Месть. Часть 2

     Боги подарили сэру Уйльяму Солдену четырех наследников. Терона, старшего из сыновей, он держал при себе, Дармиана, сына среднего, что сызмальства отличался от братьев беспокойным умом и буйным нравом, выгнал из дома прежде Дарена за непослушание и скверный характер. Дармиан недолюбливал отца и считал, что сэр Уильям поступил с ним не справедливо. Братьев он попросту презирал, впрочем, как и братья ненавидели его и терпеть не могли друг друга. Терон и Дарен, как и Дармиан, выросли сами собой, будто сорная трава в диком поле и всячески противились ласке матери. Отслужив сквайрами при великих домах Сторма, они вернулись на Переправу и в ожидании наследства, окапались в ее предместьях. Держались они всегда врозь, посещая отчий дом изредка и без всякой охоты, по настойчивому требованию главы семейства и большим праздникам, в случае королевских турниров или связанных с правом наследования похорон, которые напоминали им о существовании близких семье аристократов и богатой родни. Тем удивительнее было видеть их вместе, связанных куском сапожной дратвы за грязные патлы, под лукой высокого седла на роскошной попоне, вышитой геральдикой Сторма и черными козлами Солденов с Переправы.

       О том, что замок покинула стража, Дармиану поведал голубем придворный книгочей, который за серебро и сладкие посулы богатства и власти давно уже стал ему добрым другом. В длинных и утомительных, как рыцарский роман посланиях тот повествовал о повседневной жизни замка со всем тщанием старой канцелярской крысы и в усердии своем нередко перешагивал грань абсурда, упоминая в критических очерках феодального быта весь перечень скучных регалий и покрытых пылью гербовых титулов редких визитеров, а так же в красках живописал страшные болезни и невзгоды челяди, печальные картины которых подчас перемежались натюрмортами вкуснейших списков поданных светским обжорам вин, сладких изысков и мясных блюд.

      Подлость и расчет были его врожденными чертами и время для нападения Дармиан выбрал крайне удачно. Стервятники пришли глубокой ночью и спалили околоток Переправы. Гарнизон, охранявший барбакан на другом берегу Вотерволл отступил за стену - караул из пятнадцати солдат, девять из которых мучались с животом и ходили по большой нужде водой, в открытом бою не мог одолеть две сотни отборных головорезов. Дармиан знал, что в замке нет никого, кроме старого лорда-отца и матери, графини Франсианы, урожденной Билль - Вилье. Родителей оберегали два десятка обосранных солдат, несколько сквайров и дворня - мучимый страхом прогневить монарха малым размером копья, Терон направил под стены Летнего Замка все свои силы, в числе коих была личная стража отца и гарнизон замка, а сам возвратился в родные края, где гонял через леса и пашни вассалов, готовых идти на войну только из - под палки. Держать оборону на парапете замка было решительно некому. Дармиан шел на Переправу нагло. Он был ее новым хозяином.

    Тем сильнее было удивление Стервятников, когда втиснувшись в барбакан, они оказались облиты гзарканским огнем с перекрытия галереи. Пламя поглотило два десятка бойцов, восемь из которых погибли сразу, еще двое в давке, а четверо на столах лазарета.
      
      Взять замок в лоб не удалось. Лестниц у Дармиана не было, равно как осадных орудий и башен. Осада крепости требовала терпения и навыков, а главное времени, которого у Дармиана оставалось в обрез. Через земли Переправы каждый божий день шли колонны легкой и тяжелой пехоты, конные разъезды и повозки снабжения. Рано или поздно, соскучившись по теплу камина, от безделья или желания поживиться хозяйским харчем, под ворота замка могли подойти соседи. И тогда жди беды.

     На утро следующего дня, распорядившись начать подкоп в роще у юго-восточной стены, Дармиан проводил на штурм бойцов со сколоченным на скорую руку тараном и выехал на поиски братьев, возвращения которых опасался, а смерти  так страстно желал...

       Дармиан пришпорил гнедого и тот пошел иноходью, обходя коня одного из телохранителей, сваренные в смоле головы подпрыгивали на дратве, крутились и стукались лбами.  В последние месяцы Дармиан много думал о родне. Отец был немощен и стар, господские обязанности тяготили его и когда в земли Сторма с огнем и мечом пришел воскресший Примархиат, он переложил свои хлопоты на плечи Терона. Терон, наследник и любимец отца попался Стервятникам на границе с Руаром, в небольшой деревушке, где по дороге на войну пьянствовал и предавался распутству вассал короля, ранее клятвенно присягавший Переправе на верность и обязанный явиться под стяг господина во главе Копья. Ловкий бретер и турнирный забияка, Терон поплатился жизнью за гордость, когда один пошел на четверых.

      С Дареном было проще. Отдавая должное сражениям и походной романтике, тот заблаговременно обзавелся мануфактурой  и не зависел от родительского кошелька. Домом ему было обширное поместье, выбитое угрозами у крупного дорбонского ростовщика. Там  он жил в полном довольстве  и благоденствии,     изредка выезжая на большую дорогу или охоту при своре борзых, подаренных пылкой замужней любовницей, пил вино и самозабвенно тискал служанок, обеспечивая двум окрестным деревням неплохой ежегодный приплод.

    Добравшись в Дорбон, Дармиан отправил к брату гонца. Тот рассказал Дарену, что Дармиан в двух днях пути, на другом берегу Вотерволл, ищет провизию и скоро пойдет на  Переправу, потому как спешит рассказать брату некую черную весть, передать которую устами человека из черни он счел неуважительным. Дармиан нагрянул на третий день.  Стража узнала его и не стала останавливать отряд. Стервятники  вихрем пронеслись сквозь главные ворота и ворвались в особняк.

    Дарен пыхтел над рыжей крестьянкой, когда Дармиан влетел в занавешенные покои, верхом на белом рысаке и загнав коня на край крытой балдахином кровати, пригвоздил брата копьем к перепуганной бабе. Тело он отдал на псарню и приказал ловчему скормить его кусками борзым, а голову, отрубленную, как на плахе, поверх еще сучившей ногами крестьянки, выварил в смоле на глазах капитана стражи.

      Доран был последним. Младший не отличался  умом. Он окреп в своей
ненависти к братьям еще в малолетстве и во всем желал превзойти старшего. Дармиан перехватил его на лесопилке под  Переправой. Боги, тот был горд собой и высокомерен, словно королевская особа в окружении льстецов и прихлебателей и принял вызов, гарцуя по избитому колеей и копытами полю на прекрасном вороном жеребце, в полном доспехе, покрытом голубой эмалью с тарчем и длинным копьем. Дармиан вышел на поединок под улюлюканье Стервятников пешим, в коже, прикрывая тело до подбородка огромной дубовой повезой, обитой клепками и шипами.  Доран не был опытным воином, однако знал из уроков оружейника - мастера, что с повезами в бой идут арбалетчики или пикинеры. Пики при Дармиане не было. И все же Доран не смог удержать рвавшую с места дестриер при виде пешего брата.  Стальной наконечник болта пробил тарч с гербами Переправы, а за ним и полный руарский доспех, покрытый голубой, как небо Галлоплессии эмалью левее продольного ребра жесткости. Дармиан отделил голову Дорана вместе с богато украшенным серебряной чеканкой шлемом и добавил к тем, что уже висели на перевязи под лукой седла, но выварить в смоле  не успел. Голова начала попахивать вечером того же дня, а к полудню дня следующего уже смердела, как крепостной ров после лобового штурма. Поначалу Дармиан пытался следить за ней и привел в порядок. Выскоблил ножом  опарышей из глаз и зашил рот, но мухи роились тучей, досаждая скакуну, спутникам и наезднику. В конце концов пришлось оставить сомнительную идею притащить папеньке коллекцию братских голов и ограничиться парой, вместо трех, а голову младшего оставить на потеху ребятишек в луже свиного дерьма под плетенью.

      С тех пор минуло восемь дней. Дармиан разрешил семейные дрязги и оставшись единственным наследником Переправы, готов был восстановиться в законных правах, однако отсутствие вестей настораживало. Дорогой встречались перепуганные, оголодавшие и битые крестьяне. Они бежали или прятались среди погорелых развалин и ничего толком не могли объяснить, поскольку сами знали очень мало и старались не попадаться на глаза осаждавшим.

     Он приехал к Переправе со стороны южного моста и нагнал груженую падалью подвозу. На подвозе сидело пятеро бойцов. Увидев Дармиана, возница потянул поводья и осадил кобылку, возок заскрипел  и на землю из - под полога шлепнулись свиные туши. Пока бойцы, уныло бранясь и отплевываясь, поднимали на подвозу падаль, возница, он же Горан, сотник Стервятников, как и многие среди них выходец из простонародья, воспитанный улицей отменный рубака, шутник и палач, отвесил господину изящный поклон, достойный королевского камергера и смачно высморкавшись из - под пальцев, расплылся в добродушной улыбке.

    - Доброго здоровья, господин!

    Дармиан оглядел его со всей строгостью.
    - И тебе не хворать.

    - Приветствую Вас под стенами законной вотчины. Есть вести с побережья? Ветер принес недобрые слухи об одном из ваших бедных родственников.  Пусть слухи остануться слухами, я никому не желаю зла, однако заранее приношу свои искренние соболезнования и от чистого сердца скорблю вместе с Вами. 

      Горан подал руку Дармиану. Тот сошел на землю, по отечески встряхнув воина за плечо. 
   - Ничто не вечно в этом мире, одно лишь солнце и ветер, да и солнцу и ветру в свой срок богами уготована неминуемая участь. Так что не будем скорбеть, а лучше выпьем доброго вина и захмелеем. Кое - кто из родни хотел повидать родные земли, - добавил он махнув на головы братьев, - я не смог отказать им.
     Горан ухмыльнулся и косой шрам, бледным рубцом пересекавший его строгие губы, пополз в стороны.
 
     -  Дарен?

     - Он не захотел ехать с братьями. Я оставил его голову детишкам. Пусть поиграют. Что с замком?

     - Под осадой. Без лестниц взять в лоб не удастся.

     - Таран?

     - Пустили за портикулу. Думали, караульные не успели стравить лебедку, а когда стали бить створ на выходе из коридора, она опустилась за спинами у парней. Их до ночи варили кипятком. Мы пытались поднять решетку, но сталь кованная, прочная и очень тяжелая.

     - Потери?

     - Пятнадцать трупов.

     - Где Мальбьорн?

     - Лагерь напротив подкопа, со стороны реки, перед  рощей у рва.

     - Я хочу его видеть. Сейчас же.

    Насыпь рва обнесло сорной травой, гребень осыпался, а склоны сползли. Лучники прятались за отвалом рва и обстреливали замок по анфиладе, не давая защитникам сунуть носа за мерлоны балюстрады. Когда отряд миновал мост, Горан отправил солдат на подвозе в ореховую рощу, а сам передал поводья, прыгнул наземь и взял под уздцы коня Дармиана. Лагерь начинался у опор моста,  где вдоль берега, на илистом плесе рыбачили в закатанных до колен бриджах босоногие Стервятники.  Жизнь здесь по-деревенски наладилась и текла, будто река в берегах, покорная руслу осады и бытовых мелочей. На кострах кипели закопченные котелки с фасолью и овощами, снятые с караула бойцы резались в кости и плескались в реке, те, что дожидались очередь в караул правили броню и оружие, с хохотом подзуживая последних, перебегали среди коновязей и палаток разомлевшие от похоти и хмеля маркитантки, квохтали и рылись в отбросах куры, блеяли бараны, мычали, расчесывая бока о борта и тележные дышла чубатые быки и коровы. Белый купол походного шатра Дармиана возвышался над палатками остального войска. Мальбьорн, оставленный при Стервятниках за старшего, должен быть там.

    - Вы я гляжу засeделись тут, - нахмурился Дармиан, - Мальбьорн пытался идти на штурм?

    - Дважды. Оба раза без особого успеха.

    - Двадцать человек против двух сотен и более недели осады.

    - Мальбьорн все объяснит Вам, господин.

    - Да уж, придется постараться.

    Увидев Дармиана, Стервятники поднимались с мест и кланялись. Лица их смурнели в показной строгости, взгляды скатывались под ноги. Похвастать Стервятникам было нечем.

      Трололо выскочил из - за палатки и едва не сшиб Горана с ног. Он шел косолапо, низко склонив широкую, тыквой повисшую голову в лоснившихся от жира, копоти и пота волосах, грязными завитками льнущих к блестевшему от пота лбу и вискам. Мятый поварской колпак лихо сполз на затылок и здорово походил на растоптанную подошвой сапога поганку, собранное, как в мешок, заляпанным передником пузо повисло над кушаком. Трололо пыхтел не хуже котелка с фасолью, который тащил в руках. Воткнувшись в Горана, он попятился, округлил глаза и раздавил в брезгливой гримасе жирные губы,  после чего исторг утробный негодующий визг.

    - Куда прешь, нежить? - его приплюснутое лицо было размером с ярмарочный блин, рыхлое от оспин и фурункулов, изрытое шрамами. Удивление и злость расползлись по нему морщинами, среди складок мутно поблескивали водянистые, почти прозрачные голубые глаза, - хозяйской фасоли захотел? - второй подбородок колыхнулся, словно зоб голодного пеликана, - так я тебе добавки подкину. Половником по хребту.

     - Сгинь, жирный, - Горан пихнул толстяка в грудь и тот сдобно вздрогнул, - повылазило, что ли совсем? Не видишь кто перед тобой?
      В хитрых глазках толстяка прошмыгнул страх. Он отступил, сползая, как тесто, лезущее через кадку, в скромном поклоне:
      - Доброго дня, сир.

      - Что там у тебя? - Дермиан скривился, глядя на жирного. Тот и впрямь походил на тесто. Огромный, пыхтящий кусок липкой массы, в которую замесили пучки грязных рыжих волос. 

      - Фасоль на смальце и немного говядины.

      - Мальбьорн подождет. Накорми-ка ребят. Шуруйте с ним, - обратился Дермиан к Теодору и телохранителям, - пекарь попотчует вас пирожками с котятами.
    
      Вход в шатер был открыт. Черная от нагара ткань потолка хлопала и вздыхала под порывами ветра. Обложенный коврами столик красного дерева был завален огрызками и костями, пахло кислым вином, табаком и яблоками, где - то в темноте, на другой стороне стола, тяжело гудела оса. Зарики загремели по дну деревянной плашки, прокатились круг и плашка опрокинулась на стол.
     - Две пары!

     Кости лежали в лужице вина, капли, описывая дугу, скатывались краем поднятой плашки, наливались тяжестью и срывались вниз. Плашка балансировала в руке Мальбьорна на границе света и тени, почерневшее от старости серебро кольца собирало свет, почти не отражая его. Кольцо это, выполненное в виде гадюки, кусавшей палец, гордость и отрада Мальбьорна. Он нагло выдает его за фамильную ценность и требует признать свое знатное происхождение. Но Дермиана на мякине не провести. Все, что есть у Мальбьорна ценного, вырвано из стиснутых в агонии рук убиенных. И мать его шлюха, а отец командир роты почетного караула.

     - Я не ждал тебя так скоро, - Мальбьорн улыбнулся, выбивая пепел и остаток табака из резной костяной трубки прямо в разлитое по столу вино, в котором, кроме зариков, Дермиан увидел сбитую ловким ударом плашки ползущую осу с помятыми крыльями.
 
    - Думаю, ты вообще меня не ждал.

    - Даже так? - усмехнулся сотник и разложив кисет, принялся набивать трубку.

    - Ты можешь убедить меня в обратном?

    - Твой старший брат опасный противник. Даже очень. Скажем, так, вероятность твоего возвращения была крайне мала, а я никогда не заигрываю с удачей. Никогда. Но я рад, что вернулся. Честно. Что до осады. Я думал будет проще. Но нет. Ты многого не учел. Того, например, что в замке идет реставрация. На его защиту встала артель каменщиков, плотники, даже  стеклодув с подмастерьем и расписывавший стены собора художник. Это простые люди, ремесленники, женщины, дети, они не владеют оружием, но могут бросать камни, копья и опрокидывать котелки  с кипящим маслом. Семьдесят или восемьдесят человек. Их вдвое, почти втрое меньше, но мы не встретим их в чистом поле, лицом к лицу, а будем ползти на стену, с которой они льют масло, смолу и бросают камни. 

     Мальбьорн чиркнул кресалом, искры порезали воздух и табак начал тлеть синеватым дымком и заморгал пламенем. Он подвинул мундштук в уголок тонких губ, причмокнул и потянул.

    - Конечно я ждал. Ты мог и не вернуться. Обрати внимание, не ушел на второй или третий день. Ждал. И дождался.

     - Что с миной?

     - Продвигается.

     - Я хочу посмотреть.

    Подо рвом, у самой воды, накидали падали. Тут же стояли заклепанные дубовые бочки с маслом, смолой и гзарканским огнем. Добро это Стервятники собирали по всей округе на закладку мины. Тут же располагались двенадцать вооруженных длинными луками и арбалетами стормийцев. Вход в подкоп начинался за насыпью, в зарослях орешника. Ночью, под прикрытием темноты, Стервятники пробрались под стену и прорыли лаз, позволявший согнувшись работать человеку среднего роста. Осажденные ждали яростного штурма, но Мальбьорн не спешил бросать Стервятников на смерть. Он совершал вылазки и обстреливал стену из луков и арбалетов   вдоль   насыпи рва и стены барбакана.  Саперы водили защитников крепости за нос, начиная работы глубокой ночью. Только когда землекопы засыпали ров и пошли через него в открытую, посередь белого дня с кирками, лопатами и стропилами для крепления полости мины, жители Переправы поняли что к чему. 

      - Мы побежим, как только лучники сделают залп, - сказал Мальбьорн, прячась за горбом рва, - сначала к тому валуну, дальше к подкопу.

      Мальбьорн пригнулся, выбирая момент, дал отмашку и нырнул под ударивший в разнобой залп, разбрасывая ногами землю. Дармиан бросился за ним. К валуну, из - за валуна в заросли, через ветки, к рыжей глиняной насыпи. Пригнувшись, Дармиан скатился в темноту, хватая руками корни и остановился, потеряв из вида Мальбьорна. Мальбьорн потянул его за руку дальше. Через десяток шагов он замер и Дармиан прислушался к сдавленным земляной толщей звукам, возникавшим снаружи. Что - то холодное прыгнуло и задело его руку. Дармиан вздрогнул.
 
    - Что это тут? - спросил он у темноты.

    - Чего?

    - Что - то живое.

    - Жабы. Ребята уже несколько гнезд разорили. А они все прут и прут.

    Обвыкшись в темноте, Дермиан увидел свет, немного погодя и его источник. Лампады стояли на земле в окружении лопат, кирок и железных волокуш. Саперов было шестеро.  Двое старики, Уголек и Каракатица, седые, выцветшие и худые, еще трое - мужчины среднего возраста, мускульная сила отряда  -  Гром, Нил и Рурк, последний Пиман - мальчишка, грязный и раздетый до пояса, бритый наголо и с большими, как лопухи ушами.

     - Кто здесь? - Каракатица почти ослеп, веки вздрагивали, косые глаза щурились вразбег, выжимая из пространства капельки света.
     Каракатица замер, выпятив чахоточную грудь и раскрыл впалый рот, влажный и осклизлый, точно выпотрошенное рыбье нутро. Пальцы старика, узловатые, почерневшие от земли и разбитые грубой работой чутко перебирали черенок лопаты.
 
      - Спокойно, дядя, - вмешался Гром, коротышка с огромными, как паровые молоты кулаками и уродливой головой, - свои.

     - Доброго здоровья сир! - склонился Нил, пряча за спиной кирку, - когда - то он был шахтером, на рудном предприятии "Чосер и Таун" и потеряв семью во время горного обвала, пришел на поклон к Стервятникам. Нил не привык говорить. Он все больше отмалчивался и слушал других.

    - Как успехи? - привыкая к жухлому свету, Дармиан осматривал саперов и то, что их окружало. Взгляд его заполз под отвес зевавшего в освещении лампад полумрака, обшарил стенки и пол, - скоро рванем?

   - Скоро, - устало кивнул Уголек, почесывая надутое барабаном махнатое пузо и могучую грудь, - заглубить на пару локтей и крепить створы. Еще чуток и грохнем.
     Уголек по призванию  кузнец, но дьявольски сведущ во всем, а потому незаменим. Убеленная сединой голова, прыткий ум и могучие руки, такие, что будут покрепче Громовых. Угольку можно верить.
  - Когда?

  - Почитай что завтра. Вечером.

  - Не спеши, дядя, - скривился Гром.

    Уголек цыкнул и Гром замолчал.

    - Значит завтра, - Дармиан задумался, - как стемнеет начнем обстрел и заложим мину.

    - Завтра, завтра, - Уголек нашарил в темноте свернутую из листового железа воронку, встал, отряхнул задницу и погладив стенку, со вздохом опустился на колени.

    - Чего это он? -  не понял Мальбьорн.

    - Тише, сир, пожалуйста тише, - лопоухий мальчишка обратился в слух и даже привстал на цыпочки, - он слушает.

     Уголек припал ухом к воронке, открыл рот и зажмурился.
     - Колодец, - осклабил тяжелую челюсть Уголек, - я же говорил вам, колодец, - Сир, под этой башней есть колодец? - обратился он к Дармиану.
    - Колодцы под тремя из пяти башен, - пожал плечами Дармиан, - тут вода соленая, ею почти не пользуются.
    - Я же говорил, они спускались сюда вчера, - Уголек издал хитрый смешок и прихлопнул по стене, - они и сейчас на той стороне, слушают, но пока не копают. Пускай.
     - У них не хватает людей, для того чтобы сделать контрподкоп, - объяснил Мальбьорн Дармиану, -  да и что толку, тоннель не отбить.
    Мысль о беззащитности людей в крепости развеселила саперов.
    - За работу, говнюки! - глаза Уголька заблестели азартом, -  мы должны проковырять дырку в стене к завтрашнему вечеру.


    Горан прокрался в шатер и затемно разбудил Дармиана.
     - Пора, Сир, - сказал он, тронув его за плечо и скрылся под пологом.
     Дермиан умылся, одел чистое белье, бриджи, камизу и позавтракал холодной свининой. Съел немного, потому как терпеть не мог пристывшего к мясу и сковороде белого жира и не хотел дожидаться пока его разогреют. Потом был расстегай, кувшинчик подогретого вина и орехи в меду. Дермиан согрелся и повеселел, притащил мешок с головами и допивая вино, развязал шнуровку, чтобы последний раз поглазеть на братьев. Смола застыла и гремела, словно битые глиняные черепки, когда он стучал по ней костяшками пальцев. Под этой толстой глазурью нельзя уже было распознать знакомые с детства черты. Отец... Как их узнает отец? Эта мысль надолго повергла его в глубокое уныние.

    - Горан! Горан! - позвал он выходя из себя и срывая голос, - Горан! Теодор, мать вашу, вы что там, сдохли все что ли!
      Теодор ворвался в шатер, запутался в пологе, споткнулся, выругался и поправил шлем, выискивая глазами Дармиана. На левом нижнем веке телохранителя висел отвратного вида жировик, отчего глядел он на этот мир дико и ошарашено.
     - Кто это? - спросил его Дармиан в отчаянии, поднимая за волосы покрытую смолой голову.
     - Ваш брат, - потупился Теодор.
     - Я не хуже тебя понимаю, что это мой брат, - Дермиан потерял терпение и до боли стиснул зубы. Слезы закипали в его глазах, обливая ресницы и скулы, - ты знал их обоих. Кто это?
     - Терон? - в голосе Теодора не было уверенности.
     - А может быть Дарен?
     - Я не знаю...
     - А кто должен знать?
     Дармиан захрипел  и метнул в Теодора блюдом с орехами.
     - Пошел прочь, скотина!
    Теодор покинул палатку в полном недоумении. Дармиан плакал, пузырил слюну сквозь зубы, стискивал кулаки, кусал губы  и морщился, вздрагивая от злобы, обиды, боли и возмущения.
   - Должен, должен узнать! - уговаривал он сам себя, поднимая за волосы братские головы и всматривался в их черты, - должен.

    У него помутилось в глазах, голова грозила лопнуть, забрызгав осколками черепа ткань палатки. Он ухватился за меч, готовый рубить, кромсать без устали и пощады сверху вниз, слева, справа, колоть, выворачивая кишки и обливаться кровью. Густой, вонючей. Парящей. Покончить со всеми. Разом. Но ноги не слушались его. Лицо передернуло судорогой, руки и ноги вытянулись палками и он упал, стукнувшись лбом. 

     Когда в шатер украдкой заглянул Теодор, он лежал на боку с широко открытым ртом и пускал слюну. Увидев просвет в пологе шатра и человеческую тень, Дармиан потянулся к мечу, но скукожился от приступа режущей боли. В ушах пульсировало, словно он оказался внутри огромного походного барабана, а пробивавшиеся сквозь тонкую ткань шатра звуки лагеря казались чем - то далеким и потусторонним.
     - Прочь! - зашипел он гадюкой, напрягая глотку так, что глаза полезли из черепа и почувствовал, как теплые капли стекают по ляжкам.

    Теодор был привычен к припадкам командира. Он приготовил ванну, раздел и уложил его в горячую воду. Вскоре Дармиану полегчало. Он отмылся и нагишом улегся в постель. Теодор пришел через четверть часа и принес смену белья, свежую камизу и поношенные бриджи.
    - Все готово, - сказал он, - мы ждем тебя.

     Солнце стояло в три пальца над овидью, когда они собрались за барбаканом. Горан шутил и насвистывал под нос похабную трактирную песенку, Теодор был хмур и украдкой поглядывал на Дермиана, Мальбьорн держался в стороне и ступив за угол, высматривал за мерлонами лучников.

У Бэтси Бун прелестный зад
О том без устали твердят
В порту, на верфи и в цехах
Потерян всякий стыд и страх.

Румяных булок сладкий мед
Всех одинаково влечет
Священник, паж, хоть брадобрей
Целуй, кусай и будь нежней.

Пускай в прыщах ее лицо,
Что нам лицо, в конце концов?
У Бэтси Бун прелестный зад,
Его потискать всякий рад.

Пусть королевы жопа грех,
Пускай на ощупь как орех,
Но короля потерян сон,
В ногах у Бэтси хнычет он.

Лоточник, шут, бретер, портной,
За эту жопу все горой
В парчу одета и шелка
И греет короля рука.

У Бэтси бун прелестный зад,
В него потыкать всякий рад.
Но пусть ты герцог, хоть король,
За жопу заплатить изволь.

Я мужеложец и актер,
Продал в бордель своих сестер,
А Бэтси Бун моя жена,
Душой и сердцем мне верна.

Взошла луна и солнца нет,
Гори огнем весь белый свет,
Наш мир бордель, мой добрый друг,
Мы пьем вино, всех женщин в круг!

   Горан пел, вычищая кинжалом синюю грязь из - под ногтей, красный, с длинной пелериной капюшон укрывал тенью полные лукавства глаза.
    - Не ходи туда, - Теодор не выдержал молчания, обратившись к Дармиану безо всякой надежды, - они убьют тебя. Я бы убил.
    Дармиан махнул на него рукой.

    - Папенька человек чести и слишком обеспокоен своим образом в человеческих сердцах. Он не позволит убить меня.   
    - Как знаешь.
    Теодор подвязал кусок серой холстины к древку копья, затянул узлы и подняв копье над головой, помахал им, пытаясь привлечь внимание людей на стене.
    - Сгодиться?
    - Серовато, на мой вкус, - прищурился Горан, - ну так и наша честь не отличается белизной.
    - Умолкни, -Дармиан толкнул его в грудь и забрал копье из рук Теодора, - лучников на изготовку. 

    Высоко подняв серый стяг и зажав в кулаке обвязанный дратвой мешок, Дармиан ступил за барбакан. Барбакан и подход к воротам были как на ладони и отлично простреливались лучниками с парапета стены и угловых башен. Переправа пережила два десятка войн и четыре осады. Эти стены никогда не брали приступом и только предательство открыло осаждавшим ворота и дорогу в сердце замка. Река служила естественным препятствием на пути наглеца, желавшего посягнуть огнем и мечом на род Солденов,  мост с обоих берегов наглухо запирали четыре башни и десяток баллист, но преодолев его, захватчики встречали хитро уводивший под боковую стену барбакан, а за ним глубокий ров с кольями и звериными ямами, выбравшись за который, они должны были обогнуть угол стены и только так могли оказаться у главных ворот. Ров Стервятники засыпали и Дармиан шел по кочковатой ложбине, усыпанной комками захрясшей земли, булыжниками и стрелами. Приметив осторожное движение за мерлонами башен, Дармиан замедлил шаг. Лекарь отца, мастер Гриссар, юность  и отрочество провел на юго-востоке и отлично разбирался в ядах. Достаточно одной стрелы, пореза, легкого касания и он будет умирать в дерьме и соплях, корчась на земле, как юродивый.  Защитники следили за ним, но стрелять не решались. Дармиан обогнул угловую башню и остановился подле ворот. Мешок раскачивался и крутился в руке.

    - Я пришел говорить! - проорал он, закинув голову и темнота зарешеченного портикулой коридора отозвалось на его слова благозвучным эхом. 
    В крытой башенной галерее над воротами загремела кольчуга и латы и над стеной появилась голова. Одна, потом другая.
    - О чем нам с тобой говорить? - прокричали ему в ответ. Лица Дармиан не разглядел, но признал сиплый голос капитана стражи, сира Джонатана Мэдрида, Рыцаря Переправы, человека прославленного и отчаянного, но в последние годы ослабевшего грудью и давно уже ставшего тенью воина, сразившего на турнире у Летнего Замка Гритольда из Росбурга. 
   - Сир Джонатан! - осклабился Дармиан, - не скажу, что рад встрече, но, тем не менее приветствую Вас. Спускайтесь, у меня послание для нашего отца.
   - Сир Уильям давно уже не отец тебя, падаль. Ты продал его, а теперь еще и посягаешь на родовой замок. Одумайся и покайся, щенок, боги такого не прощают.
    - Не вам мне кается, сир.
    - Покаешься перед братом.
    - Как раз о братьях я и хотел поговорить с вами!
    Дармиан задрал мешок над головой и рассмеялся.
    - Не хотите спускаться, так хотя бы заберите это.
    Мгновение замешательства красноречиво выразило терзавшие сира Джонатана сомнения. Плетеная корзина выскользнула из показавшихся за мерлонами рук, ударилась о камни, прыгнула, разболталась на веревке и стала опускаться. Когда край корзины оказался на уровне глаз, Дармиан отбросил копье, схватил за ручку и притянув к себе, запихнул в нее мешок с головами.
    - Тяни! - закричал он, попробовав веревку на прочность, - Джонатан, передавай привет папаше!

    Дармиан возвращался с чувством исполненного долга. Отец недооценил его. Он верил в Терона, но братья кормят червей, а он жив. Этим все сказано.
    - Что там? - порезанные шрамом строгие губы Горана перекосило усмешкой.
    - Будем ждать папеньку.

    Сир Уильям Солден, Хранитель Вотерволл, лорд Переправы, показался между зубцов башни в одном исподнем, крича проклятия и гневно потрясая тощими кулаками. Тонкую сорочку старика трепало ветром, сам он заметно пошатывался от хвори и слабости, но готов был как есть прыгнуть с башни и голыми руками придушить отрекшегося от семьи сына.

     - Будь ты проклят, жалкий падальщик, - кричал он задыхаясь, - мне жаль той мутной капли, что я потратил на тебя, исторгнув из своих чресл. Ты должен был остаться мокрым пятном на жопе мамаши, я жалею, что не удавил тебя пуповиной!
    Дармиан не расслышал и половины слов.
    - Лучники, - потребовал он.
    Мальбьорн качнул головой:
    - Нет, они не тронули тебя.
    - Кто здесь командует, мать твою!
    - Сколько раз тебе говорить, не поминай мою мать!
    - Лучники!
    - Нет. Это перебор. Даже для Стервятников.
    - Ненавижу...

    Дармиан вынул клинок и полосонул. Мальбьорн успел отскочить, но острие задело грудь. Лязгнуло, расползаясь, кольчужное плетение, полетел еще один удар, который едва не развалил голову Мальбьорна надвое, однако тот успел извернуться, вытащил меч и отпарировав третий удар в высокой стойке, рубанул в ответ. Дармиан увернулся и бросился вперед, когда Теодор поднял красное с золотом знамя и лучники дали залп. Стрелы осыпали стену, сир Уильям вскрикнул и скрылся за мерлонами. Между схватившимися командирами встрял Горан             .
     - Довольно!




    - Он убьет тебя, - сказал Теодор, когда они возвращались к шатру, - люди боятся тебя, а должны уважать. Большая часть Стервятников уже и так на его стороне.   
    Перед лазаретом стоял крик и толчея, за открытым пологом на окровавленном столе ревел, требуя вернуть ногу и брыкался омпутант, позади грязного шатра скулили и грызлись собаки.
    - Что тут? - спросил он вымазанного кровью молодого лекаря в маске, одного из помощников Джошуа, грозившего солдатам зубатой пилой.
    - Подпустили собаку к шатру. Огромного кобеля. Я просил следить за сворой, а эти суки нажрались.
    - Сюда! - позвал Теодор, выглянув за угол, - скорее! 
    - Солдата ранило стрелой, - на бегу объяснялся лекарь, - кольчуга попала в рану, пошло заражение. Я отнял у него ногу и зашивал рану, когда в шатер ворвалась эта псина и утащила ногу.
 
    Лекарь сбился с шага и ахнул.

    Брызгая кровью из горла, борзая Стервятников скулила и кувыркался по земле. Огромная, бурая псина рвала голову второй борзой, подмяв ее спину могучими лапами. Теодор взялся за лук, подступая к собакам.
     - Не троньте! - потребовал вырвавшись из-за спин Мальбьорн, - пускай добивает.
     Он обошел Теодора и замер улыбаясь.
    - Нет, нет, смилуйтесь сир, вы меня знаете, - двое солдат в бригантинах тащили под руки из кустов невысокого щуплого мужичка в тряпичном чепце и  косо запахнутом жакете.  Его перепуганные глаза и без того были жутко выпучены и не моргали.
     - Лазутчик, - пояснил один из солдат, сбивая пойманного на колени, - следил за лагерем, подбирался к вам.
     - Вы помните меня, сир?- взмолился пучеглазый,  - вспомните, умоляю вас!
     Дармиан признал беднягу, однако запамятовал, где повстречался с ним. Голова вновь разболелась, мысли перепутались клубком.
     - Псарня твоего брата. Вспомни сержанта, - напомнил ему Мальбьорн, не оборачиваясь и присел на корточки, глядя как бурая псина сдирает вместе с ухом окровавленный скальп с притихшей борзой.
     - Ты ловчий моего брата? -  обратился Дармиан к пучеглазому.
     - Да, ваша милость. Когда сержант спалил и обобрал поместье, мне стало нечем кормить собак. Я отпустил их на волю, но Фенрир и Гракс не захотели покидать меня. Они ловили уток и согревали меня своим теплом долгими ночами. Я не хотел потревожить вас, прошу извинить меня. Не троньте собак!   
     - Ты можешь позвать его? - этот кобель взволновал Мальбьорна до мелкой дрожи в коленях.
    - Фен! - позвал пучеглазый.
    Адаво пламя, плясавшее в разноцветных глаза пса, погасло, он поднял голову и сглотнул кровь.
   - Фен, иди ко мне, мальчик!

   Пес неспешно поднялся, зевнул и подтянул к трупу борзой, взяв зубами за голую кость обрубок ноги в разорванных бриджах и кожаном сапоге. Облизнув штанину, он тронул борзую лапой и пошел, позвякивая толстой заржавленной цепью, мимо протянувшего к нему руку Мальбьорна, роняя с белых клыков и черных, как ночь брылей красные от крови хлопья густой пены.

    - Не троньте его! - остерег пучеглазый, когда Мальбьорн потянулся ко вздыбленной холке пса.
     Пес оглянулся, оскалил пасть и зарычал.
     - Вы недобрый человек, сир, - облизнул лопнувшие губы пучеглазый, - вы замыслили злое.
     Мальбьорн и в правду был зол, как черт, но и в этом состоянии не смог скрыть удивления, которое вызвала дерзость стоявшего на коленях человека.
    - Что ты сказал? - нахмурившись, переспросил он.
    - Фен чует подлецов, о да! Вы замыслили злое. Сир, сир Дармиан, он хочет убить вас!
    Над поляной повисло недоброе молчание. Солдаты переглянулись, пес чихнул, брызнув кровью и улегся в ногах у Дармиана.
    - Я знаю, - кивнул Дармиан пучеглазому, - знаю.      
   

   


     Дармиан отказался заночевать в шатре и оставил его Мальбьорну, сам же довольствовался палаткой и меховым спальником. На утро Теодор нашел Мальбьорна мертвым. Кровь застыла в разорванной глотке и во рту, глаза были открыты, на парящих кишках, вывернутых клубком из разорванного брюха, положив морду в накрест сложенных лапах, спала огромная собака. Псина не услышала его. Он вынул меч из ножен, тихонько, с мягким шепотком стали о дерево, так, будто среди камней прошмыгнула полевая мышка и обошел ее со спины. Псина шевельнулась, повела ухом и подняла голову. Рассекая воздух, загудело лезвие клинка. Удар пришелся за левое ухо, через шею, над лопаткой. Захрустели кости позвоночника, брызнула кровь, Теодор лег на рукоять, не давая псине уползти с места. Псина заскребла когтями, дернулась, захрипела и вздрогнув, издохла.

   - Боже милосердный, холодина то какая! - голые ноги Дармиана торчали из-под мехов, - принеси дров что ли...
  - Он мертв, - Теодор поворошил золу в очаге, - огонь мог бы и сам разжечь. Я твой страж, но не прислуга.
  - Я знаю, - Дармиан взял паузу, капли дождя дробили по навесу палатки, - собака?
  - Я убил ее.
  - Зачем? Боже, упрямец, для чего ты это сделал?
  - Она напугала меня.
  - Напугала? Что за бред? Где мужик с псарни?
  - Какой мужик?
  - Ловчий.
  - Пригрели у Транта. Напоили, накормили. Сейчас, наверное, спит.
  - Приведи его. И не смейте трогать второго пса.

   Теодор приволок ловчего за руку и пихнул под входной полог палатки. Разогнувшись, ловчий сбросил полог, потоптался на месте и сложил руки за спину. Дармиан молчал, спрятав ноги под меха и склонив голову на бок, следил за смущенным гостем.

   - Так вот оно как значит, - зубы у ловчего были большие и коричневые от табачного листа, резцы не помещались во рту и улыбка обнажала их разом, до самых десен.
   - О чем это ты?
   - Так вот оно оказывается как в разбойничках живется.
   - И как же? - не понимая, Дармиан огляделся, - не вижу особого шика или роскоши. Даже шлюх и жратвы не вижу.
   - Вольно.
   Ловчий оглядел палатку, пощупал украшенные чеканкой петли походного сундучка, тронул оголовье заправленного в ножны меча, косо торчавшего из сапога и опустился на колени, топорща серой ладонью против шерсти лежавшие в ногах волчьи шкуры.
   - Сан Хилл?
   - Что?
   - Зверь. Я говорю зверя забили в Сан Хилл?
   - Не знаю.
   - Подшерстка нету совсем. Точно оттуда. Не чета северному волку. Нежная животинка.
   - Животинка? Ты, я погляжу, умен больно и во многом сведущ. О чем еще знаешь?
   - Много о чем. А чего знать хочешь?
  Дармиан откинул меха, загремев посудой, подтянул низкий круглый столик, на манер тех, что любили кочевники юго-востока и разлил вино.
   - Пей, - сунул он ловчему глиняную чашку.
   Ловчий дрожал от холода и возбуждения, ухватив чашку корявыми пальцами, высосал вино сквозь зубы, пока пил давился, перхал и шмыгал сопливым носом.
   - Собаку ты натравил? - спросил Дармиан почти невзначай, натянув через голову шерстяной кафтан.
   - Куда уж мне! - ловчий вытер губы рукавом и закашлялся, - Фенрис и Гракс решают все сами.
   - Как это?
   Пучеглазый улыбнулся от осознания того, что ему ведомо то, что невдомек такому властному и знатному господину.
   - Я вам так скажу, господин. Давеча, третьего дня пути от Дорбона шел я устьем Вотерволл. Шел вдоль реки, чтобы не заплутать. Так этот стервец - хвать меня за руку и тащить на взгорок, от реки значит. Я откараскиваюсь, полно дескать, хватить, а он скулит щенком, ну как ребенок прям, ей богу и тащит, тащит. Ну, тут я в сердцах с собой и не совладал. Отвесил ему по морде пинка, знатно отвесил, грешен, признаюсь, так он в ответ так зубы оскалил и зарычал, так люто глянул на меня, что и не стал я больше перечить, а ягненком пошел за ним, след в след. Той же ночью стороной прошли конные, попалили деревни вдоль реки и убрались восвояси. Тут я и понял, что к чему.
 
   - Значит чует беду, пес твой?
   - Оба чуют. Чуяли... Хлыщ то ваш порубал Фенриса. Один Гракс и остался. Да и не мой он, а брата вашего.
   - Брата говоришь?
   - Брата. Выловил он где - то суку с волком помешанную. Белую, злую и до мяса охочую. Велел он кормить ее свежиной да дичью, о чем заботился я исправно. Тогда же повязался с одной деревенской девкой. Красивая баба, видная собой, но на передок слабая, гулящая значит. Уж как они там любились - миловались точно не знаю я, но как-то поругался он с ней крепко и прогнал со двора прочь. Помыкалась она где-то по окраинам месяца два или три и вернулася, хворая и с брюхом. "Со мной, - грит,  делай как знаешь, а дитятю родного не гони от себя!" Посмеялся братец ваш от души. "Родной? - спрашивает, - да он родной еще десятку бродяг. Не верю я. Дай-ка погляжу на него!" И полосонул тесаком по брюху. Суке скормил ее. Сука в скорости ощенилась. Принесла двоих кутят. Братец ваш тогда зачастил на большак и стал ее человечинкой баловать. Совсем умом тронулся, значит, таскал на манер дичи руки и ноги да срамные куски всякие. А щенки то как подросли, так мамашу и обглодали. Заживо. Хотел он их вздернуть и ободрать, но передумал. "Обожду, - грит, - пока не надумаю для них кару, достойную подобного черного деяния". Так то. А уж там. Ну, вы и сами знаете, что было дальше.
   Дармиан долил ловчему вина. Тот выхлебал его, давясь и обливая подбородок и ворот.
   - Значит, говоришь сами?
   - Как есть.
   - Как звать тебя, добрый человек?
   - Мельфал.
   - Мельфал? Странное имя, не здешнее.
   - Ганзинейское.
   - Ганзинейское значит...

   Дождь зачастил. Вода натекла под полог и южную сторону палатки, заползла под ножку стола, сундук и сапоги Дармиана. Добрый человек Мельфал захмелел, отпахнул ворот накосо застегнутого жакета и приняв свободную позу, глядел уже без всякой опаски.
   - Вот что скажу я тебе, - сказал Дармиан, натянув бриджи и закрутив обмотки, - будешь служить при мне, так, как раньше служил моему брату. И даже лучше. Я же в обмен обещаю тебе кров, тепло, вино и пищу, которую сам жру.
    - А в замен?
    - Преданность.
    Мельфал нахмурился, обдумывая слова Дармиана.
    - Что с собакой? - встрепенулся он.
    - Пса оставишь при себе. Посмотрим, как и что он там у тебя за других решает.

   Утро выдалось мозглое. Шел холодный дождь. Дармиан продрог - хотелось горячего. Теодора он встретил на улице, у входа в палатку и вместе они отправились к полевой кухне. Там уже было не в пролаз, народ сгрудился у жаровен под навесами, толкался, галдел и спорил о чем-то. Среди прочих голосов он признал нахально дребезжавший говор Долорес, бывалой маркитанки, поношенной, как трофейный сапог, который менял хозяев слишком часто и не всякому оказался в пору.

    На завтрак была вчерашняя фасоль и хлеб. Дармиан сел на разбитый ящик, Теодор ел стоя, поставив миску с парящей едой на бочку с водой. Стервятники разбрелись по палаткам, держа перед собой котелки, Кейл охотился половником на мясо и внушительно зависнув над чугунком, выискивал куски повкуснее.
    - Эй! - пригрозил Дармиан и показал кулак. Вывалив язык, Кейл облизал подливу с губы и обиженно потянулся за оловянной плашкой. 
         
   Покончив с едой, они перешли мост. В разрывы грозовых облаков проглядывало солнце. Ветер окреп, поднимал рябь в забросанных мусором лужах, трепал знамена и грязную ткань вымокших палаток. Стервятники расположились за рвом у ореховой рощи, правили тележные колеса, понемногу подтаскивали падаль и грузили ее.
   - Все готово? - спросил Дармиан Горана.
   Сотник кивнул.

   - У нас небольшие осложнения, - сказал он, поднимаясь на гребень и поманил за собой Дармиана, - скорпионы. Они притащили их с южной стороны и укрепили вон за теми мерлонами. Скорострельность конечно не ахти какая, но приятного мало. Ночью в нас зарядили требушетом. Ранили лошадь.

   - Когда начинаем?

   - Как стемнеет. Три - четыре часа на подвоз заряда. Все зависит от сопротивления. Если не пожалеют стрел, возможно придется ожидать глубокой ночи.
 
   - Тогда не теряй времени.

   Дармиан скатился по грязи и принял руку Теодора. У подвозов крутилось человек двадцать, звенели молотки, растопырив копыта, поднимались на лебедках округлившиеся от трупных газов туши коров и свиней, громыхали, закатываясь на телеги и прыгая по древесному настилу бочки с маслом и гзарканским огнем. Осада Переправы была непривычно унылой и порядком опостылела Стервятникам. Предвкушая скорую расправу над защитниками крепости, бандиты заметно повеселели.

   - Эй, Билл, что там? - Дармиан спустился за Гораном и Теодором, - где солома?

   Билл, угрюмый бородач, одетый в потертое сюрко с дырами на выцветших подпалинах, грязный, по бродяжьи заскорузлый и обросший черными космами так, что видно только краешек уха, смотрел устало и снисходительно, так, будто знал все и обо всем в этом мире и разговаривал сейчас с Гораном только от безысходности и скуки. 

   - Нету соломы сухой негде, - объясним он сотнику, как ребенку, - совсем нет. Все ж под открытым небом или попалено. Сами ведь палили.

   - Я ж тебе, дурья башка, сам амбар на окраине показывал. Напортив мукомольни ветряной. Показывал или как?

   - Нет, не показывал.

   - Так это что выходит, я значит вру?

   - Не знаю. Но мне не показывал.

   - Собирай своих дармоедов и дуй за соломой, пока я тебя в капусту не порубал. Чего ждешь, бегом давай!
 
     Из - за насыпи прилетел мальчишка, грязные босые ноги, лицо и тело в смазанной дождем жирной ламповой гари, глаза блестят, круглый животик идет ходуном от бега, в кулачке глиняная окаринка - не крашенная чубатая коровка на зеленом лугу с отколотой задней ножкой.

     - Готово, - закричал он, махнув свистулькой над гладко выбритой головой, - все готово, можно закладывать!

     - Пождать нужно, - тряхнул головой Горан.

     - Пождем, - согласился Дармиан.

     В темноте пошли груженые падалью и бочками подвозы. Под скрип тележных осей и перебор оборванных ветром дождевых гроздей на стенах замка загорелись факельные огни и в огнях этих разбредались за мерлонами башен боязливые тени защитников крепости. Когда подвозы и люди, цеплявшиеся за ними оказались ближе, на стенах стали загораться горсти огней. Началась пристрелка. Хлопая на ветру обрывками гаснувшего пламени, стрелы прорывали темноту и описав дугу, протыкали землю, падаль и дерево телег, изредка находя себе цель среди людей, или тягловой скотины. Уже сейчас, в дождливом сумраке этого вечера было видно, что надежда осажденных обманчива, словно язычки пламени на вымоченных в масле тряпицах, которыми обмотаны их стрелы. Стрелы эти некому пускать. Детские и женские руки слабы, а мужчин, способных удержать оружие, слишком мало для того, чтобы создать лавину.
 
     На подвоз и закладку мины ушло чуть больше двух часов. В помощь землекопам Дармиан отправил с десяток людей, которые таскали с телег бочки и трупы животных и веревками сволакивали в подкоп, где укладывали друг на друга по указке сведущего в подобных делах Уголька. К этому времени они потеряли одного человека убитым, трое были ранены, покалечены три лошади и один бычок, а черного мерина по кличке Хахаль шибануло в лоб из баллисты и разорвало едва ли не до кончика залепленного навозом хвоста.

   Но то были сущие мелочи.
   На запал пустили гзарканский огонь, две телеги хвороста, дрова и возок соломы из сарайчика у водяной мукомольни, сухой и бережно укрытой от дождя. Когда обоз скрылся под сенью деревьев, защитники облили ореховую рощу гзарканским огнем и подожгли, однако отсыревшая древесина горела плохо, а вокруг ямы Уголек и его ребята загодя выкорчевали внушительную просеку.

     Скоро вернулись землекопы. За насыпью рва уже стоял Горан, Дармиан, десятники и Теодор, которого часом ранее Дармиан повысил до сотника. Нил и Рурк прибежали налегке, с одной только киркой, которую Рурк назвал счастливой и погрозился воткнуть в череп Голожопому Тобби, парню из Сауспорта, обрюхатившему его любимую проститутку. Гром вел под руку Каракатицу, тот вышагивал коротко и опасливо, задирал подбородок вверх и вертелся по сторонам.
    В темноте залилась окаринка, расплескав дождевые лужи, задробили в веселом беге детские ножки и по размокшей глине закиданного рва между молчаливо стоявших рядками мужчин забежал лопоухий мальчишка.
    - Горит!
  Выбиваясь из туннеля, дым поднимался вверх и перестилал обрывками свет факельных огней. Последним к насыпи подошел Уголек. Он возвращался не спеша, останавливался и оглядывал темноту.
 
    - Чего там? - спросил его Дармиан.

    - Запалил. Надо ждать.

    Распорки сгорали и ломались неравномерно, земля проседала и осыпалась, образуя под стенами башни полости в которые прорывался густо валивший дым, кладка шла на излом и камень взялся трещинами. Не выдержав веса, лопался и трещал булыжник, крошился сырец. Среди Стервятников стало тихо, как у ворот погоста в зимнюю ночь. В темноте вспыхивали и скукоживаясь гасли светлячки стрел, сквозь промозглый воздух и порывы ветра через поле крался обложной дождь,  пугливый, словно брошенный хозяином зверь, он с тоской скреб когтями лужи и землю, ластился к пожухшей траве и шипел на огонь. Факелы метались по галерее, маячили в амбразурах башни, рассыпались в стороны и собирались вновь. Дармиан вслушивался в крики и бабьи вопли.

     Грохнуло.
     Выдавливая длинные тени ореховых деревьев, над входом подкопа пыхнула и осела оранжевая шапка пламени - метнулась, точно голодный хищник из провонявшей падалью норы и скрылась в черноте убежища. Земля издала ощутимый вздох, посыпался разрываемый осевшей стеной серо-голубой шифер, в щели брызнули языки огня и под треск сложившихся распорок внешняя стена сорвалась под землю. Ветер был встречный, но Стервятников обдало мелкой каменной крошкой и пылью. Кто-то чихнул и закашлялся. Вместо победных криков был слышен одобрительный ропот, плевки и шелест смешков. Все смотрели на Дармиана. Все ждали его реакции. Решения человека, разграбившего родной дом и поднявшего руку на отца и мать. Он молчал.

    - Будем брать? - в пожарище башни Дармиан видел лицо Горана, хмурое и усталое, с кривым росчерком шрама на плотно сжатых губах.

    - Нет, - ответил Дармиан, - пусть горит. Утром поглядим, что останется.
               
    Далеко за полночь Дармиан слушал дождь, глядя на зарево пожара у открытого входа палатки, когда к нему подошел Теодор.

    - С тобой хотят поговорить, - сказал Теодор, спрятавшись от дождя.

    - Кто?

    - Твоя мать.

    Дармиан пошел без факела. Позади бряцали оружием засыпавшие часовые, впереди в демонических отсветах высился остов башни. Он был взволнован, как никогда и дрожал, но трусливо минуя истинный источник страха, убеждал себя в том что продрог на ветру и возможно вскоре заболеет. Но страх от этого только усиливался. Защитники крепости бросили попытки погасить пожар и покинули стену, оставив на башнях одиноких и выстуженных сквозняком караульных. Он увидел пятно света между мерлонами башни издалека и пошел на встречу. Она была там, леди Франсиана, урожденная Билль-Вилье, сидела в открытой створке галерейной амбразуры по-девчоночьи свесив ноги над просветом под собой и держала сухую увядшую руку на медной ручке масляного светильника.

    - Пришел, - сказала она, немного повысив голос и в словах ее был слышен надрыв.

    - Мама...

    - Не называй меня так.

    Лампада горела неровно и захлебывалась рвавшим в амбразурную щель сквозняком. Он хорошо видел складки грубой драпировки и шлейф простого по крою платья без лифа, шнуровок и узорчатого канта, видел присохшую грязь на его подоле и распахнутом гардкорпе, но за складками вимпла не мог разглядеть лица, одни только смазанные дыры, полные холода и тени на месте выцветших старушечьих глаз.

    - Ты был вторым ребенком в нашей семье, - продолжила она, - когда я понесла тебя, твой отец, уверенный, что следующим непременно будет еще один мальчик, сказал мне, что я уже родила ему наследника и защитника Переправы, а теперь на этот свет должен появиться воин, истинный поборник чести и правды, который прославит свое имя на службе у короля. Уже тогда ты требовал свое. Ты толкался больше и сильней брата и я не могла найти себе места. Когда ты появился на свет, мокрый и кричащий, я увидела сгусток своей крови в твоем маленьком кулачке. Повитуха не успела убрать пуповину, когда я попросила тебя на руки и почувствовав тепло моих рук, ты затих. Боги Дармиан, ты улыбался мне!

     Мать заплакала. Она была больна. Он слышал клекот мокроты, поднимавшейся в ее груди с толчками рыданий. Глядя наверх, на встречу каплям, осыпавшим его лицо приятной щекоткой, он видел тень скользнувшей к ламповому стеклу руки, согретой малиново-красным фарфоровым отсветом. На безымянном пальце кровью горел камень обручального кольца.

    - Если творишь зло, - сказала она, вымучивая каждое слово, -  нужно быть смелым и брать ответственность за него на себя. Всякий феодал творит закон своею рукой. Ты хотел получить Переправу? Она твоя. Так имей же смелость покончить с начатым. Я не хочу на старости лет стать жертвой насилия и позора. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из твоих пропитых убийц и греховодников ухватил меня за косу и надругался где-нибудь на сеновале. Если уж взялся извести плоть и кровь свою, сделай это здесь и сейчас. Своими руками.

    Он вернулся во тьму, содрогаясь от холода, страха и возбуждения. В лагере отыскал палатку, бывшую Стервятникам за кордегардию, разогнал часовых, запалил лучину и долго выбирал арбалет. Остановился на самом внушительном, таком, что пробив человеческое тело, должен был вогнать болт в дерево галереи по самые летки. Кое-как отыскал подходящий вороток и пару болтов, а когда сунул ногу в стремя, долго не мог приладить его к ложу арбалета. Руки дрожали. Он на силу взвел тетиву, снял ворот и порезался наконечником болта.

    Когда он вернулся, задыхаясь от бега и плача, она все еще была там - тень у потухшей под рукою лампады. Один из двух болтов он обронил, пытаясь уложить в желоб. Со следующим все же справился и вскинув ложе арбалета к плечу, закрыл левый глаз. Мать не шевельнулась. Дождь скреб когтями дерево галереи, касался его лица, омывал руки. Кровь собиралась в поднятой к небу ладони, распоротой наконечником болта вдоль линии жизни и капала на покрытую сажей раскисшую землю. Он закрыл глаза и нажал спусковой механизм. Болт зазвенел в черное небо, когда вынырнув из тьмы, бурый пес с разноцветными глазами, обдирая трусливое выражение страха, сомкнул мощные челюсти на мокром лице Дармиана.