Валюта

Я проходил мимо школы. До меня доносись веселые крики и разговоры детишек. Они весело что-то обсуждали. Они говорили. Сбивались в кучки, смеялись. Шептали друг другу на ухо или кричали через всю улицу. Это было единственное место, откуда доносились какие-либо звуки. И вот школа осталась позади, и я погрузился в тишину. Ну как тишину, если не считать гудения автомобилей, шума ветра, звуков доносившихся со стройки, было тихо. Мимо меня проносились суетливо люди, бросали косые взгляды и бежали дальше. И все молча. Все берегли слова. Слова.
Я глянул на наручные часы, на которых под маленькими цифрами – временем – располагались жирные, большие цифра, обозначающие слова. Количество слов. Количество моих слов. Всего семьсот тридцать слов. Всего семьсот тридцать. А надо еще зайти в магазин, купить, что-то покушать, еще бы хотелось сегодня поговорить наконец-то с Аней. Уже два дня ни чего ей не говорю, только слушаю ее иногда. Она тоже бережет свои слова. Иначе нам с ней будет не на что есть. Недавно она мне рассказала историю со своей работы. Это было упоительно. Я так скучаю по ее историям, она очень талантливо рассказывает. Иногда смешно, иногда грустно. Жаль, что так редко мы говорим. Мы просыпаемся и даже доброго утра не скажем друг другу. Доброе утро, это же целых два слова, проезд на автобусе стоит десять. Слова надо беречь. И сейчас я шел пешком домой, что бы сберечь эти десять слов и сказать ей наконец-то как соскучился и люблю ее. Конечно, ездить на автобусах безопасней. Тем более в районе мы живем не самом лучшем. Здесь чуть ли не самый расцвет криминала, за то квартиры самые дешевые. Всего пять с половиной тысяч слов в месяц. Приходится снимать квартиру на двоих. Один бы я оплатить не смог.
Сегодня заработал только пятьсот слов. Начальник вообще оборзел. Мы разгрузили целый вагон цилиндров со словами в банке, а нам дали всего-лишь по пятьсот. Конечно, было желание умыкнуть несколько слов. Хотя бы тыщенку. Но я спасовал. Испугался. Ну ладно. Завтра опять туда пойдем. Опять разгружать. Может завтра побольше получится выпросить. Хотя как их выпросить, когда нам, молча, дают слова, и не хочется говорить, не хочется возражать. Это же лишние слова. Это же лишние траты, которые мне ни кто не компенсирует. Которые улетят на ветер, ведь начальник то даже не ответит, свои слова зажмет. Гад. Вот поэтому приходится, молча брать слова, и молча идти домой, где молча, будешь смотреть на свою любимую, не в силах с ней поговорить, не в силах признаться в любви, не в силах вообще что-то сказать.  Поэтому я и завидую детям. У них нет еще лимита. До четырнадцати лет не ставят лимит. Детки учатся. Они могут говорить. Но как только достигаешь возраста четырнадцати лет, тебе одевают часы. Дают десять тысяч слов, ты по распределению попадаешь на работу, уже молча. Уже с тобой перестают говорить. Только ты пока не можешь отвыкнуть, и почти пять тысяч слов улетают в никуда. Остается еще пять, которые спускаешь до первой зарплаты, и вот ты немой. Просто не можешь говорить. Молчишь. Открываешь рот, как рыба на воздухе, а сказать не в силах ни чего. Ни одного слова, только не членораздельные звуки. Вот тогда-то, когда ты уже был немой, когда нечего было есть, получив зарплату, начинаешь ценить слова. Эту драгоценность. Это – единственное что у тебя есть самого дорогого. Начинаешь жить от зарплаты, до зарплаты, как немой. За то практически ни с кем не ругаешься, не ссоришься. Просто молча, сгорбившись идешь выполнять свою задачу. Конечно есть миллиардеры, у которых просто огромные кучи слов. Они говорят, он поют, они не замолкают вообще. И это чудесно. Я как-то видел такого, он не замолкал ни на секунду. Говорил все время. Это был хозяин банка, в котором я занимаюсь разгрузкой-погрузкой.
Это нововведение придумали для того, что бы уменьшить преступность, ссоры, недопонимания и так далее. Конечно, может быть это и сработало, но преступности меньше не стало. Да и понятно всем для чего это делалось. Всем все понятно. Что бы народ ни говорил про власть лишнего, избавиться от оппозиции и так далее. У них это получилось. Только вот живется нам теперь не лучше.
Я зашел в магазин. Взял хлеба, макарон, яиц, еще кое-каких вещиц для дома, оставил на кассе двести семьдесят девять слов. Может, хоть сегодня скажу Ане что-нибудь. Скажу, что люблю ее. Точно. Скажу. Уже два дня вообще рот не открывал. Я зашел в арку. Не люблю это место. Двор впереди не хороший. Там постоянно что-то случается. Меня начало обуревать плохое предчувствие, и оно не ошиблось. Передо мной выскочил человек в маске, наставил пистолет и сказал только одно:
-Слова!
Я замахал головой, посмотрел на него грустными глазами. Он только помотал головой, уперся дулом пистолета в лоб, схватил мои часы и перевел себе практически все слова. Когда он убежал, я со слезами на глазах, посмотрел на часы. Всего десять. Всего десять слов. Только десять.
Я сел на асфальт, облокотившись о стену дома. Заплакал.  Слов и так нет, да еще и обокрали. Черт. Черт! И главное уже не сделаешь с этим ни чего. Остается только молчать. А что сделать еще. Идти в полицию? И как я им объясню, что меня обокрали. У меня только десять слов-то и осталось. На пальцах?
Я поднялся и отправился домой. По грязному, запачканному подъезду, в котором постоянно воняет мочой, а стены разрисованы всякими лозунгами, типа «долой власть», «дайте народу слово», я поднялся на четвертый этаж и зашел домой. Разулся, прошел на кухню, оставил там пакет. Затем прошел в комнату, в которой стоял только диван, небольшой шкаф, старый телевизор. На диване сидела Аня. Она кивнула мне, вместо привет, улыбнулась вместо, я люблю тебя, и подмигнула вместо, иди ко мне. Я подошел, сел на диван. Обнял ее, погладил по голове, по волосам, прижался к ней, а она ко мне. Потом глянул в глаза, и произнес только одно слово.
-Ограбили.
Она посмотрела на мои часы. Девять слов. Сделала лицо, типа – не расстраивайся, все будет хорошо. Я взглянул на ее. Всего триста восемь. Сегодня опять мало. Она работает учителем. Им выдают без лимит когда они приходят в школу, так как детей надо учить, после выхода без лимит отбирают, выдают зарплату, но вот только дети не понимают что она уже не может говорить, и все докучают ее вопросами, а она не может сдержаться – отвечает.
Я посмотрел на нее, глянул на свои часы, и прошептал ей на ухо.
-Я тебя люблю!
Она подняла на меня глаза, в которых начали проступать слезы.
-Я тебя люблю!
Первая слеза скатилась по щеке и упала на мою ладонь.
-Я люблю тебя!
Она плакала навзрыд. Ревела, не могла остановиться, только повторяла:
-Я тоже! Я тоже!
После того как она проплакалась, мы молча лежали, смотрели друг на друга, потом обнимались, целовались, провели страстную ночь и уснули.
Утром она проснулась первая. Просто кивнула мне, я кивнул ей в ответ. Мы скудно позавтракали, и я пошел на работу.
Весь день я думал. Я размышлял, пытался решиться, и решился. Я сунул небольшой контейнер со словами себе за пазуху. Я хотел поговорить с ней. Я устал так. Отработав весь день, все время переживая, что попадусь на краже, получил опять свои пять сот рублей. Посмотрел на начальника. Опять пять сот. Обманывают нас. Вспомнил про украденные сова и решился ответить ему наконец-то.
-Обманываешь нас, скотина! Обманываешь, сука! Недолго тебе ликовать.
Все смотрели на меня с ошарашенными глазами, начальник тем более. Он обалдел от того что я трачу свои слова, и от того что я ему сказал. А я просто, молча, развернулся и ушел. По дороге достал контейнер со словами. Перевел половину себе на часы. Пятьдесят тысяч. Этого хватит, что бы наговориться с Аней. Нам точно хватит. Зашел в магазин. Взял вино, закуски, всякой вкусной и дорогой еды. Оставил почти тысячу слов. С довольным видом, когда вся очередь смотрела на меня, вышел из магазина со словами:
-Ну и что? Я сегодня живу.
Пришел домой сегодня первый. Приготовил нам с Аней ужин. Украсил стол. Пришла девушка. Увидела все это, кинулась мне на плечи. Долго целовались. А потом я сказал:
-Сегодня мы с тобой говорим! Сегодня наш день. Сегодня можно забыть о количестве потраченных слов. Сегодня только ты и я! Мы вдвоем. И пусть ни чего не мешает нам. Ни чего. Потому что я тебя люблю. Я тебя люблю больше жизни. Поэтому прости, но я украл слова, потому что хочу поговорить с тобой, ибо я уже так не могу. Не могу.
Она смотрела на меня, пребывая в огромном удивлении. Я ни когда не говорил так много слов ей. Ни когда. Потом я перевел еще пять тысяч слов ей. Мы сели кушать. Мы говорили. Без остановки, наперебой друг друга. Смеясь, плача, радуясь. Наверное, весь дом слышал наш заливистый смех, наши голоса, наши слова, ведь все молчали. Все берегли слова. Но мы сегодня предались веселью. Мы сегодня забыли о них. Сегодня были только я, Аня и слова. Речь. Наша речь.
Мы говорили всю ночь. Даже не смотрели, сколько слов потрачено, сколько осталось. Мы просто говорили. Потом, когда уже уставшие, с закрывающимися глазами захотели спать, перешли на кровать где и уснули.
Разбудил нас громкий стук в дверь. Еще, еще и еще. Все громче. Кто это? Обычно, точнее к нам вообще ни кто не приходит. А зачем? Помолчать можно и дома. Я поднялся на кровати, и тут дверь вылетела с петель. Залетели полицейские. Они забежали к нам в комнату, схватили меня и молча, начали связывать. Аню просто держали, что бы она не рыпалась. И все это молча. Я молчал, потому что понимал за что, и теперь с этим я ни чего не поделаю. Полицейские молчали, потому что у них на работе тоже лимит слов. Только отдать команду. Аня молчала, потому что захлебывалась в слезах. Меня вывели на улицу. Поставили перед судебным приставом. На его часах сверкало огромное число. Почти миллион слов.
-Вы обвиняетесь в измене своему государству! Вы укрыли сто тысяч слов, для агитации населения против власти. Вы осуждаетесь на десять лет строгого режима, будьте добры, сядьте в машину, для проследования в отделение.
Меня грубо втолкнули в машину, захлопнули дверь, последнее, что я увидел в окне машины, это заплаканную Аню, которая выскочила на улицу, которую не подпускали к машине полицейские.
-Я люблю тебя!
Успел крикнуть ей я, прежде чем машина тронулась. Увозя меня куда-то, откуда я рисковал не вернуться ни когда. Ибо у заключенных отбирают все слова. А потом молчаливых, хоронят где-то, называя опасными элементами общества. Опасный элемент общества – говорящий человек!