Повесть о казаке. Памяти Ильина Акима Матвеевича

Часть первая
Глава I
Странное пробуждение

Аким резко вздрогнул и проснулся, как будто кто-то невидимый его внезапно толкнул. Аким Матвеевич глубоко вздохнул и быстро открыл глаза. У кровати  никого не было, только рядом  крепко спала маленькая, сухонькая жена Ефимия. Намаявшись за день по хозяйству да у плиты, изрядно приустав, она спала крепко, непробудно. В другой комнате спали дети. Набегавшись за день, они  спали  неспокойным детским сном.
Окончательно проснувшись, Аким задумался. Сердце защемило тоской и какой-то неясной тревогой. Какая-то непослушная мысль навязчиво лезла в голову. Что это такое? Сон, явь! Он тихонько встал и, чтобы не разбудить жену, тихо вышел из комнаты на крыльцо.
Было ещё рано. Предрассветный сумрак забрезжил  на востоке. Было тихо и по-утреннему прохладно. Аким глядел на небо – день обещался быть погожим. Он по-хозяйски окинул двор взглядом. Везде было чисто, порядок. Кое-где был беспорядок – это дети-сорванцы играли в свои детские игры и переставили инвентарь. Тихо. Природа ещё не проснулась, лишь заполошно кричали, перекликаясь, петухи. Спросонок  чирикнул в берёзовом колке за двором воробей и быстро смолк, как будто застыдившись своего раннего чириканья.
На востоке быстро заалело, стало светлеть, ночная тень постепенно стала отступать. Из-за деревьев брызнули первые лучи восходящего солнца. Оно медленно поднималось, огромное, красное светило, но ещё холодное и далёкое. Закопошились на деревьях воробьи и вдруг разом зачирикали на разные голоса. А солнце тем временем поднималось всё выше и выше.
Проснулась и Ефимия, крикнула что-то неразборчиво и вышла с подойником в руках, чтобы подоить корову. Аким занялся своими делами. Подобрал и расставил на место разбросанный детьми инвентарь, выпустил кур, задал им корма. Большой красный петух гоголем прошёлся по двору и, скликая кур, принялся клевать зерно. Аким залюбовался действиями кочета. Наглядевшись на кур, Аким пошёл под навес – там у него была незаконченная рыболовная верша, которую он вчера начал плести из краснотала. Занявшись плетением, отвлёкся от своих дум. Работа спорилась: талинки  ровно ложились друг к другу.
Пахло тёплым коровьим навозом. Из сарая слышалось, как цвикали  струйки молока в подойник да ласковый голос жены, которая успокаивала скотину. За работой забывалось странное пробуждение, но нет-нет  и мелькнёт внезапная тревога.

Хлопоты

Между тем утро разгоралось. Солнце поднималось всё выше и выше. Слышно было  щёлканье кнута пастуха, который предупреждал, что он уже на выгоне и готов приступить к своим обязанностям.
Из катуха  вышла Химия. Впереди себя она гнала Зорьку. В руках у неё было ведро, почти полное молока. Хотя было рано, но комары и мухи уже облепили круп коровы. Она беспокойно махала хвостом, отмахивая надоедливых насекомых. Химия ласково хлопнула корову по крупу: «Иди, иди, гуляй – гулёна, - и обратилась к мужу, - Акимушка! Отгони корову на выгон, а я, пока дети зорюют, приготовлю вам завтрак». И поднявшись на крыльцо, скрылась в сенях.
Аким встал, потянулся с хрустцой в костях и мышцах. Это был полный крепкий казак среднего роста. Его тело обладало недюжинной силой. В молодости мало кто выходил против него на кулачки. «Это дохлый номер, - говорили казаки. – Аким, если приложится с усердием, то можно получить и перелом ребра».  И он, зная свою силу, особенно и не участвовал  в кулачках и старался быть наблюдателем да советчиком. У него была чёрная окладистая борода. Года приближались к пятидесяти, и кое-где в бороде появилась ранняя седина.
Аким отворил ворота и погнал животину на выгон. Там уже шла своя работа. Коровы мычали, пытались схватиться на рогах и показать свою силу. На выгоне были почти одни бабы. Они разговаривали между собой, судачили и рассказывали новости. Слышен был звонкий девичий смех. А вот мужчин было мало. Огромный, здоровый и лохматый, как медведь, одноглазый  Петро Томахин  да Гришка Григорьев. Петро потерял глаз ещё в турецкую войну. Григорьев – инвалид. У него не было левой руки, которую он потерял в войне с германцем в 1914 году. Империалистическая война повыкосила, как коса траву, почти всё мужское население хутора. Аким не попал на войну, так как ему было уже за сорок лет, когда началась эта проклятая, никому ненужная война.
Аким подошёл к казакам, поручкался , обменялись двумя-тремя фразами,  да и пошли каждый по своим делам.
Аким зашёл во двор, закрыл калитку и, тяжело ступая, поднялся на крыльцо. У суетливой Химы завтрак был уже готов. Аким всполоснул лицо холодной водой, принесённой только что из колодца, чисто вымыл руки и, перекрестившись на образа в переднем углу, сел завтракать. Дети уже носились по двору, гомонили, спорили, смеялись. Аким взял круглую сайку хлеба, испечённую Химой, и, прислонив каравай к груди, стал резать хлеб тонкими пластами. Закончив эту работу, он аккуратно собрал крошки хлеба на ладонь и отправил их в рот. У казаков хлеб ценился на вес золота, и они знали ему цену. Ни одна крошка не должна пропадать. Хлеб давался нелегко. Казачья местность была зоной рискованного земледелия. Часто были неурожайные годы: сильная жарища, бездождливое лето на корню выжигали поля, ничего не оставляя, даже на корм скоту. А если и обещался хлебушек, то внезапный летний ураган с градом и дождём  выбивал уже колосившуюся ниву до черноты земли. И опять голод – подтягивай потуже животы.

Сон в руку

 Аким взял ложку и зачерпнул жирный наваристый борщ. От борща шёл духмяный ароматный запах. «Ну, и мастерица моя Химия варить борщ», - с удовольствием подумал Аким и аппетитно стал уплётывать борщ за обе щеки.
Вдруг во дворе злобно залаял Полкан. «Кого ещё нелёгкая несёт? – с неудовольствием подумал Аким.  – Спокойно и позавтракать не дадут». А Полкан тем временем разрывался вовсю. Он до хрипоты лаял, рычал, туго натягивая цепь. «На своих он так не лает, чужаки, наверное», - с огорчением подумал Аким, и под ложечкой опять засосало, ворохнулось что-то от недоброго предчувствия. «Хима, глянь в окно:  кого там лихоманка принесла в такую рань. Я сегодня никаких гостей не жду», - сказал и продолжал трапезу.
Хима всполошено, как наседка, взглянула в окно. Сердце ёкнуло.  У калитки стояли верхом на конях какие-то незнакомые люди. Форма на них военная, белые погоны. «О господи, - в душе перекрестилась Химия,-  кого это лихоманка принесла, отродясь таких не видывала».
Один из них тем временем упруго соскочил с седла и смело пошёл к калитке. Остальные остались у ворот, зыркая по сторонам беспокойным взглядом. «Акимушка, там какие-то военные!» - с дрожью в голосе крикнула Химия. В это время военный, гремя сапогами,  уже поднимался на крыльцо. «Вот оно, сон в руку», - запоздало подумал Аким. Отступать было уже некуда – всего какую минуту, и он бы ушёл на озеро Минавское проверять ванды и верши.
В комнату вошёл непрошеный гость. Он вежливо поздоровался и представился: «Есаул войска Донского добровольческой белой армии Деникина  -  Мелехов Алексей». Аким ответил и ждал, с чем пожаловал гость.
 «По приказу Верховного главнокомандования Деникинской белой армии вы демобилизуетесь в белую армию как солдат. Отказ от мобилизации считается как пособничество  бандитам Красной Армии и отказ борьбы за Веру, Царя и Отечество!» - одним духом выпалил бравый черноусый есаул.
Аким онемел от услышанного. Испуганно ойкнула Химия и, прижав руки к груди и прикусив губу, замолчала. Аким наконец-то обрёл дар речи.
 «Да я уже не военнообязанный, - невнятно пробормотал он, - мои года прошли. Я даже в империалистическую не был взят на войну  из-за больших годов. Я и винтовку не держал в руках». «Ничего, сейчас твои года подходят в самый раз. Надо подсобить законной власти в борьбе с большевизмом. Ты ещё крепкий и как раз-то винтовочку удержишь, которую мы тебе дадим».
Химия, поняв, что происходит что-то страшное и  её благоверного угоняют на войну, заголосила в голос, закричала: «Акимушка, родненький мой! И на кого же ты меня оставляешь одну с нашими малолетними кровинушками. Как же мы будем жить без тебя?» Аким молчал и лишь переводил взгляд с есаула на причитавшую жену. Он как сидел за столом, так и остался сидеть, затравленно озираясь по сторонам. Его словно обухом по голове ударили, и он никак не мог переварить услышанное. А Химия продолжала причитать и этим привлекла внимание хуторян. Многие выглядывали из-за ворот, а некоторые, посмелей,  уже тянулись ко двору Ильиных. «Что там стряслось, что так причитает тётка Антамоновна, как свинья резаная, ажно слышно во всём хуторе?»
Заволновались и конники, стоявшие у ворот. Они так и не сошли с коней, сидели верхи и уже стали снимать винтовки с плеча. А люди шли. Притихли и дети, которые до этого играли во дворе в кулючки, т.е. в считалочки, и их смех разносился вокруг. А тут вдруг притихли, присмирели. Их маленькие детские сердечки взволнованно затрепыхали, как воробушки, в груди, тоже почуяв неладное и непонятное для них.
 С бравого есаула  враз слетел лоск и культурное выражение, и он, злобно оскалясь, чуть ли не с матом, закричал: «Цыц, старая ведьма! Чего воешь как волчица». И обращаясь к Акиму, поспешно добавил: «Всё, кончай антимонии. Даю вам пятнадцать минут сроку. После их истечения, если не выйдешь добровольно, шлёпну тебя за двором в берёзовом колке. А вместе с тобой до кучи шлёпну и твой цыплячий выводок и твою ведьму-старуху. Шутки кончились. Понял, что я сказал?». И не дожидаясь ответа Акима, выскочил на улицу, оставив всхлипывающую Химию и Акима наедине. Его сапоги прогрохотали на крыльце, и хлопнула со стуком калитка, и голос есаула прогремел на улице: «Снять винтовки, приготовиться к стрельбе в случае необходимости. Всем немедленно покинуть этот двор!» Людей как ветром сдуло. Дети испуганно взвизгнули, бабы захватили подолы длинных казачьих юбок в руки и наперегонки, причитая и охая, бросились наутёк  от Акимова двора от греха подальше, «а то и нас шлёпнут до кучи».
К Акиму вернулось самообладание.  Наконец он встал, подошёл к плачущей жене и нежно обнял её за плечи. «Ну, будя, будя, - стал он утешать жену, нежно поглаживая её по плечам. – Успокойся. Видимо, судьба такая. Не воевал никогда, ни на одной войне не был, а тут придётся воевать за белых против красных. Господи, что творится в мире! Не дают спокойно жить, работать и растить детей». Химия не унималась и плакала, крик вырывался наружу, но, боясь есаула, она удерживала его внутри. От такой картины у Акима самого вышибло слезу, хотя он был казак крепкий, и никто никогда не видел у него слезинки в глазу. А тут дети, почуяв неладное, влетели в комнату и как саранча облепили отца со всех сторон, всхлипывая и давясь слезами. Тут уж и Аким дал волю слезам. Так и стояли они одной спаянной глыбой.

Сборы

С улицы послышался крик есаула: «Поторапливайся, старый, некогда нам с тобой нюни развозить, нам ещё в Солонцовский и Кривякинский хутора надо заехать и прихватить ещё пару-тройку таких  же вояк». Аким вздрогнул, опомнился, крепко обнял жену, детей, расцеловал всех и, посерьёзнев, отстранил от себя детей. Дети послушно оторвались от отца и гурьбой стояли, давясь слезами и кулаками размазывая их по щекам. «Химия, - обратился он к жене, - собери что-то из продуктов  в дорожную суму да не забудь положить и сменное бельишко. Мало ли что может случиться. На белых надейся, а сам не плошай. Надо, чтобы было своё бельё».
Хима, по-прежнему плача ,  бросилась собирать мужа в дорогу. Руки у неё тряслись, всё падало на пол, и она никак не могла собрать суму. Аким споро помог всё уложить и собрать: хороший шмоток прошлогоднего сала, добрую краюху хлеба, чеснок, несколько луковиц, варёных яиц. Не забыл положить и бельё, аккуратно завернув его в холстину. Прихватил серники , трут, кресало и кремень, соль. Всё аккуратно переложил, проверил. В шапку изнутри воткнул иголку и обмотал ниткой. В дороге всё пригодится. Только после этого он обнял жену, детей и присел на счастливую дорожку. Да какая она может быть счастливая, если идёшь на войну. Жена, дети уже почти не плакали, только крупные, как градинки, слезинки бежали из глаз. Дети прильнули к отцу, как галчата, и смотрели на него, не отрывая глаз. Может, видятся в последний раз.  И так сидели несколько минут, тесно прижавшись друг к другу.
 С улицы послышался крик: «Поторопись!» Аким встал, в последний раз обнял и поцеловал детей, жену. «Ну, Хима, прости, что когда было не так. Если не вернусь, береги детей и вырасти их – это тебе мой наказ!» Ещё раз крепко всех обнял, поклонился им, внимательно оглядел комнату, как будто прощаясь с домом, где жили и растили детей, помолился на образа, взял дорожную суму и, не оглядываясь на жену и детей, поспешно вышел на крыльцо.
 Конники так и сидели на конях, даже не попили холодной водицы – колодец был рядом. Кони неспокойно перебирали ногами да грызли удила . Увидев вышедшего Акима, конники приободрились. Выйдя за ворота, конники верхи, а Аким пеши двинулись в сторону хутора Кривякинского.
 Аким в последний раз оглянулся на дом. Его маленькая жена, облепленная детьми, стояла на крыльце. Он взмахнул рукой, ему ответили с крыльца. «Как наседка оберегает цыплят от коршуна, так и моя Хима будет беречь детей», - ворохнулась мысль, и он смело пошёл, не оглядываясь, по просёлочной дороге, по краям заросшей бурьяном и чертополохом. И мысли его уже были где-то там, на неизвестной, ненавистной, братоубийственной войне. Следом, не отставая, ехали сопровождавшие его конники.

Глава II
 Хутор Поляковский

Оставим на время бедного Акима Матвеевича, по воле случая вышедшего на «тропу» войны, в которой он никогда не участвовал и ни слухом ни духом не думал на неё попасть. Но роковые события всегда имеют место в повседневной жизни. Пока Аким движется  к месту страшных боевых действий, где и стрельба, и  казачья рубка шашками наголово, мы попытаемся описать другие события.
Хуторок Поляковский небольшой, всего на 70-85 человек. С юго-запада его окаймляют песчаные дюны, называемые у нас балками. Чтобы закрепить движение песков, на них были посажены красные хворосты, называемые красноталом. Эти растения очень неприхотливы. У них большая корневая система, которая в глубь земли уходит до 20-30 метров. Притом  краснотал часто  используется в хозяйстве. Зимой сушняк идёт на топку. Весной из него плетут плетни для огораживания дворов и огородов. Это и хороший строительный материал. Сплетается каркас всяких сараюшек: курятников, свинарников, овчарен, коровников – обмазывается глиной, кроется соломой, и тёплые помещения для животных готовы. Производи чистку, меняй подстилку, и тепло и уют животным обеспечены. Испокон веков даже туалеты на улице казаки плели из краснотала и обмазывали глиной с коровяком. Из хвороста плели и рыболовные снасти.
С востока хутор окаймляла степь. Степь ковыльная, бесконечная. Так как она почти не обрабатывалась, то была богата животным и растительным миром. Степь просто была наводнена дичью: куропатки, жаворонки, стрепет, гуси, дикие утки. Косяками ходили огромные, до 16 килограммов  веса степные дрофы, называемые у нас дудаками. Над степью парили хищные птицы: соколы, скопы-пустельги, коршуны, луни-тетеревятники и много другой хищной живности. Из зверя – волк, лисица, заяц, сурок. Степь просто кишела мелкими грызунами – вредителями сусликами. Были и хомяки, тушканчики (земляные зайцы). Куда сейчас всё подевалось? С развитием техники и прогресса, распашкой всех земель и раскорчёвкой кустов многие виды птиц и животных остались в единичных экземплярах и занесены в Красную книгу, а многие совсем исчезли с лица земли нашего казачьего края. Редко услышишь пение жаворонка или клёкот орлана, или коршуна, или призывный крик сокола-скопы. Степь вымерла, изменилась жизнь, исчезли многие виды животных, птиц и растений.

Астраханский шлях

Тут же по степи, в каком-то километре от хутора, пролегал знаменитый Астраханский шлях. Это название сохранилось и дошло до наших дней. По этому тракту из Москвы в Астрахань ездили купцы на знаменитые астраханские ярмарки. Осенью из Москвы купцы везли товары, а из Астрахани гнали целыми табунами нагулянный скот. Шлях являлся и пунктом сообщения Москвы с югом России. С указами Петра Первого мчались тройки на юг – Астрахань, Азов.
Для создания условий по пути следования были созданы ямы, т.е. станции для отдыха и смены лошадей. Эти станции состояли из одного-двух домов. Но постепенно беглыми казаками строились новые дома. А названия хуторов от слова «ям» так и закрепилось и осталось до настоящего времени. Это большой казачий хутор Яменский со своей церковкой, расположенный недалеко от станицы Алексеевской. Этот хутор лежал на пути набегов татар на Москву и неоднократно сжигался дотла.
У казаков была своя форма оповещения людей. Если люди работали в поле, то на сигнальных курганах дежурили казаки. В случае появления татар зажигались сигнальные дымовые костры. «Татары, набег!» - в считанные минуты весть облетала хутор, и казаки, похватав детей и нехитрый домашний скарб, конны, пеши и на телегах устремлялись в лес. Кто не успевал, был на месте изрублен татарами или угнан в рабство.
Второй хутор Яменский был расположен на двадцать пять километров южнее от первого хутора. И хуторов  с таким названием больше нет нигде по всей области

Глава III
Август 1920

Вот сюда, в этот хуторок, и направлялись Аким и его сопровождающие. Стоял жаркий август 1920 года. На небе ни облачка. Ни единого движения хотя бы  маленького ветерка. От изнуряющей жары пот заливал лицо, рубашка намокла липким тягучим потом и неприятно прилипала к телу. Оседавшая на лицо пыль, поднятая ногами лошадей, смешиваясь с потом, щипала распаренное от жары тело.
Аким уже приустал и бесконечно вытирал утиркой  вспотевшее лицо. Устали конвойные. Один из немолодых сопровождающих, светлоусый казак, было затянул тоскливую песню: «Ой, да разродимая моя сторонка. Не увижу больше я тебя. Не увижу, не услышу Звук на зорьке в саду соловья». Он пел красивым голосом. Песня звучала над степью. Но одурманенный жарой и песенник скоро замолк и склонил голову, задумавшись. Видимо, и его обуревали беспокойные мысли о семье, жене и детях, о родных.
Кони тоже устали. Бока их лоснились от обильно выступающего пота, с удил белыми хлопьями падала пена. Лошади лениво мотали головами, фыркали и отмахивали хвостами надоедливых слепней и мух. Всем требовался отдых.
Раскалённое докрасна солнце  стояло в зените и, посылая горячие лучи, просто сжигало землю. На песок нельзя было ступить. Ощущение было такое,  словно наступил голой ногой на раскалённую докрасна сковородку.
На горизонте не было ни одной птахи. Все попрятались в траву или в берёзовые колки . На ветках в тени деревьев сидели сороки и вороны, раскрыв клювы и раскрылившись. Жара донимала и их. Недалеко по соседству на самой высокой берёзе  сидел, развернув веером крылья, большой уже старый коршун, весь в шрамах, как боец неоднократных воздушных поединков. Они (т.е. птицы) сидели почти рядом, не боясь друг друга. Всех примирила жара и духота.
Через час с лишним добрались до хуторка.

Привал

Хуторок Яменский притулился у подножия песчаных балок на опушке пойменного займища (леса). Он был небольшой, вытянулся вдоль балок одной улицей. Посредине был ставок . В нём ещё была вода. Здесь решили сделать привал, благо, что на берегу рос небольшой ольховник, состоящий из нескольких деревьев ольхи 10-15 лет. Под ними была прохлада.
 Конники расседлали коней, насухо протёрли им бока и, перевернув сёдла вверх дном для просушки, дали напиться нетерпеливо ржущим лошадям. Напоив лошадей, казаки стреножили их и пустили пастись на луг. Лошади с радостью стали щипать пожухшую от зноя траву. Оружие охранники оставили при себе. Они блюли казачью поговорку: « Казак и спать должен с винтовкой в обнимку».
Все сели обедать. Аким достал сало, отхватил ножом добрый шматок, порезал на куски. Достал хлеб, луковицу, очистил несколько зубков чеснока и три яйца и не спеша стал есть. Так как утром ему не дали позавтракать по-настоящему, проголодавшийся Аким с аппетитом уплёл приготовленную пищу. Он с сожалением посмотрел, что пища кончилась, смёл с полотенца последние крошки и, отправив их в рот, запил водой, принесённой перед этим из колодца. Вода не успела согреться, была холодной и студёной до ломоты в зубах. Аким крякнул от удовольствия, вытер утиркой усы и бороду, расстелил шушун  на землю и прилёг отдохнуть.
Утомлённый от ходьбы и утренней колготы, Аким под звуки всхрапывающих от удовольствия на лугу лошадей незаметно уснул крепким младенческим сном. Видимо, повлиял неожиданный утренний стресс с внезапной мобилизацией в белую армию. И сразу же Аким увидел свою маленькую, подвижную, как ласка, жену Химу. Она стояла в поле среди цветов, срывала их и плела венок. Ласково и застенчиво она ему улыбалась и призывно махала рукой. Аким с радостью бросился ей навстречу, но споткнулся и упал. И он услышал звонкий переливчатый, как колокольчик, смех  своей любимой Химы.

Пополнение

И он тут же проснулся. Громко, взахлёб смеялись казаки. Это приехала группа, которая была отправлена в хутора Сенинский и Гришинский. Они «добровольно» мобилизовали трёх казаков. Один был тоже пожилого возраста, вислоусый и чёрный, как грач. Аким сразу же окрестил его Цыганом. Это был малоразговорчивый, себе на уме казак. Его, видимо, снедало недовольство самим собой: «Как же я так попал впросак и не смог спрятаться в степных буераках. Дал себя облапошить белякам. А теперь иди, защищай их от красных. Да гори оно всё синим пламенем!» Он зло зыркал по сторонам, беспокойно дёргал себя за ус и смачно сплёвывал. Он ни с кем не шёл на контакт. Сразу же сел под дерево на землю и нахохлился, как сыч .
Двое других были совсем ещё зелёные молодые казачата, лет по 18-19. Оба были русые, стройные. Они ещё не понимали ожидавшей их участи, всем улыбались, разговаривали и смеялись. Слушали других и сами травили анекдоты. «Эх, молодо-зелено. Не понимаете, куда вас поведут – на убой, как молодых несмышлёных бычат, - с горечью и тоской подумал Аким. – Мы уже пожили, а эти  малолетние сосунки ещё не видали жизни». И от тягостных дум и переживаний Аким тяжело и понуро склонил голову. В неё лезли невесёлые думы. Мысли одна за одной, как кадр за кадром, словно, бусинки, нанизанные на одну нитку,  роились в голове.

Думы казака

В мире творилось непонятное. В феврале семнадцатого года царь Николай отрёкся от престола и власть перешла к Временному правительству. До наших казачьих краёв вести доходят медленно.  Только в мае, после спада весенних паводковых вод, по хуторам проехали агитаторы с красными бантами на груди. Для нас это было ново.  Погорланили, пошумели и поспорили на выгоне: «Как быть дальше без царя». И на этом всё кончилось, разошлись по домам, проклиная или жалея царя. И жизнь снова потекла своим чередом, как речка, которая не спеша катит свои мутные воды к Дону и далее к Азовскому морю. Поговорили и забыли, что с царём, что без царя. Какая разница! Казаку надо трудиться в поте лица и обрабатывать землю.
 Не успела притупиться молва о Февральской революции, как в ноябре 1917 года вспыхнула новая – большевистская.  Власть взяли рабочие и крестьяне, во главе с Лениным, вождём мирового пролетариата. Это уже было покруче. Вот тут закипели страсти, и всё коренным образом изменилось. Богатеи, купцы, офицеры не приняли Советскую власть и саботировали её. Начался красный террор.  Офицеры тайком стали уходить на Дон, на Кубань и организовывать свои армии и просто банды.  И грянула Гражданская война, страшная по своей сути и смыслу. Война внутри страны, когда никто не знает, где враг, а где друг. Пошла кровавая смута – брат на брата, отец на сына, сын на отца. Каждый отстаивал свои идеи и права. Остановились фабрики и заводы, стала зарастать непаханая и незасеянная земля. Все пошли воевать.
В центре России была создана Добровольческая  белая армия во главе с Деникиным. На Кубани – Врангель и Юденич, на Дальнем Востоке – Колчак и Унгер. На Дону появились  казачьи атаманы Дутов,  Шкуро, Краснов. Всякие банды плодились как грибы после дождя.  По степям сновала банда батьки Махно, которая била как красных, так и белых, без зазрения совести грабила простой народ. Белые, красные, зелёные, чёрные, синие – каких только цветов не наплодилось банд! И все бились за родную Россию. А тут Антанта в составе Франции, Америки,  Англии, Турции обложила Россию тройным кольцом, не признавая Советскую власть.
 Вот народ и призадумался: где правда, где ложь? За кого воевать? Кипели страсти по всей стране. Ленин вроде издал Декрет о земле. А зачем она нам? Она у нас под боком – бери и паши, трудись и засевай ниву.

Конец пути

От раздумий Акима  отвлёк голос есаула: «На конь! Шагом марш!» И колонна тронулась. Впереди шли мобилизованные, а за ними  ехали конные, цепко сверля взглядами спины впереди идущих. Вклинились в лес. Великаны дубы раскинули свои могучие ветви, огромные, в два обхвата тополя шли вперемежку с осинами и осокорями.  В лесу было хоть и душно, но попрохладнее. Не обжигало так знойное летнее солнце.
Вышли  к  Хопру. Его берега заросли тальником да вербовыми кустами. Правый берег был выше, начиналась меловая среднерусская возвышенность. Есаул вызвал паром, и все вместе с лошадьми переправились на правый берег в станицу Аржановскую.
Мобилизованных привели в станичное управление. Каждого допрашивал пожилой дородный подполковник с редкой проседью в волосах. Усы у него были накрахмалены и закручены кверху. Они не красили его, а делали его полное испитое лицо глуповатым. Он без крика и ругани спокойно допросил каждого. После допроса всех поместили в тут же наспех организованную комнату. Чтобы даже мысли не было о побеге, приставили караул.

Глава IV
В Аржановской

Комната была широкая и просторная, на два окна, одно из которых выходило на улицу. По стенам с двух сторон в ряд стояли железные старинные кровати с резными вензелями на грядушках. Койки были убраны и сверху покрыты лёгкими байковыми одеялами. Как в военной казарме, у каждой койки  стоял грубый деревянный табурет и небольшая тумбочка.  Видно, что тут уже работали на поток и не один мобилизованный  прошёл через эти комнаты перед отправкой в действующую часть.
Посреди комнаты стоял грубо сколоченный и наспех сбитый деревянный стол. Вокруг него  -  несколько табуреток. В углу стоял простой алюминиевый умывальник, под ним стул и таз.
Наскоро всполоснув лицо и руки и вытерев их утиркой, Аким  приготовился к трапезе. Казаки сделали то же самое, и каждый, раскрыв торбу, достал продукты, которые остались после обеда.
Перекрестясь перед едой  по казачьему обычаю, сели за скудный ужин. Покончив с бедной пищей и запив водой, каждый стал готовиться ко сну.    От жары и усталости ломило все суставы, ноги взопрели от кожаных чириков . Аким разулся, снял чирики,  рубаху и парусиновые штаны. От одежды шёл тяжёлый мужской запах пота и неприятный и зловонный от чулков и чириков. Аким  чирики вынес в чулан, одежду для просушки развесил на стул. Сняв лёгкое одеяло с кровати и положив поверх матраса шушун, с удовольствием прилёг на койку. Он ещё слышал, как шебуршили  одеждой казаки. Но усталость и крепкий сон сморили его, и он, как малое дитя мгновенно, без сновидений крепко уснул.
Организм, подкрепившись долгим и крепким сном, восстановился, Аким, как обычно, по привычке проснулся рано. Было ещё темно, за окном стояла предутренняя тишина. Открыв глаза, Аким посмотрел вправо от себя, где спали братья-погодки. Раскинувшись на кроватях, они давали богатырского храпака. Один из них, втягивая в себя воздух, выпускал его прямо какими-то руладами, как соловей, что поздно вечером в цветущем терновнике выделывает свои коленца. Братья и не думали просыпаться.
Повернувшись на другой бок, Аким внимательно посмотрел на пожилого казака, которого он вчера прозвал Цыганом. Он, казалось, крепко спал. Но это было не так.  Аким внезапно  вздрогнул: на него внимательно и строго смотрел пожилой казак.  «Земеля, (т.е. земляк) дай закурить, - впервые за два дня хриплым голосом проговорил тот. – Два дня без курева, просто все ухи (уши) опухли. В спешке ничего из курева не успел захватить». «Дык я не курю, - ответил Аким, - я чёртовым семенем не оскверняю себя». Ничего не ответив, Цыган тяжело встал и прямо в кальсонах (исподнее казачье бельё) поплёлся в сени. Там он стукнул в дверь, вышел на крыльцо и заговорил с охранниками, видимо, прося курево.
Вскоре он вернулся, неся в руках бумагу и  щепоть табака. Аким дал ему трут, кремень и кресало, и Цыган с усердием стал высекать огонь.          Он положил трут из ваты на кремень и стал бить кресалом по кремню. Искры сыпались из камня, но трут никак не загорался. Чертыхаясь и ругаясь, он продолжал раз за разом бить кресалом по кремню. Наконец от одной из искр трут заалел и задымил. Цыган раздул трут и, взяв цигарку, которую он заранее скрутил, стал прикуривать. Цигарка вспыхнула и затрещала.  Цыган втянул в себя дым, выпустил изо рта колечками и  от удовольствия закрыл глаза. По комнате поплыл сизый дымок с приятным ароматным запахом. Аким, хоть и не курил, а сразу понял: самосад-то с донником, который ослабляет крепость табака и придаёт ему ароматичность.
Смоля цигарку и выпуская дым из ноздрей, Цыган наконец-то заговорил. Познакомились.  Он назвал себя: Евлампий Селивёрстов из хутора Сенинского. Женат. Жена Ефросинья, есть дети: сын и дочь, ещё несовершеннолетние.  Он посетовал, что попал как кур во щи белякам в руки. А воевать ему не хотелось ни за белых, ни за красных. Обрыдли все эти войны как горькая редька. И когда же всё это кончится и мы заживём мирной жизнью. «При первой возможности я сбегу», - зло пообещал он.

Глава V
Утро

Не успели земляки  как следует наговориться и отвести душу, как на крыльце послышался топот, и в комнату, гремя сапогами и придерживая шашку рукой, вошёл вчерашний знакомец есаул. Он поздоровался и, идя к столу, по пути растолкал братьев. «А ну, подъём. Будя дрыхнуть, пора приниматься за работу!» Подойдя к столу, есаул  сел на стул и стал ждать. Пока молодые, спросонья хлопая глазами и потягиваясь, приходили в себя, Аким с Цыганом не спеша, но сноровисто и споро стали одеваться. Дождавшись, когда все оденутся, есаул ввёл всех в курс: «Сейчас пойдём в столовку, поедим, возьмём винтовочки и пойдём в барак за станицей, узнаем, что вы за вояки, умеете ли вы стрелять».  И со словами «Следуйте за мной» есаул поспешно вышел. Казаки – следом.
Утро разгоралось вовсю. Солнце  выходило из-за горизонта, и его золотистые, как стрелы, лучи засверкали изумрудами на мокрых от росы листьях деревьев. Разом загомонили, зачирикали птицы. В кронах огромных тополей  закопошились грачи и, громко гаркнув своё «кар», с шумом и хлопаньем крыльев тучей поднялись в небо. И заграили, заводили свой грачиный хоровод. Над логом свечкой взмыл вверх жаворонок и, перебирая крыльями, на одном месте, зазвенел, залился колокольчиком.  За ним из степных трав сразу поднялись несколько пичужек, и уже их звонкое, как журчанье ручейка,  пение разнеслось по всей округе. Все, кто был во дворе, подняли головы вверх, и их лица осветили радостные улыбки.  Жизнь шла своим чередом.
Только с нашими казаками творилось что-то неладное. Куда идут, зачем и для чего? Непредвиденный случай вывел их из  обычной жизненной колеи и заставил то ли по воле случая, то ли по чьей-то прихоти  идти, не зная куда и во имя чьих интересов.

Глава VI
Харчевня

Подошли к харчевне. Это было небольшое деревянное строение деревенского типа, огороженное плетнями. Во дворе рос огромный тополь, под окном – густые кусты сирени. По веткам тополя, чирикая, прыгали воробьи. Два воробья, распушив перья, устрашая друг друга чириканьем, наскакивали один на другого.  Их собратья притихли и наблюдали за потасовкой. А те, вдруг разом грозно зачирикав, вцепились друг в друга мёртвой хваткой и комком упали на землю. По воздуху плавно полетели воробьиные перья и пух.
 Аким мельком взглянул на драчунов, улыбнулся и, удивлённо тряхнув головой, взошёл на крыльцо. Отворив дверь, он вошёл в просторную комнату, уставленную столами и стульями. Расселись по местам, и повариха, молодая красивая казачка в белом фартуке-запоне, подала им наваристый, аппетитно пахнущий борщ. Аким взял ломоть хлеба и жирно намазал горчицей, стоявшей тут же на столе. С удовольствием понюхав хрен до слёз из глаз, он принялся за борщ. После двухдневного поста и пищи всухомятку борщ показался райской пищей. Осторожно дуя на ложку, чтобы не обжечься, громко чавкая и спеша, все стали есть. На второе кухарка им дала по доброму куску хорошо сваренной говядины. На гарнир -  пюре из картошечки с мелко нарезанными дольками свежего огурца. Управившись со вторым блюдом, казаки запили взваром из сухих яблок и от сытости привалились к спинкам стульев. Цыган громко рыгнул и произнёс:     «Спасибо, хозяюшка, за добрый завтрак, - и добавил, - вот теперь можно и полежать в холодочке, чтобы пища улежалась». Аким тоже с ним согласился – он всегда после приёма пищи любил с полчасика покемарить , чтобы жирок завязался, как шутил он с детишками. И они тоже с детства  исполняли его указания.
 Насытившись и ещё раз поблагодарив стряпуху, казаки гурьбой вышли из харчевни. Во дворе под тополем стояли врытые в землю скамейки. Вот и место отдыха и перекура.
 Есаул достал массивный серебряный портсигар из внутреннего кармана френча и, открыв его, предложил всем. Аким отказался, так как он никогда не курил. Евлампий с удовольствием взял две папиросы – одну про запас, которую и положил за правое ухо. Другую папиросу стал осторожно разминать пальцами и с наслаждением вдыхать ароматный запах табака. Взял папиросу и один из братьев-погодков. Он, как и Аким, не курил, но уж больно диковинная была папироса. Он, кроме казачьих самокруток и самосадов, отродясь таких не видывал. Он её нюхал, осторожно крутил в пальцах, с интересом рассматривал. «Вот ведь какое чудо заморское, отродясь такого дива не видывал», -  с дрожью в голосе сказал казачок.
 Есаул тем временем достал английскую зажигалку, покрутил какое-то колёсико, щёлкнул, и зажигалка загорелась синим пламенем. Прикурив сам и поднеся огонь к папиросе Евлампия, он с наслаждением затянулся, Евлампий за ним. Они не спеша курили, потягивая дымок от горевших папирос. Казаки заворожено смотрели на них.

На оружейном складе

Отдохнув после сытной еды и накурившись, все во главе с есаулом пошли на оружейный склад, созданный  в одном из купеческих лабазов . Часовой открыл большую железную скрипучую дверь. Казаки несмело вошли вовнутрь. Батюшки святы! Такого количества оружия казаки  нигде и никогда не видели. Русские трёхлинейки Мосина, образца 1870 года,  со штыками и без, кавалерийские карабины, тупорылые и короткоствольные немецкие и бельгийские карабины – как дрова, навалом, огромной кучей  лежали на полу. «Выбирайте кому что нравится!» - коротко бросил есаул и отошёл в сторону, с интересом наблюдая за удивлёнными казаками. А у них от такого обилия оружия разбегались глаза. Сначала они испуганно смотрели на эту кучу оружия, потом, подгоняемые скептической ухмылкой есаула, нерешительно стали выбирать.  Молодёжь брала в руки то одну винтовку, то другую. Наконец, перебрав не один десяток, братья выбрали удобные кавалерийские карабины. Аким с Евлампием особенно и не выбирали. Они сразу остановились на русских трёхлинейках. Эта винтовочка хороша как в дальнем бою, так и в ближнем страшна. Ещё с Суворовым русские богатыри с примкнутыми к  такой винтовке штыками ходили в атаки. И ни одна армия не могла выдержать страшного штыкового боя русских. Русский штык трёхгранный. Он наносил страшные раны, после которых ни один человек не оставался в живых.
Выбрав оружие, вышли на свежий воздух. Солнце поднялось выше, стало заметно теплее. Прохлада отступила, и день обещался быть жарким.  Есаул взял несколько пачек патронов и повёл всех за станицу в барак, поросший  кустарником и лесом. Барак был длинный и глубокий. Несмотря на прохладу, сразу же стали одолевать комары. С нудным писком они набросились на казаков. Послышались брань и хлопанье ладоней. Есаул закурил, и гнус с недовольным гудением отступил.

Глава VII
Путь к стрельбищу

Где – то в степи прокричала перепёлка: «Под пенёк-под пенёк». Ей наперебой отозвалась другая: «Спать  пора - спать пора». Мужики грохнули так, что птицы замолкли. «Вот умная пичужка, знает, что мы не отказались бы от отдыха после такой жратвы». Где-то, как намазанный колодезный журавль, проскрипел коростель.
На дне балки было прохладно, под ногами хлюпала вода, на траве искрилась обильная роса. Ноги сразу промокли, и стало зыбко и прохладно. На склонах оврага по обе стороны виднелись уже местами пожелтевшие листья степной клубники. Она разрослась по всему полю и, видимо, давала хороший урожай. Казачки вместе с детьми приходили на эти природные плантации за ягодой, а потом крутили компоты и варили варенье из этой пахучей лекарственной ягоды.
Солнце поднялось выше, стало теплее. Роса на траве улетучилась, ноги высохли,   и идти  стало приятнее. Цветы уже почти отцвели. Но то тут, то там мелькнёт синим огоньком душица, то куст зверобоя выглянет жёлтыми, но уже опадающими лепестками. А вот по краю стёжки-дорожки одиноко, как казак на посту, гордо стоит высокий, колючий, с резными листьями татарник. Он уже отцвёл, но на большой головке соцветия ещё кое-где виднеются синие споры. Над ним летает огромный чёрный шмель, называемый в казачьих краях шершнем. Вот он садится на цветок, мелко-мелко перебирает лапками, но нектара уже не находит. Посидев какое-то время, он с недовольным звуком поднялся и, тяжело, натужно загудев, улетел.
Деревья и кустарники стали редеть, и вмиг открылась чистая поляна, покрытая густой некошеной степной травой. Трава местами уже полегла, но доходила до пояса. Кругом прыгали и стрекотали кузнечики. Среди них были огромные кобылки  с загнутыми саблями сзади,  и краснокрылые крупные кузнецы-вертолёты, и всех калибров и размеров мелкие кузнечики. Это пища для скопы-пустельги. Они уже во множестве парили в небе. Вдруг камнем падает с небес хищник и, схватив добычу (кузнеца или ящерицу), стрелой с довольным клёкотом взмывает вверх. Там он расправляется с добычей и возвращается за новой порцией.

Учебная стрельба

Полянка представляла собой просторное место  в сто метров по периметру. «Вот тут и остановимся и устроим стрельбище, как в тире», - сказал есаул и, высоко поднимая ноги и приминая сапожищами траву, двинулся к концу поляны. Пройдя более сотни шагов, он остановился у одиноко стоящего тополя. На его ветку на уровне груди он повесил простую консервную банку. Вернувшись к казакам, он сказал: «Вот наш рубеж, казаки, отсюда  и будем стрелять». Тут он выдал каждому по пять патронов, показал, как передёргивать затвор и вставлять патроны. Потом он поставил планку прицела на сто метров и стал проводить инструктаж. После этого приказал стрелять по очереди.
Первым стрелял Евлампий. Он прилёг на землю, примял под собой траву, раздвинул ноги, как заправский снайпер, долго выцеливал банку, плавно нажал курок и выстрелил. Банка не шелохнулась, но пуля попала в дерево, отщепив кусок коры и застряв в стволе. Казачата с удовольствием сбегали к дереву посмотреть результат попадания пули. Прибежав, они стали наперебой докладывать, что  пуля ушла чуть выше банки. Это был отличный выстрел. После этого Евлампий, взяв упреждение на ветер, раз за разом послал пули в цель – банка звенела и подпрыгивала. Две пули легли сбоку, одна внизу, а четвёртая почти по центру. Есаул удовлетворённо покачал головой: «Следующий!»
На рубеж вышел Аким. Дома он никогда не имел ружья и считал за грех лишать жизни любую тварь. Он даже курицу не мог зарубить – жалел. «Господи, прости меня, - шептал он про себя. – Да что же это такое? Я учусь убивать…людей!» Но выполняя волю и подсказки есаула, он начал стрелять и весьма успешно. Показатели его были намного хуже  Евлампиевых, но есаул был доволен.
А вот с братьями-погодками есаулу изрядно пришлось повозиться.
Эти малолетние неуки были просто неумёхи.  Есаул учил их, показывал, рассказывал, сам стрелял,  злился, ругался по-чёрному, как сапожник, но всё было напрасно. Казачата спешили, дёргали за курок. При стрельбе закрывали глаза и прятали, как страусы,  головы в траву. Есаул сам бегал к мишени, и оттуда было слышно, как он собирал на своём казачьем лексиконе всех богов и боженят.  Их учёба начиналась снова с проклятиями и криками есаула.
Пока есаул учил недоумков, как он их окрестил, ведению боя и стрельбе лёжа, Аким и Евлампий выбрали тенёк, расстелили заблаговременно взятые шушуны и с удовольствием разлеглись на них.  Комарья почти не было. Ласково припекало  солнышко, время приближалось к обеду. Вдыхая запах сухой травы, Аким удобно лёг на спину и стал думать о жене и детях.
Высоко в небе парили два коршуна, и их клёкот разносился окрест. Они с высоты высматривали зазевавшуюся добычу. Вдруг один из них, сложив  крылья и выпустив острые когти, стрелой устремился к земле. Его сильное тело со свистом разрезало воздух, загнутый клюв придавал ему хищное выражение. Коршун камнем упал на землю, несколько минут разрывал когтями траву. Из травы раздался жалобный писк,   и вот с шумом и хлопаньем крыльев коршун тяжело поднялся вверх, неся в когтях молодого перепелёнка. Тот ещё трепыхался, но хищник быстро утихомирил его несколькими ударами своего острого, как нож,  клюва. Добив добычу, коршун полетел к невдалеке видневшемуся леску. Но не тут-то было. Далеко он улететь не успел. Второй коршун, паривший в небе и не поймавший добычу, камнем упал на противника. И закрутилась карусель. В небе раздавался разъярённый клёкот дерущихся за добычу самцов.
Аким престал наблюдать за хищниками и предался воспоминаниям о семье.

Часть вторая
Глава I
Суховка

Женился Аким поздно, к тридцати годам. Всё не попадалась ему казачка, которая запала бы в душу. И он с волнением и радостью стал вспоминать своё трепетное знакомство с Химией.
 Он был приглашён на проводы казака на службу в хутор Суховский. Этот хутор разлёгся вдоль меловой возвышенности. Внизу пролегла болотистая протока в виде речушки, полная рыбы. В ней кишмя кишели линь, карась, белорыбица. Водилась и щучка. Из-за родников и ключей, бивших из горы, вода в речушке не промерзала до дна, и рыба хорошо зимовала и не погибала в зимнюю стужу. И вот вдоль этой протоки, заросшей хворостом и огромными вербами по берегам, и лежал хутор. Он протянулся на 5-6 километров и был разделён на два непрерывных хутора – Малая и Большая Суховка. И только диву даёшься, как на таком расстоянии и в лютую стужу, и в распутицу с грязью или сырым снегом люди общались друг с другом. А ведь общались, да ещё как! Обычно невест брали с Большой Суховки и наоборот. Оба хутора давно переженились и жили как бы одной единой семьёй. Вот и ходили в гости друг к другу -  к кумовьям, дочерям, внукам. И ничто их не останавливало: ни дождь, ни снег, ни мороз. Сел в кошёвку , запряг коня – и в добрый путь.
А как гуляли – дым коромыслом! Загуляют на два-три дня, а потом догуливают, похмеляются целую неделю. Не обходилось и без мордобоя. Но дрались на любочка, т.е. один на один, и никто не имел права разнимать дерущихся. Честный поединок, бой. А если, не дай бог, кто-то вступился в защиту одного из дерущихся, пиши пропало. Тогда начинались настоящие кулачные бои. Стоило кому крикнуть: «Наших бьют!»,  как вся свадьба или гулянка была вовлечена в драку. И уж тут не было родственников: брат, сват, кум, сын и отец. Лупцевали друг друга по чём зря. А кто не участвовал по какой-то причине в потасовке или мамаевом побоище, тому только оставалось с волнением наблюдать за битвой да давать дельные советы, когда недавние друзья  и кумовья с остервенением, с хаканьем  всаживали пудовые кулаки друг в друга.
В каждом хуторе  были свои силачи-кулачники. Не дай бог кому попасть под их кулачища. Били тычком в грудь, били наотмашь, били  с замахом и без замаха по рёбрам с потягом кулака на себя. Кто попадал под такой удар, то получал как минимум два сломанных ребра и два месяца отлёживания на тёплой русской печи. Казаки не знали, что такое больница и не глотали пилюли и капли. Для них лечение – 200-300 граммов водки-самогоночки с толчёным чесноком, попариться в баньке или полежать на тёплой печи. Назавтра как огурчик – никакой хвори!
При таких массовых драках бывало в ход шли и подручные материалы. Кто не надеялся на свои силы, брал в руки хорошую чепужину  или вытаскивал из хворостяного плетня кол-наставок и по чём попадя оглаживал противников по спинам и даже головам.
 А были и такие, что в рукавицу  залаживали гирьку и ей наповал улаживали противника. Но таких «бойцов» казаки очень не любили и если находили в рукавице (галица по-казачьи) довесок в виде гири, то просто били смертельным боем. И долго тогда приходилось этому горе-бойцу залечивать свои раны. Впоследствии он уже не применял запрещённые приёмы в драке и своим детям запрещал применять такие удары. Это была наука казачья на всю жизнь.

Глава II
К Пономарёвым

На хутор Аким прибыл с оказией – ехали суховские казаки с алексеевской ярмарки и, догнав нашего Акима, подобрали по дороге. Разговорились. Кто откуда и куда идёт. Аким рассказал, что идёт на проводы казака в армию. «А, это, видимо, к Пономарёву Калистрату ты идёшь. У него как раз сына забрили в армию. Это куманёк мой, я тоже приглашён», - сказал уже подвыпивший казак. И довольный разговором отвернулся от Акима и вдруг хриплым, но красивым голосом запел: «Ой, да пролягала она шлях-дорожка. Ой во проклятую Польшу».
Казак пел и правил лошадьми. Пара гнедых, запряжённых в сани, весело бежала, храпя и позвякивая удилами. Снег ошмётками летел из-под копыт лошадей и попадал в сидящих казаков.
Вскоре подъехали к дому хозяина. Аким слез с саней, поблагодарил и пошёл к пригласившим его на проводы. «Там встретимся!» - крикнул хозяин саней, открыл ворота и въехал во двор.
Пономарёвы жили недалеко от казака, подвёзшего Акима. Вечерело.    К ночи похолодало, морозец усиливался, и снег приятно хрустел под ногами: хруп-хруп. На западе, где село солнце, догорал закат, Стемнело быстро.
Подойдя к воротам Пономарёвых, Аким остановился. Ворота и калитка были сделаны из листовой стали. «Богато живут», - подумал Аким, открывая ворота. Не успел он войти во двор, как на него молча бросился  огромный чёрный кобель с белыми боками, гремя цепью и волоча её за собой. Он летел, перебирая передними лапами и храпя от злости. «Ну и зверюга, съест и косточек не оставит», - подумал Аким и нерешительно остановился. Натянутая, как струна, цепь  отбросила псину назад, и он чуть не упал на спину. Вот тогда он и разразился собачьим басом.
На лай выбежала девушка на крыльцо в наспех без рукавов  накинутой на плечи женской дошке . «Валет, на место!» - крикнула девчушка и, обращаясь к Акиму, сказала: «Проходите в дом, он вас не тронет». И по-девичьи виляя бёдрами, легко вбежала на крыльцо. Аким с опаской пошёл за ней, но Валет больше не рвался на цепи, сидел смирно и, провожая Акима взглядом, даже вильнул ему хвостом.  «Умная псина и послушная!» -  подумал Аким. Нащупав в сенях ручку двери, Аким зашёл следом за девочкой в хату, впуская вместе с собой клубы холодного воздуха.

В гостях

Аким, войдя в хату, помолился на образа, поздоровался. «А, Аким, явился всё-таки, - с радостью сказал Калистрат. – Проходи, раздевайся, ложи одежду в спаленку и сейчас будем вечерять».
 А к проводам подготовка шла полным ходом. И на плите, и в русской печи что-то варилось, кипело, шкворчало. По комнате разносился приятный запах казачьей пищи. Аким успел проголодаться, и у него засосало под ложечкой. «Мойте руки и садитесь за стол», - сказала ему дородная пышногрудая красивая казачка, с красным, как солнце, лицом от раскалённой печи.
Аким сел за стол, хозяин уже ножом пластал добрую краюху хлеба. «Знакомься, это сын Елисей, а это дочь Хима», - сказал Калистрат и хитро подмигнул Акиму. Аким обомлел. Девчушка оказалась молодой красивой девушкой. Она была  маленького роста, но  с красивой и  хрупкой, как фарфоровая статуэтка, фигурой, красива на лицо. Её волосы были заплетены в две косы. «Боже мой, да она не замужем», - с испугом подумал Аким. У него впервые за его жизнь что-то ворохнулось в груди. Амур, бог любви, пустил свою коварную стрелу и точно попал Акиму в его могучее сердце. И пропал казак. Сердце бухало в груди, как молот по наковальне, кровь кипела в жилах, зашумело в голове, заложило уши. Лицо налилось краской, как свекольным соком. Ему казалось, что все заметили его состояние, и он, склонившись над чашкой, усердно принялся работать ложкой, от волнения не замечая даже вкуса борща.
На второе гостеприимная хозяйка подала жареный картофель с печенью. На закуску казачий холодец, сваренный из  мелко порубленных ножек, хвоста, ушек и головы свиньи. Обильно положив хрену и залив квасом, Аким с великим удовольствием уплёл это замечательное и питательное блюдо. Да, умеют казачки готовить разнообразные блюда и соленья. Почти не поднимая склонённой головы от чашки, Аким всё-таки не выпускал Химу  из обозрения и нет-нет да мельком взглянет в её сторону. И в ответ встречал хитрый улыбчивый взгляд Химии. И Аким, ещё больше засмущавшись, принимался учащённо орудовать ложкой.

Любовь нечаянно нагрянет

Калистрат, переглянувшись хитро с женой, вдруг промолвил: « Вот, Хим, тебе такого бы муженька. Добрый казак, хорошо орудует ложкой. А у нас, у казаков, примета такая: кто хорошо ест, то хорошо и работает». Сын Елисей засмеялся и вдруг, замолчав, в смущении опустил голову: грех за столом смеяться, да и от отца  можно получить деревянной ложкой по лбу.
 Химия и мать смущённо улыбнулись и принялись за еду. А Аким просто онемел. Лицо  полыхнуло ярким румянцем, да так, что покраснела даже шея. Ну и шуточки у Калистрата. А что? Это мысль. Аким и в самом деле был сражён любовью с первого взгляда. Бывает же так. Любовь нечаянно нагрянет, и ни один человек ещё не выбрался из силков любви.
Кое-как выпив взвар, мокрый от жары, распаренный и красный как рак, Аким, поблагодарив хозяев за хлеб-соль, поспешно, ни на кого не глядя, вылез из-за стола, даже забыв впервые от волнения помолиться. Все провожали его добрым взглядом, а Ефимия прямо светилась от счастья: и ей по душе пришёлся чернобородый казак.

Любовное томление

Спать Акима уложили в небольшой спаленке. Аким не спеша разделся, аккуратно сложил одежду на стул и завалился в мягкую пуховую перину, утонув в ней с головой. В спаленке было прохладнее, нежели в большой комнате. Пуховая перина приятно холодила тело.
Аким никак не мог заснуть, ворочался с боку на бок. Его волновали приятные мысли. С ума не сходила  маленькая, шустрая, как лисичка, Хима. В теле была сладкая истома, сердце учащённо билось и бухало, как колокол.
Ведь надо же такому случиться! Аким, кажется, влюбился. Скажет кому – не поверят. Чтобы наш Аким, кремень, на дух не переносивший женщин, смог очароваться маленькой женщиной-красавицей. От всяких дум пухла голова, во рту сохло от волнения, слюны не было. «Тот-тово, прямо наваждение какое-то. Дрогнуло моё крепкое сердце. Знать, время пришло, природа требует своё. Ну, что ж, надо попытаться охомутать  эту синичку. Попытаюсь сделать ей предложение», - думал Аким. И наконец успокоенный, казак заснул крепким, но неспокойным сном. Какая-то алала  лезла ему в голову, он порывался во сне куда-то бежать, махал руками и даже что-то говорил, как малое дитя, чего отродясь с ним не было, даже в детские годы.

Утром

 Аким всегда просыпался рано. Организм, как по заведённому времени, пробуждался в одно и то же время, не надо сверяться даже с часами. Вот и сейчас он лежал на спине с открытыми глазами, устремив взгляд в потолок. Было ещё темно, ему виделся лик хитрой Химы, у Акима от радости забилось сердце. Истома приятной негой затопила всё богатырское тело Акима.
Где-то под полом заскреблась мышь. Она шуршала, скреблась, а потом монотонно стала что-то грызть: то ли найденную корку, то ли  просто доску, чтобы прогрызть дырку. У мышей очень быстро растут зубы, и они их стачивают, постоянно что-то грызя.
 Слышно, как заворочалась на кровати хозяйка. Заскрипели пружины сетки койки. Хозяйка беспокойно толкнула мужа локтем в бок: «Калистрат, вставай, у нас дел непочатый край. Скоро гости будут собираться, а мы дрыхнем.  Иди, пока я обряжусь, почисти в сараях, задай корма животным и птице».  И с этими словами она стала одеваться, шурша одеждой. Калистрат недовольно забурчал: «И поспать сладко не дадут. Ах, какой сон прервала, старая, на самом антиресном моменте», - и, тихонько засмеявшись, быстро, как солдат, вскочил с койки.
Елисей и Хима тоже стали вставать, привычные к постоянному укладу жизни. У каждого были свои обязанности: Елисей помогал отцу по хозяйству, а Хима стряпать матери.
Аким тоже молча стал одеваться. Потом он вышел из светёлки, поздоровался с хозяевами, не забыв помолиться на образа. Его с радушием приветствовали, а Хима, озорно сверкнув глазами, кивнула головой и улыбнулась. Нежность затопила сердце Акима до краёв. Стушевавшись, он напросился в помощники к мужикам. Калистрат с удовольствием принял добровольную помощь. «Хорошо, пойдём, - сказал он ему. – Втроём быстрей управимся по хозяйству, а потом будем помогать бабам. Ведь надо бегать по соседям собирать лавки, столы. Своих-то не хватит, гулять чать собрали чуть ли не полхутора». Сказал и, грузно переваливаясь с боку на бок, вышел на крыльцо. Казаки – за ним.

 Мужская работа

Во дворе было тихо, морозно.  На востоке чуть-чуть заалела заря. Коварный мороз сразу стал щипать за щёки, кусать за нос. Стало зябко после тёплой комнаты. Казаки, поёживаясь и похлопывая друг друга длинными казачьими галицами по спинам, спустились с крыльца.
Аким с Елисеем дружно принялись чистить у коров и лошадей. За ночь коровяк замёрз и гремел, как булыжник. Аким рукавицами собирал его в большую, сплетённую из хвороста корзину и выносил в кучу, сложенную во дворе. Кое-где приходилось коровяк отрывать вилами. Вдвоём работа спорилась. Елисей шутил, подковыривал Акима, пытался вызвать его на откровенный разговор. Но Аким смущённо отмалчивался и ещё усерднее принимался за работу.
 После чистки сараев казаки принялись очищать двор от выпавшего ночью снега. Собака Валет уже не лаяла на Акима, виляла хвостом и ластилась. Аким осторожно и с опаской погладил собачину и почесал за ушами. Валет ажно заурчал от удовольствия. Не часто ему перепадала такая ласка от хозяев.
 Молодость и сила играла в казаках, и они быстро и сноровисто очистили весь двор от снега, прикрыв им навозную кучу. Калистрат, подложив сена животным, крякнул от удовольствия, увидев такую спорую работу казаков. «Ну и работать вы мастера, - с добринкой в голосе сказал он. – Да у вас просто всё горит в руках. Молодцы». Похвалив молодцев за работу, Калистрат  сказал: «А теперь пойдём немного перекусим. Наши бабы уже кое-чего настряпали. А потом пойдём за столами и скамьями по соседям. Я вчера договорился». И он первый, а за ним казаки поднялись на крыльцо и вошли в хату.
Вместе с ними в комнату влились клубы холодного воздуха. Степенно разделись, повесив одежду на вешалку из оленьих рогов, прибитую на стену у двери.
 Хозяйка с Химой хлопотали у стола. Вымыв руки, казаки уселись за стол. На столе уже дымился казачий борщ. Нарезая хлеб дольками, Калистрат обратился к жене: «Бабка, может, самогоночки для сугрева подбросишь? А?» Хозяйка стушевалась – видимо, хотела отказать, но постеснялась Акима, молча вышла в чулан и принесла бутылку самогонки.
 Калистрат крякнул от удовольствия, раскупорил пол-литру и разлил самогон по стаканам. Аким почти не пил и не поощрял тех казаков, которые  систематически пили. «Ну, поехали!» - сказал Калистрат и одним махом опрокинул стакан с водкой в своё лужёное горло. Его примеру последовал и Елисей. Аким не уважал это чёртово зелье, но, чтобы не обидеть хозяев, пригубил водку, пахнувшую сивушным маслом. Он вздрогнул и, быстро закусив солёным огурцом, принялся за еду. После часовой работы во дворе разыгрался аппетит, и казаки усердно заработали ложками.
 С едой управились быстро и, запив взваром, все разом вышли из-за стола, вытирая мокрые лица полотенцем. Оделись и гурьбой вышли из дома по соседям собирать скамейки.

Глава III
Приготовления

Солнце медленно поднималось над горизонтом. Его косые лучи осветили землю, покрытую белым пушистым снегом. Гаммой красок засверкали, заискрились, как бриллианты, снежинки. Было тихо, морозно.
Хутор вставал. Из  труб русских печей столбом валил дым. Это предвещало, что день будет солнечный, безветренный.  В каком-то дворе замычала корова, где-то прокричал петух, взбрехнула чья-то дворняжка.        И вновь тишина.
У Пономарёвых полным ходом шла подготовительная работа. Казаки дружно расставили столы буквой Г, поставили табуретки, где их не хватало, положили принесённые со двора доски. Выполнив «мужскую работу», казаки занялись подготовкой к встрече гостей. Калистрат с Елисеем стали бриться, А Аким, взяв ножницы, стал подстригать свою чёрную и окладистую, как лопата, бороду. Казачки не отставали от казаков. Пока те приводили себя в порядок, они быстро накрыли столы клеёнчатыми скатёрками и стали украшать стол самыми разнообразными яствами.
 Чего тут только не было: малосольные огурчики, солёные помидоры, капуста с груздями и без, капуста-пилюска,  резанная кусками. Фаршированный перец, блинчики со сметаной и маслом, вареники, холодец с квасом и хреном, кислое квашеное молоко. Да разве всё перечислишь, что смогли приготовить и пожарить наши казачки? Стол просто ломился от яств. Посредине стола стояли вина разных сортов и водка, как самогоночка, так и монополька. Кто что пожелает.

Гости

Лишь успели управиться, как потянулись гости – родственники, сваты, кумовья, друзья, соседи и просто приглашённые. Кобель Валет как будто понимал всю важность момента и ни на кого не брехал. Он просто лежал в своей будке и внимательно наблюдал за входящими во двор.
По принятой издавна традиции каждый гость обстукивал снег с обуви, обметал веником, заходил в комнату, здоровался  и крестился на образа. Калистрат сам встречал гостей, побритый, нарядно одетый. И обязательно каждый вручал хозяину поллитровку водки, приговаривая: «Бутылочку потом отдашь». (Это был большой дефицит в хозяйстве). Раздевались, сваливая горой одежду в спаленке, и чинно рассаживались за столы. Пожилые казаки  с жёнами отдельно, а молодёжь отдельно.
Столы были расставлены так, чтобы оставалось место для танцев. Пришёл и слепой музыкант Николай со своей женой Варварой. Она вела мужа под ручку, а гармонь держала под мышкой. Какая гулянка без музыки!

 Глава IV
Историческая справка

Был конец 1906 года. Россия  вела кровопролитную войну с Японией. Уже более года шла кровавая бойня по уничтожению людей. Бездарное и продажное  военное командование России вело войну на поражение России. Мы терпели поражение одно за другим как на суше, так и на море. Неувядаемой славой покрыли себя солдаты при защите Порт- Артура и Мукдена. Это практически были последние оплоты русских. На море отличились русский крейсер «Варяг» и канонерка Чемульпо. Вся эскадра японского флота окружила эти корабли и предложила сдаться. Но моряки ответили отказом и открыли огонь на поражение. Лучше смерть, чем позорный плен. Среди моряков не было трусов. Более часа кипела неравная битва. На место погибшего товарища становился другой, и неравный бой продолжался. Но сила силу ломит. Немалый урон  нанесли моряки японской эскадре – затонул японский флагман, многие их корабли отвалили в сторону от страшного огня русских.
Но наступил конец и крейсеру. Он был изувечен, борта разворочены, все палубные надстройки были просто снесены. И недавно могучий и красивый  крейсер, медленно заваливаясь на бок, уходил на дно.  Оставшиеся в живых матросы,  изувеченные и израненные, поддерживая друг друга, пели гимн «Боже царя храни». «Варяг» медленно, но верно уходил в морскую пучину. Японское командование было поражено стойкостью, отвагой и смелостью русских моряков. Собрав убитых моряков, они их с честью похоронили. Слава русских моряков облетела весь мир. Ни в одной стране мира нет таких отважных и смелых людей. А о тех временах сложена песня «Наверх вы, товарищи, все по местам, Последний парад наступает».
Последствия этой войны отразились на всей России. Много казаков из нашего округа  не вернулись и бесславно сложили головы в чужих краях Маньчжурии.  Многие вернулись раненые, искалеченные. Долго Россия не могла оправиться от такого позорного поражения.

Глава V
Проводы

Дождавшись, когда гости уселись за столы и угомонились, Калистрат обратился к старым казакам: «Дозвольте, господа казаки, слово молвить».  Казаки закивали головами, а молодёжь терпеливо молчала: негоже встревать в разговор старших.
Получив разрешение, Калистрат начал свою речь: «Господа казаки,
(казачки не имели своего слова) нонче мы собрались по поводу проводов на службу моего сына Елисея. И по правде, наверное, на войну, ведь идёт русско-японская война за передел Дальнего Востока. Я справил ему полное обмундирование, купил хорошего строевого коня, потратив на это бычка-трёхлетка и пару годовалых кабанчиков. Так выпьем за его лёгкую дорогу и за то, чтоб живым возвернуться домой». И обращаясь к сыну, добавил: «Постой, сын, за честь России и служи верно, кому присягаешь». Сказав такую длинную речь,  Калистрат сел, вытирая пот с лица и отдуваясь. Казаки одобрительно закивали головами и загомонили, желая Елисею хорошо служить и  показать япошкам, на что годны казаки.
 После этого разлили водку по стаканам, перекрестились на образа и выпили за родителей. Закусили. Выпили за жён и невест, выпили за Елисея, чтобы вернулся живой и невредимый. После трёх рюмочек загомонили, заговорили. Ну, а какая гулянка обходится без песни! Казаки – великие мастера песни, и в каждом хуторе был умелец и знаток песен.

Казачья песня

 Подвыпивший Калистрат обратился к куму Спиридону, который пришёл  на проводы с женой,  сыном Иваном и дочкой Марией. «Кум, - сказал Калистрат, - запевай». Кум Спиридон как заправский запевала кашлянул, осанился, приподнял грудь, прочистил горло и попробовал взять правильный начин. Приложив руку к щеке, он попытался взять тон. «О-о-о-о», - затянул он ноту.  «Кум, - сказал Калистрат, - чуть сбавь тон». Спиридон повторил звук, гораздо понизив тональность. «Во, кум, в самый раз, в точку».
 И полилась казачья песня.  «Поехал-поехал казак во чужбину далёку», - речитативом начал Спиридон. «На добром коне своём вороном», -  подхватил Калистрат. Голоса постепенно вливались – молодые и старые – и вот, как морская волна, песня захватила, увлекла и покатилась по застолью.
Аким сам не пел, но любил слушать казачьи песни. А песня звучала, лилась, и новые певцы вступали в хор. «Эх, в свою краину далёку не мог он возвернуться в отеческий дом». И вот, удивлённый, поражённый, Аким услышал, как задисканила, запела Химия, ну как жаворонок ранней весной.
 «Жена его, казачка молодая, - голосила она чистым звонким голосом, - утром, вечером выходит на севере смотреть. Всё ждёт она его, поджидает, Когда ж её размилый вернётся домой».
Да она, Химия, ещё и  великая певунья! И Аким был покорён окончательно этой маленькой женщиной.
Допев, казаки некоторое время молчали, заворожённые прекрасной песней и слаженным пением. «Добре, кум, угодил запевом в самый раз», - сказал Калистрат. Спиридон заалел румянцем от похвалы кума.

Куда несёт нас рок событий…

 А не знали они, что над ними уже навис рок, и жизнь их предопределена. Во время Гражданской войны (дёрнул же их  чёрт вступить добровольцами в 1918-1920 годах в банду Дудакова, воевавшую против красных в балках станиц Зотовской и Аржановской) как ураган налетели молодые, но уже опытные красные вояки на банду Дудакова – и началась кровавая сеча. И пали оба кума в этой страшной резне. Спиридон, получив пулю между глаз от красного командира, медленно сполз с седла и упал, раскинув руки, на прохладную землю. Как будто в последний раз хотел обнять землю, которая поила и кормила его. И улетела душа бравого казака Спиридона на небеса.
Калистрат схватился на сабли с молодым, но опытным рубакой красноармейцем. Противники были достойны друг друга. Калистрат нападал, хакал при ударе сабли, стараясь нанести последний смертельный удар. Краснопузый, как окрестил его Калистрат, умело защищался и сам от обороны переходил в атаку. Рассерженный Калистрат стал допускать промахи и ошибки. Уже саднило и кровоточило левое плечо, стала появляться слабость и головокружение, и Калистрат стал сдавать свои позиции. Ободрённый этим, красноармеец начал нападать ещё азартнее и потерял бдительность, почуяв уже явную победу. Но Калистрат, собрав всю силу и опытность в один кулак, проявив выдержку и применив хитрость, обманул бдительность красноармейца и нанёс внезапный и коварный удар, рубанув саблей с потягом по левому плечу противника.
Послышался треск и хруст разрываемой плоти, и красный, поражённый, припал к гриве своего коня. Возбуждённый победой, Калистрат придержал коня и поплатился за это. Красноармеец, уже теряя сознание, собрав последние силы, наобум и наотмашь нанёс последний удар. Молнией сверкнула сабля и лишь кончиком коснулась шеи Калистрата, как бритвой, разрезав сонную артерию. Как комар укусил за шею, не почуял казак боли. Но кровь из разрубленной артерии ударила ключом. Зашатался Калистрат, потемнело в глазах, всё тело охватила слабость. Руки потянулись к разрубленному месту, но тут же от слабости опустились. Зашатался в седле казак, как могучий дуб, вырванный ураганом вместе с корнями, и с тяжёлым стуком упал на землю. И его душа отлетела к небесам. И забьётся тревогой сердце казачки, чувствуя недоброе.

Драка

А пока казаки провожали Елисея на войну. Уже изрядно выпили. Хмель затуманил мозги, и молодёжь уже не  против почесать друг другу кулаки. Жена музыканта толкнула мужа в бок: «Хватит пить, пора играть на гармонии, а то недалеко и до беды». И заиграла музыка: полька, краковяк, вальс, барыня – танцуй на здоровье.
 На пятачке между столами закружились пары. Коварная Химия, лучезарно улыбаясь и подлетев к Акиму, стала приглашать его на танец. «Дык, я не танцую, не умею», - стал отнекиваться Аким. Но Химия, заливаясь звонким смехом, вытащила Акима в круг танцующих. Аким, потный, неуклюжий, топтался на месте, как медведь, и наступал на ноги. От этого Аким ещё больше волновался, а Химия, тормоша казака, кружила его и заливисто хохотала.
Сосед Иван, одногодок Химы, сын Спиридона, косо поглядывал на танцующую пару и на флирт Химы. Кровь ударила в его буйную голову, кулаки зачесались: Иван имел виды на Химию. Они жили по соседству, Иван ухлёстывал за ней, и никто ему не перечил.
 Разгорячённый водочными парами, после танца Иван подошёл к Акиму, сказав: «Выйдем, разговор есть». И не оглядываясь, в рубашке пошёл из комнаты. Ничего не подозревавший Аким вышел следом. Иван поджидал Акима  во дворе недалеко от кучи навоза, засыпанной снегом. «Слышь, отстань от Химии», - сказал Иван и без предупреждения, как опытный драчун-боец, ударил Акима тычком в грудь. Но не тут-то было. Аким после такого страшного удара лишь покачнулся и устоял на ногах. Обида захлестнула Акима от такого коварства, и он, не размахиваясь, от пояса снизу вверх залепил ладонью оплеуху Ивану. От такого удара ноги  Ивана оторвались от земли, и он кубарем полетел прямо в навозную кучу.
 Казаки, что стояли на крыльце  и курили, громко засмеялись. «Вот так удар, что наш драчун полетел тормашками. Брось, Иван, тебе с ним не совладать. Он ударил только ладонью, оставь Акима». Но Иван, разъярённый от такого позора, вскочил и  снова бросился на Акима.
 Химия, оглашено крича, влетела в горницу.  «Батяня, Иван Акима бьёт», - с плачем кинулась она к отцу. Не мешкая, казаки пьяной гурьбой  высыпали на улицу.
А тем временем разъярённый Иван бешеным быком  бросился на Акима, мирно стоящего посреди двора. Он всё не мог понять, за что озлился на него Иван. А Иван, с налитыми кровью глазами, уже летел на невозмутимого казака. Аким умело увернулся от страшного удара и, чуть пропустив соперника вперёд, с левой руки влепил ему  плюшку с другой стороны. И опять горе-боец полетел в навозную кучу.
Калистрат захохотал: «Вот удар, так удар! Дочка, дак кто ж кого бьёт?- обратился он к Химии.- Аким сам за себя может постоять. Он ещё жалеет Ивана. Если ударит кулаком, то Ваньке хана – лежать с поломанными рёбрами».  И Калистрат вновь захохотал.
 Иван вновь хотел броситься на Акима, но отец Спиридон грозным криком остановил сына: «Будя, будя, я сказал. Кончай базар. Хоть ты и отменный боец, но перед Акимом ты куга  водяная, и тебе с ним не совладать. Аким – богатырь. А уж Химия сама решит, кого из вас выбрать». И приобняв сына за плечи, повёл его в дом. За ними последовали все казаки. Инцидент был исчерпан, и гулянье продолжалось.

 Припевки

Снова грянула музыка. Барыня. Припевки. Пританцовывая, Химия перед Акимом стала припевать страдания:
Мой милёнок, как телёнок,
Только веники жевать,
Проводил меня до дома,
А забыл поцеловать.
Старики улыбались и цокали языками: «Ну и дочка у Калистрата, просто бесёнок какой-то». Молодёжь громко смеялась и подшучивала над Акимом. Как умелец поединков и кулачного боя, Аким был признан своим. Он же смущался и только улыбался, сам он не пел и не мог ответить Химии на её припевки. А Химия продолжала озорничать:
Милый Кима, я снеслася
В кошёлочке  безо дна.
Милый Кима, подай ручку,
Я не вылезу одна.
Казаки хохотали  и подзуживали Акима: «Ну, врежь ей, врежь». Аким смущённо молчал. И вдруг какой-то старый казачишка в стареньком кафтанчике и заячьем треухе , спасая честь казаков и выручая Акима, выскочил к Химе и, гоголем пройдя перед ней, с притоптыванием,  озорно запел:
У милашки моей
Под подолом соловей.
Он и свищет и поёт,
Ей пописать не даёт.
Казаки грохнули таким смехом, что чуть крыша не слетела с дома, а озорная Химия засмущалась, покраснела и спряталась за спины подруг. Честь Акима была спасена. И вновь, после прикладывания к рюмочке, начались танцы.

 Предложение

 Иван танцевал с Химой, что-то шептал ей. Она утвердительно кивала. И Иван сам подвёл Химию к Акиму: «Прости, казак. Немало я участвовал в кулачках. Супротив меня почти никто устоять не мог, а ты просто великий кулачник. Вот тебе Хима и будь смелее, я тебе не враг». И отдавая Химу в руки Акима, скрылся в толпе танцующих.
 И тут Аким решился: «Хима, выходи за меня замуж». Хима застеснялась, но, потупив голову, тихо-тихо сказала: « Я согласна, но реши всё с отцом».  И пунцовая от смущения, убежала к подружкам. Аким стоял обескураженный от своей смелости. Оказывается, всё просто, только надо быть посмелее. «Завтра же попрошу руки Химии у Калистрата», - решил Аким и, успокоенный, сел за стол и даже выпил стопку горькой самогонки от радости.

Глава VI
«Ладком да мирком и за свадебку»

Гулянка закончилась далеко за полночь. Старики уже хорошо поднабрались. Кое-кто уже лежал головой в салате, кое-кого  жёны с большим трудом, почти неся на своих хрупких плечах, уводили домой. Но молодёжь никак не могла угомониться, не нагулялась.
 И тут Калистрат грозно прервал все поползновения гульбы: «Будя, будя, я сказал. Завтра продолжим. У баб ещё много работы. По домам», - как отрезал Калистрат. И молодёжь, с недовольством, бурча себе под нос, смирилась и покорно потянулась к выходу.
 Так закончился первый день гулянки: с песнями, танцами и дракой. Да какая гулянка проходит без драк! Обычно казаки говорят: «Гулянка без драки – какая это гулянка!»
 Аким долго не мог заснуть. События дня: гулянка, драка с Иваном из-за Химы – всё это, как в калейдоскопе, вертелось в голове. Аким беспокойно ворочался.  «Всё, женюсь на этой девчушке», - сказал сам себе Аким и мгновенно уснул крепким сном.
Наутро все проснулись рано. Аким тоже быстро встал, оделся  и искал момент, чтобы попросить у Калистрата руку и сердце Химы.  И такой момент наступил.
 Все сели завтракать, и Аким, смущаясь и краснея, сказал: «Дядя Калистрат, отдайте за меня Химу». За столом наступила гнетущая тишина. Мать озабоченно охнула и всплеснула руками. Елисей удивлённо ощерился и захохотал: «Вот так молчун, отчубучил номер». Отец сурово посмотрел на сына, разгладил свою окладистую бороду и сказал: «Ну вот, слышу слова мужчины. Давно дожидаюсь от тебя таких слов. Видимо, настала пора дочери замуж. Высылай сватов. Ладком да мирком и за свадебку».
 Акима от таких слов чуть кондрашка не хватила. Он снова засмущался и радостно глянул на Химу, которая от страха была чуть жива. Но этих слов от Акима она ждала и обожгла его радостным взглядом.
 «Дык, у меня нет родителей, я живу один», - смущённо пролепетал Аким. Наступила пауза. Все молчали, а Калистрат смущённо покашливал. «Ну, что ж, - наконец  вымолвил он, - так давай обговорим сами условия свадьбы». И все радостно враз заговорили. Аким не сводил влюблённого взгляда с Химы, лицо которой полыхало лазоревым цветом.
 После долгих споров решили: свадьбу справить на Пасху 1907 года. Гулять придётся без Елисея, так как его, по всей видимости, угонят воевать в неизвестную и далёкую Японию. На том и порешили. «Так тому и быть, - сказал как отрезал Калистрат. – Быть свадьбе на Пасху».

К вопросу о родословной

После завтрака и решения вопроса о женитьбе Акима и свадьбе Аким засобирался в свой хутор Поляковский, расположенный в 1,5 километрах от хутора Ларинского на песчаном берегу займища, в километре от реки Хопёр.
 Да, здесь следует остановиться и дать разъяснение. Ошибки здесь нет никакой. Просто, стараясь написать небольшой рассказ о моём деде Акиме и не зная полной картины его жизни, я непроизвольно допустил ошибку. Дед действительно жил на хуторе Берёзовском, но это было уже потом. А пока он жил в небольшом хуторке Поляковском, состоящем из 5-7 домов. Вот сюда-то и хотел привезти свою ненаглядную Химу дебелый  казак Аким.
 К нашему большому стыду мы практически не знаем о своих предках.  Раньше богачи составляли древо жизни рода и всё знали, кто откуда, по какой линии идёт родство. А бедняки не писали о своём родстве, и писать-то они не умели. Они просто жили, работали, бились под солнцем за своё существование, рожали, умирали без роду-племени. Мы, их внуки и дети, не спрашивали о своих предках, а они не догадались нам хоть кратенько рассказать о родословной.
 По неточным данным дед Аким якобы был родом из станицы Акишевской  Нехаевского района. Кто он был, кто были его родители, мы не знаем и никогда теперь не узнаем. Всё покрыто мраком. Как, почему он оказался в хуторе Поляковском теперь, так и останется тайной за семью печатями. Бежал ли он от какого помещика или сам искал новой жизни – мы не знаем. Как и с кем построил дом в этом хуторе – снова не знаем.
А дом был добротный, пятистенок, крытый железом, а это могли позволить себе небедные люди, а имеющие деньгу. Я не помню этот дом. На том месте до сих пор стоит небольшой вяз, хотя этому уже сто лет. А дом этот оказался (был потом перевезён) в хуторе Ларинском у Евлампия Левихина. Или обиделся мой дед на моего отца, или были какие другие причины, но мы, внуки деда Акима по Вихлянцевой линии, очень долго жили  в хуторе Ларинском просто в убогой  развалюшке  в одну комнату, с окнами, ушедшими в землю, и с чуланом, сплетённым из хвороста и обмазанным глиной.

Глава VII
Подготовка к свадьбе

А пока Аким приехал в свой хутор Поляковский и с усердием стал готовиться к свадьбе: засаливать рыбу, пойманную в озере Поляковском. Озеро находилось под горой в пойменном лесу, всего в 150-200 метрах от дома. А рыбы в озере было вдоволь. Зимой в омуте, с бьющими родниковыми ключами, она, чтобы глотнуть подо льдом свежего воздуха, стояла бок о бок.  Прорубай лёд, бери черпалку  и выуживай её на лёд. Какой рыбы тут только не было! И преогромные сомы и щуки, сазаны, крупные и жирные, как поросята, карпы и караси, змеевидные вьюны, плотва, серушки, лини, окуни. Да разве перечислишь всю рыбу, водящуюся в то время в реках и озёрах нашего края!
 Аким резал кабанчиков, засаливал сало, делал копчёные окорока  и колбасы. Не забывал делать и домашние колбаски, называемые чинёнками. Кишки, начинённые печенью, лёгкими, салом с чесноком, - это лучшее казачье блюдо, особенно зимой с морозу. Вкуснятина, пальчики оближешь.

Часть третья
Глава I
Напутствие

 Казаки сидели в столовой и уплётывали за обе щеки обед, приготовленный красивой кухаркой-казачкой, когда в столовую вошёл бравый черноусый есаул. Повариха и ему предложила отобедать. Есаул не отказался, поблагодарил стряпуху и, всполоснув  руки под рукомойником и небрежно перекрестившись на образа, принялся за еду.
 Все ели молча. У казаков не принято разговаривать за столом. Это считалось большим грехом, и за разговоры или смешки за столом можно было получить ложкой по лбу от отца или деда. А ложка была огромная, деревянная, что сразу вспухивала шишка.
 Отобедав и поблагодарив за хлеб-соль стряпуху, казаки вышли на улицу и присели на скамейку. Есаул достал уже знакомый портсигар и предложил всем курево. Папироску взял Евлампий, по прозвищу Цыган. Закурили. Ароматные клубы дыма, приятно щекоча ноздри, поплыли по двору. Курили молча.
 Покурив, есаул затоптал окурок и внимательно посмотрев на казаков, наконец-то суровым голосом сказал: «Всё, казаки, учёба закончилась. Вы прошли курс молодого бойца, научились заряжать винтовку и худо-бедно стрелять. Армия белых нуждается в пополнении как никогда, и нам больше некогда прохлаждаться. Моя миссия окончена, вы самостоятельно пойдёте на станицу Вёшенскую, а оттуда в Миллерово, в штаб белой армии.                И предупреждаю, упаси бог, сделать попытку дезертировать. Ваши семьи: родители, жёны, дети – будут расстреляны без суда и следствия. Так что никаких глупых поступков. Ясно? А сейчас отдыхать. Постирать и отремонтировать одежду, а завтра утром получить паёк на дорогу и патроны к своим винтовочкам и в путь». И не прощаясь, быстро встал и ушёл, оставив казаков наедине.
Все молчали. Наконец Цыган сказал: «Да, казаки, попали мы с вами  в переплёт, и придётся  нам воевать на стороне белых, хай их грец. Всё равно не буду воевать и при первом удобном случае сбегу». И надолго замолчал.
 До казачат не доходил смысл сказанного. Им даже было любопытно, что они попали в такое интересное положение. Главное, они научились стрелять. А в кого стрелять, в красных или белых, им было всё равно. Лишь Аким сидел, насупившись и горестно вздыхая. Из ума никак не выходила семья: Химия  с малолетними детьми. А их было четверо: дочь Варюша  (1908 года рождения), дочь Клава  (1911 года рождения), сын Егор (1913 года рождения), дочь Паша (1915 года рождения). И вот с такими малолетними детьми его любимая Химия осталась одна. Да ещё хозяйство! Как она управится с таким кагалом  – уму непостижимо.
 Весь остаток дня казаки купались в Хопре, стирали и штопали одежду, проверяли и ремонтировали чирики. Ведь дорога длинная и дальняя, и надо быть во всеоружии. Управившись с делами  и поужинав, казаки легли спать и быстро заснули крепким сном.


Глава II
Прощай, станица

Наутро Аким проснулся первым. Как будто кто-то невидимый кольнул его шилом в мягкое место. Можно и не проверять часы – было ровно шесть утра.
Было тихо. Светало. Беспокойно, нестройно зачирикали воробьи. Пропел петух. Природа оживала. Казки ещё крепко спали. Братья разметали руки, одеяла попадали на пол, видимо, буйствовали во сне. Цыган спал и тихонько посвистывал носом. Как ни жалко было будить казаков, Аким всё же сказал: «Пора подниматься и идти, пока не наступила дневная жара».
 Казаки с кряхтеньем, неохотой стали подниматься. Оделись быстро, умылись и сели перекусить. После завтрака собрали свои вещи, сложили в сумки, отдельно положили сухой паёк, патроны и присели на дорожку. «Ну, с богом», - сказал Аким  как старший, и казаки, повесив винтовки на плечи, молча вышли из комнаты. «Прощай, станица, увидим ли тебя когда снова», - подумали казаки и группой  медленно пошли  в сторону станицы Усть-Бузулукской.
 Правая сторона Хопра возвышенная. Придонье. Места красивые, первобытные. Вроде равнина. Ан, нет. После ровного места сразу оказывался глубокий овраг, поросший лесом, особенно дубом и тополями. Сейчас уже и не найдёшь таких могучих дубов и дубрав, из-за огромного роста которых и  из-за листвы не видно было солнца. Под кронами было тихо. Между корнями журчали небольшие ручейки, били роднички.
Так и шли казаки по великим местам Хопра и Придонья. Прошли стороной станицу Усть-Бузулукскую. Солнце поднялось выше, стало припекать. Надо искать место, чтобы укрыться от жары. Километрах в пятнадцати за станицей Усть-Бузулукской  вдруг наткнулись на огромный и глубокий овраг, который назывался Дубрава. А назывлся он так, потому что там росли огромные в обхват дубы. Барак был глубокий, метров до тридцати, и поэтому леса не было видно.

Дубрава

 Осторожно спустившись на дно оврага, казаки решили переждать жару – тихо, прохладно, паёк есть, родниковая вода рядом.
 Место выбрали под огромным развесистым дубом. Примолкнувшие при их появлении лесные птахи загомонили, защебетали вновь. Расстелив шушуны, казаки сели кружком, чтобы пообедать. Пока Аким с Цыганом разлаживали скудный обед, братья-погодки принесли холодной родниковой воды. После трудного перехода скудная пища показалась райским наслаждением. Насытившись и запив трапезу холодной водой, казаки  выбрали место посуше, подстелили верхнюю одежду  и улеглись на землю.
 Утомлённые братья сразу уснули крепким сном. Беспокойно поворочавшись, скоро уснул и Цыган, тихо похрапывая. Один Аким, уставившись в небо, не мог заснуть, несмотря на усталость. Ноги от долгой ходьбы гудели, шерстяные носки промокли потом. Аким разулся, повесил носки, чтобы просушить, и улёгся поудобнее. Стали одолевать думы о семье. Как там Химия с детьми?

Взгляд в будущее

 Разве мог тогда подумать Аким, что в этой самой Дубраве, в далёком будущем, в 1951 году, чуть не погибнет его внук Милентий. Он будет учиться в 7-м классе Ларинской семилетней школы. Директором школы будет Блинков Александр Пантелеевич, прекрасной души человек, участник Великой Отечественной войны, участник Сталинградской битвы.
Школа отапливается дровами и надо привезти дрова на зимний период.
Вот собирает директор старшеклассников, четырнадцати-пятнадцатилетних ребят, и ставит задачу: заготовить топнорму для всей школы. Сказано-сделано. Занарядили в колхозе единственный автомобиль «ЗИС-5», забрались ребята в кузов и поехали в эту Дубраву. (Сейчас я бы и не нашёл её). А тогда проехали Усть-Бузулук, свернули в сторону газовой станции, которой ещё не было в 1951 году, и часа через полтора  добрались до Дубравы.
      Рубка, пилка леса шла полным ходом. Лес возили на весь район. Шофёром единственной в колхозе «Власть Советов» машины  был Мрыхин Василий, постарше нас на лет пяток.
 Поставили машину поудобнее, открыли боковой борт, поставили брёвна покатя , и работа закипела. Для молодых, здоровых ребят такая работа как развлечение. Дружно, быстро и споро закатили дубовые трёхметровые чурки в кузов, и через полчаса машина была загружена. Закрыли борта, и вся ватага ребят расселась на этих дубах. Поехали.
 Мрыхин дал газ, и машина, утробно урча, медленно, с надрывом стала подниматься из балки. Подъём был крутой, и где-то на середине шофёр решил переключить скорость. Видно, не суждено нам было погибнуть в этой балке. Мы сидели, ни о чём не догадывались, шутили, смеялись и не подозревали о возможной беде. Но мы всё равно поняли, что что-то не так. Машина дёрнулась, почти остановилась и…с натужным урчанием выехала из злосчастного оврага. Что было бы с нами, покатись машина назад! Выехав из балки, Василий остановил машину, вылез из неё ни жив ни мёртв и сказал: «Ребята, за немногим я вас всех чуть не угробил. Если бы машина заглохла, всё, ваши бы кости были все перебиты этими дубами. Надо было выехать одному, а потом уж всем садиться на эти проклятые дубы».
 Приехали, разгрузили дрова, директор поблагодарил нас, но больше на такую работу не посылал. Видно, Мрыхин Вася всё-таки рассказал ему об опасности. А позже Василий, когда был пьян и встречал меня, обнимал и плакал: «Миля, ведь я негодяй, чуть не угробил ваши молодые души».
 Но это ещё только будет…

Глава III
Лицом к лицу со смертью

 Проспав пару часиков, казаки как по команде  дружно и быстро проснулись, позёвывая и потягиваясь до ломоты в костях. Быстро собрались, попили студёной ключевой водицы и дружно стали выбираться из оврага  с противоположной стороны. В ветвях щебетали птицы, в траве пищали молодые птенцы, сновали ящерицы.  Жара спала, солнце клонило к западу, обдувало лишь тёплым ветерком.
 Аким с Цыганом шли рядом, разговаривая о том о сём. Братья-погодки, полные сил и здоровья, ушли  далеко вперёд. Местность была пересечённая и пошла в гору.
 Вдруг впереди на взлобке  нежданно-негаданно появились конные. Их было четверо. Казаки остановились. Это был конный разъезд красных.
 После оцепенения и замешательства первыми пришли в себя красноармейцы. Старший из них крикнул: «А ну, белопузые, сдавайтесь!» Казаки растерялись, братья стали пятиться назад и оглядываться на старших товарищей.
Аким и Цыган переглянулись в едином порыве: всё, война закончилась. Сняли с плеч винтовки и положили на траву. Цыган от радости даже перекрестился и проговорил: «Всё, отвоевались и не надо воевать за белых». Он с радостью посмотрел на Акима. Лицо же Акима посуровело и побелело: красные с гиком  и криком дали  шенкеля  коням и в карьер помчались на обезоруженных казаков.
Первыми пали от сабельных ударов братья-погодки. Подскакавшие первые два красноармейца с маху рубанули саблями братьев, которые стояли как истуканы  и лишь заслонялись руками. Как подрезанные серпом колосья, братья медленно повалились на землю. Так и умерли безвинно казачата,  не успев ничего понять. «Что ж вы делаете, ироды!? - вскричал Аким голосом, полным  боли и негодования. – Ведь мы сдались, а пленных не бьют. Ведь мы бы вас с винтовок положили с одного разу». Но разъярённые, опьянённые кровью красные продолжали скакать на Акима и Цыгана. Улыбка сошла и с лица Цыгана. Он никак не мог понять, за что же их, сдавшихся в плен, рубят шашками.
 Аким смотрел и видел злобные лица красных, оскаленные морды лошадей. Кони и люди в едином порыве старались убить стоящих перед ними казаков. Первым под шашку попал Цыган. Голова, как спелый арбуз, раскололась на две половинки, и Цыган медленно, как подрубленный дуб, стал валиться на мать сыру землю. И не увидит он своих деток-сироток, и не услышит голоса  родной жены, рыдавшей и оплакивающей его. Был – и в одночасье нет. Судьба, рок погубили человека. За что? Зачем красные погубили людские души?
 А тем временем четвёртый боец подскакал к Акиму  с правой стороны и занёс шашку над головой. Вышедший из ступора Аким с быстротой молнии нырнул  под ноги коню. Лишь свистнула над головой, едва не зацепив, шашка-лиходейка. А умное животное  перескочило через Акима, даже не задев его копытами. Промахнувшийся красный проскакал мимо. Аким быстро вскочил и бросился бежать. Красноармейцы, порубавшие казаков, стояли и смотрели на поединок своего товарища с Акимом.
Аким бежал, не оглядываясь, бежал к  гумну, которое  было огорожено редкими соснами. За горожбой находился колодец и небольшой кустарник вишни. Вот сюда-то и спешил Аким от супостата. Озлобленный неудачей и раззадоренный насмешками  друзей, красный, развернув коня, вновь пустился в погоню. Не добежав до горожи, Аким  остро почувствовал храпенье коня за спиной. Конь фыркал, сбрасывая пену с удил уздечки. Разъярённый краснюк с поднятым клинком готовился к решающему удару. Аким бежал, словно летел на крыльях. Сердце учащённо билось испуганной птичкой, попавшей в силок. Глаза у Акима были как будто на спине. Каждой клеткой тела он ощущал приближающуюся смерть. Улучив момент и почувствовав взмах сабли, сверкнувшей на солнце змейкой и уже занесённой над головой казака, Аким со всего размаху бросился на землю под ноги коню. Умное животное и на этот раз перескочило через человека, не зашибив его. Пулей вжикнула – вжик - сабля над головой Акима, едва не разрубив её. Конник со злобой выматерился  и снова стал разворачивать проскочившего мимо Акима коня. Вдали раздался хохот красных бойцов, с интересом наблюдавших  за развернувшейся баталией. «Не хочет беляк погибать, ловкий и живучий», - гоготали они.
А Аким, воспользовавшись отведённой для него паузой, быстро добежал до гумна, поднырнул под жерди и оказался возле колодца. С бьющимся сердцем, весь мокрый  и распаренный, он заглянул в колодец. Там была вода. Казак с испугу хотел броситься в колодец, но передумал. Аким был верующим человеком и, как каждый христианин, заботился о благе ближнего. Птицей промелькнула в голове мысль: «Убьют в колодце, я своей кровью оскверню воду. Как будут люди потом пить её? Грех несказанный». И он, долго не раздумывая, быстро юркнул в редкий вишнёвник, расположенный за колодцем.
Был конец августа, долго не было дождей. Трава в садочке пожелтела и пожухла. Да и сам вишнёвник был уже с редкими пожелтевшими листочками.  Аким  был виден как на ладони. Вжался казак  в землю и стал молиться: «Мать сыра земля, спаси и сохрани раба твоего от злого супостата. Не дай моё тело злодею на растерзание».
 Спешившийся красный привязал коня к жердям ограды и, быстро перемахнув забор, бросился к колодцу. Заглянул в него, потыкал в воду штыком, а потом несколько раз выстрелил  в колодец. А в это время Аким лежал всего в нескольких шагах от супостата и отчаянно молился.
 Красные, наблюдавшие за неудачей своего товарища, стали ему кричать: «Да брось ты, Петро, пусть живёт счастливчик, пора ехать». И Петро, разъярённый неудачей, ещё раз выстрелил в колодец и, бурча и ругаясь, пошёл к коню, не увидев Акима, лежащего под кустами.
 
Чудом остался жив

Скоро стало не слышно удаляющихся красных. Солнце близилось к закату. Было ещё жарко и душно, но уже ощущалась вечерняя прохлада. Долго лежал Аким на земле, не веря в свою удачу, свою фланиду – чудом остался жив. Провидение. Как не поверить, что бог есть, есть и судьба!  Ведь они спасли и сохранили человека от погибели.
 Придя в себя, Аким встал, помолился и пошёл к своим погибшим товарищам. Цыган лежал на боку. Голова была разрублена, и уже мухи с противным жужжанием роились над ним. Посмотрев на Цыгана с болью и содроганием, Аким пошёл к братьям-погодкам. У одного не было головы: как бритвой, была снесена голова с плеч, теперь она валялась далеко от туловища. Аким поднял голову и принёс к телу. Второй брат лежал как живой. Не было видно раны, будто человек прилёг отдохнуть. На его лице не было печати смерти. Но когда Аким стал переворачивать казака, то увидел страшную рану на шее - голова держалась на одних сухожилиях. На что Аким был крепкий казак и никто никогда не видел у него слезинки из глаз, но тут при виде такого побоища по-мужски зарыдал в голос.
 Долго сидел безутешный казак, оплакивая своих безвременно погибших товарищей. Мысли роились в голове. Аким никак не мог понять такой нелепой и страшной смерти казаков. Были люди, жили, только что разговаривали, шутили, смеялись – и вдруг! Налетела нелепая смерть-лихо с косой и в единое мгновение унесла жизни людей. Аким не мог понять всей трагедии, происходящей в стране. Как же так: свои, русские, без причины, убили своих, русских? Никак это не укладывалось в голове казака.

 Погребение

Понемногу приходя в себя, Аким стал думать о предании тел друзей  земле. Не оставлять же их на растерзание хищников и воронов. Собрав всех товарищей вместе и положив их в ряд. Аким стал приглядывать место для захоронения. Вскоре он приметил небольшой пригорок – удобное место для могилки, чтобы весной не затоплялась водой. Да и деревце невысокое там стояло – всё тенёк от палящего солнца, да и птицы будут всё лето распевать.
Таким образом выбрав место, Аким с усердием принялся за работу. Лопаты у него не было, но зато на винтовке-трёхлинейке был штык – вот и орудие для работы. Отомкнув штык. Аким стал копать яму-могилу. Земля была сухая, но не каменистая. Дотемна Аким сумел вырыть могилу на необходимую глубину. Потом снёс погибших в единую братскую могилу. Каждого прикрыл их же одеждой, чтобы земля не сыпалась в глаза. Сложил руки на груди  покойников и стал медленно, боясь причинить вред телам, засыпать яму.
Сделал бугорок – вот и могила готова. Нарвал уже пожелтевших полевых цветов и положил на могилу. Поставил неприхотливый крестик из сухих веток. «Пусть земля вам будет пухом, дорогие товарищи, спите вечным сном», - проговорил Аким. Так он долго сидел над могилой.

Не воевал и отвоевался

Ночная темень окутала землю. Наступила ночь. Луны ещё не было. Звёзды высыпали на небе и закружили свой хоровод. В соседней балке тявкнула лисица – видимо, вышла на охоту. Где-то ухнул филин – и тишина.
Аким расстелил свой шушун тут же, у могилы, прилёг на него, укрывшись оставшимся от Цыгана. Сон не шёл.  Страшная картина убийства друзей не выходила из головы. Всё тело болело, сердце ныло, в глазах стояли слёзы. Только под утро Аким забылся неспокойным сном.
На востоке загоралась заря. Первые утренние лучи брызнули из-за недалёкого леска, осветив землю. И Аким проснулся.
Встал, посмотрел на могилу, где лежали его друзья-товарищи, помолился, попрощался и медленно пошёл назад, домой, к своим деткам-малолеткам и к своей любимой Химе.
Жизнь продолжается и, несмотря на горе и несчастье, надо жить дальше и растить детей.
 Так закончилась первая, единственная и страшная война Акима. Не воевал и отвоевался.


Часть четвёртая
Глава I
Голова в колесе

Медленно, не разбирая дороги, пошёл Аким от места страшной трагедии. Как в калейдоскопе, мелькали страшные картины бойни и расправы над казаками.
 Из-за горизонта брызнули первые лучи солнца, осветив землю. Роса на траве заискрилась, заиграла золотистыми алмазами. Враз промокли чулки, стало сыро и зябко ногам. Аким шёл, удручённый думами, не замечая красоты природы, не глядя по сторонам.
 Чтобы как-то отвлечься от страшных мыслей, забыть о трагедии, Аким стал думать о семье: жене и детях. И вспомнился ему один случай, который произошёл с его сыном Егоркой. Было это в прошлом году.
Аким работал под навесом – доплетал рыболовную снасть. Работа спорилась и была близка к завершению. Вдруг прибегает дочь Кавка вся в слезах: «Батяня, (так все звали отца) там Егор в колесо влез головой». Аким оторопел. «В какое колесо, чего ты несуразное мелешь?» - накинулся Аким на дочь. «Ага, ага, батяня, правда, Егор в колесе сидит», -  захныкала Кавка. «Аким был справный казак,  в его хозяйстве водилась всякая живность: корова, телёнок,  пара свинок, гуси, утки, куры и, конечно, лошадь. Как жить без рабочего тягла?
Правда, как сказал один из великих философов: «Трагическое и комическое всегда живут рядом». Подходит Аким к телеге и видит странную картину: Егор сидит у телеги, а его голова просунута между спиц колеса, и он пытается теперь её оттуда вытащить. Но ничего не получается: туда голова вошла, а оттуда – никак. «Анчибол, - ругнулся отец, - как же ты умудрился всунуть туда голову?»  Если до этого Егор молчал, то тут заревел в голос. Страх взбучки от отца, боль вылились в детский плач. Чтобы не напугать пуще сына и как-то успокоить его, Аким стал с ним разговаривать спокойно: «Ну, будя, будя, сейчас мы освободим тебя от колёсного плена».  Но не тут-то было. Аким всё внимательно осмотрел, попытался протолкнуть голову назад и оторопел. Уши у сына стали опухать и назад голову не пускают. Как ни бился отец, ничего не получается. Пришлось идти за ножовкой.
Медленно, чтобы не травмировать ребёнка, Аким стал отпиливать спицу от ступицы колеса. Почти час пилил. И вот наконец освободил проказливого сынишку. Долго после этого Егор к телеге близко не подходил, а уж голову никуда  больше не пытался просовывать.

Глава II
Единоличный хозяин

Пока шёл домой, Аким вспоминал о всех тяготах единоличной жизни. Жена с детьми, а он почти в каждый след один и один.
 Прямо за сараями под Осеевой горой в затопляемой весной низине Аким вырыл колодец, разбил огород и посадил сад. Весной колодец заливало водой, а после половодья его снова приходилось чистить от песка и ила. Поливать он годился, а вот пить воду нельзя. Приходилось ходить за водой к куме Евдокии Колесовой, которая жила ниже их, под горой. А до них было ни много ни мало – триста метров. Да ещё летом по песку подниматься в гору, а зимой  - по глубокому снегу. Труд был неимоверный. Зимой поили скот у колодца - наливали в корыта воды и гнали скот на водопой.
Тут, на горе, Аким тоже посадил садик в песках, приходилось всё лето поливать. Дети маленькие, но всех их с малолетства приучали к труду. У каждого было своё деревце, ведёрко и каждый поливал. Но часто Аким запрягал коня и возил бочкой воду, чтобы полить сад.
 Конечно, внизу, под горой, сад рос быстрее. А тут трудно было подниматься в гору: гора была крутая, метров 50 высотой. Пришлось сделать дорожку-лестницу. Ступеньки Аким оббил досками, чтобы не осыпался песок.
Аким был заядлый рыбак. Чтобы ловить рыбу, нужна была лодка. Легче было сделать баркас из досок. А так как доски были дефицитом, то Акиму пришлось сделать лодку - долблёнку. Процесс её изготовления был сложен и непрост.

Глава III
Путь к Будылинской горе

Аким шёл по осеннему лесу, держа путь к Будылинской горе , где он надеялся выбрать дерево для изготовления лодки.
 Утро было раннее, солнце уже взошло, над низиной стелился молочно-белый туман. Ноги от росы промокли, стало зябко и сыро ногам. Аким как-то мало обращал внимание на красоту края и природы, а тут заинтересовался. Лес горел всеми цветами радуги. Ветра не было, но то тут, то там с дерева слетал цветной листок и, кружа самолётиком, медленно опускался на траву. Красотища несказанная! А тут ещё повсюду защебетали птички, сопроводив этот осенний пейзаж птичьим пением.
 На полянке стоял могучий дуб-великан. Он, словно сказочный богатырь, присел отдохнуть, опершись на ветки, да так и остался на полянке. На нём ещё гроздьями висели жёлуди, некоторые с тихим шорохом срывались с дуба  и щёлкали об листья.
 Аким подошёл  к красавцу дубу, поворошил ногой опавшую листву. Под листвой бок о бок лежали крупные жёлто-коричневые, как патроны, жёлуди. «Надо набрать на зиму скотине», - вслух подумал Аким.
А вообще-то свиней они на всё лето выгоняли в лес на вольные хлеба. А чтобы они не отвыкли от человека, носили помои, подкармливали их. И только когда выпадал снег, шли семьёй и гнали свиней домой. Бывало, с большим трудом приходилось гнать молодой приплод. Поросята выросли в лесу, мало встречались с людьми  и попросту дичали.

Матвей Будылин

Итак, Аким держал путь к Будылинской горе.  (Уже позже получила гора это название  -  по имени Матвея Будылина).
Автор этих строк помнит ещё этого казака. Широкоплечий, с пропитым сиплым голосом, а росточком маленький, словно ребёнок. У него не было ног, вместо них – протезы, широкие, как стульчики, на которых он и ходил. До сих пор в ушах стоит стук от его протезов – стук, стук…Это идёт Матвей. Мы, дети, считали, что он потерял ноги на войне. А вот старожилы рассказывают о другом: «Да он никогда и не был на войне. А всему виной его ухарство и бравада». Заспорил якобы Матвей с казаками в молодости, что скатится на лыжах с крутой горы. Опасное было место: крутое, внизу лес. Сколько ни уговаривали его друзья отказаться от страшной затеи, смелый Матвей выполнил своё обещание. Съехал с горы, врезался в дерево и –лишился ног.
 Помню я  этого Матвея, как они вместе с моим отцом Иваном все ночи напролёт играли в карты в нашей хате-однокомнатке. Пили, сквернословили и даже дрались, если кто-то жульничал. А потом мирились, снова пили водку, курили. Курили так, что от дыма ничего не было видно, хоть топор вешай. Сестра Лидия помнит, как однажды Матвей сказал отцу: «Ваня, Ваня, ведь у тебя трое детей, живёшь в хате-развалюшке, а ты за одну ночь в карты просадил тысячу рублей. Да за них ты мог бы купить хорошую хату своим детям».

«Тюрьма»

Разве мог знать тогда Аким, что через каких-то 70-80 лет на месте этой горы проляжет автотрасса Филоново - Рябовка с шикарным мостом через реку Хопёр.  Разве мог он думать, как круто изменится жизнь.
 А пока Аким шёл в лесок, состоящий в основном из тополей, осин и осокорей. Среди них редко встретишь дуб – они его вытесняли, да и не любил он расти среди других деревьев. Этот угол леса и Будылинской горы назывался Тюрьма. Деревья были высокие, до тридцати метров в вышину. Крона из листьев была  могучая и даже в жару не пропускала  солнечный свет. Было сумеречно и темно, «как в тюрьме», говорили старики.
 А под кронами деревьев был непроходимый ежевичник! Чтобы собирать здесь ягоды, надо было иметь навык и талант. Не ломиться напролом, как медведь через дубняк, а постепенно, медленно, раздвигая руками колючие плети ежевики и заглядывая под листву, искать ягоды. А они там, под листвой,  крупные, гроздьями, иссиня-чёрные, покрытые росой. Так и просятся в рот. За считанные часы, исколов  руки, наберёшь полное ведро прекрасных лесных ягод. Будет вариться варенье, да и на вареники хватит.
 Прошёл Аким Тюрьму-рощу вдоль и поперёк и в одном месте на опушке приметил стройный и толстый тополь без нижних веток и сучьев. «Вот и хороша будет из него лодочка-долблёнка, - подумал Аким, делая затесь-примету на тополе.  - Зимой приеду и срублю».  И довольный и радостный Аким поспешил домой.

Часть пятая
 Глава I
Путь домой

А пока Аким шёл с неудавшейся службы у белых, с места гибели товарищей по захопёрской равнине. Уставший и измученный, да к тому же голодный, медленно брёл Аким домой. День клонился к вечеру, но дневная духота не отступала. «Надо искать место ночлега», - вяло подумал казак и стал посматривать по сторонам, выискивая, где можно переночевать.
 Вскоре попался небольшой лесок не пригорке. «Вот тут и обоснуюсь», - подумал Аким. Выбрав сухое место, настелил травы, наломал веток, постелил шушун-фуфайку – вот и готово место для отдыха и сна. А есть хочется, ужас. В животе бурчит, и в глазах от голода темнеет. Аким пошёл в ложбинку,  там бил  маленький родничок. Умылся, ополоснул руки. Стало легче. В старом ежевичнике нашёл полусухие ягоды. Собрал в горсть и с удовольствием отправил в рот.
Набрав фляжку воды, Аким  пошёл к месту ночлега. В торбе завалялся кусок уже засохшего, как камень, хлеба. Размочил его и  с аппетитом стал уплётывать за обе щеки, запивая водой. Приутолив голод, Аким лёг на готовую постель, положив рядом винтовку. Мало ли чего. Теперь нельзя верить краснюкам-супостатам. Примостившись поудобнее на подстилке и укрывшись одёжкой, Аким приготовился ко сну.
 Сон не шёл. Он стал вспоминать…

Свадьбы не будет

Хима. Свадьба. Свадьба была назначена на святой праздник – Пасху.
 Весна была в полном разгаре. Поломало и унесло лёд в Хопре, вода затопила пойму и подошла к горе. Накануне свадьбы Калистрат прислал нарочного: «Свадьбы не будет. Пришло извещение о гибели Елисея где-то в степях Маньчжурии. Приезжай, забирай Химу. Обвенчаетесь в церкви  станицы Усть- Бузулукской. Совет вам да любовь».
Аким так и присел где стоял. Вот так дела! Да и какая свадьба, когда траур в семье. И он вспомнил весёлого, улыбчивого брата Химы Елисея. Как он радовался за сестру, что у неё будет такой муж.

Глава II
 Мастера сабельного боя

Казачья часть, в которой Елисей служил сотником, долго ехала на Японский фронт в теплушках, вместе с конями и фуражом для них. Было начало апреля 1907 года.
 Более месяца казаки ехали к фронту. На какой-то станции поступил приказ вывести лошадей, покормить и приготовиться к бою. После часового отдыха казаки, подтянув подпруги, двинулись к невидимому ещё впереди противнику.
 Казки были великими мастерами сабельного боя. С детства они учились джигитовке, рубке лозы. Умели  поднимать  на всём скаку платочек, скакать и бежать, держась за луку седла. Рубаки были славные, равных им в бою не было.
Но главное, они использовали в бою военную хитрость. Обычно казаки шли в бой лавой. Лава – это развёрнутый строй, где каждый сам за себя и в то же время справа, слева  и с тыла находятся твои товарищи. Врубаясь в строй врага, казаки не беспокоились за тылы. Рукопашная рубка и сеча были страшные. Были такие рубаки, что разрубали противника от плеча до седла. И враг на скаку разваливался на две половины.
 Чтобы уничтожить и заманить противника, казаки придумали, кроме лавы, ещё одну военную хитрость – вентерь. Вентерь – это снасть из хвороста для ловли рыбы. Туда заходит, а оттуда нет выхода. И вот, мчась лавой на врага, казаки слышат команду - вентерь! И середина лавы, как будто испугавшись врага, начинает придерживать коней и разворачивает назад. Создаётся впечатление, что казаки улепётывают от врага. Противник, поддавшись на уловку, с азартом преследует убегающих. А казакам того и надо! В то время как середина казаков заманивает противника, скача во весь опор, края лавы замедляют движение  и берут врага в кольцо.  Мешок закрыт. Убегающие разворачивают разгорячённых коней, и противник, не ожидая подвоха, оказывается в полном окружении.
 И пошла рубка! С хаканьем со всего плеча! Мало кому удаётся вырваться из мешка. Победа полная.

 На могилку его уж никто не придёт…

Елисей успел развернуть  сотню лавой, когда впереди затарахтели японские пулемёты. Это камикадзе (смертники) открыли огонь. Елисей первым из казаков попал под пулемётную очередь. Рот ещё кричал «ура», а он, почти перерубленный очередью, медленно валился с коня на землю.              И умер мгновенно донской казак в чужих степях, не успев притупить шашечку-лиходеечку о головы японских самураев.
 И не видел он, как разъярились казаки. Перескакивая через пулемёты, рубили они япошек, мстя за смерть своего командира. А командир лежал на  чужой земле, и конь стоял рядом, обнюхивая казака и как бы говоря: «Вставай, хозяин, нам надо в бой».
 Так погиб Елисей. Не вернётся домой, а могилка его осталась на чужбине, в чужой незнакомой, степи.
На могилку его уж никто не придёт,
И родной соловей уж весной не споёт.
Только мать вечно будет оплакивать своего единственного сына.

Глава III
Как Аким готовился к изготовлению лодки

Утром Аким проснулся, как обычно, рано, весь измученный и разбитый. После странных событий и волнений он не сразу понял, где он и что с ним. Вспомнив все события минувших дней, он проснулся окончательно и пришёл в себя. Хотелось есть, и одна мысль сверлила голову – надо быстрее идти домой к жене Химии и деткам-кровинушкам. Они не знают, где он, жив или нет.
 С тяжестью в теле, кряхтя и постанывая, Аким медленно поднялся. Привёл себя в порядок, собрал всю амуницию, как он теперь стал называть вещи, винтовку, ополоснул водой из родничка лицо и руки, попил холодной водицы.  «Ну, с богом», - перекрестился Аким, отправляясь в путь,  и медленно побрёл домой.
 Дорога предстояла ещё долгая. Донимал голод. Утро только-только разгоралось в полную силу. Аким снова ударился в воспоминания.
Было начало 1906 года.  Шла бессмысленная и ненужная война с Японией.  Когда выпал первый снежок, Аким запряг коня в сани и, взяв необходимый инструмент (топор, лом, пилу-одиночку), поехал к  горе, где он отметил тополь для лодки. Вот Аким подъехал к тому месту, завидел  свой тополь, распряг коня, подложил ему сена и стал готовиться к рубке дерева.
Аким обошёл вокруг тополя, примял снег, посмотрел, в какую сторону будет валить дерево. Аким приехал рубить тополь в полнолуние. Казаки знали, что нельзя валить лес на молодой месяц, иначе дерево не даст отростков на замену. Так казаки заботились о матушке-природе.
 Поплевав  на руки, перекрестившись, Аким стал подрубать дерево с той стороны, куда оно должно будет упасть. Работа нудная и тяжёлая. Щепки летели из-под топора в разные стороны. Подрубив достаточно, Аким взялся за пилу-одноручку. Теперь нужно подпилить дерево с другой стороны.
Пила-одноручка у казаков называется так потому, что у неё одна ручка, вместо двух на обычной пиле. Но на той пилят двое, а эта пила сделана для работы одного человека. Она, как ножовка, только крупнее и зубья больше. Она сама впивается в дерево, лишь успевай водить рукой. Для этого нужны сила и сноровка.
 И так, то подпиливая, то подрубая, Аким через несколько часов усердного труда сумел-таки свалить тополь. Утерев пот с лица, Аким решил передохнуть и подхарчиться . Хорошо подзаправившись, Аким  стал обрубать и раскорчёвывать ветви. Толстые аккуратно распиливал. Потоньше обрубал и складывал в поленницу, т.е. в кучу. «Зима большая, до половодья перевезу домой, - думал Аким, - за лето подсохнут, и в зиму будут отличные дрова для печки-грубки и русской печи».
 Покончив с этой работой, Аким  стал отпиливать от дерева  обрубок около трёх метров длиной для лодки. Здесь уже было пилить полегче, да и зарубки топором помогали.

Погрузка

По окончании работы встал вопрос: грузить обрубок на сани или тянуть волоком по снегу. После долгих раздумий Аким решил пожалеть коня и грузить лесину на сани.
Силой богатырской его бог не обидел, и Аким с энергией взялся за работу. Вырубил хорошие покатя , конём развернул лесину, поставил удобнее сани  и принялся за погрузку. Работа была не из лёгких, и не каждому дано в одиночку справиться с ней. Но Акиму не привыкать. Приходилось выполнять работу и посложнее, и потяжелее.
Наконец, после немалых усилий, Аким сумел-таки закатить лесину на сани.  Хорошо укрепил её бечевой, с боков положил толстые ветки, чтобы не дай бог не скатилась, запряг коня, и помаленьку тронулись домой. Умная животина фыркала, но сани сдвинула с места и медленно повезла. Аким шёл с боку и не беспокоил коня.  Беспокойство у него вызывал подъём в гору, особенно возле кумы Евдокии. Выдюжит ли конь?! Вот в чём вопрос.
Конь Акима не подвёл.  Тяжело, но привёз казака домой. Аким распряг коня, надел не него попону, предварительно обтерев всего пучком сена, завёл в сарай и задал овсеца. А сам разгрузил сани, поставил их под навес и пошёл в хату. Слава тебе, господи. Работа сделана, теперь можно повечерять и отдохнуть от трудов праведных.

Казачья силушка

В то время казаки были очень сильные. Был такой случай. Набрал Карпо Орлов дров телегу, а конь посреди дороги в песках стал и ни с места. Застрял конь в песках и дальше никак. Так Карпо распряг коня, сам впрягся в оглобли и с натугом, медленно вытянул воз из песков. Запряг коня и пожурил его: «Эх, милый, да куда тебе. Я и то едва справился». Вот какие люди были в то время.
Автор этих строк сам неоднократно зимой спускался в пойменный лес. Вместе с братом и сестрой, набрав санки сухих дубовых веток,  мы  с надрывом, по шажку-другому поднимали втроём этот воз и не раз останавливались отдыхать. А пока отдыхали, полозья успевали примёрзнуть к снегу, и теперь главной задачей было сдвинуть санки с дровами с места.  Дёрнем в одну сторону, в другую – сорвём с места. Тяжело упираясь в снег, с хриплым до надрыва дыханием тянем  санки в гору. А на горе,  боже упаси, останавливаться, тянуть надо, даже на колени становились, а тянули.
 Ну, а вытянув санки, по ровной дороге да кое-где под горку мы быстро добирались до хутора. Уставшие, но довольные – дрова привезли! Сегодня печку под койкой будем топить дровами, и ночью в избе будет тепло. Вот какие времена были, и какие трудности переносили все от мала до велика.

Глава IV
Под навесом

Аким встал, всполоснул лицо холодной водицей, оделся, подпоясал кушак. Было сумеречно. Аким вышел на крыльцо.  Сумрак зимнего утра куполом накрыл землю. Ночью выпал небольшой снежок, как простынёю, покрыв всю землю. Морозило. Было тихо до звона в ушах. Вдруг у соседа Остроухова Николая Карповича трубно прокричал петух. И как на перекличке, ему ответили  петухи небольшого хуторка. В катухе  заблеяла овца. И вновь гнетущая тишина.
 Аким сошёл с крыльца и пошёл под навес, чтобы взять лопату для разгребания снега. Снег приятно хрустел под ногами – хрум-хрум.
Навес был сделан добротно, по-хозяйски. Двускатная крыша, крытая чаканом . С трёх сторон забранные из тонких жердей стены и обмазанные глиной с коровяком и соломой. Четвёртая не забиралась, но  по концам отгораживалась в отдельные помещения. С одной стороны был дровник. Все ветки, чурбаки рубились, кололись  и складывались в дровник. Зима длинная, и дров, чтобы натопить избу, надо было много. С другой стороны пригородок для хозинвентаря и других нужд.
 Под навесом был идеальный порядок.  Посредине стоял верстак с тисками. На стенах висела справа от входа упряжь для лошади: хомут, вожжи, сбруя, уздечка, кнут, чересседельник с подпругой, конская дуга.  Слева - рабочая одежда, отрезки валенок и летняя обувь.
У стен стояли запасные  и поломанные колёса, ведро с дёгтем - для смазки колёс. Отдельно в ведёрке находились подковы, ухнали-гвозди для подков и другой лошадиный инструмент.
 На полке лежали веники из берёзы и дуба для бани, веники и метла для работы во дворе. Там же лежали всякие поломанные инструменты и вышедшие из употребления вещи. Они в хозяйстве ещё могли пригодиться.
 В углу стояли ломы разных размеров и лопаты. Тут же рядом инвентарь для работы на огороде: вилы, лопаты, мотыги. Далее висели пилы: пила двуручная, пила одноручная, ножовки разных размеров, пила-лучновка для столярных работ. Возле стенки лежала уже старая лодка-долблёнка, хорошо прокопчённая и просмолённая. Жили возле займища – лодка всегда нужна, да тем более Аким был заядлый рыбак.
 Таким был порядок под навесом. И не дай бог,  кто нарушал этот порядок. У Акима был суровый казачий закон: откуда взял инструмент – туда и положи. И горе тому, кто его нарушал: мог получить суровый отцовский выговор, а то и под горячую руку получить ощутимый подзатыльник. Зная  строгий и суровый нрав отца, этот заведённый уклад никто старался не нарушать.

Перерыв

Полюбовавшись на своё хозяйство, Аким взял лопату и с усердием стал разгребать снег во дворе. Работа спорилась. Скоро стало жарко. Аким разогнулся, снял рукавицы, засунул их за кушак и продолжил работу.
 На востоке порозовело. Стало видно. По-прежнему было тихо. Постепенно природа стала оживать. Завозились и зачирикали воробьи под застрехой крыши, на ясене под окном застучал дятел-желна, разыскивая личинки.
 Аким закончил работу, положив лопату по навес и тяжело ступая, поднялся на крыльцо. Заняться очисткой бревна от коры для лодки он решил позже.
 В доме Аким  взял серники (спички) и засветил лампу-слепушок. Пора завтракать. Сполоснув руки под умывальником, Аким  достал из печи чугунок с наваристым борщом. Он налил себе чашку,  перекрестился, взял кусок хлеба и принялся за трапезу. Свёртывая бут (перо лука) и обмакивая его в соль, Аким  с аппетитом стал поедать борщ. Закусив отварным свиным салом и запив взваром, Аким закончил завтрак.
 Теперь можно и отдохнуть, чтобы жирок завязался, шутил он. Хорошо отдохнув, Аким оделся и вышел на улицу.

Нужна новая лодка

 День просыпался. Было светло и тихо.  Аким зашёл под навес, вынес небольшую лавку и стал выносить инструменты, раскладывая их на лавке. Нужны ему были пила, ножовка, топор, молоток, долото и тёсло. Тёсло – это такой инструмент, очень острый, с ручкой, в виде горстки на конце, чтобы равномерно выдалбливать середину заготовленного бревна. Затем принёс наструг для сдирания коры. Наструг – это полотно металла, отточенного с одной стороны до остроты ножа. Это п-образный инструмент с деревянными ручками на конце.
Заготовив таким образом все инструменты, чтобы при работе они были под рукой, Аким взял топор и осторожно стал стёсывать верхний слой коры. Работа вроде бы несложная, но требует умения и сноровки.
Аким быстро разогрелся, но продолжал начатое дело, только снял рукавицы. Он думал о Химе, о  том, что свадьбы не будет, о гибели её брата Елисея. Свадьбы не будет, а он так готовился. Просто обвенчаются в церкви, и пойдут семейные будни. Думал с тревогой о том, как он будет переправлять свою ненаглядную Химу через буйный и быстрый Хопёр, особенно в весенний паводок. Вот для этого и нужна была новая лодка.
 Содрав топором верхний слой коры, Аким настругом очистил оставшиеся волокна коры. Обойдя вокруг и внимательно осмотрев ошкуренный обрубок бревна, Аким взял лом и, перевернув бревно, стал обтёсывать его с одной стороны. Мелкие и крупные щепки летели во все стороны. Закончив эту сторону, он снова перевернул бревно и стал тесать с другой стороны. Вскоре и с этим делом Аким справился.
 Теперь можно и долбить лодку. Но Аким знал, что  бревно сначала должно отлежаться в тени, чтобы  подсохнуть. Также он понимал, что лодка будет тяжёлая, ещё не испытанная.  И именно на ней он хотел переправить через Хопёр свою будущую жену.
 Пораздумав, Аким решил оставить работу до будущих времён. А пока он поедет за Химой на своей испытанной, хоть и старой лодке. Решено. Взяв лом и орудуя им, как рычагом, он перекатил обрубок под навес в свободный угол. Пусть полежит, запарится и подсохнет  в тени.

Часть шестая
Глава I
Весенний паводок

Время шло. Морозы стали отступать, часто шёл мокрый снег с дождём. Дни набирали весеннюю силу. Солнце стало припекать, оголились высокие бугры балок, и зазвенели, загомонили ручейки. Через день-два это уже ручьи с журчащей, весенней, холодной водой. Снег стал сырой, мягкий и быстро на солнце таял. Таянный снег ручьями стекал в низины и по балкам,  наполнял реки Хопёр и Бузулук. Лёд на реках и озёрах стал пучиться и подниматься.
 И однажды ночью Аким услышал грохот. Это лёд на реках стал лопаться. Льдины трещали и лопались, как снаряды, налезали друг на друга, образуя нагромождения и заторы на реках. Вода по ерикам устремилась в займище, заполняя леса и луга. В такие минуты часто затопляло целые населённые пункты, разрушало дома, тонул скот и птица. Начинался весенний паводок. Потоки воды устремлялись по низинам, сметая всё на своём пути.
Вечером люди ложились спать, не думая о худшем. А утром с ужасом обнаруживали кругом воду: во дворе, в сараях и даже в комнатах дома. Значит, где-то льды перегородили русло реки, и вода устремилась в близлежащие сёла к рекам. Начинался потоп и наводнение.
Эта стихия приносила ежегодные бедствия и разор. Гибли люди, скот, сносило и разрушало дома и хозяйственные постройки. Для людей это было большое горе. Наводнение ежегодно приносило неисчислимые убытки.
После ухода льдов  и уменьшения тающих снегов положение стабилизировалось. Но тревога и опасность не проходили. Часто с верхов приходили тёплые воды, которые грозили новым разливом паводковых вод – а это новые жертвы и убытки.
 Хутор Поляковский был на высоком берегу. Но весенние воды часто подходили к самым окнам  дома Колесовой Евдокии, куме Акима. Её дом находился ниже всех к займищу. Но в дом и хозяйственные постройки вода, слава богу, не зашла.

Кровососущие насекомые

Наступила весна с нудной мошкарой и комарьём. Этот гнус доводил до исступления как людей, так и животных. Мошкара лезла в рот, в нос, в глаза, даже сквозь шерстяные носки разъедала ноги до ран. Руки и ноги от этих укусов горели и сильно чесались.
 Комар своим нудным писком доводил человека до аллергии. А уж как укусит своим тонким длинным носом, то человек аж подскакивает от укуса. И место укуса саднит и чешется. Доить корову приходилось с окороком . И это хоть какое-то спасение от этой озверевшей мошки. Комар своим  хоботком так напивается крови, что становится больше в несколько раз. И если его внезапно прихлопнуть ладонью, так он лопается, как воздушный шарик, и брызги крови разлетаются во все стороны. И этот озверелый гнус сосёт, кусает, пьёт кровь до самой поздней осени. И только к осени наступает время  душевного и телесного отдыха для человека. Животные тоже успокаиваются и нагуливают жир на зиму.
 Но человек на то он и человек, что привыкает и приспосабливается ко всем невзгодам и трудностям жизни.
И жизнь идёт своим чередом: умирают старые, рождаются дети, вырастают, женятся, рождают детей, и повторяется закон жизни – круговорот природы.

Перелётные птицы

Весна входила в свои права. Потянулись стаи перелётных птиц: гуси, утки, грачи, цапли и другая  большая и мелкая перелётная птица, которая к нам прилетает гнездиться и выводить потомство, а осенью улетает на юг.
 Как правило, первыми прилетели грачи и скворцы. Грачи сразу же  оккупировали тополиную рощу в так называемой тюрьме и с усердием, дракой стали находить себе пару, искать место и строить гнёзда.
 Утром, когда солнце осветит землю, высоко в небо поднимаются жаворонки и, даже не шевеля крыльями, долго-долго стоят на одном месте, и их красивые трели слышны далеко вокруг. Завидев пернатого хищника скопца-пустельгу, они пулей пикируют на землю, прижимаются своим маленьким тельцем к земле и замирают. Лишь глаза внимательно и осторожно наблюдают за врагом – заметит или нет. А через некоторое время о внезапной опасности, уже вновь поднимаются в небо и поют свои переливчатые трели.

Смоление лодки

 А время  за делами и заботами приближалось к Пасхе, дню  венчания Акима и Химы.
В пятницу Аким вытащи свою старую лодку на берег, перевернул на солнце вверх дном и внимательно оглядел её: постучал по дну, проверил, не  сгнило ли где днище. Лодка выглядела вполне прилично. Но Аким для пущей верности решил её просмолить. Достав смолу и взяв ведро, он развёл костёр и стал нагревать ведро. Доведя смолу до кондиции, Аким взял квач  и, окуная его в ведре, стал смолой заливать подозрительные места и червоточины.
 Выполнив эту работу, Аким собрал инструменты и дал время  затвердеть смоле на лодке. Нельзя и передержать. Пересохнув, смола быстро на солнце полопается и осыплется. Подождав необходимое время и ещё раз проверив работу, Аким перевернул лодку, поставил её на воду и примкнул для пущей верности замком к врытому здесь же столбу. Порядок.
Можно ображиваться, помыться, приготовить одежду  и завтра с утра отправляться в станицу Усть- Бузулукскую на венчание с Химой.

Глава II
Пасха

Наступил святой христианский праздник Пасха. Аким тщательно приготовился к этому дню. В пятницу он накрасил в луковых пёрышках несколько десяток яиц. Соседка Остроухова испекла и принесла пасху-кулич.
Аким встал рано. Позавтракал, разговелся крашеным яйцом, выпил квасу холодного из погреба и стал собираться. Аким решил одеться поприличнее – венчание всё же. Надел серые холщовые штаны, рубашку-косоворотку, на голову взгромоздил картуз, который надевал только по праздникам. Расчесал бороду и легонько смазал коровьим маслом. Намазал сапоги дёгтем – и жених готов!
 Солнце медленно поднималось над горизонтом. Аким быстро взял приготовленное и закопчённое стекло, вышел на крыльцо и через стекло стал смотреть  на солнце. Там происходило что-то необъяснимое. В этот святой день солнце играло, веселилось, как будто ангелы водили хоровод. Есть в природе что-то недоступное пониманию. «Вот и не верь, что нет Бога», - подумал Аким и радостно вздохнул. Полюбовавшись несколько минут необъяснимым сполохам на небе, Аким стал собираться в дорогу.
 В чистую тряпицу завернул добрый кусок солёного сала, кулич, с десяток крашеных яиц, лук, чеснок и четверть водки-самогонки, сваренной накануне. Всё аккуратно сложил в корзину, сплетённую из чакана, и отнёс в лодку. Зашёл  в комнату, посидел, помолился на образа. «Ну, с богом», - сказал Аким вслух и пошёл к лодке.

Переправа

 Отомкнул замок, оттолкнул лодку от берега и стал медленно грести по половодью. Он решил заплыть дальше станицы, а уж потом, чтобы быстрые волны  Хопра не унесли лодку, и попасть к садам окраины станицы. Аким медленно плыл, любовался природой и думал о Химе. Погода была отменная. Ласково светило солнце, над водой летали птички, а рядом ревел Хопёр, верный сын Дона.
 Вот низко над водой пролетел матёрый утак-селезень. Значит, где –то утка сидит на яйцах. А вот почти рядом с лодкой вынырнул  огромный бобр и с испугу так ударил по воде своим чешуйчатым хвостом, что брызги долетели до Акима. То там, то тут раздавались всплески и огромные  шли по воде. Это хищница щука охотилась на зазевавшуюся рыбёшку.
Аким грёб, умело направляя лодку в нужное место. Аким с радостью думал о предстоящем венчании. О своей любимой Химе: как она там.
 Выбрав удобное место для переправы через Хопёр, Аким смело бросил свой чёлн наискосок течения.  Быстрые волны подхватили лодку и, как щепку, понесли её вниз по течению. Но не тут-то было. Аким был начеку. Сильными и умелыми гребками он управлял лодкой. Брызги от ударов весла летели во все стороны, и вскоре рубашка стала мокрой не только от водяных брызг, но и от пота.
 Как ни сносило лодку с нужного направления, опытный рыбак вёл лодку наперекор течению куда надо. Через несколько минут Аким приплыл к тому месту, которое он определил вначале. Проскочив быстрину, лодка,  управляемая Акимом, уже плыла  по садам, где не было течения.
 Пристав к берегу, Аким привязал лодку к яблоне и вышел на берег. «Уф!» -  глубоко вздохнул Аким – часть работы выполнена. Взяв провиант и водку, Аким спокойно направился в центр станицы, где стояла церковь и где будет совершён обряд венчания молодых.

Станица  Усть-Бузулукская

 Станица Бузулукская расположена на высоком правом берегу Хопра. Начиналась она от горы, на которой казаки хоронили родных и близких. Про устинских казаков ходила притча, что они с горы катаются на гробах.  И смех и грех. А дело в том, что зимой в гололёд при похоронах трудно подняться в гору по скользкой дороге. И, о горе, стоит одному из похоронной процессии упасть и …покатилась вся команда вместе с гробом с горы вниз. Тут уж не до смеха. Вот и прилипла к ним кличка – катающиеся на гробах.
В связи с природными условиями станица расположилась на удобном месте, ближе к пойме. Она тянулась почти одной улицей на добрых два километра. Лишь в центре были улицы и проулки. В центре находилась церковь.
Прознав о венчании молодых из хутора Суховского, народ уже толпился у церкви. Казаки курили, вели беседы, смеялись. Отдельно стояли женщины и молодки в нарядных казачьих одеждах. Между ними бегали и играли дети.

 Венчание

 «Едут, едут!» - крикнул кто-то, и все, кто был в церкви и на улице, бросились встречать свадебный поезд.  Несколько троек, разукрашенных лентами и колокольчиками, показались из проулка. На передней тройке сидела невеста в фате и наряде, рядом – шафер и подружий.
 Аким весь встрепенулся, вышел встречать свою ненаглядную Химу. Подружий угощал казаков и казачек ядрёным самогоном и закуской.
 Увидев суженого, невеста заулыбалась и расцвела как маков цвет. Дружко подвёл невесту к жениху и её руку вложил в руку жениха. И вся процессия направилась в храм.
 Аким от красоты невесты просто обалдел и был на седьмом небе от счастья. Как проходила церемония бракосочетания и обмена кольцами, он почти не помнил, так как был очарован ненаглядной Химой.
Батюшка быстро выполнил свои обязанности, спросил о согласии молодых быть мужем и женой, записал в книгу актов о бракосочетании, и молодые стали законными супругами.

 К родному гнёздышку

 По окончании торжества Аким засобирался к переправе через реку Хопёр. Сколько его ни отговаривали сваты  от этой авантюрной и опасной затеи, упёртый и смелый казак настоял на своём. Распрощавшись с родственниками Химы, которые  продолжали угощать народ, Аким повёл свою  молодую жену к лодке.
 Подводя Химу к лодке, Аким провёл с ней беседу: «Вот что, моя дорогая, Хопёр опасная река, особенно в половодье. Что бы ни случилось, сиди тихо, и не дай бог встать во весь рост. Тогда пиши пропало. А так я быстро домчу тебя до нашего гнёздышка. А чтобы не бояться, ты смотри вперёд или  закрой глаза и сиди не шелохнувшись. Всё ясно?». И получив утвердительный кивок, Аким пригласил Химу в лодку. Лодка закачалась, и Хима с испугу  невольно ойкнула. Ведь она никогда за всю свою жизнь не каталась на лодке, да и не  видела она такую буйную реку воочию. Но ради любимого Кимы, как она стала называть мужа, Хима была готова на любой подвиг, хоть на край земли за ним идти.
 «Ну, с богом», - сказал Аким, и лодка медленно отчалила от берега. Проехав спокойную заводь, Аким ловко и сноровисто направил лодку на быстрину, наискосяк течению, чтобы быстрое течение не ударило в бок лодки и не перевернуло её.
 Как снаряд, пущенный из пращи, лодка понеслась по быстрине. Вода за бортом клокотала, пенилась, волны старались перехлестнуть лодку и опрокинуть её. «Лишь бы не было бревна-топляка!» -  молил бога Аким и умело  управлял лодкой.
Хима сидела ни жива ни мертва, но строго выполняла наказ мужа. Аким взглянул на жену и радостно кивнул головой. «Молодец баба, смело и мужественно ведёт себя». А Хима, чтобы не испугаться и не натворить беды, с испугу закрыла глаза и лишь внимательно вслушивалась в буйство волн, которые  шумели за бортом. Брызги воды доставали Химу, и вскоре  фата стала влажной и мокрой.
 Умелый казак тем временем упорно продолжал борьбу со стихией и медленно вёл лодку к берегу. «Господи, лишь бы не проскочить левый крутой берег Хопра в одном месте, как раз напротив хутора Поляковского! А то долго придётся плыть  вниз по течению».
 Аким напряг все силы и внимание – середина реки и быстрина невозможная! Аким промок от волн,  окатывающих лодку, взмок от пота и волнения. Но смелый казак продолжал бороться со сноровистой рекой. Управляя лодкой, он то и дело поглядывал на Химу.
 Ещё несколько сильных и ловких гребков весла, и лодка наконец проскочила быстрину и теперь медленно направлялась к тому месту, которое запланировал Аким. Чуть не проскочив крутояр, лодка быстро влетела в тихое течение половодья. «Уф!» – выдохнул Аким воздух и ласково сказал жене:  «Хима, открывай глаза, пронесло. Ты геройская женщина!» Хима открыла глаза и измученно улыбнулась Акиму.
 Она посмотрела вокруг.  «Ой, сколько здесь птиц и каких-то крыс!» - с удивлением сказала Хима. «Это не крысы. Это ценнейшие животные – бобры, выхухоль, ондатра. Вот заживём спокойно, и я тебе на воротник такую животину поймаю», - с улыбкой сказал Аким. Лодка медленно шла между деревьями, направляясь к хутору.
 Скоро показался песчаный косогор и первый дом хутора, притулившийся на крутом яру. Подогнав лодку к берегу, Аким вышел из лодки, взял свою пушинку Химу на руки и вынес из лодки на берег.  Затем он примкнул лодку.
«Ой, голова кружится!»- сказала Хима  и прильнула к богатырской груди Акима.  Он обнял жену: нежность и ласка ворохнулись в сердце Акима.  «Вот мы и дома, пойдём, Хима». Они медленно пошли вверх в гору.

Глава III
Жизнь семейная

И началась семейная жизнь молодых, полная забот и жизненных неурядиц. Семейная жизнь вообще штука сложная. А тут пошли один за одним дети, требующие большого внимания и заботы.
 Хима была хлопотливая и работящая женщина, и все тяготы семейного быта легли на её хрупкие плечи. К тому же она оказалась плодовитой особой: в 1908 году родилась первая дочь Варвара, крупная костью, в отца, в 1911 – дочь Клавдия , маленькая, красивая, вся в мать; третьим родился сын Егор в 1913 году, а в 1915 родилась ещё одна дочь Паша, красавица и хохотунья.
 Дети росли, болели. Дни и ночи сидела над ними Хима не смыкая очей. Где-то приснёт на минутку и опять к кричащему ребёнку. А ведь надо и накормить их, и обстирать, а ещё обед приготовить и по хозяйству успеть, и убрать в комнате и на огороде. Да мало ли ещё какая работа находилась в домашнем быту – непочатый край!
 И  Акиму Хима успевала помогать: сено косить, копнить, скирдовать. Хорошо ещё, что был свой конь Серко,  и сено скирдовали прямо в займище, не привозя его домой. И везде  поспевала, крутилась как белка в колесе хлопотунья Хима.
 Во всём Аким был опорой жене. Он не гнушался никакой работы. Аким был дородным мужиком, полным достоинств: не пил горькую, не курил, не сквернословил, жену не поколачивал, по чужим жалмеркам  не хаживал, на что очень охочи были казаки.
 Так жили наши герои в любви и согласии и растили детей.

Так в раздумьях  наконец-то вернулся Аким в родной дом, не успев повоевать ни за белых ни за красных…

Часть седьмая
Глава I
Вот так пироги

 А время шло. Дети росли и крепли как на дрожжах. Большие изменения произошли в жизни страны. Прошумела революция 1917 года, отшумела Гражданская война. Страна стала восстанавливаться от хаоса и беспорядков.
 Чтобы как-то восстановить разрушенное хозяйство, в 1924 году большевики ввели НЭП – новую экономическую политику. В стране быстро стал развиваться большой и малый бизнес. Вернулись к прежней жизни – за что боролись, на то и напоролись. Опять стали появляться купцы и богатеи.
 Варвара и Клавдия выросли в красивых девушек. К ним в гости стали хаживать ребята. Трофим Пономарёв с хутора Ларинского и Иван Вихлянцев  с хутора Сурчинского. Приходили, бегали по лесу, ловили рыбу, играли в кулички (т. е. в прятки). И доигрались! Шустрая и внимательная Хима заметила: что-то  неладное творится с дочкой Варей. Она стала быстро полнеть, часто её тошнило и рвало. «Акимушка, - обратилась Хима к мужу, -  с Варей неладное  -  она беременна». Охнул Аким. «Анчибылы, доигрались!» - выругался он. А ведь Варе только шестнадцать годков.
 Быстро собрали семейный совет, сходили в Ларинку к Чурам и по-быстрому справили свадьбу. И стала Варвара женой и снохой в хуторе Ларинском. Вот так пироги.

Глава II
Клавка

 Повзрослевшая Клава превращалась в красивую круглолицую девушку с косой ниже пояса. Была весёлая, любила смеяться и отменно пела. Голос был чистый, высокий. Умела голосить. Подруги не раз просили: «Клава, давай, голоси».  А дружила она с Орловой Феней с хутора Ларинского.
 Ни Варя, ни Клава никогда не ходили в школу. В стране для ликвидации безграмотности  всех поголовно заставили учиться. В Ларинке открыли школу – ликбез (ликвидация безграмотности). Клавдия стала посещать эти курсы. Да вот только учёба не шла на ум. Ведь на курсы ходил Иван Вихлянцев. Они встречались, только Клава боялась повторить ошибку сестры и Ивана близко к себе не подпускала, хотя очень его любила!
 Мать Химия постоянно беседовала с дочкой, а отец, хоть и любил Клавку больше всех, так и сказал: «Если совершишь такое же бесстыдство, как сестра Варвара, запорю!» Клава знала слово отца и блюла себя от посягательств Ивана. Он её не бросал, они так и дружили.
 С горем пополам Клавдия закончила ликбез. Выучила несколько букв, чтобы хоть как-то расписываться. К сведению, Клавдия  всю жизнь прожила без паспорта и не имела даже свидетельства о рождении. А на пенсию пошла по свидетельству подруг.

Жизнь меняется в лучшую сторону

В 1921 году в Ларинке открыли настоящую школу, и Аким сразу же отправил Егора учиться. «Старшие – неучи, так пусть хоть Егор учится», - сказал Аким.
В 1924 году умер вождь мирового пролетариата В. И. Ленин. Вся страна  скорбела, к власти пришёл И. В. Сталин. Это был великий и в то же время жестокий человек. При Сталине страна стала на основу индустриализации: заработали фабрики, заводы. НЭП кончилась сама по себе.
Для развития земледелия стали создаваться товарищеские общества. Люди объединяли свои хозяйства: у кого - плуг, у кого - лошади, быки - и стали совместно обрабатывать землю, выделенную им Советской властью. Страна постепенно вставала на ноги.
Казаки всегда несли непосильный труд, а тут дают землю – работай на благо себе.
Произошли изменения в школах. Правительство обратило внимание на развитие подрастающего поколения. В школах стали появляться детские организации – дети стали называться октябрятами, пионерами, комсомольцами.
Жизнь менялась в лучшую сторону.

Коллективизация

Но в 1929 году по всей стране грянула коллективизация. Всё, что имели люди: скот, птицу, инвентарь – надо  было сдать в колхоз. Вот тут пошёл настоящий хаос. Скот, отведённый на общий двор, ревел, хозяйки бегали пожалеть свою скотину и смотрели, как мучается недоенная корова. Дело доходило до бунта, кое-где народ поднимался против коллективизации. И тут вышла статья Сталина о перегибах властей на местах.  После этого коров и птицу разобрали по домам, но инвентарь и рабочий тягловый скот оставили в колхозе. Недовольных политикой стали арестовывать и отправлять в Соловки.
Товарищеским объединениям тоже предложили вступать в колхозы, но они категорически отказались: «Будем мы работать на лодырей!»  И после второго отказа их всех отправили на пять лет на разработки леса. Так поступали со всеми, кто отказывался вступать в колхозы.
 Много погибло казаков  в далёких северных краях. Они терпели лишения, издевательства конвойных и надзирателей,  несли непосильный труд на стройках, в карьерах.
 Народ не выдержал, ответил бунтом. В Воронежской и Тамбовской областях поднялись крестьяне, возглавляемые Антоновым. На подавление Антоновского мятежа  была брошена регулярная армия. Большевики жестоко расправились с бунтовщиками. Без суда и следствия были расстреляны тысячи жителей этих областей. Не пощадили никого: ни старых, ни малых. Оставшихся сослали в Соловки – северный холодный край, откуда вернулись немногие.
 Усмирилась и притихла русская земля. Кое-где ещё возникали очаги сопротивления, но их быстро и жестоко подавляли. Так народ насильно загнали в колхозы.

Глава III
Серко

 Егор пришёл из Ларинки насупленный и подавленный. Отец сразу заметил беспокойное состояние сына и спросил: «Сынок, что-то случилось?» Егор помолчал, потом, собравшись с духом, сказал:
«Случилось, батяня. И очень страшное. Созданы комитеты бедноты, которые будут раскулачивать богатеев. А в их число попадаем  и мы: у нас есть  конь и телега. Надо добровольно отдать в колхоз». Егор замолчал и с тревогой посмотрел на отца. Охнул Аким: «Анчибылы, да как же мы будем без нашего Серка?» И второй раз в жизни заплакал пожилой казак горючими слезами.  Первый раз он плакал, когда хоронил своих порубленных  красными товарищей. Горько и безутешно плакал казак.
 Сын молчал, да и что он мог сказать отцу в утешение. Ведь как он и сам любил своего конька, кормил его, летом купал в Поляковском озере. А как он любил скакать на нём! И ведь конь благосклонно относился к шалостям ребёнка, подпускал к себе, не сбрасывал. И вот теперь надо отдать своего друга в чужие руки.
Долго молча сидели отец и сын. Наконец Аким согласился отдать коня, чтобы не навлечь ещё большей беды на семью. Утром Егор вывел коня и  запряг Серко в последний раз. Аким так переживал, что не вышел даже проститься  с конём. Животное как будто поняло состояние хозяина. Пока Егор запрягал коня, конь вёл себя беспокойно, тихо ржал, вертел мордой.
Всю дорогу до Ларинки конь оглядывался назад, как будто знал, что навсегда прощается с родным двором и хозяином.
 Сдав коня завхозу и доложив  в совет о добровольной сдаче коня с телегой, Егор простился с Серко. Взволнованный и удручённый, возвращался он в свой хуторок.
 С тех пор семью Акима Советская всласть больше никогда не беспокоила. Началась мирная колхозная жизнь.

Глава IV
Иван да Клавдия

Иван продолжал ухлёстывать  за Клавдией. Видя её девичью неприступность, Иван предложил ей пойти за него замуж. Кава рассказала отцу о предложении Ивана. Зная, что Ваня увлекается водочкой, картами и бабами, Аким после долгих раздумий сказал дочери: «Вот что, дочь, Иван вольный казак, безотцовщина, одним словом, и он может тебя поколачивать. Но я вижу: люб он тебе. Что ж,  если и он тебя любит, то я согласен. Пусть идёт к нам в зятья.  Вот моё последнее слово!» Сказал как отрезал.
 Клавдия рассказала Ивану о решении отца. Иван задумался. Он знал строгий нрав Акима, знал, что рука у него тяжёлая. Тесть не даст Ивану казаковать, бить жену. Он  посоветовался с матерью и после недолгих раздумий решил жениться.
 В начале 1930 года сыграли скромную свадьбу, и зажили молодые своей семейной жизнью. Иван держался, старался меньше пить, не дебоширил. Помогал по хозяйству, с тестем работал в поле, косил сено, заготавливал на зиму дрова. В общем, жили спокойно и скромно.
 А уже в декабре 1930 года Кавка родила Ивану дочь, а Акиму внучку. Радости Ивана и Акима не было конца. Назвали девочку Лидией.
 Клавдия оказалась плодовитой – вся в мать. В 1932 году родился сын Ваня. Он быстро стал ходить, голос у него был грубый. А когда ему исполнилось два годика, с ним приключилась беда. Отчего это произошло, теперь только гадать. То ли от того, что петух его клюнул в писюн, и малыш сильно испугался? То ли от того, что пьяный отец часто на радостях брал сына на руки и подбрасывал его высоко под потолок?  Сын смеялся, а у матери сердце кровью обливалось. А тёща Химия как-то сказала: «И что ты, сукин сын, выделываешь над сыном, можешь позвоночник сгубить ребёнку!» Но отец и слушать никого не хотел. Но слова тёщи оказались пророческими.
Стал Ваня болеть, перестал ходить: ножки стали усыхать. И стал ребёнок инвалидом.
В 1933 году Клавдия снова родила. Дочь Татьяна была слабая, хилая девочка. Она часто болела, у неё даже не было сил плакать, она только пищала, как маленький птенчик.
Дни и ночи Кава не смыкала очей над мало-малыми детьми.  Иван стал ходить по жалмеркам, приходил навеселе, всё чаще и чаще поднимал руку на жену. Назревал семейный скандал.


«Куда иголка – туда и нитка»

Мать Ивана отделила дочь Евдокию, которой построили дом в Ларинке, а сама перевезла дом в Моховой, в километре от  хутора Ларинского. Вот и стала она звать сына к себе: « Я уж старая, всё одна. А у меня вон какой дом. А вы там ютитесь такой огромной семьёй. Приезжайте!»
«Вода камень точит», - гласит народная поговорка. Иван согласился. Аким же был против. Он знал сватью и знал, что с Ваней и свекрухой дочь хватит лиха. Ох, прав был тогда Аким, ой, как прав! Но муж решил и всё тут.
Посадил Иван своих детей в огромную кошелку, сплетённую Акимом из хвороста, поставил на санки, и повёз к новой бабушке. Куда деваться Каве от любимого Вани? «Куда иголка – туда и нитка», - любили поговаривать казаки.
 Оставив рай у своих любимых родителей, Кава оказалась в настоящем аду – рабстве свекрухи. Устинья Андреевна была из семьи атаманов.  Крупная дородная женщина сразу невзлюбила маленькую сноху.                По характеру Устинья Андреевна была натурная, грубая и могла спокойно избить сноху, что частенько и случалось. Прижмёт Клавдию своим грузным телом к стене и, обзывая шавкой, бьёт  её головой об стенку. За каждую мелочь придирки и побои.  И пожаловаться некому.
Ваня ночь гуляет, пьёт, играет в карты, днём – на работу в колхоз, а Кавка в полном подчинении свекрухи. А муж сам по пьянке, если вдруг жена вздумает приревновать или что-то скажет поперёк, может сильно избить её. Бил он зверски. Намотает косы на руку и таскает жену по комнате да ещё ногами пинает. А свекруха,  вместо того чтобы заступиться за сноху, злорадно ухмыляется да подзуживает сына: «Так её, так шавку, пусть знает своё место и не перечит мужу и свекрови».
 Вот в таких условиях жила эта  прекрасная, святая женщина. Ради детей она не могла ни бросить мужа, ни наложить на себя руки. Холила, растила, кормила детей, вся в синяках, плача и умываясь слезами.
Такая жизнь, такой ад не могли продолжаться бесконечно. Иван сам понял, что его жена под двойным игом. Однажды при выпивке друг и кум сказал ему: «Кум, я вижу: твоей Клавдии достаётся и от тебя, и от твоей матери. Пожалей Кавку, ведь я её до сих пор люблю. А она предпочла тебя, негодника! Я перехожу в дом сестры, а тебе за бутылку отдаю свою халупу. Живите и растите детей»,
 Не раздумывая, Иван согласился и быстро перевёз жену и детей в хутор Ларинский. Было это в начале 1935 года. В этом же году Ивана  отправили учиться на курсы трактористов, которые он окончил в 1936 году.
 А в  ноябре 1935 года в их семье родился четвёртый ребёнок, сын Милентий (автор этой повести). Потом в 1938 – сын Пётр. И наконец, когда уже Ивану и Клавдии было по сорок лет, они родили дочь Марию в 1951 году. Так и жили, растили детей, внуков Акима.

Иван-тракторист

Окончив курсы трактористов, Иван стал работать в бригаде.  Трактора, на которых  ему приходилось работать, - «Универсал» и СТЗ (Сталинградский тракторный завод). Колёса у них были огромные, а на них, как у петухов, были большие металлические шпоры, чтобы не застревать в грязи. Это были трактора первого  выпуска, они требовали постоянного внимания и ухода. Подшипники на валу были из баббита, и если вытекало масло, то они быстро плавились и трактор выходил из строя: нужен был ремонт. А это простой в работе  – на них пахали землю.
Как-то раз пахал  Иван землю за хутором, рядом с Соболевыми. Настала пора делать перетяжку подшипников. А было это в 1940 году, как раз перед войной. Милентий, сын, прибежал  к отцу посмотреть на чудо-машину. Он увидел отца, тот перетягивал подшипники и уронил ключ. Вот беда. Достать ключ нелегко: надо снимать подои, сливать масло – на целый день работы! Сынишка как раз кстати подоспел – ручки у него маленькие, уж он-то сможет достать ключ из мотора.
 Пацанёнку было лет пять. Полез он было рукой в люк, но тут же отпрянул. Никогда он не видел такие страшные зубцы, шестерёнки, да на них ещё масло чёрное – страшно! Ничего не сказал отец ребёнку, понял, что для мальчика эта машина – страшный зверь. Вдруг руку откусит. И пришлось отцу разбирать трактор.
 
Глава VI
Вяз и тополь

А что же Аким? После ухода Ивана с Клавой и детьми дед и бабка Ильины не находили себе места. В доме стало тихо: не слышно весёлого смеха детей, нет этой суеты и колготы. Тишина и покой – даже страшно как-то.  Хима целый день плакала, скучая по внукам. Аким ходил насупленный и молчаливый. Семья уменьшилась.
А тут и сын Егор по окончании курсов счетоводов  был направлен в хутор Берёзовский  на должность учётчика бригады. Там он быстро нашёл хорошую девушку Веру. Она жила с матерью. Молодые приглянулись друг другу, и Егор, не посоветовавшись с отцом, ушёл в зятья в хутор Берёзовский.  Это был для Акима ещё один удар.  Тяжёлым событием для семьи стало рождение  у Егора дочери. У них родилась дочь Мария,  к сожалению, неправая умом.
А тут подросла и Паша. И она вскоре уехала работать на пекарню в хутор Рябовский, где вскоре вышла замуж за хохла  Максима Покусаева. В 1938 году у них родилась дочь Тамара.
 И остались Аким с Химой одни-одинёшеньки. Разрушилась семья со своим казачьим укладом, когда все вместе: родители, дети, внуки. Большая семья – сила. А тут пустота. Ходят старики из угла в угол, утирая слёзы.
 Как-то в гости заехал Егор, заметил, как родители сникли и постарели. Егор их позвал жить к себе. Рассерженный, удручённый Аким согласился.
 Родной дом был продан Евлампию  Трофимову в хутор Ларинский.
А на бывшем поместье Ильиных стоит красивый вяз, а там, где был дом соседей  Остроуховых – тополь. Деревья -  памятники,  как напоминание о том, что здесь когда-то была жизнь.
 Давно уже нет ни хутора Поляковского, ни людей, что здесь жили, а деревья шумят, шелестят листвой, как будто просят нас, потомков, чтобы помнили и не забывали свои корни.
 Помните и вы о казаке, Ильине Акиме Матвеевиче!