Месть. Часть 1

  Молодцев Хромоногого согнали в харчевню, как скот. Скрипя слоями дерева, роговой костью и сухожилиями, бандиты натянули луки и разрядили их разом, подняв над водами Каменки две огненные волны, которые сойдясь над палубой «Белого ветра», обрушились вниз. Обмотанные промасленной тряпицей наконечники стрел разорвали ткань паруса и, впиваясь в древесину, подняли пламя. С харчевней поступили проще - ее забросали факелами. Торфяная кровля обратилась огненным клубком. Огонь трепетал желтыми лепестками, исходил оранжевым, отливал красным, извиваясь синими прожилками, дразнил ночной воздух и кров мрачного леса над зеркалом реки. Крик в харчевне скоро затих. Хрустнув, отломился под весом и упал на черную землю горелый ставень. Копоть оседала в темноте, укрывая землю, подобно намету раннего снега. Все было кончено. Сходни отгорели, вспыхнул, вывернув скобяные крепления, вороток опущенного за борт якоря. Драккар понесло течением. «Белый ветер» обратился пламенем - палуба прохудилась, сломанная мачта рухнула в реку, проломив борт, и с треском отлетавшие искры растворялись в темных водах излучины Каменки.

    Сердце билось о камень. Уткнувшись лицом в грубый рукав полотняной рубашки, Сигурд стиснул зубы и беззвучно заплакал. Иноземцы заголосили и сделав над собой усилие, мальчик выглянул из - за валуна. Чужаки собрались полукругом у развалин харчевни - кровля прохудилась, стропила упали накрест и сквозившие чернотой окна молчаливо взирали на поджигателей. Кое - кто сбросил шлемы, оставшись в хауберках или кожаных подшлемниках - черноволосые, коротко стриженные и выбритые до синевы, щиты и сюрко доброй половины украшал вставший на задние копытца чернобородый козел, белое поле на поверхности щитов было грубо загрунтовано мелом, и на одном из них Сигурд заметил смазанный отпечаток окровавленной ладони.

  - Тащите его сюда! – крикнул высокий человек, в сплошном металлическом доспехе, каких мальчику еще не доводилось видеть.  Богато украшенный серебром и чернью рифленый панцирь дробил свет  мелочами декоративных деталей, плотные сочления наплечников и поножей сыро поскрипывали кожей, а сферический шлем с продольным ребром жесткости, подбородником и открытым забралом скрывал глубокой тенью суровое лицо пришельца. Говорил он как северянин, но с мягким акцентом.

     Когда сквозь ряды пропихнули исходившего кровью человека в оборванной рубахе, мальчик не сразу признал в нем Арнгейрна Хромоногого, конунга «Белого ветра». Вставший на колени старик едва держал голову. Половину пути в центр полукруга его волокли по земле, ухватившись за обвязанные пеньковой веревкой руки двое дородных северян.
  - Развяжите его, - небрежно приказал человек в латном доспехе.
 
  Чуть ниже плеча на правой руке Хромоногого зияла глубокая рана и разорванный рукав пропитался кровью. Когда северяне сдернули путы, она повисла плетью. Покачнувшись, левой Арнгейрн уперся в землю, исподлобья глядя на человека в латном доспехе.

  - Дармиан, - сказал старик, с трудом шевеля разбитыми губами, - каким ветром занесло тебя в наши края?
  Конунг плюнул сгустком крови и осклабился. Волосы его спутались кровью над виском, правый глаз закрывал синяк, но уцелевший смотрел с осмысленной насмешкой. Дармиану помогли распутать узлы подвязок и сняли шлем с латного воротника. Даже отсюда, из-за камня, Сигурд видел, что он молод, гораздо младше Арнгейрна. Пламя играло с тенью, омывая его резкие черты, тень отступала, обнажая  отсутствующий взгляд изумрудных глаз и тронутые ранней проседью черные волосы и после накатывала вновь, обращая глаза в два мертвенно-черных провала.
  - Ты не удивлен, старик?
  - Нисколько. Что еще делать дворняге, выбитой пинками из конуры?
  - Шутишь? Ну, да.

  Человек в латном доспехе, Дармиан, как назвал его Хромоногий, кивнул северянам. Поморы заломили руки конунга. Один из них уперся ногой в его спину. Полуторный меч вышел из обложенных камнями деревянных ножен с легким металлическим шорохом. Дымчатый узор ядовитой лозой извивался по кромке лезвия, и сходился у острия. Клинки северян были шире, и оканчивались непригодным для колющих ударов скруглением, сталь их лезвий была тусклой и темной, как зимняя вода, а этот меч отливал радужным блеском.

  Спину Арнгейрна выгнуло дугой, но конунг продолжал смотреть в глаза своего врага. Перехватившись левой рукой под оголовьем, Дармиан развернулся боком, переступил и легким замахом примерившись к шее конунга, нанес резкий удар. Лезвие рассекло плоть и увязло в позвоночнике. Пульсируя, кровь омыла дымчатую поверхность клинка, забрызгала рифленый доспех Дармиана и с хрипом хлынула из перекошенного рта конунга. Руки Арнгейрна напряглись в последнем усилии мышц, тело вздрагивало, ноги ерзали в пыли. Когда Дармиан выдернул меч и занес его для второго удара, сталь причмокнула. Сочно и сыто. Лязгнув, клинок прошел позвоночник. Голова конунга покатилась с плеч под одобрительные вопли чужеземцев. Северяне отпустили его. В агонии сердце выгнало остатки крови на землю и тело обмякло.

   Чувствуя холод камня, Сигурд перевернулся на спину, обратившись лицом к звездному небу, туда, где, поднимаясь, таял дым. Голоса чужеземцев не затихали. Сквозь облачный просвет нагую землю заволокло лунным сияньем. По Белой Дороге отправился в путь седовласый Странник, щупальца Кракена протянулись к Лунному клинку и гордая Орка вознеслась над млечными водами Белой Дороги. Переливаясь, искрились в ночи Колдун, Кентавр и Кархарадон. Он вспомнил дом, и рыжие кудри матери, ее грустную улыбку и прикосновения теплых ладоней. Тогда она была молода и так наивно прекрасна, что солнце, спускаясь погреться на валунах, упивалось ее красотой, касаясь белой кожи горячими лучами и не хотело возвращаться обратно под облака. Когда Сигурд был мал, но уже умел говорить и целиком умещался на красной, шитой золотом бархатной подушке, мать любила баюкать его сидя на краю терассы, воздетой ладонью над рокочущей глубью обрыва и пела ему о героях стародавних времен и далеких странах. Случалось, он капризничал и не хотел засыпать и тогда она обращала свой рассказ к пучине горящего звездами неба. Бисер далеких огней рассыпался узорами, воображение оживляло фигуры созвездий, собирая обрывки небесного полотна в прекрасную историю о дружбе, любви и коварстве. Он засыпал увлеченный историей. Мама поднимала подушку и ребенок скатывался на бок, согревая ровным дыханием ее грудь…


   Сырой туман заволок лощину и русло реки, тяжелый рассвет восходил над далекой синью мачтовых сосен. Сочные, как свежая кровь пятна, медленно иссыхали до бледно желтого, туман тащился над землей белесой рванью, небо стало холодным, как проточная вода. Взмокнув от росы, пропахшая дымом одежда Сигурда прилипала к телу. Он проснулся от сухого кашля, пересилив боль в плече,  оперся на валун и поднялся на ноги.

   Пепелище накрыло покоем, каким в одно мгновение разглаживает отражение чистых прудовых вод, поглотивших камень. Над обломками стен реял черный, как ночь дым, кладка обуглилась от копоти пожара, из-под сваленных досок и разломленного жаром булыжника торчали обугленные конечности и куски тел. Ветер лохматил и таскал по опустевшему загону прелую солому и сажу. Горелым мясом воняло так, что аж с души воротило. Тело Хромоногого осталось на месте. Кровь потемнела и спеклась, край рубленой раны обнажал жир и мышцы, в которых торчала кость позвоночника, а вот головы видно не было. Облазив руины, Сигурд в отчаянии пнул горелую доску и скрутился в грязи от резкой боли в ноге. 

  Пошарив вдоль берега, он нашел кое - какие припасы и лодку, поел сушеных фруктов, солонины и хлеба, набрал в бурдюки воды, растолкал по карманам вяленное мясо и бросил в лодку отрез парусины, веревку, два метательных топорика и секиру. Солнце пригревало берег. Вытащив лодку на камни, он вернулся к телу конунга и прогнал слетевшееся воронье. Труп закоченел и был тверд, как дерево. Убрав пеньковую веревку с холодных, почерневших запястий, он расстелил парусину и с немалым трудом перевернул на нее тело. Связав в узел два угла там, где когда - то была голова конунга, он ухватил его обеими руками и стал продвигаться к берегу. Ноги Арнгейрна не помещались на полотне и тащились следом, гремя мелкой дробью по речной гальке железом подбитых сапог.

   Когда он подобрался к лодке, солнце клонилось в закат и отголоски его дневного великолепия плескались среди потемневших волн. Овидь скрадывал вечер и косые стрелы лучей расчертили тенистые омуты лесной чащи. От усталости свалившись в лодку, Сигурд перевел дыхание, напился воды и поев мяса, сложил под голову бурдюки и растянулся на дне. День еще не померк, когда на отмель выбралась бурая медведица, ведущая за собой двух лохматых медвежат. Оглядевшись, она напилась воды из поросшей кувшинками старицы, взбрыкнула, ударив воду тяжелой лапой, и встревожено обнюхав берег, побрела в чащу.

  Спал он без задних ног, но проснулся до рассвета и прогнав воронье, затащил тело конунга в лодку. Берег чернел полосой золы, оставшейся от причала. «Белый ветер» утащило вниз по течению, ближе к противоположному берегу. Обгорелый остов встал на отмель и накренился над водой, как опущенный в кадку черпак. Днище драккара обнесло илом и палой листвой, мачта проломила борт, а полотно дырявого в подпалинах паруса, путаясь в рваной оснастке, реяло на волнах, походя мерными взмахами на плывущего у песчаного дна электрического ската.

   Он подошел на веслах с левого борта, огибая стороной тенета такелажа и пристал возле носа. Закрепив лодку, перетянул ноги и тулово конунга куском веревки и, намотав концы на шпангоут, соорудил что-то отдалено напоминавшее лебедку, после чего закинул наверх секиру и сам забрался на драккар.

   Трюм выгорел, плавные обводы клинкерного корпуса окружили его мрачным безмолвием. Покрутившись, Сигурд ковырнул золу секирой, мотнул головой, как выбравшийся на берег кобель и надсадно чихнул, лихо сощурив глаз на поднятое облачко пегой трухи и пыли, после чего, скривил рот и утерся ладонью, оставляя над верхней губой полосу жирной сажи. Он попробовал вытянуть тело наверх, упираясь ногой в фальшборт, но конунг был тяжел и раскинув в стороны руки, не хотел поддаваться. Со второй попытки Сигурд выдернул труп под шпангоут, но перехватывая веревку, потерял равновесие и грохнул его на борт лодки, едва не перевернув ее. Он готов был расплакаться от обиды и разочарования. Арнгейрн не заслуживал такой смерти. Подобрав сопли, он, как умел попрощался с "Белым ветром", помочился в реку над бортом и свернув лопатой язык, густо харкнул в пролетавшую стрекозу, смазав прицельным плевком примерно на сажень.

    Возвращаясь на берег, Сигурд думал о том, что разочаровал конунга, но вина, за то, что он не смог поднять тело на борт и сжечь его вместе с драккаром, в некоторой степени лежала и на самом Арнгейрне. Он был чертовски тяжел.

    Солнце припекало, бросая на берег пологие тени, на мелководье плескалась утки и переворачиваясь кверху задом, выковыривали между осклизлых камней рачков и моллюсков. Загнав лодку на берег, Сигурд вынул матерчатый кошель и прощупал его угол, разбирая пальцами медяки. Медяки ему было жалко даже больше, чем лодку. Он натаскал в лодку дров и собрав сухостоя, обложил всем этим делом конунга. Позвенев медяками, развязал тесемки, пересчитал и вздохнув, бережно подоткнул кошель между бортом и дровами. Когда все было готово, он ободрал березовой коры, выкопал среди пожарища головешку и подпалив костер, вытолкнул лодку на воду, после чего на веслах добрался до стремнины в дыму разгоравшегося пламени. У него не было достойных момента слов и мыслей. Поэтому он поступил по простому и возложив руку на грудь конунга, сказал, чувствуя, как комок подкатывает к горлу:

   - Прости, что разочаровал тебя, - и роняя слезы добавил, - прости, что не смог устроить тебе достойное погребение.
   Лодку сносило вниз по течению, языки погребального  костра, прытко взявшись на березовой коре, обглодали сухостой и ползли к его ногам. Обратно он добирался вплавь. Темная стремнина воды вязко подхватила его, стаскивая вдоль каменистого берега.

   В размашку поборов течение, он выполз на галечник и смахнув палый игольник, листву и хороводом круживший рой несметных былинок, зачерпнул пригоршню проливавшейся сквозь пальцы воды, принюхался и попробовал, озадаченно прощупывая языком небо и зубы в поиске привкуса. Гниль и водоросли. Сплюнув, он выплеснул  пригоршню обратно и решительно встал, чтобы оглядеть Каменку. Лодка скрылась из виду. Теперь, когда тело конунга было предано огню, навязчивая мысль о погребении и нанесенном Дармианом оскорблении отступила, позволив Сигурду в полной мере осознать свое одиночество. До ближайшего поселения около двадцати лиг против течения реки или сквозь дебри леса. Лодки у него нет и помощи ждать тоже неоткуда. 

     "Если не знаешь, что делать, делай то, что велят боги", - подумал Сигурд.
 
Взобравшись на взрытый могучими корнями рыжий земляной отвал, он замер и прислушался. Красные стволы мачтовых сосен пронзали бездонную глубь неба, мохнатые лапы ветвей раскачивались на ветру, погоняя стада облаков вдоль реки. Прохладный подлесок был тих и безмятежен, зеленые папоротники повторяли изгибы выстланной хвоей земли, расшитой замысловатыми кружевами лучистых просветов и теней, ползавших по хвое и папоротникам узорами схватившихся ветвей. Эхо. И веющие сном отголоски. Голоса пробудившие сны. И воронов крик.

    Он пересек заросшую лопухами просеку, взял вправо от березок и, переступив замшелый ствол поваленной сосны, оказался над обрывом оврага. Под ногами, размывая суглинок, журчал родник, отблескивая мозаичными осколками косых лучей, прорезавшихся сквозь листья и ветви. Противоположный склон оврага, пологий и долгий, продольным желобом разрезала заросшая папоротником и корнями кривая трещина, присыпанная галькой и смытым дождями песком. Выпростав окоченевшие руки, в намете земли и песка, на дно трещины свисал утыканный арбалетными болтами труп. Кольчуга и наплечники его брони стали серыми от пыли, в перепутанных волосах, свисавших, словно бородатый мох у входа в руины, торчали обрывки сухой травы и палых листьев. Немногие из людей Арнгейрна, пожелавших молится в эту ночь за святым кругом, успели достать из ножен свои мечи.

    Перебравшись на другую сторону оврага, Сигурд прошел во внешний круг камней и насчитал пятерых воинов с торчащими из тел металлическими летками арбалетных болтов. Привязанные к веткам жертвенные трупы покачивались на веревках и вращаясь, открывали взору неприглядную картину распоротых животов, окоченевших задниц и повисших гениталий. Вороны, потроша их, заглядывались на мальчика бусинами черных глаз, как бы прицениваясь, но разлетались в стороны, едва он приближался к ним. На расстоянии протянутой руки жертвы выглядели еще непригляднее, а навязчивый дух падали обретал осязаемый облик черного облака в роившихся мухах.  Пригибаясь и обходя гирлянды конечностей, Сигурд отыскал глазами центр сходившихся каменных кругов - лежавшую на двух стесанных валунах гранитную плиту. Он уже сделал шаг в выбранном направлении, когда справа от него, среди папоротника и молодой древесной поросли мелькнула серая волчья спина. Рыча и валяясь по земле, стая делила добычу. В другой обстановке хищники наверняка бы почуяли его, но не в жертвенной роще. Он припал к земле, прислушиваясь к звериной возне и наткнулся взглядом на раскинувшегося  в зелени воина с каштановыми волосами, голову которого сосредоточенно расклевывала особенно крупная и наглая птица.

   - Они не почуют тебя...
   Вздрогнув, Сигурд обернулся на голос. Вилар - Буревестник сидел у заросшего лишайником камня, запрокинув в небо лохматую голову и скосив на Сигурда усталые глаза. В бороде старого годи запеклась кровь, рука лежала поверх рубленой раны на животе.
   - Где остальные? - спросил старик, охнув от боли.
   - Мертвы, - просто ответил Сигурд, на четвереньках разворачиваясь к нему.
   - Арнгейрн?
   - Тоже. Ты ранен?
   - Я умираю. Хотел добраться до алтаря и договорится с Трором, но не осилил.
   - О чем?
   - Что?
   - О чем ты хотел договорится?
   - О мести, конечно, -  возмутился Вилар, - чего еще можно просить у Трора?
   Дыхание старика сбилось, он закрыл глаза и ухватился за рану, словно она была последним, что удерживало его от падения в пустоту иного мира. 

    Путаясь когтями в каштановых волосах воина, закричал ворон. За маховые перья черного крыла птицу тянула, проседая на задних лапах, белая, как первый снег волчица. Ворон отдирался, щелкая окровавленным клювом и бил о взрытые когтями травы свободным крылом. Дернув, волчица выпустила его и клацнув зубами, ухватила голову, с хрустом размолов череп стиснутыми челюстями. Выпустив сучившее лапками тельце, она поднял залитую кровью морду, посмотрел на мальчика разноцветными глазами и оскалилась. Кровь стекала из забитой перьями пасти, но глаза животного были немы и бесстрастны. Фыркнув, волчица мотнула головой и, не отрывая взгляда разноцветных глаз от мальчика, сложила лапы на трупик затихшего ворона и легла.

   - Эй, последыш! - позвал Вилар, открыв глаза, - поди-ка сюда!
   - Что? - Сигурд все еще не мог оторвать глаз от животного.
   - Поди сюда, кому говорят! - захрипел старик, уронив руку, - ты видел его? Человека с Зеленого Берега?
   - Да.
   - Арнгейрна убил он?
   - Он.
   Ответ Сигурда вызвал на сосредоточенном лице Вилара благостное выражение удовлетворенности и усмешку.
   - Тебе смешно? - удивился Сигурд.
   - Я знаю его, этого мелкого ублюдка. Когда то мы вместе с ним грабили поселения у него на родине. Его зовут Дармиан. Дармиан Солден. Он один из трех сыновей лорда Переправы и знаешь, парень, он просчитался, оставив меня в живых. Ты видел, как он убивал конунга?
   Волчица позади Сигурда зарычала и мальчик придвинулся вплотную к старику.
   - Арнгейрна обесчестили, - сказал он, - человек Зеленого берега отрубил ему голову.
   - Ты был там?
   - Был.
   - И ничего не сделал для своего конунга?
   - А что я мог сделать?
   - Умереть, как и все мы.
   Вилар наотмашь ударил его в пах обломком болта. Схватившись за древко, Сигурд в недоумении уставился на старика, чувствуя, как кровь толчками пробивается сквозь пальцы и заливает ногу в такт биению безумно колошматившего сердца.
   - Зачем? - промолвил мальчик с разочарованием.
   - Тише, тише, - успокоил его Вилар, откинувшись на камень, - боль скоро пройдет, - он провел ладонью по щеке мальчишки, оставив над губой кровавый след, - ты умираешь, малыш. А теперь иди. Поговори с Трором.

   Оттолкнув старика, Сигурд, подпрыгивая, похромал к плите, на ходу растолкав выпотрошенные человеческие тушки. Волчицы на его пути не оказалось, она исчезла куда - то, прихватив растерзанную птицу. Воин с каштановыми волосами лежал там же. Переступив его руку, Сигурд заглянул в расклеванное лицо и узнал витиеватую охру татуировки. Это был Торвальд. Вытянув ногу, Сигурд грохнулся задом на покрытый игольником и листвой гранит и с тоской осмотрел брызжущий фонтанчик крови. Сколько еще он протянет? Зажимать рану не было смысла. Он сидел на краю плиты и понемногу слабея, с удивительным спокойствием наблюдал за тем, как сникает тугая дуга пробивавшейся из - под наконечника крови. В какой - то миг он почувствовал злобу и обиду на старого годи, но это вскоре прошло и он обнаружил глубоко внутри себя очищающее чувство благодарности за возможность в последние мгновения своей жизни говорить с богом.
   - Дармиан Солден, - счастливо улыбнулся Сигурд, глядя, как волчица, заглядывая ему в лицо разноцветными глазами, крадется на полусогнутых и понюхав ногу, облизывает с бриджей капельки свежей крови.