Памяти павших...

Внезапность налёта сделала своё дело – немцы в панике метались по площадке и были отличной мишенью в зареве пожара. Огромные заснеженные сосны в ночи, вплотную подходившие к складам, придавали общей картине театральность. Но Мария не была в театре. Холодно и методично она выполняла свою задачу, успевая лишь менять расстрелянные диски с патронами. Неожиданно на площадке возник Серёжа: - «всё, уходим» - крикнул он кому-то невидимому и, махнув рукой, метнулся к лесу. Пулемётная очередь с крыши комендантского дома наискось прошила фуфайку на его спине за секунду до взрыва.
Командир партизанского отряда Макаров довольно прохаживался взад-вперёд, заложив руки за спину: - «молодцы! - произнес он смачно: - мо-лод-цы! Отлично выполненное задание, всех представляю к награде!» Улыбаясь в усы, он осмотрел бойцов: - «а где же наш герой? Где Сергей Касатонов?» Трое хмурых мужчин в плащ-палатках смотрели куда-то поверх голов и молчали. Мария сидела у стены, протирала запотевший с мороза ППШ и о чём-то думала, временами откидывая назад голову в каске: – «Убит» - произнесла она спокойно. Тряхнула головой и потянулась за минералкой в сумочке. «Сон», - произнесла тихонько: - «Всего лишь сон».

I.
В залитый летним солнцем кабинет вошёл замдиректора по продажам: - «Мария Антоновна, Вам опять командировка…» - улыбнулся он чуть виновато. Ведущий юрист предприятия Мария Ларионова лишь привычно кивнула: - «куда на этот раз?»
- «Псковщина, - Замдиректора посерьёзнел моментально: - какие-то непонятки у наших партнеров».
В аэропорту ее уже встречал шофёр: - «ну, вот, что есть» произнёс он, указывая на УАЗ-469.
– «Сначала в гостиницу умыться, потом к месту дислокации» - устало кивнула она. «Дислокация – еще одно незнакомое слово из глубин памяти» - подумала усаживаясь.
Дорогой шофёр пытался завести разговор, что-то о недостаточном финансировании, но пассажирка молча смотрела в окно, лишь попросила чуть приоткрыть форточку. Обыкновенное шоссе, советской еще прокладки. Где-то в стороне показалась деревня у перелеска, «Дубровка» прочитала Мария на указателе и повернулась к водителю: - «далеко ещё?» - «Километров сорок, - улыбнулся он, обрадованный началу хоть какой-то беседы: - полчаса и будем на… да что за чёрт!» Машина неожиданно стала глохнуть.
– «Это что у вас, поле или степь?» - с любопытством спросила Мария.
- «Поле было колхозное, давно, до распада Союза. Ну а теперь – сами видите» - сердито ответил водитель, начавшаяся, было, беседа уже не радовала. Пока он, беспрерывно чертыхаясь, возился под капотом, Мария вышла из машины и потянулась, приятно было размять застывшие после долгой езды косточки.
- «Посигналите, когда закончите» - произнесла не оборачиваясь, перебросила через плечо сумочку и шагнула в дебри, бывшие некогда колхозным полем. Короткая юбка плотно облегала бедра, не цеплялась за сухостой и колючки, и Мария, поминутно стряхивая пыльцу, продвигалась вглубь зарослей, с наслаждением вдыхая аромат духмяного разнотравья. Местами череда и чернобыль были ей по грудь, так, что приходилось раздвигать их руками, вот и сейчас, раздвинув очередные дебри, она увидела сначала облезлую звезду, только потом разглядела маленький обелиск под ней . Обернулась, шофёр бегал от капота к кабине, что-то проверяя и подкручивая, «там от меня пользы мало» - подумала, усмехнувшись, чуть повыдергала траву, закрывавшую сам памятник, и попятилась от испуга.
Будто из зеркала смотрела на нее могильная фотография. То же круглое лицо и курносый нос, смешливые озорные глаза и, спадающая на лоб непокорная чёлка, цвета спелой ржи. Правда, на фотографии девушку украшала залихватская, чуть набекрень фуражка, и не было очков, но кто же обращает внимание на такие детали. Неожиданно за спиной раздался гудок машины, потом еще один, Мария обернулась, махнула рукой – «иду!» и, чистым платком, лишь бы быстрее, смахнула пыль с таблички,
посмотреть фамилию: Мария Крутова, 1926-1944. Удивляться второй раз не было уже ни сил, ни времени – Крутовой Мария Антоновна была в период неудачного, но, к счастью, недолгого замужества.
- «Там… обелиск», - запыхавшись произнесла, пока отряхивала юбку возле урчащей машины.
- «Их полно здесь – такая война прошла», - ответил шофёр. Неожиданно ударил ладонью по баранке: - «нет, ну как это можно было так? Такое сосредоточение войск на границе – не заметить не возможно, да разведчики сообщали, и всё равно – внезапное нападение, огромные потери!»
- «Всё-таки памятник не лично Иосифу Виссарионовичу, и не его ближайшим приспешникам? Простым людям. Вы о человеческом героизме слышали что-нибудь?» - попыталась урезонить его Мария, но шофёр только распалялся еще больше.
- «Ну да, нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на кронштадтский лед, сплошная серая масса! Свергнуть надо было такого вождя ко всем чертям, или, хотя бы, организовать оборону своими силами! Так нет – все сплошь исполнители приказов, линию обороны свернули, а уж когда припекло – тогда конечно, герои! Проклята та страна, которая вечно нуждается в героях!».
- «Рулите, пожалуйста, аккуратнее, всё же не дрова везёте» - ответила Мария и отвернулась, склонив к окну голову.

II.
С трудом удерживая две большие сумки в руках, она открыла дверь своим ключом. Сразу пахнуло бесприютностью, будто не живёт никто в этой огромной квартире. Но Мария даже не поморщилась, поставила на кухне сумки и, не разуваясь, прошла в дальнюю комнату. Мать курила на балконе. Всю жизнь прожившая в хрущовке, она никак не хотела привыкнуть к четырёхкомнатным апартаментам, так и ютилась в маленькой спаленке, посещая остальное пространство исключительно ради уборки.
- «Я тебе там продуктов притащила – консервы, макароны, всё как ты любишь», - в такие минуты Мария всегда ощущала чувство какой-то вины, незавершенности. И, что самое обидное – никак не могла понять причину этого чувства. Объективную причину, а не ту, которая звучала в ушах постоянно. Вот и сейчас – началось.
- «Скажи, - спросила мать не оборачиваясь: - в вашей стране многие могут себе позволить подобного рода сытость?»
- «А в вашей стране все жрали от пуза? Прямо тишь да гладь благоденствия?» - моментально вспыхнула Мария. Разговоры подобного рода выводили ее из себя – история свершилась, ее не перепишешь, так зачем нужны все эти стенания!
- «Жили скудно, но честно, понимаешь? Не воровали так много и так неприкрыто…» - мать по-прежнему смотрела куда-то вдаль, опершись на перила. Сухие пальцы крепко, по-зековски сжимали папироску.
- «Но я же не ворую, я-то честная труженица! И перестань уже смердеть, дышать невозможно! Даже ваш отец народов предпочитал западный табак, я тебе сколько раз хороших сигарет привозила…»
- «В большой комнате секретер, от окна второй отсек, ящик третий… а может быть пятый. Но точно не седьмой – там их всего шесть» - спокойно произнесла мать: - «там все твои сигареты…. Ты работаешь на оккупантов – ты понимаешь это? Шестнадцать процентов распоряжаются страной трудового народа...» Она наконец повернулась к дочери лицом и взглянула в глаза. Без злобы и скрытого превосходства, спокойно, но и от этого взгляда Мария готова была разрыдаться. «Так смотрит дуло винтовки перед расстрелом, ничего личного – работа есть работа» вырвалось опять откуда-то из глубин подсознания, но она не произнесла этого вслух, лишь потупила глаза. А мать продолжала: - «не обязательно мне, ты сама себе ответь – приносит ли твоя работа пользу обществу? Или приходится засуживать простых людей в угоду неведомому зверю – закону?»
- «Ну всякое бывает, а ты что хотела бы – чтоб я бросила высокооплачиваемую должность и пошла как ты прозябать музейщицей?» - снова вспыхнула Мария.
- «А ты сама для себя реши – что тебе дороже, комфорт? Или… душа? Пошли, выпьем чаю» - мать ловко швырнула окурок и аккуратно, не задевая, прошла мимо дочери.
В полумраке вечерней комнаты, самой маленькой комнаты в огромной квартире, сидели обнявшись две женщины – чуть моложе и чуть постарше. Тихо курили папироску на двоих, запивая едкий дым остывшим чаем.
- «Скажи, а кто мне придумал такое имя – ты или папа?» - спросила та, что помоложе. Глаза ее явно были заплаканными. То ли от дыма, а может от нервов, какая разница. Старшая стиснула зубы.
- «Твой отец разбился в автокатастрофе за месяц до твоего рождения. Дядя Виталик появился позже, тебя назвала я. В честь давней подруги. Я же тебе так много рассказывала в детстве, неужели ты ничего не помнишь?»
- «Нет, не помню, - тихо произнесла младшая: - а про войну ты мне тоже рассказывала?»
- «Нет, - старшая задумалась – на войне я не была, а про эвакуацию – чего там рассказывать… вот Маша – она воевала. Сначала связисткой, потом за линией фронта разведчицей, а уж что там у них случилось – накрыли, обнаружили, она в лес ушла, к партизанам».
- «Погибла в бою? Подорвав себя последней гранатой?»
- «Ты что такое несешь, - мать с улыбкой шлёпнула ее по спине: - вернулась цела и невредима, семьи у нее не было – жила в доме ветеранов, там и умерла».
- «Ты её хоронила?» - спросила Мария, она снова готова была зареветь – начавшая было, выстраиваться красивая версия рухнула на глазах. Но ведь обелиск действительно был – он же ей не приснился!
- «Не хоронила. Была в больнице в это время. В ночь, когда она умерла, у меня родилась ты… а ты почему спрашиваешь?»
- «Скажи, я на нее похожа?» - не отвечая спросила Мария.
- «Я бы хотела, чтобы ты была на нее похожа, - ответила мать и поднялась: - поздно уже…».
Они встретились снова через неделю.
- «Что-то случилось? - обеспокоенно спросила мать: - ты решила посещать меня чаще, чем раз в два месяца?»
- «А потому что до тебя не дозвонишься! Я тебе зачем мобильный купила?» - Мария горела пламенем праведного негодования.
- «В большой комнате секретер, от окна второй отсек, ящик второй… или четвертый, в крайнем случае шестой…» - начала мать, но Мария не дала ей договорить:
- «я наводила справки на городском кладбище – хотела найти могилу твоей подруги…»
- «Она завещала похоронить её в братской, там на общем памятнике и фамилия ее есть: Мария Князева! Да ты успокойся, присядь, что случилось?»
Мария прислонилась к стене, чтоб не сесть прямо на пол. Еще одна версия – будто схоронили ветеранку на местах былых сражений, ошибившись с датой, чудная новая версия летела под откос с бешеной скоростью. Как тот эшелон. Ну тот, из сна который, про войну. Глубоко вздохнула: - «К-как К-к-нязева? А не Крутова?»
Настал черед удивиться матери: - «Почему Крутова? Я не знаю никакую Крутову, откуда ты взяла? Ухаживал за ней полковник Свербицкий, давно, до войны еще, но замуж она так и не вышла. Ох, у нее характер был, прямо железный!»
- «Железный? – переспросила Мария задумчиво. Приняла из рук матери стакан с водой и отхлебнула: - крутая, значит, была девка?»
Мать даже задохнулась от возмущения: - «послушай, деточка, крутыми бывают яйца! И никакая она тебе не девка! Что это еще за жаргонизмы – в вашей стране все так разговаривают? У вас так модно сейчас?»
Разом повеселевшая Мария, казалось уже не слушала, быстро вскочила и чмокнула мать в щёчку, метнулась к двери и, уже отворив ее спросила: - «а фотографии у тебя ее нет? Всё-таки вы же подруги?»
- «Есть, конечно, - недоуменно произнесла мать: - старая, давно выцветшая. Тогда ведь не было этой вашей техники, в фотографию ходили только по большому поводу…. Да что случилось-то, можешь ты мне объяснить по-человечески?»
- «Ну как она хотя бы выглядела? В молодости, - задорно улыбаясь спросила Мария: - такая светленькая да? Веселушка?»
- «Веселиться мы все любили – молодость, но светленькой никогда не была. Как выглядела – обыкновенно… курчавая, как цыган, худощавая. Что еще?»
- «Ничего, - устало ответила Мария: - ничего». Это был конец.

III.
Едва ли не впервые она ехала в отпуск не в Египет или Пицунду, даже не в Евпаторию, а в глушь российских провинций. И не отдыхать – работать. Не вдаваясь в подробности, выпросила у матери направление от музея «для выполнения научного исследования в рамках подготовки к межрегиональной научно-практической конференции…», мрак! Простые, среднестатистические люди и так не ломятся в эти архивы, так зачем еще ограничивать вход искателям-энтузиастам разного рода бюрократическими и никому не нужными процедурами?!
- «Видите ли, голубушка, - старенький зав читальным залом сутулился так, что казалось, специально пред ней преклоняется: - в районе Дубровки действовало больше дюжины партизанских бригад, сведения о многих из них просто не сохранились. Ваш поиск заведомо обречен на неудачу!»
- «Давайте посмотрим то, что уцелело» - спокойно ответила Мария. Непонятные препоны её, как опытного юриста, не смущали совсем. Архивист молча пожевал губами, хмыкнул носом и пошёл доставать необходимые папки с документами. Было явно заметно, что лишнее беспокойство в лице дотошной посетительницы ему не в радость. Принесенную кипу дел он просто бросил на стол, подняв толстый слой пыли так, что Мария закашлялась.
- «Никто же не пользуется, - произнёс он недовольно: - все преимущественно родословные копают, да и тема войны достаточно хорошо изучена».
Ворох бумаг, зачастую сложенный как попало – какие-то приказы, отчёты, казалось, им не будет конца. В поисках нужной фамилии прошла неделя, основной объём информации был изучен и не дал никаких результатов. «Эх, Маша, Маша, и чего ты ко мне привязалась?» - думала Мария Антоновна, открывая очередную папку с материалами. Еще три ожидали своего часа. Лист номер один - похоронка, такие встречались. Не часто, но встречались. Так, а это что? Приказ по личному составу… неужели и здесь ничего? Она устало потёрла глаза и взглянула в окно. «В комитете по охране памятников сразу сказали – кенотаф, надгробный памятник в месте, не содержащем останков покойного, установлен уже после войны. Сведения об инициаторах установки нет даже в архиве, откуда взялась фотография на памятник тоже не известно. Даже там, в стране Советов человека запросто могли потерять за сухой буквой казенного документа. Оно и понятно – не сидел за победным столом каждый четвертый, всех не помянешь, но – тогда хоть красные следопыты были, а сейчас что – остались одни чёрные?» Мария ещё раз просмотрела документ: фамилии, фамилии, одни фамилии, и всё не те… Касатонов Сергей Николаевич, сержант, погиб при подрыве склада с горючим в январе 1944-го года. Она перевернула страницу: «так, а это что такое»? Изумление, смешанное, может быть, с испугом и в то же время радость! Всепоглощающая и всё заливающая радость переполняла так, что хотелось смеяться. Мария снова смотрела сама на себя – та самая фотография, с памятника, точно также обрезанная и даже выцветшая точно также. На твёрдой основе, не подшитая, даже номер стёрся, первая мысль – нечаянно сунуть в сумку, так чтоб никто не заметил, но нет – правосознание опытного юриста взяло верх.
- «Уважаемый! – обратилась она к архивисту так, что вздрогнул исследователь за соседним столом: - уважаемый, сколько стоит заказать скан с этой фотографии?»
Архивист приблизил фотографию к глазам, перевернул, прищурился: - «ДМН!»
- «Что, простите?» - переспросила его Мария, за своё право сканирования требуемого документа она была готова биться насмерть. Но архивист смотрел по-доброму:
- «Я говорю до минования надобности – фото, - он легко бросил снимок на стол: - не содержит какой-либо значимой информации, если Вы заберёте ее себе - никто особо переживать не станет, - неожиданно подмигнул весело: - я цветы и конфеты не пью».
- «О, - улыбнулась Мария в ответ: - Ваше великодушие безмерно, наша благодарность безгранична!» К счастью, в кошельке были сотенные долларовые купюры, расставание было взаимовыгодным. По дороге из аэропорта она забежала в фототовары – присмотреть хорошую рамку и уже дома, примериваясь, поняла почему так сощурился архивист – на обороте была надпись. Полустёртая, едва различимая. Мария придвинула настольную лампу поближе, «ну-ка, что тут: живи…».
На дворе была глухая ночь, а она всё сидела за столом, опершись головой на сомкнутые пальцы, только плакать уже перестала. Взглянула еще раз на фотографию, так и не вставленную в рамку, и вызвала такси. Мать встретила ее растрепанная, в ночнушке: - «ты знаешь, я уже как-то стараюсь не удивляться тебе в последнее время, но, может быть, ты объяснишь, наконец, что происходит?»
- «Ничего, - Мария присела на корточки у двери: - просто… хочу, чтобы ты жила у меня. А сюда квартирантов пустим. А хочешь – вообще продадим? Ну куда нам с тобой столько места? Только я тебя умоляю – больше ни слова о политике». Мать лишь недоуменно пожала плечами.
Пока Мария готовила чай, она спокойно выслушала сбивчивый от волнения рассказ дочери и лишь молча протянула руку. На фотографию взглянула с прищуром, как тот архивист: - «химический карандаш, вероятнее всего огрызок. Ну-ка, что тут написано: живи за меня! Эффектно, конечно, но только ты-то тут причём? У нас и родни-то в тех краях никогда не было».
- «Как причём? – удивилась Мария, - а внешнее сходство!»
- «Ну мало ли, какие бывают совпадения, - мать усмехнулась: - ты знаешь, когда-то даже были конкурсы двойников. Конечно, не всех и каждого – знаменитостей…».
- «А как же сны? Мои сны – ведь я же ничего не знаю о войне!»
- «Твои сны – образное отражение забот сегодняшнего дня. Ты же дерешься там в своих кабинетах? Как там это у вас – состязательность процесса. Нет, если случайный снимок оказал на тебя такое благотворное влияние – я только рада! Но верить в переселение душ… живи свою жизнь, но постарайся так, чтоб ей, - мать кивнула на фотографию: - не было за тебя стыдно. Понимаешь? Долг пред всеми, кто лёг на полях сражений, защищая нашу Родину не в том, чтоб расстрелять какого-нибудь министра, хотя ты знаешь, как меня бы обрадовала такая оказия! Нет, долг всех вас – поколения после войны, прежде всего, не допустить следующей. Это, конечно, программа-максимум, ну хотя бы прожить достойно. Достойно, не обязательно в достатке» - добавила тихонько. Мария всё это время молча слушала и кивала, но видно было – думала о чём-то своём.

Кабинет юридического отдела сотряс голос директора: - «нет, я это не подпишу! Что это такое – с переходом на другую работу? На какую другую работу?» Мария Антоновна спокойно сидела и смотрела, как он трясёт измятым листочком прямо перед самым её носом и, когда он наконец откричался, также спокойно ответила: - «заявление новое написать не долго, бумага казенная, а вот подписать – ведь всё равно же придётся? На другую работу я перехожу в правозащитную организацию. Зарплата, конечно, в разы поменьше, но ведь и с голоду помереть не дадут?»
- «Но почему?» - снова вскричал директор.
- «Вот смотрите: - Мария достала из ящика тоненькую брошюру и показала ему: - Конституция. Выше ее у нас только закон Божий, да и тот неизвестно еще – то ли есть, а то ли нет. Так вот, - она перелистнула несколько страниц: - статья восемнадцать. Читаем: права и свободы человека и гражданина… определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления. Вы понимаете? – она закрыла брошюру и взглянула на директора строго: - Конституция гарантирует приоритет прав и свобод перед сухой буквой закона! Где-нибудь на практике мы это наблюдаем? Вот за это верховенство Конституции я и буду бороться, сколь хватит сил».
- «Бред, – директор брезгливо поморщился: - Вы мне еще вспомните, что у нас не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека и гражданина. Плетью обуха не перешибить – откуда в Вас этот детский романтизм? Возьмите еще отпуск – съездите куда-нибудь, встряхнитесь, и вся дурь из головы выветрится. Как раз на Канарах купальный сезон открылся – хотите на Канары?»
Мария задумалась: - «Да как бы Вам объяснить…. Вот послушайте историю – совсем молоденькая девчонка,  добровольцем пошла на фронт, хотя вполне могла остаться дома! И пошла не радисткой, не медсестрой, нет – в стрелковую бригаду, на верную смерть! Попала в окружение и вот сидит, она значит, во ржи, отстреливается. И лейтенант убит, и другой лейтенант убит, и политрук тоже убит, давно уже, а враги всё ближе, а патронов всё меньше. И вот, когда уже всё, кольцо плотнее некуда, она взрывает себя гранатой. Вдребезги, даже пилотки от нее не осталось – и хоронить было нечего, но уж и фашистов там полегло – без счёта. Казалось бы – ну сдалась бы в плен, организовала подполье в лагере, может быть даже побег, и долгая счастливая жизнь после войны, но вот ей показалось, что так будет честнее. Честнее, понимаете?» Мария поднялась, аккуратно, чтоб не задеть директора прошла к выходу.
- «Ерунда какая-то, - директор стыдливо почесал затылок: - во-первых, там всё же война… и в моей семье воевали, даже погибшие есть… но, - вскричал он снова: - какое отношение все они имеют к нам, сейчас? Они давно умерли, и кости их сгнили!»
- «Для таких людей нет смерти на земле», - произнесла Мария не оборачиваясь, перебросила сумку через плечо и вышла из кабинета.