Сполохи угасающей памяти. Гл. 26. Кафедра, НИЛ - 4

Глава XXVI

КАФЕДРА, НИЛ-4

Он наслаждался заслуженным отдыхом в Ленинграде, когда появление на пороге дома на Тверской улице вестового вызвало у него настороженность и тревогу. Удивило предложение прибыть в ВИТКУ к зав. кафедры, полковнику, профессору Власьеву. Его он запомнил еще по курсам повышения квалификации, когда защищал диплом и получил высокую оценку красными чернилами на дипломе. Вероятно, его тоже запомнили. Но это было так давно! С Тверской улицы на улицу Каляева он отправился пешком через Таврический садик. Почему-то в ушах в ритм шагов, как и в детстве, зазвучало из «Мойдодыра»:

Я к Таврическому саду,
Перепрыгнул чрез ограду,
А она за мною мчится
И кусает, как волчица.

Пропуск для него был уже заказан. Теряясь в догадках, он вошел в приемную знаменитого профессора. Представился, секретарь сразу доложила о его прибытии, а минут через пять его пригласили в кабинет. Профессора он узнал сразу – такой же стройный, высокий и подтянутый, как и много лет назад. Он больше походил на бейсболиста, чем на крупного кабинетного ученого. При защите дипломного проекта по группе РТБ ракетной базы он задавал вопросов больше всех. Тогда его удивило дотошное желание профессора вникнуть во все детали его проекта. Сначала профессор молча его рассматривал, затем сразу, без лишних слов, перешел к делу, заявив, что знает род его занятий и предлагает перейти на работу к нему на кафедру. Сначала на время выполнения очень перспективного и ответственного задания Министерства обороны, а потом время покажет. Затем сообщил, что все формальности уже согласованы, но он хотел бы знать его мнение. Он прекрасно понимал, что меньше всего решение зависит от «его мнения». После подтверждения о своем согласии, зашел разговор непосредственно о предстоящей работе. Для решения поставленных Министерством обороны задач предполагалось создать несколько научно-исследовательских лабораторий. И что у него уже подобрана для них перспективная научная молодежь, но не хватает опытных инженеров, участвовавших непосредственно во всех стадиях работ. Его роль будет заключаться в том, чтобы как практику оценивать и дополнять работы молодых талантливых научных сотрудников. А пока, до завершения формирования лабораторий, он будет преподавать на курсах повышения квалификации инженеров управлений. За этот период он должен познакомиться с научными сотрудниками, изучить новые вычислительные машины серии ЕС. Работать первое время он будет на машине ЕС-1033. В дальнейшем будет использоваться самая мощная из этой серии – ЕС-1060. Она пока в стадии наладки на полигоне под Зеленогорском. Гидроволновой бассейн находится на озере Красавица, он в рабочем состоянии. Работать придется как здесь в лаборатории, так и на полигоне. Затем добавил, что выбор на него пал в связи с его прежней дипломной работой на курсах, а также тем профилем работ, которые им выполнялись на полигоне и военных базах. Домой он шел, глубоко задумавшись, сколько лет прошло, и все это время он был на учете. Потом он узнал, что всех, кто заканчивал это высшее учебное заведение с красным дипломом, распределяли в войска на два-три года, а затем отзывали обратно на научную работу. В этом, конечно, был резон.
Преподавать ему понравилось, бывалые главные инженеры сразу узнавали в нем «своего» и не задавали глупых провокационных вопросов. Да он и сам прекрасно понимал, что из программы им необходимо, а что можно пробежать скороговоркой. Но очень скоро все организационные вопросы по созданию лаборатории были решены. Новый коллектив был приглашен к Михаилу Васильевичу Власьеву. Он стал представлять каждого по порядку. Новичка удивило большое количество гражданских лиц. Он невольно обратил внимание на пару у края стола. Это был слепой мужчина средних лет и довольно молодая женщина, которая его постоянно опекала. Оказалось, что все гражданские были математиками и программистами из университета, а слепой мужчина оказался еще и кандидатом физико-математических наук. Женщина, опекавшая его, была его женой и тоже математиком. Позже выяснилось, что ему предстояло работать именно с ними. В этой связке ему предназначалась роль постановщика задач. У американцев эта профессия называется системотехникой и относится к престижной квалификации. Но у него в голове не укладывалось, как слепой человек, не видя перед собой записей, может выполнять сложнейшие математические операции, пусть даже с помощью жены. И вообще, как он смог окончить физико-математический факультет, да еще защитить ученую степень? В дальнейшем он убедился, что это возможно, а жена-математик была просто «вторым номером», его глазами.
В первое время дела шли туго, университетские математики ничего не понимали в его делах, а он буквально вскипал, когда слышал, что решение той или иной задачи невозможно. Ему казалось, что они просто не хотят или действительно не понимают, что ему надо. Чтобы найти с ними общий язык, он решил хотя бы поверхностно изучить программирование. Математики притащили толстенный американский учебник от IBM, и дело пошло. В отличие от наших заумных изданий, учебник был написан простым, доходчивым языком. Он остановился на изучении «Фортрана» и ПЛ-1. Работа стала понемногу налаживаться, и вскоре взаимопонимание было достигнуто, а затем и отношения переросли в дружеские. Обе стороны стали понимать друг друга с полуслова. Удаленных дисплеев тогда еще не было, поэтому связь с ВЦ осуществляла его жена, она постоянно бегала с перфокартами и лентами на ВЦ, а с распечатками обратно. Время бежало незаметно, все были увлечены работой. Он даже не заметил, как с руководителем, профессором Власьевым у него также сложились теплые дружеские отношения, несмотря на большую разницу в возрасте. Во время войны Власьев занимался оборонной структурой Ленинграда и имел непосредственное отношение к созданию Дороги жизни. А через некоторое время выяснилось, что и дачи у них были почти рядом, через одну остановку электрички. Чета Власьевых часто приглашала его с женой в гости. Как правило, за обеденным столом они пытались продолжать разговоры на рабочие темы. Тогда жена Михаила Васильевича, интеллигентная и очень тактичная женщина, решительно вступала в разговор и требовала, чтобы он «прекратил мучить молодого человека, хотя бы за обедом». Дискуссии прекращались, но после обеда, оставив женщин с их интересами, они поднимались на второй этаж в кабинет. Там Михаил Васильевич, хитро подмигнув, доставал из-за потайной дверцы огромного, во всю стену книжного шкафа графинчик коньяка и, налив по рюмочке, тут же прятал его обратно. Спиртное ему было запрещено. Покончив с неизменным ритуалом, они быстро переходили к своим проблемам. При этом Михаил Васильевич частенько жаловался, что повседневные заботы заведующего кафедрой мешают ему заниматься наукой. Поэтому он частенько сбегает на дачу, подальше от кафедральной рутины, чтобы в уединении заняться своей научной работой. Директор, как между собой сотрудники называли начальника училища, генерал, тоже профессор, доктор наук, смотрел на это сквозь пальцы. Со временем то же самое стало позволяться и новоиспеченному научному сотруднику.
Однажды на одной из встреч на даче Михаил Васильевич задал ему неожиданный вопрос: знает ли он, в каких в прошлом зданиях располагается училище? Ответить было нечего. Он только знал, что комплекс зданий училища занимал почти целый квартал на улице Каляева, от Потемкинской улицы и почти до бульвара Чернышевского. Еще один корпус находился напротив огромного серого здания госбезопасности, где в курсантские годы ему приходилось нести караульную службу. А в соседнем здании Артиллерийского училища он присутствовал на собрании ученых и проектировщиков по вопросу создания ракетных баз стратегического назначения. Но только после заданного вопроса Михаилом Васильевичем он задумался о том, что судьба постоянно водила его по спирали. Она забрасывает его черт знает куда, но неизменно возвращает в Питер, к прежним вехам его жизни. Даже его курсантская жизнь началась с лагерей училища, в котором он сейчас оказался. Он очнулся от раздумий, когда до него дошло, что Василий Михайлович рассказывает о прошлом этих мест. Оказывается, в этих корпусах раньше размещался лейб-гвардии Императорский полк, где по иронии судьбы в разное время служили потомки Пушкина и Дантеса. Мистика Санкт-Петербурга? Закончив рассказ, он неожиданно предложил, если это ему интересно, включить его в комиссию по проверке фундаментальной библиотеки, что его очень удивило. Но Михаил Васильевич тут же, пояснил, что в комиссии он будет только числиться. На самом деле он получит доступ к великолепной библиотеке «Его Величества лейб-гвардии Императорского полка», а всю техническую работу будут выполнять поднаторевшие в ней женщины.
В те далекие исторические времена существовало правило, что в полк необходимо было прибывать со своей формой, оружием, серебряным столовым прибором и библиотекой, которая навсегда оставалась в полку. Можно себе представить, к каким букинистическим сокровищам ему повезло прикоснуться! Этим фолиантам место было в музее или в хранилищах Государственной библиотеки. Революция сотворила немало парадоксов, которые никто не спешил исправлять. Разумеется, в училище мало кто знал о существовании этой библиотеки, а из тех, кто о ней что-либо и слышал, допускались не многие. К тому же ученым мужам из инженерии она была явно не по профилю.
На этом его питерские открытия и знакомства не закончились. После окончания спецфака и вступления в свою новую самостоятельную жизнь, в Питере он бывал редко, только по отпускам, да и то пролетом. Поэтому для него было приятной неожиданностью знакомство с двоюродным братом жены, поэтом, членом Союза писателей Виктором Максимовым, который к тому времени уже издал несколько сборников стихов. А в содружестве со Станиславом Пожлаковым стал писать тексты песен, иногда выступал вместе с ним с чтением своих стихов на концертах. Проникнувшись к своему новому загадочному родственнику искренней симпатией, он представлял его друзьям почему-то своим братом. Эти отношения легли в основу его песни «Два брата». Однажды он признался ему, что представлял его этаким затянутым в ремнях солдафоном, с зычным голосом и манерами бывалого старшины. Поэтому не понимал и не разделял выбора сестры. Впрочем, у большинства ленинградцев бытовало такое же мнение об офицерах. Исходя из этого, он совершенно не ожидал от нового родственника приличного чтения стихов, и даже собственного сочинения. Вероятно, он рассказал о нем и его Северах своим друзьям – они им заинтересовались. В те времена было модно бывать в тайге, на Северах, общаться с геологами, петь их песни.
Это было время шестидесятников, когда в поэзию, песенное и эстрадное творчество, благодаря хрущевской оттепели, хлынула свежим бурлящим потоком талантливая молодежь. Зачастую без специального образования, но с горячим сердцем и неуемной энергией, чаще всего из самодеятельности или просто из ниоткуда. Они сомневались в построении коммунистического рая, но искренне любили Россию, верили в ее будущее. В этом они были схожи с их новым знакомым, хотя он и был офицером, но все же из далеких, во многом им непонятных, но притягательных Северов. В наше время радикальные либералы постоянно пытаются приписать шестидесятников к своей глобальной «всемирности». Но они были не такими. Они были теми, кого в детстве опалила война, пришедшая с Запада. Кстати, Пушкин как поэт и гражданин тоже родился в горниле войны – 1812 года.
Их идеалами были люди осваивающие пространства дремучей Сибири, сурового Севера – необъятной и загадочной, во многом еще неизведанной страны, Космоса. В моде были рюкзаки, костры, гитары, дальние походы по сказочному Уралу, Алтаю, Сибири. К их кострам пришли песни геологов, а вместе с ними и песни почтовых ящиков и далеких лагерей. Но, что удивительно, они тоже были не равнодушны к судьбам своей Родины. Слова Высоцкого: «Если Родина в опасности, значит все ушли на фронт» были написаны на закрытых лагерных воротах. Из всех дворов звучали под гитару:

– Одетый во все не по росту…
– Светит незнакомая звезда…
– Под крылом самолета о чем-то поет…
– То ли эхо прошедшей войны…
– Мы сведем с ними счеты потом… 

Даже Михаил Васильевич, профессор, доктор наук, предпочитал проводить отпуск, сплавляясь на лодках и байдарках по живописным горным рекам Северного Урала. И это несмотря на свой солидный возраст. По всей стране читались стихи, спорили физики и лирики. Вожделенными тусовками был Политех и Новосибирский Академгородок, а не «Дом-2». Героями молодежи были Курчатов, Келдыш, Королев (три знаменитых «К»), а не Ходорковский, Березовский, Гусинский.
В конце концов, друзьям Максимова тоже захотелось познакомиться с этим загадочным армейским нечто. Так, в скором времени, он оказался у Стаса Пожлакова на даче в Орехово, где встретил много интересных людей. И где с удивлением обозревал огороженный участок абсолютно голого холма с одиноким домом на вершине. Только у его подножья в конце участка сиротливо маячила сказочная банька. Но на этом голом холме он познакомился с интересными людьми. Следующим визитом оказалось посещение оператора из «Ленфильма» Друяна, где всю ночь за портвейном они горланили с приехавшим из Воркуты бардом Лобачевским:

– Я сек-сек-сексуально озабочен…

Как старых знакомых по курсантским годам, он стал посещать в Эрмитаже залы с любимыми художниками. Зал Рубенса с самыми любимыми его полотнами, где у самого входа встречает пышная, живая, трепещущая плоть Данаи, вся в золотом огне любви Зевса. Она самоутверждающе контрастирует с мрачным злом в образе подсматривающей из темноты безобразной старухи. Портреты стариков, где в каждой глубокой складке лица таятся пережитые годы. Безвольная, поникшая плоть снимаемого с креста Христа, когда его могучий дух любви и милосердия покинул это тело. Всепрощение и любовь старца, утомленного ожиданием и любовью к своему блудному сыну. Теперь он по-новому стал воспринимать «Стансы» Гойи. Но как эти картины контрастировали с картинами экспрессионистов, что выше этажом! При входе в зал встречали полотна Пикассо. Гибкая, как лозинка, девочка на шаре, и могучий торс акробата. Мокрый, весь в водяных блестках от ночных огней Париж Мане. Загадочный и прямолинейный, но глубокий черный квадрат Малевича. А как прекрасны были милые женские головки Грезе из собраний Екатерины II! Они так нравились его первой любви Марине.
А на даче, на обоюдном интересе к походам за грибами, он подружился с соседом, артистом Малого драматического театра Борисом Бабинцевым. Это был высокий, хорошо сложенный красавец с мужественными чертами лица. Тогда их пьеса про проституток «Трамвай “Желание”» вызвала небывалый интерес и шквал критики. Но цензуре некуда было деваться – в Париже она прошла с небывалым успехом. Борис однажды пригласил его на недавно поставленную пьесу по рассказу «Му-му» Тургенева. Единственной крамолой в ней была мысль о пристрастии русских крестьян к мазохизму и самоуничижению. После спектакля Борис пригласил его за кулисы, где познакомил с труппой. Режиссер театра Додин спросил его мнение о спектакле. Тем, что его замысел посетителем был понят, он остался доволен, хотя мнения в чем-то и расходились. Но однажды как громом с ясного неба пришло известие, что Борис, этот российский Жан Маре, на гастролях в Париже покончил с собой, повесившись в номере гостиницы. Его мать и сестра Бэла были в глубоком отчаянии, они его боготворили.
В жизни ему приходилось не раз терять людей. Несколько раз он косвенно, к своему горькому сожалению, был каким-то образом причастен к гибели, но то были особые условия. А эта внезапная смерть? Успешная творческая жизнь, семья, благополучие, и вдруг без всяких видимых причин человек лишает себя жизни. Это потрясает больше всего. Провидение постоянно подбрасывает в нашу жизнь самые невероятные сюрпризы, а нам приходится покорно их принимать и идти дальше, глотая режущие в кровь горло комки, от одного события к другому, от горя к радости и от радости к горю.
Прошло некоторое время, и он стал понимать, что научная работа и светские развлечения практически несовместимы. Вероятно, об этом подумывал и его руководитель Василий Михайлович, который был в курсе всех его похождений. В это время из Москвы пришло распоряжение замминистра обороны выполнить исследовательские работы на одном предприятии в Куйбышеве, а затем на полигоне Капустин Яр под Сталинградом. Жребий выпал на него, как на бывалого полигонного волка. О Капустином Яре ему было известно давно. Сюда он распределялся после окончания вуза, но отказался от распределения из-за Марины. Это была бывшая вотчина Королева, где он запустил первую советскую баллистическую ракету. Но к этому времени уже был задействован новый полигон – в Сарышагане (Байконуре). Где Королев тоже впервые запустил свою ракету, правда, уже в космос. На этом же полигоне в Капустином Яру проводились и ядерные испытания, но малой мощности. Вот так, судьба постоянно водила его по кругу.
Куйбышев (Самара) – типичный промышленный, в прошлом купеческий город на Волге. Как и все города Поволжья, он вытянут на много километров вдоль могучей реки. Она была, да и есть в настоящее время, крупнейшей речной артерией, по которой перемещается огромная масса грузов с юга и востока на север и запад и в обратном направлении. Но со времен войны город превратился еще и в крупный промышленный центр. Наибольшее значение ему придало производство авиационной и ракетной техники. Неожиданно для себя он быстро справился с решением возложенных на него задач. Пора было отправляться на полигон в Капустин Яр. Но так как сэкономленного времени у него было достаточно, то он решил совместить полезное с приятным. Вместо тряской и пыльной железной дороги он решил отправиться в Волгоград водным путем, на теплоходе по Волге-матушке.
Каюта ему досталась не шикарная, но терпимая. На палубе особенно впечатляла окружающая со всех сторон огромная масса воды в ее мощном, неумолимом движении куда-то вдаль, к далекому Каспийскому морю, сквозь леса бывшей Булгарии и бескрайние степи Калмыкии. Волжская мощь волновала и поражала своей таинственной силой. По берегам, всплывая из-за горизонта и уходя за горизонт, медленно двигались, как живописные декорации, Жигули. Их мягкие зеленые очертания перемежались с грозными скалистыми обрывами и утесами. Периодически возникали еле заметные цепочки деревенских домов, издали они казались игрушечными и очень уютными. А у самого берега виднелись крошечные плавучие пристани. Прибрежные города были удивительно похожи друг на друга. Неизменно вытянутые вдоль реки, с одинаковыми каменными набережными и песчаными пляжами на противоположном берегу. Широкие набережные были украшены затейливыми скамейками и фонарями, было понятно, что горожане любили под вечер, когда спадает жара, выходить на них прогуляться и подышать прохладным речным воздухом. Справа на высоком берегу проплыл Саратов: сначала заводские окраины, затем и сам город с многоярусной, просторной гранитной набережной. А на противоположном берегу потянулись зеленой лентой живописные ивы, склонившиеся над почти белым, бархатным пляжем. Неудержимо манящая красота и покой. Палуба упруго подрагивала, за кормой бурлила вода, спеша вдаль белесой беспокойной дорожкой. Потянувшиеся необозримые степи навеяли воспоминания тех лет, когда они с братом путешествовали на далекий сказочный Кавказ. Они летели на велосипедах вдоль Волги по пыльным степным дорогам, рассекая своими телами упругий, почти обжигающий воздух.
А через сутки появились пригороды Сталинграда (Волгограда). Где-то далеко за ними медленно вырастала, по мере приближения, величественная статуя Матери Родины. Город, восстановленный после войны, был уже не тот, который он видел при первой встрече с ним в пятидесятые годы. Практически он был выстроен заново. Монументальная сталинская архитектура соответствовала его славному прошлому, при этом он стал чист и просторен. Только на площади у вокзала все так же водил детский хоровод чудом уцелевший в кошмаре войны фонтан.
Оказалось, что до нужной ему станции можно добраться на пригородном поезде. Вагон дрогнул и тронулся. За окном слева по движению его провожала все та же, вознесшаяся под небеса, могучая скульптура Матери Родины с грозным мечом, взлетевшим прямо в голубое, бездонное небо. Казалось, что этот грозный меч символизировал то ракетное оружие, которое было создано и испытано недалеко отсюда. Монумент медленно уплывала назад, а впереди, за Волгой, его ждали казахские степи. Волгу он пересек по грандиозной плотине Сталинградской ГЭС. Вид с нее поражал своим размахом. Справа разлеглась огромная масса воды, подпираемая широкой рукотворной дугой из бетона. Слева почти отвесная стена, из которой где-то далеко внизу низвергался мощный фонтанирующий водопад бурлящей воды. Но как эта мощь человека была безжалостна к живой природе! На фоне рукотворной стены он заметил стремительно вылетающих из воды сильные и прекрасные рыбины, которые безнадежно ударялись о бетонную несокрушимость. Рыба упорно пыталась преодолеть плотину, гонимая многовековым инстинктом. Она шла на нерест. Поезд прогрохотал по плотине и обрадовано вырвался на просторы заволжской степи. Затянувшийся мерный перестук колес посреди бескрайнего простора неожиданно стал затихать, и наконец поезд остановился. Справа, среди голого степного пространства, виднелся маленький одинокий вокзальчик, а рядом сиротливо стоял небольшой автобус. Народа вышло мало, все расселись, сопровождающий попросил приготовить документы. Автобус тронулся и понесся по степной дороге, куда-то в сторону горизонта. Врывающийся через приоткрытое окно воздух был напоен запахами трав и теплом. На КПП процедура проверки документов повторилась и, наконец, они въехали в зеленый оазис жилого городка.
Поместили его в обычном одноместном номере гостиницы, что располагалась в самом центре жилого городка. Точечное многоэтажное здание ее возвышалось над остальными малоэтажными строениями, как одинокий небоскреб. Из окон гостиницы он заметил, что городок был поделен на две неравные части. Одна, более старая, состояла из одноэтажных сборно-щитовых домиков, утопавших в гуще многолетней зелени, вторая – из обычных типовых многоэтажных домов. Это было ему знакомо и понятно. В одноэтажных щитовых домиках когда-то проживали первооткрыватели этих мест. Посреди этих домиков была проложена широкая аллея, с двух сторон ее сопровождали бюсты прославленных создателей нашей ракетной техники и знаменитых работников полигона. У многих на груди красовались ордена и звездочки Героев Советского Союза и Соцтруда. Он подумал, что если бы не отказался из-за Марины от назначения на этот полигон, то, вероятно, тоже проживал бы в одном из этих старых домиков. Вторая, новая половина городка состояла из капитальных домов, магазина, школы, детсада и т. д. Было понятно, что она была построена значительно позже. Все жилые городки полигонов и площадок в своем развитии были похожи друг на друга.
На следующий день его познакомили с отделом и его инженерными сотрудниками, с которыми ему предстояло в ближайшее время работать. Среди них было много женщин. Именно они оказались самыми ярыми патриотками своего полигона. Они были твердо убеждены, что именно Капустин Яр во главе с Королевым, а не их младший собрат Байконур (Сары-Шаган), является альма-матер нашей космической ракетной техники. К тому же они были уверены, что где-то в окрестностях этих мест захоронен золотой конь Чингисхана.
Ему запомнилась первая поездка на полигон. Вместе с ним на ГАЗике отправились двое сопровождающих. Сразу при въезде слева стояла на небольшом постаменте первая наша баллистическая ракета, еще с хвостовым оперением. Проехав немного дальше, сопровождающие неожиданно предложили ему посмотреть на место их рыбалки, которое совсем рядом. Он согласился, ГАЗик вильнул влево и понесся по грунтовке мимо карьера и экскаваторов, к излучине реки Ахтуба. Резко затормозив и переждав, пока развеется облако пыли, они вышли из машины и подошли к деревянным мосткам над заводью реки. Постояв в недоумении на зыбких дощечках, он спросил сопровождающих: «Ну и что здесь клюет?» Те разом сложились пополам и прыснули от смеха. Только тогда он заметил, как у него под ногами в воде, в немом строю замерли огромные, черные, с тусклым блеском туши осетров. Они были здесь заперты во время хода на нерест по Ахтубе. В дальнейшем, при отъезде, он наотрез отказался от подарка в виде осетрины и икры, обычных даров дальних полигонов командированным из обеих столиц. В свое время он сам презрительно поговаривал о таких, каким был сейчас: «Помочь не поможет, но нагадить может».
Вскоре работа была выполнена, пора было отправляться домой. Но последняя ночь на полигоне оказалась самой долгой и беспокойной. В соседнем номере за стенкой остановились испытатели крылатых ракет. Именно в этот день у них произошел неудачный пуск испытуемого изделия. Его пришлось подорвать в воздухе, поэтому для них это был самый черный день пребывания на полигоне. По этому поводу всю ночь гремели на повышенных тонах и градусах разборки, спать было невозможно. В дальнейшем об этой неудаче передали даже в новостях, по первому каналу телевидения.
А рано утром к гостинице подкатил УАЗик, и сопровождающий громко постучал в дверь. Дорога лежала через КПП вглубь полигона, на железнодорожную однопутку. Еще по дороге он заметил на заднем сиденье огромный арбуз и высокий плоский ящик с помидорами. Он сразу понял, в чем дело, и пытался протестовать, но протест был решительно отклонен. Наконец, подкатили к одиноко стоящему посреди степи пассажирскому вагону. Немного в сторонке виднелась невзрачная будка, изображающая вокзал. Водитель и сопровождающий лихо перетащили его пожитки в высоко стоявший вагон. Оказалось, что в одном с ним купе уже поселились три полковника из Москвы, как он понял, тоже командированные. Ждать пришлось недолго, вскоре к ним лихо подкатил маневровый дизель, и вагон весело застучал по однопутке. Через некоторое время маленький состав выскочил на привычную двухколейную магистраль, подкатил к какой-то станции и аккуратно подцепил вагон к хвосту скорого поезда Астрахань – Москва.
Офицеры оказались из той же породы, каких он немало повидал на полигонах и базах. Они везде были инородными телами, решающими на полигоне свои личные задачи благополучия и карьеры. Поэтому они с недоумением уставились на его огромный арбуз. И было понятно почему. Всю дорогу они вели секретные переговоры о том, кто из них и сколько заполучил черной икры и осетрины. Кому и сколько из всесильных мира сего надо выделить в Москве в первую очередь.
В городе-герое Москве его никто не встречал, поэтому, проклиная своих благодетелей, он еле-еле перетащил через площадь свои неподъемные гостинцы с Казанского на Ленинградский вокзал. Билетов на стоящий у перрона поезд до Ленинграда не оказалось, поэтому он с величайшим облегчением презентовал свой огромный арбуз бригадиру. А тот прекрасно его устроил в почти пустое купе.
Работа в лаборатории продвигалась успешно. И только одна тема никак не давалась. Но однажды Василий Михайлович вызвал его к себе в кабинет и, после непродолжительной беседы по текущим делам, затронул и эту злосчастную тему. Ответить было нечем. Немного подумав, Василий Михайлович сказал, что у него есть одна идейка на этот счет и что он приглашает его вернуться к этой теме на следующей неделе. Когда придет ответ на его письмо в Новосибирский Академгородок. И действительно, когда они через неделю встретились, Васильевич Михаил, хитро прищурившись, сообщил, что пасьянс сошелся. Из Москвы пришел приказ откомандировать в Новосибирский округ специалистов на предмет оценки целесообразности создания там крупного вычислительного центра. Командировка должна состояться совместно с представителем недавно созданного московского НИИ. А там, в Новосибирске, он свяжется с Академгородком, где ему и предоставят всю имеющуюся информацию на интересующую нас тему. Приятно было работать с ученым, который пользуется уважением и доверием в таких крупных научных центрах.
В Новосибирском округе их встретили по самому высшему разряду. Сразу было видно, что ВЦ им нужен, и давно. Новосибирский округ простирается от Ямала на Севере и до Алтая на юге. Это гораздо больше любой страны Западной Европы. В процессе знакомства, узнав, что он когда-то бывал в этих таежных местах и тем более охотился, ему сразу предложили забросить его на Горный Алтай вертолетом, поохотиться. Пришлось отказаться.
В Новосибирске на него нахлынули воспоминания далекой молодости, когда в списках воинских частей он с волнением обнаружил свою бывшую воинскую часть. До боли захотелось побывать в Итатке, которой он отдал пять лет жизни. А как хорошо было бы встретиться с гостеприимным Карпычем, Ниной Ивановной, если они еще живы. Вот куда он хотел бы попасть! Но было не до этого. В свободное время он прогулялся возле Новосибирского академического театра. Он все так же широко распахивал свои огромные объятия каменных крыльев. Здесь он когда-то гостил у хрупкой балерины. Проведение опять мистическим образом вернула его в уже пройденную точку жизненного круга.
Переживания новосибирцев были напрасны, они действительно остро нуждались в строительстве вычислительного центра. Ими давно и успешно решались многие задачи округа на арендуемых у сторонних организаций машинах. А в разработке было еще немало интересных задач. Для них создание ВЦ было жизненной необходимостью, а не данью моде и престижу. Заключение комиссии было единогласным. Вот теперь он мог смело переключиться на важную для него и лаборатории тему в Академгородке.
Академгородок, созданный широко известным академиком Лаврентьевым, сразу пленил его душу. Его НИИ и лаборатории располагались в уютных зданиях прямо среди высоких янтарных стволов елей. Чистый, напоенный хвоей воздух и благодатная тишина создавали атмосферу творчества и покоя. Здесь должна была бурлить только мысль и логика. Такой была и тихая центральная улица. Городок напоминал лесной санаторий с разбросанными между огромных сосен лабораториями и коттеджами. Академик Лаврентьев собрал в этот сказочный мир самую талантливую молодежь со всей России.
О его приезде в лабораторию академгородка были предупреждены, сказался авторитет Михаила Васильевича. Ему сразу была предоставлена вся документация и устная информация по интересующим его вопросам. Задачи они решали иные, но подход и инструментарий были именно такими, какие были ему нужны. Приятно было и общение с сотрудниками. Сибиряки были откровенны, прямы и без комплексов. Надо – значит надо. Сверх программы они даже свозили его на расположенную недалеко от городка живописную плотину через Енисей, которой они по праву гордились. Оставалось только распрощаться с сибиряками и последний раз бросить взгляд на огромный, уплывающий навсегда Новосибирский вокзал.
После приезда в Питер работа пошла с удвоенной энергией. Сибиряки им очень помогли, но неожиданно объявилась другая напасть. Среди сотрудников поползли слухи, что Москва собирается перевести все Васильевские лаборатории под Москву, в Балашиху, где только еще создавался НИИ. С некоторыми из их сотрудников они уже встречались. Периодически вояжеры появлялись в стенах их лабораторий, чтобы невзначай прихватить что-нибудь из их разработок. Это не очень походило на сотрудничество. Хотя, с другой стороны, все было объяснимо. Институт новый, при этом под Москвой, понятно, что штат укомплектовывался в основном слабенькими сынками «неслабых» родителей. Этот контингент каким-то образом заканчивал престижные вузы Москвы, а отсюда вытекало и все остальное.
В лабораториях поговаривали, что Михаил Васильевич отказался переезжать в Балашиху, по той причине, что не знает там грибных мест. Знаменитый ученый мог себе позволить так пошутить, но с рядовым научным сотрудником церемониться не будут. Шутки шутками, но многие из лабораторий тоже не жаждали срываться с насиженных мест. Пришлось обратиться с этим щепетильным вопросом непосредственно к Михаилу Васильевичу. Разговор на эту тему явно выводил шефа из себя – он потратил слишком много сил на создание этих лабораторий. Они были его любимым детищем. И вот, когда труды стали приносить первые плоды, все разработки вместе с сотрудниками забирают в Москву. Он сразу выложил ему все, что об этом думает. Его вывод был таков – от «блатников» толку там будет мало. К тому же в Москве НИИ будет работать под боком у Министерства обороны, которое подомнет его под себя текущими бюрократическими задачками типа справок, экспертных оценок, проверок и т. д. Сотрудники превратятся в мальчиков на побегушках. Ни о какой серьезной научной работе не будет и речи. Ему сразу вспомнился далекий благодатный оазис новосибирского Академгородка. Вскоре из Москвы пришел приказ откомандировать сотрудника с отчетом о выполнении плана научных работ. Именно сотрудника, а не руководителя. Было ясно, что Москва желает прощупать настроения в коллективах. На совете в Филях (даче Михаила Васильевича) был выработан план обороны и утвержден его исполнитель. Жребий выпал на бывалого практика. План состоял в том, чтобы донести до Москвы мысль, что в период завершения основных работ по заданным темам крайне нежелательно совершать задуманное мероприятие по переезду лабораторий в Балашиху. Тем более что НИИ находится в стадии становления, а вычислительный центр только строится. Несомненно, что переезд разрушит коллективы, а в результате будет основательно сорван срок окончания плановых научных работ. Вместо этого для кратчайшего завершения задач предлагалось подключить ряд высших училищ и академий Ленинграда к выполнению заданной научной программы, внеся изменения в их планы научно-исследовательских работ. Общую координацию оставить за ВВИТКУ. А переезд лабораторий временно отложить на будущее время.
Набитый до макушки отчетами и неотразимыми доводами, он отправился в Москву. В помощь ему, в качестве секретаря, выделили молоденькую и очень симпатичную научную сотрудницу. В ее задачи также входило во время переговоров, в трудную минуту, отвлекать внимание инквизиторов на себя. Все было продумано до мелочей.
В Москве им предоставили номера в гостинице «Дельфин», что в Олимпийской деревне Измайлово. Гостиница в свое время предназначалась для пловцов, она вытянутым прямоугольником окружала просторный бассейн, расположенный буквально под окнами номеров. По вечерам он призывно искрился под лучами мощных прожекторов. Ежевечерние и утренние водные процедуры приятно охлаждали разгоряченное тело и голову после дневных затяжных баталий в кабинетах, по адресу Красная площадь, дом 4.
Переговорщик был в восторге от своего юного секретаря. Она успевала буквально все: и подготовиться к очередному напряженному дню, и получить гостевые билеты на очередной спектакль. В планы ее графика вошло даже посещение тогда очень модного ресторана «Прага» на Арбате. Куда захаживала небезызвестная дочь Брежнева Галина. Перед посещением ресторана они прогулялись по пешеходному Арбату, который произвел на него приятное впечатление своей европейской, почти парижской атмосферой и демократичностью. При этом он постоянно ловил на себе испытующие взгляды своей очаровательной помощницы, но дело было прежде всего. Тем более, что в случае положительного результата командировки Михаил Васильевич дал разрешение навестить сына. Буквально за месяц до этого Саша был призван в армию и отправлен в «учебку» под Тулу, в Спасское-Лутовиново. Переговоры прошли успешно, решение вопроса о переезде было отложено на неопределенный срок. Москвичи, в конце концов, все же сообразили, что в случае провала задания министерства им пришлось бы взять всю ответственность на себя. Грозовая туча прогромыхала на этот раз совсем рядом, но прошла стороной.
В этот же день он отправился на железнодорожный вокзал и уже через два часа отбыл в Тулу. Из Тулы до Спасское-Лутовиново он добрался на автобусе. На КПП воинской части объяснил дежурному цель своего прибытия. Через некоторое время в дверях появился сынуля. Сердце дрогнуло от его какого-то незнакомого и потерянного вида. Форма на нем сидела мешковато, будто с чужого плеча. Но он тут же вспомнил себя и своих однокурсников, когда их только переодели в морскую форму, и как над ними, «салагами», подшучивали бывалые матросы. В поисках местечка, где можно было бы уединенно посидеть, побеседовать и разложить привезенные гостинцы, они обошли все родовое имение Тургеневых. Вернее, все, что от него осталось. Парк угадывался только по вековым деревьям, постройки были в плачевном состоянии. Это вызвало грустные мысли, но сердце замирало от знакомых с детских лет названий: Спасское-Лутовиново, Бежин луг… На память стали приходить тургеневские охотничьи рассказы.
После обильной трапезы на замшелом пенечке, они направились на Бежин луг. В наше время здесь обосновалась животноводческая ферма, поэтому появилась тайная надежда испить парного молочка. Но попавшаяся навстречу доярка встретила их так враждебно, что разом опустила воспоминания об этих памятных местах с заоблачных высей на грешную землю. Стало понятно, что «таких, как они» она повидали здесь немало.
Вечерним автобусом, а затем и поездом, он отправился в обратный путь в Питер. В Питере на кафедру он явился в лавровом венке победителя на звенящей от усталости и пережитого голове. Жизнь пошла своим чередом: лаборатория, ВЦ, совещания. Удачливому переговорщику досталось курировать совместную работу с Аэрокосмической академией в Пушкине. Михаил Васильевич, вероятно, послал его туда неслучайно. Он прекрасно знал, что в Пушкине у него жили мать и брат, а их дом располагался рядом с этим заведением.
Уже наметились горизонты свершений, когда нетерпеливое начальство отправило группу докладчиков на Всеармейскую конференцию в Киев. Необходимо было блеснуть побочными разработками, которые всегда сопутствуют основной теме. На этот раз он сам напросился на командировку.
Колесо судьбы сделало еще один оборот, и вот он снова в городе, где прошло его детство и юность. Киев остался почти в прежнем виде, за исключением некоторых немаловажных деталей. Все так же, изгибаясь могучим телом, с достоинством тек Днепр, все так же стоят над ним бастионы круч. Внизу слева виднеется Подол. Над ним застыл с крестом святой Владимир. Напротив, за Днепром, Труханов остров, а справа – мост Патона. Но, вспоминая военные годы, он невольно стал сравнивать людей того времени, их манеры и поведение с теми, которых он сейчас наблюдал. Внешний вид людей, и особенно их поведение, стали отличаться от тех голодных, послевоенных лет. Люди стали хорошо одеваться, но вели себя как-то шумно и развязно. Хотя на асфальте Крещатика исчез покров из шелухи от семечек – признак голодного послевоенного времен.
Поселили их в гостинице на площади Красной звезды, ныне это знаменитый своим буйством «Майдан». На этой площади в 1945 году, когда Крещатик был еще весь в развалинах, он наблюдал, как вешали немецких генералов. А в лихие девяностые и двухтысячные по телевизору смотрел драки донецких шахтеров с бендеровскими националистами. Вглядываясь в происходящие события, складывалось впечатление, будто люди, несмотря на пройденные годы, затерялись где-то в далеких сороковых.
Конференция проходила протокольно и вяло, слишком много бюрократии и пустых словес. Было очевидно, что она организована на высшем уровне, но, все же, для галочки. Невольно вспоминались живые, содержательные встречи и беседы в Академгородке Новосибирска. В свободное время он бродил по городу, будоража воспоминания детства и канувшей в Лету юности. Сев как-то в трамвай, он отправился за город, где во время войны располагался их авиагородок с аэродромом и где погибли его друзья. Он скатился вниз на трамвайчике по холму мимо столь знакомого, выкрашенного в странный красный цвет университета, затем мимо Ботанического сада. Но дальше он ничего не мог узнать, как будто попал в другой город. Совершенно случайно среди новостроек наткнулся на кладбище, где была похоронена Литвиненко-Вольгимут. По этому кладбищу они когда-то строчили из немецкого пулемета с чердака их дома. Но авиагородка среди хаоса новодела он не нашел, стало тоскливо и грустно. Все было новым, незнакомым, чужим, сердце щемило от необъяснимой тоски. Куда делось его детство? Неужели, оно пропало навсегда? А может быть, его и вовсе не было? И до сих пор он не может понять, почему все откладывал посещение дома на бульваре Шевченко, где прошла его юность, будто чего-то боялся. Даже зайти во двор он так и не решился. Необъяснима и загадочна человеческая душа!
На пути в Питер он все же успел заскочить в Брянск: сюда после окончания «учебки» сына отравили служить младшим командиром. Прибыв на поезде в столицу брянских партизан, устроился в одноместном номере гостиницы при вокзале. Позвонил в часть и стал ждать. Вскоре на ближайшей электричке прибыл сын. Издали, на подножке вагона, он заметил чем-то знакомого, но очень изменившегося человека. Армия быстро меняет бывшего ребенка. Он был строен, подтянут, но как-то рассеян, хотя форма на этот раз сидела на нем почти прилично. Они погуляли по городу, пообедали в уютном кафе, поговорили обо всем и ни о чем. Вечером он проводил сына обратно в часть, а наутро и сам отправился на поезде в Питер. Всю дорогу его тревожила задумчивость и какая-то отчужденность сына, хотя он и понимал, что первый год службы не сахар.

Воспоминание медленно уплыло, на его место опять закралась в душу надежда.  Он догадался, что все это богатство было занесено сюда взрывной волной от самого мощного в мире термоядерного испытания «Царь-бомбы». Он знал, что к востоку от этого места находился когда-то жилой городок, а это его остатки, попавшие под прямое воздействие мощного светового луча и ударной волны. Основная часть городка, прикрытая высоким скалистым берегом, была аккуратно сложена ударной волной, как домино. Это было поразительно, что они так сохранилась. В первый год работы на полигоне ему приходилось по делам бывать в этих жутких местах. Он тогда с искренним любопытством новичка разглядывал эти останки. Близость знакомых мест несколько его успокоила. Похоже, что смертоносный взрыв второй раз послужит человеку на пользу. Первый раз он побудил две великие державы подписать соглашение о запрете ядерных испытаний в трех средах, а теперь он дает шанс на спасение одному крошечному, измученному человеческому существу. Почему-то на память пришли самые сложные его дела в этих местах.