свидетель юбилейных торжеств, поведал нам, что была зачитана уйма поздравлений, неразличимых и типичных. Но когда прочли стих от моряков атомного ледокола «Арктика», встал академик Анатолий Петрович Александров, президент Академии наук, и сказал, что, вообще-то длительность любого совещания прямопропорциональна объему мочевого пузыря предселателя, а после поздравления моряков с ледокола «Арктика» читать другую галиматью не стоит, и предложил пройти в банкетный зал.
Не помню, каким образом, но скорее всего в доме книги я купил самоучитель Английского языка Петровой и Понтович. Стал потихоньку изучать. В школе я учил немецкий, из техникума вынес только два слова – такой был преподаватель (жена начальника отделения). Когда нас спросили на последнем четвертом курсе, как в английском языке называется буква «А», мы дружно ответили, что это буква «а». Вот такие у меня были знания. В разное время, но меня спросило человек 15, что я, вероятно, хочу продать Родину. И вроде шутка, но, думаю, доложили куда следует.
Далее была достройка ледокола на плаву. Мы уже совсем освоились на ледоколе и разместились по каютам.
Пришел день выхода из Ленинграда в Мурманск. На заводе играл оркестр. Ледокол сиял огнями расцвечивания. Я отпросился у капитана забежать домой – заболел сын. Ему было уже почти 5 лет. Выглядел он очень взрослым, потому, что родился ростом 59 см. и весом 4 900г. Он лежал в кроватке и попросил меня вытереть с него пот. Я вытер и немного постоял у кроватки. Времени у меня было в обрез и, глотая слезы, я побежал на ледокол.
Прошли морским каналом, и вышли в Финский залив. Здесь должны были пройти ходовые испытания. Ходили на разных скоростях и разными галсами. В один из дней произошел несчастный случай. Исчез с борта электромеханик Черняк. Никто не видел, как он исчез. Потом кто-то вспомнил, что в разговоре он сказал, что уходить из жизни надо, не причиняя никому хлопот. Мы обшарили все судно, я проверил весь центральный отсек, но его нигде не было.
Кроме команды ледокола на борту находилась сдаточная команда и много рабочих. Кое-как расселили всех по каютам. В один из дней объявили, что главный механик Александр Калинович Следзюк выступит в клубе ледокола с лекцией о Йоге. Народу набилось неимоверное количество. Все проходы были забиты. Калиныч вкратце рассказал о великой культуре Йоги, а потом снял пиджак со звездой Героя соцтруда, повесил на стул и, чтобы всем было видно, взобрался на стол и стал показывать позы Йоги, объясняя влияние каждой. Многие просто обомлели от того, что главный механик занимается такой ерундой. Но Калиныч и жил-то в то время, благодаря тому, что в свое время познакомился с Йогой, многое понял и освоил.
Рабочий класс, да и не только он,  вели себя на ледоколе достаточно свободно, то есть, как в лесу на поляне пикника. Послышался щелчок судовой трансляции и зазвучали слова, сначала нормальным тоном, потом нарастая по эмоциям и переходя, к концу, на крик:  «Это капитан говорит. Тут некоторые товарищи, пымаете ли, выбрасывают в иллюминаторы бумагу, остатки еды и, вообще, ведут себя, как последнее хамьё!!!»
Далее мы пошли в Таллин на размагничивание. Это процесс не только для того, чтобы нормально работал магнитный компас, а для того, чтобы корпус ледокола не притягивал  к себе морские мины. Стояли в Купеческой гавани, вероятно, недели две. Ко мне приезжала жена с сыном Игорем. Мне дали три дня отгулов. А, вообще, первые вахты я стоял 13 месяцев без выходных отпуска и отгулов.
Плохо помню переход из Таллина в Мурманск – вероятно, ничего интересного не было.
Это был 1976 год. В Америке приближался праздник 200-летия образования страны. Я предложил капитану Кучиеву обратиться к начальству с предложением варианта похода в Америку, на празднование юбилея, но через Северный полюс.  Будет фурор. Кучиеву идея понравилась, и он отписал в Москву. Начальство пошевелило мозгами, и пришел ответ, что никаких походов в Америку не будет, а вот идея с Полюсом неплохая и приказали негласно, тайно, готовиться к походу на Полюс после ледовых испытаний в Арктике.
Помню, что в то лето, на ходовых испытаниях,  мы долго искали «достойный» лед и даже заходили в пролив Югорский шар, разделяющий Новую Землю на две половины. Там, в проливе, с обеих сторон шли отвесные скалы, у подножия закруглявшиеся и  в лунном сете были видны остовы бараков для зэков, уже давно не используемых и заброшенных. Но впечатление было жуткое – охраны там не требовалось – никуда не дойдешь, а плыть не на чем.
В 1976 году была первая рабочая навигация. Привели пароход на ЗФИ (Земля Франца – Иосифа) и он встал под разгрузку. Мы стояли в ожидании её окончания. Вдруг получаем руководящую радиограмму оставить пароход, не выводить его с ЗФИ и следовать курсом на Мурманск. Разгрузить пароходу оставалось тонн 20. Чем это грозило пароходу? А тем, что самостоятельно пересечь ледовую перемычку он не сможет и будет вынужден зазимовать. Но приказ есть приказ и мы бросаем пароход, пересекаем ледовую перемычку и останавливаемся. Капитан сухогруза взмолился, чтобы его не бросали на зиму. Наш капитан тоже понимал неразумность такого решения. А руководили в то время ледокольным флотом, да и всеми судами, находящимися в Арктике, всего три организации – Штаб морских операций на Диксоне, Мурманское морское пароходство в Мурманске и, разумеется, Министерство морского флота, в Москве. Капитан сухогруза и наш капитан стали слать радиограммы в эти три инстанции с просьбой вывести сухогруз и отправить его с миром в Мурманск – у них и запаса продовольствия нет и с питьевой водой проблемы и, вообще, они хотят в Мурманск, к своим тёткам. Но начальство, отдавшее приказание упирается – ему не людей жалко, а хочет выдержать «фасон». Помните, у Н.А Некрасова? «Мужик, что бык, втемяшится в башку какая блажь, колом её оттудова не вытесать». Стоим мы час, стоим другой, а начальники в эфире между собою спорят. За это время мы бы уже давно сухогруз вывели – ан, нет. Наконец они разрешили нам вывести сухогруз. Мы вернулись к нему – выгрузка у него закончилась, и через несколько часов он был уже на чистой воде, .и «почесал» в Мурманск.
Это был у нас не первый пароход и у нас заканчивалось четыре месяца навигации. Пора в Мурманск на смену экипажа. И нам дают «добро» следовать в Мурманск. Мы ликуем, и когда прошли траверз Маточкина Шара с западной стороны Новой Земли, даже никогда не веривший окончательности приказов, мудрый Александр Иванович Соколов, расслабился и дал домой рдо о нашем скором приходе в Мурманск.
Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Рано пташечка запела, кабы кошечка не съела.
Отвлекусь на анекдот про пташечку. Даёт Марья Ивановна в классе, где учился Вова Иванов, задание на дом, написать короткий рассказ, где бы было три морали. Вова Иванов написал: »У мальчика Пети жила в клетке птичка. Как-то мальчик Петя покормил птичку и забыл закрыть клетку. Птичка вылетела на улицу, где была зима, и стоял сильный мороз. Птичка замерзла и упала во дворе. Проходившая мимо корова опорожнилась на пташечку. Та отогрелась и зачирикала. Услыхал это пение кот, вытащил её из дерьма, и сожрал». Спрашивает Марья Ивановна Вовочку, где же здесь три морали? А Вова отвечает, что в рассказе даже четыре морали. Первая – не всякий открытый путь для тебя хорош. Вторая – не всякий тот недруг, кто на тебя нагадил. Третья мораль – не всякий тот друг, кто тебя из дерьма вытащил. И, наконец, четвертая мораль – попал в дерьмо, ну не чирикай!
Получаем мы «указивку» следовать на Ямал и заняться там проводкой сухогруза. Мы отматерились, а идти надо. Поднимаемся на север вдоль Новой Земли, огибаем эту землю с севера, проходим мимо мыса Желания (бывший мыс Маврикия) и начинаем спускаться южнее к полуострову Ямал. При подходе к Ямалу встречаем этот самый сухогруз, который самостоятельно чешет по чистой воде. Говорят с сухогруза, что они ледокол не просили, так как стояли на чистой воде. Потом мы выяснили, что, так как это был июль месяц и начальство, его лучшая часть, была в отпусках, то приход ледокола в Мурманск – это всегда хлопоты для начальства. Потому решили – пусть ледокол еще  месячишко побродит по Арктике.
И когда заканчивался Июль месяц, нас гуманно пустили в Мурманск. Это означает, что прошло пять месяцев навигации. Когда мы вошли в Кольский залив, то оказалось, что там лето, с земли пахло чем-то незнакомым. А матрос на лоцманском катере стоял по пояс голый и загорелый. На вертолетке стояла скамеечка, и я заметил, как работники службы КИПиА, любители изредка поддать, расселись на ней, как ласточки на проводах, смотрели на землю, вдыхали её аромат и даже не разговаривали.
Наших родственников на базе атомного флота для встречи моряков не пускали – потом составят списки, утвердят, отнесут в бюро пропусков к Баландину Александру Михайловичу, мужику не вредному, и уж тогда, будут запускать. Правда, этих трудностей не оказалось у жен больших командиров.
Возвращение в родной порт, явление всегда волнующее (никогда не говорите «волнительное» - вас могут пригласить работать диктором на ТВ) и радостное. Впереди отпуск. И хотя у нас украли по полтора летних месяца, злобы уже не было. Я вышел с территории базы, поднялся в гору, лег на землю под низкорослые кусты, слушал шелест листвы и вдыхал аромат земли.
Потом родился стих.
Мы шли на ЗФИ, на точку пароход, За остров Хейса, за проливы Лонга
И вот разгрузка позади, выводим пароход с Земли,
Теперь на Мурманск, да и вся недолга.

И мы по карте вниз, где Мурманск, где земля
И берег в мыслях замаячил,
Но тут сказали нам: Идите на Ямал,
Там где-то пароход. Вам всем удачи!

И мы по карте вверх, хотя желанья нет
И мыс Желанья остается справа.
Приходим на Ямал, а парохода нет,
Он выведен давно и чешет браво.

Мы проклинаем всех и слышно слово «мать»
В Маркони, в Штаб морской, в Эйнштейна  и в Попова,
Ну почему бы не дать знать, не объяснить, не рассказать,
Но им не до того – не до простого.

Пять месяцев прошло по льдам всё взад – вперед,
Теперь нас и на Диксон не пускают,
Но как бы всё не шло – мы знаем наперёд:
На нашем горизонте льды растают.

Но вот всё позади и впереди родной залив,
Пахнуло так с земли, что сердце сжало
И даже служба КИП отставила налив
И выползла наверх и молча встала.

Вот база, вот причал, знакомые места,
Вот «Серебрянка», «Лепсе», буксиры и понтоны.
Встречает нас родня, за проходной торча,
Начальникам – у трапа машут жены.

Теперь всё позади и отпуск впереди,
Пять месяцев как будто не бывало.
Но как тут не крути, что Арктика вдали –
Всего-то - из Залива и НАПРАВО!

Поход  на  Северный  полюс

Подошёл 1977 год, год похода на Полюс. Ледокол в строжайшей тайне готовился к подвигу. Летом 1977 я был в отпуске, ничего не знал, играл на кортах «Буревестника». В один из августовских дней, мой приятель кричит через два корта на третий: - «Ильич, а ты знаешь, что вы идете на Северный полюс?». Я не знал, но отвечал, что мы всегда готовы выполнить любое задание нашей партии. Можем, если прикажут, на ледоколе и на Южный полюс сходить. Если прикажут.
Через несколько дней получаю отзыв из отпуска. «Явится в кадры…» и т.д. Экипаж достойных отбирал Юрий Сергеевич Кучиев – капитан «Арктики». Кого отправляли досрочно в отпуск, кого досрочно отзывали из отпуска. Как я попал в достойные – я не понял. И, хотя, с Кучиевым у нас были неплохие отношения, но при случае он всегда говаривал: - «У тебя там тоже есть свои протуберанцы». Но он знал, что я не совру, и это его устраивало.
Не успел я подняться на борт, как в каюту прибежал начальник нашей службы Соколов Александр Иванович – большой любитель тайн. – «Юра, зайди в каюту, поговорить надо» - «Если по поводу похода на Полюс, так мне на кортах сказали еще дней десять назад». Обидел я начальника. Надо было пойти к нему в каюту, послушать его, почмокать губами, покачать головой и высказать благодарность, что меня удостоили. Не умел я этого ничего – воспитания не хватало.
Началась свистопляска с заказом ЗИПа, проверкой систем. Никто же не знал, сколько времени займет вся это эпопея.
Стало подъезжать большое начальство – Академик Хлопкин Николай Исидорович, из «Курчатника», министр морского флота Борис Гуженко, начальники из проектных организаций, куча корреспондентов, народ нахальный и необязательный. Я их повидал на своём веку не одну сотню и только один оставил приятное впечатление – фотокорреспондент ТАСС Иванов Виталий, но он из Сибири.
Время от времени надо отвлекаться от повествования, как хороший экскурсовод. Его спрашивают одно, а он отвлекается на другое.
  Был в Мурманске такой анекдот. На месте старой гостиницы «Арктика», стали строить новую, многоэтажную и комфортабельную. Как всегда строительство затянулось лет на десять. Ходят туристы и спрашивают у экскурсовода, что это за строительство. Тот объясняет, что вот уже десять лет никак не могут построить новую гостиницу. Вызывают экскурсовода в райком партии и устраивают взбучку, что он порочит этой правдой нашу великую Родину. Ведет экскурсию экскурсовод в следующий раз и показывает им вокзал. Один турист и спрашивает, а что это за здание, показывая на строящуюся гостиницу. – «Где? – спрашивает экскурсовод. Поворачивается и говорит: - «Вчера проходил - ничего не было!»
Отвлекусь на очередной правдивый рассказ «сказочника» Александра Ивановича Соколова о том, как у него был приятель, конечно, секретный агент, у которого было удостоверение, которое нельзя было предъявлять. Был этот агент мастером спорта международного класса почти по всем видам спорта и ездил по Питеру со скоростью 120 км\час. Вопрос о том как удавалось убирать остальные транспортные средства? Александр Иванович оставлял без ответа. «И вот,- рассказывает Соколов, - поехал этот его приятель к нему на дачу. Проезжает мимо поста ГАИ в Лахте на скорости 120, ему свистит гаишник и жезлом машет, а агенту останавливаться тоже нельзя, он и едет дальше. Приезжает на дачу, беседуют они, а минут через 10 подъезжают и гаишники и спрашивают документы. Достает приятель удостоверение, которое предъявлять нельзя, и предъявляет. Гаишники поняли свою ошибку, но уже поздно было. Срывает агент с них погоны, отбирает табельное оружие, и уезжают гаишники со слезами на глазах, а Александр Иванович садятся с приятелем чай пить».
Кстати, по утверждению Александра Ивановича, погода на его даче сильно отличалась от погоды на соседних дачах. Если вокруг лил ливень, то на его даче роем вились комары-толкунцы.
Был я на этой даче – закрывал ставни и готовил дачу к зимней спячке, Александр Иванович перед отъездом так и не сделал этого.
Но вернемся к походу на Северный полюс. Я не помню, какого числа августа месяца 1977 года мы отправились с базы атомного флота в сторону северную. Можно было бы посмотреть в морской энциклопедии, но пока я обхожусь без справочной литературы.
Выйдя в море Баренца, мы повернули направо в сторону Карских ворот. Прошли их и пошли далее на восток в сторону Диксона, обогнули самую северную точку Евразии – мыс Челюскина и, только выйдя на просторы Восточно-Сибирского моря, взяли курс на север. Конечно, у нас были карты ледовых полей, рекомендованные курсы, был с нами и главный штурман Северного флота.
Колотились мы в тяжелых льдах еще дней пять. Капитан Кучиев Юрий Сергеевич старался ходовой мостик не покидать, тем более, что там было очень много зрителей. Короля делает свита. У кают-компании висела карта этого района Арктики, включая Северный полюс. После каждой вахты (морская вахта 4 часа), отмечалось местоположение ледокола. На той же карте были отмечены координаты различных высокоширотных экспедиций прошлых лет, и мы следили, широту какой экспедиции удалось превзойти. Народу толпилось везде большое количество. Экипаж  был занят работой, а командированным делать нечего, вот они и роились и кучковались в разных местах. В центральном посту управления ядерной энергетической установки мы им болтаться не разрешали и советовали идти на мостик – там аварийную ситуацию не создать, более того – требуются болельщики, а в ЦПУ люди работают и обстановка должна быть рабочей.
Прошли траверз острова Рудольфа, где на мысе Аук захоронен Георгий Яковлевич Седов, так и не дошедший до Северного полюса в 1914 году с тремя упряжками собак и двумя матросами. Будучи больным цингой, требовал идти в сторону Полюса и постоянно сверялся с компасом, правильно ли они движутся?
«Пахали» мы на 100% мощности. А в этом случае повышен вариант получить срабатывание АЗ – аварийной защиты реактора, так как всё работает на предельных параметрах. Во время перехода с «полного вперед» на «полный назад», если ледокол заткнулся во льдах, система выпрыгивала «из штанов», но уговорить штурмана, что это надо делать постепенными шагами, никогда не удавалось. Кучиев как-то сказал, «вот разберусь с вашей ядерной физикой и половину повыгоняю».  Но, так и не удалось ему, штурману, разобраться  с ядерной физикой.
Был такой случай на курсах повышения квалификации. Каждые 5 лет каждый специалист направлялся на эти курсы в Стрельне (пригород Петербурга) и поправлял там свои знания, а кто и губил своё здоровье. Там был довольно приличный тренажер и каждый прогонял различные ситуации по своей специальности. Преподаватель, как правило, просил специалиста – практика читать лекцию по конкретной теме, ибо «студенты» знали больше и лучше преподавателя. Помню, как я вышел на экзамен с инструкцией в руках. Преподаватель сделал мне замечание, что на экзамен можно было бы прийти и без инструкции. Я отвечал, что в его инструкции сделано 26 ошибок, что внутри лежат листы с исправлениями, которыми он должен воспользоваться и выправить инструкцию, а мне должен поставить пять баллов без допроса. На том и порешили.
Есть такая система «пар – конденсат». Обычно её докладывают механики, инженеры-операторы, в общем, специалисты механического профиля. Идея там в том, что пар из парогенератора выходит с очень четкими и определенными параметрами,  с отклонениями в очень малых величинах, так как этот пар идет на турбину, а с ней шутки плохи – подавай четкие параметры и, не шути. Потом, отработавший пар поступает в конденсатор, где превращается в воду и идет обратно в парогенератор, где снова превращается в пар. Цикл замкнутый.
Решили механики на курсах обучить этой системе штурмана. Долго втолковывали ему назначение каждого параметра, методы достижения их и последовательность действий. И когда преподаватель обратился к механикам рассказать систему «пар – конденсат», ему сказали, что в этой группе эту систему может рассказать даже штурман. Подивился преподаватель, но возражать не стал. Выходит штурман и все четко рассказывает, как пар из парогенератора поступает на турбину. – «Если мне нужен весь пар, - глаголет штурман,- то я держу ручки «полный вперед» и ледокол идет на максимальной скорости для данной мощности. Если мне не нужна вся мощность, то я вывожу ручки на «средний ход» и часть пара идет в конденсатор. Но вот мне снова понадобилась полная мощность, и я перевожу ручки на «полный вперед». Пар из конденсатора возвращается на турбину…» Механики зарыдали, а самый главный изрек, что никогда штурман не сможет выучить (понять) систему «пар конденсат».
На одном командирском совещании, штурман, выступая, оборонил слова: «Все мы здесь люди с высшим образованием». Я не удержался и спросил: «А что, мореходку теперь приравнивают к высшему образованию?». В нашей службе, где только радиофизики и радиохимики, а этому в мореходках не учат, это вызвало живой отклик и веселье, а штурмана (а правильнее «штурманы») ещё долго обижались. Но, как говорится, кто на кого учился.
Скоро сказка сказывается, а до Полюса ещё шлёпать и шлёпать. Ледокол в тяжелых льдах бросает из стороны в сторону, он вибрирует и дергается. Жить в таких условиях «одно удовольствие». Есть выражение «Видеть тебя – одно удовольствие, а не видеть – другое»
Но всё хорошее когда-нибудь кончается. В четыре утра 17 августа 1977 штурман Павел Иванович Ню (в народе – «пи, ню), объявил, что ледокол достиг географической точки Северного полюса. Говорил по судовой трансляции Павел Иванович всегда очень тихо, и потому было написано: «Нужно слушать в уха, в оба, что глаголет Ню из гроба».
Я посмотрел в иллюминатор – ну никакой разницы, как и везде во льдах Северного ледовитого океана. Я поставил записи Эллы Фитцджеральд, потом Луиса Армстронга. Но ледокол снова стал двигаться – не то ось Земная сместилась, не то главного штурмана Северного флота разбудили, и он решил немного подкорректировать.
В 08 утра снова объявили, что ледокол достиг точки Северного полюса. «Так, - думаю, - пару полюсов уже есть, может быть повезёт с третьим». Но решили остановиться на двух.
Матросы спустили адмиральский трап, и народ попёр на Полюс. Температура воздуха было ноль градусов по шкале гражданина Цельсия. Матросы стали сооружать флагшток и трибуну, потому как не можем мы без трибун, чтобы начальство, взобравшись на трибуну, почувствовало бы себя в единении с народом. И чем выше трибуна – тем больше единение.
Произошел небольшой инцидент. Накануне, корреспондент газеты «Правда» сообщил всем своим коллегам и администрации ледокола, что сообщать в редакцию о приходе ледокола на Полюс, первым будет он. За завтраком, когда все уже сидели за столами, по центральному радио передают о том, что «как сообщил корреспондент «Известий» атомный ледокол «Арктика» впервые в истории, в открытом плавании, достиг географической точки Северного полюса». Корреспондент «Правды» вопросительно смотрит на капитана, говорит – «Я же просил», бросает ложку на стол и выходит из кают-компании. Ларчик открывался достаточно просто. Корреспонденты договорились с начальником рации Владимиром Воротягиным, записали «экстренное сообщение» и в утренних новостях вставили его. Достаточно быстро это всё выяснилось и корреспондент «Правды» повеселел, первым сообщив об эпохальном событии.
На доске объявлений появилось «распоряжение» помполита о порядке празднования мероприятия. В определённое время по главному (адмиральскому) трапу на лед должен спуститься министр морского флота Борис Гуженко, за ним капитан ледокола Юрий Кучиев, потом должен был следовать флаг СССР, за передний левый конец которого должен был нести тот-то, за передний правый – ещё кто-то, соответственно не были оставлены без внимания и два задних конца флага. Одним из достойных, на мой взгляд, был Александр Георгиевич Гамбургер, электорорадионавигатор, который всю жизнь ходил в Арктику и имел звание «Почетного полярника». Один из концов флага был доверен молодой  18-летней комсомолке Мининой чтобы показать связь поколений. Двух других концыфлаганесущих, я не помню. По расписанию помполита, за этим должно было следовать: подъем государственного флага на уже установленном флагштоке под звуки гимна, обеспечиваемым по общесудовой трансляции (и по верхним палубам тоже) начальником рации Владимиром Воротягиным. Далее должны произносить торжественные речи Министр, Капитан, ещё кто-то и ещё. И затем следовал самый «прекрасный» параграф – «всеобщее ликование и бег трусцой вокруг  Северного полюса». Ликование по расписанию меня порадовало особо. Я хотел стащить это распоряжение помполита с доски объявлений, после ознакомления членами экипажа. Но когда я, наивный, подошел к доске объявлений, там его уже не было. Таких умников, как я, вероятно, было немалое количество.
Я стоял на вахте и договорился с другим вахтенным инженером нашей службы Смелянским Александром, что мы будем меняться каждые полчаса. На льду были фотографирования групп членов экипажа, от малых до самых больших. В одну из групп торопился и Владимир Воротягин, так как он был загружен работой по самое горло. Он выскочил на лёд в тапочках, сфотографировался и второпях потерял одну, но искать было некогда, и он убежал в одной обратно на ледокол. Мастер – ремонтник, он же токарь Альфред Арнольдович Шпринг выкатил собственного изобретения велосипед об одном колесе и колесил на нём, не без помощи товарищей, вокруг Северного полюса, пересекая все меридианы за несколько секунд. Всё это я узнал, а потом и увидел на фото, чуть позже, так как Смелянский меня поменял только тогда, когда кончилось и «всеобщее ликование» и групповой бег вокруг Северного полюса.
Я вышел на лёд с теннисной ракеткой и провел небольшую тренировку, подбивая теннисный мяч вверх, стучал по льду, на сколько это было возможно,  и сфотографировался с, оставшимися на льду, которые, как правило, были вооружены, кто чем, кто ракетницей, кто пистолетом, кто винтовкой.
Потом бегал с приятелем на время по, очерченному вокруг флагштока, кругу. Мы с ним пытались «поднять» ледокол, подставляя под его форштевень спины – безрезультатно.  Дурачились мы долго и беззаботно.
Далее было застолье. Гулял весь ледокол. Главный физик Борис Зверев, как сел за стол, так и не нашел время выйти на лёд, хотя ледокол простоял 11 (13?) часов.
Надо было идти в Мурманск, Куда идти, в какую сторону? В любую сторону будет Юг. Нужно просто отойти на некоторое расстояние и тогда компас определит стороны света, и можно будет двигаться и по компасу и по спутник.Теперь мы взяли курс непосредственно на Мурманск, без учета расположения  полярных льдов, и беззаботно разводов между льдами и т.п.  Да разводов и не было нигде. Просто теперь нам было всё по-плечу.
У завпрода  было много выпивки и всяких деликатесов, включая бананы. Экипажу не позволялось брать у завпрода под запись. Разрешалось только командированным, которые толпились у завпрода с утра до вечера. Корреспонденты разных изданий дивились щедротам корреспондента «Правды», который постоянно поставлял всем выпивку и хорошую закуску.. По приходу в Мурманск, первым уехал корреспондент «Правды».  Прежде, чем уехать, каждый должен был подписать у завпрода обходной лист и оплатить ту сумму,  на которую он набрал выпивки и закуски. Велико было удивление корреспондентов при подписании обходных листов. Оказалось, что корреспондент «Правды», набирая выпивку и закуску у завпрода, записывал все на разных корреспондентов, кроме себя. Пришлось пишущей братии раскошелиться.
Народ где-то разжился картами Арктики и ходили, собирали подписи участников экспедиции.
Многие давали рдо в родные города, где они становились почетными гражданами города и потом, вне очереди получали квартиры.
Я никому не давал рдо, и карты Арктики у меня не было, и я не ходил к начальнику рации клянчить карту, хотя с Владимиром Воротягиным у меня были самые теплые отношения.
Почему-то со всеми радистами у меня были хорошие отношения. На ледоколе «Ленин» начальником радиостанции был эстонец Леопольд Вайно. Здоровяк и весельчак. Про него было: «По грузински я Вано, по эстонски - Вайно». Потом, уже на ледоколе «Таймыр», не сложились отношения с начальником рации Юрием Бугримом. Но он был в другой смене. Он всегда и всем был недоволен и Юрий Бугрим получил прозвище «Угрюмый Бугор».
Народный умелец Рафаил Булатов сделал печать «Северный полюс. Август 1977». Пошел показал капитану Кучиеву. Тот затею одобрил, но сказал, что надо указать дату «17 августа». Рафаил пошел переделывать, а я уже успел кое-что отштемпелевать. Но не беда – такие печати были не у многих. Когда Рафаил сделал новую печать, объявили по судовой трансляции, что все желающие могут проштемпелевать этой печатью конверты, книги и всё, что они пожелают. Была большая очередь и много желающих.  Начальник Рижской мореходки достал заготовленных 100 конвертов и поставил на них этот штемпель. У меня было несколько невзрачных конвертов, но я делал упор на книги. Когда все желающие были удовлетворены, была скомпонована комиссия, которая составила акт о том, что 18 августа 1977 печать «Северный Полюс. 17 августа 1977» уничтожена и захоронена в Северном ледовитом океане. Потом нас засыпали просьбами выслать конверт с печатью Северного полюса или поменяться на другие реликвии, со всех концов мира. Я и не подозревал, что столько людей может так счастливо жить, чтобы позволить себе такие увлечения.
Письма шли на имя капитана Ю.Кучиева. Так как на ледоколе никто не знал английского языка, то вся эта корреспонденция скапливалась у меня в каюте. Я, практически, не мог никому помочь. Я писал обратный адрес, указывал, что корреспондент хочет (а хотели они все одно и тоже, только в разных вариантах) и отдавал помполиту. Помню, один корреспондент из Техаса, предлагал поменять конверт с изображением и фирменной печатью американского  атомного грузопассажирского  судна «Саванна», плюс конверт с печатью и подписью членов экипажа батискафа «Триест» во время погружения в Марианскую впадину, на конверт с печатью Северного полюса. Я пришел к помполиту и сообщил ему о предложении такого неравноценного обмена. Помполит спросил, есть ли у меня конверт и смогу ли я его выслать в Техас, я отвечал, что есть и что смогу. Тогда помполит, сказав, что он настоящий моряк и потому забирает себе конверт с «Саванной», а так как все разные физики – это всегда сезонники, а не моряки, то он предложил мне конверт из Марианской впадины. Я не возражал. Только не знаю, где он у меня хранится, если ещё хранится, а не извлечен моим сыном в тяжкую годину и не реализован.
Готовили наградные списки. Раздобревший министр Морского флота сказал, что всем участникам похода на Полюс будет присвоено звание «Почетного полярника». Ранее, моряк, проработавший в Арктике менее 10 лет, не мог и мечтать о таком звании – теперь это звание присваивалось и тем, кто был только эти две недели в Арктике. Капитан Кучиев взял в рейс какую-то родственницу лет 20-23 из родного аула, из Осетии, и она, отработав официанткой эти две недели, уехала в родной аул почетным полярником и с правительственной наградой. Работники науки, проектных организаций пытались протестовать, что они никакие не полярники, тем более почетные, но министра ожидала звезда героя соцтруда, и он был щедр. Особенно этому «порадовались» те моряки, кто был в отпуске, но имел за плечами и 10 и 15 и 20 лет работы в Арктике и никак не был отмечен.
Потом министр сообщил, что все желающие приобрести автомобили, могут записаться, и он гарантирует продажу морякам этих автомобилей. Купить автомобиль в то время было несбыточной мечтой миллионов граждан СССР и то, что за поход на Полюс можно будет купить автомобиль, мгновенно разнеслось по ледоколу. Самые смелые спросили министра, а можно ли записаться на автомобиль «Волга»? Министр разрешил. Тогда встал следующий вопрос, а сколько автомобилей «Волга» министр может выделить морякам за поход на Полюс. Министр сказал, что он выделит столько автомобилей, сколько будет желающих – двадцать, тридцать, пятьдесят, хоть сто автомобилей. Одного росчерка пера министра будет достаточно, чтобы такая благодать свалилась на моряков ледокола. Экипаж пришел в ликование и уже не по указанию помполита. Через некоторое время большинство опомнилось, так как «Волга» стоила значительную сумму, а оплачивать автомобиль следует сразу по приходу в Мурманск, или в течение двух недель по доверенности родственникам. Начали подсчитывать внутренние и внешние резервы. Было ясно, что ни у кого из членов экипажа взять в долг не удастся, и вся надежда была на собственные сбережения и помощь родственников. В итоге, на автомобили «Волга» записалось 26 человек, кто посчитал, что может осилить госцену этого автомобиля – более 5000 рублей. В то же время, популярный автомобиль «Жигули», в разных модификациях, можно было купить за 3000-4000 рублей. Народ, в основном, записался на «Жигули», человек 80 и один – Игорь Слизский, записался на «Москвича». Ко всеобщему изумлению. Советов он не слушал и по-украински стоял на своем. Вольному – воля.
Как я решал эту проблему. Более 10 лет назад, в Питере, ко мне пришел инженер-оператор Эдуард Гожуленко и сообщил, что сегодня ночью, в Апраксином дворе, можно будет записаться в очередь на автомобиль «Жигули. Когда подойдет эта очередь никто не знает, но предполагают, что не ранее, чем через десять лет. – «Эдик, - сказал я, - у меня, конечно, есть деньги, целых 73 рубля. Но это не мои, а мой долг  другим лицам». – «Ничего, - успокоил меня Эдик, - что будет через десять лет, никто не знает». И мы пошли в Апраксин двор. К утру мы сдали почтовые карточки с указанием адреса и желаемой модели «Жигулей». Перед самым отъездом из отпуска на ледокол, из автомагазина, что в Красном селе, приходит открытка, что я могу выкупить автомобиль «Жигули» первой модели. Денег на автомобиль у меня по-прежнему не было, но предстоял поход на Полюс, а во вторых, у меня есть в Мурманске брат Владимир Ильич, который всегда поможет. И я с легким сердцем выехал в Мурманск. Теперь, когда предо мной открылись необъятные возможности, я дал радиограмму Владимиру, который из автомобилей мне заказывать. Я понимал, что автомобиль «Волга» я не смогу купить, а вот Владимиру  могу посодействовать, тем более, что «Жигули» я смогу приобрести в Питере. От Владимира сразу получил ответ, чтобы я заказал «Волгу». Я заказал.
Пришли с триумфом в Мурманск. Весь поход на Полюс и обратно, занял две недели. Я слышал по радио интервью дублера капитана Голохвастова Василия Александровича, который сказал, что на Полюс пришла современная совершенная техника в виде атомного ледокола. Капитан Юрий Сергеевич Кучиев утверждал, что только советские моряки могли выполнить такое задание партии и правительства и т п.
Было много торжественных речей.  Вечером того же дня, в ресторане «Полярные зори» состоялся банкет а-ля-фуршет для участников экспедиции на Северный полюс. Банкет давал министр морского флота. Надеюсь, не из своего кармана.
На столах стояла выпивка на любой вкус. Закуска была самая изысканная и в неограниченных размерах. Висел микрофон, рядом с капитаном Кучиевым и большие начальники произносили тосты. Народ потихоньку наливался. Все возбужденно ходили от одного стола к другому, и разговоры шли, в основном, об автомобилях.
Я подошел к столу Кучиева и сказал, что хочу произнести тост. Юрий Сергеевич покосился на меня, чтобы я не испортил праздник, но произнести тост разрешил. Я сказал, то, что мы пришли на Полюс – это хорошо и здорово, но давайте выпьем за тех, кто до Полюса не дошел, кто умирал по дороге на Полюс, как это было с Георгием Седовым, и за многих других, которые устремляли свой взор в сторону Северного полюса, но не дошли.
Через некоторое время министр уехал в аэропорт, и народ стал потихоньку расползаться. Не любит русский человек пить вместе с начальством, даже на халяву. Потом я прошелся по трем-четырем ресторанам – везде сидели группы наших моряков.
Всем участникам похода выдали в конверте по одному окладу. Огласили списки награжденных. Пять человек получили звание героев соцтруда. На первое место следует поставить нашего мастера ремонтника АППУ Асхадуллина Фидуса Фаизовича. Работяга, каких мало, (и скоро совсем не будет). Далее шел Главный механик ледокола Пашнин Олег Георгиевич, затем шли академик Хлопкин от института Курчатова, ну и министр с капитаном. Весь комсостав был награжден орденами, кроме меня. Я был удостоен, так как начинал ещё на ледоколе «Ленин», медалью «За трудовую доблесть» наравне с уборщицами (дневальными) и официантками. Но я был не в обиде. Я уже привык.
Получать правительственные награды следовало в горкоме партии. Я стоял ночную вахту, днем спал и никак не мог выбраться за наградой. Помполит стал меня упрекать, что только я один уклоняюсь от получения и т п. Пришлось выбрать время и как-то поутру, я пришел в горком и попросил отдать мне мою награду, которая, наконец-то, нашла своего героя. Секретарша гневно сверкнув на меня очками, сказала, что вот сейчас придет какой-то партийный босс, он и вручит мне правительственную награду. Делать нечего, даже здесь надо ждать. Но я столько отстоял в очередях в своей жизни, что запугать меня сейчас самой длинной очередью  уже не удастся, Я просто уйду. Я пристроился на стуле и крепко уснул. Конечно, саамы крепкий сон – это сон на вахте, но и в горкоме партии, оказывается, можно расслабиться после ночной вахты. Разбудила меня всё та же секретарша и предложила пройти в кабинет к начальнику. Я продрал глаза и вошел в кабинет. Начальник встал и начал речь. Я выразительно посмотрел на него мутным взором, он все понял, подошел ко мне, пожал руку и отдал мне награду. Я вышел, приехал на ледокол и доложил помполиту, что награда приобрела своего законного владельца.
Помполитом был Вячеслав Георгиевич Лазарев.  Я его пытал по поводу того, что мы постепенно от социалистического труда перейдем к коммунистическому. Он соглашался. Тогда я, ударник коммунистического труда, стою выше, нежели герой социалистического труда.  Здесь помполита клинило и ничего вразумительного он изречь не мог.
А ещё я его справшивал почему ог так часто упоминает имя Божье?  - «Когда это?», удивился помполит. – «Ну , вы же часто говорите «спасибо», а это сокращенное от «спаси Бог тебя» и даже  у англичан «Good By» происходит от «God by you» - Бог с тобой». Помполит от этого шалел и когда он входил из кают-компании и говорил девушкам-официанткам «спасибо», старался не смотреть на мою ухмыляющуюся физиономию.
Это было более 30 лет назад и мне было полных 38 лет, почти 39.
Вероятно, через неделю нас вытолкнули обратно, в Арктику – работать надо. По поводу машин до нас стали доходить тревожные слухи. Руководство пароходства, в чьи руки теперь попали, выделенные министром 26 автомобилей «Волга», не хотело с ними расставаться и по-своему начали делить этот деликатесный пирог. Нам пришла рдо (радиограмма) из пароходства, что нам выделено два автомобиля «Волга» плюс столько-то «Жигулей» и один «Москвич». В то время я занимал общественную должность председателя группы народного контроля. Эту должность имел право занимать только член КПСС. Когда я отказывался , указывая на мое несоответствие с положением о группах народного контроля, меня всё равно избирали, а в замы избирали члена КПСС. Контроль народный, вот народ тебе и доверяет, а в замы тебе изберем хоть троих членов КПСС. Пришлось подчиниться воле народа. Председателем судового комитета профсоюза был все тот же Юрий Семенович Пилявец. Он всегда не любил людей, стоявших выше него по иерархической лестнице,  и смело с ним боролся. Особенно он не любил указаний не по работе. Как-то ему, как предсудкома, помполит принес список дел, что необходимо сделать – соорудить доску почета, сотворить рамки для фото лучших людей ледокола и много другой всякой ерунды. По должности в то время Ю. Пилявец был старшим механиком атомной паропроизводящей установки. Увидев у себя на столе список пожеланий помполита, Юрий Семенович написал резолюцию и положил помполиту на его стол. Помполит встретил его в коридоре и сказал, что он написал перечень того, что надо бы сделать. Пилявец отвечал, что он уже наложил резолюцию и бумага теперь у помполита на столе. Обрадованный помполит поспешил в каюту, взял бумагу и прочел резолюцию Пилявца: «Разрешаю красить в синий цвет».
Полученную рдо отдали нам с Пилявцом и мы стали думать, что предпринять. Был только один вариант – дать рдо министру морского флота. Так мы и сделали. Мы написали, что в связи с личной договоренностью с министром, нам было обещано 26 автомобилей «Волга», в настоящий же момент нам предлагают только два автомобиля «Волга». Дело ещё в том, что все рдо с судов идут через радиослужбу пароходства, которая контролируется руководством пароходства. Никуда, далее, чем до радиослужбы пароходства наша рдо не пошла, а мы получили следующую рдо о том, что нам выделено три автомобиля «Волга». Нам с Пилявцом предстояло делить эти автомобили при участии судового комитета. Конечно, учитывался ранг, занимаемая должность претендентов. Одну машину капитану – тут без вопросов. Вторую машину главному механику – тоже вопросов нет. Третью машину - дублеру капитана. Садимся снова мы с Пилявцом и даем рдо министру «В связи с личной договоренностью…» Отправляем якобы министру. Проходит дня три и мы получаем рдо, что нам выделено три автомобиля «Волга» не считая капитан «Волгм» для капитана.. Следовательно, появилась еще одна машина. При равенстве критериев претендентов, учитывался стаж работы на ледоколе. Здесь, при равнозначности должностей, должен был сыграть фактор продолжительности работы на ледоколе. Претендентов было двое: начальник службы КИПиА Анатолий Адрианов и руководитель электрослужбы Олег Габелок. По правде говоря, значимость электрослужбы, её численность и ответственность стоят выше, нежели у службы КИПиА. Помимо этого оказалось, что срок работы на ледоколе обоих претендентов оказался приблизительно одинаков. Мы предложили тащить жребий. Узнав об этом, на заседании появился Анатолий Адрианов. Он в то время руководил партячейкой ледокола. На заседании судового комитета он заявил, что он, как представитель коммунистической партии не будет тащить жребий с каким-то Габелком, что мы забыли руководящую и направляющую роль партии, что он нам напомнит об этом в парткоме пароходства и далее все в таком же духе. Он мог пугать многих, только не нас с Пилявцом. Мы предложили ему успокоиться, подумать на досуге, а если он не согласен тащить жребий, то мы, решением судового комитета и председателя группы народного контроля, отдадим «Волгу» Габелку. На пароходе воцарилась тишина, но, как говорил Пилявец, тишина была пограничной. Положение спасла следующая рдо из пароходства. Нам выделялась еще одна «Волга». Выделили и Адрианову и Габелку, Но все запомнили, какое мурло показал представитель руководящей и направляющей.  Далее, садимся мы с Пилявцом и пишем рдо министру «В связи с личной договоренностью с Вами…» Отправляем якобы министру. А в ответ тишина. Руководству пароходства не до нас было – они делили наши «Волги». У них тоже были свои склоки. Один, к примеру, говорил, что  тот раз ему не дали орден, и он вполне обоснованно сейчас претендует на автомобиль «Волга». А на ледоколе далее по списку первым шел главный физик, а за ним я, как старослужащий. Но ни физик, ни я «Волги» не получили. Потом, через несколько лет, повар Евгений Ульянов, написал в управление пароходства бумагу с просьбой выделить ему автомобиль «Волга», указав, что Смирнрв Ю, то бишь я, продал свою «Волгу» в три цены прямо с платформы, о чем мне сообщил помполит. Я сказал, что если продавать, так не с платформы, а вместе с платформой, особенно, если это платформа… Но никакого автомобиля я в глаза не видел и мне никогда автомобиль не выделяли. Ульянову автомобиль выделили – он коммунист. Потом его один из наших встретил в Сочи, он ходил в форме со множеством нашивок и представлялся  старпомом с атомного ледокола.
Когда мы пришли из рейса, начальство разъезжало на «наших» автомобилях и нехорошо ухмылялось – не на Полюс надо ходить, а в пароходстве ближе к высокому начальству быть.
Взамен нам предложили автомобили «Жигули» и брат Владимир выкупил себе от моего имени шестую модель «Жигулей» и был вполне доволен. У него уже были одни «Жигули», и теперь у него их стало двое. Рафаил Булатов заметил Владимиру, что вот у него два автомобиля, а у некоторых нет ни одного. – «Раф, - отвечал ему Владимир, - вот я третий раз женат, а некоторые ни разу, Ты что предлагаешь?»
Я пошел в отпуск, получил отпускные, Владимир мне помог парой тысяч рублей, которые я отдал в течение года, и я купил себе автомобиль «Жигули» одиннадцатой модели.
По приходу с Полюса наехало большое количество корреспондентов.. Как-то сидел я в ЦПУ за своим пультом.. В ЦПУ вертелось большое количество корреспондентов. Ко мне подошла дама и стала беседовать на общие темы. С ней был оператор и ещё кто-то. Через некоторое время она сказала, что со мной не надо проводить никаких репетиций. Оператору она скомандовала: «Мотор» и войдя в кадр, спросила меня, какое важное событие произошло в этом году в моей жизни. Ничтоже сумняшеся, я отвечал, что в этом году мой сын пошел в первый класс. Дама помолчала и спросила: - «А какое еще важное событие произошло в этом году в вашей жизни?»  - «Я выиграл второе место на первенстве Мурманска по теннису». Она скомандовала оператору «Стоп» и добавила: - «Он никогда ничего не скажет про полюс». Дама оказалась из первой программы телевидения. Я не видел эту передачу, но мне сказали, кто видел, что я сказал о том, что мой сын пошел в первый класс.
Работал в то время на ледоколе инженер- оператор некто Виктор Сучков. Был он активный комсомольский деятель и в журнале «Огонек» была статья, как он, Сучков, практически единолично, обеспечил выход ледокола в плавание к Северному полюсу. Он получил какую-то грамоту комсомола, а потом пошел учиться в академию, куда берут только по партийным спискам. Как-то он спросил меня, почему на него никто не пишет ни эпиграмм, ни стихосложений. «Во-первых, - сказал я, - это надо заслужить, не каждый и не со всяким захочет связываться. Во-вторых, уж очень ты неинтересен. Достаточно в твоей фамилии переставить ударение – и эпиграмма готова». Рядом с ним, за пультом управления левого реактора сидел Петр Кочкин. Был он нелюдим, хмур и неразговорчив, но никого не донимал. Если двигаться далее по правому борту в ЦПУ к носу, то далее на небольшом возвышении находился пульт нашей службы Радиационной безопасности, где я и восседал. Ближайшей личностью был Петя Кочкин.  Был написан стих о том, как грустно сидеть месяцами в ЦПУ и видеть одни и те же лица. Последними строчками были:

«И вспоминаю те места, где проводил все ночки  я,
открыл глаза – что за фигня – опять смотрю на Кочкина.».
Когда все подсчитывали свои возможности оплатить покупку автомобиля, Петя Кочкин сказал мечтательно: «Вот если удастся насобирать денег и купить автомобиль, первое, что сделаю – задавлю Сучкова». «Петр, - вскричали мы хором,- если даешь такое слово, мы тебе всем экипажем сбросимся на автомобиль, тебе и рубля не надо будет платить!»
В газете «Правда» в одной из статей были приведены две строчки нашего механика Копылова о том,  что советские моряки всегда готовы…. В разговоре он начал упоминать такие слова, как: «мы, поэты» и прочую чушь. Когда я стал смеяться над ним и сказал ему, что он никакой ни поэт и не брюнет. Он сказал мне, что вот я – то так не умею. Я сказал ему, что так как он, может каждый, только так плохо не каждый сумеет и предложил ему дать мне тему и десять минут времени. Он сказал: - «Тема – море». Через десять минут я предоставил свое творение.
Море – это много воды,
Море – это символ беды,
Море – это радость побед,
Море – тысячи тысяч лет.

Море качает и лечит,
Море топит и рушит,
Море шумит как вече,
Море ласкает души.

Море бывает грозным,
Море бывает ленивым,
Море бывает разным,
Но никогда – фальшивым.
Копылов сказал, что это у меня заранее было написано. Я предложил ему дать другую тему. Он отказался, но более себя поэтом не называл.
В отпуске капитан Кучиев поехал в Подмосковье в гости к Ивану Дмитриевичу Папанину, который, как известно, еще в 1937 году дрейфовал с тремя товарищами в палатке в районе Северного полюса. Рассказывал сам Ю.Кучиев. «Подхожу к калитке и нажимаю звонок. На крыльце появился Иван Дмитриевич и спрашивает: - Ты кто?  - «Капитан ледокола «Арктика» Кучиев».  Иван Дмитриевич с крыльца и говорит: - «Ну ты и му… Кучиев, - не взять меня, Папанина, на Полюс. Получилась бы такая связь времен. И далее всё матом. Потом сказал: - «Ну ладно, заходи». – «Хорошо,- говорит Кучиев, - что я звезду героя соцтруда не одел». В общем, отделал Иван Дмитриевич Кучиева по полной программе.
Кучиева понять можно. Возьми он Папанина на Полюс – кто бы был главным действующим лицом, вокруг кого бы вились корреспонденты? Нет, такой конкуренции Кучиеву не надо было.
В последствии Кучиев много раз сетовал, что ему не дали Героя Советского Союза: - «Что у них там, звезды героя Союза не нашлось?» Он очень хотел быть Героем Советского Союза. Но кто ж тебе даст Героя Союза? Тогда и министру надо давать Героя Союза. А слишком много героев в мирное время – это нехорошо и неправильно.
Поехал  капитан Кучиев в Осетию, в родное село. Стал там рассказывать, как он, капитан Кучиев, привел ледокол на Северный полюс. Слушали его старейшины, слушали, а потом говорят: - «Ты так хвастаешь, можно подумать, что ты попал в личную охрану царя». Не было в этом селе большего достижения в жизни, чем попасть в личную охрану царя.
В Питере мне позвонил Кучиев и «попросил» сделать полюсных фотографий штук сто, чтобы он мог раздавать их со своим автографом. Я сделал их и принес  ему домой на Большой Пушкарской. Кучиев меня дальше прихожей не пустил, так как квартиру ему умельцы с Балтийского завода сделали под его капитанскую, каюту, как на ледоколе. – всю обшили деревом со всеми атрибутами. Когда в следующий раз фотографии понес мой сын Игорь, капитан пригласил его в комнаты и Игорь увидел каюту капитана с коврами и кинжалами на стенах. Кучиев подарил Игорю свою фотографию с Юрием Гагариным и личным автографом.
Потом, несколько раз Кучиев говорил мне, что это он виноват, что мне не дали квартиру, и  я прозябаю в коммуналке. Мне здорово от этого полегчало. Да и не до меня ему было – он выбил квартиры всем родственникам, включая внука. И теперь, когда очередь моей семьи на жилье пошла на четвертый десяток лет, я всегда вспоминаю добрые слова капитана Кучиева, что это он меня вычеркнул из списков, боясь, как бы чего не вышло.
Потом, через 20 лет,  меня вычеркивали из списков на покупку автомобиля. Откуда меня только не вычеркивали?
  Из недавнего выступления по телевидению нового назначенного президента России Д.Медведева. Он сказал, что сейчас на очереди на жильё стоит 87 000 участников войны. Напомню, что война закончилась в 1945 году прошлого века. Если на момент окончания войны участнику было только 18 лет, то нетрудно подсчитать, что в 2008 году его возраст достиг, минимум 81 года. И эти победители все ещё стоят в очереди на жильё! Ну, разве это не демократия? Только надо подождать ещё несколько лет и эта очередь уменьшится естественным путем до нуля. Будет одержана очередная победа в решении вопроса обеспечения жильём ветеранов войны.
Когда, после похода на полюс, капитан Кучиев стал раздавать в приказах выговоры, мягко говоря, ни за что, ему сказали, что на ледоколе, оказывается развал дисциплины, и что ему не только звезду героя, ему и медали не дадут, он круто поменял меры воздействия. По приходу в Мурманск, матрос Максим Федас не появлялся на вахте трое суток. Кучиев пригласил к себе в каюту судовой комитет и сказал, чтобы на заседании объявили матросу Федасу «поставить на вид» и ни в какие протоколы бы не записывали.
После одного командирского совещания, а они проводились регулярно, Кучиев отметил, что совещание прошло отлично – не было задано ни одного вопроса.
В «Свербильнике» была помещена картинка, вырезанная из журнала «Крокодил». Стоял чабан в папахе, окруженный стадом баранов. Подпись гласила: «Командирское совещание».
Юрий Пилявец, в то время бывший старшим механиком атомной установки и стоявший вахту в ЦПУ старшим по вахте, вытворял такую штуку. Когда он принимал доклады о приемке вахт со всех рабочих мест, он должен был доложить об этом на ходовой мостик вахтенному штурману. Известно, что если на ходовом мостике был, или появился, капитан – он автоматически становился  старшим по ходовому мостику, и вся полнота власти переходила к нему. В то время Кучиев принимал доклады из ЦПУ о состоянии  вахтенного персонала. Пилявец, зная больное место Кучиева, что ему не дали Звезду Героя, брал микрофон, нажимал кнопку связи и говорил:
- Мостик, ЦПУ.
- Капитан слушает.
Далее Пилявец отжимал кнопку связи в микрофоне и говорил:
- Докладывает Герой Советского Союза, Кнопка снова включалась:
- Пилявец вахту принял. Замечаний нет.
Так было много раз. Внешне всё выглядело, как сплошной монолог и непосвященный человек, находившийся в то время в ЦПУ, просто цепенел от ужаса, что сейчас будет с Пилявцом после такого кощунственного доклада.
Моряки всегда пускаются в розыгрыш с большим удовольствием. Была зафиксирована кнопка включения связи в микрофоне в постоянном положении «включено». Когда Юрий Пилявец начал свою повседневную шутку по поводу Героя Советского Союза, она достигла ходового мостика и ушей капитана Кучиева и без того обиженного тем, что ему не дали Героя Советского Союза, капитан возопил:
- Какой ещё Герой Советского Союза Пилявец?
Пилявец побледнел и начал извиняться перед Кучиевым, что он просто пошутил.
А однажды Кучиев издал приказ по судну, в котором говорилось, что он, капитан Кучиев, трое суток не спал, думая, какое принять решение, и хотя его сердце обливается кровью, он пришел к единственно правильному решению отправить Иванова (Сидорова), (фамилию помню, но не скажу) на принудительное лечение от алкоголизма. Замечательная реакция на этот приказ была у разных членов экипажа. Прочитавший приказ главный механик Борис Гирш, заметил: «Как все тираны, он был слезлив». Любивший выпить Валера Васильев просто заметил: «Ну, всех не перелечишь!»
Капитан Кучиев не любил, когда ледокол стоял в ожидании указаний из штаба морских операций. Он не чувствовал себя полноценным хозяином, и потому зачастую просто поднимал мощность и ходил по льдам безо всякой цели. Это называлось разведкой корпусом. Когда льды были особенно тяжёлыми, он разворачивал ледокол кормой вперед и шел таким образом. Тряска в этом случае на ледоколе была такая, что не только спать было невозможно, но и при разговоре можно было прикусить язык.
Как-то пришли мы в Певек, что на Чукотке и встали не очень далеко. Ходил катер на берег и народ с удовольствием пользовался этим. Работ в ближайшее время не предполагалось, а впереди были майские праздники. Многие моряки имели знакомых на берегу и собирались вместе с ними встретить майские праздники. Закупили продукты (часть продуктов взяли у завпрода), горячительные напитки и сумки с этими товарами отнесли своим знакомым на берегу. Накануне праздников капитан Кучиев отменяет увольнения на берег, поднимает мощность, и мы начинаем разведку корпусом, хотя никаких указаний не было. Так мы «отпраздновали» первомайские праздники в Певеке.
Однажды мы встали во льдах недалеко от Диксона. Местные жители, для которых каждый приход ледокола, как праздник, собрались около ледокола. Кто-то приехал на вездеходе и поднялся на борт ледокола, оставив вездеход без присмотра. Машинист Генрих Булатов забрался в вездеход и не имея ни опта, ни знания, тем не менее запустил двигатель вездехода и поехал. Чуть было не передавил пацанов у ледокола. Секретчик пошел в штаб морских операций с секретными документами и попал в трещину. Народ гулял на берегу и на ледоколе. Токарь Шпринг «со товарищи» гулял на скалах у воды. Сорвался в воду и плавал у скал в шляпе и пальто, которое приняло форму колокола.
Капитан Кучиев возмутился поведением экипажа и в следующий приход к Диксону поставил ледокол очень далеко и льда не было, а была чистая вода.. Чтобы загладить вину перед жителями Диксона, на берег был отправлен оркестр ледокола выступить в доме культуры.  Оркестр отправлялся на вертолёте МИ-8, достаточно вместительным. Посадкой руководил помполит, пытавшийся отсортировать оркестрантов от сопровождающих. Когда он попытался не пустить в вертолет электромеханика Сашу Касьянчука, точно зная, что Саща ни не чем не играет, но Саша заявил, что он будет подключать мою электрогитару к сети, а без него меня может ударить током. Пришлось пропустить. У нас был строгий наказ, чтобы мы ни-ни-ни. Мы приземлились у клуба и вошли в отведенную для нас комнату. Директор спросила, нуждаемся ли мы в чём и добавила, что стаканы находятся в нижнем ящике письменного стола, стоявшего в этой комнате.
За нами с ледокола пришел катер. Народ уже сидел в катере, а мы с Юркой Грунчиным, который инрал в оркестре на контробасе, немного задержались и бежали по Диксону, по деревянным прогибающимся тротуарам, держа контрабас за штырь и гриф, к радости местных жителей.
В другой раз там же на Диксоне, капитан Соколов ушел на встречу с друзьями, на борту командовать остался дублер капитана Кучиев. Он объявил увольнение на берег до 19 часов. Был на берегу и Саша Касьянчук, пришедший также на встречу со своими друзьями. Капитан Соколов пришел к борту заранее и его подняли на борт в клети для подъема продуктов. Кучиев решил, что такие посиделки добром не кончатся и решил уйти с рейда Диксона пораньше. Стдит в компании Саша Касьянчук и слышит гудок ледокола. А время только 18 часов. Выскочили они вместе с Олегом Габелком на берег и увидели, что ледокол уходит. Кинулись они к ледоколу, а во льду есть трещин. Пришлось снимать обувь, чтобы легче было перепрыгивать. Первым прибежал Саша Касьянчук. Ему бросили шторм-трап с кормы. Нижний конец шторм-трапа был на льду. А за кормой майна – то бишь чистая вода и если всать на щторм-трап, то можно оказаться в воде, причем по самое горло. Разбежался Саша и прыгнул на шторм-трап куда повыше и оказался в воде только по пояс. Вытащил свое бренное тело на руках и был вытащен на борт ледокола. А в кармане у него была бутылка коньяка, что ему отмусолили от незаконченного застолья. Доктор Пётр Бонин отвел Сашу в медблок, раздел, растер, а тут и коньяк к месту оказался. Вот, что значит предусмотрительность. Коньяк лишним не бывает!

Во время рейса штурманы судов переговариваются по связи и местный эфир заполнен их речами. Одно судно вызывает другое и т.д. Штурманы других судов, кому данная связь не предназначена – тоже слышат и могут почерпнуть кое-какую дополнительную информацию. Работал одно время старпомом на ледоколе «Ленин» штурман по фамилии Вибах. Произошел такой диалог. «Арктика, Арктика, я –Ленин». А ему в ответ: «Ты не Ленин, ты- Вибах. Я тебя по голосу узнал»
Когда мы приходили на Диксон,  капитан Кучиев приглашал всех осетин, что были на Диксоне, в гости, а их было не мене двадцати, и устраивал им застолье в своем салоне. При этом он открывал дверь – чтобы все могли видеть. А кто пойдет на четвертый мостик заглядывать в каюту капитана? Сам Кучиев выпивал одну-две рюмки, не более, а соплеменники  гуляли долго и весело.
Одно время ходил старпомом на ледоколе «Арктика» штурман Александр Казаков. Был он женат на скромной женщине, судовой медсестре. Естественно они жили в одной каюте. Из объявлений капитана Кучиева по судовой трансляции: «Штурман Казаков, поднимитесь на мостик, даже если вы в трусах!»
А ещё  Ю.Кучиев говорил, что вот, доломает ещё пару ледоколов и пойдет на пенсию. Но доломать ему не удалось – списали по состоянию здоровья. Перед уходом на пенсию, капитан делал обход кают и в каюте трюмного машиниста Романа Остапюка, увидел бельё, сушившееся после стирки на батарее водяного отопления. Капитан, не долго размышляя, издал приказ, в котором лишил трюмного машиниста премии.  А трюмный машинист, он по должности самый маленький, и, соответственно, платят ему меньше всех. К тому же Роман Остапюк был совершенно непьющим и очень исполнительным. Приходит он ко мне (я в то время был председателем судового комитета) и спрашивает, что ему делать? Я продиктовал ему заявление в  бассейновый комитет пароходства (профсоюз пароходства), которое Роман туда и отнес. Результат был отличным. Роману вернули премию, а Кучиеву дали выговор. Когда потом спрашивали, а где Кучиев, я отвечал, что Юрий Сергеевич сейчас на пенсии и пишет мемуары под названием  «На пенсию с выговором».
Особенно вибрировали и тряслись кормовые каюты. Там, несколько кают было установлено на амортизаторах, но это совсем не помогало. Когда на ледокол приезжали командированные, то их поселяли в кормовые каюты. Обычно они, после полуночи брали свои матрацы и шли в носовую часть судна, где тряска была существенно меньше, в курительный или музыкальный салоны, где и спали на палубе.
Каждый раз, когда я приезжал в отпуск, я звонил Кучиеву. Он интересовался делами ледокола и моими личными. – «Ты мне всегда звони, когда приезжаешь в Питер», - говорил он.  Я звонил. По телефону он всегда отвечал «Капитан Кучиев». Встречались мы только в Мурманске на торжествах по поводу 40-летия ледокола «Ленин» и на похоронах второго  капитана ледокола «Ленин» Бориса Макаровича Соколова.
А в 2006 году прах Капитана Кучиева и его жены Нелли Константиновны, в соответствии с завещанием капитана Кучиева, был развеяны над Северным полюсом, куда доставил их атомный ледокол «Ямал».
Был я  на экскурсии в Петропавловской крепости в Питере. Показывает экскурсовод одиночные камеры и говорит, что этот метраж камеры 22 м2 в свое время высчитали ученые, как самый удручающий и подавляющий для одиночного заключенного. Я спрашиваю экскурсовода: – «А вот мы втроем живем в коммуналке в комнате 14,56 м2, это не вредно для здоровья?» Экскурсовод по тогдашней, да и сегодняшней привычке чиновника, говорит: - «Зачем вы глупости говорите?». Раньше я терялся, когда меня называли дураком, даже иносказательно. Я помнил хорошее выражение «Когда тебя назовут дураком, прежде, чем обидеться, подумай, может быть это на самом деле так». А когда меня напрямки спрашивали «Ты что, дурак?» я отвечал -  «Да, а что?» Но со временем на вопрос, почему я говорю глупости, я нашел другой ответ. Я отвечаю, что разным людям я говорю разные веши – умным людям – умные вещи, а вам – глупости». Кстати, отсидевший в одиночной камере Петропавловки 25 лет .узник Морозов, от удручающего метража протянул до 90 лет. Интересно, сколько бы он протянул, живя на свободе в коммуналке в хрущобах?
Таксист в Риме, узнав, откуда мы, заорал во всю глотку «Хрущобы» - это всё, что он знал про Россию.
К тому времени наша семья жила в той же коммуналке, но уже в двух комнатах 14,56 м2 и 11.82м2. Сын Игорь вместе с дочерью Ириной обитали в комнате – кишке 11,82 м2. Игорь спал в кресле - кровати, поставленной у окна поперек комнаты – более негде было поставить. Со временем, когда Игорь подрос, пришлось открыть дверцы тумбочки, что стояла напротив кресла-кровати, куда он помещал свои ноги. А когда его рост приблизился к двум метрам, он «переехал» на пол, где спала  собака. Её пришлось переселить в коридор.  Сейчас он снимает жильё, оплачивая бешеную сумму. А наша очередь на жильё, вероятно, так  никогда и  не подойдет.
Далее потекли трудовые будни, которые, по утверждению автора слов одной песни, «праздники для нас». Когда мысленному взору не на чем остановиться, то время улетает очень быстро.
В отпуске я окончил школу вождения автомобиля, получил права и стал полноправным участником этих стад автомобилей, проносящихся по всем улицам Питера.
Летом 1978 мы всей семьёй сели в автомобиль и покатили вперед. Сначала проехали Псковскую область, а она, ох как длинна. Затем Белоруссия. Когда я ещё ездил на мотоцикле, тогда в моде была песня «С чего начинается Родина?». Так вот, когда едешь из Белоруссии и въезжаешь в Псковскую область, то Родина начинается с  деревни  «Лобок». Можно проверить по карте.
После Белоруссии следует Украина, где я бывал много раз и где, в городе Полтаве живет мой старший брат Александр Ильич. В стольном граде Киеве, меня всегда пытали, нравится ли мне этот город. Я отвечал, что нравится, но есть существенный недостаток – в нем много… киевлян. «Зато, - отмечал я, - вы гарно спиваете». «А какие украинские песни вам нравятся больше всего?»  - «Лично мне очень нравится песня об Анне Кох». – «Что это за песня, мы такую не знаем» - «Ну как же, помните? Кох Анна (коханна – любимая). В общем, донимал я их как мог. Но и они меня наказали – я женился на киевлянке. Шутка.
Мы приехали в Чернигов, где жили родители жены и многочисленные родственники. Я посвящал все свободное время теннису. Все уже знали, что я побывал на Полюсе. Один из местных теннисистов обратился ко мне с просьбой прийти к нему на завод и рассказать о походе на Полюс, а он, как агитатор, будет свободен на целый год. Я согласился. В это время подошел незнакомый мне человек, и спросил, не соглашусь ли я и у них прочитать лекцию.  – «А это где? - спросил я. – «В управлении КГБ Черниговской области».  – «Попробовал бы я отказаться». Мы договорились какого числа, к которому часу я подъеду по указанному адресу, заеду двумя правыми колесами на тротуар, в это время выйдет работник и проведет меня в нужное место. Так и было. Трудность была в том, что аудитория не реагировала на юмор. По окончании лекции я подарил им несколько фотографий, а они мне книгу – биографию Ф.Дзержинского. Вернувшись на корты, я заявил сотоварищам, что я мужественный человек. – «Брось трепаться», - отвечали мне.  «На, смотри!» На форзаце книги биографии Ф.Дзержинского было написано: «Мужественному человеку…. И стояла печать КГБ Черниговской области «Для справок».
Году в 1979 - 80, мы вышли в рейс, затоварившись продуктами месяцев на восемь. Все камеры хранения продуктов были забиты, что называется, «под завязку». Работал в то время  в службе КИПиА Дмитрий Стародуб. Был он членом судового комитета. Сам он из Москвы, парень шустрый и пробивной. Приходит он ко мне и предлагает вот прямо сейчас, через две недели после выхода в рейс, сделать снятие натурных остатков продуктов питания. Дело ещё было в том, что завпрод по окончании рейса отчитывался не по продуктам, а по сумме денег и он, вместо, к примеру, икры мог написать пару тонн лишних картошки и в отчете быть в полном порядке. Я предложение принял и известил капитана Кучиева, что мы хотим провести ревизию. Капитан не возражал. Вообще-то на судне за продукты питания отвечает старпом. В том рейсе старпомом был Ламехов Анатолий Алексеевич.
Мы взяли у завпрода накладные на получение продуктов и сразу прошлись по деликатесам, тем более, что в меню их ещё ни разу не выдавали на стол. В кладовых не оказалось несколько килограммов черной икры, несколько килограммов красной икры, не было балыков, не было языков в собственном соку, недоставало несколько сот килограммов сахара и т.д. То есть икры на борту не было ни грамма никакой. Она была только в накладных. Завпродом тогда был Шейнгезихт, а старшим поваром – Морозов. Мы с Димой составили акт, и пошли с ним к капитану и старпому. Кучиев вскипел: - «Что, на борту моего ледокола воруют? Этого не может быть!» Мы предлагаем ему спуститься в кладовые, что он категорически отказывается и вызывает старпома с требованием разобраться. Схема кражи продуктов была очень простая. Эти товары даже и не завозились на ледокол, а оставлялись «своим людям» на берегу. По окончании рейса завпрод отчитывался по сумме в рублях, где все сходилось, а прибыль от деликатесов делили на берегу со «своими людьми» после реализации в торговой сети, или предоставления деликатесов «по блату» нужным людям.
Выдает, к примеру, завпрод в стол 20 килограммов сахара, а в расходной книге пишет 30 килограммов. И так, в течение рейса он может списать, хоть тонну - сколько надо, столько и спишет. Лично я, как и многие другие, уже лет 30 не употребляю сахар – какая экономия завпроду!
Народ на ледоколе, узнав про проделки продуктовой мафии, стал нервничать и выступать с разными предложениями, типа типичного морского наказания – выбросить за борт.
На следующее утро ко мне приходит помполит Лазарев Вячеслав Георгиевич  и говорит, чтобы я собирал свои вещи и меня первым пароходом отправят в Мурманск в кадры, где и уволят как церковную крысу – без выходного пособия. Я поинтересовался, в чем дело? Оказывается все работники камбуза, а они все члены КПСС, написали коллективную жалобу о том, что я при проверке продуктов называл их ворами, всячески оскорблял и потому они, как честные люди, требуют моего списания с борта ледокола. Ни слова о том, а где же икра, балыки, сахар и т.п. в заявлении не было ни слова. Вызывает меня капитан Кучиев: - «Юрий, называл ты этих деляг ворами?» - «Нет, - говорю, - не называл».  – «Всё, иди, верю». Пошли к старпому, где уже восседал помполит и с праведным гневом воззирал на меня. Старпом начал с того, что высокое доверие, оказанное мне, не дает мне право унижать людей, оскорблять людей, тем более членов кпсс. Говорить, что этого не было – бессмысленно. Вот оно заявление, вот подписи оскорбленных коммунистов, а вот и сам негодующий помполит. Всё сходится, надо собирать чемодан. Я спросил, а как быть с недостающими продуктами. Помполит вскипел, что речь не идет о продуктах, а речь идет об оскорблении чести и достоинства коммунистов. И тут я вспомнил, что во время проверки продуктов был молодой, новый повар, который только первый раз пошел в рейс. Я предложил старпому вызвать его сейчас же в каюту. Старпом объявил по трансляции, чтобы этот повар пришел в каюту старпома. Повар появился. Предварительно я сказал старпому, чтобы спрашивал он, а не помполит со своими наводящими вопросами. Старпом спрашивает повара, оскорблял ли Смирнов при проверке продуктов кого-нибудь из работников камбуза? – «Оскорблял», - отвечает повар.  – « А какими словами»,- спрашивает старпом. Повар отвечает, что Смирнов, обращаясь к завпроду, всегда говорил «гражданин Шейнгезихт». – «А другие слова употреблял Смирнов?»  - «Нет, - отвечает повар, - оскорблял только «гражданином», а вообще вел себя спокойно и вежливо». Повар ушел, а старпом говорит, что вообще-то «гражданин» это не оскорбление. Помполит засуетился. Я его спрашиваю, что будем делать с клеветниками- коммунистами. Будем ли их отправлять в Мурманск первым пароходом. Помполит и отвечает: - «Ну причем тут клевета, продуктов не хватает, - вот проблема». Пошли они к капитану, где и получили взбучку. Капитан распорядился дальше продолжать снятие натурных остатков. Мы с Димой прошлись по основным продуктам, не взвешивать же гнилую картошку и кислую капусту. Составили акт и приготовились доложить на общесудовом собрании. Народ собрался в клубе, а меня вызывает капитан и говорит, что я своей проверкой взбудоражил весь экипаж, а ведь мы здесь, чтобы лед колоть, а не разбираться с делягами – ворами. – «Если будет ваш приказ не докладывать – докладывать не буду» - говорю я.  – «Я не имею права тебе, как председателю народного контроля, запретить», - говорит Кучиев. – «Тогда я доложу коллективу». Перепирались мы с ним долго, и вдруг капитан говорит:- «А вы картошку взвешивали?»  - «Нет, - говорю, но от этого не появится ни икра, ни балыки, ни языки, ни, даже сахар». – «А это неважно, - говорит капитан Кучиев, - пока не снимите полностью остатки, народу не докладывать».
Пришел я на собрание и говорю, что по приказу капитана будет продолжено снятие остатков, как – то, взвешивание картошки, морковки, капусты и т.д. хотя, заметил я, от этого не появятся ни икра, ни балыки, ни языки, которые полностью отсутствуют на ледоколе. Спрашиваем у экипажа, работал ли кто-нибудь вместе с Шейнгезихтом на других судах? Молчание. Тут выступает сам гражданин Шейнгезихт и говорит, что он отменный повар, что где он работал – там его на руках носили, что он придумал фирменное блюдо «котлета Арктика», а здесь его не ценят и вообще. Тут проснулся полусонный радист, встал и сказал, что он работал с Шейнгезихтом на каком-то пароходе.  Его спрашивают, как там работал Шейнгехихт? – «Раз в неделю мы его били», - отвечает радист.  Этот ответ потонул в хохоте моряков.
Потом напряжение спало. Мы взвесили всю картошку, морковку, свёклу и капусту. Составили окончательный акт. Подписали его.  В это время мы пришли в Певек, что на Чукотке. Капитан решил отправить в кадры, в Мурманск, Шейнгезихта и Морозова. Перед их отлетом, он не отправил письмо с нашим актом по почте, а передал это письмо в группу народного контроля при пароходстве, в руки… Шейнгезихту. Они улетели в Мурманск. Через неделю мы получили рдо почему не высылаем Шейнгезихта и Морозова? Оказывается, что они, прилетев в Мурманск, уладили все свои дела, и только через пару недель появились в кадрах. Из группы народного контроля пароходства нам не было никакого сообщения.  Когда мы пришли по окончании рейса в Мурманск, выяснилось, что Шейнгезихт теперь шеф-повар в санатории пароходства в Анапе, а Морозов заседает в пароходстве в … группе народного контроля. Так закончилась моя борьба с ворами на атомном ледоколе «Арктика» под командованием капитана, героя соцтруда, Кучиева Юрия Сергеевича.
А одно время на ледоколе «Арктика» завпродом был Лаймон Балдиньш, латыш. Он был предельно честен и его можно было не проверять. В то время на продукты питания в стране был сильный дефицит. За время навигации у завпрода можно было взять две-три палки копченой колбасы и привезти в отпуске домой.
Стоим мы как-то в очереди к Лаймону, желаем приобрести под запись (в рейсе деньги не брали, а записывали в долговую книгу) немного дефицита. Впереди стоял наш большой любитель поесть, Игорь Слизский, в то время инженер-оператор. Как-то он рассказывал на вахте, что перед вахтой попробовал копченую колбаску, а она такая вкусная, вот он всю палочку и сожрал.
Стоит Игорь перед Лаймоном, а у самого уже палки три колбасы торчат из сумки и еще там много кое-чего. – «Лаймон, - говорит Игорек, - а семипалатинской у тебя нет?» Лаймон молча смотрит на Игоря, потом на сумку с колбасой, делает паузу и говорит: - «Нет». – «А скажи, Лаймон, - продолжает Игорь, - а полтавской колбасы у тебя нет?» Лаймон молчит, смотрит на сумку с колбасой и, сделав паузу, говорит: - «Нет». Стоявший позади Игоря Николай Девятко говорит ему: - «Ничего, Игорек, до утра дотянешь!»
Особенно усердствовали в получении дефицита женщины экипажа. Когда пришла рдо о повышении цен на копченые колбасы с 12,5 рублей за килограмм до 25. Мы с Валерием Мансветовым договорились, что более никого не посвящаем в нашу тайну – продадут. Мы напечатали на машинке маленькое объявление о том, что кто ранее взял у завпрода колбасу твердого копчения, просьба пройти к завпроду и переписать колбасу по новой цене – в два раза дороже. Женщины вознегодовали и пошли к помполиту, говоря, что они, может быть, уже съели эту колбасу и платить по новой цене не намерены. Помполит вызывает завпрода – тот ничего об этом не знает. Объявление срывают, и на время  наступает спокойствие. Мы с Валерой печатаем новое объявление. «Всем, кто не успел переписать колбасы твердого копчения у завпрода по новой цене, просьба срочно пройти и переписать». Женщины собираются и с праведным негодованием снова идут к помполиту. Тот вызывает завпрода, который ни ухом, ни рылом об этом ничего не знает. В экипаже накаляются страсти. Объявление срывают, а у доски объявлений ставят круглосуточную вахту матросов. Жаль. У нас с Валерой было ещё столько идей. Например, «Кто уже съел колбасу твердого копчения, полученную у завпрода, просьба прийти и переписать колбасу по новой цене». Мы так никому и не сказали, что это мы авторы этих мистификаций.
На вахте Игорь Слизский сидел за правым реактором, а его напарник Николай Фоминский – за левым. Время на вахте летит, как птица Киви. Николай Фоминский встает из-за пульта, подходит к Игорю и начинает разминать ему околоключичные мышцы. Игорь балдеет и расслабляется в кресле. Николай через некоторое время наклоняется к нему и говорит: - «Игорёк, а у тебя мама была?»
Однажды старший механик АППУ, в ведении которого находятся все инженеры операторы, управляющие процессом ядерного реактора, позвонил в ЦПУ и сказал, что одного оператора сейчас можно отпустить в отпуск, желающие могут звонить ему в каюту. Игорь Слизский сразу схватил телефон и позвонил, что он согласен идти в отпуск. Старший механик АППУ справшивает его, есть ли у него в запасе отпуск?. – Нет, -отвечает Игорёк. – Утебя есть ртгулы выходных дней? – Тоже нет,- отвечает Игорь, но я согласен сейчас отдыхать, -сеазал Слизский, только что приехавший из отпуска.
 как-то рассказываю Игорю Слизскому анекдот. -Летят  ночью две вороны. Одна говорит другой: - Лети осторожней, здесь где-то есть шлаг-БАУМ! Игорь посмотрел на мня и спрашивает: -А что, поезд шел? -Нет, говорю, поезд не шел. -А почему  шлагбаум опускался? -А он не опускался. -А почему тогда ворона ударилась о шлагбаум? -Да пошел ты, говорю,…
Этот же Игорь приходит на Диксоне на молочную ферму. Существовала такая ферма на Диксоне. Было небольшое количество коров,  сено которым привозили на судах, а иногда и на самолете. Зато детишки были со свежим молоком. Не знаю есть ли эта ферма сейчас. Думаю, что нет - перестройка1 Так вот Игорь приходит на ферму и спрашивает нельзя ли купить у них молока? -Можно, отвечают, но только после дойки.  -Это во вторник или в пятницу? - спросил Игорь.
И еще один случай с Игорем Слизким. Игорь хороший спортсмен и имеет по многим видам спорта разряды. На ледокольных спартакиадах участвовал почти во всех видах. Играл в мини-футбол, волейбол, баскетбол, настольный теннис и шахматы. Не участвовал только в перетягивании каната - весом не вышел. И вот как-то он играл партию в шахматы с Эдуардом Ташевым, который, надо сказать, был кандидатом в мастера спорта именно по шахматам. Разумеется силы были не равны. Разряда по шахматам Игорь не имел. Он упорно сопротивлялся, но Ташев его просто задавил.  Проиграв, Игорь встал из-за стола и произнес: -Интеллект против прухи бессилен!
На одной из перегрузок отработавшего ядерного топлива принимал участие Николай Фоминский, а руководителем стал впервые бывший старший инженер - оператор Юрий Кузнецов, выросший в должности до старшего инженера - механика атомной паро-производящей установки. Кузнецов был выпускник Одесской мореходки. С Николаем они были дружны, да и пришли на ледокол “Арктика” вместе. Фоминский находился в помещении аппаратной, где расположен ядерный реактор со снятой крышкой, готовый к выгрузке так называемых технологических каналов, в которых и находится отработавшее ядерное топливо. Юрий Кузнецов руководил из специального помещения - поста управления работами (ПУР), давая указания по микрофону. Сначала он обращался к Фоминскому по имени и отчеству, потом просто по имени, а при определенной ситуации не выдержал и запустил мат. В ПУРе всегда есть народ и это событие не осталось без внимания. В свербильнике был написан стих. Вот он.

                По отчеству он начинает речь,
                Как разойдется - уши не сберечь.
                Благоухает матом как весенняя мимоза,
             Интеллигент с одесского Привоза.

Николай Фоминский после похода на Полюс, выступал в Кремлевском дворце съездов, где пел песню «Колышется даль голубая, не видно нигде берегов». Звукорежиссер дворца съездов сказал Николаю: - «Ты только гитару не урони, а всё остальное мы сделаем и без тебя». Николай немного картавил и прозвище было у него «Коля – лёшади». Слушаем мы по радио, а из дворца съездов раздается звучный, могучий и очень приятный баритон, безо всяких помарок и искажений. Мы тогда поняли, что значит электроника в умелых руках специалистов.
Один наш приятель работал в НИИ, который занимался проблемой «синхронного правления речи Леонида Ильича». Работу они не сделали до конца – отпала надобность естественным образом.
Валерий Мансветов был отличным парнем. Он, единственный из морского училища имени Фрунзе, кто окончил его мичманом, а не лейтенантом. Был он отличный волейболист. Его отец, в свое время, обеспечивал встречу в Крыму Сталина, Черчилля и Рузвельта, за что имел именное оружие. Родственница Валерия, мадам Колпакчи (ударение на «и») написала замечательную книгу «Дружественные встречи с английским языком». Эту книгу можно было читать, как роман. Мне она досталась на время, и я её, практически, всю переписал вручную. Книгу издал Ленинградский Университет. Сначала книгу не хотели издавать, так как у Колпакчи не было филологического образования, на что она возразила, говоря, что гувернантка у неё была англичанка. Книгу издали. Теперь она раритет.
В последнее время Валерий работал на ледоколе «Ямал». Как-то я поднялся на борт «Ямала» и мы встретились с Валерием. Стоим на открытой палубе и беседуем. Слышим объявление главного механика Гурьяна Михаила Семеновича, чтобы старший механик прошел в каюту главного механика. Мы беседуем дальше. Снова слышим это же объявление. Я спрашиваю Валерия: - «А кто у вас старший механик?». – «Я, - отвечает Валерий,  - но я Гурьяну совсем не нужен, я знаю, зачем он меня вызывает». И мы продолжили беседу.
Хочется сказать несколько слов о Гурьяне Михаиле Семеновиче. Это уникальный человек с невероятной памятью Он знал все системы ледокола наизусть, а их более ста. Он помнил все события и встречи своей жизни.
Родился Мишка Гурьян в «стольном» граде Сочи, который знаменит не только морем, но и тем, что в советское время в сочинении «Кем ты мечтаешь быть в будущем?», школьник написал «курортником». Учился Михаил в Одесской мореходке, где защищал диплом на английском языке. На ледокол «Ленин» пришел году в 1962 – 63. Парень веселый и компанейский. Но с ним очень часто что-нибудь происходило. Приходим мы из рейса и идем компанией на берег. На территории базы, метрах в ста от ледокола Гурьян ломает ногу. Мы его относим в каюту, где он лежит в гипсе пару недель. Мы навещаем его и рассказываем, как здорово в кабаке «Арктика» и какие там женщины.
Однажды Мишка Гурьян высказал вслух несбыточную мечту арктического моряка. Он только что вернулся из отпуска и первый день был на работе. Перед обедом сел Михал Семёныч на диван у кают-коипании и изрёк: - Как я устал. Как я хочу в отпуск!

Был у него в Сочи автомобиль «Москвич». Приезжают к нему в гости мой брат Владимир и еще один с ледокола по фамилии Липатов. Как-то утром повез Михаил этих приятелей выпить сухого винца, а в Сочи в этот день приехал член ЦК КПСС Косыгин. Естественно, установили много дополнительных запрещающих знаков. Мишка объехал множество этих знаков и остановился так, что проходивший член ЦК был вынужден опереться на капот Мишкиного «Москвича». Сидевшие сзади гости, сразу посоветовали Мишке капот более не мыть, а это место обвести мелом и показывать за деньги. Появился инспектор ГАИ, взял Мишкины документы и стал выяснять, как это ему удалось пробраться сюда через все запрещающие знаки? Мишка скромно отвечает, что временных знаков он не видел и говорит всякую ерунду, которую говорят в таких случаях. Но разгневанный инспектор не довольствуется ответами и, того гляди, может проколоть дыру в талоне предупреждений. Беседа затягивается. Открывается заднее окно автомобиля, высовывается Липатов и говорит инспектору: - «Он же тебе лапшу на уши  вешает. Коли дыру, да мы поедем!».
Как-то приехал Михал Семеныч в Тбилиси. Правила он, хоть и знал, но, как-то не очень принимал их во внимание. Останавливает его инспектор и спрашивает, видел ли он знак ограничения скорости.  – «Видел, - говорит Гурьян, - сорок километров». Инспектор – грузин рассуждает вслух: - «Если ты торопишься – поезжай 50 километров, если ты гость нашего города – поезжай 60 километров, если ты джигит – поезжай 70. Почему едешь 90?»
Был у него приятель в Одессе, у которого была дача и виноградник. Приезжает к нему Гурьян и знакомится с технологией приготовления вина. Приятель все рассказывает и показывает. – «А когда я делаю вино для себя, - говорит приятель, - первое, что я делаю, это запираю тещу в бане». – «Это что, такая примета?»,- спрашивает Гурьян. – «Нет. Если её не запереть, обязательно из лимана в бочку с вином нальет ведро воды».
Лет пять – семь назад Михал Семеныч по блату купил в Москве новый автомобиль «Великий князь» (какой великий князь, я не знаю), с французским двигателем. Километров через пятьдесят у машины что-то отказало, а километров через 70 – на асфальт упала передняя дверь автомобиля. Даёшь русскую сборку!
Когда я приезжал к Мишке с жалобами на свой автомобиль, он выходил, отгонял меня от автомобиля и всё делал сам, только иногда требуя подать необходимый ключ.
Когда на ледоколе я подходил к нему с просьбой объяснить какую-нибудь систему, Михал Семеныч обычно говорил: - «Да что там объяснять? Да ты и сам знаешь эту систему, там и знать –то нечего». Это для него – нечего, а нам с нашими умственными способностями, очень даже есть что учить и знать.
За все время работы, а кем только он не работал  - на ледоколе «Ямал» много лет был главным механиком, а потом начальником группы наблюдения за постройкой атомного ледокола «60 лет победы», он не написал ни одной докладной, ни на одного работника.
Я с удовольствием приходил к нему на «Ямал» во время стоянки на базе атомного флота и мы с ним долго беседовали. Правда, долго не удавалось – постоянно приходили люди и требовали внимания и решения вопросов.
Он очень любил всякие стихосложения и принимал самое активное участие в свое время в «Свербильнике» на ледоколе «Ленин»  и на «Арктике».
Со своей феноменальной памятью он вспоминал такие случаи, которые я мог вспомнить только под действием гипноза. Мы с ним много лет стояли вместе вахту на ледоколе «Арктика» и на Полюс вместе ходили.
На вахте Михал Семеныч обычно скучал и чувствовал себя неважно. По окончании вахты в глазах у него вспыхивал огонь, и он был готов на подвиг.
Была у него слабость – он никогда на вахте не мыл за собой чашку после употребления чая, или кофе. Один оператор, на другой вахте, взял чашку Гурьяна и гвоздиком проковырял дырку в дне чашки. Чашку поставили на обычное место, а в донышко вставили шуруп и прикрепили чашку к столешнице.  Приходит Гурьян на вахту, подошло время чаепития, он берет свою чашку, а оторвать от столешницы не может – было много радости у моряков смотреть на выражения лица Михал Семеныча.
Когда я его по ошибке называл Семён Михалычем, он обычно отвечал: - «Зови меня просто Василием Иванычем».
Пришел он, однажды на ночную вахту очень уставшим и не спавшим. Тут заявился блуждающий старший вахтенный механик. Гурьян попросил его посидеть некоторое время, а он пойдет рядом с ЦПУ, в каюту техника нашего Бурланкова, немного отдохнет. Свет в каюте он включать не стал и прилег на кровать, свесив ноги в обуви на палубу. Вахтенный трюмный машинист, сделав обход по своему заведованию, решил заглянуть в каюту к Бурланкову. Открыв дверь, он увидел в полумраке лежащую фигуру, полагая, что это Бурланков и ударил его ногой по подошве со всей силы: - «Разлегся, собака, на вахте, дрыхнешь!» Гурьян соскакивает  спросонок, ничего понять не может и видит  ошалевшего трюмного, который бормочет: - «А это вы, Михал Семеныч?»
Стоим мы как-то вместе с Гурьяном на вахте в ЦПУ. За левым аппаратом сидит Петр Кочкин, почему-то бледный и унылый. Я подхожу к Гурьяну и говорю, чтобы он поменял Кочкина и отпустил бы его в каюту. Гурьян так и сделал. Кочкин заупирался: - «Не снимайте меня с вахты, я сам достою».  Гурьян ему объясняет, что никто его с вахты не снимает, а просто дают ему возможность отдохнуть. Кочкина подменили, и он ушел в каюту. Минут через десять я подхожу к Гурьяну и говорю:- «Вот ты Кочкина снял с вахты, а он и так был в сумеречном состоянии души, а откуда ты знаешь, что он сейчас делает в каюте, может быть, веревку намыливает?» Гурьян аж подпрыгнул, быстро вызвал кого-то на подмену и помчался в каюту к Кочкину. Появляется через пару минут: - «Спит, собака, как сурок без задних ног».
Был у Михаила Семёновича интересный случай, только не говорите, что это я вам рассказал.
Во впемя перегрузки отработавшего ядерного топдива из реактора и загрузкой новых, так называемых  технологических каналов, с новым ядерным топливом, готовым к употреблению, неукоснительно соблюдается ряд условий и по технике безопасности и по проведению самого этого процесса. Кстати, новые технологические каналы с находящимся внутри «свежим» ядерным топливом, загружают глыми руками, точнее в перчатках  х/б. И это правильно и безопасно (если только, не читать наших корреспондентов). После выгрузки каналов с отработавшим топливом, на реактор ставят защитную плиту и в отверстия в отверстия вставляют новые каналы. Каналов более сотни и процесс идет неторопливый по опрелеленной схеме. Все работники одеты в спецодежду и ничего «своего» у персонала на теле нет – всё пароходское. Пуговицы на комбинезонах и рубашках, а также, извините за выражение, кальсонах, отсутствуют – пуговица может оторваться и упамть в трубу вниз метров на пять, а диаметр трубы сантиметров 20 и попробуй её «оттедова» достать.. Весь инструмент, используемый на операции привязан верёвочками, тщательно пересчитан и никаких вольностей с ним не допускается.
На одной из перегрузок один из работников всё-таки умудрился и уронил в трубу какую-то небольшую деталь. Все встали «на уши», но вертикальнее всех стоял ответственный за перегрузку Гурьн Михаил Семёнович – человек доброй души и большого шума. Когда  Гурьян посмотрел на виновника, тот уменьшился значительно в объме и размере, но недостаточном, чтобы протиснуться в трубу для технологического канала. Конечно, есть приспособления типа цангового захвата, но процесс этот долгий и требует большой сноровки и везения. Была пятница и Михил Семёныч сказал: «Если к утру понедельника не достанешь, то я тебе… Свидетели беседы сказывали, что Гурьян обещал виновнику что-то оторвать. Другие пошли дальше, утверждая, что это должны быть не уши.          
Наступило утро понедельника. Идет Гурьян вдоль кают по палубе, а навстречу ему… правильно, виновник  «торжеств». Михал Семёныч спрашивает его с надеждой в голосе: -----Достал?
- Нет, отвечает «именинник», ни у кого нет. Сейчас зайду к Васильичу, может быть он  плеснет!

Наш старший техник Андрей Бурланков был примечательной личностью. Это был великий мастер организовать компанию,  закуску и прочие атрибуты  веселого застолья. Но он становился скучным, когда надо было работать. Он говорил мне: - «Ильич, ты не заставляй меня работать. Я всё равно ничего делать не буду, а ты будешь расстраиваться. Тем боле, что я всё равно скоро увольняюсь. Года через три».
Вторым старшим техником в нашей службе Радиационной безопасности был тоже выходец из Обнинска, Георгий Юджинович  Стожилов. Был он красив, как красная девица, лицом бел и имел длинные ресницы. Прозвище у него было «Жоржета». Он ходил по ЦПУ и напевал в полголоса частушки, причем, почти все они были народные, то есть похабные. Сидевший за правым аппаратом главный физик Саша Комаров, терпеть их не мог. Саша был родом из Таллина и со своим сыном разговаривал на трех языках – эстонском, русском и английском. Домой письма писал сыну на английском. Когда появлялась «Жоржета» со своим народным репертуаром, Александр Комаров просил его только об одном – убраться из ЦПУ. Георгий уходил, а через пару дней, забывшись, заходил в ЦПУ, напевая свой бесконечный репертуар, и Саша Комаров бывал опять повергнут.
В то время на ледоколе не было видеомагнитофонов и телевизоров в каютах и все ходили посмотреть «в ящик» в музыкальный салон. Саша Комаров появлялся в музыкальном салоне редко, но как только на экране появлялась Пугачева, он пулей выскакивал в фойе и там пережидал некоторое время. Он, когда–то видел по телевизору, как кто-то бросил Пугачевой цветы, и она подобрала их со сцены, повернувшись задом к зрителям и не присев.  Вокальные данные в этом случае роли не играли.

Необычайные происшествия в 1982 году.
Наш ледокол шел на Восток к Чукотке в Восточносибирском море. У нас под проводкой шел сухогруз «Маршал Рокоссовский». Льда уже не было и сухогруз шел за нами по инерции, в кильватере. Как потом нас просветили, на сухогрузе к капитану пришел машинист и сказал, что он в 20 часов судового времени выбросится за борт. Капитан ему посоветовал проспаться и отдохнуть пред вахтой. Капитан вспомнил о разговоре, после 20 часов, и послал матроса посмотреть, как себя чувствует машинист. Но машиниста не было, а у борта стояли его тапочки. Как положено в таких случаях, сыграли тревогу «человек за бортом», приспустили флаг и стали кругами ходить в том районе, где судно было в 20 часов. В этом мероприятии приняли и мы посильное участие - ходили часа три кругами – но это дело бесполезное. Потом подняли флаг, и пошли своим курсом, а за нами - сухогруз «Маршал Рокоссовский».
Сидевший в каюте Капитан Кучиев, часов в шесть утра, глянул в иллюминатор и увидел невдалеке непонятное существо с длинной шеей, с утолщением к верху и зубчатой спиной. Капитан поднялся на мостик: - «Что это за чудовище у вас там плавает?». У штурманов на мостике никогда нет ни фотоаппарата, ни видеокамеры. На мосту было человек шесть. Погода была ясная, видимость отличная. Гидролог Валерий Лосев, стал зарисовывать это существо. Связались с сухогрузом. Те ответили, что наблюдают и фотографируют. Хотели мы подойти поближе, но глубины не позволяли. Восточно–Сибирское море вообще мелководное. Придержали ход и продолжали наблюдать. В это время из глубины моря всплыло второе такое же существ, и они рядышком поплыли в сторону берега.
Я видел это рисунок гидролога. Шея и голова были со слабыми пятнами. Голова, сказал гидролог, имевшая утолщение, была размером с 600-литровую бочку. Зубцы на спине было четко очерчены и довольно большие по размеру. Спина была длиннее шеи вместе с головой.
Утром капитан Кучиев взял рисунок, порвал его и сказал, чтобы мы ни в личных разговорах, ни в письмах, не сообщали бы никому – подумают, что мы здесь все рехнулись, а наша основная задача – колоть льды. Он всегда боялся показаться смешным и имел, поэтому, суровый вид.
Что стало с фотографиями сухогруза «Маршал Рокоссовский», я не знаю. Может быть наш капитан договорился с их капитаном, ничего об этом никому не сообщать? Не знаю. Но нигде больше я об этом ничего не слышал. Рисунок я могу воспроизвести по памяти.
В этом же году мы вели судно «Брянсклес», порт приписки Ленинград, на запад. Были редкие льдины. Мы шли напрямки, а лесовоз лавировал между льдинами. Был он очень старый, Польской постройки. Сейчас такие суда в Арктику не пускают.
На одном из поворотов, он угодил под удар льдиной. Пробоину получил сразу в два трюма. Он шел в балласте (без груза). Они сыграли тревогу, а мы, подняв мощность, стали пятиться к ним и хорошо их ударили, хотя это не имело значения.  Стали снимать экипаж на наш борт. Моряки с «Брянсклеса», были одеты кто в чем. Как выскочили на тревогу, так в этом и были сняты на наш борт. Некоторые были в майках  Вернуться в каюту никому не разрешили.  Было второе сентября. Злые языки говорили, что только помполит, у которого по всем тревогам нет никаких обязанностей, вышел полностью экипированный с двумя портфелями. В одном были личные вещи, во втором – партийные документы. Пересадка шла быстрым темпом. Помполит бросил портфель с личными вещами к нам на борт, а с партийными документами – промахнулся и утопил его.
«Брянсклес» через двадцать минут стоял с большим дифферентом на нос, и только переборка машинного отделения не позволяла воде сразу затопить всё судно. Уходить от гибнувшего судна нельзя. Надо дождаться конца ситуации. Моряки с «Брянсклеса» и мы стояли в корме ледокола и наблюдали за агонией судна. Вот оно получило больший крен и на палубе загремели отдельные бревна и послышался глухой вздох. Потом судно еще более накренилось, и автомат переключил освещение палубы от аварийного дизель-генератора – одни лампочки погасли, другие загорелись. Когда стало затапливать через палубные горловины какие-то цистерны, оттуда вырвался глухой стон, и судно ещё больше накренилось. Всё это продолжалось около трёх часов. Потом судно легло на бок, зачерпнуло трубой, повернулось носом вниз и со страшным свистом и воем ушло под воду. Это было жуткое зрелище. У многих моряков на глазах были слезы. Пароход умирал, как живое существо.
Я сделал около тридцати снимков постепенного погружения судна в воду. Потом эти снимки у меня забрали для рассмотрения на судебном процессе. Снимал я и на слайды. Они сохранились и сейчас.
В этом же году мне представилась возможность пойти в отпуск из Восточносибирского моря. Надо было пресечь четыре моря Северного ледовитого океана, чтобы добраться в Мурманск. Вместе со мной должны были добираться в Мурманск три курсанта Ленинградского высшего инженерного училища имени адм. С.О.Макарова и старший мастер центрального отсека Владимир Вейнберг. Я был назначен старшим этой группы.  Следует отметить, что между Певеком (Чукотка) и Мурманском (Москвой) разница во времени составляет 9 часов.
Нас пересадили на пароход «Пионер Белоруссии», который шел в Енисей, в Игарку. Мы прошли Восточно-Сибтрское море  и пройдя самую северную оконечность материка Евро-Азии, мыс Челюскин, вошли в море Лаптевых. Пароход спокойно и уверенно лавировал мимо отдельных льдин, попадавшихся на пути. Ночью зазвучали сигналы общесудовой тревоги. Оказалось – подвижка груза на палубе под действием шторма. Судно получило постоянный крен на один из бортов. Команда побежала на открытую верхнюю палубу раскреплять груз. Я выглянул из кубрика, где мы обитали и спросил, не нужна ли наша помощь. Мне посоветовали сидеть в кубрике. Прошло менее двух часов, и груз был размещен и закреплен. Далее шли без приключений. При подходе к Диксону, где Енисей впадает в Карское море, мы были должны пересесть на судно, идущее в Мурманск из Енисея, из Дудинки. Такое судно шло,  и с ним договорились, что они возьмут нас пятерых до Мурманска. Была ночь. Я вышел на палубу и ветер меня чуть не свалил с ног. Я пошел к капитану в каюту говорить насчет пересадки Капитан «Пионера Белоруссии», сидел в кресле. На столе стояла настольная лампа, которая мягким теплым светом освещала книгу, которую читал капитан. Я сказал о своих проблемах. Капитан оторвался от чтения и спросил, собираемся ли мы пересаживаться. Я сказал, что погода не способствует, что очень сильный ветер. Капитан сказал, что при таком ветре шлюпку непременно разобьет. – «А если с наветренного борта?» - спросил я.  – «Там волной расшибет шлюпку о борт», - сказал капитан. И добавил: - «Так вы будете пересаживаться?» Говорил он спокойно, поглядывая в книгу. В каюте было тепло и уютно. Я помолчал, представил как мы в ночи и свистящем ветре пытаемся пересесть на другое судно, и спросил капитана, а нельзя ли с ними пройти дальше в Енисейский залив. – «Да хоть до Игарки», - сказал капитан  и снова углубился в чтение. Я сказал, что мы остаемся.
На следующий день нас пересадили на гидрографическое судно «Николай Евгенов», которое стояло в Енисее. Там уже знали о гибели «Брянсклеса». Я им показал много фотографий и сбежался весь экипаж посмотреть их.
Теперь мы ждали судно, идущее из Дудинки в Мурманск. Нам сказали, что через  несколько часов будет проходить «полководец» (так называют все суда, названные в честь великих полководцев). Есть еще суда такие, как «Емельян Пугачев», «Степан Разин», их в народе называют «разбойниками». На «Николае Евгенове» время было Диксонское, то есть от московского отличалось на 4 часа вперед. Мы пообедали, и вскоре должен был появиться «полководец». Нас посадили с нашими пожитками в шлюпку, сели два матроса в спасательных жилетах, нам жилетов не дали. «Полководец» стал замедлять ход, но это процесс долгий и нас стало бросать на кильватерной волне. Мы долго шли за ним, пока он остановился. Мы подошли к борту, высота которого была метров шесть – семь. Кинули штормтрап и вахтенный штурман сверху стал покрикивать, чтобы мы быстрее поднимались бы на борт. Но мы не можем подниматься по штормтрапу и держать чемоданы в зубах. Я крикнул этому умнику, чтобы подали конец (трос, верёвку). Матрос сверху кинул конец, мы привязали чемоданы, но не все сразу и постепенно подали весь груз на борт. Потом поднялись сами. – «Кто старший», - спросил вахтенный штурман. Я представился. Бери одного человека и матрос отведет вас в каюту доктора, остальные пойдут в кубрик. Мы с Володей Вейнбергом расположились в докторской каюте – доктора в рейсе не было. Каюта была очень приличная с двумя спальными местами. Через полчаса нас пригласили на обед – на этом судне судовое время отличалось от московского на два часа и мы снова попали на обед. Мы не возражали.
К ночи разыгрался шторм, но для такого судна, идущего «в грузу», это небольшая помеха.  Когда легли спать, судно немного кренилось с борта на борт, и в каюте стал перекатываться от переборки кпереборке, откуда-то взявшийся, шарик пинг-понга. Пришлось встать и организовать на него облаву.
Когда пришли в Мурманск, мы поблагодарили вахтенного штурмана, взяли свои чемоданы и пошли на выход из порта. Когда я отошел от проходной метров пятьдесят, я понял, что идти далее не могу, тем более нести свой багаж. Ноги не слушались, а мышцы отказывались служить. Я оглянулся назад. У проходной стояли остальные четверо и кричали: - «Ильич, подожди, не можем идти». Оказывается не я один, не мог идти. Не знаю причину, но мы не могли идти более пятидесяти метров, и должны были отдыхать. А ведь с нами были курсанты – парни молодые и здоровые. От проходной порта до вокзала  расстояние совсем небольшое, но мы отдыхали раз десять не менее. Переход за четыре моря выбил нас из физической колеи, и мы были слабы как дети. Весь переход занял у нас более недели.
Через несколько лет, я прочитал в приказе по пароходству о несчастных случаях, что капитан «Пионера Белоруссии» и несколько членов экипажа, поехали на рыбалку на судовом катере куда-то в районе мыса Челюскин. Налетел шквалистый ветер, катер перевернуло, и они все утонули. Неисповедимы пути Господни.
Анекдот. Встречаются двое.  Один спрашивает другого как идут дела? – «Ты знаешь, жизнь она полосами, то белая, то черная. Сейчас у меня черная полоса». Встречаются снова через пару месяцев. Один из них говорит: - «Помнишь, ты меня спрашивал, как идут мои дела? Так вот тогда была белая полоса». По-английски это, вероятно, можно выразить одним идиоматическим выражением. “Bad is the best”.

Литературный вечер на ледоколе.
Вероятно от большой скуки во время рейса, я решил провести литературный вечер о Владимире Маяковском. Я хотел рассказать кое-что о Маяковском и почитать его стихи и половину поэмы «Облако в штанах», которую я помню и сейчас.
Приходит ко мне в каюту Владимир Игонин, машинист, отличавшийся огромной физической силой и огромным желанием не работать.  Он, к примеру, организовал, мотопробег от Мурманска до Владивостока. Предлагал организовать автопробег по Европе, но тогда это было непросто. Он метил в помполиты, его поддерживал действующий помполит. Игонин хотел сдать экзамен на мастера центрального отсека, чтобы перейти в помполиты с приличной должности, возможно, это влияло и на оклад жалования. Он ходил несколько раз на экзамены, но сдать экзамен не мог – сложная и ответственная эта должность мастера Центрального отсека. Помполит бегал по начальникам служб: - «Вы что, не можете принять экзамен у Игонина?» - «Принять можем, он сдать не может». – «Так он же не будет работать мастером». – «Не будет работать – пусть не сдает». В общем, экзамен он не сдал. Я ему делал контрольные работы по английскому, - (он учился в высшей мореходке), - надписывая над каждым словом,  значение этого слова, а потом, осмысленный перевод всего предложения.  Он меня спрашивает: - «А почему над этим словом нет перевода?» Я ему говорю, что это определенный артикль.  – «Вот так и пиши сверху – «определенный артикль». Мореходку он тоже не окончил.
Но это было отступление. Приходит он и говорит, что на доске объявлений вывешен рисунок -шарж на меня и стих, в котором одни оскорбления в мой адрес:
«Рот раззявит словно ров, чтец – декламатор  Ю. Смирнов»
. Я повозмущался вместе с ним и он ушел. Через полчаса он вернулся и спрашивает, правда ли, что этот стих написал я сам, как утверждают некоторые моряки. Пришлось признаться. И я вспомнил, как в свое время, Герман Григорьев, о котором я уже упоминал, написал эпиграмму своему приятелю эстрадному чтецу Александру Михайлову. «На сцене разевает хАйло чтец-декламатор А.Михайлов». Был в то время постоянным посетителем в  кафе «Север»,  и наш общий приятель Микки Олькеницкий, у которого никогда не было денег, хотя он работал гинекологом. На Новый год я написал ему поздравление:
«Век человеческий не долог, и потому я -  гинеколог».
Вернемся к литературному вечеру. У меня был микрофон, подключенный к общесудовой трансляции, и меня могли слушать все члены экипажа и в каютах и, даже стоявшие на вахте.
Я немного рассказал о семье Маяковского, а далее рассказывал о его публичных выступлениях, где ему задавали массу разных вопросов, типа «А почему вы всегда говорите «Я» да «Я», когда сейчас мы говорим «Мы». Маяковский отвечал, что если вы скажете «Мы вас любим», то придется спросить  «А, много вас?». Однажды Маяковского спросили, почему он на сцене постоянно поддергивает брюки, на что Маяковский ответил, что же будет хорошего, если брюки совсем упадут? На вопрос «На чьи деньги Маяковский ездил в Америку?», ответил: -Успокойтесь, товарищи, на ваши.
Большинство членов экипажа ничего не читали Маяковского, кроме «Стихов о советском паспорте» по школьной программе. 
Я начал читать «Облако в штанах». У меня когда-то была аудиозапись этой поэмы в прекрасном исполнении актера Игоря Кваши и я, подражая ему, читал поэму. Потом, всегда критически настроенный Гурьян, сказал, что он не ожидал такой прыти от меня.
В конце выступления я привел еще один вариант ответа Маяковского на вопрос «Маяковский, вот вы говорите, что вы чувствуете себя рабочим среди рабочих, крестьянином среди крестьян, а вот среди дураков, как?  Маяковский отвечал, что среди дураков он первый раз. На этом я закончил свое выступление. В коридоре меня догнал помполит, сказав, что я нетактично закончил выступление, сказав, что среди дураков я первый раз, а на первом ряду сидел капитан и он, помполит. Я посоветовал помполиту все свои претензии направить Маяковскому.
Как я переводил американскую книгу по баскетболу.
Своего сына Игоря в возрасте шести лет я отдал заниматься плаванием. Он был хорошего роста для своего возраста и тренер говорил, что у него хорошо пойдет кроль на спине. В возрасте семи лет Игорь захотел заниматься теннисом и я его отдал на «Динамо», где он успешно занимался до четвертого класса. Но в это время тренеры по баскетболу стали обходить школы в поисках рослых ребят, обращая внимание на размер стопы, нижнюю челюсть и соотношение роста к длине ног. В общем, Игоря пригласили в баскетбол в спортивную школу, что стоит на углу Рижского проспекта и улицы им. Газа Ивана Ивановича. Тренером был Борис Аркадиевич Горбачевский. . Игорь стал заниматься на два фронта – и теннисом и баскетболом. Иной раз я еле успевал отвезти его с одних соревнований по теннису, на соревнования по баскетболу. В теннисе у него все шло достаточно успешно и, главное, он сразу освоил технику подачи, которую я до сих пор не могу хорошо освоить, хотя учу других. Но пришла пора выбирать между этими видами спорта, и Игорь выбрал баскетбол, где есть команда, а не каждый сам за себя.
Тренер Горбачевский, узнав о моем увлечении английским, стал подбрасывать мне статьи из иностранных журналов по баскетболу, которые я с превеликим трудом переводил. В то время в Ленинграде был только один переводчик баскетбольных статей, некто Яхонтов. Но он брал за переводы большие деньги, и тренеры опасались к нему обращаться. Горбачевский показал ему мой перевод одной статьи по баскетболу.  Тот сказал, что переводил профессионал, и что таких в Питере нет. Это меня окрылило, и я стал регулярно переводить статьи Борису Аркадиевичу, тем более, что денег я не брал.
Об этом узнал тренер Ленинградского «Спартака» Владимир Петрович Кондрашин, который руководил и сборной страны, а в Мюнхене, в 1972 году она выиграли Олимпийское золото. Знаменитый вариант - за три секунды до конца матча с Америкой Александр Белов забросил мяч в корзину американцев.
Борис Аркадиевич давал читать переводы статей Кондрашину, который в то время был старшим тренером и Борис Аркадиевич, по существу подчинялся Владимиру Петровичу. В то время тренеры не давали друг другу интересные материалы, а если и давали, то только в обмен на другой, интересующий их материал.
В восьмом классе, а класс был спортивным, с баскетбольным уклоном, стали выбирать кого из спортсменов взять в спортивный интернат. Дело в том, что ранее спортивный класс на восьмом году существования прекращал свою деятельность. Я выступил со статьёй в «Ленинградской правде» и спортивность класса продлили до десяти лет.
Выбирал в интернат тренер Щтейнбок. В интернате ученики девятый и десятый класс проходили за три года – две тренировки в день, и тут уж не до учебы. Штейнбок выбрал Игоря и Сережу Панова. Борис Аркадиевич заупрямился и советовал вместо Игоря взять другого, более рослого игрока. Штейбок сказал, что ему рослые не нужны, ему нужны умные. Так Игорь попал в интернат на Гжатской улице.
Всё это я пишу для того, чтобы стал ясен ход дальнейших событий, а не ради восхваления Игоря.Я собирался идти в Арктику и Владимир Петрович спросил меня, не попытаюсь ли я перевести книгу знаменитого американского тренера, под названием «Новая тактика игры в баскетбол». Я, конечно, сомневался в своих возможностях, о чем и сказал Кондрашину, но заметил, что попытаться можно.
Когда я приехал на ледокол, на борту гостила жена нашего инженера Александра Ахмонена, преподаватель английского языка спортивного института имени П.Ф.Лесгафта. Я обратился к ней с просьбой помочь с переводом книги в начальной стадии. Она сказала, что помочь ничем не сможет, так как, во-первых нужно знать баскетбол, во-вторых нужно иметь словарь спортивных терминов, американский, а в третьих нужно знать американский спортивный сленг. Так, что работа, за которую я взялся, непосильна ни ей, ни, тем более, мне.
Переводить строчки, где сказано, что игрок побежал и отдал пас другому игроку – это просто. Сложности начинаются там, где автор начинает объяснять свои концепции и методы обучения. В книге было не1сколько десятков страниц со схемами различных комбинаций и упражнениями с мячом.
Начав переводить, странице на третьей я понял, что перевести далее ничего не смогу. Я стал переводить отдельные, понятные мне места, оставляя другие до лучших времен. У меня был англо-русский словарь под редакцией Мюллера. Словарь, несомненно хороший, но только для бытовых нужд и немного для технических, но никак ни для спортивных. Писал я на отдельных листах, нумеруя их в соответствии со страницами книги. Понемногу я втянулся и дела пошли побыстрее.  Например, странице на 76-ой я понял значение термина «lob», как пас верхом своему игроку через защитника. Я возвращался к началу и переделывал все страницы, где встречался этот термин. И так было со всеми этими “pivot”, ‘block shot”  и т.д. К концу третьего месяца навигации я понял, что не успею всё перевести до конца четвертого месяца. Я перестал ходить в спортзал, и всё свободное время посвящал переводу. Когда перевод был закончен, я отпечатал его двумя пальцами на пишущей машинке в пяти экземплярах. Потом нарисовал все эти схемы, на каждой из которых надо было начертить баскетбольную площадку, а потом уже рисовать игроков и их движение по ней. После всего этого я переплёл все пять экземпляров и сделал для них из черного пластиката обложки.
Во время навигации я получил письмо от жены о том, что тренер Борис Аркадиевич, обидевшись на Штейнбока, что он не внял его советам и взял Игоря в интернат, теперь, во время игр держит Игоря на скамейке запасных и не позволяет ему играть на соревнованиях. Я написал «хорошее» письмо Горбачевскому, которого просил подготовить ответы на пять вопросов к моему приходу из Арктики. Этот тренер знал, что я, как и все русские, долго запрягаю, но, в отличие, от типичных русских, которые потом никуда не едут, я, все-таки еду и не слезу до тех пор, пока не приеду к намеченной цели. Кондрашину я, разумеется, ничего не писал, да и не считал себя вправе обращаться к нему.
Когда я вернулся в Питер, первое, что я спросил, «Где Игорь?». Жена сказала, что они сейчас на соревнованиях и играют на Васильевском острове, в одном из институтов. Я взял такси и приехал туда. Я не стал заходить в зал, а поднялся на балкон. Кто-то сообщил Горбачевскому о моем приходе. Он прибежал на балкон и сказал: - «Вы видите, видите, Игорь играет». Я перебил его: – «Вы подготовили ответы на пять моих вопросов?».
На следующий день я позвонил Кондрашину и сказал, что я сделал перевод американской книги. Он пригласил меня на вечернюю тренировку «Спартака» во дворец спорта «Юбилейный», - у них завтра встреча с итальянской командой «Квадрадзура». Я пришел и сел на трибуне ряду в десятом и смотрел на тренировку. Кондрашин увидел меня и спросил, почему я там сижу, а не иду к площадке. Я спустился. Здесь сидели многочисленные тренеры, в том числе, и Горбачевский. Я достал из портфеля пять экземпляров перевода книги и вручил из Владимиру Петровичу. – «Что это?» - спросил он. – «Это перевод книги». Он стал листать и увидел, что все напечатано на машинке, а не написано от руки, как я это делал прежде. Рядом стоял какой-то мужчина и спросил, что это за книга?  Кондрашин сказал, что это перевод американской книги. Мужчина посмотрел на меня. Кондрашин добавил: - «Но это не всё. Он денег не берет». Мужчина подал мне руку и представился командующим Балтийским флотом. Владимир Петрович продолжал: - «Но и это не всё. Его сына тренер держит на скамейке запасных. (Интересно, откуда он узнал?). Но с этим просто, уволю я этого тренера к такой-то матери». Я спросил Кондрашина, можно ли подарить один экземпляр перевода Борису Аркадиевичу, который сидел рядом и, конечно, слышал весь разговор. – «А стоит ли?» - спросил  Владимир Петрович. – «Стоит, - сказал я, - он хороший тренер и книга пойдет ему только на пользу». Я вручил экземпляр Горбачевскому, а Кондрашин посмотрел на меня с укоризной.
Иногда я приезжал на Гжатскую улицу, где Игорь учился в интернате и наблюдал их тренировки.  Как-то в разговоре тренер Штейнбок сказал, что все они сутулые потому, что еще очень молоды, мышцы еще не нарастили и потому сутулятся. Я сказал, что берусь любого из них выправить за десять дней, если они будут выполнять мой комплекс ежедневно и в должном объеме. Штейнбок сказал, что он тренер с огромным стажем и знает, что это невозможно. Я предложил пари на бутылку коньяка. Он принял пари и сказал, чтобы я занялся Игорем. Я спросил Игоря, согласен ли он выполнять комплекс? Игорь согласился. Уже через неделю Игорь перестал сутулиться, и ему было неудобно принять прежнюю сутулую позу, и он ходил прямой и гордый. Штейнбок сознался, что он проиграл спор. Правда, коньяк так и не поставил.
На собрании родителей ко мне подошли отец с матерью игрока Сташевского, который собирался после Интерната ехать в Москву в таможенный институт  и попросили дать им комплекс упражнений для выравнивания фигуры сына, который был очень сутулый. Я дал комплекс, который был, разумеется, из Йоги, время и способы выполнения, и прочие рекомендации.
Через много лет на дворцовой площади Петербурга были игры по баскетболу – стрит-бол. Ко мне подошел высокий и крепкий парень, который спросил: - «Дядя Юра, вы меня не помните? Я Сташевский. Вы дали мне когда-то комплекс упражнений. Теперь я играю за таможню» Я порадовался за него – он был просто могуч и с отличной осанкой.
Когда Игорь учился в интернате, я часто возил его и Сергея Панова на своих «Жигулях», и они меня подпирали коленками с заднего сиденья.  Когда я после многих лет, присутствовал  в Питере в спортзале на улице Красного курсанта на играх с участием Сергея Панова, он, заметив меня на трибуне, оставлял мяч на разминке, подходил поздороваться и узнать, как идут дела у Игоря.  Потом он стал капитаном сборной России, но хуже от этого не стал. Но он – сибиряк.
Когда ученикам интерната исполнилось 17 лет, они стали чемпионами СССР в своем возрасте по баскетболу, но все закончили интернат перворазрядниками. А в классе, где были и боксеры и пловцы и лыжники, многие уже были и мастерами спорта, а некоторые и мастерами спорта международного класса.
Игорь рассказывал, что месяца через два после начала занятий появился футболист Саленко и спрашивал, не знает ли кто, в какой класс он записан?
Занятия в классе тоже были необычными. К примеру, уехали на соревнования лыжники и боксеры, и в классе остается человек пятнадцать, которых спрашивают почти каждый день и по всем дисциплинам. Потом уезжают баскетболисты и начинают «жучить» лыжников и боксеров.
Баскетболистов вела Нина Познанская, бывший игрок сборной СССР, а тренером был Штейнбок, воспитавший многих игроков сборной страны.
В 17 лет Игорь ездил в Бельгию и Голландию, где были игры молодежи разных стран – Канады, Франции, Бельгии и Голландии. СССР представляла сборная Питера, которая привезла пять игроков семнадцати лет, ростом два метра и выше. Пепеляев был 208 сантиметров. У иностранцев самым высоким был канадец – 196 сантиметров. На разминке большинство игроков России закладывали мячи в корзину сверху, чем сразу деморализовали всех игроков других команд. На представлении игроков Игорь сорвал самые громкие аплодисменты, и не за игру, а за фамилию Смирнов. После игры подходили многие сфотографироваться с Игорем и говорили, что Смирновская водка очень хороша.
Кормили их в ресторанах, жили они в приличных гостиницах, возили их в музеи. Их автобус всегда сопровождал кортеж полицейских.
Когда иностранцы посмотрели на обувь, в который русские выходили играть, сердобольные канадцы принесли большой мешок с кроссовой обувью нужных размеров, и одарили русских.
Пепеляев как-то приехал из Италии и почерпнув большие знания в итальянском, зайдя в класс, поздоровался: - «Привет, бамбинЫ».
Были игры и в Питере с молодёжными командами из Америки, из малых городов. На разминке перед одной игрой, игрок «Спартака» Харитонов, демонстрировал стойку «мостиком» с места. Кондрашин заметил ему: - «Хватит, ты их уже запугал».
На одной из игр с американцами в спортзале «Спартака» на Вязовой улице, при построении команд я вышел сфотографировать команды. Стоявший там американец спросил из КГБ ли я? Я ответил: «The player number eleven is my son!”  O-o-o, обрадовался американец: - «The player number six is my son».  Мы пожали друг другу руки,  и он более меня ни в чем не подозревал.
Однажды приехала команда из американского университета. Они играли с Питерской командой мастеров «Спартак». После первого периода (тогда играли два тайма по 20 минут), перевес американцев выражался в 30 очков. На второй период команды поделились – половина американцев  играли за «Спартак», а половина спартаковцев – за американцев. Иначе было неинтересно.
Один раз летом Игоря взяли на сборы команды мастеров «Спартака» в Сочи. Там был такой тест – бежать 12 минут, кто большее расстояние покроет за это время. Игорь занял почетное третье место.
Заканчивались занятия в интернате, и надо было думать о поступлении в институт. Почти все баскетболисты из интерната собирались поступать в финансово-экономический институт, кроме Сташевского и Игоря. Мы выбирали институт в зависимости от наличия военной кафедры, чтобы не загреметь в армию. Таким институтом был Ленинградский кораблестроительный институт.
В разговоре с Владимиром Петровичем, мы касались этой темы. Он говорил, что может взять Игоря в основной состав «Спартака», где он не будет хватать звезды с неба, а будет хорошим середнячком, рабочей лошадкой. Второй вариант – оставить его умным и отправить на учебу в институт. На том и порешили.
Игорь поступил в «Корабелку» и играл за свой институт.
Окончил институт по специальности «Конструирование и эксплуатация атомных морских  силовых установок». Был на практике на нашем ледоколе «Таймыр». Они застряли летом на Земле Франца – Иосифа на пару месяцев. Игорю этого хватило, чтобы более никогда не ходить в море. По окончании института он был на стажировке на атомной подводной лодке и получил звание лейтенанта морских сил СССР.
Занимался боксом, потом стал кик-боксеромСоздал с приятелем из команды, магазин аудиопродукции «Караван» на улице Караванной, выходящей на Невский проспект к Аничкову дворцу. Работали несколько лет, но потом пришли бандиты…  Из заброшенного здания на Петроградской стороне Игорь сделал небольшой концертный зал с двумя барами (только пиво), в котором выступали все популярные рок - группы. Место было очень популярное, но потом пришли бандиты…  Работает таксистом.
С Кондрашиным я поддерживал хорошие взаимоотношения и пытался помочь ему в деле борьбы с язвой желудка, которая усиливалась у него с началом игрового сезона. Однажды он позвонил мне первого января и попросил приехать к нему. Он жил с женой Евгенией Вячеславовной и сыном в небольшой двухкомнатной квартире на Васильевском острове. В разговоре о пользе занятий Йогой, я стал демонстрировать Владимиру Петровичу, на кухне, умение втягивать живот и вращение мышцами живота. Он крикнул жене: - «Женя, посмотри, что Юрий Ильич делает со своим животом».
Однажды в разговоре с Борисом Аркадиевичем, он мне сказал, что это нехорошо, что я не беру денег и  как бы держу Кондрашина в должниках. Он мне посоветовал не отказываться от каких-либо презентов со стороны Владимира Петровича. Как-то я зашел к нему в кабинет на Вязовой, где он, посмотрев на мои тапочки, сказал: - «В чем это вы ходите? Спросил мой размер обуви и через пару минут у меня в руках были кроссовки фирмы Адидас. Я предложил заплатить за них, на что Владимир Петрович ответил: - «Если бы вы торговали пивом, я бы с вас получил хорошую сумму, но вы зарабатываете свои деньги в Арктике. У вас самый короткий рубль в стране. Берите и носите на здоровье. Я взял и долго в них играл на теннисных кортах.
В одно из посещений Владимира Петровича, я взял с собой фотоаппарат и попросил разрешения отснять в квартире Кондрашиных различные кубки и вымпелы. Сделал много снимков. Потом Владимир Петрович достал золотую олимпийскую медаль Саши Белова, полученную в том знаменитом матче против американцев. После кончины Александра Белова, его мать отдала медаль Владимиру Петровичу, который был для Александра вместо отца долгие годы.
Я взял эту медаль и сделал несколько снимков медали на вытянутой руке. Владимир Петрович предложил мне взять медаль домой, там хорошо сфотографировать, а потом привезти обратно. Я категорически отказался, сказав, что взять чужую золотую олимпийскую медаль я не имею никакого права. А вдруг в дороге, что случится? И я отказался взять её, несмотря на уговоры Владимира Петровича.
А слайды этой золотой олимпийской медали у меня есть. Надо только найти их. Слайдов тех времен у меня много сотен. Есть чем заняться на пенсии – перевести все слайды в цифровой формат и записать на DVD.
В разговоре с Владимиром Петровичем, я как-то спросил, почему он отказался от должности главного тренера сборной страны по баскетболу. Он ответил, что после руководства Гомельским, команду надо пару лет приучать к общечеловеческим понятиям, а потом уже обучать баскетболу. В то время сына Александра Гомельского отловили за границей с большим количеством анаболиков и наше государство заплатило круглую сумму, чтобы его выпустили на родину.  А сам Гомельский принимал заказы на покупку лекарств за границей и всякого дефицита, включая пуговицы. Перед прилетом в СССР, он, в гостинице вызывал к себе в номер по одному игроку и давал каждому по паре флаконов лекарств перенести через таможню. Рекомендовал об этом не распространяться. Конечно, дело благое, привести лекарство больному человеку, который не может это лекарство купить в своей стране. Но вопрос другой, который остается открытым.
В одно время в «Спартаке» была отработана методика лучшей защиты в баскетболе в мире. Американцы, которые не гнушаются учиться всему лучшему, пригласили Владимира Петровича в Америку, где он читал лекции в университетских и профессиональных командах. Встречал его в Америке наш представитель в Олимпийском комитете при ООН Чулков Юрий Николаевич, с которым я случайно познакомился на кортах  в Ялте. Мы с ним стали спарринг партнерами и много беседовали о его жизни в Америке. Я интересовался, видел ли он хотя бы передачи по телевидению с участием Луиса Армстронга и Эллы Фитцджеральд? Он очень удивлялся и отвечал, что, конечно, видел и даже был на концертах.  Я был в гостях в его санатории не для всяких, где буфет с выпивкой работал не то до трех ночи, не то до пяти утра – точно не помню. И это в советское время!
Однажды мы стояли в очереди, купить талоны на теннисный корт, которые, из-за большой жары, начинали работать только с 17 часов. Одна дама в очереди сказала, что надо оставить один корт немцу, который еще не пришел, но непременно придет. Юрий Николаевич заметил, что предпочтение, по международным правилам, отдается представителю той страны, где расположено данное спортивное сооружение. Дама запротестовала: - «А вы то откуда знаете?» Юрий Николаевич сказал, что он, вообще-то, член международного олимпийского комитета при ООН. Немцу корта не досталось.
Я привез привет от Юрия Николаевича Владимиру Петровичу, и мы повздыхали, до чего мал миОтдыхал я как-то в прекрасном городе Ялте. По вечерам пытался играть в баскетбол, но иногда желающих было слишком мало и приходилось просто бросать по кольцу. Познакомился там с мастером спорта по баскетболу, когда-то игравшего за «Динамо» Тбилиси, Мурманом Куридзе. По профессии он винодел. Однажды он приходит и говорит, что надо поиграть на первенство Ялты за его команду. – Какое название у команды, - спрашиваю. – «Пищевик».  – Всё ничего, вот только название не очень. за какие команды я только не играл, но никогда – за «Пищевик». Уговорил он меня, и мы с ним вместе участвовали в местных баталиях на баскетбольной площадке.
Судьба нас разбросала, но однажды он звонит мне и говорит, что он в Питере, стал судьёй международной категории, и через день будет судить встречу питерского «Спартака» с ЦСКА. – Мурман, - говорю я,- чем ты собираешься заняться завтра? Он говорит, что очень  хотел бы поиграть в теннис, но у него нет ни корта, ни партнера. Корт у меня был, и я мог сойти за партнера. Я сказал об этом Владимиру Петровичу Кондрашину. Он предложил мне на выбор несколько спортзалов с теннисной разметкой. Я отказался, сказав, что корт у меня есть и что днем мы с Мурманом поиграем в теннис. – Не вздумайте выиграть, - напутствовал меня Владимир Петрович. На разминке я понял, что обыграть Мурмана труда не составит, но есть наказ Владимира Петровича. Поиграли мы в свое удовольствие, несколько партий и я проиграл Мурману Куридзе. Он был очень доволен.
На баскетбольной встрече Мурман в первые три минуты матча дал два персональных замечания Александру Белову. Зал свистел минут пять. Но персональные были «по делу». «Спартак» выиграл и все были довольны. Утром звонит Мурман: - Юра, ты вчера свистел?  - Нет, Мурман, оба фола были правильными». Он сказал, что с легким сердцем поедет домой. Хороший мужик. Если увидите на экране судью с головой, лысой как коленка – это он, Мурман Куридзе. Интересно, я так и не спросил, откуда у грузина такое северное имя.
Однажды я выступал подставным лицом за команду по плаванию в Челябинске. Название команды, за которую я выступал, я забыл. К «несчастию» пришел в заплыве первым. Судья спрашивает: - Организация?  Ну что тут делать? Отвечаю: - Объединенных наций. – Ясно,- говорит судья,- подставное лицо. И результат не засчитали.
Учился я плавать самостоятельно, глядя на других, на реке Урал. Приучил себя плавать по-казачьи. А казак, когда плывет – он в одной руке винтовку держит в воздухе, чтобы не замочить, а второй подгребает в воде и ногами работает. Потом, когда я пытался плавать брассом, всегда выходило «бочение» - тянуло меня на левый борт. Владимир уже был чемпионом Мурманска по брассу, а я всё трепыхался в кильватере.
В той же Ялте, теплым летним вечером, зашел я в ресторан откушать красного сухого с куском мяса. Квартет расположился под фикусами, почти рядом. Играли популярные мелодии. Я присмотрелся к гитаристу и понял, что эти пальцы я хорошо знаю. Стал всматриваться в лицо и узнал Юрку Кудрявцева, с которым мы учились в техникуме на одном потоке. Жили в общежитии на одном этаже. Я тогда очень завидовал ему, потому, что он владел неплохо гитарой, и у него была своеобразная манера исполнения. Почти все мелодии он синкопировал. Он играл мелодии не только песенные, но и из «Вольный ветер» Дунаевского и еще из каких-то  оперет. Когда ездили на уборку урожая в колхоз, он брал с собой гитару, и по вечерам собиралась большая толпа и его гитара отлично звучала в деревенской тиши и сумраке ночи.
В перерыве я подошел к нему и мы оба были хорошо удивлены. Мы прошли в комнату отдыха и он попросил меня что-нибудь сыграть. Как всегда я играл импровизацию, хотя и с домашними заготовками. – Где учился? – спросил Юрий.  – Как всегда, нигде.  – А я курс гармонии прошел, сказал Юра Кудрявцев. Руководитель предложил Юрию посидеть «в запасе» на пару номеров, а я взял его гитару и стал играть вместо него. Парни хорошо подыгрывали и поддерживали мое исполнение. За два номера я прилично вспотел и попросил замену.
Если уж пошла гитарная тема, то вспоминается мой приезд в Кисловодск на лечение нервной системы. Выхожу с гитарой на перрон. Подходит мужик и просит взять пару аккордов. Я ничего не понимаю, но аккорды беру. Мужик говорит: - Будешь играть в кабаке. Я возражаю и говорю, что приехал на лечение.  – Сейчас не время лечиться. Сезон начинается, а музыкантов нет. Определим в хороший ресторан, где можно башлять. Когда потом мы сыгрывались вдвоем – он на аккордеоне, а я на гитаре, что бы я не начинал играть, он без усилий подхватывал и продолжал мелодию со своими нюансами.
В городе Сочи пришли мы вечером с Олегом Никаноровым в Приморское кафе. Гитара была со мной. Я нехотя что-то дрынькал. Подошел парень и попросил гитару саккомпанировать даме за их столом. Заодно пригласил нас за их стол. Там был еще один парень. Дама в полголоса пела, но не узнать Людмилу Зыкину было невозможно. Подошел официант и сказал, что он заключил пари. – И о чем пари? - спросил гитарист.  – Мой знакомый говорит, что вы Людмила Зыкина, а я говорю, что нет. Людмилу Зыкину я знаю.  Обиженная Людмила достала удостоверение и протянула официанту. Тот начал что-то говорить, что он знает Зыкину и прочую ересь. Гитарист, парень шустрый, сразу взял быка за рога. – Наверное, на коньяк спорили? Несите коньяк, с остальным разберемся потом.
Перенастраивая гитару, наш новый знакомый порвал первую струну. Достать аккорд струн в СССР в то время было на уровне покупки автомобиля. А если отдельную струну, то по значимости на первом месте была первая струна, на втором – третья (на ней всегда рвалась оплетка), а потом четвертая и все остальные.
Гитарист сказал, чтобы я не волновался, ибо он понимает значимость и стоимость такой потери, как первая струна, и просит нас  с Олегом придти к ним в гостиницу завтра. Он представился: Юрий Мухин, гитарист. Контрабасистом был Геннадий.
Утром мы с Олегом взяли несколько бутылок сухого вина, и пошли в гостиницу. В номере стояли колонки, усилитель. Его приятель был контрабасистом, или, как сейчас говорят – басист. У Юрия Мухина была гитара “Grand Star”. Я впервые вблизи видел настоящую гитару. – Где брал, - спросил я. – В Нью-Йорке, спокойно ответил Юрий. Я посмотрел на контрабас: - А вы где достали такой инструмент? Потому что, когда он тронул струны, стало ясно, что это «таки инструмент», как говорят в Одессе. – Я вывез его из Италии. Дело в том, что вывезти инструмент из Италии невозможно – очень высокая пошлина и не по карману простому советскому музыканту. Но это относится только к целым инструментам. Пошлина на сломанный инструмент совсем невысокая, - рассказывал приятель Юрия. На границе встал вопрос, где ломать инструмент? Я долго думал сказал Геннадий, и прикидывал и везде получалось больно. Тогда я, зажмурившись, прыгну на лежащий на полу инструмент и со слезами собрал останки контрабаса. В Москве у меня есть знакомый хороший мастер и он собрал инструмент так, что не заметно, не только то, что он был сломан, но мастер вернул ему и звучание.
Они играли нам более двух часов. И это было не жалкое исполнение чего-то похожего, а это звучало профессиональное исполнение. Любой заказ они исполняли сразу, будь то или из классики, или из классики джаза, не говоря уж о популярных мелодиях. Мы с Олегом балдели от восторга и думали как хорошо, что прекрасные музыканты рвут струны на гитарах дворовых, доморощенных «исполнителей». 
На прощание Юрий вручил мне целый аккорд и ещё первую струну в придачу.
КАК  Я ПОКУПАЛ  ГИТАРЫ
Покупка гитары – это как женитьба. И хотя про женитьбу говорят – попадется хорошая жена – будешь счастлив, попадется скверная жена – станешь философом, про гитару так не скажешь. Попадется плохая гитара – надо менять инструмент, впрочем, как и жену. Только тянуть долго не надо, выяснил, понял, что не повезло – будь решителен и настойчив в достижении цели, ибо жизнь у нас одна и прожить её надо так, как нам хочется и без особого руководства со стороны кого-либо – будь то партия, или жена.. Как говорит мой приятель Альфред Шпринг, судовой токарь - универсал, приехал домой отдохнуть, а весь отпуск пахал «тыбиком». – Как это?  - Очень просто. Встаешь с утра, а уже готовы просьбы (на самом деле – указания): ты бы сходил туда, ты бы купил того, ты бы отремонтировал то, ты бы… Вот так тыбиком и вкалываешь весь отпуск. Тем более, что многие жены уверены, что если ты в Арктике не машешь кувалдой, а сидишь за пультом, то значит, ты ничего не делаешь. Объяснять, что ты и не должен махать кувалдой, что ты учился на другое, не менее важное, но доказать женщине – занятие тщетное и, как говорят в Одессе, себе в убыток.
Купить хорошую гитару – и сейчас проблема, а в то время проблема была простая – купить гитару. На ледоколе я составил письмо в адрес администрации музыкальной фабрики имени Луначарского, что на улице Чапаева, на Петроградской стороне, с просьбой продать семиструнную гитару подателю сего письма и т.д. Письмо подписал во всех инстанциях, и в очередном отпуске заявился на фабрику, не очень веря в успех.
Меня направили на экспериментальный участок. Там я познакомился с начальником этого участка. Фамилия его была Бандос, а звали-величали Лев Липович. В годы войны он был летчиком и воевал в районе Мурманска и Кольского залива. Мы сразу нашли с ним общий язык.
После беседы мы приступили к выбору инструмента. У него было три новых семиструнных гитары.1 Они были настроены по камертону и звучали в унисон.
Сходство и различие между унитазом и унисоном. Сходство – оба начинаются на букву «у». Различие – в унитаз легче попасть.
Выбор происходил следующим образом. Я начинал играть какую-нибудь пьесу на одной из гитар. Напротив сидел Лев Липович и, через некоторое время, быстро убирал гитару из моих рук и подавал вторую, чтобы у меня не пропало ощущение от предыдущего инструмента. Потом, таким же образом, он подавал третью гитару, потом снова первую, вторую и так продолжалось довольно долго. После всего этого он спросил меня, какую гитару я выбираю. Я указал на инструмент, который мне показалось, звучал лучше других – Соображаешь, - сказал Лев Липович и мы стали оформлять документы.
Я вышел счастливым, обнимая свой новый инструмент.
Моя жена, работавшая на первом этаже дома, в котором мы жили, как-то в разговоре сказала грузчику магазина, что муж купил новую гитару прямо на фабрике Луначарского. Грузчик этот был музыкальный мастер по изготовлению гитар. Он только что освободился из мест не столь отдаленных, где пребывал за то, что где то купил оптом две тысячи струн-аккордов для гитары и сбывал их в розницу. Я помню его имя и отчество, да и запомнить просто – его звали Георгий Константинович (как маршала Жукова).
Он попросил разрешения и поднялся ко мне в квартиру, точнее, комнату в коммуналке. Когда он вошел в комнату и увидел инструмент в дальнем углу, заметил: - Колька Шкотов делал. Действительно, гитара была сотворена Николаем Шкотовым. Как говорится «рыбак рыбака ненавидит издалека». Он сразу раскритиковал оформление инструмента, но про звучание плохих слов не говорил.
Я был у него в гостях на улице Джамбула, рядом с Витебским вокзалом. Жил он в комнате с женой и дочкой. Жена занимала стол, так как была портнихой. В одном углу стояло фортепиано, на котором занималась дочка. В другом углу стоял стол-верстак, где Георгий изготавливал инструменты. Комната была не более 12-14 квадратных метров.
  Он брал в Москве заготовки из древесины на два инструмента. За месяц он сотворял два инструмента – один сдавал в Москву, второй оставался в его личном распоряжении. Я немного посмотрел, как он готовит заготовки для инструмента. Важно было подобрать подходящие по звучанию «куски» дерева. Он брал обрезок дерева двумя пальцами за край и ударял по нему пальцем и слушал. Потом он брал второй фрагмент и снова слушал. – Подходит? – спросил он меня. – Подходит, - уверенно ответил я.  – Не подходит, - сказал мастер.
Я поинтересовался, чем он занимался в тюрьме? – Как чем? - удивился Георгий, - мастерил гитары. У начальника тюрьмы есть сын, который хочет иметь хороший инструмент. У приятеля начальника тюрьмы тоже есть сын, он тоже хочет иметь … Без дела не сидел и был на хорошем счету.
Бригада грузчиков магазина часто собиралась в нашем дворе между ящиками и устраивала небольшой праздник с возлияниями. Георгий не пил вообще, а приносил гитару и играл. Можно было слышать русский вариант речи, покрываемый этюдами Джулиани, Каркасси и Тарреги. Георгий играл на гитаре мастерски, хотя имел очень короткие и толстые пальцы. Мастерство – оно и в тюрьме мастерство.
Я  попросил его сделать гриф для гитары под детскую руку – дочь занималась гитарой. Он взял инструмент, а чтобы дочери было на чем заниматься, принес на время свой инструмент. Это была гитара цвета соломы, совсем небольшого размера и с виду, очень неказистая. «Пожалел хороший инструмент», - подумал я. Но как гласит пословица « Не говори гоп, даже если перепрыгнул, сначала посмотри куда ты перепрыгнул». При первых аккордах звук заполнил комнату,  и не хотелось выпускать инструмент из рук. – Георгий, - воскликнул я, - что это за инструмент? Георгий просто ответил, что два человека, исполняя произведения на этом инструменте, стали лауреатами конкурсов.
А за новый гриф, а это важнейшая часть гитары, Георгий взял всего тридцать рублей.
У меня был неплохой репертуар вариаций на темы русских народных песен на семиструнной гитаре. Играл я вариации на тему «Пряхи», «Не брани меня родная», «Полоска», «Вечор был я на почтовом дворе», «Ах, матушка, голова болит», «Ох, болит, что болит» и, вероятно, ещё что-то. Верхом владения семиструнной гитарой было исполнение пьесы великого русского гитариста 19 века Михаила Высотского, «Посвящение любителям гитары». Её я не освоил.
Потом пришла эра шестиструнной гитары в России. Решил и я присмотреться к этому инструменту. Диапазон был чуть поменьше, нежели у семиструнной гитары, но исполнять произведения на шестиструнном инструменте гораздо легче.
Были у меня различные инструменты, но на потребительском уровне. И вот однажды, случайно, слышу и вижу по Мурманскому телевидению объявление, что продаются два инструмента – шестиструнные гитары, по цене 350 и 500 долларов. Я беру ноги в руки и мчусь по указанному адресу. Меня встретил молодой мужчина и предложил попробовать инструмент. Я поиграл, потом он поиграл. Гитара мне понравилась, да и цена сходная – 350 долларов вместе с кофром. Я поинтересовался, а нельзя ли посмотреть на второй инструмент? – Нельзя, - ответил хозяин, - его облюбовал директор музыкального училища, и я его ему обещал. Сейчас директор побежал продавать мебель из квартиры. Дело святое. Человек увлеченный знает, что надо ценить и чему отдавать предпочтение. Помню, как я покупал в букинистическом магазине  Морозовское издание Пушкина и Шекспира издания столетней давности и Русскую энциклопедию под редакцией С.Н.Южакова, и все на последние деньги. Но ведь вывернулся, пережил. Тогда сомневался, а теперь радуюсь и торжествую!
Я взял с собою в рейс шестиструнную гитару. В Дудинке у меня есть приятель из Питера по фамилии Марчук – гитарных дел мастер. У него очередь на изготовление инструментов на два года. Сам он хорошо играет и имеет приятный голос.
Он послушал мой инструмент, и я спросил его сколько бы он мог предложить за такую гитару? Он отвечал, что не менее 500 долларов, а если с кофром, то …
Музыкальный инструмент, он как собака – никогда не подведет, не обманет и не предаст. Стоит в углу и есть не просит, а возьмешь его, а он готов всего себя предложить к услугам вашим, только занимайся, совершенствуйся и наслаждайся!
  Ледокольные олимпийские игры
А на ледоколе «Арктика» в те благословенные времена, когда не было судового телевидения, не было в каютах телевизоров, видеомагнитофонов, народ очень активно занимался спортом. Ежегодно, в каждой навигации, проводились спортивные олимпиады.  Главный механик Александр Зюганов, переводил  машинистов – спортсменов из одной вахты в другую, чтобы удачно комплектовать спортивные команды. Проводились игры по волейболу, баскетболу, стрельбе, шахматам, перетягиванию каната, поднятию гири и еще чего-то. В спортзале набивалось такое количество болельщиков, что не было слышно свистков судьи из-за криков и грохота болельщиков. Велась таблица игр по всем видам спорта. Ажиотаж был общесудовой.
Игорь Слизкий, в то время инженер – оператор, участвовал практически, во всех видах спорта. Играл он и в шахматы. На ледоколе старшим механиком работал Эдуард Ташев, кандидат в мастера спорта по шахматам, который иногда, по радио, играл с Тиграногм Петросяном и другими гроссмейстерами. Игорь не имел ни разряда, ни категории по шахматам, но, проиграв Эдуарду Ташеву,  заметил: - «Интеллект против прухи бессилен».
Иногда случалось устраивать спортивные встречи с командами с других сухогрузов или ледоколов.
Однажды стояли мы на Диксоне. Рядом стоял дизельный ледокол, у которого вертолетный ангар был переделан под спортивный зал. Встреча волейбольных команд была на борту этого ледокола. Мы, болельщики, пристроились на каких-то бухтах канатов сбоку от площадки.  За бортом было сорок градусов мороза. Игроки ледокола заходили в ангар через открытую палубу.  Один игрок команды дизельного ледокола, вероятно переодевшись в спортивную форму в каюте, накинул на себя полушубок и пробежавшись по свежему морозцу  вошел в спортзал имея  достаточно жалкий вид. Ноги покраснели от мороза, глаза слезились, руками он растирал ноги. Мы сидели вдвоем с нашим старшим инженером Анатолием Трошкиным. Чуть ниже нас, ближе к площадке, сидел капитан Кучиев.  Трошкин спросил меня, указывая на вошедшего: - «Не знаешь, кто это?»  -«Судя по внешнему виду – штурман», -сказал я.  Анатолий повернулся к одному из «местных»: - «Кто это?»  - «Это третий штурман», - ответил парень.  Мы с Анатолием дружно захохотали. Капитан Кучиев подвигал усами, но ничего не сказал.
Александр Зюганов говорил, что наша команда может выиграть у любой команды, надо только, чтобы он, Зюганов, судил бы эту встречу.
Капитан Кучиев каждое утро приходил в ЦПУ подписать вахтенный журнал старшего вахтенного механика. Каждый раз, когда входил капитан, я, как и положено вставал из-за кресла и молча кивал головой. Рядом с пультом часто стоял мастер центрального отсека Владимир Гуль. Он часто говорил мне, зачем я встаю, так как капитан даже и не замечает нас. За пультом операторов реакторов, был небольшой приступок, на котором любили отдыхать мастера центрального отсека. Однажды входит капитан Кучиев, я встал, а на приступке сидел  мастер Андрей Чепуров. Он не встал. Капитан подписал журнал, встал, голова его бритая побагровела, повернулся к Чепурову и сказал: - «А ещё на военном флоте служил! Капитан входит, а тебе лень зад оторвать!». Чепуров соскочил, сделал шаг к капитану и вытянулся по стойке «смирно». Это несколько поубавило гнев капитана.  Я потом спрашивал у Владимира Гуля: - «Ну что, надо вставать при появлении капитана?» Владимир обычно, при появлении капитана, скрывался в помещении контроля за входом в центральный отсек.
В этом помещении находился журнал, в который вносились все, кто проходил в центральный отсек. На судне в то время появились молодые специалисты. Один из них, закончивший высшую мореходку, имел фамилию Козлов. Вторым был выпускник МИФИ Воротников. Входят они в помещение контроля за входом в ЦО и Сергей Козлов мне диктует: - «Записывайте: Полукомбинезонов», показывая на Воротникова. Воротников был выпускником МИФИ, и он не мог сказать:- «Сам ты Козлов!». Он посмотрел на Козлова и изрек: - «Есть старая китайская мудрость о том, что человеку, живущему в стеклянном доме, не стоит бросаться камнями».  Восторг!
Как-то Сергей Козлов спрашивает Сашу Воротникова: - «А кто у тебя любимый поэт?» Александр говорит: - «Пушкин, Александр Сергеевич. Почитать?» - «Не надо», - отвечал Козлов.
Пришел на работу на ледокол некто Андреев Владимир, который собирался сдать экзамены на мастера центрального отсека. Сдать экзамен, дело непростое, некоторые, не сдав экзамен длительное время, увольнялись.
Когда Владимир Андреев сдал экзамен, его спрашивают, готов ли он к самостоятельной вахте? Следует отметить, что обычно вахтенный мастер ЦО, помогает в ЦПУ с приготовлением чая, так как не все имеют возможности встать и  уйти из-за пульта управления. А на ледоколе мы все страдали от чрезмерной сухости воздуха, прошедшего через вентиляторы, которые подают воздух в ЦПУ. Измеренная влажность воздуха часто была равна влажности воздуха в пустыне Сахара.
Владимир Андреев отвечает: - «Готов. Юрию Семеновичу Пилявцу две ложки сахара, Ильич пьет чай без сахара, а оператором по одной ложке».
У него были рабочие с подковами ботинки, которыми он славно громыхал по ЦПУ.  Пилявец, обычно, следил за его хождениями. Владимир появлялся в ЦПУ, садился напротив мнемосхемы дренажных вод ЦО и внимательно смотрел на неё. Потом вставал и куда-то пропадал. Так повторялось много раз за вахту. Пилявец, старший по вахте в ЦПУ и старший механик Центрального отсека, как-то заметил Андрееву: «Владимир, ну что ты ходишь туда – сюда, топаешь ногами, весь озабоченный. Мы же можем подумать, что ты один работаешь, а мы просто сидим и ничего не делаем. Хорошо, что мы точно знаем, что ты тоже ничего не делаешь. Сиди здесь, или в мастерской и не делай озабоченное лицо. Ты нам понадобишься – мы тебя найдем».
Владимир часто подходил ко мне и доверительно говорил: - «Посмотри, вокруг одни волки!» Я искренне удивлялся и говорил ему, что это не так.  Через некоторое время Владимир Андреев ушел в помполиты.
Однажды, перед 7 ноября подходит ко мне помполит Лазарев и говорит, что, так как я  лучший по профессии, ударник коммунистического труда, отличный спортсмен, ветеран атомного флота и ветеран труда, то мне доверяется на праздник 7 ноября нести в колонне знамя пароходства.  – «Вячеслав Георгиевич, - говорю я, - нести знамя, как символ завоеваний октября должен  человек, у которого есть жилплощадь». – «А у вас её нет?», спрашивает помполит. – «На моей памяти помполит пятый или шестой удивляется, что у меня нет жилплощади, но себе они все, включая вас, квартиры вырвали. Так что никакое ваше знамя я не понесу, и, более того, я считаю 7 ноября – день национального траура и скорби». Помполит ушел, но прибежал на следующий день и говорит, что меня приглашают стоять во время демонстрации на трибуне. – «Это где пыжики стоят, а кролики идут?» - «Как это?» - спрашивает помполит.  – «А так, начальство на трибуне стоит в пыжиковых шапках, купленных через распределители, а люд простой идет в кроличьих шапках, вот и выходит, что пыжики стоят, а кролики идут.  Помимо того, под трибуной накрыт стол, куда спускаются «пыжики» и пьют там, на халяву, коньяк с хорошей закуской – на улице–то холодно. Но и на трибуну я не пойду, а подменюсь, и на 7 ноября буду стоять вахту». Так я и сделал. Кто же не согласится не стоять вахту на «праздник»?
В характеристиках, которые писались на каждого члена экипажа ежегодно, все помполиты в моей характеристике указывали, что я «допустил высказывания…» Спрашиваю я помполита:  - « А скажите пожалуйста, вот у военных преступников есть срок действия обвинения – 25 лет, почему же у меня нет срока со дня высказывания правды о вашем комсомоле? А ведь я не преступник, ничего не нарушал, а помимо того, в конституции записано, что у нас свобода слова. Так почему же на меня не распространяется срок давности, хотя бы  через четверть века?» Ну что он может мне ответить? Что пятая статья конституции определяет партию, как руководящую и направляющую силу? Да он и сам подневольный – с волками быть – по-волчьи выть.
Работал на ледоколе «Арктика» доктор Андреев Виталий Павлович. Это был Божьей милостью доктор. До ледокола он много лет работал в скорой помощи в Ленинграде.
В свободное время он читал книги по хирургии и другим медицинским дисциплинам. Если к нему приходил кто-то и просил, к примеру, лейкопластырь, наклеить на царапину, он непременно укладывал его на кушетку и начинал щупать живот, сгибать и разгибать ноги в коленях, осматривать горло задавать вопросы о здоровье и только потом отпускал, разумеется, наклеив пластырь на царапину.
К нему можно было прийти с венерической болезней, не остерегаясь, что он побежит докладывать капитану, или помполиту, что в то время практиковалось.
В то время я перевел книгу по Йоге. Прочитав ее, Виталий Павлович сказал, что это лучшая книга по медицине, которую он когда-либо читал. Взял пишущую машинку и перепечатал для себя всю книгу двумя пальцами.
В  отпуске он перегонял авто из Москвы. Двигатель заглох, и он договорился на буксировку, но не с легковым автомобилем, а с грузовиком. Дело было зимой. В один из моментов автомобиль Виталия Павловича занесло и вынесло на встречную полосу. Встречный грузовик остановил жизнь этого славного человека. Светлая память о нем останется в сердцах всех членов экипажа.
Экипаж собрал деньги для семьи Виталия Павловича. Я отвез их в Ленинград, посидел с семьёй за чаем, с женой, её родителями и семилетней дочкой Виталия Павловича.
На ледоколе «Ленин» долгое время работал доктор Лисицын Николай Степанович. Потом он долго работал в клинике базы атомного флота.
Он был лучшим агитатором среди докторов, и по общему мнению – худшим доктором среди докторов. Более всего он не любил лечить людей и иметь заботы, связанные с этим. К нему обращались только в самых крайних случаях. В рейсе он мог отправить моряка с насморком в медицинский стационар поселка Диксон. А ледокол ждать не будет. И когда моряк снова попадет на борт – одному Богу известно.
Этот доктор любил всякие политучебы и очень гордился своим званием лучшего агитатора. Он был очень вежливым, и столкнуть его с докторской должности не было никакой возможности.
И чтобы закончить докторскую тему, вспоминаю одного молодого доктора, с ледокола «Арктика». Жил он в Эстонии, в Силламяэ. Был бодр и весел и в медпомощи не отказывал. Но у него был своеобразный юмор. К примеру, он говорил, что когда он режет пациента, то ему нисколечки не больно. «Фирменным» его анекдотом был такой. «Тебе хорошо, ты не пьёшь – у тебя рак. А знаешь, как по утрам тошно бывает!»
А из современного юмора по поводу бесплатной медицины:
- Здравствуйте, бесплатный доктор!
- Здраввствуйте, неизлечимый больной!
Работал на ледоколе «Арктика» в нашей службе РБ инженер – химик Владимир Петров. Он  имел одну особенность – толщина его туловища составляла несколько сантиметров и имел прозвище «Тень у пирса». Он был хорошим специалистом, но, конечно, имел «пунктик» по поводу своего телосложения, или как говорил Генрих Булатов – «теловычитания». А еще Генрих иногда спрашивал Владимира «не слишком ли много он оставил места для мускулов?.
Как – то я проходил вместе с ним медосмотр. Когда мы зашли в рентгеновский кабинет, нам предложили раздеться до пояса. Когда врач-рентгенолог подняла взгляд на нас, у неё была минута молчания. А Владимир, вместо того, чтобы не ухудшать ситуацию начал монолог: «А чего, чего, я соверше0нно здоров!»
Были у нас в командировке две учительницу из школы рабочей молодежи. Они повадились проводить время в химлаборатории у Владимира. Он был польщен и постоянно угощал их кофе. Когда в конце месяца завпрод вывесил списки должников, там собралось большое количество народа. Один из моряков заметил, что у Владимира Петрова значительная сумма набралась за месяц. Я стоял у доски объявлений и не видел Володю, стоявшего позади, но сразу отреагировал на реплику. «Ничего особенного, у него же два иждивенца». Разумеется, он обиделся и пошел жаловаться к начальнику Соколову. Начальник меня пригласил к себе в каюту. Владимир Петров вел беседу с Александром Ивановичем.  «Я здесь человек новый, ко мне все приглядываются» - «Ну нет, кому ты нужен, Это когда идешь в новом пальто, то тебе кажется, что все смотрят на тебя. А на самом деле ты можешь идти и в фуфайке – никому до тебя нет дела, если только не встретишь знакомого». Владимир продолжал: - «Я человек болезненный, мне может быть и жить осталось лет пять»  - «Ну это ты размечтался», парировал Соколов. В общем, душеспасительной беседы не получилось.
Нельзя не упомянуть братьев Булатовых. Старший – Генрих, младший - Рафаил. Первый раз я увидел Генриха в ДМО, когда я зашел после полуночи в номер и увидел парня который накрыв настольную лампу газетой, читал какую-то книгу. Я заглянул через плечо и увидел дизель в разрезе.
Оба они были парни добрейшей души. Рафаил работал техником-химиком. Он довольно хорошо заикался. И очень любил рассказывать анекдоты.
Хочу привести анекдот, который я слышал в глубоком детстве лет в шесть от моего старшего брата Александра. Едут в трамвае заика и горбатый. Горбатый спрашивает: «Ты куда едешь?» Заика, сильно заикаясь отвечает, что он едет в институт заик. – «А зачем, ты же вроде неплохо заикаешься». – «А ты куда?» - «А я - фотографироваться». Заика заикаясь: - «А – а –а льбом не закроется»
 Ещё из детских воспоминаний. Мои родители, как  и все в нашем семействе, любили анекдоты. Приходят гости, садятся за стол, выпивают, закусывают. Нас, детей, гонят подальше, чтобы не слышали разговоров взрослых. А деться- то некуда, - одна комната и кухонька с полатями. А нас - четыре пацана. Доходит разговор до анекдотов. Вот  один из первых анекдотов в жизни, который я сразу запомнил навсегда. Рассказывает отец. “Поженились молодые и решили по-новому, по- советски начать жить. Взяли они себе новые имена. Муж взял себе имя Октябрь, а жена стала Революцией. Родилась дочка. Ей дали имя “Пятилетка-в-четыре-года”. Как-то ночью этот ребенок заплакал. Теща проснулась, подошла к внучке, посмотрела что с ребенком и говорит: “Октябрь, Октябрь, буди Революцию, - Пятилетка-в четыре-года обгадилась!”
Первую частушку, вернее ее половину, я тоже помню.

“Троцкий ехал на свинье, Ленин на собаке.”

Когда я впервые приехал в Ленинград в неполные 19 лет и попал в питерскую компанию, то одной из первых мной услышанных там частушек, была:
“Огурчики, да помидорчики
А Сталин Кирова убил, да в коридорчике.”
И знпчительно позже я узнал о телеграмме полярного летчика Ивана Черевичного, что, разумеется, может быть и легендой.
Приготовьте дом публичный – едет Ваня Черевичный.
Рассказал я однажды Рафаилу Булатову анекдот просъезд пьяниц разных национальностей. Анекдот не смешной. Вся идея заключалась в фамилиях. Был на съезде армянин «С-утра-пьян», грузин «Апохмелидзе», японец «То-яма-то-канава» и был румын «В-зад-стамеску». Раф, пересказывая кому-то этот анекдот, рассказал всё правильно, но когда дошел до последнего, замешкался и сказал, что там ещё был румын… вроде бы «В-задницу-рашпиль»
Генрих работал машинистом, а потом перешел на работу в Центральный отсек. Как - то на перегрузке ядерного топлива, он вытряхнул содержимое пылесоса, которым очищали не очень чистые, в отношении радиоактивности, поверхности. Освободить пылесос и не загрязнить окружающие поверхности невозможно. Наш начальник Соколов срочно потребовал объяснительную и добился списания Генриха с ледокола.
С этого момента Генрих пошел по наклонной.
Последний раз я встретил его году в 2003, летом, в Мурманске. Я поднял глаза на мужика загораживающего мне дорогу и увидел Генриха. Мы с ним пошли в кафе «Юность». Он возражал, говоря, что там дорого. Мы выпили коньяка, поговорили. Он зарабатывал сбором грибов. Ехал на автобусе пораньше, места он знал и без грибов не оставался. Был он в кирзовых сапогах с отворотами.. Я дал ему немного денег, и мы расстались.

            В ресторане «Арктика» в то время играл в квартете на фортепиано Леонид Мусиенко. Мы с братом Владимиром, как частые посетители, были знакомы с ним. Он руководил квартетом, игравшим в этом ресторане. Леонид имел консерваторское образование, причем одним инструментом было фортепиано, а вторым – ударные. Одно время он руководил хором в Эстонии. Известно, что в Эстонии пение хором является национальным бедствием и руководить хором там не просто. По жизненным перипетиям Леонид попал в Мурманск, где и обсел в ресторане. Квартет играл популярные мелодии, играл и по заказам. Репертуар квартета был обширен.
            Однажды в ресторан пришла групп американцев. Леонид знал об этом. Он подошёл к нашему столу и сказал, что сегодня он будет играть так, как он умеет. Играл он джазовые вариации. Американцы замерли за столом и после каждого исполнения стоя аплодировали. Я не большой знаток в музыке, но и мне очень нравилось исполнение, которого я раньше от Леонида не слышал.
            В какой-то момент Леонид подошел ко мне и сказал, что меняет свое мурманское жильё на питерское. Он спросил, не знаю ли я, где располагается Лермонтовский проспект. Помявшись, я сказал, что, вообще – то я живу на этом самом Лермонтовском проспекте.
            В одном доме от памятника М.Ю.Лермонтву, автора Микешина, сына другого Микешина, который является автором памятника «Тысячелетие России», что в Великом Новгороде. Памятник М.Ю.Лермонтову стоит напротив здания юнкерского училища, в этом здании М.Ю.Лермонтов никогда не учился. Во время его обучения училище располагалось на Исакивской площади. После гибели М.Ю.Лермонтова директор училища объявил сбор средств на сооружение памятника. За зданием училища располагался ипподром, который я часто посещал до тех пор, пока его не закрыли.
Интересное совпадение, когда в Париже на кладбище Сент-Женевьев де-Буа я разговорился с Марией Ивановной Tуроверовой, давно живущей за границей, она сказала, что её муж учился в этом училище, но тогда Лермонтовский проспект, часть его – называлась Могилевским проспектом, а вторая часть – улицей Грязной.
            Мы с Леонидом порадовались, что будем жить на одном проспекте, я оставил ему свой адрес и мы разошлись.
            Дальнейшие события я рассказываю со слов приятелей Леонида Мусиенко. Перед отъездом в Питер, он пришел к своей знакомой попрощаться. После небольшого застолья, дама достала малокалиберную винтовку и выстрелила в Леонида, в живот, три раза. Он умирал до самого утра. Вызвать скорую помощь она отказалась. На суде было выяснено, что убийство произошло из чувства ревности, и самый справедливый суд в мире вынес вердикт – три года в колонии.
            В 1987 году мы поехали на Урал на своем автомобиле «Жигули» 21011 вместе со старшим электромехаником с нашего же ледокола «Арктика» Игорем Алексеевичем Домахиным и его женой Ольгой Васильевной. Семья Домахиных ехала в своем автомобиле «Нива».
            Первую ночь мы провели в поле за Калинином (Тверь). У Игоря Домахина была полная экипировка охотника. Была пила и топор, был резиновый умывальник, термос и ещё много чего. Умывшись утром, Игорь заявил, что через Москву он не поедет, так как не брит, а мы можем ехать и будем встречаться на сотом километре за Москвой. Далее он объяснял, что будет нас ждать двое суток. Если мы не подъедем, он вернется в Москву на Белорусский вокзал и в справочном бюро узнает, нет ли для него депеши. Мы все обалдели от такого варианта, и я сказал ему, что он проехал небритым более старинный город, нежели Москва, город Тверь. Остальные уговоры мы поручили моей жене, так как она ранее никогда не была в Москве.
            Через час мы все вместе поехали в Москву и далее по Рязанской дороге.
Моя сестра Зоя проживает в городе Самаре. Туда мы и направили шины наших колес. К вечеру какого-то дня мы приехали в Самару. Здесь случилась новая напасть – Игорь Алексеевич не захотел пойти в квартиру моей сестры, а решил остаться в машине. Следует отметить, у него случился приступ радикулита и ночевать в машине ему никак нельзя. Он сказал, что пойдет париться в баню, причем расположение бани он будет узнавать методом опроса населения. Мы стали его уговаривать все вместе. Кое – как мы его уломали. Зашли в квартиру. Зоя у нас гостеприимная – выставила еды на десятерых, шампанское. Через некоторое время Игорь Алексеевич оттаял, но заявил, что спать пойдет в машину. Я сказал, что в машине буду спать я, а он будет спать в квартире. – «Ты будешь спать в своей машине, а мою – украдут» - отреагировал Игорь. Я заявил, что буду спать в его автомобиле – пусть крадут мой автомобиль.
            Ночь прошла спокойно. Мы из Самары дали телеграмму брату Николаю, к которому мы ехали в город Челябинск – 40, где располагается химкомбинат «Маяк» по производству оружейного Плутония. В телеграмме мы сообщили, что полагаем быть в деревне Большой Куяш такого-то числа в 14.30. В один из дней, когда мы ехали по Башкирии, Игорь заявил, что он заедет в деревню Буздяк, где он родился и через 15 минут вернется на основную магистраль, где мы его подождем. Я отклонил такой вариант, и мы все вместе поехали в Буздяк. Была ужасная жара. Встречные пешеходы шли с бутылками и банками с водой – чтобы не получить солнечный удар. Мы заехали в центр селения, я загнал автомобиль в тень, открыл все двери и устроился отдыхать. Игорь распорядился жене Ольге следовать за ним – он проведет небольшую экскурсию. Мы успели вручить Ольге бутылку с минеральной водой. Следует отметить, что Игорь с женой одногодки и им в то время было по 68 лет
Когда экскурсия вернулась с еле живой Ольгой, мы поехали на выезд, на магистраль. Прошло к этому времени полтора часа. Мои комментарии были просты: - «Буздяк, а приятно!».
            Ночевали мы на какой-то горе, невдалеке была локаторная станция, небольшой лесок, но трава была низкорослая. Задувал ветер. Игорь пошел в лес, принес хворост для костра и продемонстрировал, как он умеет разжигать костер. Мы поужинали и собрались забираться в автомобили поспать. Ольга сказала Игорю, что костер надо бы потушить – дует ветер, и искры летят на автомобили. Ничего не ответил Игорь, только пошел в лес и принес длинную сухую лесину, положил её в костер и приказал Ольге к костру не прикасаться. Утром мы узнали от Ольги, что костер горел до четырех часов утра.
            С Игорем Домахиным и Ольгой мы расстались, когда стали переваливать Уральский хребет – они ехали в другую сторону в Курган, где долго жил когда-то Игорь Алексеевич.
            Езда по Уральскому хребту малоприятна. Вывешены объявления «дорога разрушена 57 км». Через пять километров подобное объявление. И так не одна сотня километров. Почему разрушена? Ни танков Гудериана не видно, ни  Мессершмитов в воздухе, да и война окончилась 45 лет назад, почему же «разрушена?»
            Как ни странно, но в деревню Большой Куяш, к разбитому храму, мы подъехали в 14.30. Брат Николай, который очень не любит опаздывать, появился только через 7 минут. Его первым вопросом было, когда мы приехали. Я с издевкой отвечал, что конечно в 14.30, как было указано в телеграмме из Самары.
            В то время в Челябинск – 40 уже пускали детей к матери. На нас был заказан пропуск, на меня и дочь Ирину, потому, что её было только 14 лет. Не повезло сыну Игорю – ему уже было 17 лет и его в город не пустили. Ему сняли в ближайшей деревне спальное место в доме. Нас встретила мать перед въездом в город. Ей было 81 год, но она была крепка и телом и умом. Любила при случае рассказать анекдот. Сына Игоря пристроили у Николая, а меня – у матери. Мы с дочерью купались в озере Иртяж, шириной километров 18. На той стороне озера располагается знаменитое своим чугунным литьем, селение Касли. В начале 20-го века на выставке в Париже был представлен алтарь, отлитый в Каслях. Получил гран-при.
             На пляже я встретил парня, знакомого мне по техникуму, который учился в одной группе с Сашкой Бердюгиным – домрой примой первой в нашем оркестре. Я спросил, не знает ли он, где Александр? Он сказал, что где сейчас Александр, он не знает, но вчера они вместе пили водку в гаражах.
            Быстро пролетели 4 дня, и мы собрались в обратный путь.
            Было назначено место  и время встречи с Игорем Алексеевич.  Встреча произошла в назначенное время и в назначенном месте, и мы покатили в стольный град Москву и далее в Питер. Перед Москвой Игорь Алексеевич увидел знак окружной дороги и свернул на неё безо всякого извещения меня. Я дал задний ход и погнался за ним. У светофора я догнал автомобиль Игоря и попросил его остановиться. Он заявил, что через Москву не поедет, а будет ждать нас на пятидесятом километре от Москвы в определенное время.
            Имея запас времени, мы сходили пообедать в московское кафе и, неторопясь, поехали к месту встречи. Приехали мы за 15 минут до назначенного времени. У автомобиля стояла Ольга. Она сообщила, что Игорь отправился на автобусе посмотреть, не проехали ли мы место встречи. – «И что, он из автобуса сможет нас остановить, а во-вторых мы приехали даже раньше назначенного времени, зачем же Игорь уехал?» Но глупость величина безразмерная и бороться с ней невозможно. Недаром перед поездкой меня отговаривал Михаил Гурьян, а потом сказал, что мне будет что рассказать после поездки с Игорем Алексеевичем. Если добавить, что Игорь влетел в ДТП и пытался отдать все деньги, что были у него. Пришлось вмешаться мне и сбавить цену в пять раз.
            Игорь появился более, чем через час. Далее мы договорились ехать порознь.
            На одном из длинных подъемов меня остановил инспектор. Шел дождь. До Питера была совсем недалеко. Я вышел из автомобиля и протянул документы инспектору. Он проверял документы под капюшоном. Потом его взгляд упал на мои ноги. На мои босые ноги. В тот год все лето я ходил босиком, и в деревне, и в городе. И за всю поездку на Урал  не одел никакой обуви. Инспектор молча протянул мне мои документы и отдал честь. Доехали мы до Питера без приключений.
            Кстати, управление педалями автомобиля босыми ногами, позволяет чувствовать малейшее движение и изменение ритма автомобиля.
            Навигация в том году была зимней, с середины Октября до середины Мая. Перед отъездом в Мурманск, я обратился с письмом к первому секретарю КПСС Ленинградской области, Гидаспову. Я помню это письмо почти дословно. Дело в том, что в то время было невозможно купить мужские носки. И это было большой проблемой для мужиков. И так было не один год. Даже когда Никита Хрущев приезжал в Мурманск, из толпы кричали: «Где носки?»
            «Уважаемый товарищ Гидаспов, обращаюсь к Вам с большой просьбой. Дело в том, что я нигде не могу купить носки, а я работаю в Арктике и там без носков ну очень холодно. Мне пытались помочь жители нашей пятикомнатной коммуналки (я почетный полярник и потому живу в коммуналке), но и они нигде не смогли купить. Прошу выделить мне одну пару носков 27 размера, цветом потемнее, но не через партийный распределитель, а через торговую сеть.
            Я знаю, что у Вас много забот и без меня, но я также знаю, что у Вас нет других забот, кроме забот о простых тружениках»
            Инженер службы Радиационной Безопасности атомного ледокола «Арктика» Смирнов Ю.И.
            По приходу из Арктики, жена мне сообщает, что задолбало звонками начальство из «Гостиного Двора», где мне оставлено десять пар носков. Не откладывая дело в долгий ящик, я направил свои босые стопы в Гостиный Двор. Нашел начальство и вид моих босых ног, вероятно, их обрадовал, что я поизносился до предела и что я буду несказанно рад целому десятку пар носков. Сначала мне сделали выговор – где это я так долго пропадал, а им нужно отрапортовать о выполнении указаний первого секретаря. Я ответил, что был в Арктике и что я не возьму носки, выделенные партийным боссом. Я куплю только тогда, когда любой гражданин сможет купить носки через торговую сеть. – «А что нам докладывать?» - возопило начальственное лицо. Доложите, что они «того», и что у них нет чувства юмора. И, топая босыми ногами, я убрался из начальственного кабинета.
            Отношение к моей ходьбы босиком было разное. Одни говорили, что в городе грязно. Я отвечал , что ноги надо мыть, даже если вы ходили в ботинках, где ноги преют и не дышат. А на подошвах ног находится такое количество нервных окончаний, заведующих здоровьем различных органов, и их нужно постоянно массировать, что невозможно в обуви. Более того, некоторые люди даже дома ходят в носках и обуви типа шлёпанцев «ни шагу назад». А это уже безрассудство и непонимание функций различных частей организма. И сказано: «Нет тьмы, кроме невежества» А один мужик подошел ко мне и сказал: - «Разрешите пожать вам руку. Я давно собираюсь начать ходить босиком, но никак не решаюсь». Я предложил ему компанию по его первым  прогулкам.
            Мне нравилось обращаться к партийным работникам, каждый раз убеждаясь в их запуганности и отсутствию чувства юмора.
            Дало было в Чернигове. Мы собирались ехать в Питер, к началу учебного года детей, а бензин исчез на всех бензоколонках. Местные мне объяснили, что бензин исчезает в конце каждого месяца – план выполняется, а нужды населения просто игнорируются. Нам советовали подождать до начала сентября и потом заправить автомобиль и уехать в Питер. С этим я был не согласен и сказал, что бензин будет часа через три. Все посмеялись надо мной. Я позвонил в справочное бюро и спросил телефон дежурного по обкому партии. Позвонил дежурному и сказал, что в Чернигове творится сущее безобразие. Ни на одной заправке нет бензина, а детям надо успеть к началу учебного года. Дежурный отвечает, что им не было сигнала. – «Разумеется, не было, вы же заправляете свои автомобили на вашей партийной заправке, а про народ забыли». – «А с кем я разговариваю?» - спрашивает дежурный. – «Моя фамилия Смирнов и я здесь проездом. Положение следует исправить, иначе я буду докладывать по начальству».  – «Положение будет исправлено. Будет бензин на заправке на улице Гагарина». Когда через час я подъехал на пустующую заправку на улице Гагарина, там стоял бензовоз, длиной метров тридцать и сливал бензин. Я заправился в гордом одиночестве и вернулся к нашим родственникам. Они мне не поверили, пока не открыли бензобак. Потом они стали звонить приятелям и кинулись на заправку на улице Гагарина. Велика была сила партии в то время!
            Когда мэром Ленинграда избрали Владимира Яковлева, я написал ему письмо.  В нем я указал, что судя по предвыборной программе и многочисленным обещаниям улучшить жизнь ленинградцев, я предлагаю ему сразу перейти от слов к делу. Я описал  свои заслуги перед отечеством и, полагая, что у него слова не расходятся с делом, предложил ему поменяться со мной жильём. Заслуг у меня гораздо больше, чем у него, и он, как честный человек, конечно, согласится поменяться жильем. Он – в мою коммуналку, а я в его квартиру, тем более, что себе он всегда выбьет другую квартиру.
            Письмо было открытое, и  я направил один экземпляр в какую-то газету, но, ни ответа, ни публикации я не дождался.
            Через несколько дней ко мне приходит комиссия в составе трех-четырех серьезных и угрюмых женщин. Они просят показать моё жилище и места общего пользования. А у нас в ванной комнате трубы давно проржавели и завернуты были в бандаж – резиновый бинт, закрученный проволокой. Вероятно, что трубы не менялись со дня постройки в 1863 году, а если и менялись во время капитального ремонта в 1952 году, то срок тоже немалый. А в туалете вода еле течет и бачок протекает. Посмотрели они, походили по квартире и говорят, что я живу в прекрасных условиях. – «Вот и чудесно, - говорю, - значит меняться с Яковлевым будем. Он в мои прекрасные условия, а я в его – какие Бог послал». Ничего не сказали мне надутые женщины, только ещё больше посерьёзнели (от видимой серьёзности до ограниченности – один шаг) и удалились без комментариев. И мне почему-то показалось, что мой обмен жилплощадью  с мэром не состоится.
            Потом гражданину Яковлеву пришла идея постоянно увеличивать квартплату, ничего в обслуживании жильцов не меняя. Он везде хвастался, что это его идея, поддержанная повсеместно.
Он часто ходил на соревнования по баскетболу. Обычно диктор объявлял, что на матче присутствует мэр города Владимир Яковлев. Были жидкие хлопки, а я во всё горло орал: - Спасибо за квартплату,- закладывал два пальца в рот и пронзительно свистел. Так было несколько раз. Потом Яковлев перестал ходить на баскетбол.
            Видел сам по телевидению, как на одной пресс-конференции, гражданина Яковлева спросили, куда делись значительные суммы из прошлогоднего городского бюджета, на что он ответил: - Товарищи дорогие, ну зачем смотреть в прошлое, давайте заглянем в будущее!  Вот так надо правильно отвечать – учитесь!

                МЕДИЦИНСКИЕ ОБСЛЕДОВАНИЯ
            По разным медицинским инструкциям члены экипажей атомных ледоколов должны были пройти медицинскую комиссию перед каждым рейсом в Арктику. Помимо этого, каждые пять лет каждый моряк должен был залечь на медицинское обследование в стационар медицинского института, который курировал атомный ледокольный флот – НИИГМТ – научно-исследовательский институт гигиены морского транспорта. Ранее это всё называлось Институт Биофизики. Страсть к переименованию, что в СССР, что в Российской Федерации неистребима. Говорят, что когда придумывали новое название Биофизике, то было предложение обозвать Институтом жизнеобеспечения плавательных аппаратов, но, вроде бы я уже упоминал об этом. Сейчас эта организация называется НИИПММ – научно-исследовательский институт промышленной морской медицины. Располагались они, в Питере поначалу на 8-й Советской улице, затем на проспекте Гагарина, а сейчас - на проспекте Художников.
            Все моряки старались увильнуть от стационарного обследования – типично русское отношение к своему здоровью, тем более, что обследование было совершенно бесплатным и кормили тоже на халяву.
            За свой более, чем сорокалетний, стаж работы на атомном флоте, мне не удалось отвертеться два или три раза.
            Памятным для меня было посещение НИИГМТ на проспекте Гагарина. В этот «заплыв» попали Александр Калинович Следзюк, Олег Александрович Филиппов, Михаил Семёнович Гурьян и, вероятно ещё кто-то из наших.
            Моя койка в палате, человек на шесть, была у окна. В окне была фрамуга, которую мы время от времени открывали, чтобы не задохнуться от всех прелестей совместного проживания.
Вспоминается анекдот о том, как моряки, посетили  восточный базар. Один из моряков предлагает купить в кубрик козла. Второй возражает: - «А запах?». Первый моряк парирует: - «Да ничего с козлом не будет – привыкнет!»
             Много раз брали анализ крови из пальцев. Потом снимали сахарную кривую. Это такая процедура, при которой у вас берут анализ крови, потом заставляют выпить пол-литра очень теплой глюкозы. Берут анализ крови каждые 10 минут. Через час предлагают выпить снова глюкозу. Не все выдерживают такое издевательство над организмом. Если удалось сохранить вторую порцию глюкозы в организме – снова берут несколько раз анализ крови. Всё это делается натощак.
            Издевательства на этом не заканчиваются. Самым «приятным» был анализ «По Кравцу». Почему я помню даже название – такое не забывается. Вас приглашают в кабинет, где молодая медсестра предлагает вам опустить  руку по локоть в лохань с горячей водой. Затем она берет два электрических проводника с контактами на концах. Один контакт она закрепляет на плече. Второй контакт она передает вам в руки и предлагает засунуть его … в анус, и принять сидячее положение. По какому-то прибору она что-то измеряет. Минут через тридцать процесс заканчивается, вам вручают клочок ваты и предлагают принять исходное положение. Я так и не смог выяснить, где можно найти гражданина Кравца, чтобы посмотреть ему в глаза, да так, чтобы уши у него отвалились.
            Претензии ко мне у врачей были по поводу малого количества лейкоцитов в крови. В один из дней, точно помню, что в пятницу, врач сообщает мне, что в понедельник будут делать пункцию костного мозга из грудной части. Сообщить в пятницу об этом было актом «высокого человеколюбия». И пятницу, субботу и воскресенье, я ходил в «приподнятом», вернее приниженном настроении. Но что делать? Советская медицина – самая человеколюбивая медицина в мире!
            Часов в 11 в понедельник, меня пригласили в кабинет. Первым вопросом у доктора был: - «Вы, что же небритым пришли?» - «А причем здесь моя борода?» Доктор сказал: - «Да не борода, а нужно побрить грудь». – «Видите ли доктор, - возразил я, - во-первых мне никто не сказал, а во-вторых, я не очень часто хожу на подобную процедуру и забыл, что следует брить грудь!»
            Пришел с выбритой грудью. Меня положили на каталку. Подошла женщина-врач со шприцом с короткой и толстой иглой. Мне было приказано отвернуться. Врач прощупала позвонки и воткнула иглу. Особой боли не было. Процедура затягивалась. Женщина давила на шприц двумя руками, положив одну ладонь на другую, но безрезультативно. Она встала скрестив руки на груди: - «Ничего не выходит, игла не доходит до костного мозга».  Я предложил свою помощь надавить на шприц посильнее.  Доктор ухмыльнулась. Я продолжать лежать с воткнутым в грудь шприцем. Она сделала очередную попытку. Ей удалось достать до костного мозга, она извлекла иглу из груди и… вылила содержимое на пол. – «Ой, - сказала она, - но для анализов и этого хватит».
            Мне было сказано идти в палату, заклеить дырочку в груди пластырем и придавить несколькими книгами. Я всё сделал, как было сказано.
            Пришло время обеда. Я поднялся и пошел в столовую. Меня остановил окрик: - «Это вы что, после пункции гуляете?»  - «Но мне никто не сказал, иначе бы я остался без обеда. А аппетит у меня всегда отменный».
            Заканчивалась вторая неделя пребывания в стационаре. Нам обещали, что пребывание не превысит двух недель. Кстати, после пребывания под открытой фрамугой, я простудился, и в моем анализе крови было отмечено излишнее количество лейкоцитов. Доктору я сказал, что он может писать диссертацию на тему «От лейкопении до лейкоцитоза за две недели».
            В начале пятницы второй недели нам сказали, что мы остаемся на третью неделю – надо сделать ещё кое-какие испытания.
             Мой лечащий доктор сказала, что это для научных работ, а не для нас.
            Я всю жизнь страдал (и страдаю) от того, что меня считают за быдло, которым можно манипулировать и обращаться, как с вещью. Давать обещания – и не выполнять, и, при этом я должен помалкивать и не питюкать. А если я «возникаю», то они не только не извиняются передо мною, а начинают обвинять меня в непорядочности, склочности и во всех остальных смертных грехах. Удобная позиция для них, а что она сволочная,, их это мало волнует.
            Я пошел к главному врачу, Меркиной Людмиле Геннадиевне, которую знал уже много лет, она меня – тоже. Я задал простой вопрос: - «А скажите, Людмила Геннадиевна, как врач, сколько времени мне понадобится, чтобы восстановиться и вернуться в то состояние, которое я имел при входе в ваше учреждение? В тюрьме у меня каждый день была прогулка на свежем воздухе минимум полчаса. Здесь за две недели нас не выпустили на свежий воздух ни разу. Объясняли, что у вас нет зимних шапок для нас, а в своих гулять нам не разрешено. Автора этой глупости следует отправить в психушку. Кстати, даже если бы у вас был набор шапок, то мне  всё равно бы ни одна не подошла – у меня 63 размер головы, как и у моего деда, и я бы остался в любом случае без прогулки. А этот унижающий человека  тест «По Кравцу». Почему в основу поставлено унижение и издевательство. Я требую освободить меня от дальнейших экспериментов надо мной и мне, мягко говоря, наплевать на все диссертации ваших врачей!»
            Через десять минут я уже был на улице, в своей шапке 63 размера, и строил рожи всем моим сокамерникам, которые с тоской смотрели из окон на мои кривляния.
            Был один замечательный случай во время моего пребывания в стенах медицинского учреждения. Часто, по вечерам, по коридору гулял молодой изможденный человек на двух костылях. Я его очень жалел, хотя не знал причину его немощи. Так как все  были с ядерных объектов, я мог только предположить причину. Он шёл всегда медленно, тяжело опираясь на костыли. Был он не из нашей палаты, и я с ним не был знаком.
             Однажды вечером, после ужина, когда все врачи разошлись по домам, он совершал свою обычную прогулку. Кто-то из шутников бросил ему реплику: - «Ну что, ветошь ходячая, всё бродишь?» Я подивился такой неуместной шутке. Больной посмотрел на шутника, повернул голову назад, убедился, что никого из медперсонала нет, поднял оба костыля наверх, как крылья, и сделал два отличных па с большим мастерством. Опустил оба костыля, тяжело оперся на них и заковылял своей обычной походкой. У меня два дня было хорошее настроение – значит он просто «косил», а на самом деле был здоров.
            Из морских баек. Рассказывает бывалый моряк – морской волк:  - Выходим в море – погоды нет.    - Была, но плохая. – Никакой не было. А волна, братцы мои, выше нашего сельсовета. Накрывает пароход с трубой, идем под водой минуту, другую, третью. – А как же вы дышали?  - Да погоди ты, со своими дурацкими вопросами, дай рассказать». 
             Трудность написания мемуаров состоит в том, что всегда опасаешься написать то, о чем другие имеют свое, совершенно отличное от твоего, мнение. И не только мнение, но и цепь событий представляют себе по-иному. Как говорится «из одной бани разные вести». Сколько раз я слышал, как рассказывают о событиях, участником которых я был, но совсем не так, как я себе представлял, как я запомнил их.
          Однажды мой приятель приглашает меня с собой в гости и говорит, чтобы я взял с собой гитару: - Попоёшь на английском.  – А я что, пою на английском? - спрашиваю я. Он с удивлением отвечает: - Конечно!  – Спасибо, что предупредил. Я-то не знал, что пою на английском. Вообще-то, когда голоса нет, то всё равно на каком языке петь – всё равно будет плохо. Как писал обо мне Николай Кукочкин:  «Возьми гитару, пасть открой. Тебе сейчас не нужны ноты. И диким басом песню спой, что б мы смеялись до икоты».
            Кстати, вспомнилось, что Николай Кукочкин, в своё время переделал слова песни монтажников – высотников из кинофильма «Высота», соотнеся их с  заботами моряков с атомного ледокола.
                Не кочегары мы, не банщики,
                Но сожалений горьких нет, как нет.
                А мы атОмные механьщики, да
                И с ледокола шлём привет.
.
                У нас ни дыма нет, ни копоти
                И мы не требуем угля,
                Зато в разогнанном реакторе
                У нас нейтронов до хрена.
                Пройдут года и дозы скажутся
                На темперамента твоём.
                От нас любимые откажутся
                И вот тогда мы запоём.      
Далее повторить первый куплет.
            Отношение к морякам и, в частности, к морякам атомного флота, разное. Когда атомный флот отдали под доверительное управление компании под руководством Вагита Алекперова, взращенного в новой России миллионера (а может быть миллиардера), он, ознакомившись с зарплатой моряков, обслуживающих атомные установки, изумился и спросил: - Это те самые физики, которые атомщики и ядерщики? И они получают нищенскую зарплату? А через два месяца заявил: - Если рабы согласны получать рабскую зарплату – пусть так и остается».
            Многие называют это качество многих русских людей терпением.
            А у Шекспира в пьесе «Король Ричард ҐҐ» сказано:  «Не называй терпеньем малодушье, Терпение к лицу простолюдинам, у благородных это значит – трусость».
            И ещё: «От века люди честью дорожили, Ведь без неё мы стали б горстью пыли».

                Встречи  с  разными  людьми
            В Питере у нас была собака фокстерьер, приобретенная в клубе собаководов, с хорошей родословной. Я её водил гулять во двор дома напротив. Там было пространство и кусты. В этот же двор водила гулять своего пуделя дама в возрасте, которая жила в этом самом доме. Как это принято у любителей собак, мы скоро познакомились. Она была машинисткой, причем печатала на трех языках, английском, французском и немецком. Она знала правила переноса и была профессионалом  в своём деле. Её муж, армянин по национальности, был художником ( не Налбандян), жили они на верхнем этаже, где у них была комната – студия. В разговоре я узнал, что этот художник регулярно занимается Йогой. И хотя ему было около восьмидесяти лет, он ежедневно стоял на голове до двадцати минут и имел хорошее самочувствие и работоспособность.
            Как-то зимой я несколько дней не встречал во дворе эту даму с собачкой. Потом она появилась , и выяснилось, что однажды, когда ночью муж возвращался домой, его встретили простые советские бандиты и сняли с него почти всю одежду. Домой он явился в носках и нижнем белье. Он заявил, что всё это перенесет и усиленно стал заниматься Йогой. Через пару месяцев он, практически вернул себе здоровье и самочувствие.  Потом, вдруг, сказал, что он устал бороться с действительностью, чиновниками и бандитами. Он спокойно лег и умер. Дама была в трауре, но такому горю помочь трудно. Больше я её не видел.
            Водил я свою собаку и на лужайку напротив гостиницы «Советская», которая тоже расположена рядом – через два дома, на другой стороне.  Познакомился с молодым человеком, который, рассказывая о бытие своего семейства, как-то упомянул, что его бабушка умерла от лучевой болезни. Я поинтересовался, где же это она получила лучевую болезнь? – «Она строила ледокол «Ленин», там и переоблучилась». – «Но, - сказал я, - ни одной женщины в центральный отсек допущено не было, и дозы облучения контролировал я лично, тем более, что ядерную установку поставили незадолго перед отходом ледокола в Кронштадт». Ответ его был в лучшем духе человека, который, как и все, разбирается в футболе, музыке, живописи и, конечно, дозиметрии ионизирующих излучений: - «Бабушка – то, моя, и мне лучше знать от чего она умерла».  Как говорится – не прибавить, не убавить.
             Все хотят умирать только от лучевой болезни и не иначе. Прошлой осенью видел репортаж по TV, как одна женщина съела несъедобный гриб и находилась в больнице. Она заявила, что гриб был наверняка (без сомнения) радиоактивный. И ей не надо никаких приборов, никаких измерений, ибо она точно знает, что гриб был радиоактивный.
            И мне порой трудно убедить кого-либо, что это не совсем так, и, порой, и совсем не так. То, что я просидел более сорока лет не далее пятидесяти метров от действующей ядерной установкой, всеми всерьез не принимается. В лучшем случае говорят, что вам не велели говорить о переоблученях, и вы подписывали бумаги, вот потому вы так и говорите.
            Когда ледокол «Ленин» только вышел на ходовые и швартовые испытания, он пришел в местечко Манола, что под Выборгом, где было приготовлено специальное устройство, с помощью которого можно было определить усилие, которое создает ледокол. Была намертво закреплена мощная цепь в бетонном основании, под кодовым названием «Галя» и установлен на ней динамометр, по которому и определялось усилие ледокола. Ледокол тащил цепь, а динамометр отсчитывал тонны (килограммы, дины и т. п.)
            Чтобы привозить разное мелкое оборудование и приборы из Питера, ледоколу был выделен РАФик, такой же, что работают, как кареты скорой помощи. Местное население через полмесяца уже точно знало, что на этом РАФике возят мертвецов с ледокола. И хотя мы ходили на танцы в Манолу, устраивали там драки, мнение не поменялось, ибо человек всегда с большим удовольствием верит в плохое, нежели в хорошее.
            На базе атомного флота, в Мурманске, а точнее в Росте под Мурманском, производились различные работы, в том числе и перегрузки отработавшего ядерного топлива. При этом использовалось огромное количество спецодежды – белые комбинезоны, белое нижнее бельё, белые бахилы и еще много чего. Чтобы всё это стирать, на базе атомного флота было вспомогательное судно, и не одно, и не только для этих целей.
            Обычно бельём, которое уже было использовано, набивали комбинезоны, получался этакий «человечек» и при перегрузке этой спецодежды, его брали за рук и за ноги и перебрасывали или на борт стоящего рядом вспомогательного судна, или просто в грузовую сетку. Регулярно   проходившие по заливу  пассажирские катера на Абрам – мыс и обратно, наблюдали эти картины и в Мурманске точно знали, что вот совсем недавно снова грузили покойников с ледокола «Ленин».
            Одно время работал на ледоколе «Арктика» водолаз Краузе. В свое время он работал на водолазном катере, откуда был изгнан за провинность. Она заключалась в том, что работая с водолазом, который был на глубине, старшина водолазов Краузе, при проходе рядом пассажирского катера, отключил связь с водолазом, а включил трансляцию на палубу, чтобы всем было слышно, и сказал, якобы разговаривая с водолазом на глубине: - Ты эту старуху не бери, сначала тащи мужика в сапогах». Весть мгновенно распространилась, и Краузе был наказан.
            Он очень любил разговаривать с помполитом. Все свои россказни он выдавал за чистую правду и помполит на этом попадался не один раз.  К примеру, он сказал, что на ледоколе «Сибирь» привезли два грузовика песка и засыпали в бассейн, и они теперь в бассейне ходят по песочку, как на пляже. Дело в том, что вода в бассейне постоянно фильтруется, забирается из заборной трубы, очищается и насосом снова подается в бассейн. Если в насос попадет песчинка, то насос просто прекратит свое существование и вся система очистки и подогрева тоже. Помполит, ничтоже сумняшеся, за столом в кают-компании заявил: - «А почему бы и нам не привезти несколько тонн песка и засыпать его в бассейн, как это сделали на «Сибири»? Даже штурманы знают, что этого делать нельзя, потому за столом посмеялись, а помполит, потом, встретив старшину водолазов, сказал: - «Нехорошо, товарищ Краузе».
            Через некоторое время, Краузе, в разговоре с моряками, в присутствии помполита, сказал, что вот на «Сибири», после того, как она была на ремонте в доке, валы, на которые крепятся лопасти, вытащили на два метра назад, и теперь у неё улучшилась проходимость во льдах. Помполит не удержался поделиться новостью в кают-компании с командным составом. После этого, он встретил старшину водолазов и сказал: - «Нехорошо, товарищ Краузе».

            Однажды я ехал в  поезде в Питер. В нашем купе ехал мальчик, приблизительно лет двенадцати, с бабушкой. Мы с ним разговорились, и я решил представиться ему и сказал, что меня можно называть дядя Юра. Он сказал, что он знает, как меня зовут. Я удивился, ведь я ему раньше не говорил. Он ответил, что это и так видно, кого как зовут. Мы вышли с ним в коридор вагона. Вдалеке, у окна стоял одинокий мужчина. Я спросил мальчика, а как зовут вон того дядю? Он ответил, что его зовут дядя Толя.  Я подошел к мужчине и, извинившись, спросил, как его зовут. Он представился: - «Анатолий Иванович». Больше я мальчика не спрашивал, кого, как зовут, ибо это ему было очевидно, а мне было как-то не по себе.
            И ещё по поводу встреч в поезде. Поехали мы втроем, с ледокола, в одном купе, в Питер, в отпуск. Помню, что был Владимир Павлов, электромеханик, второго не помню. К нам в купе подсел четвертый, ночью. Утром мы встали и отправились умываться. Последним отправился наш новый сосед. Вытираясь полотенцем, он долго смотрел на меня и спросил, где я жил? Я отвечал, что в Обнинске, под Москвой, в Питере. – « Не то, - сказал собеседник, - а ещё где жили?» - « На Урале, - отвечаю, - в Магнитогорске и Челябинске». – «Вот, - вскликнул собеседник, - Юрка Смирнов, Магнитогорск, 8-я школа, первый «Б» класс».  Я был ошарашен, прошло лет 45, не менее. Мои приятели с ледокола тоже застыли в изумлении. – «А вы кто?» – спросил я. – «Балоба», - ответил он. – «Боря? – спросил я. – «Борис Афанасьевич», - подтвердил он. Сказал, что у него удивительная память на лица, что они первым «Б» классом ежегодно встречаются в Москве, где он и живет. Отметил, что зам какого-то министра – из первого «Б», главный баллист по космосу, тоже из первого «Б». Я поинтересовался, а кем работает он?  Борис Афанасьевич сказал, что он монтажник. А точнее, есть организация «Стальмонтажконструкция», так вот он главный инженер. – «А что вы сделали, чтобы прославить славный первый «Б» класс?» - спросил в свою очередь он. Мне пришлось оправдываться ледоколом «Ленин», походом на Полюс и т.п. – «Ничего, - сказал Борис Афанасьевич, - сойдет. Запиши телефон, звони и приезжай на ежегодную встречу учеников первого «Б» класса города Магнитогорска».

            Не помню в каком году после похода на Северный полюс у кого-то появилась идея сходить в гости к Николаю Николаевичу Урванцеву, полярному исследователю и большому ученому. В 1919 году он был направлен на разведку месторождений каменного угля на Таймыре для обеспечения им кораблей Антанты, поставлявших вооружение для армии Колчака. !921 году открыл  медно-никелквое месторождение с высоким содержанием платины.., но последние данные указывают, что это месторождение было открыто А Сотниковым, который был по ложному доносу арестован в 1920 году и расстрелян  В одной из экспедиций в 1922 году Н,Урванцев обнаружил почту Амундсена, которую Амундсен отправил с Кнудсеном и Тессемом. В пути Кнудсен погиб, а Тессем не дошел до Диксона 2 км. И тоже погиб. На Диксоне стоит памятная плита Тессему. Был я у этой плиты и кланялся великому исследователю Арктики. В последствии оказалось, что обнаруженный труп у Диксона принадлежит не Тессемк, а Кнудсену. В заблуждение ввело кольцо с гравировкой Тессема, которое он передал перед смертью Кнудсену, который одел это кольцо себе не пале и был с ним обнаружен замерзшим.
            За нахождение почты Амундсена Н.Урванцев был награжден серебряной медалью Пржевальского  Русского географического общества. Норвежское правительство наградило Урванцева золотыми часами.
            В 1930 – 1932 г.г. была организована экспедиция  по исследованию Северной Земли. Совместно с исследователем Г.Ушаковым была обследована Северная Земля и нанесены на карту её точные очертания. Был у них в экспедиции охотник П.Журавлев. Как рассказывал сам Урванцев, их обеспечением занималась русско-американская фактория, с которой они должны были рассчитываться шкурами белых медведей. Для этой цели и был взят охотник П.Журавлев. Николай Николаевич говорил, что это был крепкий высокий мужик, похожий на бандита. «Вот такой как вы», сказал Николай Николаквич и указал на меня. Лестно. Охотник снимал шкуры, а мясо употребляли в пищу. Всего было убито 104 медведя. Петра Журавлева предупреждали, что нельзя есть печень белого медведя – в ней большое количество витамина «А» и можно отравиться. Охотник «ученым умникам» не поверил, но после того, как его еле откачали после отравления печенью белого медведя, стал относиться к «умникам» более почтительно и уважительно.
Жена Николая Николаевича Елизавета Ивановна также принимала участие в некоторых экспедициях в качестве врача. Была она также метким стрелком и уложила не одного белого медведя. В этом созналась она сама при собеседовании в их квартитре на Свеаборгской улие в Ленинграде. Ещё она сказала, что когда они с Николаем Николаевичем были только знакомы и кчаствовали в одной из экспедиций, на одном застолье Николай Николаевич произнеё тост, что он женится на Елизавете Ивановне. «Я очень удивилась, - рассказывала Елизавета Ивановна, - но так и вышло».
            За открытие Норильского месторождения руд, содержащих почти всю периодическую таблицу Менделеева, советское государство рассчиталось очень популярным в то время, способом, осудило Н.Урванцева на 15 лет за… вредительство. Он, якобы, утаил размеры месторождения. За неимением доказательств Николай Николаевич был освобожден в 1940 году. Но через несколько месяцев его снова осудили «всего» на 8 лет. Отбывал он в Карлаге и Норильлаге. Вытащил его из лагеря его большой друг генерал-лейтенант Авраамий Завенягин, который пытался в Гулаге (главном управлении лагерей) в Москве выяинить в каком лагере Урванцев отбывает срок «благодарного» государства. Никаких данных в Москве Завенягин не получил. Но однажды он ехал на севере вдоль  колонны зэков. Один зэк, рискуя жизнью (шаг в сторону, прыжок на месте…) подбежал к машине Завенягина и сказал ему, что в этой колонне идет Урванцев. В 1945 Урванцев был освобожден. Авраамий Завенягин в 1945 году стал заместителем Берии по атомноиу проекту. В Дудинском порту сейчас работает ледокол финской постройки «Авраамий Завенягин».
            В гости к Урванцевым мы пришли в составе капитана Юрия Кучиева, старшего мезаника АППУ Михаила Гурьяна, старшего электромеханика Игоря Домахина, жены Гурьяна Тамары и меня, инженера службы радиационной безопасности. При входе, когда мы сообщили, что были на Северном полюсе, Николай Николаевич поинтересовался , уж не из экспедиции ли мы лыжника.Шпаро?  Узнав, что мы с ледокола, успокоился, отвел нас в комнату и пошел на кухню домывать посуду. Квартира была небольшой, если не сказать, что маленькой. Стояли не разобранные чемоданы с камнями, привезенными из экспедиций – негде разместить. С разрешения Николая Николаевича я много фотографировал. Он показывал свои ветные снимки 30-х годов, которые не утратили качественного цвета. Беседовали мы, вероятно, часа два. На следующий день я отнес Урванцевым отпечатанные фото.
            Когда Николай Николаевич рассказывал о строительстве избы из бревен  Русско-Американской фактории, размеры бревен всегда указывал в вершках.

                Как  я  работал  тренером
            Я уже упоминал, что одно время я занимался баскетболом со школьниками на Старо-Невском проспекте в Ленинграде.
            Случилось так, что ледокол «Арктика» встал в док на довольно продолжительный ремонт. Сухой док  35-го завода расположен в Мурманске недалеко от вокзала, а сам вокзал – можно сказать, в центре города. Конечно, чтобы выйти в город, надо спуститься в доке по бесчисленным трапам и ступить на дно этого самого дока, откуда можно лицезреть всю громаду ледокола. Ледокол «Арктика» имел осадку 10 метров, это означает, что ниже уровня воды располагалось 10 метров корпуса, начиненного различным оборудованием, на ширину от 28 метров и менее. Нижняя часть корпуса ледокола плоская. В сухом доке ставятся дубовые подставки, на которые с большой точностью располагают ледокол.  Воду из дока откачивают, и ледокол покоится на этих дубовых подставках. Под днищем ледокола можно прогуливаться, но только согнувшись.
            Выходя из дока, нужно пройти по понтонам от дока до твердой земли завода № 35. Пройдя проходную, вы ступаете на переходной мостик через железнодорожные пути, и выходите непосредственно к железнодорожному вокзалу, откуда все пассажирские поезда идут, только на юг. А если пройти налево от вокзала метров 400, то вы увидите спортивный зал и стадион.
            Вероятно по недоразумению, я зашел в этот спортзал, нашел директора и сказал, что могу вести секцию тенниса (не пинг-понга) для детей от первого до десятого класса в течение трех месяцев, когда ледокол будет стоять в доке. Разумеется, бесплатно. Директор спорткомплекса, бывший боксер с переломанным носом, на мой взгляд, обрадовался и спросил когда и сколько времени я могу заниматься. Договорились о двух тренировках в день, в понедельник, среду и пятницу. Две тренировки объяснялись тем, что занятия в школах были в первую и вторую смену. Для того, чтобы эти дни мне не стоять на вахте, я подменился с коллегами, что я буду стоять вахту все субботы и воскресенья, а они будут отдыхать, на что они согласились с энтузиазмом.
            Были вывешены объявления в пароходстве, что производится набор в секцию тенниса. Я не ожидал такого ажиотажа, так как на первую тренировку пришло не менее тридцати человек. На вторую тренировку в этот же день – еще столько же. Что с ними делать, я не знал. Директор сказал, что ни одной теннисной ракетки у него нет. Мячей тоже. Я собрал все свои ракетки, их оказалось всего четыре и все мячи, которыми я располагал. Следует отметить, что в то время в нашей стране сплошного дефицита, купить мячи было событием, как говорят сейчас, знаковым. Я просил всех родных и знакомых покупать теннисные мячи, если им удастся увидеть их в продаже. Помню, что однажды, мой брат Владимир прислал мне два теннисных мяча. Он не был в курсе, что мячи быстро выходят из строя (снашивается суконное покрытие мяча) и на одну встречу хорошим теннисистам дают более двадцати мячей. Если бы я попросил брата прислать мне баскетбольные мячи, или волейбольные – он тоже бы прислал по два мяча.
            После первой тренировки я не успевал сходить на обед на ледокол и  питался в кафе «Уют», названный в народе «Приют».
            После разминки бегом и нескольких разминочных упражнений, я сказал детям, что они будут осваивать не только азбуку тенниса, но и азбуку Йоги. Так как инвентаря у нас совсем мало, то для начала мы освоим основные упражнения, которые позволят вам в дальнейшем никогда не болеть радикулитом, ангиной и прочими болезнями некультурных людей.  – «Вы будете знать, что нужно делать при простуде, при насморке, при недомогании – всему этому обучает нас наука Йоги», сказал я им. И мы понемногу приступили. Я объяснял действие каждой позы, каждого упражнения. А в конце занятия они брали ракетки, выполняли основные движения и передавали ракетки другим.
            Первые занятия, летом, были на открытом воздухе, на стадионе. Там, сверху, за трибунами, был хороший теннисный корт. Он был огражден от внешней стороны, хорошим, ровным забором, который служил отличной стенкой для тренировки и отработки ударов в теннисе. Известно, что стенка – лучший партнер. Что дал, - то в ответ и получил. Дети тренировались с удовольствием и не без успехов. На этом же стадионе была ещё одна секция тенниса, в которой, молодой тренер набирал только девушек лет 17 – 19 и говорил, что если они обратятся за каким-нибудь советом к другому тренеру, то будут тут же отчислены из его секции. Пришла ко мне одна девушка из той секции, когда не было её тренера и сказала, что у неё не получается удар справа. Я посмотрел на её технику и сказал, что положение ног при ударе неправильное, откуда и идут все беды. Через неделю она подошла и сказала, что всё наладилось.
            Всех занимающихся в своей секции, я предупредил, что никого и никогда не отчислю из секции. Могут быть разные причины, почему школьник может пропустить тренировки, ни наказания, ни отчисления никогда не будет. Я знал цену детским слезам и расстройствам, потому никогда не выгнал ни одного занимающегося.
            Помню, как одна дама стояла за сеткой, ограждающей корт, и наблюдала за тренировкой. Один мальчик, перекинул мяч за стенку, пошел его искать, но не нашел. Он подошел ко мне и спросил, можно ли ему выписаться из секции? – «Можно, - ответил я, -  ты уже выписан». Он пошел на стадион, пошлялся по трибунам и через пять минут вернулся.  – «Можно, - спросил он, - я снова запишусь в вашу секцию?» - «Можно, - ответил я, - ты уже записан». Стоявшая за сеткой женщина сказала: - «Дети, цените это. Так часто не бывает».
            Я встречал детей около беговой дорожки, и мы шли или на открытый корт, или в спортзал. Был один мальчик, класса из четвертого, с хорошей фамилией Шкода. Он, когда видел меня, бросал сумку со спортивной формой, разбегался и прыгал мне на руки. Я его с трудом удерживал, и говорил, что могу его уронить. Он только смеялся, и каждый раз повторял свой трюк. Была девочка Аня, первоклассница, которая, когда ей надоедало бегать кругами в спортзале, или она уставала, подходила ко мне, брала меня за руку, и мы с ней вместе руководили. Однажды, она пожаловалась, что бабушка забыла ей положить яблоко. – «Что же ты будешь делать на тренировки без яблока?» - спросил я. – «Сама не знаю, - отвечала Аня, - но скажу бабушке, чтобы больше не забывала».
            Был один мальчик, который решил пошутить мяуканьем при пробежке. У меня в то время хорошо выходило подражание визгу собаки, которую ударили камнем. На его мяуканье я ответил таким визгом, что школьники просто пришли в восторг. Это мальчик заплетал ноги впереди бегущим, то начинал отставать, то бросался вперед. Когда он меня совсем донимал, я брал его под мышку и ходил с ним по спортзалу. Через некоторое время я его выпускал на волю.  Тренировки через три, пришел его отец и спросил, почему я не выгоняю его сына?  Он сказал, что более двух тренировок его нигде не держали. Я сказал, что парень он нормальный, просто хочет, чтобы на него обратили внимание и что я его никогда не выгоню, и он при желании будет заниматься, сколько пожелает.
            Я ввел систему наград. За упорство в тренировке, я награждал отличившегося фотографией белого медведя. Ему завидовали и старались на тренировках также отличиться. Иногда я выдавал две или три фотографии.
            Одному мальчику досталось мячом по лицу, и у него получился «фонарь» под глазом. Что ж – бывает. Пришла его бабушка и сказала, что я не слежу за детьми, а деньги собираю. Я удивился и спросил, кто же с них собирает деньги?  Оказалось, что директор стадиона собирал с родителей деньги, помимо этого, он вел ведомость тренера по теннису и получал дополнительные деньги.  Когда однажды, после тренировки, я переодевался в раздевалке, пришедший на тренировку спортсмен, открыл не тот шкафчик и из него посыпались теннисные ракетки, числом не менее восьми - десяти штук.  Меня, в который раз, принимали за простофилю!
            Заканчивалась стоянка ледокола в доке, заканчивались мои занятия с детьми. Я пришел к директору и сказал, что обозначенный срок в три месяца заканчивается, и я прекращаю занятия с детьми. – «Вы не можете бросить детей, - сказал директор, они к вам привыкли, можно сказать, полюбили, и вы не можете прекратить занятия». Я отвечал, что я отработал установленный срок, что моя основная работа – это работа на ледоколе. Я не могу бросить работу, бросить кормить своих детей и далее бесплатно работать на вас, тем более, что вы, оказывается, собирали деньги с родителей, получали деньги по ведомости и вообще вели себя, как боксер, которого слишком долго и упорно били по голове, и выбили и совесть и человеческие понятия.
             Я попросил его дать мне справку, что я три месяца занимался с детьми. Справку он мне не дал.
            Много лет позже, я организовал теннисную секцию в Ленинградской области, в городе Луга. Тренировал в отпуске в течение трех месяцев. Подобрались старшеклассники с очень неплохими физическими данными. Было их человек двенадцать. Провели и соревнования. Были и расстройства и слезы. Парни занимались с удовольствием. Пришел конец отпуску, и я уехал в Мурманск и далее в Арктику. Руководство секцией оставил другому тренеру, бывшему военному. Он разогнал всех моих воспитанников и набрал новых новичков. Через полтора месяца устроил им соревнования с денежными взносами игроков, со своим участием. Как ни удивительно, но тренер обыграл всех новичков и забрал деньги. Потом он стал всем настоятельно советовать приобретать у него ракетки, теннисные сумки и мячи. Мальчик, который имел хорошую детскую ракетку, и не имел возможности приобрести у тренера ракетку для взрослых, был изгнан из секции.
            Когда я вернулся из рейса, я спросил у «тренера» о своих воспитанниках. Он начал говорить что-то о курении, наркотиках и прочую чушь. Я встретился с ребятами. Они заявили, что если я вернусь к тренерской работе, то они все вернутся, а с новым тренером они не хотят заниматься  и даже хотят поджечь его дом. От этого я их отговорил, но бросить работу на ледоколе я не мог. У нового «тренера» идёт постоянная смена контингента. Он по-прежнему обыгрывает всех новичков.
            В том же городе Луге в 2007 году местный предприниматель Анатолий Филиппенкео выкупил в центре города, у вокзала хороший участок земли и построил там теннисный корт. Я очень радовался, что можно будет заниматься в самом городе без разъездов зв город. При строительстве я предложил предпренимателю построить на корте, по периметру стенки, чтобы можно было тренироваться сразу многим спортсменам. Известно, что стенка лучший партнер. Даже есть такой лозунг «Всех теннисистов к стенке!» Он отказался, сказав, что будущий корт будет коммерческим предприятием. Следует сказать, что у него уже был в городе свой ресторан, кафе, магазин. Это его право, всё по закону «начального капитализма» в нашей стране. Строительство подходило к концу и Филиппенко решил съездить в Молдавию, оставив корт на моё попечение, сказав, что о моей зарплате поговорим потом, в зависимости от суммы, заработанной на корте. Была организована детская группа и я уговорил предпренимателя не «драть» много с детей. Я приходил утром, брал каток и укатывал корт, так как эта процедура на земляных кортах никогда не лишняя, особенно в ранней стадии. Зенимался с детьми, был спарринг-партнером при индивидуальных занятиях, организовывал игры желающих. Дети, к сожалению, разъехались на лето по бабушкам и остался только один ребенок, с которм заниматься невозможно, надо, хотя б троих, или четверых. Я продолжал работать, иногда не имея времени на обед и порой уходил с корта в 7 часов вечера. Возвратился из поездки гр.Филиппенко. Я отдал ему все заработанные деньги, не утаив ни рубля. Про мою зарплату он, почему-то забыл. Когда я ему напомнил через неделю, он сказал, что ни рубля мне не заплатит, так как я ему мало заработал. Но он пошел дальше, он унизился до лжи и заявил, что я регулярно пьянствовал на корте. Поняв, с кем я имею дело, я сказал, что если он бедный, то я дарю ему эти деньги. Он сказал, что он не бедный. – Ты не просто бедный,- сказал я ему, - ты нищий совестью и порядочностью, а это за деньги не приобретается».

            Из теннисных историй. Играли однажды в Москве американец Сампрес, в то время первая ракетка мира и россиянин Кафельников. Известно, что во время розыгрыша мяча, на трибуне зрители соблюдают тишину, чтобы не мешать теннисистам. Россияне, как правило, в таких случаях свои мобильники не отключают. Внезапно раздался звонок мобильника. Все напряглись, понимая, что нарушена одна из заповедей тенниса – тишина на тьрибуне. И внезапно, с верхней части трибуны раздался звонкий мальчишеский голос: «Сампрес, табя к телефону!». Трибуны утонули в хохоте. Пришлось Кафельникову объяснять Сампресу, что произошло.
               
                Сценарий  для  кинофильма
            В 80-х годах наш ледокол «Арктика» пришел на Чукотку, в Певек, что располагается на берегу Чаунского залива. Там есть гора по названию Пээкин. Сам Певек являет собой живописный поселок на берегу, у подножия горы.
            Всегда хочется ознакомиться с поселением, где ещё не бывал. Многие из нас уже бывали в Певеке, некоторые пришли первый раз. Была организована экскурсия на рудник, где ранее работали, в основном, зэки. Некоторые из них, освободившись, оставались там же и продолжали работать, но уже за зарплату.
            Водивший экскурсию по руднику, один из бывших зэков, много интересного рассказал про прежние времена. Показал шахту, куда сбрасывали «доходяг», которые уже не могли полноценно работать, больных и умерших.
            Известны в практике побегов из таких лагерей, откуда, в принципе, никуда не добраться, различные варианты попыток куда-нибудь дойти. Одним из распространенных вариантов, был побег «с поросенком». В лагере невозможно насобирать достаточное количество пищи, чтобы хватило на длинный переход, да ещё зимой, так как летом там непроходимые болота, тайга и гнус. Потому побеги делались зимой. Брали с собой «поросенка». Когда договаривались на побег, то одному из участников не говорили, что его берут в качестве «поросенка». Когда запасы пищи заканчивались, то «поросенка» убивали, и пищи ещё хватало на какой-то период. Иногда брали двух «поросят», но и это редко приводило к успеху.
            Бывший зэк рассказал об уникальном случае, когда пятеро, собравшихся в побег, договорились, что убивать будут по жребию, так как никаких «поросят» с собой не брали, да многие и опасались идти в побег. Но надежда умирает последней, а нечеловеческие условия жизни зэков провоцировали людей на самые, казалось бы, бессмысленные поступки. Но жизнь в лагере не слаще, а в этом случае будет какой-то период свободы, которая для человека дороже всего.
            Когда кончился запас пищи, кинули жребий и убили первого зэка. Протянули ещё какой-то пе6риод, но и этот убитый зэк кончился, и опять стало нечего есть. Кинули второй жребий и убили второго несчастного. Рано ли, поздно ли, но и второй зэк был съеден, и снова стало нечего есть. Остались они втроем, а сколько еще идти и куда выбираться, толком никто не знал. Убили третьего зэка и двинулись вперед вдвоем. Но зэки народ не очень большой упитанности и надолго их не хватает.
Оставшись вдвоем, договорились, что кладут между собой нож, и на кого выпадет жребий, тот не будет сопротивляться, а второй зэк его быстро прикончит. Так и сделали. Оставшийся в одиночестве зэк долго бродил, петлял, а в итоге вышел к лагерю, где и был схвачен и возвращен в родное лоно лагеря. Ему добавили за побег, а за съедение своих четырех сотоварищей – ничего. Вероятно, даже были благодарны: «Есть человек – есть проблемы, нет человека – нет проблем».
            Вот такая история, по рассказу бывшего зэка, побега пятерых зэков без «поросенка».
            Некоторые источники называют такой вариант побега – побег «с  бычком», но сущность та же.
            Певек располагается в девяти часовых поясах от Мурманска (Москвы), Нью-Йорк – в семи, хотя и в разные стороны. Однажды мы пришли в Певек, когда у нас судовое время было равно Диксонскому (четыре часа от Мурманского). Мы пришли в спортивное управление Певека и попытались договориться по поводу игры в баскетбол. Все были согласны, только не могли понять в котором часу начать игру. Пытались перевести Диксонское время в Певекское с учетом текущего времени. В результате мы договорились начать встречу через 16 часов от текущего времени. Тогда всем всё стало ясно.
           А ещё однажды мы пришли в Мурманск для смены экипажа, после чего ледокол должен был идти в Певек. Капитан Григорий Алексеевич  Улитин сказал, чтобы мы сами заботились о приезде своих сменщиков, иначе пойдете в Певек и будете там меняться, а оттуда добраться до Мурманска – большая проблема и вот тогда запоете: «Широка страна моя родная».
            Была одна история при правлении капитана Улитина. Старпом направил на работу на камбуз дневальную на неделю. Она честно отработала на камбузе целую неделю, где её, кстати, продуло сквозняками, и на восьмой день вышла на свой объект. Старпом поднял большой шум, что она, без его указания, покинула работу на камбузе. Капитан принял сторону старпома и сказал, что её, дневальную, лишает премии за этот месяц. Я в то время был не то предсудкома, не то председателем группы народного контроля, точно не помню, помню только, что каждый месяц я подписывал табель вместе с капитаном.
           Дневальная пришла ко мне, как и положено, в слезах, и поведал всю историю. Она была матерью одиночкой и воспитывала двоих детей. Я пошел к старпому и спросил, в чем он видит нарушение со стороны дневальной. Тот уперся рогом, что она, без его ведома не могла… Спрашиваю, отправлял ли он её только на неделю на камбуз? Говорит, что отправлял, но как принято у нас, у русских, когда мы не держим слово, мы говорим, что обстоятельства изменились, не сообщая об этом заранее. Пошел к капитану, тот тоже талдычит то же самое. Говорит, что вопрос с лишением премии уже решен. Отвечаю ему, что я табель в таком случае, не подпишу. Капитан говорит, что он меня отправит в Мурманск первым пароходом. Объясняю, что он в этом случае поедет в Мурманск вторым пароходом и придется расстаться с капитанством. На том и расстались.
            Приходит время подписывания табеля. Прихожу к капитану. Он подает мне документ. Просматриваю его и вижу, что дневальная лишена премии. Я встаю и говорю, что подписывать этот документ не буду. Григорий Алексеевич засуетился и говорит, что он просто забыл написать дневальной премии и просит зайти через полчаса. Через полчаса документ был исправлен, мною подписан тоже и мы с капитаном расстались на дружеском уровне.
            Самым тяжелым было то, что дневальная, узнав о возвращении ей премии пришла благодарить меня с … шоколадкой. Я еле втолковал ей, что я никогда не беру в знак благодарности за выполнение своих прямых обязанности, ничего, и упросил её забрать шоколадку обратно. Как ещё сидит в нас рабство!
            В те далекие и не очень добрые времена за чистоту экологии никто не боролся. Потому весь мусор, пищевые отходы, тару – все выбрасывали просто за борт. Если ледокол стоял во льдах долго, то вокруг него было целое поле деревянной тары, какие-то отходы и разнообразный мусор. В одно время появилось выражение «где то» вместо «что то», «приблизительно», «около того». Особенно этим баловались лица, плохо владеющие русским языком. Им казалось, что они от этого выглядят (особенно в собственных глазах) более интеллигентными.  В судовой настенной печати был написан краткий стих:
                Мы вместо «что-то» скажем «где-то»-
                Интеллигентнее оно,
                Но мусор веским аргументом
                Начертал на льду «мурло»!
            Да и сейчас, когда я слышу, как спортивный комментатор глаголет «приблизительно где-то метров пять», здесь два слова лишние и «приблизительно» и «где-то», потому что в русском языке в некоторых случаях значение зависит от порядка слов в предложении. Если сказать «пять метров» - это означает точно пять метров, а если сказать «метров пять» - это означает приблизительно пять метров. А ещё выражение, что команда, или игрок «поймал кураж». Но кураж – это отрицательное качкство. Помните, как в басне: «И ну куражиться, и ну глумиться». Жаль, что спортивные комментаторы учились в «Г» классах
            Когда нашему главному механику Гиршу Борису Рудольфовичу, отличному человеку и механику исполнилось 54 года, в честь этого события, мы не стали петь «Happy birthday», а написали стих.Борис Рудольфович взял в рейс свою собаку породы боксер по имени Арчибальд и своего сына, на практику, Рудольфа.
                Здесь, за проливом Кэмбриджа,
                И с адекватным имиджем,
                Консенсунса достигнувши,
                Мы кворумом дошли:

                Конгратьюлейшн главному
                Механику атОмному,
                С бёздеем фифти фотиным
                Здесь в центре ЗФ
                И Сэру Арчибальдушке,
                Рудольфу – сыну младшему
                Желаем здравья славного
                На целу тыщу лет!
                Ну а тебе на старости
                Достичь мечты младенчества,
                Познать моря далекие
                И промискуитет
Борис Рудольфович был очень доволен, особенно порадовался пожеланию промискуитета.
            А однажды мы возвращались из рейса после четырех месяцев Арктики. Конечно, все хотели побыстрее добраться в Мурманск. Попали в шторм, а в штормовую погоду при встречном ветре и волне быстрее шести узлов идти нельзя. Но штурман вахтенный решил иначе и пошел со скоростью узлов не менее восьми. В один из моментов встречная волна накрыла нос ледокола, следующая волна добавила и сорвала закрытия носового люка и вода пошла по коридору верхней палубы мимо кают. Сорвало также и кабину крановщика на носовом кране. Ледокол, зарывшись в воду, возвращаться в исходное положение не торопился и попробовал изобразить из себя подводную лодку, хотя бы в первом приближении. Оголились винты гребные и сработала защита по скорости вращения винтов – они же рассчитаны на работу в воде, а не загребать морской воздух безо всякого сопротивления. Остановилась главная турбина и ледокол потерял ход и дало крен. Положение не из приятных – посреди моря Арктического потерять ход. Такое положение длилось не менее двух минут, но этого достаточно, чтобы почувствовать свою беспомощность. Морская пословица гласит: «Кто  в море не ходил, тот Богу не молился». А еще моряки поют такую популярную песенку: «Лишь в море ходят настоящие мужчины, трус – тот играет в хоккей». Через пару минут положение ледокола нормализовали, турбину и машину запустили, но незабываемые впечатления остались.
            По приходу в Мурманск заявление на увольнение написали человек пятнадцать, не менее. В кадрах сказали, что заявления рассмотрят через две недели, как положено по КЗоТу и приглашали заходить к этому сроку. Не знаю, заходил ли кто через две недели, скорее всего, нет. Моряк надеется, что в следующий раз повезет больше. Я заявление не писал и также наделся на большее везение в следующие разы.
            В следующий раз, уже на ледоколе «Таймыр», ледокол прошел Карские ворота и вышел в Баренцево море. Попали в шторм. Легли носом на волну и начали штормовать, идя со скоростью шесть узлов вперед. Штормовать пришлось долго, суток трое. В результате нас оттащило назад на 70 миль. Море надо уважать и не куражиться – может наказать.
            Есть такая бухта Бирули. Находится она в море Лаптевых при впадении реки Хатанги в это самое море. Если пройти из Карского моря самую северную оконечность материка Евро-Азия мыс Челюскина, обогнуть полуостров Таймыр и повернуть направо, то можно попасть в реку Хатангу, где и находится бухта Бирули. Сказывают, что когда-то в этих местах добывал Бериллий. Стояли мы в одной из навигаций на ледоколе «Арктика» в этой самой бухте Бирули. Ничего не предвещало ничего необычного, но вдруг погода изменилась минут за 20-30, и поднялся ураганный ветер. В таком случае следует спешить в открытое море. Подняли мощность до 40%, но при такой мощности ледокол не выгребал против волн и ветра. Волны были очень крутые. Ветер срывал с них верхушки и водяная пыль неслась над волнами на высоте трёх – пяти метров со скоростью километров 130-150 в час. Зрелище было поразительное. А вверху сияло голубое небо безо всяких туч. В ЦПУ вбежал вертолетчик и сказал, что вертолёт срывает с вертолетной площадки. Срочно вызвали матроса для усиления крепежа вертолета. Вертолет был укреплен по-штатному – растяжками с талрепами. Когда матрос, пройдя по подветренному борту, попытался появиться на вертолетной площадке, он понял, что на двух ногах ему не пройти, и он встал на четвереньки. Ветер усилился и матроса стало валить с четверенек. Он пополз по пластунски, и добрался до первого талрепа, подкрутил его посильнее и перебрался ко второму талрепу и так далее.
            За все года работы в море я попадал в ураганы раза четыре, но этот вариант мне запомнился более всего. Мы сидели в каюте вместе с электромехаником Александром Касьянчуком и перетягивали, вечно рвущиеся в то время, струны теннисных ракеток. Из каюты, за закрытыми иллюминаторами, зрелище было увлекательным. Но если высунуть руку из-за подветренного угла на «свежий» воздух, то руку отшвыривало с такой силой, что можно было потянуть плечевую суставную сумку. Велика сила матушки – природы и тягаться с нею человеку, в определенные периоды, просто невозможно!
            Знакомство с вертолетчиками у меня началось по приходу ледокола «Ленин» после постройки, в Мурманск. Знакомство было печальное. В то время мы стояли на базе, которой, практически ещё не было. Ледокол стоял у берега Кольского залива внизу за поселком Роста. На ледокол должен был прилететь вертолет. Я стоял на втором мостике в корме и видел прилет вертолета. Он собирался сесть на вертолетную площадку ледокола.. До площадки оставалось метра два-три. Внезапно вертолет накренился и мимо вертолетной площадки снизился к воде между ледоколом и берегом, задел лопастями за воду и упал в воду. Сломавшаяся часть лопасти пролетела со свистом над вторым мостиком. Вертолет стал медленно погружаться в воду. На ледоколе сыграли тревогу. У борта стояла шлюпка. Срочно оделся водолаз и шлюпка подошла к месту погружения вертолета. Один человек из вертолета показался на поверхности. Его куртка надулась пузырем и он всплл. Его затащили в шлюпку и ртправили в распоряжение судового доктор Петра Бонина в лазарет. Спустившмйся водолаз сообщил, что один человек почти выбрался из кабины, но застрял ногой и не мог спастись. Командиром вертолета был летчик Зубов, Герой Соцтруда (или Герой советского Союза ?). С ним попросились на зкскурсию ещё два человека. Доктор пытался вернуть к жизни извлеченного из воды несколько часов. Безрезультатно. Так погибли у самого борта ледокола четыре человека в 1961 году.
             На ледоколе «Арктика» побывало много вертолетчиков. Был даже мастер спорта  по вертолетному спорту, который выделывал такие «кренделя», что мы только рты раскрывали. Говорили, что он, подлетая к ледоколу и желая узнать, что дают на обед, зависал носом вниз у кают-компании и пытался заглянуть в иллюминатор. Был вертолетчик, который вылетал тна задание, только предварительно употребив некоторое количество «шила».
            С ними всегда летал гидролог. На ледоколе «Арктика» это был Валерий Лосев. Он вылетал на разведку ледовой обстановки иногда в тапочках. Я его спрашивал, почему он это делает, ведь может быть вынужденная посадка на лед и тогда придется ждать, когда ледокол подойдет, если позволят глубины. А такой случай был, когда вертолет ждал на льдине нескоько часов до подхода ледокола. За различные подвиги Валерий Лосев был награжден «Орденом Мужества» Был он очень скромным и неразговорчивым. И уже работая на ледоколе «Таймыр», мы узнали, что его вертолет разбился на одном из островов в Арктике и весь экипаж погиб. На базе атомного флота сделали большой металлический крест, ледоколом он был доставлен к острову гибели экипажа вертолёта и далее на шлюпке  перевезён на остров и установлен. Светлая память о людях, отдавших свои жизни Арктике!
             В те славные времена, в отпусках, почти всё время я проводил на теннисных кортах. В основном это были корты «Буревестник», иногда «Динамо» и, даже, «Красное знамя». На кортах «Буревестника» занималась, в основном, профессура, бывшая и настоящая, учебных заведений. Близким мне по месту жительства и по духу, был профессор из Университета Никита Федорович Морозов. Они, Морозовы, были профессорами Петербургского Университета в третьем поколении. У них была славная Петербургская семья. В то время была жива мать Никиты Федоровича, Вера Федоровна, которая в своё время имела неприятности от советской власти. Когда я звонил им и представившись спрашивал Веру Федоровну где Никита Федорович, она отвечала:
-Юрочка, сегодня же четверг и Никита в присутствии. Часто заглядывал на корты и директор высшей мореходки Данилов, по прозвищу «Адмирал».  Однажды, устанавливая сетку на корте, я спросил Адмирала, будет ли это хорошо, если я конец веревки, что крепится вместе с тросом, завяжу выбленочным узлом. Никита Фёдорович, почувствовал подвох и посмотрел на Адмирала. «Выбленочный будет то, что надо, - отвечал Адмирал и профессор успокоился, но потом всё-таки спросил о таком «игривом» названии морского узла.

            У Никиты Федоровича было двое детей, но, удивительное дело, телефон в их квартире всегда был свободен. Они умели не висеть на телефоне, и если я начинал суесловить, Никита прерывал меня словами «Всё, Юрочка, обнимаю, встретимся на кортах».
            Однажды я плюнул в душу Никите Федоровичу. Я спросил его, состоит ли он в партии. Он сказал: -Мы, Морозовы, профессура Университета в третьем поколении и никогда не были замечены ни в подлости, ни в  желании вываляться в дерьме. Больше я ему дурацких вопросов на эту тему не задавал. Играл он лучше меня, хотя был лет на пять постарше. Всегда был в отличном распоряжении духа и приветлив. Был он членом ВАК – всесоюзной аттестационной комиссии и часто ездил в Москву. У него была прекрасная жена Надя, которая несла на своих плечах дом. Как-то спрашивает  меня Никита, на ходу ли у меня автомобиль. Я ответил утвердительно и Никита сказал, что они затевают ремонт квартиры и надо бы съездить за обоями на северо-запад – Надя уже договорилась в одном из магазинов. Следует добавить, что достать в то время обои было делом нешуточным. Тогда дефицит не покупали, а доставали.
            Мы приехали в один из магазинов, загрузилиобои в автомобиль и благополучно вернулись к подъезду дома Никиты. Я внес обои в квартиру, Никита показал, куда их положить и сказал:
Моя миссия в ремонте окончена, остальное – Надя.Надя знала всё обо всем, и Никита жил, как за каменной стеной.
            Когда ремонт был закончен, хотя, как говорил Жванецкий, ремонт нельзя закончить, его можно только остановить. (Пьянку тоже нельзя закончить, её можно только остановить, а если остановить её нельзя, то нужно её возглавить). Мы с женой были приглашены на празднование окончания ремонта. Всё их семейство жило в маленькой трехкомнатной квартире. Самая большая комната была не более 15 кв.метров, где стоял старинный книжный шкаф с энциклопедией Брокгауза и Эфрона. Здесь мы все и расположились. Никита заявил, что когда в их семье идет голосование кого приглашать на торжество, то он за меня поднимает две руки, ибо пью и ем я мало, а прихожу с гитарой и, потому, от меня тройная польза.
            Всё шло своим чередом, гости ели и пили, а я играл и пел под гитару. Надя сновала из комнаты на кухню и обратно. Я спросил Никиту, а какие ему нравятся песни? Никита подумал и крикнул в сторону кухни: - Надя, какие две песни я люблю? Незамедлительно был получен ответ, что это «Снег, снег, снег, снег, снег над палаткой кружится» и «Лыжи у печки стоят». Вот какую жену надо выбирать!   
            Играла на кортах «Буревестника» группа старых профессоров. Они собирались три раз в неделю вне зависимости от погоды. Если шёл дождь, и играть было нельзя, они открывали свои термосы и вели неторопливые беседы. Один рассказывал, как он слушал выступление Керенского, второй – Троцкого. Мальчиком на побегушках, который разметал корт, поливал при необходимости, был Борька. Ему было всего 62 года. Когда как-то один из них спросил, а сколько же мне лет, я ответил, что мне «уже 45». Все они смеялись минут пять и говорили, что ему УЖЕ 45 лет. Самому старшему из них было 92 года. Он играл только парные игры. Остальные были помоложе, лет до 75, кроме Борьки. Играла с ними и одна дама. Они мне подарили групповое фото, указав возраст каждого, разумеется, кроме дамы. Когда я сказал что-то о «родном» правительстве, один из игроков, кстати, по фамилии Смирнов, сказал, обращаясь к моей жене: - А муж у вас, Галина Ивановна, язва!
            Он же рассказал мне, в то время новый анекдот, о том, что когда Рабиновича спросили, а не родственник ли ему Рабинович из бухгалтерии, который уехал в Израиль? На что тот ответил, что он ему даже не однофамилец. С ними было удивительно интересно и свободно. Можно было не бояться, что тебя заложат и продадут
            Часто на кортах «Буревестника» бывал знаменитый теннисист Андрей Потанин, который в свое время впервые участвовал в играх на Уимблдоне в Лондоне вместе с Анной Дмитриевой. Я видел английскую газету тех времен с  фотографиями Андрея и Анны с подписью «Белые медведи в Африке». Я не помню, до какого уровня добрались наши теннисисты, но потом они регулярно появлялись на турнирах и успехи были не совсем печальными.
           Андрей Потанин был исключительного таланта теннисист и был очень свободен в выражениях своих мыслей. Официально он работал в «Гидрометеоцентре» каким-то научным сотрудником. Его начальник просил Андрея приходить на работу только два раза в месяц. - Андрей, ты как откроешь рот, оттуда ничего, кроме антисоветчины не слышно. Ты приходи только в аванс и получку. А-то нас с тобою «посодют» в одну камеру.
            В те времена еще не было замков на бензобаках автомобилей. Подходит ко мне как-то Андрей:
- Юра, а у тебя бензин сливают из бензобака? Я сделал невинную рожу: - А кто же может сливать бензин, когда вокруг простые советские люди? Андрей посмотрел на меня, отошел метров на пятнадцать, плюнул в землю и, разделяя слова, изрек так, что было слышно на четырех кортах:- Да ничего страшнее, чем простой советский человек. я не знаю!
            Ему стали прикрывать поездки на Запад, объясняя это тем, что у него неклассическая подача.- «Несоветская, что - ли.? Я-то думал, что важнее всего перебить мяч на другую половину корта на один раз больше, чем противник».
            Но все, же он выезжал на небольшие турниры, выигрывал денежные премии, которые руководство у него отбирало, оставляя «прожиточный минимум».
            Когда Андрей был уже в возрасте и имел утолщение в том месте, где раньше у него была талия, он посещал игры на первенство  Ленинграда, дожидался финала и говорил чемпиону: ты отдохни денька три, потом приходи, мы с тобой поиграем один сет и непременно выигрывал.
            Когда он кого-нибудь тренировал, то, как правило, на его ракетке нехватало трех-четырех струн, обувь была отвратительная. Он успевал ещё вести беседу с кем-нибудь из зрителей, но мячи отбивал с удивительной точностью. По поводу обуви он страшно ругался и говорил о том, как он ненавидит капиталистов. На недоуменные вопросы он отвечал, что после капиталистической обуви не может играть в обуви «Красного треугольника».
            Я старался играть в теннис до последнего дня отпуска. Ставил машину на стоянку, вызывал такси и ехал на Московский вокзал, с которого в то время шли поезда на Мурманск.
            Когда мы стояли в Мурманске нашего старшего механика АППУ Юрия Пилявца и старшего вахтенного механика Евгения Мелихова пригласили на встречу с военными моряками в Североморск. В назначенный день наши механики нарядились и как положено, сначала зашли в ресторан, где познакомились с двумя дамами. Моряки пригласили дам поехать с ними в Североморск. Дамы согласились, все дружно сели в такси и отправились в место приглашения. Встретили их очень приветливо, привели в актовый зал и усадили в президиум. Представлял их публике высокий военный чин, который представил их и по должности и по фамилии с именем и отчеством. Представив моряков, высокий чин посмотрел на дам сидевших тоже в президиуме, и добавил: «И их боевые подруги».
            А когда мы принимали новый атомный ледокол четвертого поколения «Таймыр» произошел такой случай, виновником которого был Юрий Пилявец. Получил он деньги за предстоящий отпуск и зашли они с начальником службы КИПиА Виктором Соловьёвым в кафе «Ереван», что расположено на Большом проспекте Васильевского острова, недалеко от Балтийского завода, где и достраивался ледокол. Выпили они, поговорили, еще выпили, и пришло время ехать домой. Поехали на троллейбусе. Юрий Пилявец почувствовал любовь ко всему человечеству, и, конкретно к той части, которая ехала в данном троллейбусе. Выразил свою любовь достаточно дорогим способом. Он шел вдоль кресел и разбрасывал отпускные деньги налево и направо. Пассажиры улыбались, собирали деньги и отдавали их шедшему позади Виктору Соловьёву. Проснулся утром Пилявец, а жена его торопит, что надо собираться на вокзал и ехать на Украину в родную деревню Юрия, Корделёвку. (Мы её называли Кренделёвкой). Билеты у них были. Полез Юрий по карманам в поисках денег и обнаружил целых три рубля. Какой может быть отпуск с тремя рублями? Стал звонить Виктору и выяснять, как всё вчера было? Виктор поинтересовался, а что конкретно его волнует? Юрий сознался в банкротстве и не знает ли Виктор, куда подевались все отпускные? Виктор поиздевался немного, но потом сказал, что все деньги у него и он привезет их на вокзал. А Юрия Пилявца, после этого звали ещё долго «Сеятелем».
            Небольшая деталь. Во время лостроечного периода ледокола «Таймыр» в Ленинграде, произошли встречи с Николаем Александровичем Кукочкин, который закончил работу в пароходстве в качестве главного механиеа атомного ледокола «Ленин». Встречи были безрадостными- Николай Александрович работал в ВОХРе (военизированная охрана) на Балтийском заводе – надо было как-то сводить концы с концами. Иногда он проверял наши пропуска, стоя у трапа ледокола. Сумела родина отблагодарить своих первопроходцев, - тружеников Арктики, рсваиваших атомную энергии.

            В нашей коммуналке в Питере мы жили дружно. Численность населения постоянно менялась. Жил у нас вор-рецидивист с пятью отсидками (первый раз он попал за решетку в пятнадцать лет) Звали этого вора Ильёй с  просто удивительной фамилией – Затейщиков. Когда он попадал на свободу – обычно долго не задерживался. Меня он постоянно донимал предложением продать мне «ствол» по достаточно низкой цене и очень удивлялся, как это я хожу по городу без ствола? А я до сих пор не приобрел сию «благородную» привычку.
            На ледокол «Таймыр» я перешел работать в 1988 году. Строили его в Финляндии, всё кроме центрального отсека – ядерную установку устанавливали на Балтийском заводе и она, разумеется, была отечественного производства.
            Группу наблюдения за постройкой ледокола и приемку ледокола в Финляндии осуществляли члены экипажа при тщательной отборке кандидатур. Конечно же, учитывалась партийность, потом уже технические характеристики специалиста. Руководил всей приемкой Леонид Григорьевич Данилов. Диктатор сталинских времен.
            Был на приёмке и Финляндии токарь – универсал Шпринг Альфред Арнольдович. В отличие от всех, зимой он ходил в шапке – ушанке. Данилов советовал Шпрингу поменять шапку на европейский тип головного убора. Встретив Шпринга в очередной раз в шапку – ушанке, Данилов пригрозил Шпрингу, что отправит его обратно, в Советский Союз, на что Альфред ответил начальнику: «И что вы меня родиной пугаете?»
            Строила ледокол фирма «Вяртсиля Маринер». Она имела большой опыт постройки дизельных ледоколов, а атомный строила первый раз. Но отнеслась к этому с полной ответственностью, и расположение оборудования было разумное и просторное, в отличие от атомных ледоколов советской постройки. Не радовало только отсутствие дерева в оформлении кают, кают-компании и столовой команды. Но в этом постарались наши проектанты, которые старались снизить стоимость ледокола за счет удобств экипажа. К примеру, подволок в каютах был сделан из наборных железных листов, которые дрожали, вибрировали и скрежетали во время хода ледокола и во льдах и в открытом море. Между навесными ящиками в каютах и подволоком у всех стояли многочисленные распорки. Для этой цели лучше всего подходили пробки от шампанского и фирменных сухих вин.
            Заказ на постройку новых атомных ледоколов закончились вместе с кончиной советской власти. Фирма «Вяртсила Маринер» подписала контракт на строительство для Америки суперпассажирского лайнера Длина которого была столь велика, что строить его решили в двух сухих доках, потом спускать на воду и под водой сваривать эти половинки и потом, уже на плаву, достраивать судно.Здесь следует сделать небольшое отступление. Во время строительства атомных ледоколов финны не знали проблем со сроками. В случае задержки сроки спокойно переносились, а приемщик в лице члена экипажа всегда мог скорректировать эти сроки, получая, иногда, скромный сувенир. При строительстве суперлайнера финны провалили сроки очередной сдачи определенного объема работ. Американцы потребовали неустойку. Ни о каких переносах сроков и речи не могло быть. А помимо того американцы не брали сувениров в видемагнитофонах – с этим продуктом в Америке был полный порядок. Неустойка была обозначена столь высокой суммой, что фирма «Вяртсила Маринер» прекратила свое существование, была выкуплена правительством и стала называться «Маса-Ярд». Супротив советской системы работы ни одна фирма, даже капиталистическая устоять не может. Даже немцы, у которых «орднунг» находится в крови на генном уровне, и, казалось бы, не подвержен влиянию извне, не смогли перенести прессинг социалистической методики работы и немцев из Восточного сектора старались не брать на работу в Западном секторе. Даёшь всёпобеждающую силу социалистического способа труда!
            Перед приходом ледокола !Таймыр» из Хельсинки в Мурманск, ледокол задержался на некоторое время на рейде Хельсинки и на борт были доставлены сувениры для руководства Мурманского разных уровней. Немного. По приходу в Мурманск сувениры вывезли с базы атомного флота на двух грузовиках. Один отчаянный коммунист написал в горком (обком ?) партии бумагу о сувенирах. Через некоторое время вызвали коммуниста, поговорили с ним и он стал вести себя тихо-тихо.
            А уж когда грянула перестройка и стали всё реорганизовывать, то коснулась реорганизация и пароходства. Возглавил пароходство…секретарь парторганизации. Посидел один, поруководил, пришел второй, потом третий, как это заведено у коммунистов – попал в обойму, никуда не денешься – всю жизнь будешь руководить.
            Проблема стуков и посторонних звуков в каюте – одна из серьезнейших проблем во время длительной навигации. Когда вы сидите за столом или ходите по каюте, вроде бы никаких посторонних звуков нет. Но стоит вам лечь на законный отдых между вахтами, как появляется какой-то неизвестный звук, исходящий неизвестно откуда. Некоторое время вы терпите, но потом понимаете, что вам не уснуть, встаете и прислушиваетесь – откуда идет звук. Но никакого звука нет. Вы понимаете, что вас не так-то просто одурачить и терпеливо ждете. Появляется звук. Откуда он идет понять невозможно. Вы начинаете перебирать наборный подволок, нажимая по порядку на каждую железяку. Толку никакого. Есть много вариантов, откуда идет этот звук. Иногда это оставленный незакрепленным стакан в соседней каюте, который стучит в вашу переборку. Вы бросаетесь туда, но каюта оказывается закрытой, а хозяин на вахте, откуда он уйти не может и не имеет права. А однажды я нашел источник звука в шкафу своей каюты – там стояло банджо и грифом периодически постукивало в переборку. Конечно, в рейсе и тоскливо без родных и надоедают одни и те же лица, и нет овощей и фруктов, но нельзя сбрасывать со счетов и такие, казалось бы, незначительные, житейские «мелочи». А вообще, моряки говорят, что в море донимает А-витаминоз – недостаток полноценной пищи, Б-витаминоз – на борту мало женин, В-витаминоз – нет вина, Г-витаминоз – много начальства, и т.д.
            Как я уже упоминал, начальником нашей службы Радиационной Безопасности руководил Александр Иванович Соколов. Был он большой фантазер и очень  большой ленивец. Он по неделе не появлялся в ЦПУ, потом заходил, делал замечания вахтенному инженеру и снова пропадал на неопределенный срок. Спал он до обеда, а ночью, часа в 23, открывал дверь каюты, чтобы всем было видно, и начинал стучать на машинке. Я этих трудов никогда не читал и не видел, вероятно, он все отсылал в Академию наук. Старпом Ламехов как-то сказал Соколову: «Вот стану я капитаном, будешь вставать к 8 утра». Ламехов стал капитаном, а Александр Иванович, как спал до обеда, так и продолжал спать.
            В 198…  году вызывают Александра Ивановича в управление Пароходства и сообщают ему, что он поедет в группу наблюдения за постройкой нового атомного лихтеровоза «Севморпуть» в славный город Керчь. Заупирался Александр Иванович, понимая, что он долго не увидит Питера, да и работа в группе наблюдения суматошная и все лезут со своими проблемами, полагая, что вы можешь их решить. По давней дружбе, еще со студенческих лет, он предложил кандидатуру Нецецкого Анатолия Мечиславовича, который, в своё время отсидел достаточно долго в группе наблюдения, правда, в Ленинграде. Руководство, бывшее в курсе дел, сказало Соколову: «Если будешь упираться – выложишь партбилет на стол». А в то время это означало всему конец. Он вступил в партию по известным причинам и говорил нам работникам службы РБ, что мы должны собирать ему деньги на оплату его членских взносов, так как он вступил в партию, чтобы лучше отстаивать нас. Не платил он в партию членские взносы по полгода, рассказывая, что он так занят делами, что всегда забывает про взносы. В разговорах за столом, он отмечал, что он отстаивает работника, только когда у работника все нормально,(а зачем  в этом случае его отстаивать?). «А если ты поскользнулся, то я только подтолкну» Добрый был человек и справедливый.
            Приходит Соколов из Пароходства и говорит, что он решил ехать в Керчь, на приёмку лихтеровоза «Севморпуть» и что он договорился с руководством, что набирать будут экипаж, только с его одобрения, не взирая на должность.
            Уехал Александр Иванович в Керчь и начальником нашей службы стал Олег Александрович Филиппов. До этого он был старшим инженером радиохимиком – радиофизиком. Проблем с работой у него не было. Но появилась типично русская проблема. Капитан Кучиев топорщил усы, но проблемы предпочитал отдавать главному механику Шубину Александру Поликарповичу. Когда терпение кончилось, начальство решило в начальники назначить Смелянского Александра Яковлевича
            Соколову он нравился тем, что «владел математическим аппаратом», но практически представлял в некоторых случаях угрозу для здоровья работников центрального отсека. Однажды, когда в аппаратной (помещение над реактором) работали люди, решили извлекать из реактора образец сильно облученный и потому сильно «светивший». Телевидения в аппаратной не было, и за работами можно было наблюдать через стекло в ПУРе (посту управления работами). Я в то время сидел на вахте, а Смелянский руководил работами. Когда извлекли источник и наши самые грубые датчики зашкалили, я побежал в ПУР, посмотреть, как идет погружение источника в заготовленное для него место. К своему ужасу я увидел двух человек, которых не вывели из аппаратной на время проведения работ с источником. Источник нужно было перенести через всю аппаратную. Крановщик был опытный и быстро проводил операцию. Я заорал на Смелянского, почему он не вывел людей из аппаратной. Ответ его был совершенно безграмотный по дозиметрическим понятиям. Он изрек: «А они приседают, когда источник проходит у них над головами». А он знал, что источник высоко радиоактивный. В то время начальником был ещё Соколов, который всегда поднимал большой шум даже по незначительным нарушениям радиационной техники безопасности. В этом же случае, он даже не потребовал от Смелянского объяснительную записку.
            Когда Смелянскому сказали, что он предлагается в начальники службы, он долго кокетничал и говорил, что есть люди более достойные. Он поехал в Управление пароходства к Данилову – начальнику всего атомного флота. Тот с ним побеседовал и утвердил его кандидатуру. За время его поездки главный механик посоветовался со старшим механиком АППУ (атомная паро-производящая установка) Гурьяном Михаил Семеновичем и они решили оставить Филиппова в должности начальника с последним предупреждением. Приехавший из пароходства Смелянский кипел гордостью и радостью. Ему сказали, что судовое начальство решило оставить начальником Филиппова. «Кто такой Филиппов, - вскипел Смелянский, - не знаю никакого Филиппова, меня сам Данилов Леонид Григорьевич утвердил». Отвечает ему судовое начальство, что как Данилов утвердил, так и разутвердит. «Тогда я пишу заявление на увольнение» - говорит Смелянский. «Ты же долго упирался и ломался, когда тебе предложили и говорил, что не хочешь работать начальником» - отвечает ему начальство. Смелянский в гневе уходит из ЦПУ и через пару минут появляется с заявлением на увольнение, полагая, что он незаменим и его уговорят остаться хотя бы на прежней должности. Но главный механик не любил таких людей, через час меняющих свое мнение, и в мгновение ока подписал заявление и отправил Смелянского в отдел кадров с резолюцией «рассчитать в связи с невозможностью использования» Так закончилась служение Александра Смелянского Мурманскому морскому пароходству. Рассказывали потом, что он работал в ЛИЯФЕ (Ленинградский институт ядерной физики) и писал начальнику диссертацию, потом второму, потом… и, полагаю, значительно улучшил своё владение математическим аппаратом.
            Олег Александрович Филиппов вскоре был отправлен в ссылку на ледокол «Сибирь». Там у него не было друзей – приятелей, кто бы мог и помочь и присмотреть и он ушел из жизни. А в молодости он ходил в горы, рисовал акварели, играл в русском народном оркестре, был всесторонне развитым человеком и, конечно, талантливым. Но, говорят, талантливые люди сами себя губят. Возможно, это так.
            Начальником нашей службы стал Охлопков Владимир. Мои приятели, а может и друзья, Николай Девятко и Олег Богородский уехали вместе с Александром Ивановичем в Керчь. Для меня это была большая потеря. Умные, веселые, интеллигентные парни и отличные специалисты. «Севморпуть» построили, сдали и они отправились в южные моря. Соколов, конечно, взвалил всю работу на них и рассказывал, как ему тяжело тащить это бремя, практически без отдыха. Жил он в носовой двухкомнатной каюте и вид из иллюминатора у него был прекрасный с хорошим обзором. Как-то к нему по делам зашел Николай Девятко и залюбовался морским видом. Был штиль, и над горизонтом висело южное солнце. Надо сказать, что Николай Девятко жил в бортовой каюте с прекрасным видом на борт и днище спасательной шлюпки. Единственным преимуществом у него была возможность по шлюпочной тревоге оказаться в первых рядах в эту шлюпку, если, конечно, штурман в шлюпочном расписании не указал ему шлюпку другого борта. Посмотрел Николай на море за иллюминатором и изрек: »Какой прекрасный вид у тебя, Александр Иванович, из каюты». «Где? - привстал из-за стола начальник Соколов,- голову поднять некогда, чтобы глянуть в иллюминатор»
            При посадке в шлюпку надо было сначала завинтить пробку сливного отверстия, потом «отдать глаголь – гак», что в переводе на русский язык означает «освободить крюк г-образной формы. А далее действовать по обстановке и указаниям командира шлюпки. По правилам каждое судно должно иметь достаточное количество спасательных средств для экипажа и пассажиров с одного борта – неровен час при погружении в воду судно может иметь хороший крен и шлюпки одного борта окажутся бесполезными. Обязанности по этой тревоги у разных членов экипажа очень различные: кто тащит одеяла, кто проверяет анкерок с пресной водой, а самые ответственные товарищи тащат вахтенные журналы и секретную документацию, чтобы они не достались врагу. На ледоколе «Таймыр» штурман записал меня командиром…спасательного плота. Место мне в шлюпке не досталось. Спасательный плот самонадувной, но спускаться к нему надо по штормтрапу, а если хочешь, или должен, попасть в плот быстрее, то нужно прыгать в воду и надеяться, что товарищи затянут тебя в него. Потому товарищам-морякам, приписанным к «моему» плоту я доходчиво объяснил, что ни в какой плот я не полезу, а останусь на борту ледокола в каюте, достану коньяк и включу записи Джерри Муллигана, или Диззи Гиллеспи, а можно и Оскара Питерсона. Но это всё в качестве морской травли.
Когда «Севморпуть возвращалась через Владивосток, они решили воспользоваться гостеприимством местного населения и постирать судовое бельё в местной прачечной. Там наотрез отказались, сославшись на явную радиоактивность этого белья. Вот, чем мне нравится русский народ, так это то, что все разбираются в футболе, в живописи и, конечно, в музыке. – Иван, давай сходим в консерваторию. – А что там будут исполнять? –Сороковую симфонию Моцарта. – А чё туда ходить, когда я первые тридцать девять не слышал. И.кстати, вот все говорят Карузо, Карузо, а мне так он и не нравится. – А ты слушал Карузо? – Нет, мне сосед Васька напел, так, ничего особенного. А знания в радиации и ядерной физики просто поражают. Если первого встречного спросить, что такое радиация – он незамедлительно ответит, что это, когда выпадают волосы, а потом отпадает всё остальное. Дабы уговорить работников прачечной к ним приехали на встречу капитан Юрий Кучиев, старший механик АППУ Юрий Пилявеци доктор физико-математических наук, завотделом в институте атомной энергии имени Курчатова Борис Пологих. Первым выступил капитан Юрий Кучиев и стал рассказывать, что работать на атомном ледоколе совсем безвредно. В народе загудели: «У тебя ни одного волоса на голове, а ты нам сказки рассказываешь». Вторым выступал с этой же тематикой Юрий Пилявец. Мордатый хохол, рослый и в меру упитанный. «Мутант» - раздалось в толпе. Видя, что коллеги терпят поражение, вперед выдвинулся Борис Пологих. Росту он небольшого, а про его упитанность можно сказать только с очень большим преувеличением. Народ повеселел: «Ветру нет – погулять вышел». Я не знаю, чем это всё кончилось, вероятно, победили глубокие знания о радиации работников прачечной.
            С моим новым начальником на «Арктике» отношения как-то не сложились,  В один из отпусков в Питере, я как предсудкома пошел по инстанциям выбивать ему квартиру. Когда просишь за другого, всегда легче. Жил Охлопков в Сосновом бору и уже много лет пытался выхлопотать квартиру. У него было не менее двух детей. В инстанциях я говорил и о жуткой полярной ночи, о суровых морозах, о радиации и том, как славный труженик Советского Заполярья не может отдохнуть после длительного Арктического рейса. Поболтать я сам не свой, особенно, если на отвлеченную тему. А если по делу – с этим уже сложнее. Это возымело действие и Охлопков, через некоторое время получил – таки квартиру. Хождение по мукам заняло  у меня пол-отпуска, но я не жалел и приехал на ледокол с видом победителя. Этого он мне простить не мог. Человек он не глупый, специалист в радиохимии. Юмор у него был только матерный, а в обиходе он доходил до вульгарной грубости. Вдруг он стал устраивать мне внеочередные экзамены и задавать вопросы, о которых сам имел поверхностные знания. Сначала я упирался, а потом вспомнил, что мне предлагали должность инженера на новом ледоколе «Таймыр» и я с легким сердцем перешел на работу на ледокол «Таймыр». Этот ледокол строился в Финляндии, всё, кроме центрального отсека, где размещается ядерный реактор. В свое время наши реакторы были одними из лучших в мире.
            Одно время на «Арктике» было увлечение Йогой. И не так, чтобы повально, а всё больше в разговорах. Все узнали, что существует такая система очистки внутренностей «Пракшалана». Суть её заключалось в том, что следовало выпить много литров подсоленной воды,, потом принять соответствующие позы,  позволяющие всё это перемешать в желудочно-кишечном тракте и ждать мощного позыва на извержение, от которого нет спасения. Такую процедуру затеял судовой доктор Алексей Алексеевич Алексеев, по прозвищу Левзей Левзеевич Элеутерракотов. Он выпил соответствующее число литров воды, посидел в позах и, получив позыв, рванул в судовой гальюн, что располагался в конце коридора. Но, что бывает чаще в жизни, нежели в сказках, гальюн оказался занят. Алексей Алексеевич утверждал, что он успел добежать до душевого отделения в своей каюте. Мы ему  верили и мило улыбались. Пошли разного сорта шутки на тему о «Пракшалане». Некоторые утверждали, что вершиной освоения «Пракшаланы» является способность выговаривать прямой кишкой слова «ма-ма». Другие пошли дальше и говорили, что вершиной освоения «Пракшаланы» служит способность выговаривать слово «эмпириокритицизм» всё той же прямой кишкой. Ясно, что правда находилась где-то посередине, когда выговаривалось только первое слово названия этого известного философского труда.
            Если уж продолжать эту тему, то вспоминается анекдот о посещении туалета выпускником Гарварда и Оксфорда. Когда они сделали пи-пи, выпускник Гарварда сказал, что их учили в Гарварде мыть руки после пи-пи и помыл руки, на что выпускник Оксфорда заявил, что их в Оксфорде учили не делать пи-пи на руки.            
            На новом ледоколе «Таймыр» начальником службы Радиационной Безопасности был Валентин Васильевич Ишин. До этого он много лет проработал на ледоколе «Ленин». Он мне просто заявил, что спрашивал обо мне у многих моряков, с которыми я работал и ни один из них не сказал, что я непорядочный человек. - «Ну, а с системой Радиационного контроля мы разберёмся и справимся» - добавил он. Через некоторое время, когда рухнул пятый пункт Конституции о руководящей и решающей роли коммунистической партии, (во время принятия той Конституции газета «Фигаро» почему-то, назвала её Уголовным кодексом для 230 миллионов), начальник продвинул меня на должность старшего инженера
            Сразу же завелись новые знакомства и приятельские отношения со многими работниками Центрального отсека, как по работе, так и по общности интересов, по воспоминаниям о работе на «Ленине» и «Арктике». Начальник нашей службы был умный человек, никогда не напрягавший обстановку, не повышавший голоса. Он был дружелюбен и не «строил» из себя начальника. Знания атомной установки у него были на уровне главного механика, а ядерную физику он знал ни чуть не хуже главного физика, не говоря уж о дозиметрии ионизирующих излучений. С ним работалось спокойно и, «как за каменной стеной». Он не боялся возражать начальству по многим техническим вопросам (и не только техническим) и, как правило, оказывался прав. В те времена начальники служб вахту не стояли и были вольными людьми (ответственными за деяния своей службы).
            Уже во время плаванья, сделал мне Валентин Васильевич подарок, который я помню до сих пор. Шли мы по чистой воде и нас изрядно качало. В каюте прозвенело два звонка телефонных – подъём на вахту. Я встал, голова трещала, муторно было и в животе. Я кое-как умылся и собрался преодолеть эти восемь трапов до главной палубы, когда не знаешь, вверх или вниз потащит тебя ледокол, потом по коридору в корму до Центрального поста управления, где можно упасть в кресло, приняв вахту, и попытаться расслабиться и отвлечься. Мысленно я проделал весь путь, еще не решив идти или нет на обед в кают-компанию, как вдруг раздался стук в дверь и вошел Валентин Васильевич: - «Юра, ты отдохни, а я постою за тебя вахту». Я остолбенел, потом кивнул головой, сразу же разделся и разместил своё, уже уставшее тело, в койке. Какая благодать! И вахту стоять не надо, а следующая будет только через двенадцать часов. Бывают же праздники в жизни! А через 12 часов мы войдем или в пролив Маточкин Шар, или в Карские ворота, а там  и качка поменьше и впереди, возможно не очень далеко, уже и лёд.
            Среди мастеров Центрального отсека выделялся Миков Анатолий Иванович, и не только мощью фигуры, но и своим знанием отсека атомной установки и с ним нередко советовался и старший механик АППУ (атомной паропроизводящей установки) и главный физик. Пройдя хорошую школу на «Ленине», Анатолий Иванович привнес всё полезное и нужное и на ледокол «Таймыр». Своих работников он в обиду не давал, но и с них спрос был большой и по делу. У них была своя мастерская на четвертом мостике, где они кучковались и к ним всегда можно было зайти в гости и получить любую информацию по Центральному отсеку, и не только. Там же, иногда, после трудового дня, отмечались разного рода праздники и дни рождения. Сплоченности их коллектива можно было только позавидовать.
            Вероятно я уже отмечал, что трудовой энтузиазм пропадает у моряка в лучшем случае через три-четыре недели, а то и раньше. (По себе знаю). Конечно вы ходите на вахту, выполняете все необходимые работы, но тяги к новшествам,как сейчас бы сказали, к инновациям, у вас нет. Встречаются два однотипных ледокола в Арктике. Причем один ледокол торчит в Арктике уже три месяца, а второй только что из Мурманска. Посылает начальник «нового» ледокола на «старый», говоря, что якобы на этом «старом» ледоколе есть какая-то новая идея, которую они хотели воплотить в жизнь. Назвал даже автора этой идеи. Приходит «свежий» инженер к автору этой великой идеи и просит поделится соображениями с представителем «свежевышедшего» ледокола. Долго смотрел автор идеи туманным взором на этого, подпрыгивающего от нетерпения коллегу с другого ледокола, и, наконец, сказал: «Если бы ты знал, как мне это всё по…(фигу)». Ни с чем ушел от коллеги «новенький» и уяснил себе истину, подкрепленную даже научными исследованиями, что после трех-четырех недель в море, никто не способен идти на подвиг ума и мысли
.
            А ещё работал в электромеханической службе мастером некто Олег Филиппов. Знаенит он был тем, что мог поднять очень много килограммов железа и этим постоянно увлекался. Культуризм называется. Когда он входил в сауну поигрывая мускулатурой не только двух-трёхглавой, но даже и нижерасположенной, Толя Бондарев, мужик тоже не слабый, обычно говорил: « Олег, ну выпусти воздух, выпусти, нам же всем страшно». Олег воздух выпускал, но мышцы держал «в конусе». И вот, как-то раз,то ли во время подъема рекордного веса, то ли просто переутомившись, а может быть кто из парткома подсказал, ,подумал Олег Ильич (отчество то какое!), что уж слишком разбаловался и позволяет себе разные вольности, кто бы вы подумали? Во век не догадаетесь! Скажу, чтобы вы не мучились в бесплодных догадках – президент, как её там, а, вспомнил – Америки. Садится Олег Ильич и пишет президенту письмо, причем, как честный коммунист пишет открытое письмо, так сказать пошел в атаку с открытым забралом. Раньше у Олега были трудности с изложениями и сочинениями, но тут, толи восторг попёр, то ли в парткоме подсказали, но излагает он эдак доходчиво и, даже,  не путано. Пишет Олег президенту и ставит ему в укоризну, что в Америке многие люди не доедают, особенно негры. Олег не знал того анекдота, что на вопрос «Правда ли, что в Америке многие не доедают?», ответом было: «Правда». «А нельзя ли то, что они не доедают высылатьвсылать нам?» И Олег рубил правду-матку прямо в глаза нерадивого президента и мышцы Олега ещё более напрягались не только дву-трёхглавые, но и те, что ниже. Письмо напечатали газеты, подняли шум, что вот, простой советский труженик Заполярья беспокоится о бедных и нищих американцах. Олегу повесили орден «Трудовой славы». Он, было, снова е столу: рука к перу, перо к бумаге,, чтобы ещё больше раскрыть коварные замыслы против своего народа президента Америки, но то ли ему сверху что навеяло, то ли в парткоме сказали, что надо повременить, и он отложил стило до поры до времени. А место на пиджаке для второго и даже третьего «Ордена славы» уже заготовлено. А три «Ордена трудовой славы» приравниваются к званию «Героя труда». Ради этого никаких сил не жалко и не только дву и трехглавых мышц, но и тех, что пониже. Не знаю, написал ли он письмо на второй «Орден трудовой славы», но только грянула перестройка и бредни электромеханика стали никому не интересны.

            А Юрий Семенович Пилявец придумал свои ордена трудовых Слав.Был не очень трудолюбивый Слава Мелихов, присоединил к нему ещё Славу Курицина и Славу Соколова (про них слова плохого не скажу). И в случае, если кто из работников на экзаменах выказывал неудовлетворительные знания, то Пилявец говорил такому работнику, что он награждается тремя орденами Слав. Далее шло перечисление фамилий этих Слав. Но высшей наградой было право сфотографироваться у доски Алексашки Меньшикова. Был такой мастер ЦО, которому Пилявец поручил выкрасить  крышку висячего шкафа в ЦПУ. Крышка была невелика – всего один квадратный метр. Но Александр Меньшиков угробил на эту работу три рабочих дня. Вот и стала она легендарной и, можно сказать, почетной. И не многие удостаивались чести сфотографироваться у доски Меньшикова.

                С милицией нужно делиться
            В одном из летне-осенних отпусков вздумалось мне купить дачу. Коммуналка – хорошо, но неплохо бы и дачу заиметь. После долгих расспросов взор свой я остановил на хуторе близ деревни Старые Палицы, что в семи километрах от границы со Псковской областью и в 170 километрах от Ленинграда. Владела этим хутором вдова полковника Марьюшкина Мария Филипповна. Она очень гордилась своим высоким статусом и когда в деревню приезжала лавка – никогда в очереди не стояла по причине своего высокого социального положения. Дом был большой с высокими потолками и тремя комнатами. За домом располагался заросший сад, в котором росло 35 яблонь, много рябины, калины, черной и красной смородины и прочей садовой «живности». Рядом не было водоема и ближайший колодец располагался метрах в шестистах в самой деревне Старые Палицы. Я оплатил хозяйке требуемую сумму, заключил в администрации деревни Серебрянка договор купли-продажи и стал дожидаться весенне-летнего отпуска, чтобы вспомнить счастливое детство.
            Марья Филипповне уехала к дочери на Дальний Восток, и я стал землевладельцем. Отписали мне 35 соток и сказали, что при желании можно ещё добавить земли, рядом с участком. Вскоре грянул обмен денег. Я в то время был в Арктике и очень радовался, что мне нечего менять и потому эта забота меня не касается.
            На даче я пахал, как колхозная лошадь – без перерывов и отдыха на обед. Как-то подъехали мелиораторы и предложили вырыть водоем за опохмелку. Экскаватор у них был мощный, да и душа, вероятно, горела, и они мне вырыли яму глубиной метров пять и шесть на шесть по периметру. Дожди и талая вода заполнили яму, в которую я опустил погружной насос и поливал многочисленные грядки из шланга, как приличный фермер.
         На летний сезон года три приезжала подруга жены Нина Фролова со своим внуком. Она родилась и жила некогда в Литве и сохранила в себе лучшие качества – злость в работе и в жизни. Когда внук Андрюшка, мальчик лет двенадцати спрашивал бабушку можно ли сорвать яблоко, она обычно отвечала, что надо спросить у меня, так как мы люди богатые и всё здесь принадлежит нам. Разумеется, они жили за мой счет и никогда я им не сказал и слова упрека. Я даже был рад, что могу кому-то помочь бескорыстно. Андрюшка был весёлый мальчик с ямочками на щеках и полным нежеланием что-либо делать. К осени готовилось большое количество варенья, соков, делилось на две части и отвозилось в Ленинград. Жена поддерживала с Ниной отношения, так как в Ленинграде она жила метрах в трёхстах от нашего дома.
             Потом, когда я уже купил квартиру в Луге и, практически постоянно во время отпуска жил там, изредка наезжая в Питер,  повидаться с приятелями, да и дела какие-то были. В один из приездов вместе с женой, мы  поссорились, и я вышел в магазин купить чего-нибудь на ужин и завтрак. Через два дня я должен был уезжать в Мурманск и далее в Арктику – подошел конец моему отпуску.. В это время в гости к жене пришла Нина и видя обиженную жену, не долго думая и, не разобравшись в чем дело, вызвала милицию. Когда я вошел в квартиру с колбасой и молоком, то очень удивился, зачем здесь милиция. Победоносно выглядела гостья Нина, а милиция смотрела на меня. Я сказал, что ничего серьёзного не было, что мне через пару дней ехать в Мурманск и предъявил им и паспорт и билет.. Милиционеры выглядели достаточно дружелюбно, да и повода  никакого не было до тех пор, пока Нина не заявила, что у меня наверно на книжке сберегательной есть сто тысяч. Это сообщение очень заинтересовало милиционеров и они придвинулись ко мне с известным лозунгом бандитов: - «Мужик, делиться  надо!» Я понял, что добром это не кончится и так как я всё ещё стоял у выхода из квартиры, я решил сбежать, с надеждой получить свои документы на следующий день. Я открыл входную дверь и побежал вниз с шестого этажа. Милиционеры бросились за мной. Они ребята молодые, тренированные, потому довольно сильно отстали. Я выскочил на улицу, зная, что за углом в первом подъезде есть проходной коридор, ведущий во внутренний двор. Я  вбежал в подъезд и обнаружил, что коридор закрыт. Надеясь, что милиционеры отстали далеко, я выскочил на улицу, но они были уже там. Когда я пробегал мимо них, один подставил мне ногу и схватил за руку, чтобы я при падении не смог бы опереться на руку, а упал бы лицом на асфальт. Они парни молодые, тренированные, они всё это знают и умеют. Я въехал лицом в асфальт, они заломили мне руки, одели наручники и, матерясь, что я слишком тяжелый, бросили меня лицом на пол своего «козла». Приехали в отделение милиции Меня посадили на скамейку, сняли наручники и милиционеры пошли совещаться. Через некоторое время один из них вышел и сказал, что мне нужно принести три тысячи, чтобы они вернули  мне документы.  – «В противном случае, - сказал милиционер, - сейчас составляем протокол о том, что ты нам оказал сопротивление, материл нас всячески и получишь пятнадцать суток, и ни в какой Мурманск не поедешь». Вспомнив о соблюдении законности в этом государстве, я дал согласие, что привезу им три тысячи. Они повеселели, позволили мне умыться и немного смочить следы крови на рубашке. Я вышел на Обводный канал и стал голосовать проезжающим машинам. Одна из них остановилась  и я назвал свой адрес, Водитель посмотрел на меня и спросил, что случилось. Я вкратце рассказал. Он попросил меня открыть «бардачок» и посмотреть лежащее там удостоверение. Это был капитан – следователь внутренних войск МВД. Он сказал, что мы перепишем номера купюр, а когда я их отдам, он войдет в отделение милиции и арестует милиционеров,  – «Всё это хорошо, - сказал я, - но мне, в этом случае будет нужно задержаться в Питере, и в Мурманск вовремя, я не попаду. А потом, когда вернусь в отпуск, эти милиционеры меня все равно разыщут и оформят и 15 суток и мелкое хулиганство по 206 статье, всё, что захотят. Государство такое». В итоге я взял три тысячи рублей, капитан отвез меня к этому отделению, ещё раз предложил операцию по аресту «оборотней в погонах», но я не согласился. Войдя в отделение, я достал деньги. Милиционер раскрыл журнал, чтобы не касаться денег руками, я вложил деньги в журнал и он вернул мне документы и билет. Потом добавил, что они не хотели меня арестовывать – не за что было. «Скажи «спасибо» твоей соседке». – «Это не соседка, - сказал я, - это подруга жены, которая жила у меня на даче три сезона». – «Вот она тебя и отблагодарила!», - сказал милиционер, -  в следующий раз будешь умнее». – « Не буду», - сказал я. 
            Капитан отвез меня прямо на платформу пригородных поездов, откуда уходили электрички на Лугу и денег не взял.
            На ледокол «Таймыр», не помню в каком году,  пришел выпускник Нижегородского политеха, Данилов. Был он ничем не примечательный, если не считать, что приблизительно через полгода, он заявил, что он, вероятно, останется на ледоколе главным физиком. Ни больше – ни меньше. Следует сказать, что для того, чтобы стать главным физиком, необходимо пройти всю лестницу, начиная с дублера-мастера Центрального отсека, затем, проработав не менее полугода, а то и более и, сдав экзамены, перейти на должность мастера Центрального отсека, опять же  с набором определенного производственного стажа, и сдачей экзамена всем начальникам служб раздельно, а потом следует сдать экзамен квалификационной комиссии на эту должность. А дальше пошло – поехало. Должность дублера инженера-оператора управления атомной установкой, а проще – ядерным реактором, затем инженера, старшего инженера и только потом, показав себя в работе эти долгие годы и имея вакансию на эту должность, можно претендовать на эту непростую должность главного физика атомного ледокола. Помимо этого, выяснилось, что бывший в совсем недалеком прошлом, студент, страдает дальтонизмом. Как он прошёл медицинскую комиссию, я не знаю, но на резонный вопрос, а как же он будет реагировать на различные сигналы, в которых цвет играет немаловажную роль,  он простенько отвечал: - Ну, вы же будете рядом, будете подсказывать мне какого цвета сигнал». Это вызвало нездоровый смех и опасение, как бы такие горе – операторы вообще никогда бы близко не подпускались к пульту управления ядерным реактором.
А пока  бывший студент занимался своими прямыми обязанностями дублера мастера ЦО, то есть дезактивировал при необходимости помещения центрального отсека, а по графику драил  ЦПУ – центральный пост управления установкой. В его распоряжение был выделен моющий пылесос, который не только мыл палубу, но и издавал большой шум, прибавлявшийся к шуму постоянно работающей в ЦПУ вентиляции. Когда сумма шумов превышала порог слышимости при переговорах по громкой связи с производственными помещениями, студента просили на время отключить свой рабочий инструмент и дать возможность  кому – либо из вахтенных в ЦПУ  пообщаться с другими братьями по разуму, несущими вахту в различных помещениях ледокола.  Студент проникся важностью своей персоны, ещё не став первым в мире главным физиком-дальтоником, и, было замечено, что он порою просто включал свой пылесос и ничего им не делал, вероятно, наслаждаясь шумом, издаваемым пылесосом и поглядывая по сторонам. В честь работы студента с пылесосом, был написан стих:
                Сосу пылесосом с угла до обеда,
                А мысли в умище стучат про альбедо,
                А может либидо?    Да нет же – альбедо!
                И снова сосу, с угла до обеда.

Не уверен, что он знал про либидо, но про альбедо он должен был знать из институтского курса, Про все остальное ему доходчиво объяснили моряки.
            Как-то быстро он куда-то исчез, вероятно, осчастливил какую-нибудь организацию предложением о своем согласии занять должность главного физика.
            По обыкновению, я стоял вахту с 00 до 04 и с 12 до 16. Эта вахта считается на флоте самой хорошей. На вахте с 08 до 16 и с 20 до 24 стоят все начальники служб. На этой вахте производится большинство работ. Приходит капитан подписать вахтенный журнал старшего механика АППУ, в общем, самая суматошная вахта – это вахта с 08 до 12. И хотя она на флоте называется пионерской, ничего хорошего в ней нет. Но  у неё есть преимущество, все вахтенные встают к утреннему чаю, сдав вахту, полноценно обедают в 12 часов, пьют чай в 16 часов и ужинают перед вахтой с 20 до 24. На вахте с 12 до 16 всё не так. На вахту поднимают в 11.15. Нужно успеть умыться, помахать ручками и ножками, принять холодный душ и быть за обеденным столом в 11.35.  Со сна есть не хочется, а на обед дают самые лучшие блюда. Обычно я не ел первое блюдо, если это не был суп фасолевый с бараниной. Но в этом случае следовало приходить на обед пораньше – неровен  час, если опередит Саша Шишкин и выудит все мясо из супницы на столе. Тогда приходится просить буфетчицу сделать пополнение супницы.
            И что меня всегда удивляло и даже пугало, это, что подлецов и негодяев не следует называть по именам К примеру, выступает кто-то и рассказывает, как какй-то негодяй написал донос на его  отца и мать, чем, практически, лишил их жизни. А выступающий говорит, что имени этого поддонка он называть не  будет.  Ведь ещё русские революционеры-демократы (не путать ни с коммунистами, ни с сегодняшними демократами) говорили, что человеком можно остаться только в том случае, когда негодяя называешь негодяем, а подлеца подлецом. И такое показное «благородство», не называть подлецов подонками, во-первых не называется благородством, а во-вторых плодит этих самых подлецов и негодяев. А ещё есть мода говорить про чиновников, что они лукавят. Чиновник врет в наглую, а ему говорят, что он лукавит. Ну, чиновник и дальше «лукавит».
            Вспоминаю, как во время перестройки собирал я деньги на ледоколе для забастовщиков – кто сколько может. Подхожу к старшему инженеру КИПиА Александру Старченко и объясняю суть проблемы. Задаёт он мне простенький вопрос: - А ты почему этим делом занимаешься – к рукам чтоли прилипает?» Отвечаю я ему, что если бы это происходило не на ледоколе, то я бы начистил ему рожу. И добавляю, что ему-то жить легче – он получает надбавку 20-го числа. (Это плата за стукачество). Покраснел коммунист Старченко, но возражать не стал, иначе бы я ему точно рыло начистил, несмоьря на место происшествия. Но это я так, в качестве качественного отступления на тему …
            В ЦПУ следует приходить за десять минут до начала вахты. Эти десять минут даются для приема вахты. Но можно принять вахту и за минуту, если видишь, что изменений нет и всё нормально, а бывает, что и десяти минут не хватает, чтобы принять вахту. Но это происходит редко. Минимальное время появления в ЦПУ – это за пять минут до начала вахты, а если позже – это никуда не годится и моряками не приветствуется. Сдав вахту в 16 часов и нагуляв хороший аппетит, попадаешь на вечерний чай, где, в лучшем случае, будет два блинчика и чай, а может быть и какое-нибудь печенье или, извините за выражение, круасаны, двух-трехмесячной давности. «Наевшись», идешь в каюту и собираешься  в спортзал.  Четыре раза в неделю я ходил в спортзал играть в волейбол В другие годы, играли и в баскетбол, но народ состарился и стали играть в волейбол «четыре – на – четыре». Мои предложения поиграть в баскетбол не проходили: «Тебе все равно, тебе за 60, а мы молодые, мы устаем и в баскетбол играть не можем». Но за полтора часа волейбола, тоже можно напрыгаться  как следует – вся майка бывает мокрой, можно отжимать. Идешь в душ в каюте, стираешь спортивную форму, плюс еще пару рубашек, маечек, трусиков, носочков, платочков. С 19.30 до 20.30 – вечерний ужин. После спортзала есть опять не хочется. Это хорошо. Но придя в каюту, начинаешь шарить по ящикам с припасами. (Помните, как в очень популярной песне, которую исполнял даже Поль Робсон: «Наши нивы взором не обшаришь…» Везде шарили, даже в нивах). Можно за столом хоть три тарелки супа съесть, но придя в каюту, понимаешь, что хочется чего-то «этакого». Потому, перед навигацией, идешь на базар и покупаешь «этакое». К «этакому» относятся разного рода орехи, мед, изюм и, раньше можно было проносить на базу атомного флота, пиво и сухое вино. Сейчас всё нельзя. Льзя только минеральную воду. Ранее я брал по 7-10 литров сухого вина. Как прекрасно, после спортзала утолить жажду сухим красным вином, разбавленным наполовину водой. А иначе будешь пить воду без остановки и жажду не утолишь – вода-то опресненная с какими - то добавками. Спасает ещё зеленый чай, листовой и хорошо, если Lipton.  Хорошие добавки лимона, аниса и ещё чего-нибудь, для запаха. Но Lipton и сам по себе хорош!  Но его не всегда удается купить перед навигацией, а магазинов с рекламой «Если вы не знаете, что вы желаете  – заходите, это у нас есть», в Мурманске таких магазинов нет.  Или, как в Лондоне в 1980 году, Рейган спросил в  супермаркете продать ему слона. Продавец невозмутимо спросил: «Вам африканского, или индийского?
            После ужина наступает свободное время, в течение которого выбираешь, почитать ли книгу, посмотреть ли в ящик (а в нем только одна первая программа, а по судовому TV демонстрируют только боевики и прочую  чушь). Я называл это» фильмами для четвертого «Г» класса». На вопросы  отвечал, что в школе, где я учился лучших учеников собирали в «А» - класс, чтобы было что показать начальству  Я учился в четвертом «Б». Понятно, кто учился в четвертом «Г».. А можно ещё поиграть на гитаре, поучить Английский и не забыть перед ночной вахтой поспать пару часиков. Вот сутки и прошли.. Каждый день считаешь сколько осталось до отпуска, хотя эти цифры эфемерны и могут измениться в любую сторону, как правило, в большую.. В одной из навигаций, когда приближался наш летний отпуск, собрал нас капитан на общесудовое собрание и заявил, что мы на очень хорошем счету в пароходстве (капитан употребил моднючее слово «у нас хороший «имидж») и что нас просят поработать еще с месячишко. Когда ты настроился на определенный срок – очень трудно перестраиваться на новый , особенно летом, особенно в сторону увеличения. Но в море не скажешь, «остановите пароход – я здесь выйду. Обрыдли вы мне все!» Потому мы поговорили, погоревали, но делать нечего – надо работать дальше. В ЦПУ появился плакат, напечатанный на рулонной бумаге: «Забудь про лето и приход, спасает имидж пароход». Разочарованные души не долго думали, и вывесили второй лозунг: «Я не могу забыть про лето, в гробу я видел имидж этот». Как старший по возрасту на ледоколе и,.полагаю, умудренный опытом и умеющий отделить главное от второстепенного, я вывесил свой лозунг: «Что мне имидж, что мне лето, вот как бы не забыть про…это!». Саша Шишкин долго ломал голову и сказал, что вместо точек он не может придумать ни одного слова, даже матерного. Ему объяснили, что вставлять ничего не надо, что это просто многоточие. Жаль, что он забыл, чему его учили в школе. Вероятно, он учился в четвертом «Г» классе.
            В дни, когда не было занятий в спортзале, после вечернего чая я шел в гости к Сергею Иванову. Он жил в соседней каюте. По должности он был старшим инженером радиохимиком – радиофизиком. Выпускник Ленинградского Технологического института Парень он был скромный и себя не выпячивал, но всегда мог постоять за свои права и четко знал свои обязанности. С ним мы обсуждали последние судовые новости, новости из ящика (TV) и вели обычную судовую травлю. С ним было приятно и спокойно беседовать и я с удовольствием ходил к нему в гости. Он работал всегда в лень, то есть вахту он не стоял, и ему было гораздо проще и лучше с распорядком дня, как и всем, кто не стоял вахту. Ложились они спать, когда хотели и вставали  в любое время до 7,30, чтобы успеть позавтракать и быть в 8.00 на своем рабочем месте. Некоторые успевали перед завтраком искупаться в бассейне, размяться в спортзале, или в спорткаюте, где были разного рода тренажеры.
            Через некоторое время, Сергей Иванов уволился и пошел работать на берег Я очень переживал отсутствие такого хорошего товарища, разделяющего с тобой общность взглядов.. Его место занял Игорь Лазарев, известный мне ещё по работе на ледоколе «Арктика». Был он знаменит тем, что, в одном пуловере ходил лет 10-12, причем ходил в нем и в химлабораторию и в кают-компанию. Я помнил этот пуловер, когда ещё работал с Игорем на «Арктике». Прошло несколко лет, когда Игорь появился на «Таймыре» и всё в том же пуловере. С годами пуловер растянулся и стал висеть немного ниже колен, особенно сзади. Разумеется, он никогда не стирал этот пуловер, да и при постоянной носке сделать это было практически невозможно. Второй отличительной чертой его была наркотическая зависимость от табакокурения. Казалось, что курил он беспрерывно. Наши каюты были рядом, а вентиляция в них была устроена таким образом, что весь дым из каюты Игоря перемещался в мою каюту. Помимо этого, он взял за моду приходить в свою каюту задолго до обеда и предаваться там своему любимому занятию. Я обратился к начальнику, и он прикрыл это свободное творчество во время рабочего времени. Зато, Игорь вставал покурить перед моим приходом после вахты в 04 утра. Мне приходилось открывать иллюминатор, открывать дверь из каюты в коридор и открывать дверь из коридора на открытую палубу. Это мало помогало и зависело от направления ветра и работы вентиляции, но в любом случае минут 30-40 от моего сна бывало украдено. В химлабораторию к Игорю было не войти из-за облаков дыма, постоянно висевших там. Я старался как можно реже туда ходить, но наш старший техник Анатолий Стипаницин вынужден был много времени проводить там по роду своей деятельности. Анатолий, который тоже не курил, материл Игоря последними словами, но про себя, и никогда – вслух. Во время наших прогулок на открытой палубе, он постоянно жаловался мне, но я ничего поделать не мог. Это вопрос должен был решить начальник, тем более, что был уже Указ о запрете курения на рабочих местах. Но начальник не вмешивался, правда, за чет здоровья Анатолия Стипаницина. Запретить курить в каюте Игорю я не мог, и он пользовался этим в полной мере. Каюту свою, он всегда закрывал, хотя это не приветствуется на флоте. За 40 лет работы на ледоколах, я закрывал свою каюту только во время ремонтных работ, когда на борту было много посторонних работников. Придя в кают-компанию, Игорь сначала ставил локти на стол, затем выпрямлял руки, почти доставая до другого края стола. Первое он хлебал почти доставая носом до содержимого тарелки. Я старался не смотреть в его сторону и придерживался английской пословице «Keep your nose in your own porridge. Конечно, я нашкрябал четверостишье, но никому его не читал. Последними  словами в четверостишии были: «О каком этикете может идти разговор, когда совок быдлует».
            Как писал в своих книгах писатель - маринист Виктор Конецкий, (с которым я был знаком и, бывал у него в гостях), что когда твой сосед по застолью или чавкает, или сморкается в бумажную салфетку, это можно выдержать во время плавания, неделю, максимум - две. Потом ты срываешься и говоришь своему застольнику, всё, что ты о нем думаешь, несмотря на то, что ваши отношения в дальнейшем будут натянуты. Мне повезло, и моим соседом напротив, был Саша Шишкин, у которого никогда в жизни не было носового платка. Места в кают-компании закреплены персонально и ты не можешь прыгать из-за одного стола за другой.  Мелочи? Да, но они могут быть ежедневными и хорошо портить жизнь в течение всей навигации. Известно, что подвиги мы совершаем не чаще двух-трёх раз  в неделю, а всё остальное время - это повседневность. Когда, по программе борьбы с терроризмом, были установлены во многих помещениях металлические двери, которые можно было открыть, только используя персональный электронный пропуск, такие двери были установлены и в ЦПУ. При закрывании они издавали сильный грохот, если дверь не придержать рукой. Когда я обратился к Саше Шишкину с просьбой придерживать дверь, он заявил, что сам старший помощник капитана не велел ему придерживать дверь. Каждый раз, когда Саша громыхал дверью, он победоносно смотрел на меня и проходил мимо с видом победителя.  Тогда я пригласил судового плотника и попросил его отрегулировать устройство, определяющее ход двери при закрывании. Плотник отрегулировал устройство за 10 минут. Приходит Саша Шишкин, распахивает дверь пошире, победоносно глядит  на меня, а грохота нет – дверь плавно и тихо закрылась.  Знали бы вы, как обиделся на меня Шишкин!. Как говорят в народе, «я сломал ему кайф».

                Как  я  «выкуривал» по 5 000 сигарет  за  навигацию.  Пассивно.

            На вахте, последние годы работы, с курением было просто «отлично». Приходивший на вахту старший вахтенный электромеханик Сергей Шаповалов, сразу же закуривал и садился под вдувную вентиляцию, чтобы сделать доступными продукты курения для всего ЦПУ. Курил он каждые полчаса, иногда – чаще. Старшим по вахте в ЦПУ был старший механик АППУ Максим Пшеницин. Он курил каждые 20 минут. В итоге, за навигацию, я пассивно «выкуривал» приблизительно  5 000 сигарет. В отпуске, первые два месяца, я откашливался и лечил бронхит. Никакие просьбы не могли  поставить на место курильщиков. Капитан Хорьков Сан Саныч, отличный и умный мужик, сам курил, а так как он капитан, то запретить ему курить на ходовом мостике никто не мог. Перед моей последней навигацией, я пришел к капитану и сказал, что если на вахте в ЦПУ будет, хотя бы один курящий – я беру чемодан, и схожу на берег,  и что  в море они пойдете без меня. Капитан поднял трубку телефона, вызвал к себе главного механика и сказал ему организовать вахту с 00 до 04 и с 12 до 16, некурящими работниками. Это было выполнено и последнюю свою навигацию, в 2006 году, я дышал сухим и бездымным воздухом, который поставляла в ЦПУ  вдувная вентиляция. Старшим по вахте был Женя Ходус, добрый и отзывчивый человек. Мы с ним много беседовали и, конечно, всё знали друг о друге, о наших семействах, о наших радостях и печалях. Он и сейчас, изредка позванивает мне, и я ему благодарен за это. Переписываемся мы по Интернету и с Серёжей Ивановым, который теперь живет в Латвии. В одном из последних писем он спрашивает меня, что помнит, как в навигациях я беспокоился о детях, их успехах и неудачах и интересуется, как относятся ко мне мои дети сейчас, в преддверии моей старости. Я ответил, что всё нормально – они даже не здороваются со мной, кода приезжают ко мне в Лугу, где я сейчас обитаю.

                Как мне делали операцию.

             В конце одной из навигаций я почувствовал боль и тяжесть в нижней части живота. Приехав в Питер, где меня встретил сын и, видя моё плачевное состояние, взял весь мой багаж  в свои руки и довел меня до Питерской квартиры. После чего исчез в неизвестном направлении. Через несколько дней я обратился в Чудновскую больницу, что на берегу Фонтанки у Калинкина моста, благо у меня был страховой медицинский полис от нашей компании – Мурманского морского пароходства. Меня посмотрели два доктора и сказали, чтобы я собирался  с духом и приходил бы к ним на операцию паховой грыжи. Я поехал в Лугу, где жила жена и внук. Никому ничего не говорил. Недолго собирался с духом и в одно прекрасное утро, разбудил жену, чтобы она закрыла за мной дверь, так как ехать на электричке около трех часов, и я уезжал на ранней электричке. Перед выходом из квартиры, ч сообщил жене, что еду на операцию и не знаю когда вернусь. Я ожидал расспросов об операции и где я буду оперироваться. Но она стояла, позёвывая и ожидая, когда я выйду за дверь. Никаких вопросов не последовало.
            Отделение, куда меня положили было современное и уютное. Палата была на двоих. Была ванная и душ, был сейф, холодильник и телевизор. Когда заполняли на меня анкету, спросили, есть ли у меня родственники в Петербурге. Я отвечал, что родственников в Питере не имею, не считать же за родственника сына, который даже не поинтересовался, что у меня болит, или дочь, которая даже не здоровается со мной..
            Пришел день операции. Мне сделали укол, накинули на меня какой-то халатик, предварительно раздев догола и повезли по неровным бетонным плитам в операционное отделение. Мне показалось, что мы проехали не менее полукилометра. В операционной был знакомый доктор. Меня прикрутили и стали ожидать нарколога. Он не появлялся. Я сказал доктору, что у меня в Луге есть знакомый нарколог и что если ему позвонить… «Лежишь на операционном столе, - сказал доктор, - и ещё шутишь». Потом появился нарколог, потом я не помню. Очнулся в своей палате, и очень хотелось пить. Сестра дала один глоток воды, который надо было выплюнуть. Через несколько часов я отошел от общего наркоза и спросил соседа, как меня перетаскивали в кровать. Он сказал, что я сам перешел. Утром пришла сестра и сделала обезболивающий укол. На следующий день я отказался от обезболивающих уколов и предоставил организму самому бороться. Дня через три, я пожаловался доктору, что у меня что-то болит в животе. Доктор сказал, что он откроет мне секрет: - Тебе была сделана три дня назад операция, вот потому в животе и болит». Это меня успокоило. Мой сосед по палате был выписан без операции, и он оставил мне в холодильнике свои пищевые припасы. Я позвонил Олегу Никанорову, мы с ним ещё с «Ленина» знакомы и во многих навигациях были, как говорил Александр Штром, соплавателями. Он спросил о моих нуждах и привез большой кусок сыра.
            Через пять дней мне предложили выписываться. Я предварительно договорился с приятелем из соседнего дома, что он поможет мне донести до дома мои вещи, хотя от больницы до дома было всего с километр. Выписавшись и выйдя на улицу, я позвонил приятелю, его сын сказал, что его нет дома. Сына я хорошо знал и изредка подкармливал их, так как отец не работал и они жили только на заработок  матери. Сын сказал, что он занят и помочь мне  не может (он все свободное время играл на компьютере в футбол). Не торопясь, я побрел к дому. Выйдя на Рижский проспект, я попросил молодого парня помочь мне донести вещи, так как он шел в попутном направлении. Парень ответил, что он скоро будет поворачивать,  и помочь отказался. С перерывами  я добрел до знакомого садика во дворе дома, напротив нашего. Из садика вышел знакомый мужик и поздоровался со мной. Я попросил его дотащить мои вещи до лифта.  «Сейчас, - сказал он, - вот только сбегаю за портвейном, и помогу». Потом, уже из садика, он сообщил мне, что вот только он примет стакан…, потом второй… Я благополучно добрался до квартиры, полежал, отдохнул и собрался идти на вокзал, ехать в Лугу. Позвонил тому самому приятелю, он оказался дома и согласился мне помочь. Мы с ним встретились у дома, и он сразу попросил дать ему денег на бутылку. Я дал. Когда пришли на вокзал, оказалось, что время отправления электрички переносится на неопределенное время, а приятелю нужно было успеть к доктору в поликлинике, что недалеко от вокзала. Он ушел. Объявили посадку. Чтобы недолго идти по перрону в Луге, я прошел в один из головных вагонов и даже занял место. Минут через двадцать сообщили, что эта электричка никуда не пойдет и нужно пересаживаться в электричку на другой платформе. Народ рванул на другую платформу, я успел сесть в один из последних вагонов и занял крайнее место на последней скамье. Увидев, что я осторожно  сажусь на скамейку, сосед спросил участливо, в чем дело. Я вкратце изложил суть проблемы. Соседи по скамейкам почему – то завели разговор о том, какие добрые и порядочные люди – русские, что всегда готовы помочь. Народу набилось в вагоне выше нормы. Остановки через три, в вагон вошла женщина с плачущим ребенком лет трёх,  Все мои соседи стали усиленно смотреть в окна. Я трудно переношу плачь детей и  уступил место мамаше с ребенком. Еще через час сообщили, что эта электричка дойдет только до определенной остановки, где нам следует пересесть на другую электричку. Я бы никому не поверил о таких злоключениях, если бы это было не со мной. Когда мы доехали до этой самой остановки, то на соседнем пути уже стояла та самая электричка, которая должна довезти нас до Луги. Народ стал прыгать с платформы на пути, опасаясь,  что эта электричка уйдет, а идти до перехода на платформы далеко. Сполз и я с платформы и понял, что на другую платформу я не заберусь. Сделал пару неудачных попыток. Но какие-то бабули, видя это, стали подталкивать меня под зад, и я выполз на платформу весь в пыли и грязи. В брюках было мокро от крови. Часа через полтора, когда освободилось много мест в вагоне, мой сосед cнова оказался рядом. «Вы садитесь, вы же после операции». В Луге мне помогли донести вещи до такси соседи по другой скамейке. Таксист внес мои вещи в квартиру, и я оказался дома. Через неделю мне позвонил мой напарник с ледокола, чтобы я раньше времени приехал сменить его, так как ледокол скоро выходит в море. Это было неправдой, сменщик знал, что ледокол ещё долго будет стоять, что я после операции, ему просто хотелось в отпуск. И с неснятыми швами я поехал в Мурманск. Швы были как раз под ремнем брюк и постоянно кровоточили. Но всё хорошее когда – то кончается, сняли швы, зажили раны, зато, когда пожарный пытался  поставить меня на пожарную вахту (дополнительно к основной вахте), начальник пошел к капитану и меня освободили от пожарных вахт.
            Интересно жить в России – вроде бы всё предусмотрел, но на самом деле никогда не знаешь, когда тебя неожиданно врежут мордой об стол!
            
                НЕБОЛЬШОЕ  ОТСТУПЛЕНИЕ

            Читая Константина Паустовского, в одном  из его произведений  я вычитал, что он знает только два куплета из старой Одесской песни «Свадьба Шнеерзона», о чём он сожалел и, которые он там и приводил. Я не поправляю Паустовского, но зная всю песню, просто хочу не таить её в себе и вытащить на свет Божий.
«Свадьба  Шнеерзона».
Страшно шумно в доме Шнеерзонов,
Все хощут песен – прямо дым идет,
Там женят сына Соломона,
Который служит в Губтраммот.
Невеста же – курьерша с финотдела
Сегодня разодета в пух и прах: Ох! Ах!
Фату мешковую одела
И деревьяшки на ногах.
В глаза, аж, прямо режет освещенье
Как будто бы большой буржуйский бал,
А на столе есть угощенье,
Что стоит крупный капитал:
Бутылки три с раствором сахарина
И мамалыга с виду точно кекс,
Картошек жареных корзина
И прочий зьячный мугебекс.
Все гости пляшут там в восторге диком,
От шума почти падает весь дом,
Вдруг прибежал смотритель дома с криком:
«Идёт домком!»

Идет вперед Абраша- дер- молочник,
Со свитой он ступает словно царь:
Арон Вайншток ему помощник
И Хайм Качкис – секретарь.
«Кто дал уж вам на свадьбу разрешенье,
Кто разрешенье вам теперь дает?
Я налагаю запрещенье,
Что б завтра был бы мне развод!»
Выхидки преддомкома были грубы,
Жених не захотел ему молчать,
Он преддомкома двинул в зубы,
А сам стал с Хаськой танцевать.
Откуда я знаю эту песню? На ледокол «Ленин» приезжала группа корреспондентов из различных газет. Среди них был корреспондент «Известий» Александр Тараданкин. Вот он-то и спел эту песню, которая сразу же была записана на магнитофон, ну а далее – всё просто.
                Поход на Землю Франца-Иосифа в 1992 году         
                                Ходили мы с австрийской киногруппой. Приближалась какая-то годовщина открытия австрийцами этого архипелага, находящегося на восьмидесятой параллели северной широты, названного в то время в честь австрийского императора Франца – Иосифа.. Брали их  на борт мы не в Мурманске, а с судна, которое доставило  киногруппу далеко на север, но не так далеко, чтобы во льдах идти до самой ЗФИ. Группа была небольшая, и их разместили по каютам моряков, которые пожелали иметь собеседника, не говорящего по-русски, а английский наши моряки знают на уровне выпускника высшего учебного заведения, когда в анкетах писали «читаю и перевожу со словарем». Мне австрийца не досталось. Кроме обычных пожиток у них был необычный груз: точная копия парусника «Адмирал Теггетхофф» в виде деревянных частей, размещённых в ящиках, которые можно было собрать и разместить в нужном месте для натурных съёмок. Парусник был изготовлен только до ватерлинии – больше не требовалось – он не собирался плавать во льдах. Ранее парусник демонстрировался в одном из парков Вены. Затем парусник распилили на части и упаковали в ящики. Матросы разместили их груз в пустующем ангаре для вертолета т мы взяли курс на ЗФИ. Через несколько дней произошло ЧП – у австрийцев пропал ящик пива. Большой огласки не было. Были проверены все укромные, непосещаемые, без особой нужды помещения, и, конечно ящик был найден. Этим помещением оказалась вентиляционная выгородка. Там срочно установили сигнализацию на открывание двери, ящик с пивом забрали и стали ждать – кто придет за товаром. Об этом знал ограниченный круг лиц. На нашей ночной вахте с 00 до 04 раздался звонок. Старший по вахте попросил меня срочно сбегать на левый борт, на третий мостик, не объясняя причины и моей конкретной задачи. Я выскочил на мостик и увидел матроса, который перелезал через поручни на четвертый мостик. Там сверху был установлен прожектор, который светил мне в глаза. Матроса мне было трудно узнать, да я и не ставил перед собой такой задачи. Я поздоровался, он ответил и исчез в лучах прожектора  Вернувшись в ЦПУ, я доложил, что видел какого-то матроса и что больше никого не было.    Пиво вернули австрийцам, на том весь этот инцидент был исчерпан.
            Мы предложили австрийцам сыграть в футбол, в волейбол или баскетбол  Оказалось, что они ни во что играть не могут, хотя среди них были достаточно молодые мужчины и женщины.
Был найден остров, возвышавшийся надо льдом, метра на полтора. У основания острова австрийцы и собирали свой парусник. Работа тяжелая, да и мороз был всегда или под сорок градусов, или за сорок. А если с ветром, то и вообще «прекрасно». Возвращались они с работ розовощекими и с хорошим аппетитом. Единственное, что нам не нравилось, это то, что они развешивали свои носки на батареи отопления в кают-компании для просушки. Но им рассказали, где это можно делать и всё уладилось. Одежда у них была не ахти какая. Они шуршали синтетикой, а она для таких морозов не подходит. Когда макет был сооружён – ходили фотографировать его. Я делал это с кинокамерой, а в рукавицах снимать не удобно. Был сорокаградусный мороз, я снял рукавицы  и некоторое время поснимал парусник. Когда потом просматривал запись, обнаружил, что я постоянно кряхтел – это не только от восторга, но при сильном морозе человек дышит таким образом, согревая себя дыханием с задержкой через суженное горло.. Так же дышит и тяжело больной человек – со стоном. Он может быть в беспамятстве, но на инстинкте делает лечебное дыхание. Йоги взяли в свои дыхательные упражнения такой способ и с успехом его применяют в различных ситуациях. Через пару дней я снял кожу с пальцев правой руки, как перчатки.
            Перед нашим уходом, ещё раз посмотрев на их полярное обмундирование, я отдал молодой женщине свои рукавицы – в них пальцы располагаются вместе и не так быстро мерзнут как в перчатках. Был у меня еще оренбургский пуховый шарф, в который можно было завернуть половину туловища, а не только шею. Это был подарок моей матери. Она всей семье связала шарфы в своё время. Жалко было шарф, но и новоиспечённых полярников тоже. Отдал я шарф, она взяла мой адрес и телефон с обязательством вернуть по возвращении. Надеюсь, она не замерзла в арктических широтах и вернулась домой, но шарф я не получил до сих пор.

                Поход  на  ЗФИ  в  1993  году

            Точно не помню цель нашего вояжа к Земле Франца – Иосифа, но было лето и поход обещал быть привлекательным. В один из дней рядом оказался пассажирский пароход «Клавдия Еланская»,нашего Мурманского пароходства, который зафрахтовала иностранная компания для туристического похода в северные широты. Капитан «Клавдии Еланской» обратился к нашему капитану с просьбой посетить наш атомный ледокол. Наш капитан Хорьков Александр Александрович человек уравновешенный и разумный, дал согласие на посещение туристами нашего ледокола. Группа туристов была достаточно большая – человек сорок. В ней были американцы, англичане и, вероятно, ещё представители других государств. Встал вопрос о том, а кто же будет водить экскурсии. Следовало разделить для удобства  иностранцев на две группы. С одной группой было ясно – экскурсоводом будет главный механик Гирш Борис Рудольфович, который знал немецкий, как родной (в детстве, в Казахстане, бабушка пела ему колыбельный песни на родном немецком языке), знал он финский язык – пять лет провел в Хельсинки на приемке нашего ледокола «Таймыр». Там, в Хельсинки, он спросил разрешение у начальства посещать курсы английского языка – не разрешили, посоветовали ходить на курсы финского языка. Но все финны знают английский язык и Борис Рудольфович общался с ними, зачастую, на английском. Так что, у него проблем с английским тоже не было. Советские моряки по окончании высшего морского училища, особенно те, кто не ходил за границу, писали «читаю и перевожу со словарем». Борис Рудольфович обратился ко мне, чтобы я взял вторую группу. «Помилуй, - сказал я, - в школе я учил немецкий и запомнил не более пяти слов, в техникуме – английский, но так, что на четвертом последнем курсе, нам написали первую букву английского алфавита и спросили, как она называется. Для нас это был не вопрос. Мы дружно ответили, что это буква «А». В мореходке я учил английский, но заочно. Но какие знания у заочника?». «Но ты же изучал и изучаешь самостоятельно, - возразил главный механик. Сколько слов ты помнишь?» «Может три тысячи, а может пять» - отвечал я. «А вот иностранец, если знает пару десятков слов, он с ними везде лезет и стремиться не упустить каждую возможность попрактиковаться в иностранном языке, -сказал Борис Рудольфович. А вы, русские всегда боитесь иностранцев. Это у вас называется скромность. Возьмешь вторую группу, а там посмотрим, - продолжил главный. На том и порешили.
            Иностранцы точно знали, вернее, полагали, что каждый советский моряк владеет английским, хотя бы разговорным и, конечно, техническим по своей специальности. Благое заблуждение.
            Взял я группу и иду с ними в ходовую рубку на пятый мостик. Они мило улыбаются, ещё не понимая, что их ждет. Представился им по фамилии и предупредил, что к Питеру Смирноффу наше семейство никакого отношения не имеет. И, вообще, я не пью водку, предпочитая коньяк, сухие вина и шампанское. Также предупредил, что я изучал английский самостоятельно, и у меня никогда не было учителя, и что будет хорошо, если они что-нибудь поймут из моего английского, и что я, наверняка, не всё пойму из их вопросов на настоящем английском. К моему удивлению, раздались аплодисменты. Как мне потом объяснили, они уважают людей, сделавших что-либо самостоятельно, без учителей. Спрашивают, а как же я поставил произношение? Сказал, что иногда удавалось услышать передачу Special English, идущую в замедленном темпе, а иногда – Час джаза из Америки с Виллисом Канновером и напел вступительную фразу из «Take the A train». Это им понравилось, особенно американцам. Один из них сказал, что он из Сент-Луиса и спросил, знаю ли я «Сент-Луи блюз». Снова пришлось петь. Я даже знал, что это марш авиации США. Теперь мы стали своими парнями и дело пошло 1полегче.
            Известно, что более всего от неверия страдают рыбаки, которые поймали во-о-от такую рыбину. Последний вариант: «Поймал такую рыбу – её фото весило три килограмма»

                ИХ МНЕНИЯ  О НАС…
            Мне всегда не нравилось, что многие иностранцы считают нас ограниченными и мало что знающими в искусстве и о других странах. Однажды, давно это было, я был безработным и не боялся связями с иностранцами. Пригласил молодую американку к себе в комнату нашей коммуналки, в Питере. В разговоре она спросила о моем любимом художнике. Я ответил, что это Сальвадор Дали. Она сказала, как же он может быть любимым художником, если в Союзе нельзя увидеть ни одной репродукции его работ. Я достал с книжной полки Вторую книгу четвертого тома по искусству и показал ей «Пылающего жирафа», «Текущее время» и свою любимую «Предчувствие гражданской войны» Девушка обалдела и только произнесла: «Ну, я им там расскажу!» А про Нью-Йорк я даже знал сколько тысяч тони сажи и гари выпадает на него за год. В то время у меня была неплохая память и я запоминал всё, что ни попади. Потом у меня даже появился афоризм «Голова пустая – вот мысли в неё и лезут».
            В другой раз, в Мюнхене, в музее «Пинакотека», мне один немец долго рассказывал кто такая Ева. Я внимательно слушал. Войдя в один из залов, я показал в конец зала и сказал, что там находится Автопортрет Дюрера. Он подошел поближе к картине, прочитал название и сказал, что он, вероятно, зря так долго рассказывал мне, кто такая Ева. Он знал, что я впервые в этом музее.
            Водил я экскурсию долго. В актовом зале все расселись по удобным креслам, а я, как на Голгофе, отвечал на их вопросы, пытаясь понять, что же они спрашивают? Всё это отснял на видеокамеру корреспондент агентства «Рейтер». Ходили и по машинному отделению, были и в ЦПУ и в ангаре вертолета, в спортзале и в сауне. По окончании экскурсии собрались на вертолетной площадке, где и с тали прощаться. Ко мне обратилась пара – вероятно муж с женой, с вопросом, был ли я когда-нибудь в Англии? Я честно ответил, что не был ни на Луне, ни на Марсе, и что Англия для меня – это как побывать в космосе, тем более, что при коммунистах я был «невыездной» и что меня даже в Болгарию не пустили. Они меня пригласили к себе в Лондон. Я сказал, что это вопрос непростой и, что лучше будет, если сначала они приедут в Петербург, предупредив, что я, конечно живу в коммуналке и что им придется снимать гостиницу. Все это мы решили обсудить у меня в каюте после того, как они слетают на вертолете на ближайший остров вместе с переводчицей. Вертолет долго не заводился. Ходил мрачный механик и полупьяный командир. Ждал я их долго. Как оказалось, на острове вертолет тоже долго не заводился. Прилетевшая группа была счастлива, что они вернулись. Наша переводчица прилетела с букетиком заполярных цветов, вероятно не зная, что на этом месте ещё долго не будут расти цветы и иностранцы смотрели на цветы, на неё, но вслух ничего не говорили.
            Мы пришли ко мне в каюту. Имена англичан были Джон и Джуди. Меня вызвали в Цпу и я показал Джону книгу о Йоге, которую я перевел и амбарную книгу перешитую суровыми нитками – перевод этой книги. Вернувшись, я открыл бутылку сухого Молдавского вина и мы немного выпили. Увидев в каюте гитару, Джон спросил, могу ли я что-нибудь исполнить?  Я играл и русские народные песни и джазовые вариации. Джон решил меня «подначить». «Этому, конечно, вы тоже нигде не учились?» -« Нигде, -скромно отвечал я, - но я играл четыре года в русском народном оркестре на домре приме». Как мне показалось, какая грусть промелькнула в глазах англичанина. На прощание я подарил Джуди коробку конфет и они перешли на борт «Клавдии Еланской». Когда отвалил пассажир, мне звякнул радист и сказал, что для меня есть телеграмма с «Клавки», причем на английском языке. Это была благодарственная радиограмма от Вилсонов и приглашение посетить их в Лондоне. Пришлось напрягаться и составлять ответную рдо с предложением сначала посетить Питер. Тогда я еще не знал, что англичане после посещения кого-либо обязательно на следующий день отправляют  письмо двух Би, в котором благодарят за хлеб и масло (bread and batter). Если такое письмо не отправлено, значит прием вам не понравился и вас больше не пригласят. Также вас не пригласят и в случае если вы не понравились домашнему псу.
  На следующий день после экскурсии, ко мне подошел англичанин из города Лидса и рассказал о своей беде. Смысл её заключался в том, что он не был 8 лет в отпуске и на этот раз ему пришлось выбирать, млм купмть автомобиль, или взять билет в Арктику.Работал он в колледже учителем черчения и дизайна и, вероятно, располагал не очень большими средствами. Когда представилась возможность посетить атомный ледокол – он был в восторге и пог=нимпл, что это будет главным событием в этом пвояже. Он купил себе видеокамеру и записывал, всё, что можно, чтобы дома посмотреть и друзьям показать. По известному выражению: «Вы где в этом году провели свой отпуск?» «Не знаем, мы ещё не проявляли наши фотоплёнки». Беда у мистера из Лидса грянула на моей экскурсии по ледоколу – закончился заряд аккумулятора видеокамеры и он понял, что отпуск прошел зря.- кто же тебе поверит без видеодоказательств и англичанин впал в уныние. Он нашел меня на ледоколе и поведал о своем горе. Его просьбой было снова отвести его в ЦПУ и на ходовой мостик, где он смог бы кое-что отснять с вновь заряженным аккумудятором.Я сам понимал, что означает в путешествии «конец аккумулятора», потому принял «боль англичанина», как свою собственную. Время у меня было и мы с ним прошли по всему ледоколу, повторив вчерашний маршрут. Дополнительно мы посетили вертолетный ангар, в котором на ремонте стояли личные автомобили моряков, на столе у бассейна я сделал позу «крокодила» и он пришел в восторг, потом мы пошли ко мне в каюту, где я поиграл для него свои джазовые вариации, угостил сухоньким – красненьким и, в итоге мы поднядись на ходовой мостик. Он не знал как меня благодарить, да и благодарить меня не надо – делая добро, ещё не известно кому более приятно, или тому, кто получает, или тому, кто дает. Мы стали прощаться. Ангдичанин был небольшого роста и совершенно седой. На мгновение он коснулся головой моей груди и у него блеснули слёзы. Я быстро повернулся и ушел.
            Хочу  вспомнить одиг случай с нашими моряками в московской гостинице. Юрий Семёнович Пилявкц и Алексей Иванович Селявко волею судеб поселились в трехместный номер мрсковской гостиницы. Третьим жильцом был командированный из Рязани (Тамбова?, Орла? и т.п). Он имел чёткое задание не только от предприятия, но и от жены: купить женские перчатки определенного размера. Всё это выяснилось после первого совместного застолья. Денег у командированного было «в обрез», но он точно держал в уме, что ему нужно купить «волею пославшей его жены». После недельного возлияния. Моряки пошли провожать командированного на вокзал Ему уже купили две пары перчаток для жены и, единственное, на что он мог пожаловаться, что он сам предлагал сбегать в магазин по поручению моряков. Ему купили всё в дорогу (еду тоже). На перроне он заплакал. Его горе заключалось в том, что дома, на предприятии ему нието не поверит, что он так провел время с моряками с атомного ледокола «Ленин» Его горе понять можно.
            Началась переписка. Джон работал в Британских авиалиниях и отвечал за пассажиропоток на одной из авиалиний. Они выбрали время и мы с сыном Игорем встретили их в Пулково. Прилетели они со своим сынишкой шестилетним Саймоном. Заказали они гостиницу «Якорь» на обводном канале, не очень далеко от Лермонтовского проспекта. Когда вошли в номер, то оказалось, что для Саймона приготовлена раскладушка. Саймон понял, что это батут для его физического развития, и ста прыгать на раскладушке. Пришлось объяснить, что это постель для него.
            Утром я подкатил свой лимузин к гостинице и мы поехали по Питеру. Обычно мы катались часов до двух дня. Потом я их оставлял на час, полтора, чтобы не идти с ними в ресторан или кафе, говорил, что мне для дома нужно сделать какие-нибудь покупки и уезжал домой обедать. После обеда мы снова встречались и экскурсии продолжались. Я спросил у Джона, как они решились приехать в нашу страну, не отличающуюся порядком  и соблюдением законов. Джон отвечал, что во-первых его тянуло посмотреть Ленинград, ибо он был вероятно в ста странах, а вот в России не довелось. Во-вторых, в тот  год проводился в Питере легкоатлетический матч СССР – США, значит будет много полицейских, ну, а главное – они знали к кому едут.
            Удивления у Джона начались с первого утра в гостинице, когда он попросил в кафе пива, а ему ответили, что пива нет. – «Так сходите, принесите». Ему снова сказали, что пива нет. И он никак не мог понять своим английским умом, что в 4-миллионном городе нет пива. А вот в последний день перед отъездом, когда они завтракали в гостиничном кафе, им сказали, что нет хлеба. «О,кей», - ответил Джон. Вот, что значит сила советского воспитания! И всего-то за неделю.
Побывали мы в Петродворце, Стрельне, Гатчине, Павловске, где мы только не были! В Павловске Джон впервые в жизни увидел косаря, равномерно машущего косой , а не газонокосилкой. Джон любовался им минут пять, чем смутил косаря и тот ушел косить в другое место В Петродворце они просто обалдели и не верили глазам своим.
      Всё время их пребывания была отличная погода. Изумил их и Исаакиевский собор. Джон сравнивал все соборы, в которых он побывал и считал, что после собора святого Петра в Ватикане, Исакий занимает второе место. Я напомнил ему о творении Кристофера Рена, соборе святого Павла в Лондоне, Джон сказал, что построение совсем другое и, что Исакий намного просторнее и более классического вида. Ему было с чем сравнивать.
            Они все хвалили и, даже стали кое-что узнавать.. Конечно были в восторге от Эрмитажа. Джуди, как искусствовед, сказала, что неплохо бы сходить раз пять в Эрмитаж – жаль, что нет времени. Когда мы выходили из Эрмитажа, грохнула пушка с Петропавловки. Джуди накрыла голову Саймона руками и приготовилась к самому худшему. Пришлось объяснить, что в Питере каждый день в 12 пополудни, проходит такая процедура. Они порадовались, и говорили, что вот у них-то в Лондоне ничего похожего нет.   Джону, как представит6елю морской державы, некогда Владычицы морей, понравился музей «Ботик Петра Первого». Он ходил, улыбался м трогал руками, где это позволялось. Здесь тоже произошел небольшой казус. Я ходил отдельно от Джона, не мешая ему восторгаться и любоваться. На небольшом возвышении стоял наш родной экскурсовод и толковал на английском группе иностранцев, человек из пяти. Я подошел и стал слушать. Экскурсовод глянул на меня и спросил по английски откуда я? Ничтоже сумняшеся я ответсвовал: I’m from Tootation/ - «What”s Tootatin?» (Что такое Тутэйшн?), спросил экскурсовод. – «Да тутошний я, тутошний», сказал я и с невозмутимым видом продолжал слушать. Покой экскурсовода был полностью нарушен. Он пытался не смотреть на меня, но это у него не получалось Мне пришлось уйти.
            В Петропавловке мы долго бродили по двору и когда подошли к скульптуре Шемякина Петр Первый, Джуди спросила, почему у Петра такая маленькая голова, хотя остальные части пропорциональны? Пришлось напомнить, что у их скульптора Генри Мура, в  скульптуре «Король и королева» вообще дырки в головах. Мы посмеялись и собрались уходить. Рядом, на скамейке сидели две девушки и смотрели на нас. Уходя, я сказал им: показывая на скульптуру Петра: - «В порядке мужик, как настоящий». Девчонки обрадовались и закивали головами.
            В один из дней, мы пригласили Вильямсов к себе домой на званый обед (а может быть, ужин). Жена Галина наготовила всяких блюд и мы отменно отужинали. Я показывал Джону в большом атласе, Уральские станицы Фершампенуаз, Лейпциг. Берлин, Париж и другие. Джон был в восторге и застолье длилось долго. Через несколько лет, в Лондоне, Джон, вспоминая то застолье показывал руками над столом: «Food, food, food/ Everywhere food,» Не привыкли они объедаться, берегут себя.
            Всё происходящее во время поездок и экскурсий я снимал на видеокамеру. Вечером, придя домой, я переписывал все на магнитофон. Так продолжалось все семь дней. Но, настал час разлуки, Вильямсы уезжали в Финляндию, где собирались взять на прокат автомобиль и ознакомиться с Суоми.Я вручил им несколько видеокассет с записью их пребывания в Питере, и мы расстались до встречи к.кв Лондоне.
            Джон в то время работал в Южно-Африканской Республике. Он позвонил мне в Питер и сообщил, что авиабилеты на всю семью до Лондона и обратно (через неделю) я могу получить завтра в отеле Палас на Невском проспекте. На мои возражения и предложение мне самому купить билеты, он возразил и сказал, что билеты уже заказаны и их просто надо получить. На том и порешили. Я получил билеты и мы приготовились к вылету Сын Игорь лететь с нами не мог из-за дел по своему бизнесу и мы вылетели вместе с женой Галиной и дочерью Ириной. Удивительно просто всё происходило. Порой я встряхивал голову – уж не сон ли  это всё? И что меня сейчас не снимут с самолета и не заломают руки? Но нет – вот Боинг, и мы семьёй сидим как приличные люди. Стюардесса сказала, что за напитки платить не надо и, что если нам что-нибудь понадобится – достаточно поднять руку и, если она в это время будет стоять к нам спиной – она всё равно увидит.
            По прилету в Хитроу была небольшая заминка – никого не выпусувли минут десять. Народу накапливалось всё больше. Но стояла такая тишина, что разговаривать можно было только шопотом. На выходе нас спросили, являемся ли мы членами одной семьи?  При утвердительном ответе нас всех троих сразу пропустили.
            Джон и Джуди встречали нас на двух машинах. Мы расселись и покатили по Лондону. Конечно я не верил, что я в Лондоне, но действительность за окном говорила, что это так.
            После ужина нас отвели на третий этаж квартиры (у них это второй этаж) и поселили И рину в отдельную комнату, а нас с Галиной в соседнюю. Утром встав и умывшись, мы стали ждать приглашения к завтраку. Кухня у них была накрыта несколькими слоями стекла и из комнаты бвло видно, что это Саймон собрался и ушел в школу, что это Джон читает газету, но за нами никто не приходил. После долгого ожидания я решился идти вниз, на разведку. После приветствия Джон спросил, почему мы так долго спали – вероятно устали после перелета. Узнав, что мы уже час бодрствуем и что ждали приглашения, Джон очень удивился и сказал, что это было бы нарушением наших свобод. Добавил, что в английской семье можно встать в любое время, спуститься вниз к холодильнику и опустошить его.
            Джуди стала спрашивать, кому что пригоиовить на завтрак?.Ирина и Галина оказались поумнее и заказали то же самое, что и Джуди – мюсли с молоком, тем более, что видов мюслей было невообразимо много. Ну, а я, считавший себя знатаком английской прозы (позапрошлого века), гордо заказал… овсянку. Джуди взялась за голову и сказала, что овсянку в Англии никто не ест лет пятьдесят, но полезла вниз к морозильникам и из какого-то потайного узла достала пару пригоршней овсянки и приготовила мне «поридж», все время приговаривая «О, Юрий, о поридж». Так, с самого начала моего пребывания в Англии, я ославился.
            Выйдя на крыльцо я увидел с десяток бутылок с молоком. На мой вопрос Джон ответил, что зто приносит молочник до 6 утра и при этом не звенит бутылкой о бутылку, а тихо и спокойно ставит бутылки на крыльцо. –«А откуда он знает сколько бутылок выставлять на крыльцо?» - « Асколько пустых бутылок стоит на крыльце – столько молочник и ставит полных бутылок». –«А вы видели своего молочника?2 –«Нет». –«А как вы с ним рассчитываетесь?2 –« Кредитной карточкой». Удивительно всё просто и разумно. Далее мы гуляли по Лондону, ездили в метро. Оказывается, что на улицах основное дерево – это платан (второе название чинара).Цветочки герани растут просто на газонах. Розы цветут до декабря, а у замка Генриха Восьмого мы увидели растущие на свежем воздухе мандарины. Были в картинных галереях, где вход бесплатный. Долго бродили по Тауэру (вход по билетам), видели воронов, живущих в специальном вольере. В один из следующих приездов увидел в Тауэре надпись на русском языке типа «К ворону не приставать – может клюнуть». Почему на русском языке?. Потому, что ни одному туристу, кроме русского, не придет на ум приставать к ворону. А об воронах там заботятся, потому, что по преданию, когда число воронов в Тауэре станет менее шести, то Британская империя может рухнуть.
            В спортивном зале, рядом с замком Генриха Восьмого, видели соревнования по реальному теннису, когда мяч может отскакивать и от стен и от потолка. Чтут свои традиции англичане! А рядом, по Темзе ходят маленькие теплоходы и я даже поискал глазами – может и Монморенси где-нибудь поблизости  бегает?
            Ездили в деревушку Уимблдон и видели памятник Роду Лейверу. Когда я по нашей русской привычке решил оказать честь Роду Лейверу и сфотографироваться, на фоне его скульптуры, то официальный автомобиль, проезжавший по территории стадиона, притормозил и позволил мне запечатлеться.. Остался открытым вопрос: «А где зрители и участники соревнований оставляют свои автомобили? – места нет совсем. Никакого. Детские коляски еле могут разъехаться.
            На обратном пути мы были в очередной раз удивлены, увидев стада оленей, пасущиеся без пастухов и без оград. Ограда была в виде палочки на высоте полуметра от земли. Иногда проезжал верхом на лошади полицейский. А когда мы подъехали к фонтану с большой акваторией, я спросил почему там стоят палатки? Оказалось, что это палатки рыбаков. –«А что, в фонтане, есть рыба?» -«В фонтане очень много рыбы». В России такие рыбки не дожили бы до утра – пришли бы парни с бреднем и всё выловили бы, чтобы эти чудаки с удочками не мучились.
            И ещё одно я уяснил –англичанину нельзя говорить, в чем вы нуждаетесь. Когда мы первый раз вышли в город, Джон спросил на какое время работы моей видеокамеры хватает моего аккумулятора? Я ответил: - На 55 минут. –А потом?. -А потом финиш. Джон куда-то исчез и появился через некоторое время с новым, больее ёмким аккумулятором и молча подарил его мне.Отказываться, или пытаться оплатить покупку, бесполезно. В другой раз я спросил сына Джона, Йена на каких волнах идут джазовые передачи по радиоприемнику в Лондоне. Он не стал перечислять, а взял бумажку и написал длину волн трех станций. Он поинтересовался, какой магнитолой я пользуюсь в каюте на ледоколе? Я сделал ошибку, сказав, что в каюте у меня нет магнитолы. Через некоторое время он зашел к нам в комнату и предложил мне прогуляться до магазина радиоизделий. –А далеко ли магазин? -поинтересовался я. –В семи минутах. Я посмотрел на часы. Мы вошли в магазин через семь минут. Я вспомнил наше родное «Да, здесь рядом. Ходу минут пять. И можно протопать и 10 и 15 минут.Но, это так, к слову. Мы выбрали магнитолу. Продавец сказал, так как магнитола этой модели последняя, то платить следует на 10 фунтов меньше и не потому, что она хуже, а потому, что она последняя. Я не успел достать бумажник, как подошел улыбающийся Йен и сказал, что всё уже оплачено. Я пытался  вернуть деньги, говорил, что мне стыдно, что я много зарабатываю и могу оплачивать такие дорогие покупки. Йен остановил мой бессвязный поток речи на «русском английском» сообщением, что он  служащий во фпанцузком филиале банка зарабатывает в день более, чем на две такие магнитолы. На магнитоле было написано, что сделана она в Малазии, но ответственность Великобритании.. Магнитола «пашет» у меня до сих пор и при перезаписи я не могу отличить  оригинал от перезаписи и не потому, что обе записи плохие.
            Далее я таких ошибок не делал, рассказывая, чего мне хочется и чего не хватает. Достаточно того, что Вильямсы оплатили нашему семейству перелет в Лондон из Питера и обратно  И в Лондоне не позволили нам потратить при них ни одного фунта.
            Ошибаюсь. Когда мы посетили Национальную картинную галерею, и я выразил восторг, тут же получил прекрасный альбом с репродукциями. Придя домой, я сказал Джуди, что не помню, чтобы я видел в галерее «Даму в голубом» Гейнсборро. Следует отметить, что Джуди по образованию искусствовед. Джуди засуетилась, обратилась к своим бесчисленным альбомам и каталогам и через некоторое времч появилась улыбающаяся. «Дама в голубом» экспонируется и принадлежит «Эрмитажу» у вас в Питере». Всегда приятно поставить искусствоведа в тупик, а искусствоведа в штатском- приятно вдвойне.
            Известно, что Национальная галерея  в Лондоне располагается на Трафальгарской площади. По этому поводу французы говорят: «Странные эти люди англичане, они называют свои улицы и площади именами наших поражений»
            Во время одной из поездок по Европе с сыном Игорем, мы задержались в Лондоне, хотя наша экскурсия направилась в Виндзор – древнюю резиденцию королей. Джон приглашал остановиться в их типично –английской трехэтажной квартире, но у нас уже были места в гостинице. Днем к нам в гостиницу приехал Сэр Рой Редгрейв и мы с ним побеседовали в креслах в фойе. Игорь отснял эту встречу на видео. Я подарил Сэру Рою десятка полтора арктических фото, показать которые он спросил разрешения джентльменам в клубе  Сэр Рой посматривал на могкчего Игоря и время-от-времени интересовался не играет ли Игорь в регби (Сэр Рой в молодости играл в регби за вооруженные силы) и получив отрицательный ответ каждый раз , говорил, что зря Игорь не играет в регби. А ещё Сэр Рой интересовался, довелось ли мне попробовать мясо белого медведя?. Я его разочаровал.
            Сэру Рою было уже 80 лет и он прибыл из прогулки на пароходе по Адриатике (дети устроили ему этот вояж), был в хорошем настроении и пригласил нас в 18 часов в свой клуб гвардейцев Её Королевского Величества. Мы обрадовались, так как в английский клуб попасть невозможно, а только по приглашению члена клуба, если он гарантирует, что приглашает джентльменов. Кроме того в клубе есть хорошая традиция: в 19,50 выходит мажордом и приглашает всех дам…покинуть заведение и джентльмены остаются одни, беседуют, попивают херес, или что иное. В гостинице клубе можно остаться  переночевать, если жена вас выгнала из дома. Государство представляет каждому ветерану по шесть костюмов на все случаи жизни. Живи и радуйся и никаких женщин рядом. А помимо этого, каждому англичанину при достижении пенсионного возраста выдается карточка на бесплатный проезд на всех видах муниципального транспорта.
            Радовались мы недолго. Возвратился из Виндзора наш автобус и экскурсовод сообщила, что мы все уезжаем во Францию в 16 часов. Как бы я гордился, что был в английском клубе, как бы выпячивал грудь и выпрямлял торс, изображая из себя джентльмена, но, как сказал поэт «жизнь прекрасна и удивительна», а если добавить, что жизнь удивительна тем, что отнюдь не всегда прекрасна, то это событие как раз подходит под эту формулировку.
            Я несколько раз бывал в Лондоне и всегда получал самые прекрасные впечатления. Из «недостатков» могу отнести, что ни одна капля дождя так и не упала на моё воплощающее чело. Как то в автобусе, одна дама спросила меня, где бы я желал жить, если бы представилась возможность выбирать? Я отвечал, что в своём возрасте на первое место я ставлю Россию, а на второе, несомненно, Великобританию. Дама изумилась: кого не спрошу, все хотят жить в Великобритании. Недавно на ТВ задали тот же вопрос известному историку, автору передач Николаю Сванидзе, на что он ответил, что до 1917 года в России, а потом в Англии. Оказывается, не я один такой сообразительный.
            Сэр Рой перед каждым Рождеством высылал мне рождественский торт. Торт имел вакуумную упаковку и сохранял свежесть несколько месяцев. Заказать такой торт можно было в одной американской компании, специализировавшейся на выпуске таких тортов. Получаю я как-то такой торт в конце января месяца,, потому, что у англичан свои понятия о работе русской почты. Взял я торт и решил отвезти его внучке. Недалеко от Витебского вокзала проголосовали два парня. Я так и не научился отказывать голосующим на дороге. Один парень сел рядом со иной, второй – на заднее сиденье. Торт мой стоял в пакете на заднем сиденье. Мне показалось, что паренб сзади шуршит моим пакетом. Они вышли у Витебского вокзала. Я пошарил в свеем пакете и торта не обнаружил. Я выскочил из автомобиля, оставив его не на стоянке. Подошел милиционер и я обрисовал ему ситуации. Милиционер сразу приступил к действию. Сначала мы звшли в билетную кассу – там парней не было. Выскочили на платформу и милиционер предложил идти вдоль окон первой отправляющейся электрички и высматривать парней. Через пару вагонов я обнаружил своих «благлдетелей». Мы вошли в вагон. Один из парней , увидев нпс, что-то сунул под лавку. Милиционер сразу же извлек мой торт из-под лавки и вывел обоих на пдатформу. Один из парней попытался дернуться. Милиционер ударом ноги в спину около шеи остановил парня. Я сказал, что, вероятно, парню очень больно, на что милиционер заметил, что иного обращения они не понимают. Я пошел, поставил автомобиль на стоянку и вернулся в отделение милиции при вокзале. Стали составлять протокол. Меня спрашивают, что в контейнере. Я говорю, что это рождественский торт, присланный из Америки, заказанный моим приятелем англичанином, который сейчас находиться в Бразилии. Милиционер послушал меня и сказал: «Давай с начала». Торт забрали в качестве вещдока. Я пришел за тортом в отделение милиции через пару дней. Один из задержанных парней оказался преступником в бегах и я поучил благодарность. Торт я, всё-таки отвёз внучке и по дороге никого не подсаживал
.
            При нескольких посещениях Парижа были различные впечатления. Омрачило одно из посещений кража из автобуса сумочки моей дочери Ирины вместе с деньгами, паспортом и т.п. Я дае видел этого человека. Это был негр (афро-француз?). В полицейском участке посоветовали искать документы в бачках с мусором. Паспорт был найден, что значительно олегчило горечь утраты. Из приятных ощущений на первом месте я бы поставил музей Д?Арсе, Лувр, район Арк Де-Фанс, конечно Елисейские поля (как шутил один соотечественник, только после уборки картофеля на полях). Но по архитектуре, на мой взгляд, Мадрид не уступает Парижу. В Париже мы жили на бульваре Клиши в «Клиппере», а другой раз в «Черной кошек». Гуляя вечером по бульвару Клиши проходишь мимо Мулен Руж , и если видишь, что красные крылья ветряной мельницы вращаются значит представление состоится.. Если увидите человек 50-70 организованно стоящих в очереди, то это японцы. Местные молодые парни приглашают прохожих в сомнительные заведения. Сразу вспоминаешь классическую фразу «туристо советико, облико морале» Когда один парижанин слишком настойчиво стал уговаривать меня, пришлось сказать, ему, что я импотент. Он  сочувственно посмотрел на меня, погладил меня бедного по плечу, но отвязался.  .
            На другой  стороне бульвара неоновыми огнями светится Sexodrom. Далее видишь скульптурную гркппу Свобода, Равенство и Братство (Либерте, Игалите, Фратерните). Неплохое сочетание.
            Как то у гостиницы меня встретил молодой человек и стал предлагать духи. Я его выслушал и спросил, говорит ли он по-английски. Он перешел на английский, но обнаглел окончательно и чуть ли не стал  залезать ко мне в карман. Я сказал ему, что я русский и знает ли он автомат Калашникова? .Парня как ветром сдуло. Потом я его встречал несколько раз, но он, завидев меня, переходил на другую сторону. Велика сила советского оружия!
            Зашел я выпить чего-нибудь в одно из кафе на бульваре Клиши. Сзади услышал: «Месье, туалет?» «Нет, ответствовал я,  -выпить пива»  Когда он принес пивное меню, я  увидел более 500 названий. Я  спросил карточку вин. Их оказалось что-то штук 500 и, что характерно, ни одного знакомого для меня простого постсоветского гражданина. С видом знатока я ткнул пальцем в одно из названий вина, предварительно ознакомившись с ценой. Официант кивнул и удалился  Странное дело, но в Париже на одно и то же вино, три стоимости. Самая низкая цена, если ты цедишь на . стульчаке у стойки, вторая цена – внутри кафе за столиком и самая высокая цена, если пьешь за столиком на улице. Я этого не знал и сел за столик в кафе. Официант быстро принес бокал с вином и я предложил сразу же рассчитаться. Он получил деньги и я спросил его, может ли он вынести мой бокал на столик на улице?. Официант улыбнулся, но в просьбе не отказал. Я расселся на тротуаре и стал пробовать вино. Дело еще в том, что французы, как народ прижимистый, менее двух-трех часов бокал не пьют. За столиком нет стульев, повернутых спиной к тротуару и посетителю есть на что и на кого посмотреть. Бывает, что посетитель «пьет» чашку кофе и 6, и 8 часов. Одну чашку. Недавно они приняли закон, запрещающий пить одну чашку более не то 6, не то 8 часов. Сел на тротуаре Елисейских Полей и «попивай» себе кофеек часов 6. Одну чашку. На вопрос, хотели бы французы больше зарабатывать, или больше иметь свободного времени? Большинство склонилось в сторону болшего свободного времени. Молодцы! Через пять минут я обнаружил, что все вино выпито и пора сваливать. Мимо проходили туристы из нашей группы. Я подальше вытянул ноги, чтобы они обратили внимание на мою гульбу в Париже, но ни один из них даже головы не повернул. Вот незадача! Ни по каким критериям я не похож на француза. Зато в Лондоне, проходил я мимо двухпалубного туристического автобуса и задрал голову глянуть на туристов и мне отчетливо сказали сверху: «Ну, чего вылупился?» «Действительно,- подумал я,- и чего вылупился, на родине не насмотрелся?» А второй раз к тротуару подъехал автомобиль, оттуда вышел, как выяснилось, итальянец, посмотрел на публику на бульваре и обратился ко мне с вопросом, как ему проехать к Гайд-парку?
            В автобусе, во время переездов, народ весит сам себя. Помню, как несколько дам читали стихи о женщинах, которые являются шеей и чтобы не думал мужик, голову поворачивает она, женщина. Пришлось и мне ввязаться в эту полемику и прочитать одно из своих любимых стихотворений Редьярда Киплинга «Глупец». Не читали? Прочтите, только не в переводе Симонова «Дурак», а в переводе Пастернака. Как-то в разговоре с секретарем Русского географического общества, я прочитал это стихотворение. Комментарий секретаря (женщины) был простой: «По морде, и по морде, и ещё раз по морде!» Кстати, когда удивительное стихотворение Николоза Бараташвили «Мерани» дали перевести более 100 поэтам, конечно, лучше всех перевел Борис Пастернак. Что удивительно, сам Пастернак не читал своих стихов со сцены и когда, однажды, решился, то на средине стиха голос пропал и весь зал, хором, далее прочитал стихотворение до конца. Но тогда было советское время, и чтецы собирали полные залы.
.      После лирического отступления перейдем к более серьёзному вопросу, о ком французы рассказывают анекдоты. Сразу скажу, что не про чукчей. Они рассказывают про голландцев. Чтобы понять при езде на автомобиле, что ты уже в Голландии, то нужно посмотреть на встречных женщин и если они чуть красивее коров – значит ты в Голландии. У голландца в втомобиле две пары дворников: одна снаружи, вторая изнутри, потому, что голландец при езде издает звуки, какие издает малыш, когда играет с игрушечным автомобилем. Но мне более всего понравился атакой анекдот. Когда голландец ложится спать, он ставит два стакана на ночной столик. Один с водой, а второй пустой. Потому, что ночью он может захотоеть попить, а может не захотеть  Про себя француз рассказал такой анекдот. Заходит француз в кафе выпить чашку кофе, которое стоит три евро. Достает три монеты, кладет одну по центру стойки бара, а две другие запускает по стойке влево и вправо. Официант ходит србирает монеты – клиент всегда прав. Заходит как-то тот же француз, просит чашку кофе и выкладывает пять евро. Официант подает кофе, а сдачу запускает по стойке бара вправо и влево. Посетитель посмотрел на это, достает ещё один евро, кладет по центру бара: «Ещё один кофе»
            Запомнилось посещение Флоренции, стоящей особой жемчужиной Италии. Там у нас было свободного времени на персональные прогудки не менее 8 часов. Поражала река Арно, на центре реки, где она перетекает через каменный барьер сидели голуби которым вода достигала до «щиколоток». Я пошел не в ту сторону, где была стоянка нашего автобуса, так как смотрел на карту с обратной стороны, когда нам наши шоферы показывали место стоянки. Я это понял дойдя до огородов в пригороде Флоренции. Времени у меня было предостаточно и я снова вернулся в центр города. Торговец, который предупреждал меня, что я иду не в ту сторону, обрадовался, увидев меня и я ему сознался в своей корзлоупрямости. Но что делать, если я и познаку Зодиака Козерог. Кстати все эти предсказания и указания в соответствии с движениями планет, мне кажутся полной чушью и надувательством. Моя племянница, занимающаяся астрологией и безбедно живущая за счет глупости людской, созналась, что она переписывает в свободном варьировании разные гороскопы и люди её благодарят, причем и материально. Жена моего приятеля переписывалась с Глобой, платила ему и уверяла, что это наука и что в это следует верить. Узнав, кем я являюсь по гороскопу вручила мне календарь, в котором указывались различные удачные и неудачные дни. Я забросил этот календарь и не вспоминал о нем. Но однажды у меня был отличный день по всем показателям и по самочувствию. Дело было в Арктике. Я вспомнил о календаре и решил сверитьс ним. По всем параметрам предсказания, это был самый черный день за все три месяца. Кстати, один физик предложил Глобе на ТВ, что он берется угадывать различные события не с меньшей процентной достоверностью. Глоба, разумеется отказался. Мошенники всегда опасаются за свой подлый бизнес и не идут на контрольные проверки разумными и честными людьми с применением современной аппаратуры..
            Так вот, про Флоренцию. На площади я зашел в кафе,жарко было, выпил бокал сухого красного и вышел на улицу.. Из церкви на верху улицы спускались новобрачные. Было много папарации и зевак. Я встал в строй зевак и при приближении новобрачных начал аплодировать. Толпа подхватила и молодые шли под аплодисменами народа, стоявшего двумя колоннами с обеих сторон улицы. Новобрачная отделилась от супруга, подошла ко мне и сказала «Грацио, синьор». Я молча поклонился. Из итальянского я знал еще «нон каписко» (не понимаю), но это не подходило к этому случаю. Через некоторое время я пошел в правильную сторону держась берега Арно. Через пару километров я увидел маленькое кафе с одной скамейкой, которая стояла на значительном отдалении. Не скамье сидели двое итальянцев и приставали к проходившим и проезжающим на велосипедах девушкам. Я пропустил еще бокал сухого красного и уходя сказал молодым парням ариведерчи. Парни вскочили со скамейки и вежливо поклонились. Это было необычно. Далее дорога была без памятников архитектуры, но встретился карабинер, который разбирался с водителем. На мой вопрос он расстелил на капоте карту и показал мне куда идти и сколько еще осталось. Когда меня увидели наши шоферы, они поинтересовались, приехал ли я на такси? Я сказал, что мне удалось пройти Флоренцию в оба конца. Когда собрался весь народ и мы поехали в обратную сторону шофер пошутил, что теперь я у них буду экскурсоводом, так как знаю Флоренцию вдоль, в основном, и немного поперёк. Перед одним из поворотов я сказал шоферу, чтобы он поворачивал налево, там будет кафе с одной скамейкой, где следует повернуть направо. Народ в автобусе заулыбался, но когда после поворота они увидели кафе с одной скамейкой зааплодировали и спросили, много ли раз я был во Флоренции?
            Рим при въезде в него совсем не понравился, но потом, в центре полегчало. Здание парламента, называемое в народе из-за множества колон, пишущей машинкой, Капитолий и, конечно, Колизей. Большое впечатление оставил Ватикан с собором Св. Петра и музей с бесчисленным количеством экспонатов. Собор Св. Петра  вмещает в себя 50 000 прихожан и ещё столько же умещвется на площади Св. Петра у собора. Я обошел по внешней стороне Ватикана всё это государство. Когда прогуливался по площади у собора, ко мне подошел монах и молча протянул изображение Иисуса Христа в светящихся одеждах. Я поклонился в ответ. Стоявший рядомпосетитель, увидев всё это, повернулся к монаху с вопросительным взглядом. Монах взглянул на него, повернулся и ушел.
            Все поездки по Европе я выбирал только как автобусные экскурсии. Из автобуса видиш и ландшафты и придорожные селения и города. А прилететь и улететь с того же аэродрома меня не привлекало. Была автобусная экскурсия и двухнедельная и трехнедельная. Мне говорили, что такое путешествие утомительно. «А как же торчу в Арктике по четыре месяца где и трсёт, иногда качает и поспать 7 часов кряду нельзя поспать, а кататься по дорогам Европы я смогу и месяц и два.И сколько видеозаписей я сденлал – несколько десятков часов. Когда я показал приятелю записи Франции, он сказал, что теперь ему не надо ехать во Францию – он там уже был. Многим я переписывл свои записи и они говорили, что иначе бы они могли вспомнить не более 10% всех путешествий. Хорошо иметь напарника. При записи парадов и построений у Букингемского дворца, всё это дело я доверил сыну Игорю, который мог снимать через головы, и выбирал он и ракурс и сюжет гораздр лучше, чем я, Есть статистика, что только каждый двухсотый человек имеет рост 190 сантиметров. Но он почему то всегда сидит передо мной в кинозале. А Игорю и такая помеха не преграда..

УЛИЦА ПОЛНА НЕОЖИДАННОСТЕ.
Известно, что жизнь полна неожиданностей. Никогда не знаешь, что тебя ждет за поворотом, за перекрестком,  Как сказал поэт: «Жизнь прекрасна и удивительна». Хочется добавить, что удивительна жизнь тем, что она, отнюдь, не всегда прекрасна. Известно, что Солнце светит всем, но не всех греет.
            Как – то приехал я из очередной поездки по Европе в свой маленький город. Здесь у меня есть приятели и друзья. Я собрался идти в гости. Одному приятелю я нес в подарок зажигалку с мигающими светодиодами, другому – Швейцарские часы, купленные в Амстердаме всего за 30 евро. Была осень и в это время было уже темно. До подъезда оставалось метров пять, когда их кустов вышли четверо молодых людей и окружили меня. В ответ на вопрос «В чем дело, мужики?» я получил сильнейший удар в лицо. Вспомнив, что в молодости я тоже занимался боксом, да и мой вес был 100 кг. ответным ударом я сбил нападавшего с ног. Он быстро вскочил и снова бросился на меня. С двух боков ему помогали его сообщники. Находившийся сзади парень нанес удар бутылкой по голове. Понимая, что мне не вырваться из этого окружения и не избежать потасовки, я решил принять бой. Дрался я, в основном, с парнем напротив меня. Вероятно, он был самый сильный и тренированный. Удары с боков меня не очень донимали. Парень, что орудовал бутылкой сзади, не очень точно бил по голове, так как я всё время перемещался. Всё происходило молча. Я знал, что нужно кричать «Пожар», что в этом случае может быть кто-нибудь выглянет из дома, но я «озверел» и молча вел бой. Парню сзади,, наконец, повезло и, ударе на седьмом, ему удалось раскроить мне голову. Кровь стала заливать лицо, капать на мой английский пиджак и новую рубашку. Продолжался бой не менее минуты, когда кто-то сзади подставил ногу и я, перемещаясь, упал. Перед лицом я увидел ноги одного из «бойцов», резко рванул их на себя, парень рухнул и я попытался добраться до его горла. У меня не было сомнения, что я его задушу. Но посыпались со всех сторон удары ногами, и я потерял сознание. Достаточно было одного «удачного» удара ногой в висок, чтобы отправить меня в лучший мир, но этого не произошло. Очнулся я лежащим на асфальте. Было уже совсем светло. Поднявшись, я зашел в подъезд и позвонил своему приятелю. Он, не спрашивая, всё понял и уложил меня на диван. Правый глаз заплыл и не открывался. В карманах было чисто. Сняли даже нательный крест за 10 рублей. Английские пиджаки имеют преимущество – у них много карманов. В нижнем боковом внутреннем кармане для часов лежал мой значок «Почетного полярника». Его не нашли, но от ударов, он погнулся, а сделан он из добротного металла. Найдя одни часы в кармане, они не стали искать часы на руке, и мои часы остались на мне.
Отлежавшись пару часов, я побрел домой. Дома я снял свой пиджак, а жена предложила поменять и окровавленную рубашку, так как я мог испачкать диван. Резонно. Заявлять в милицию я не стал – искать никого они всё равно не будут, а меня затаскают для дачи показаний типа «почему я спровоцировал парней на избиение и грабеж?».
            Через неделю мне нужно было ехать в Мурманск и  идти в рейс в Арктику. Я мог уже идти на пенсию (мне было 65 лет), но я продолжал работать. Правый глаз стал понемногу открываться, но видел он мало и плохо. В очередном отпуске я посетил хорошую глазную клинику в Петербурге, где у меня определили в правом глазу глаукому, чего-то там отслоение, и сделали лазерную операцию – всё за счет родного Мурманского пароходства.
            Одно плохо – оказывается, что глаукома не лечится и её можно только остановить, а лекарство «траватан» (10 мл.), плюс «бетоптик», стоят около 3 000 руб.
            Так, что никогда не знаешь, где тебе повезет и, как тебе повезет.
            После навигации я снова пошел навестить моего приятеля. Меня остановили соседи – моего приятеля, оказывается, убили. Я не стал выяснять, как это произошло. Я знаю, как это может произойти.

             Жаль, что не имею оглавления и что-то могу пропустить, а что-то повторить. Но опыт приходит во время написания. Говорят, что аппетит приходит во время еды, но я точно знаю, что самый болшой аппетит приходит когда совсем нечего есть.
            Сейчас живу на пенсии. Как и все. Коммуналку в Питере грабили два раза. Квартиру в Луге – только один раз. Но я помню, что в 2003 году в России в среднем каждая квартира была ограблена. Борюсь, как могу, с чиновниками, хотя знаю тщетность таких усилий. Не повлияло даже то, что я выслал свои медали в адрес правительства. (оставил себе медаль «300 лет Русскому флоту»). Странное дело, но одну медаль («Ветерану труда), мне почему-то выслали обратно.
            О чем жалею? О том, что не вырастил хотя бы пятерых детей. Не было жилплощади, хотя это не причина. Мой прадед «родил» 18 детей и десять из них остались жить. Что дети не всегда благодарны родителям – это я знаю. Даже есть такой тост: «Выпьем за здоровье наших внуков, которые рассчитаются с нашими детьми за нас!»
            Когда я перечитываю свой опус (нужно посмотреть, что это слово означает) и вижу недостатки, недоговоренности и меня посещает чувство глубокого неудовлетворения, я вспоминаю одну причту. Приходит один человек к мудрецу и жалуется ему на своего соседа. Выслушал его мудрец и говорит: «Ты прав». Приходит сосед к тому же мудрецу и излагает свой вариант событий. Мудрец ему говорит: «Ты прав». Слышавший всё это третий человек говорит мудрецу: «Но так же не бывает: один прав и второй прав». «И ты прав», - отвечает ему мудрец. Попутно вспоминаются сентенции, «самая крепкая семья – семья из одного человека».  «в споре с самим собой, я всегда оказываюсь прав», «каждый прав, когда   один» и т.д. Недаром многие люди, повзрослев морально и помудрев хотят отдалиться от общества, чтобы не знать всех этих передряг и треволнений.
            Вспоитнается анекдот о том, что в глухой тайге заходит геолог к глубокому старцу в избу и просится переночевать. Старец отвечает согласием, но геолог говорит, что он не один, а  с ним ещё маркшейдер. Старец отвечает: «Привяжи в сарае и дай ему сена». Старец спрашивает: -Откуда добрый молодец?». Тот отвечает, что из Ленинграда. Выясняется, что старец знал только старое название «Петроград». Тут старец и спрашивает: «А скажи, мил человек, говорят, что у вас там в Петрограде в 1917 году, какая-то заварушка была. Так чем всё кончилось?»
             И аочти на ту же тему. В советское время сдает вступительные экзамены в институт приезжий. После хороших ответов по вопросам билета, пытается выяснить профессор о знаниях по текущему моменту. Но, оказывается, что абитуриент ничего не слышал ни о пленумах ЦК кпсс,, ни о съездах, ни о новой пятилетке. «Так вы откуда приехали, - спрашивает профессор?  «Деревня Петушки, Тамбовской области». «Вот куда, коллеги, следует ездить отдыхать»,-вскричал профессор.
             Как говорит Наум Коржавин « Где живут люди, там хорошо быть не может». Может он и прав? А может и нет!               

                СЪЕЗД ВЕТЕРАНОВ АТОМНОГО ФЛОТА В ДЕКАБРЕ 2009 В МУРМАНСКЕ

            Пришло приглашение присутствовать на встрече ветеранов атомного флота в Мурманске. Оплачивался проезд, проживание и питание. Отказываться от такой «шары» было бы просто глупо. Позвонил в орготдел и сказал, что приеду и что лучшим подарком для себя считал бы страховой медицинский полис от пароходства сроком на один год – хотелось бы посетить глазную клинику, в которой я ранее лечился. А елиника платная.Мне ответили, что медицинские полисы выдаются только действующим работникам. Понять их можно. Во-первых я отработал в пароходстве всего каких-то 42 года приобщем стаже 52 календарных года. А во-вторых кто я? Отработавший человеческий материал. Вот и ступай себе с Богом и занятых людей разными глупостями не отвлекай.
            Я купил  билет, как бывало, на поезд в купейный вагон и спокойно уселся в предчувствии интересных встреч с людьми, некоторых из которых, я, может быть, и не помню. В купе оказалось два мужика, которые, судя по разговорам, тоже ехали на этот «молодёжный» слет. От коньяка я отказался, а они – нет. Прибывает поезд по расписанию и нас встречают на вокзале, сажают в миниавтобус и везут в гостиницу «Моряк», которая рядом с гостиницей «Полярные зори». Поселяемся в номера. Мне достаётся одноместный номер, как приличному человеку. Утром кормят и есть свободное время. Звоню бывшему начальнику на «Таймыре» Николаю Сергеевичу Астанину и договариваемся о проходе на ледокол, который стоял в сухом доке на 35 заводе. У проходной меня встречает мой хороший товарищ по многолетним походам в Арктику Анатолий Стипаницын с документами для прохода на завод и в док.Удивительно было ощущение, что никуда не уезжал, знакомые лица. Сейчас начальник поставит на вахту и потечет привычная судовая жизнь. Плохо было то, что ледокол должен был всплывать через пару часов и нужно было успеть выйти из дока на берег. В ЦПУ увидел «милые мне рожи», потом прошлись с Анатолием по помещеням ледокола, народ был занят работами перед всплытием ледокола. Многих увидеть не удалось. Но в каюте меня посетил Анатолий Миков, с которым мы проработали на ледоколе все 20 лет. Работал он старшим мастером центрального отсека и за ним мы были, как за каменной стеной. И главный физик и старший механик АППУ, да и главный механик не стеснялись советоваться с ним по вопросам центрального отсека, и не только по этим вопросам. Свою маленькую службу дерхал в тонусе, но никого в обиду не давал. Хороший мужик. К сожалению не увидел Женю Ходуса. Сказали, что он на стапельпаузе дока. Я быстро спустился, мне сказали, что он уже поднялся на борт ледокола. Со мной была видеокамера и я спросил у стапель-мастера, можно ли поснимать?.»Да хоть голым бегай», ответил мастер. Время уходило и я удалился из дока.
            К 15 часам народ стал собираться у гостиницы «Полярные зори». Увидел много знакомых лиц.»А ты меня наверное не помнишь», спросил мужик стоящий за Николаем Чаплюком. «Ты не Чаплюк, - сказал я ему,-ты Игорь Чапля и не прячься, я тебя узнал. Расселись в шикарный автобус и нас повезди в музей пароходства, располагавшийся на третьем этаже здания отдела кадров. Долго бродили, много фотографировались. Затем нас повезли в Мурманский краеведческий музей, хотя он располагается в полукилометре. Кто-то заметил, что это сделано для того, чтобы мы не разбежались. После этого музея нас повезли в кафе. Там можно было заказывать всё, что хочешь. За столом мы сидели с Андреем Золотковым, Игорем Чаплей, Александром Штромом, Анатолием – из Москвы. Застолье длилось довольно долго. У кафе стоял автобус. Мы вышли втроем и пошли в гостиницу пешком. На следующий день нас повезли на ледокол «Ленин» котрый теперь стоит у пирса, рядом с железнодорожным вокзалом в качестве музея. Мы расположились в каюткомпании и для нас дали концерт русского народного квинтета. Поражало большое количество капитанов, старпомов и каких-то вероятно, старых партийных работников. Все они расселись впереди, а такие люди, как главные физики, мастера центрального отсека, позади. Я сидел со своим старым приятелем бывшим главным физиком на многих ледоколах, начиная с ледокола «Ленин», Юрием Сергеевичем Сидоровым и слушали «старших товарищей». Во время выступления одного не известного мне, вероятно, партийного работника. «А вот там сидит и улыбается товарищ Смирнов, который в 1961 году предложил ликвидировать комсомол», - заявил этот начальник с укором. Мне пришлось реагировать с мета: «И был прав и предвидел за 30 лет» .И снова вытянулись лица коммунистов. Но сейчас они не могли со мной ничего сделать и приходилось помалкивать. Всё-таки времена меняются и никуда от этого не уйти. Мы сидели вместе с Юрием Сергееаичем Сидоровы, который стал главным физиком, ещё на «Ленине». Потом его направляли на разные ледоколы, где он обучал подрастающее поколениеи физиков и операторов
            Я ни разу не видел его раздраженным. Он всегда был готов помочь и ответить на любой вопрос. Прозвище у него было «Сидороелли». В своё время он был чемпиогом СССР по ручному мячу Мы вместе много играл в баскетюол за команду ледокола «Ленин»  Играл он весело и неожиданно. Играть вместе с ним в одной команде было одно удовольствие. И встретив его на встрече ветеранов я днействительно был рад нащей встрече. Одной из лучших похвал человека я считаю выражение «С ним легко и просто». Это в полной мере я снова почувствовал при этой встрече.
            Я побродил по ледоколу. Место, где была каюта № 14, в которой я жил и соседние каюты были сломаны – вероятно готовилось место под какую-то новую конструкцию.
            После этого нас повезли в клуб имени Кирова. Там собрались все приглашенные. А их оказалось «всего» 700 человек. И всех их надо накормить и напоить и в гостиницы поселить и проезд оплатить. Как говорил Аркадий Райкин: «Сумасшедшие деньги». Кто-то скажет, что переживать не стоит – деньги-то чужие. Всё дело в том, что денег чужих не бывает – это всё наши с вами деньги и других денег в стране нет, просто распоряжаются этими деньгами…
            В фойе, где все ожидали приезда артистов, повстречал я много знакомых лиц и было много радостных (по меньшей мере для меня) встреч. Встретил Валентина Костромина, с которым много связано, был здесь наш начальник Николай Астанин в красивой морской форме (приказал Рукша всем начальникам быть в форме), встретил Петра Бонина – врача из первого экипажа ледокола «Ленин» (я бы его не признал – он сам признался). Потом были встречи с Николаем Девятко, Олегом Богородским, Александрами Ахмонен и Агарковым, Мишкой Филипповым, Александром Пастуховым. Всех не перечесть, а начнешь перечислять – обязательно кого-нибудь забудешь – могут не простить.
            Перешли к торжественной части, то бишь к награждениям ветеранов АТОМНОГО флота. В итоге оказалось, что награждали по партийному списку, причем партии кпсс. Награждали медалью физика Анатолия Петровича Александрова. Награждали капитанов, каких-то представителей чего-то и ни одного представителя АТОМНОГО флота не было. Не было ни одного главного механика, ни одного главного физика, ,ни электромехаников даже мастеров центрального отсека не было. Был один Чаплюк за заслуги перед кпсс из ЦО, но он слаботочник по телефонной связи и к атомной энергии не  имеет никакого касательства. Это было награждение кого угодно, но только не работников, имеющих отношение к ядерным силовым установкам. Капитаном атомного ледокола может стать через полчаса капитан дизельного ледокола, а вот стать специалистом …впрочем, я уже говорил об этом. Повторю, что награждали медалью А.Александрова. Уверяю вас, он не был штурманом. И даже в кпсс не состоял. Это он, в 1920 году в боях ПРОТИВ красных получил три Георгия, а их, Георгиев, просто так не раздавали. Это его арестовали красные в Крыму и спасло, только то, что женщина-комиссар, глянув на двухметрового красивого 17-летнего парня показала ему потайной выход. Так, что упрекнуть его в приверженности к коммунистическим идеям никак нельзя. И медалью его имени награждали одного за другим коммунистов (даже если сейчас они все переползли в «Единую Россию».
            Не был упомянут ни один главный механик, или электромеханик осваивавшие новую атомную энергию. Ни один из уже ушедших, таких, как Александр Следзюк, Иван Мачешников, Олег Пашнин, Борис Гирш, Аркадий Баранов Олег Габелок, Валентин Ишин, Александр Соколов, Николай Кукочкин, Анатолий Ефимов и даже ныне здравствующие основоположники освоения атомной энергетики на атомных ледоколах  Виктор Мизгирёв, Владимип Каратеев, Игорь Домахин, Михаил Гурьян, Мантула. Юрий Мамаев, Виктор Борзых Юрий Сидоров, Вадим Соколов, Борис Каминский  Анатолий Нецецкий,  Олег Никаноров  и, да простят меня те, кого не назвал. Вспомнил кого забыл! Себя,, любимого, чуть-было, не забыл.. Всё-таки я проработал на атомных ледоколах 42 года.
            Вспоминаю случай, когда первый капитан ледокола «Ленин» Павел Акимович Пономарев уходил во второй раз на пенсию (его вызвали с пенсии капитанствовать на ледоколе «Ленин»). Встал вопрос, кого назначить капитаном. Первой кандидатурой был Анатоий Матвеевич Кашицкий, бывший в то время старпомом на ледоколе. Было высказано мнение, что у экипажа есть замечания по поведению в свободное время. Кашицкий сказал, что экипаж подобрался хороший, люди пришли образованные, начитаннык и хорошо эрудированные и, конечно, отличные специалисты. Со временем всё утрясется и устаканится при работе в Арктике. И тут встал Борис Макарович Соколов и заявил, что по его мнению следует улучшить политико-воспитательную работу партийной организации ледокола. Комиссия сказала: «Вот вы и будете капитаном». Главное – это политическое воспитание, а техническая и интеллектуальная грамотность – это всё потом, опосля.  Как здест не вспомнить аварию в Чернобыле, когда оператору, который отказывался проводить эксперимент с отключенными системами безопасности, просто сказали, что в противном случае он выложит партбилет на стол. Что вышло из этого партийного подхода – вы знаете.
            Начало выступать начальство. Нас, ветеранов, посадили в первых пяти рядах. Так как никто выпячиваться не хотел, то первый ряд остался пуст и мы сидели на последующих рядах. Я сидел со своим старым напарником не только по атомному флоту, но и по теннису Сашей Касьянчуком и Юрием Михайловичем Мамаевым, который в свое время поднялся от машиниста и номерного механика до Главного механика. И был в первом экипаже «Ленина» и также был позабыт-позаброшен.
            Выступил Кириенко, который, как утверждают некоторые, был автором дефолта в России. Говорил он долго, а потом заявил, что правительство никогда не бросит атомный флот на произвол судьбы и всегда, в случае надобности, придет на помощь. Я сидел во втором ряду и с места, хотя и не очень громко, но достаточно внятно, чтобы услышал Кириенко, спросил: «Второй дефолт?» Хорошего чиновника отличает плохой слух в определенных ситуациях. Кириенко даже голову не повернул.
            В перерыве я подошел к Рукше и попросил содействмя в издании данной книге. «Пиши, Юра, рассмотрим, ответим». Написал. Четыре месяца назад. Я ждал вежливого отказа, а получил, вернее, не получил даже ответа. Забронзовел.Рукша, а точнее оборзел!

            Артистов не дождались из-за нелетной погоды и перешли в залы на двух этажах сделать «лёгкий закусон» а ля фуршет. Как говорил наш гид в Париже, всё это было «зело шарман».
 Подъехали артисты. Хорош был Василий Лановой и Валентина Толкунова.  Когда вышла Лолита, я срочно покинул зрительный зал, не выношу я этого юмора, а точнее – пошлятины. Посидел в фойе с Юрием Ермолаевым и в зал вошел, когда уже Лещенко исполнял «День Победы».
            Потом снова все пошли за столы и здесь меня официант, молодой парень, пытался обкормить, хотя я и сопротивлялся. Он говорил, что он только принесет второе блюдо, вдруг оно мне понравится.
             Играл очень неплохой эстрадный оркестр с репертуаром наших времен. Было много танцующих.
            Был большой и замечательный фейрверк на площади перед бвшим зданием междугороднего телеграфа.
            Как говорится – вечер удался!

            Далее предлагаю вашему вниманию мои песни, которые у меня вышли совершенно случайно. Я никогда не писал специально песен. Если вышло что-нибудь, ну и ладно, а вот так, чтобы сидеть и морщить лоб – этого не было. Если песня получалась, то со временем что-то изменялосья. Корректировалось, но это всё по ходу, со временем.
            Первая песня получилась «Арктика». Название, конечно, оригинальное, но лучшего я не придумал.

                АРКТИКА

                Говорили тогда: Скоро будет весна
                А за ней обязательно лето.
                Пролетела весна и опять холода,
                Где же лето, где же лето.

Небо в тучах опять, не простить, не понять,
Только изредка проблески света.
Где-то ночь коротка, здесь – длинна, как тоска
И нет лет, и нет лета.

                И спросил я тогда: _Ну когда же весна,
                За которой наступит лето?
                Пролетают года, то весна, то зима
                И нет лета, и нет лета!

Лето где-то не там, где во льдах караван
Холодна эта часть планеты.
Нет тепла без огня, нет меня без тебя
И нет лета, и нет лета!


                Сколько лет во льдах?

Сколько лет во льдах – срок немереный
А за что и как, кем назначенный?
Лёг бы путь иной – я б любил других,
Кто тому виной на путях моих?

               Припев:    Ах, ты, Арктика, стужа белая,
                Мир безмолвия, льды торосами,
                Где вся жизнь прошла, как пустой туман,
                Как листок с куста, ветром скошенный!

Виноват ли кто, виноват ли сам?
Или рок-судьба доля скверная,
Но ответ на то мне не даст никто,
Не ответит мне вьюга снежная.

                Припев
 
Но ответить как? Просто вышло так,
Не вини судьбу, друга верного.
Ты пойми, чудак, жизни всей зигзаг
Был отмерен за-благо-временно!

                Ледокольная жизнь.
Когда штурман кладет ручеи вращения судовых винтов «В раздрай», ледокол начинает сильно трястись и вибрировать. Впечатляет, особенно во время сна.

                Ледокольная жизнь, ты проста как канат,
                Тащим судно вперёд, тащим судно назад,
                Ледокольная жизнь – ожидание,
                Встречи наши в порту, расставания.

Ну, давай, капитан, ручки все «в раздрай»,
Ты меня растряси, душу не вынимай.
Снова мчимся вперед, не сдержать нас ни чем,
Вроде знаем куда, вроде знаем зачем.

                Мы приходим домой, здесь мы словно в гостях,
                Снова нос на волну и вперёд, на рысях!
                В море отпуска ждем, дома скучно без льдов,
                Без полярных друзей, без друзей – моряков.

Ну давай капитан, все мы в лодке одной,
За одним все столом и с похожей судьбой.
Нам ещё предстоит вместе много пройти,
Надо деток кормить, надо внуков растить.

                Ну давай, капитан, ручки все 2 в раздрай»,
                Ты меня растрями, душу не вынимай!
                Снова мчимся вперёд, не сдержать нас ни чем,
                Точно знаем куда! Вот узнать бы, зачем?

Я взял у Есенина «Не жалею, не зову, не плачу», а у Солженицина «Не верь, не бойся, не проси» и вышло такое, может и неудачное, стихосложение.

                Зигзаг

Всё не так, всё наперекосяк
Вкривь и вкось и не иначе
И тащусь по жизни кое-как,
Не жалею, не зову, но плачу.

                Плачу я о прошлых светлых днях,
                Где, казалось, всё идет иначе
                И где жизнь летела на рысях,
                Не жалея, не зовя, не плача.

Ты не верь, не бойся, не проси
И тогда вся жизнь пойдет иначе
И промчишь по жизни, как в такси,
Не жалея, не зовя, не плача!


                Закон Природы.

Был я молод и зелен и глуп
И за правду стоял горой.
И не важно, знакомый иль друг,
Я за каждого рвался в бой.

                Песни Галича дерзкие пел
                И, конечно, большего ждал,
                А когда меня случай задел,
                Самый близкий товарищ предал.

Всё поняв, я не стал тогда злым,
Не втоптал его имя во прах,
Он – то жил по законам земным,
Я ж витал где-то там, в облаках.

                Боль чужая – чужая боль
                И не станет болью твоей.
                Не закона-тайги это соль,
                А закон для земных людей.

Что живешь ты для счастья других
Сколько хочешь ты можешь кричать.
Неь в Природе законов иных:
В одиночку
                всем
                умирать.


                Божий суд

Придет твой час порой ли вешней,
Иль знойным летом, иль зимой.
Закончишь путь земной и грешный
И: Божий суд перед тобой.

                Задаст вопрос Отец Всевышний:
-                Как жил и много ли грешил?
                Ответишь, что был многогрешен,
                Чем сам себе порой вредил.

-Да, ты бвл грешен, это правда
И то, что сам себе вредил,
Но лёгкой жизни ты не жаждал,
Не мало горя пережил».

                Возьмёт ключи апостол Пётр,
                Смиренно ты пойдешь за ним.
                Туннель укажат длинный, узкий
                И тихо скажет он: - Иди.

И ты пойдешь туда не медля,
Ты побредёшь туда один.
Узришь ди свет в конце тоннеля,
Иль будет только тьма за ним?


                Пожалейте меня, пожалейте.

Пожалейте меня, пожалейте,
Положите ладони на грудь
И вина мне сухого налейте,
Расскажите про жизнь что-нибудь.

                Я мечтал о бескрайности лета,
                Где закаты восходов нежней,
                А мотался в ночи беспросветной
                Бесконечных полярных морей.

Я не клялся в любви беззаветной,
Алых роз без шипов не дарил.
Пролетело всё так быстротечно,
Порой кажется: вовсе не жил.

                Не корите меня, не браните,
                Кем не стал я и кем я не был,
                Первым был, крайним был, был последним,
                Я был разным и, значит, я жил!

Не жалейте меня, не жалейте,
Не кладите ладони на грудь,
Я живу как умею, как смею,
А даст Бог и ещё поживу!

                Ледокол
Ледокол пыхтит натужно, мнет боками глыбы льда
И внутри трясёмся дружно, ветеран и ЛПК,
Я ловлю в каюте стуки, размещаю в мягком лязг,
ПОУ шлет вдоль борта всхлипы и туман окутал нас.

                Через месяц будет Мурманск, а потом и Петербург,
                Не рассказывай, что трудно – даже дома не поймут.
                Можно вспомнить лишь с кем был ты, с кем делил разлуки час,
                Месяцы полярной ссылки бесконечны лишь для нас!

ЛПК – молодой специалист по линии подготовки кадров
ПОУ – пневмо-лбмывающее устройство создает между корпусом и льдом воздушную прослойку, направленную против налипания льда и снега на корпус ледокола.


                Бог создал Землю, глубую даль, но превзошел себя, создав печаль.
Шиллер.

                Память моя.

Ох, не пляшется мне и давно не поётся,
Пролетают года в невозвратную даль,
Только юности звон вдалеке раздаётся
Эхом песен чужих, тех, что сердцу не жаль.

                И мотив их не тот, а напев незнакомый,
                Травы пахнут не так, дни юыстрее бегут –
                Это память моя, радость  мне и оковы,
                Память всё бережёт и другой не дадут.

Порой кажется мне всё начнется чначала,
Стану я молодым, я как-будто проснцсь,
Только память моя – мой конвой и охрана
 Не пусукет меня, как её ни прошу..

                Ах, ты память моя, мне бальзам и отрава,
                Не уйти от тебя, ты повсюду со мной
                И пусть кажется мне: всё проходит так рано,
                Но пока ты в душе – я всегда молодой.

Пусть не пляшется мне и давно не поётся,
Пусть уходят года в невозвратную даль.
Всё, что было со мной, всё со мной остаётся,
Память всё бережет6 и любовь и печаль.

                Стихотворение. «Дождь»

Капли первые дождя прошлись ногтями по крыше железной,
Ветер, веткой в окно постучав, улетел гулять по лугам безбрежным.
Гром, горло прочистив, заворочался, захрипел,
И с треском врата раскрыл, вонзая в землю струи стрел

Земля напряглась, задрожала, стеблями диких трав,
Потом, разомлев, ослабла, в объятья дождя упав.
Всё стало едино в мире: луга, облака, земля
И малою частью счастливой был вместе с ними и я.

                Мурманск -  Арктика – Петербург   2006 – 2010

                Отзывы и вопросы по т-ну  8-921-44-10-142