Сказка о Драконессе. Глава 18

– А кто-то всё прибеднялся, что ростом не вышел, – промурлыкала Драконесса и в несчётный раз поцеловала Симона в макушку. – Поверь мне, рост в этой жизни – совсем не главное.
Симон поднял голову с её плеча и, хитро улыбаясь, посмотрел на неё.
– А что, другое – главное?
– Ну-у... – Драконесса сделала вид, что задумалась. Довольная ухмылочка сытой кошки играла на её лице. – Другое – тоже не самое главное, но... Но девки – дуры! Ой, дуры-ы-ы! Ну и фиг с ними, зато всё это богатство мне досталось!
Она крепко прижала его к себе и начала тискать.
– Это которые... Ой, щекотно!.. Которые девки?
– А помнишь, ты мне говорил, что тебя девушки не жалуют? Вот они самые. Я и говорю – дуры.
– И почему же это они дуры? – с той же хитрой улыбкой спросил Симон.
Он предполагал, что может услышать в ответ, но как-то не ожидал, что именно это:
– Ты очень талантлив, как мужчина. Разве тебе раньше никто этого не говорил? – Слова Драконессы прозвучали на удивление просто и без патетики.
Симон опешил.
– Мне говорили другое, – ответил он после некоторой паузы. – Или вовсе ничего. А ты меня не перехваливаешь?
– Нет, – Драконесса нежно обвила руками его голову и опять поцеловала в макушку. – Я же чувствую.
– Ну, не знаю, – окончательно стушевался Симон. – Что-то как-то кажется мне, что ты мне всё-таки льстишь. Но... Но если ты так говоришь, то, наверно, да. Наверно, неплохо.
Она тихонько засмеялась.
– Глупенький ты мой, глупенький! Ты... Ладно, не буду, как ты говоришь, перехваливать. Только ты мне так сладок, что никаких слов не хватит это высказать. – Она потерлась щекой об его волосы и с наслаждением вдохнула их запах. – А ещё у тебя чудесные волосы. Такие мягкие, густые... Одно удовольствие зарываться в них лицом!
– Так ты поэтому так упрашивала меня лечь головой к тебе на плечо? Чтобы в волосы лицом зарываться?
Надо сказать, она с трудом уговорила его так лечь. Симон поначалу отбрыкивался и ворчал о том, что не должно мужчине лежать головой на плече у женщины, а должно наоборот, что он не девица какая-то, чтобы его так укладывали, что... Драконесса, хихикая в кулачок, уговаривала его, что "ну какая тебе разница, всё равно никто не видит, и мужчиной ты от этого меньше не станешь, а в моих глазах – так напротив. И вообще, истинное мужество в том и состоит, чтобы радовать любимую женщину, а мне будет очень приятно, очень-очень приятно, честное слово, если ты отнесёшься с пониманием к этой моей маленькой слабости". В итоге несколько долгих поцелуев и умильно-жалобное выражение, которое она старательно удерживала на своем лице, решили дело в её пользу.
– Не только. Не знаю, почему, но это ощущение... Запах твоих волос... То, что ты у меня на груди, и я обнимаю тебя всего... Мне от этого так хорошо, так легко! Как будто я лечу.
Вдруг её настроение изменилось. Она приподнялась на локте, отчего Симон мягко перекатился на бок, почти на спину, и с тревогой заглянула ему в глаза.
– А ты утром не уйдёшь?
– Нет.
– А завтра?
– Нет.
– А через неделю?
– Нет, не уйду. – Он погладил её по щеке и тепло улыбнулся.
– А через две?
– Если только сама выгонишь.
Она стиснула его так, что у него перехватило дыхание:
– Мой!.. Мой!.. Никому не отдам!
– Твой... Твой... Тише, задушишь!..
Это было... Он не мог найти слов. Он представить не мог, что это может быть... так. Когда два становятся одним во всех смыслах. И перед этим полным единением меркнут и рассыпаются в пыль такие приземлённости, как "физическая близость", "половое влечение", "половое удовлетворение". Та высота, на которой он пребывал сейчас, оперировала совсем другими понятиями.
Свет неподдельного счастья в её глазах и её крик в высший момент: "Любимый мой!" – это всё дорогого стоило. И она открыла ему своё личное имя. Этот знак столь редкого для драконов полного, безоглядного доверия человеку стал для Симона наградой, о которой тот не смел и мечтать.

...Темная медь волос покрывалом по простыне. Подушка отброшена в самый угол кровати: "Не нужна! Мешает!". Запрокинутая голова, сбившееся дыхание. Хрупкие полудетские плечики в его ладонях. Натянутая, как струна, шея, к которой он припал губами. Её руки, блуждающие по его спине.
"Любимый мой!". Этот крик подхлестнул его. Исподволь копившаяся в нём предельная судорога скрутила его, поволокла к обрыву и бросила в пропасть. На мгновение ему показалось, что он сейчас умрет. Дыхание перехватило, тело утратило вес. И он взлетел. Он парил над пропастью, над всем миром и чувствовал, что у него два тела – его и её. И две души – его и её...

Постепенно Драконесса успокоилась, но по-прежнему крепко обнимала Симона. Он тихо гладил её по спине и целовал в плечо. Потом перебрался губами к её шее и выше, к лицу, и стал целовать её в уголок губ. Целовал долго, не отрываясь.
– Родной мой! – Драконесса не выдержала и немного отстранилась. – Если ты ещё меня вот так недо-поцелуешь, то я за себя не ручаюсь.
– Да? И что мне за это будет? – с вкрадчивой ехидцей поинтересовался Симон, между делом снова пытаясь поймать губами так полюбившийся ему уголок её губ.
– Изнасилую, – честно предупредила Драконесса, весьма небезуспешно уворачиваясь.
– Нашла, чем испугать! – поддразнил Симон и показал ей язык.
– Ах, ты так! – Она рывком опрокинула его на спину и проворно уселась сверху, придавив его к постели и заведя ему руки за голову. – Всё, сударь, вам капец! Сейчас вы будете жестоко изнасилованы!
Он был сильнее её, в её человеческом облике, он мог одним движением сбросить её с себя и припечатать к постели точно так же, как она его сейчас.
– Ой, спасите! Помогите! Насилуют! – запищал Симон, давясь от смеха и делая вид, будто тщетно пытается вырваться.
– Ох, ну что ж ты так кричишь? – захихикала Драконесса, ослабляя хватку. – На помощь зовёшь... Может, я и сама справлюсь?
Они смеялись, что-то ещё говорили друг другу. Слова, одно за другим, всё больше теряли смысл. Главный смысл был в ощущении её кожи под его пальцами. И её губы... Губы...
И теперь, придавленный её сладкой тяжестью и доведённый до исступления её терзающей медлительностью, он перестал понимать, как раньше могло быть по-другому, и как она могла быть ему чужой.
А начиналось всё не так радужно.

– ...Меня зовут Александра.
Она целовала его жадно, как в последний раз. Потом оторвалась от него, прерывисто дыша. Её взгляд, помутневший от страсти, блуждал по его лицу.
– Пойдём! – коротко выдохнула она и начала вставать, пытаясь тянуть его за собой.
– Куда? – не понял Симон.
Драконесса посмотрела на него, как на глупенького, и так же коротко пояснила:
– В ванную.
Да, всё правильно, в ванную. Куда ещё в таком виде, не в постель же сразу прыгать? Встали рано, почти весь день провели в дороге. Он ещё и по лесу побегать успел. А она заплаканная вся, умыться бы надо, да и вообще... Так что сначала – в ванную.
В ванной она сама начала раздевать его. Симон будто со стороны наблюдал, как полетел на пол его джемпер, затем рубашка, и Драконесса присела на корточки, чтобы снять с него ботинки. Он, смущенный донельзя таким обхождением, попытался её остановить. "Ах, нет, оставь, я сама!". Она быстро управилась с его ботинками и носками, попутно успев погладить его ноги, чем привела его в полное замешательство, и протянула руки к его поясу. Щёлкнул ремень, упали на пол брюки. Он машинально переступил через них и остался стоять в одних трусах, напряжённо сглатывая. Его обожгла и мурашками разбежалась по телу мысль, что вот сейчас она стянет эту последнюю прикрывающую его тряпицу и прямо здесь, прямо здесь... Драконесса выпрямилась, погладила его по плечам, поцеловала в шею и грудь, заставив сердце поспорить с легкими за свободное пространство. Симон неловко попытался обнять её, но она развернула его за плечи, шепнула: "Иди" и мягко втолкнула в душевую кабину.
Там, в тесноте кабины, на него опять накатил прежний страх. Что, если он не сможет соответствовать? Оплошает? Опозорится? Струи горячей воды хлестали кожу –  он не чувствовал этого. Они проходили где-то мимо сознания, сжавшегося до размеров одной дрожащей точки. Он стал лихорадочно, почти с яростью, намыливаться, дошёл до живота и тут обнаружил, что так и не удосужился снять трусы. Его разобрал нервный смех. "Герой-любовник, ой, я не могу!.. " – фыркнул он и скорчил рожу в маленькое запотевшее зеркальце на стене кабины.
Первое, что он увидел, когда, закончив мыться, выглянул из кабины, были глаза Драконессы. Она, подчёркнуто не отводя взгляда от его лица, протягивала ему полотенце. Симон поспешно схватил его и снова скрылся в кабине – вытираться. Делать это снаружи, на виду у Драконессы, у него не хватило смелости.
Наспех обтёршись, он обернул полотенце вокруг торса, кое-как закрепил на поясе и в таком виде рискнул выйти из кабины. И обнаружил, что Драконесса тоже одета только в полотенце, а её кожа слегка поблёскивает от влаги. Выходит, пока он был под душем, она успела ополоснуться в ванне. Симон почему-то думал, что она пойдёт в душ после него, но теперь это было не важно.
Он первый раз видел её обнажённые плечи и поразился тому, какие они, оказывается, узкие, почти детские. В одежде это было не так заметно. И, точно в некую противоположность этим худеньким плечикам, полотенце плотно охватывало широкие бедра.
"И на эти бёдра мне предстоит возлечь". "А куда ты денешься" – скорее, утвердительно, чем вопросительно, ухмыльнулось либидо. Если забыть о странном внутреннем диалоге, к которому оно, без сомнений, приложило руку, это была его первая и единственная фраза за целый день. Сегодня оно, словно нарочно, молча жило своей жизнью и не желало ничего подсказывать загнавшему себя в тупик разуму.
Тугой ком подкатил под ложечку. Надо было что-то делать, что-то говорить, но Симон снова как онемел, в горле пересохло, и от волнения он не мог шевельнуться. Только стоял и робко смотрел на Драконессу. "Протяни мне руку, поддержи меня!" – словно говорил его взгляд.
Она почувствовала, услышала, поняла. "Иди ко мне, родной мой, и ни о чём не тревожься!" – её глаза мягко обволакивали его своим светом.
Она подошла к нему, бережно взяла его лицо в ладони и поцеловала в губы. Целовала осторожно и медленно, как бы заново изучая его губы своими, и не торопилась переходить тонкую грань между трепетной нежностью и бурной страстью. Её руки гладили его щёки, виски, макушку, затылок. От этих прикосновений его страх поблек, съёжился и исчез без следа, растворился в её ласке. Симон сам не заметил, как обнял Драконессу; его руки скользнули вверх по её тонкой, податливой спине, губы двинулись в такт её губам.
Грани бытия стёрлись. Он начал сам целовать её, со всё большей страстью. И он первым – первым, и это было очень важно для них обоих – почти робко толкнулся языком в её зубы, которые немедленно раскрылись...
Он прижимал её к себе всё сильнее, его лихорадило от ощущения её кожи. Драконесса вздрагивала в его руках; она то стискивала его плечи, то запрокидывала голову, подставляя для поцелуя шею.
В какой-то момент они посмотрели друг на друга и одновременно прошептали: "Может, пойдём?..", кивнув головами в сторону двери.
Своё полотенце он потерял где-то на полпути к постели. Куда делось её полотенце, он не помнил.
Последний всплеск рассудка: "А как?..". "Я предохраняюсь, не беспокойся" – перебила она, угадав его вопрос. И полетела в сторону выдернутая из-под головы подушка...

Они уснули только под утро. Уже далеко за полночь, в очередной раз отдышавшись, Драконесса села на постели и сказала с неловкой улыбкой:
– А я есть хочу. – И всплеснула руками, спохватываясь. – Ой, да ты же тоже у меня голодный! За обедом не ел почти, а ужин... А ужин мы пропустили.
Её улыбка стала немного виноватой, а глаза озорно блестели и будто спрашивали: "Но ты ведь об этом не жалеешь, правда?".
Симон приподнялся на локте и немного смущённо улыбнулся ей в ответ:
– Ты, наверно, будешь смеяться, но ты сейчас сказала почти как моя мама. Я имею в виду – про голод. Даже интонация похожа.
– А это хорошо или плохо?
– Не знаю... Наверно, хорошо.
Он сел чуть ниже Драконессы, взял её руку и поцеловал ладонь. Драконесса привлекла его голову к себе на грудь и уткнулась лицом в его макушку. Её руки гладили его спину, плечи. Руки Симона тоже отнюдь не пребывали в бездействии. Потом он поднял голову, потянулся губами к губам Драконессы...
– Если мы сейчас не прекратим целоваться, то так и останемся голодными, – пробормотала Драконесса, отстраняясь от него и с трудом фокусируя взгляд.
– А как нам быть? – спросил Симон, тоже не сразу пришедший в себя. – Время позднее, слуги спят. Честно говоря, не хочется никого беспокоить.
– А мы и не будем никого беспокоить! Пошли на кухню! Что мы, сами еды какой-нибудь не найдём?
Они кое-как оделись и спустились в кухню. Драконесса пошарила в буфете и вытащила оттуда накрытый льняным полотенцем бисквит. Она, не глядя, сунула тарелку с бисквитом в руки Симону и пошла к холодильнику.
– Так, ага, молоко… – пробормотала она, вытаскивая оттуда кувшин и так же, не глядя, передавая Симону. Тот еле успел перехватить тарелку с бисквитом одной рукой.
Драконесса продолжила поиски. В недрах холодильника обнаружилось блюдо с мясной запеканкой и маленькая кастрюлька с соусом. Драконесса, что-то обрадованно пробурчав, выставила свои находки на плиту.
– Я пока разогрею запеканку, а ты отнеси бисквит на стол и... Ух ты, а это что?
Симон проследил за её взглядом и увидел на краю стола весьма живописный натюрморт – пустую бутылку из-под коньяка, три пустых бокала и тарелки с остатками какой-то еды.
Драконесса, на время забыв про голод, подошла к столу и взяла бутылку в руки.
– Хороший коньяк, – хмыкнула она, прочитав надпись на этикетке. – Был. Как интересно... Кто же это у нас коньячок по ночам распивает? И закусывает... Так, чем они закусывали? Так-так-так... Сыр, оливочки... – Она взяла с тарелки одинокую оливку и надкусила. – Ага, знакомый вкус. Шоколад кто-то ел, обёртку скомкал... И ветчина? А, ну, всё понятно!
– Может, это синьор Филиппе с поварятами выпивал? – хихикнул Симон, вслед за ней подойдя к столу и водружая на свободную его часть бисквит и молоко.
– Не-е-е-е… – ехидно протянула Драконесса. – Сопливые подмастерья рылом не вышли такой коньяк пить. И оливки вот эти вот, – она показала Симону оставшиеся пол-оливки, – не абы какие, а те, которые синьору Филиппе родственники с исторической родины присылают. Они их как-то там сами заготавливают по семейному рецепту. Вкус ни с чем не спутать. И он в жизни бы не выставил такие оливки для простых поварят.
– А кто же тогда? – удивился Симон. По его мнению, никто, кроме поварят, поздно вечером в кухне выпивать не мог.
– Знаешь, или я дура полная, или одного из этих "поварят" зовут Петер Рейно, а другого – Никлас Янссон, – ухмыльнулась Драконесса. – Я прямо так и вижу, как он возмущённо гудит: "Что ты опять одну траву на закусь выставил, морда твоя италийская! Мясо давай!". А шоколад Петер ел. Он обожает коньяк с шоколадом. Интересно, что жена ему сказала, когда он домой пришёл, а от него коньяком разит? А, ладно, утром спрошу, что тут за посиделки были. Хотя я, в общем-то, догадываюсь, по какому поводу они здесь заседали.
– И по какому же? – Симон решил не гадать сам, а положиться на мнение Драконессы. Если она вычислила своих служащих по остаткам закуски, то и причину застолья назвать ей труда не составит.
– За наше с тобой здоровье пили, – засмеялась Драконесса. – А чему ты удивляешься? Да я на свой хвост могу поспорить, что уже весь замок знает!
– Но я, когда обратно шёл, никого не видел, – запинаясь, пробормотал Симон и покраснел.
– Это ты никого не видел. А кто сказал, что тебя никто не видел? Охранники на воротах точно засекли – там же камеры стоят и датчики движения, как темнеть начинает, включаются. А раз ты пришёл и до сих пор не ушёл, то, значит... – Драконесса лукаво усмехнулась, чем заставила Симона покраснеть ещё больше.
– Уж больно они догадливые… – смущённо буркнул он в сторону.
– Да ладно тебе стесняться! – Драконесса шутливо толкнула его бедром в бок. – Можно подумать, этот секрет продержался бы дольше завтрашнего утра. Давай лучше есть, а то я уже слона сожрать готова! На чём я остановилась?
– Что ты запеканку греть будешь, – подсказал Симон, радуясь, что она сменила тему. – Бисквит я принёс. Что ещё сделать?
– Вон там тарелки, а вон там вилки, – показала Драконесса. – Как всё достаешь, садись за стол. А с остальным я сама управлюсь.
Соус она поставила на маленький огонь, а запеканку, не мудрствуя лукаво, запихнула греть в духовку. Когда всё было готово, она принесла еду на стол и сама разложила по тарелкам.
Конечно, ей было далеко до синьора Филиппе по части сервировки и оформления блюд – запеканка лежала на тарелках криво-косо, неровными кусками. Но Симону это было совсем не важно. Он с умилением любовался на свою ненаглядную Дракошеньку, на то, как она совершенно по-человечески суетится между плитой и столом в извечном женском стремлении поскорее накормить своего голодного мужчину. Это трогало его почти до слёз. "А я, дурак, всё шарахался от неё, всё боялся... Уйти хотел, чуть не ушёл...".
Драконесса уже было села за стол и вдруг спохватилась:
– Ой, я солонку забыла!
– Сиди-сиди! – Симон вскочил и двинулся к буфету. – Солонку я принесу.
Он принёс солонку и поставил на стол поближе к Дракошенькиной тарелке. Драконесса посмотрела на него снизу вверх взглядом, полным обожания, обняла его и привлекла к себе. Он тоже обнял её, и, наклонившись, приник лицом к её макушке, совсем как она недавно прижималась к нему. Потом погладил её по щеке, ласково приподнял ей голову и поцеловал в губы.
В это время незаметно приоткрылась входная дверь, в щёлке показался нос и один глаз синьора Филиппе. Глаз оглядел кухню, узрел  хозяйку и господина Анжелюса, самозабвенно целующихся у стола, и довольно прищурился. Затем взгляд синьора Филиппе переместился на стол, глаз испуганно расширился, нос дёрнулся, словно собирается чихнуть, и дверь так же тихо и незаметно закрылась.
– Мы опять забыли про еду.– Симон ещё раз поцеловал Драконессу и выпрямился. – Давай всё-таки поедим, пока не остыло.
– Ага, – она кивнула ему и улыбнулась какой-то совсем новой, кроткой и по-детски доверчивой улыбкой.
Он никогда – ни до того, ни после – не ел такой потрясающей запеканки и такого бисквита. А молоко казалось просто волшебным на вкус.

– Давай сейчас в душ пойдём, а потом баиньки, – предложила Драконесса, когда они возвратились в комнату.
Симон в глубине души обрадовался, услышав её слова. Ему неловко было первому признаваться в том, что он устал и хочет спать.
Они пошли в ванную. Возможно, им стоило опять разделиться, как вечером, или не стоило с таким значением раздевать друг друга, но как-то так нечаянно получилось, что они забрались в душевую кабину вдвоём, и кончилось это всё закономерно. Симон сам удивился, куда исчезла его усталость, когда Драконесса, плотоядно облизнувшись, прислонилась спиной к стенке кабины и притянула его к себе за шею. Он шептал ей что-то бессвязно-ласковое, нежно прикусывал мочку её уха. Она тихо смеялась, тёрлась ухом о его лицо, пыталась куснуть его в ответ. Тёплая вода текла на них сверху...
У них всё же хватило остатков сил, чтобы вымыться. До постели они добрались в полном изнеможении и рухнули туда, казалось, с одной мыслью: "Спать!". Однако, поцелуй "на ночь" оказался удивительно сладким, он всё длился и длился и никак не мог прерваться.
– Может, хватит нам на сегодня? – сонно пробормотала Драконесса и остановила руку Симона, скользящую вниз.
– Ты думаешь? – переспросил Симон; его рука неуверенно двинулась обратно.
– Да, – она улыбнулась, блаженно и устало. – Мы уже так друг дружку заездили, что – давай завтра.
– Уговорила, – он потёрся щекой об её щёку и лёг на бок, лицом к ней.
– Ты можешь лечь ко мне спиной? – спросила Драконесса.
– Тебе надоело созерцать мою физиономию? – неуклюже попытался пошутить Симон сквозь накатывающую дрёму.
– Глупый! – засмеялась Драконесса и сделала вид, что шлёпает его пальцем по носу. – Я хочу тебя так обнять. Ну, пожалуйста!
"Ещё одна маленькая Дракошенькина слабость, которая мне, собственно, ничего не стоит, – подумал Симон, смиренно поворачиваясь на другой бок. – Сколько ещё открытий меня ждёт. Если вдуматься, то у меня же и не было такого никогда".
Но вдумываться уже не получалось, да и не хотелось. Драконесса обняла его, положила руку ему на грудь. Он накрыл её ладонь своей. Её дыхание тёплым облачком щекотало ему спину.
Он провалился в сон почти мгновенно, даже сам не заметил, как.
Драконесса лежала, всем телом прильнув к Симону и уткнувшись носом в бархатную впадинку между его лопаток. Она слушала его тихое, невесомое дыхание, чувствовала, как слабеет его рука, держащая её руку, и со всей полнотой ощущала, что значит обмирать от нежности. Чувство острой сладости переполняло её; будь её воля, она повернула бы Симона лицом к себе и вновь слилась бы с ним. Но она лежала, не шевелясь, сторожила его сон и лишь изредка позволяла себе осторожно целовать его спину.
"Совсем я тебя замучила, родной мой! Да, именно так: не "мы друг друга заездили", а я тебя замучила, и это правда. Обрадовалась, дорвалась. Очень уж сладок ты мне, никак не могу тобой насытиться. Если быть совсем уж откровенной, то я бы помучила тебя ещё разочка три... четыре... пять... Но тогда ты точно сбежишь, решив, что я чокнутая нимфоманка.
Да, хватит нам на сегодня. Ты, конечно, бодрился, пытался показать мне, какой ты неутомимый. Даже когда падал от усталости. Но, поверь мне, вся эта бравада количеством, все эти попытки показать и доказать – это всё не нужно. Мне – не нужно. Я и так вижу, какой ты. Ты потрясающий! Удивительный... Не знаю, как ещё сказать, как передать этот восторг... Ты – моё сокровище, дар судьбы. Мне страшно представить, что я могу потерять тебя.
И я не солгала тебе, ни на йоту не солгала, когда сказала, что ты талантлив. Главное ведь не в количестве, родной мой. Не в напоре и тупой механике. Главное в том, как двое чувствуют друг друга. И чутьё у тебя просто фантастическое. Как ты понимал меня с полувздоха, я до сих пор в себя прийти не могу. А как легко и естественно ты принимаешь что-то для себя новое! Схватываешь на лету, впитываешь, как губка, и это сразу становится твоим, будто всю жизнь знал.
И это после того, как я боялась, что ты вообще не раскроешься. Ты стоял, смотрел на меня. А я не знала, что лучше – ждать, когда ты сделаешь первый шаг, или делать его самой. И всё-таки сделала его сама, хотя понимала, как это рискованно. Но я помогла тебе только в самом начале, вела тебя только в самом начале, а большую часть пути ты прошёл сам. Я очень надеюсь, что ты не будешь в будущем попрекать меня тем, что первая поцеловала тебя.
Знаешь, я ведь тогда испугалась, жутко испугалась. У тебя было такое лицо, как будто ты готов опять уйти. И я не знаю, как оно получилось... Любимый мой, мальчик мой единственный! Прости меня, пожалуйста! Я нечаянно! Ты был так зажат, и я... Я "нырнула" в тебя. Даже не "нырнула" – оступилась и провалилась, как в яму. "Упала" в твою память, в твоё подсознание. Клянусь тебе, я старалась не приглядываться! Но многое выпирало настолько болезненно, что я не выдержала – там пригладила, тут подправила...
Потому что так нельзя! Нельзя жить с таким грузом. У вас же есть психологи, а у тебя о них даже мысли не было. Неужели пресловутая мужская гордость, которая оказалась дороже собственного рассудка? Но что об этом рассуждать, теперь уже не важно.
Теперь я понимаю, почему те, кто были с тобой раньше, не увидели, чего ты стоишь. Тебе не перед кем было открываться. И понимаю, почему тебе было так плохо сегодня в Адиньоне. Надо же, какая дрянь выискалась! "Губки сердечком"... А я была слепа, думала только о себе и не замечала, что с тобой творится. Прости меня.
А потом, после той истории, всё у тебя пошло наматываться, как снежный ком. Одна неудача, вторая... Нет, всё-таки я не понимаю, почему нельзя было как-то это решить, пойти к психологу. А ты с отчаяния ходил в этот дрянной бар и снимал дешёвок за два коктейля, когда одиночество особенно цепко брало за горло, и ничто другое уже не помогало. Бедный мой, бедный... Каждый такой "коктейль" только разочаровывал тебя, только заколачивал гвоздь в гроб твоих надежд. Ты понимал это, но всё равно шёл, всё глубже и глубже загонял себя в угол.
А потом тебя как отрезало. И что за странная отметина на тебе? Очень глубоко, на грани видимого. Я не рискнула нырять туда, боялась навредить. Неоплаченный долг –  чувственный, духовный – и в то же время крючок, возможность зацепить и потянуть. И почему у меня такое ощущение, что я уже знакома с автором этой отметины? Точнее, с авторшей. Я бы рада знать наверняка, но её лицо в твоей памяти почему-то смазано. И я не слышала, чтобы человек – обычный человек – мог оставлять такое. Странно всё это. Очень странно.
И спрашивать тебя бесполезно. Ты даже не поймёшь, о чём я. Да и не спрошу я тебя. Потому что тогда придётся признаваться, что я копалась в твоей памяти, а этого я не скажу тебе ни за что и никогда и надеюсь, что не выдам себя случайно.
Я вообще боюсь до времени расспрашивать тебя о чём-либо. А вопросов море. Почему ты вернулся? Кем воспринимаешь меня? Как представляешь себе нашу жизнь дальше? Или даже не задумываешься об этом? Язык так и чешется спросить и это, и многое другое, но – не буду. Пока не буду. Боюсь спугнуть то нереальное ощущение счастья, которое сейчас во мне. Опять боюсь. Знаю, что глупо, но уж как есть. А ещё боюсь завтра проснуться одна, хотя понимаю, что это, наверно, и вовсе глупо. Ты ведь обещал, что не уйдёшь. А я верю тебе, не могу не верить".
Она ещё несколько раз поцеловала Симона в ту мягкую впадинку на спине, которая вызывала у неё такой восторг. Потом пристроилась в эту впадинку щекой и закрыла глаза. Всколыхнувшийся в ней безотчётный страх потерять едва обретённого возлюбленного понемногу отпускал её. Да и как можно было долго предаваться тревожным мыслям, когда вот он – её любимый, самый родной, самый лучший, самый красивый – рядом с ней, в её объятиях, она каждой клеточкой ощущает его. Они вместе, и это важнее всего, а любые проблемы можно решить, и силы найдутся. Главное, чтобы он сам хотел остаться с ней, тогда всё остальное будет – сущие пустяки...
Она снова вспомнила прошедший день, с его драматичными, почти трагичными перипетиями, и подумала о том, как в итоге всё удивительно хорошо сложилось, несмотря на драматичность. Потом попыталась представить, как они с Симоном проведут воскресенье, однако, ни о чём, кроме постели, думать не получалось. "Но кое-что мне сделать точно надо, причём обязательно самой" – решила она, и эта мысль добавила новую грань её счастью.

Она проснулась отчего-то, сама не понимая, отчего. Ей казалось, что она только недавно уснула, а в комнате уже было светло. Драконесса повернула голову и взглянула на часы на стене. Они показывали почти полдень.
"Ничего себе мы поспали! – подумала Драконесса. – Хотя, чему удивляться после такого бурного дня? И такой ночи. – Она томно улыбнулась. – А история в чём-то повторяется. Я опять проспала до полудня. Только ТА ночь не идёт ни в какое сравнение с ЭТОЙ, и проснулась я сегодня рядом с любимым".
Она повернулась обратно к Симону. Он спал на боку, спиной к ней, как она его уложила ночью. Драконесса с умилением подумала о том, что они оба так и проспали всю ночь в одном положении. Она тихонько, чтобы не разбудить, поцеловала Симона в плечо, потом прильнула к его спине и счастливо зажмурилась. Вставать ей совершенно не хотелось.
"Нет, всё-таки надо встать, –  начала она уговаривать себя через несколько минут. – Целый день дрыхнуть – это уж слишком!".
Нехотя она выбралась из-под одеяла и побрела в ванную. Там царил беспорядок, оставшийся с ночи. Драконесса с тем же блаженным умилением, с каким только что смотрела на затылок Симона, обвела взглядом разбросанную по полу одежду. "Да-а, как мы лихо вчера...".
Она с довольной усмешкой покачала головой и тут увидела своё отражение в зеркале над умывальником. "Да-а-а, – снова протянула Драконесса. – Ну и рожа! Волосы торчком, под глазами круги, на щеке подушка отпечаталась. А губы распухли так, что хоть на люди не показывайся. Ну, ещё бы! Сколько ни целоваться".
Но больше всего на её лице выделялись даже не эти явные свидетельства бурной ночи, а – глаза. Они светились, как два прожектора, готовые охотно поделиться со всеми окружающими тем, о чём хозяйка, возможно, предпочла бы умолчать. А в их золотистой глубине электрической дугой искрилось: "Хочу ещё!".
Драконесса потрогала губы, повернулась перед зеркалом одним боком, другим. "Сияю, как свеженачищенный пятак. Самой смешно. Но как же всё хорошо! – Она сладко потянулась. – Ладно, сейчас приведу себя в порядок, а потом разбужу его".
Она представила, как нежно воркует над Симоном: "Доброе утро, родной мой!", и зеркало незамедлительно отразило её совершенно счастливое и, как ей самой показалось, изрядно поглупевшее лицо.
По пути обратно в комнату она собрала с пола одежду и свалила, не разбирая, в одну кучу на стул у кровати.
Погода испортилась. За ночь ветер нагнал тяжёлые тучи, закрывшие всё небо, и теперь по оконному стеклу нудно барабанил нескончаемый дождь. Его шелест убаюкивал; хотелось снова забраться в тёплую постель, обнять Симона, прижаться к нему.
"И сегодня первое октября, – вспомнила Драконесса. – Забавно...". Она нырнула под одеяло, обхватила Симона рукой и привлекла к себе, поцеловала в затылок. Симон что-то пробормотал спросонья и попытался повернуться к ней.
Раздался осторожный стук в дверь.
– Сейчас подойду, – громко откликнулась Драконесса и вскочила с постели.
Схватив со стула первое, что попало под руку – рубашку Симона – она накинула её на себя и побежала к двери. Приоткрыла дверь и, дабы не позориться перед слугами своим неподобающим видом, высунула в коридор только голову.
За дверью стоял господин Рейно.
– Доброе утро, Ваша милость! Извините, что побеспокоил вас, – начал он, немного смущённо и, одновременно, с плохо скрываемым любопытством поглядывая на Драконессу, – но господин Гийом звонил с самого утра, уже несколько раз. Он хочет срочно переговорить с вами по какому-то важному делу. Я заходил недавно, стучал, но вы, видимо, ещё спали...
"Так вот что разбудило меня" – подумала Драконесса.
– Хорошо, – сказала она. – Я сейчас позвоню ему из своего кабинета, только оденусь.
– Ваша милость, – слегка замявшись, произнёс господин Рейно, – я вчера собрал обломки вашего телефона. Карта связи оказалась неповреждённой, я вставил её в старый аппарат. Вот, возьмите.
Он протянул ей телефон, которым она когда-то пользовалась, пока не сменила на новый. Чтобы взять аппарат, Драконессе пришлось немного больше показаться из-за двери. Господин Рейно деликатно отвёл взгляд, в то же время невольно отмечая про себя, как невыразимо эротично выглядит Её милость в рубашке господина Анжелюса.
– Спасибо, Петер! – искренне поблагодарила Драконесса и, краснея, спросила. – А карта данных?
– На вид цела, а так я не проверял, – честно глядя ей в глаза, ответил Рейно. – Она там же, в аппарате.
– Спасибо вам большое! – ещё раз поблагодарила его Драконесса. – Я всё улажу, идите.
Она закрыла дверь, прошла на середину комнаты, остановилась у стола.
– Что-то случилось? – спросил Симон, ещё сонный, приподнимаясь на постели.
– Дядюшка меня ищет зачем-то. Сейчас узнаю... – она немного суматошно тыкала в кнопки телефона в поисках номера дядюшки.
– Угу, – Симон откинулся на подушку и прикрыл глаза.
Как всё просто. Как всё, оказывается, просто и легко, когда отпускаешь себя, перестаёшь терзаться сомнениями и всем сердцем устремляешься навстречу любимой женщине. И теперь можно лежать, расслабившись, чувствуя её тепло, даже если ты не можешь прямо сейчас дотронуться до неё. Неважно, где она теперь, ты всё время чувствуешь её тепло. Ты любуешься ею, глядя на неё сквозь полусомкнутые ресницы, и мечтательно улыбаешься. Она стоит у стола, вызванивает дядюшку. На лице лёгкое недовольство, желание поскорее разобраться и отбросить этот разговор, который мешает ей снова обнять тебя. На ней твоя рубашка; теперь она может сколько угодно надевать твои рубашки, и от этого делается так сладко на душе. Её вид возбуждает безумно, надо только дождаться, когда она закончит говорить с дядюшкой, и попросить её вернуться в постель, к тебе. И тебе не составит труда доказать, что не весь свой пыл ты растратил ночью, и сейчас вполне способен повторить то, что было, или даже лучше. Хотя, зачем кому-то что-то доказывать? Просто обнять её, убрать прядь волос с лица, поцеловать в губы. Ведь теперь можно всё, и не надо просчитывать каждое слово, каждый жест. Можно просто быть собой и любить её, любить безоглядно. Какое же это счастье...
Что-то изменилось. Её голос осип, в нём слышна целая гамма чувств: оторопь, удивление, смятение. Что случилось, родная моя? Какую дурную весть ты услышала от дядюшки?
Сладкая полудрёма, в которой он нежился, слетела с него; он открыл глаза.
Драконесса, блуждая невидящим взглядом по комнате, растерянно лепетала в трубку:
– Да... Да, конечно. Скажу. Хорошо. Да, всё объясню, не беспокойся. Во сколько ты приедешь? Хорошо, да. Договорились.
Она опустила руку с телефоном, ошеломлённо посмотрела на Симона и не своим голосом вымолвила:
– Гийом-законник хочет взять тебя в ученики!


Продолжение следует.