Капитан

 Лев  Михайлович Мухин выпивал. Это он сам так говорил. Как все нормальные люди.
Пьет! Горько констатировала факт Александра Ефимовна. Пьет….
     Судно неторопливо и плавно погружалось в изумрудную воду, потом так же медленно, неохотно восходило на волне к безоблачному небу. Хрустальные струйки соленой воды, закутавшись в белую шубку под крутыми подзорами штевня весело пробегали вдоль бортов, посверкивая под средиземноморским солнцем…
   Лев Михайлович выпивал… Это привычное для нас мероприятие обычно распадалось на несколько этапов. Все начиналось с давно уже ставшей расхожей, флотской шутки, которую инициировал кок. Почищенная и обложенная луковыми кружочками сельдь неожиданно и неурочно появлялась к обеду, иногда к ужину. Как красивый дополнительный аккорд к виртуозному гастрономическому ноктюрну…
    Грех без стопки!, обычно  произносил кто-то. Такая селедочка и без…
    Лицо капитана каменело. Товарищи, говорил он, товарищи, мы в море. Здесь каждый из нас – звено. Да, звено. Звено общей цепи и выпадение любого из звеньев ведет к общему сбою в работе… Без стопки… Понимаю, конечно.  Болезненно морщился.  Есть, наконец отпуск! Иногда и сам могу выпить. В меру, конечно. Вы знаете… Потом, даже в библии -, далее шла какая-то туманная цитата, перевранная, возможно даже его собственная давняя импровизация. Мы молча смотрели в свои тарелки. Смотрели, проклиная кока за неуместный разгул поварской фантазии. Он, как непорочный ангел в своем белоснежном переднике торчал в раздаточном окне, готовый переваривать наши благодарственные восторги…  Тот еще типчик, но это уже другая история.
    Принимать пищу капитан не спешил. Тяжкое единоборство соблазна и совести отражалось на слегка небритом лице. Каждый поступок взрослый разумный человек должен обосновать.
     Иван Григорьеви,  ронял наконец  Лев Михайлович, обращаясь к помполиту, я там набросал планчик, не планчик  даже, а так, кое-какие заметки… Надо посмотреть… Взглянули бы?
Клава нам обед ко мне в приемную… Принесешь, Клавочка?
- Конечно, Лев Михайлович, селедочки положить отдельно.?
  -  Несоленая? Хорошо, пару кусочков, для аппетита.
    Первый этап стартовал и благополучно закончился. За закрытой дверью капитанской каюты торжествовал дьявол. К вечеру Клава сидела, устало сложив руки на коленях. Судно плавно покачивало и немолодая, вымотанная беготней вверх-вниз по крутым трапам буфетчица клевала носом. На немытой тарелке кости чудовищного количества уничтоженной селедки…Для аппетита.
    Помполит давно уже малодушно сбежал. Облако ароматнейшего «клана» беспрепятственно выплывало через  приоткрытую дверь в проход. В низах  царило праздничное настроение. Торжество социального демократизма – боцман и начальник судовой радиостанции, оба некурящие, сосали из трубок капитанский табак. На уголке дивана настороженно примостился старпом -выжидал момента, чтобы ретироваться без потерь. Лев бушевал.
     Признаком тягчайшего преступления – неуважения к капитану,  являлся отказ от выпивки. Приходилось рассчитывать силы и выжидать момент. В четыре утра на вахту. Ему-то, что с гуся вода. Вот черт!
     Старпом – это я, незаметно приподнимаю задницу с дивана. Медленненько так, незаметно…
   Куда!? Суровая интонация смягчена  сквозящей горечью об утраченных традициях . Куда?
    - Лев Михалыч, начало третьего, мне же на мост с четырех…
    -Кто там  сейчас?
     - Как кто? Второй, Вовка Белявский.
     - Молодой, постоит
   - Нет, Лев Михалыч, твердое - нет. Вахта! Святое дело.
Задница перемещается по дивану к двери. Намечал поработать, Таррагона послезавтра, списочки хотелось бы  подбить…
    - Стоп! В своем уме! Ужаснулся Лев.   Кому? Мне! -   мне, капитану! Списочки! На ходовой!?!??
     Тень глубочайщего разочарования пала на лице его… Списочки! Ни уважения, ни совести… Выпью…
     Наливает и скорбно выпивает фужер метаксы.  Моя правая рука…
     Все. Свободен. То есть именно несвободен. Через сорок минут на вахту. Вовка минутки считает.
     Мы любим Михалыча. Виртуоз. И рулем и телеграфом владеет в совершенстве, как штопором. Пожилой, видавший виды русский капитан. Совсем пацаном, после Речного техникума встал к штурвалу. Война. Под раскаленными чушками немецких зениток таскал из Кронштата баржи с порохом на крохотном «Темрюке». Ранен.
     Успел посидеть. За длинный язык, говорит. В 56-м  реабилитирован, заочно вуз,  дорос до капитана…
    В каюте затихает. Все. Медленно, опираясь на поручни разбредается гвардия. Начальник радиостанции, Геня, Геннадий Петрович, пожилой тучный весельчак, упал в открытую дверь своей берлоги.
  –Левушку уложил, шепнул помполит, скрываясь в своей.
     Дня два  Лева будет больным и тихим. И преувеличенно вежливым.   Общая атмосфера – как после похорон. Разговоры в пол- голоса и никаких намеков. Мы любим Левушку.
      Через пару дней, конечно, на очередном общесудовом(черт бы их побрал-обязательная, но совершенно пустая процедура) ничто Льву не помешает клеймить пьяниц, все еще позорящих коллектив,  задиктовывать гневную резолюцию –выжигать каленным прутом.
        Ежеминутно коррелировать речь, обращаясь к помполиту : А, Иван Григорьевич. А?
И солидный  Иван Григорьевич будет повторять- Да, да, кивая индифферентно…
    А пароходик качается себе и качается над пропастью в воде и зелено-голубая струя в белых хлопьях пены отстает от кормы и растворяется. Еще один день убежал к горизонту.
      Мы гордимся своим капитаном. Прирожденная крестьянская мудрость научила его умело лавировать в жизненном море, также, как прирожденная крестьянская смышленнось оказалась тем плодородным полем, на котором вырос, заколосился и возмужал один из лучших капитанов пароходства. Не без слабостей , конечно.
     Помню перед заходом в какой-то прибалтийский, тогда еще советский порт, капитан на очередном собрании долго и скорбно смотрел на нас. Потом сказал так.
- Иван Григорьевич, объясни мне пожалуйста, объясни мне, друг ты мой любезный, кстати и помощник по этой части… Почему? То есть почему не можем мы, как люди. Они не могут, поправился Лев Михайлович, кивнув на нас, смиренно сидящих на очередном осточертевшем собрании и лихорадочно прогоняя в уме привычную арифметику. Так, приход в семь. Комиссия. Еще час. Сколько там до вахты остается,  сбегать успею? И позвонить бы, конечно, обязательно. Пимензон опять нажрется, вон сидит и рожа сияет хитрая…
    Я к тому, Иван Григорьевич, что театры там,  или музей- они для кого? Для жидов?
Пардон, не для нас с вами. В экипаже три еврея – не обиделись. Лева в это сердца не вкладывает. Такое безобидное русское присловье…
    Ну разве не могут они как люди. Сходил, посмотрел на что-нибудь, отдохнул при этом, конечно, и обогащенный пришел во время на вахту? А Иван Григорьевич?
     - Да…да….да….да
    -Я, Иван, вот что сделаю. Я, вот,  любог из них возьму, ну, хоть того же Шилова (чему лыбишься?)  покажу как надо отдыхать на берегу. У  всех ведь у них дети, а, Иван Григорьевич?
      Конечно, Лев Михалыч, конечно,  а как жеж? -отвечает помполит не слушая, и думая о своем….
    Как это не удивительно, но Лев так и поступил!
    Через час быть готовым,  сурово приказал Сашке Шилову, когда схлынула с борта «комиссия», определилось время стоянки и береговой заполошный ритм сменил спокойный и привычный ритм перехода. Вернулись они на такси, но об этом позже…
   Потом, когда уже вновь грохотали под палубой гребные валы,  в каюте, где мы, как заговорщики, собрались проглотить по последней, кем-то заботливо припасенной,  Сашка рассказал следующие.
     Из музеев Лева, видимо, слыхал только про краеведческий. Сохранилось с детства. Так и сказал, пойдем в краеведческий. Мне, ребята, уже, хоть в церковь! Все! Потеряна стоянка. Позвонить бы, хныкал я, в надежде сорваться. Успеешь, отрезал Лев. После музея успеешь. Вижу – сам горит своей идеей. Т.е. идеей исправления человечества и духовного его обогащения… Кранты, братцы. Старинное кирпичное здание на тенистой улице. Кирпич почти черный от времени. Музей, кивнул таксист.  Краеведческий. Подходим к ступеням. Глазам не верю- ЗАКРЫТО! Выходной или там, к черту, переучет,
не знаю. Закрыто! Есть же Бог!
     Лев стоит мрачный. Не повезло.
     -Может в библиотеку, а. Лев Михайлович, или в театр успеем? - а у самого фанфары в груди, до самого неба в груди фанфары, если бывает так… Надежда затлела.
     Солнце уже высоко над головой. Погода чудная. Полдень.
    - Обедать пора, раздумчиво пробормотал Лев.  Пойдем, приличное место знаю,  до войны был, кормят неплохо, говорит, и мы  все идем и идем по улице. Подошли к центру.
    -Точно не помню, кажется здесь, замечает капитан перед входом в первый же попавшийся кабак. Кажется здесь… Точно. Сюда.
    Входим в прохладный зал. Лев уверенно к столику, навстречу официант.
     - Покушать прилично можно?
    - конечно, очень все качественно, держим марку. Алкоголь с семи…
    - Как с семи? Впрочем, не важно, мы только поесть. Садись,  Саша…
   Официант забегал на мягких лапках, салатики там,  нарезочка., горячее позже.
     Ты, Сашка, на меня не обижайся. Тебе сколько осталось? Два курса…  Да, Макаровка. Капитаном станешь, а я, Саша, свое откапитанил… сорок лет, без малого. Кто же вас, дураков, учить-то будет, когда мы поуходим. Вот и сегодня… ты и другим потом расскажешь, как отдохнуть можно… без водки.  Что за манера – вечно нажраться, как свиньи. Столько вокруг всего. Те же бабы…Или там, орган послушать. Видел вывеску?
     Я опустошен и раздавлен. Безразлично киваю.
     - Эй, паренек, -это Лева официанту, друг любезный, как там насчет горячего?
- Будет, через мгновение будет. У вас соляночка…
     Принесли дымящиеся горшочки – внутри сказка. И маслиночка по верху плавает, как лодочка подводная, блестящая, круглая….
    Лев смотрит раздумчиво и брезгливо… жирновато!
    Вот, Сашка, умные французы люди! У них к каждому блюду свой сорт вина существует. Шато называется. Здесь мясо и жирное, значит сюда красный портвейн, шато я имею ввиду, полагается. Но вино, Саша, дрянь! Любое. Думаю и шато дрянь… Никогда не употребляю, дарят часто, а я не употребляю… И тебе смолоду не советую…
-Эх , сейчас бы стаканчик этого самого, шато, думаю, выбрасываешь, что-ли? Как раз! Держи карман! Шура всегда вон какие пакунки к поезду прет… Шура это жена, в совпортах контролтрует Левушку…
    Куда, как лучше просто стопочка. Одна! Под горячее…- Эй, паренек!
     Вкралась надежда…
Слушаю-с!, игриво, на старинный манер отозвался официант, подлетая. К вашим услугам-с. Озорные глаза с веселым пониманием. Еще что-нибудь?
     Мы, вот тут с Сашей-его Сашей звать, Меня Лев Михайлович, решили под горячее, поскольку жирновато, грамм по 50 водочки из холодильничка. Как?
      Понимаете, замялся официант, делано посерьезнев, у нас с этим строго… с семи, если только, сейчас начало второго …
    Изогнулся, выжидая.
    -Господи, да не напиваться же! Мы интеллигентные люди. Сашка вот студент, я, извиняюсь, вообще – капитан… Так, для аппетита. Перед театром… Строго по пятьдесят, понял? В голосе – металл,– это он уже мне.
     Официант заговорщицки оглянулся. Идет, но за риск, сами понимаете…можно, ведь, и место потерять. Правила!
     Лев размашисто хлопнул себя по карману, какие проблемы! Повеселел.
      -Так, затараторил официант, так. Принесу в уксуснике, там, где-то так и будет, граммов сто….
    -Два неси, отрезал Лев, два для начала. А более емких нет?
    -Нет, к сожалению, из стандартного сервиза.
    Живо, чтоб!  Остывает.
К горячему Лева так и не притронулся. Еще до семи, до официального времени снятия табу он  спел, не имея слуха, вместе с дамочкой на крохотной эстраде. Потом на салфетке неверной рукой вычерчивал  диковинные схемы небесной сферы, пытаясь растолковать какому-то чудаку принцип определения широты по солнцу, который сам уже забыл давно и напрочь…
   Я под шумок в меру набрался. Не позвонил домой, но день даром не пропал. Пол-кабака провожали нас перед закрытием. В такси Лева заснул. Дальше вы знаете, сказал Сашка, заканчивая – сами грузить по трапу помогали.
    После этого случая Лев Михайлович уже никогда не предлагал нам сопровождать себя  в своих культурно ознакомительных походах по местным достопримечательностям. Возможно утвердился в мысли о безнадежности попыток наставить нас на путь истинный…Или разуверился, что наши твердые порочные шкуры можно чем-то пронять…