Как мы ехали в алтайский край

 
Шел 1942-ой год, февраль. К морозам добавились метели.  Мы с Толиком, все время, свободное от уборки квартиры и уходу за Вовочкой, сидели в передней  на кровати и смотрели в окно. Я любила наблюдать за метелью. Как же много  в ней было удивительных  созданий, которые танцевали и кружились вместе со снегом. Все они  были похожи на людей, но только очень  гибкие, тонкие, свободные и немножко прозрачные. К сожалению, брат мой видел только снег. Мне было жаль его, и я рассказывала ему какие они красивые, и как свободно и весело кружатся, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз.

 Я пыталась показать ему эти движения, кружась по комнате и подпрыгивая. Но у меня ничего не получалось, подпрыгнув, я падала и больно ударялась об пол. Толик  смеялся и не верил мне еще больше. А  я объясняла ему свою неудачу так, как понимала в то время сама. Мне казалось, что обычные люди не могут так легко кружиться и летать, как  «метельные», потому что тяжелые – много едят.
«Тогда, отдавай мне свой хлеб, и будешь летать».
«Нет Толик, если я улечу, кто же будет помогать маме, ухаживать за тобой и Вовочкой».

Я все время боялась, что маму с Леной по  дороге с работы где-нибудь заметет, т.к. метель не только выводила на прогулку этих прекрасных созданий, но и наметала сугробы, а иногда заметала и людей. И мы с братом были безмерно счастливы, когда они вечером возвращались с работы и приносили наш паек – по 300 гр. черного тяжелого и липкого хлеба.

 Мама аккуратно делила его на три части: на ужин, завтрак и обед  и усаживала нас за стол. Давала нам по маленькому кусочку этого хлеба и по стакану травяного чая без сахара. Мы ели, а мама, глядя на нас, плакала.  Иногда маме с Леной удавалось получить на продовольственные  карточки немного крупы или лапши, и даже сахара и тогда мы устраивали праздник.  Мама готовила суп, кашу и чай с сахаром и кормила нас досыта, но это было очень редко. Нам с Толиком все время хотелось есть, Вовочка тоже часто плакал от голода.  Маминого молока ему не хватало, а прикармливать было нечем.

Почти все вещи, какие можно было, мама с Леной уже обменяли на рынке на продукты. Тетя Валя тоже, но она устроилась  санитаркой в госпиталь. Там паек был больше, и обедала она вместе с персоналом в госпитальной кухне;  «не жирно», как говорила тетя Валя, но тарелку овсяной каши давали каждый день. Иногда она и нам приносила тарелочку этой каши.

Я, по- прежнему, каждую субботу ходила к нашим соседям и добрая тетя Поля, втайне от своего мужа «особиста», подкармливала меня и немного давала с собой: баночку сгущенки, или маленькую пачку сливочного масла, иногда баночку тушенки или насыпала пол-литровую баночку манной крупы.  И тогда мама варила манную кашу на сгущенном молоке. Для нас с Толиком это был праздник,  мама с Леной и тетю  Валю с ее дочкой Людой приглашали к нам на чай со сгущенкой. Но это было только раз в неделю.

Мы думали, как же нам отблагодарить тетю Полю за это, и придумали – Лена с тетей Валей стали расчищать их двор от снега, а я им помогала, подметала веником дорожки.

Мама с нетерпением ждала ответа от бабушки на свое письмо и боялась, что бабушка откажется взять нас к себе. Но письмо не пришло, а вместо него приехала сама бабушка и привезла большую сумку продуктов. Я бабушку видела первый раз, она нас: меня, Толика и Вовочку тоже. По ее поведению я поняла, что она нас не любит.
Она ходила по кухне туда-сюда и ругала маму: «Эх, Александра, Александра, это же надо, трое детей! Что же ты будешь делать с ними?!  Война неизвестно когда закончится, да и вернется ли твой Петр?!  Ты думаешь, что у нас на Алтае сладко живется?! Ну, вот куда я вас возьму?!   Я сама живу у Анны на иждивении «на птичьих правах», занимаю угол в кухне, - Анна, это мамина младшая сестра, - ты знаешь, что мне Анна сказала?  Она сказала, что продукты вези, а их привозить не вздумай, на порог не пущу!  Ее ведь и понять можно, мы же в двух комнатах впятером живем».

Целый вечер бабушка возмущалась, мама плакала, а мы с Толиком сидели на кровати, прижавшись друг к другу, и ждали чем все это кончится.
А кончилось все тем, что бабушка успокоилась и уже была согласна, на свой страх и риск, все-таки взять нас с собой. И помогла в этом все та же наша тетя Валя. Она принесла бутылочку спирта, целую  кастрюльку вареной картошки и пригласила всех за наш стол.  Бабушка  дала нам с Толиком по прянику, потом вытащила из сумки кусок соленого сала, булку домашнего хлеба, вареные яйца и лук: «Ладно, давайте ужинать, руганью и слезами делу не  поможешь».

Взрослые разбавили спирт водой, выпили за знакомство, потом за дружбу, потом за то, чтобы быстрей закончилась эта проклятая война, разрумянились и стали беседовать. Бабушка рассказывала, как живется там у них, а тетя Валя, за нас за всех, рассказывала про нашу жизнь здесь. Получалось, что жизнь на Алтае нисколько не лучше, чем у нас, и я надеялась, что мама передумает ехать.
Но к концу их разговора я поняла, что нам все-таки придется ехать в эту глушь, в этот  незнакомый край к тете Ане на шею.

«У нее ведь своих детей двое, муж, я, а тут еще вы явитесь – четыре рта», говорила, вздыхая, бабушка.  А тетя Валя успокаивала: «Ничего, в тесноте – не в обиде, Шура грамотная, работу найдет, а Вы за детками присмотрите».

У меня от этого разговора и бабушкиного холодного взгляда сжималось сердце. После ужина бабушка легла спать на кровать в передней, а нас с Толиком мама положила к себе. Я долго не могла уснуть, все думала, как же отговорить маму от переезда к тете Ане.  И когда уже стало светать, я увидела в комнате много темных людей, они как-то странно суетились, а потом  улетели, и ко мне подошел  кто-то в белой одежде очень высокий – почти до потолка, осторожно  погладил меня по голове. И мне стало спокойно,  я уснула, а  утром  поняла, что надо успокоиться и  ехать с мамой.

Собирались мы не  долго. Квартиру и нашу простенькую  мебель оставили  Лене, остальные вещи, их оказалось совсем немного, сложили в узел и два небольших чемодана.

Прощаясь, плакали, обещали писать письма и после войны обязательно встретиться. Тетя Валя обнимала меня, плакала и приговаривала, что жизнь теперь без моих таинственных друзей, без чудес и без меня станет совсем серой: «Они же не останутся здесь твои друзья, уедут вместе с тобой, а если и останутся, то мы их, все равно  не увидим». Очень плакала Лена и уже маму мою называла не тетей Шурой, а мамочкой.

Я последний раз сходила к тете Поле, попрощаться с ней, Ниной и Дуней.  Нина подарила мне цветные карандаши и блокнотик для рисования, а я ей мамин театральный веночек с лентами.  Тетя Поля расчесала мне волосы, заплела косу и сделала красивый бант из красной ленты и пожелала, чтобы дорога моя была такой же прямой как эта коса, а жизнь такой же красивой, как этот бант.  Потом подала мне полную «авоську» продуктов на дорогу.

А я, чтобы отблагодарить ее, рассказала, как ее Вовка приходил к нам и заглядывал в окно, когда умер: «Но видела его только я одна. И  теперь он не болеет, летает, где захочет и ему там хорошо. Он что-то хотел мне сказать, но не успел, мама с Леной ему помешали. Наверное, он хотел, чтобы я передала Вам привет от него и сказала, чтобы Вы не плакали».   Но, тетя Поля заплакала, перекрестила меня, и сказала, что ей очень жаль, расставаться со мной. Пожелала мне счастья и попросила  Дуню,  помочь мне донести «авоську» с продуктами до дома.

Очень тяжело было прощаться с этими милыми и добрыми людьми. Я чувствовала, что больше уже никогда не увижу их.  И было тоскливое предчувствие, что впереди у мамы, да и у нас тоже жизнь будет намного тяжелее, чем здесь.
Я обняла маму и тихонько сказала ей на ушко: «Мамочка, может быть, передумаем, не поедем? Здесь тетя Валя и Лена, они нам помогут. Я ночью долго не спала, все думала, как же мы там будем жить, и увидела много людей с черным туманом, это значит, что нам там будет очень плохо». Но мама рассердилась: «Не трави душу, перестань фантазировать, уже все решено».

И мы поехали…. До Новосибирска доехали быстро за сутки, народу в вагоне было очень много, но было спокойно. Мы с Толиком лежали на верхней полке и смотрели в окно, было интересно наблюдать, как мимо нас быстро бежали то дома, а то деревья. Мама нас поила горячим чаем с плюшками, какие дала нам тетя Поля в дорогу. Толик и Вовочка  много спали , их укачивало, а мне было все интересно. Я ведь в поезде ехала в первый раз.

Хорошо было с верхней полки наблюдать за взрослыми, и под стук колес, слушать их невеселые рассказы. Женщины читали друг дружке письма с фронта от своих мужей, а старики обсуждали военные сводки.  Все проклинали Гитлера и гадали, когда же кончится эта ужасная война.

Новосибирский вокзал меня ошеломил – огромный и холодный он был просто набит людьми. Люди сидели на скамейках, подоконниках, чемоданах, узлах и просто на холодном полу. Места для прохода почти не было. Крики людей и детский плач перебивало хриплое радио и все это сливалось  в сплошной гул, от которого болела голова. Нам досталось хорошее место – на полу у стены. С одной и другой стороны, на узлах сидели пожилые и спокойные люди. Мы с Толиком сидели на чемоданах, а Вовочку мама положила в узел с бельем и завязала, чтобы он не выпал, а сама бегала куда-то с чайником добывать воду. Бабушка стояла в огромной очереди у кассы, чтобы закомпостировать билеты.

Я думала, что компостируют только мозги, так мне говорила тетя Валя, когда я приставала к ней с вопросами: «Отстань, не компостируй мне мозги», а оказывается, и билеты тоже компостируют. Но поговорить об этом было не с кем. С нашими соседями-стариками мама мне беседовать запретила, Толик все время хныкал и просил пить, а воды не было. Сказку слушать не хотел, капризничал – с ним особенно не поговоришь, и мне было очень грустно и скучно.

И вдруг я увидела, что мимо нас идет мужчина, осторожно переступая через ноги сидящих на полу людей, и несет полный большой чайник воды. Я схватила кружку и подбежала к нему: «Дяденька, дайте пол кружечки водички, братик очень пить хочет, плачет». Но он оттолкнул меня и прошипел: «Кыш отсюда, голопузая» и пошел дальше, также переступая через ноги сидящих.

От неожиданности и оскорбления я крикнула: «Чтоб ты разлил эту воду!»  Из-за общего гула, моего крика не было слышно. Но этот мужчина вдруг  поскользнулся на детской луже  и с грохотом упал на спину. Чайник отлетел в сторону и вода разлилась.  Мужчина встал, с трудом выпрямился, оглянулся на меня и погрозил кулаком.  Потом поднял чайник и подошел к своей семье.  Там на узлах тоже сидели трое маленьких детей и ждали воду. Мне стало жаль их, они тоже хотели пить.
Я была не виновата, что он разлил воду. Крикнула это я сгоряча от обиды и ведь не я же сделала лужу, на которой он поскользнулся.

 И все-таки было какое-то неприятное чувство, от которого я не могла освободиться. Помогла мама, она принесла полный чайник кипятка, заварила в кружке фруктовый чай и дала нам с Толиком по кусочку хлеба с сыром.  Это были продукты от тети Поли, мы их очень экономили, так как бабушка говорила, что ехать придется очень долго. Для Вовочки мама развела в теплой воде сгущенное молоко и кормила его из бутылочки с соской, потому что грудного молока ему не хватало. Сгущенное молоко в дорогу нам дала все та же добрая тетя Поля.  Мама, в разговоре с бабушкой, называла ее нашим ангелом.

 Бабушка на время оставила свою очередь и присоединилась к нам. Когда мы напились чая, я рассказала случай с мужчиной, который не дал мне воды. На что бабушка ответила: «Так ему и надо, будет знать, как обзывать детей. Это же надо, пожалел для ребенка пол кружки воды!»    А мама сказала: «Я не хочу, чтобы ты росла злой, сдерживай свой гнев. Может быть это простое совпадение, а может быть, и нет. Я уже не знаю, что и думать, с тобой всегда что-то происходит».
«Мама, я не поняла, если это не совпадение, то что? Может быть, это мои таинственные друзья едут с нами и защищают нас?» - Мама  обняла меня и попросила: «Умоляю тебя, выбрось эту дурь из головы.  Мы едем в новое место к новым людям, не надо, чтобы над тобой смеялись. Никаких невидимых друзей у тебя нет, ты все придумала».  «Нет,  есть, я же их вижу иногда, но тебе не рассказываю, чтобы ты не расстраивалась».   «Ну, хорошо, будь по твоему, но только ни кому об этом не рассказывай, не создавай мне дополнительных проблем».

В этом холодном и шумном вокзале на полу мы прожили двое суток.  Тяжелей всего было Вовочке и маме – Вовочке не хватало сухих пеленок, и он все время плакал, не хотел лежать мокрый, а маме негде было их стирать и сушить. Она чистила  их на улице  снегом, стряхивала снег и сушила на своем теле.
Наконец бабушка закомпостировала билеты, и мы поехали дальше….

Вагон был набит людьми также как вокзал в Новосибирске, на каждой полке сидело по несколько человек, плотно прижавшись,  друг к другу. Кроме того, сидели люди в проходах между полками на узлах, сумках и чемоданах. Люди ругались, чихали, кашляли, а дети все время плакали. И еще по вагону часто проходили, с трудом проталкиваясь среди стоящих и сидящих людей, женщины с детьми и мужчины на костылях, пели жалобные песни и  просили  помощи: «Кто чем может». Но в этом вагоне не было таких, кто мог бы помочь.

Нас с  Толиком посадили на верхнюю полку у окна, с нами сидели еще трое детей постарше нас. На полке напротив тоже сидели  шесть ребятишек, такие же грязные и жалкие, как мы. Я совсем недавно научилась считать, поэтому пересчитывала все, что видела. Это занятие отвлекало меня от грустных мыслей. Было очень шумно, тесно и душно. Мы ели и спали, сидя на этой полке. Кроме всего, большая проблема была с туалетом.  Очередь туда была огромная и люди целый день наблюдали за ней, на ладонях записывая свой номер в очереди. Сходив в туалет, вновь занимали очередь туда же, а на длительных стоянках поезда выскакивали по нужде на улицу.
Наша мама догадалась взять в дорогу два детских горшка, так мы ими пользовались все, то есть одним горшком – наша семья, другим – семья напротив. А потом выливали содержимое в окно.

В вагоне было много маленьких детей, они не успевали дождаться своей очереди в туалет, а на улице был мороз и метель, поэтому они справляли свою нужду там, где стояли или сидели. Запах стоял ужасный, и я все время просила открыть окно, но надолго его открывать было нельзя, так как мела метель и снег залетал  в вагон.
Здесь так же, как на вокзале не хватало воды. А мы, чтобы меньше чувствовать голод, много пили, так, как продукты у нас почти закончились. И мама на станциях выходила, чтобы набрать воды в чайник, иногда ей удавалось найти кипяток и купить немного вареной картошки. Тогда у нас получался обед и что-то вроде чая – бабушка заваривала кипятком крошки от сухарей, а распаренные крошки со дна чайника шли в пищу Вовочке.

Так ехали мы трое суток.  Бабушка говорила, что в мирное время она доезжала до Новосибирска за двенадцать часов, а теперь на некоторых станциях поезд стоял очень долго – пропуская эшелоны с солдатами и продовольствием на фронт.
Мы все очень устали   от холода,  голода, грязи и шума. Я думала, что этот кошмар не закончится никогда и потихоньку, чтобы мама не видела, плакала, вспоминая нашу счастливую жизнь в Прокопьевске. Но, он  закончился, и мы приехали….
                Февраль 2009 г.