Дискотека восьмидесятых. Повесть

Как мы жили…
Не скрою, дважды откладывал в сторону новую книгу Ивана Волкова «Дискотека восьмидесятых». Не бросал, а именно откладывал. И не потому, что не интересно. Наоборот, такого чтива давненько не приходилось держать в руках. В первый раз задумался, когда вдруг впервые споткнулся на словах, которые сейчас принято «запiкивать», но пересилил себя и незаметно втянулся. С ужасом осознал, что именно так, без литературных прикрас и говорила молодежь в подворотне в те злопамятные годы смены эпох. Во второй раз прервался, когда натурализм бессмысленного мордобоя юнцов перенасытил мое воображение читателя, не подготовленного к такой правде жизни.
Не берусь отмечать стилевые находки и погрешности автора. Наверное, специалист их обнаружит, внимательно пройдясь по тексту. Главное, по-моему, понять основную идею, которую попытался донести до читателя начинающий литератор. Это не случайно, что он подробно описывает негатив той жизни, о которой остается только вспоминать. Пронеслась она, как прокрутились диски «Дискотеки 80-х». Внешне, конечно же, - благополучие, стабильность, незыблемость устоев во всем - в школе, в семье, в государстве, а за красивой оберткой серые будни, тоска и душевное одиночество. Подростки сбиваются в стаи не из желания подражать кумирам, а от безысходности. В одиночку им не выбиться из заезженной колеи, как игле проигрывателя на виниловой пластинке.
Книга не режется острым ножом на две части, как это может показаться на первый взгляд: в начале описание того, как было, потом - искренний и не затейливый рассказ от первого лица. Обе истории переплетены в плотном клубке противоречий. Автор предупреждает: потерянное поколение своим равнодушием может сделать так, что безысходность общества, а носителями ее всегда являлись вступающие в жизнь поколения, будет возвращаться и возвращаться в точку отсчета, как игла на испорченной пластинке после очередного круга.
Зловещий образ «Дискотеки восьмидесятых» показан на примере душевных переживаний подростка Саши, которому не хотелось быть «таким, как все». Но действительность жестким катком прошлась по нему и всей той поросли, которая оказалась никому не нужной. Наверное, без слов, которые, слава Богу, еще «запiкивают», обо всем этом и не расскажешь. Не понимаю тех, кто идеализирует или охаивает тот период нашей жизни. Новая работа Ивана Волкова не дает готовых рецептов. Она просто и на понятном подросткам языке рассказывает о том, как мы жили еще совсем недавно, и как, на самом деле, жить нельзя. Хотелось бы верить, что читатель сделает правильный вывод.

Лев Васильев, журналист



Пацанам и девчонкам,
не дожившим «до светлого будущего»,
ставшим жертвой «Перестройки»,
посвящается…


ДИСКОТЕКА ВОСЬМИДЕСЯТЫХ
повесть

Пролог
Я, так сказать, "антисоциальный" элемент. "Тунеядец", "лодырь", как назвали бы меня в прежние времена, и, возможно, партийная ячейка вызвала бы на политобработку куда-нибудь в местный исполком за то, что нетерплю психологического насилия над собой и долго не задерживаюсь в тех организациях, где непосредственные руководители не только требуют сходу всего и сразу, но и позволяют себе сгоряча сразу же перейти на личности с крепким словцом между делом.
У меня два высших образования. Опыт и руководящей работы в том числе. Но уже неподходящий возраст для современного ритма жизни в солидных учреждениях с хорошей зарплатой. Се ля ви.
Я не спеша иду по городу и жду звонка «на мобилу» от «покупателя». В центре занятости предложили вакансию кочегара на мебельной фабрике. Сутки через трое. Почему бы и нет? Между прочим, Виктор Цой тоже начинал карьеру в кочегарке.
Меня привлекла яркая витрина с плакатами рок-легенд, но, вместо ожидаемого, я вижу в магазине по продаже музыкальных инструментов много ярких и, по-моему, бесполезных вещей. На дворе, как-никак - 21 век. Всё поглотила электроника. Живая музыка осталась, разве что на «винилах». Современные рок-музыканты ничего не сочиняют, а занимаются «перепевками» на различных празднованиях.
Вот, например, гитара. Шестиструнка. Помнится, как во дворе пацаны «лобали» Хоя, Цоя или же Окуджаву. А сейчас во дворе можно услышать только «супер бас» саббуферов из наворочанной иномарки, вокруг которой, столпившись, сутулое поколение с тонкими ногами в обтягивающей джинсе потягивает пиво и пытается переспорить друг друга.
Я оглядываю витрины и вижу ряд компакт-дисков. Подхожу и читаю названия по корешкам.
Продавец за стойкой, небритый молодой человек в яркой рубашке, включает «Radioramma»: «Ety». Кажется, 1988 год. Из динамиков музыкального центра звучит знакомая мелодия, в уши синхронно давят низкие частоты и отдают где-то в груди. Я перехожу от витрины к стойке:
- А-а… можно мне этот диск?
- Который? – участливо спрашивает продавец.
- Да, вот этот, который сейчас звучит.
- Окей. Понял. «Radioramma». 1988 год. Хороший выбор.
Я протягиваю деньги, продавец, берёт их, слышно, как щелкает и жужжит механизм кассового аппарата. Взамен получаю чек и диск с «Дискотекой восьмидесятых». Аккуратно кладу «СиDишку» в сумку, потом смотрю на ручные часы - время до встречи еще есть, и я лениво продолжаю осмотр витрины. За спиной невольно слышу разговор продавца и его помощницы между собой:
- Ты какого года рождения?
- 94-го, а что? – отвечает девушка.
- А я 87-го. Тогда еще СССР был, – с неким приливом гордости в голосе говорит приосанившийся молодой человек за стойкой. – Вот эта «Дискотека восьмидесятых», которую сейчас звучит, появилась как раз в те годы. До этого никакой иностранной музыки официально в России не было. Подобная  музыка была подпольная.
- Да ну?
- Честно!
- А че слушали-то?
- Ну, разумеется, я не знаю, можно сказать, не помню, я ж тогда маленький был, – смеется парень.  – Аллу Пугачёву, наверное.
- Родители говорят, тогда молодежи погулять негде было, - продолжает разговор девушка. – Моя тетка рассказывала, что драки были район на район, гопы лысые толпами бегали, беспредел творился. Даже зарезать могли просто так.
- Че-то было, слышал такое… А музыка тех лет все же интересная, нескучная, можно послушать, можно потанцевать Tic tonyk. Сегодня кстати, в «Мega-гэлакси» дискотека «80-х», идем?
- Не-а. Там тетки уже взрослые, мужики пузатые, в годах, познакомиться не с кем, молодежи нет. Туда надо со своей компанией идти водку пить.
- И то, правда…
Я невольно осматриваю себя в зеркало: и где я «мужик в годах»? Всего-то ничего, можно сказать, в полном расцвете сил. И пуза не видно. Может, под ветровкой не видно?
Выхожу на улицу и иду к назначенному месту. Проходя через автопарковку, случайно задеваю своей сумкой крыло воронёной, отполированной BMW X5. Срабатывает слишком  чувствительная сигнализация и давит мне на уши. 
Из-за машины выходят два подростка, лет восемнадцати или чуть больше, довольно-таки крепкие ребята, обтянутые в джинсу, обросшие гривами, как неформалы:
- Эй ты, ушлепок, че, слепой? Может, тебе в бубен настучать, а?!
Во мне мгновенно вспыхивает злость, я останавливаюсь, но спокойно отвечаю:
- А ты не газуй! И базар фильтруй, смотри-ка, определил тут он меня, ты чё, из блатных?
- А мне похуй понятия, сейчас это не имеет никакого значения, - отвечает хозяин  машины, протирая ладонью то место, где я задел барсеткой. – Машина-то моя, значит, я - прав.
- Слышь, ты, машина-то, верняк, папина, а? Че ты понтуешся? Хочешь общения? Айда, отойдем по быстрому, - предлагаю я, – Ну, че застремались, молодежь? Очково, да? – Смотрю прямо в глаза одному из парней, и решительно делаю шаг вперед.
Мальчишка отвел взгляд, зачесав светлую гриву глянул на приятеля:
- Может, ментов вызовем, а?
- Да, ладно, чё уж, пусть идёт своей дорогой. В следующий раз встретим, битой отработаем, -  сказал второй и сел в машину, спрятавшись за тонированными стёклами. Белобрысый отвернулся и, как ни в чём не бывало, стал упорно искать что-то в мобильном телефоне.
Я понял, что интерес ко мне потерян и продолжил свой путь.
За углом здания малолетки в спортивных костюмах пьют пиво, а мимо них проходит блондинка в светлой короткой куртке и юбке, и пацаны громко смеются, свистят ей вслед и кидают пробки от бутылок. Она даже не оборачивается.
Дойдя до остановки, я достал сотовый телефон и, нажимая на кнопки, стал набирать номер: человек так и не подошел вовремя. Абонент ответил короткими гудками: занят, что ж, будем ждать, как и договаривались, в назначенном месте. Бреду дальше, а мой взгляд невольно падает на рекламный щит, с фотографией известной фотомодели. Она широко улыбается, обнажив два ряда белых и ровных зубов, а рядом с её изображением в глаза бросается непонятный слоган с нарушением правил русского языка: «Пятница. Пора оторвацца!» Внимательно изучив плакат, пришёл к выводу: рекламируется новый телеканал.
Перейдя дорогу по пешеходному переходу, я увидел на другом щите знакомого депутата городского собрания, который с важным видом на городском фоне вытянув вперед живот и руку гласит слоганом: «Дорогу осилит идущий!» С кем и кого, собственно, хочет осилить депутат, непонятно.
Я стою и смотрю на снующие мимо автомобили, спешащих куда-то людей, взгляд вновь среагировал на растяжку с социальной рекламой: «Все на субботник!»
А что, собственно, изменилось? Внешняя оболочка поменялась в корне, а вот идейная используется на все сто… Одним словом - демократия! Не то, что раньше…



Наша родина – Советский Союз
…Обычно «застой» для историков – это гастроли артистов балета за рубеж в сопровождении «критиков» в штатском, пеленгация радиостанции «Голос Америки» с подавлением ее посторонними радиошумами, диссиденты, «клевещущие» из-за границы, анекдоты «Армянского радио»... Я, хоть и пожил в то время, был как-то далёк от всего вышеперечисленного. Супермаркет не отличил бы от обычного гастронома, «голосов» и «армянского радио» штатная радиола не принимала, а на балет было как-то и вовсе насрать. Поэтому попытаюсь изложить в периодичном порядке свои личные, более бытовые впечатления. Для тех, в основном, кому сейчас нет и 20-ти. Изложение неполное, но, вполне лаконичное.

Спички детям – не игрушка,
но костры разжигать всё равно всегда интересно или делать питарды из серы (ее обычно соскабливали со спички). «Хлопушки» делались из  колпачка обычной шариковой ручки, которую забивали серой, сверху клепали  бумажный пыж, а затем пластиковый колпачок наглухо запаивали, предварительно проделав сбоку маленькую дырочку иголкой. К ней прикладывали целую спичку и закручивали изолентой. Результат, я думаю, ясен. 
Купить спички человеку, не достигшему совершеннолетия, было не просто трудно, а очень трудно. Продавцы то ли были идейными, или их контролировали партийные органы – история умалчивает. Возможны оба варианта. Магазинчики, где всё-таки детям можно было купить спички, знали наперечёт. До одного из таких магазинов приходилось ехать десяток остановок на автобусе или троллейбусе. Зато покупали сразу целыми блоками.
А вот курить прямо на улице, особенно в присутствии взрослых, подростки не решались. Взрослые могли либо просто отнять сигареты и провести воспитательную беседу, либо довести до первого милиционера, в тех же самых целях. 

Общественный транспорт
Зато с транспортом в Советском Союзе было немного лучше, чем сейчас: самолеты падали намного реже, за утонувший теплоход  могли спросить как за провокацию. В общественном транспорте: троллейбусах, автобусах и трамваях первой половины 80-х кондукторы были редкостью. Были кассовые аппараты. Сконструирована касса так, что опущенная пассажиром медная монета виднелась через стёклянный колпак, в том числе и другим пассажирам, до момента ее падения в емкость. Пассажир, при оплате проезда добровольно опускал деньги в кассу (5 копеек за себя и 10 копеек за багаж), крутил рукоятку, приводя в действие нехитрый лентопротяжный механизм, и сам отрывал себе нужное количество билетов. Занятно, правда? В автобусе билет стоил пятачок (билетик красного цвета), в троллейбусе – 4 копейки(голубой). Была популярная примета о «счастливых» билетах.
Проезд почти всегда добровольно оплачивался, даже при отсутствии контролёров, и при полном отсутствии льгот. Просто 5 копеек – очень дешево, а изобличат в неуплате, стыдно будет перед всеми. «С виду порядочный человек, а зайцем вон катается… Надо бы на работу ему сообщить!»  Вполне могли и сообщить. Детям, конечно, прощалось. Взрослым – нет.

Личный транспорт и ГИБДД
Автомобиль был в те времена для большинства граждан недоступен. По статистике на 1000 человек имелось 50 автомобилей. В 80-х можно было часто видеть велосипеды, оставленные возле продуктовых магазинов, сберкасс, без охраны и без противоугонных приспособлений. Хищений почти не боялись. Жаль только, что «каретка» в советских велосипедах очень быстро изнашивалась. Баланс транспортных средств сходился где-то на мотоциклах. Как на среднем по доступности средстве передвижения между велосипедом и машиной.
Мотоцикл был мечтой каждого подростка… Заполучали его по-разному. Кому-то удавалось уговорить родителей, кто-то умудрялся накопить сам, откладывая стипендию, получаемую в ПТУ, или, например, разгружая вагоны на овощной базе. Такой заработок в свободное от учёбы время законом вполне допускался, необходимо было просто достигнуть 16-летнего возраста. Работа на овощебазе была тяжёлой, но оплачивалась вполне сносно. В результате, как только сходил снег, дворы наполнялись рёвом мотоциклов, мотороллеров, мопедов… Мототехники было много, намного больше, чем сейчас. Собственный мотоцикл, плюс некоторый дворовый авторитет, означал огромное уважение. Практически каждому удавалось если не заполучить вожделенную технику в собственность, то хотя бы уговорить приятеля дать прокатиться…
Полностью (или почти полностью) исчезнувшее в настоящее время явление – это «будки» Госавтоинспекции с аббривиатурой «ГАИ». Крупные перекрёстки, кроме светофора, дублировались постовым автоинспектором, со свистком и полосатым жезлом. Сейчас штрафуют только водителей. На недисциплинированных пешеходов никто не обращает внимания, разве что, во время рейдов,  о датое которых заранее оповещают СМИ. Раньше же пешеход за переход на красный свет или не в том месте мог, как минимум, нарваться на воспитательную беседу. Могли и оштрафовать, эдак, на рубль. Законно, с квитанцией. Также ГАИ отлавливало подростков-велосипедистов, катающихся по шоссе не по правилам. А вот какое было наказание – сейчас мало кто угадает… Сам попадался. В наказание за мелкое нарушение заставляли сдувать одно из колёс. Если есть с собой насос, повезло. За крупное же нарушение (например, за выезд «на встречку») могли выдернуть ниппеля. Тогда домой приходилось идти пешком, ведя велосипед за рога. Иными словами, ГАИ выполняла самую настоящую профилактическую работу, которая заведомо не приносила милиционерам ни копейки.
   
Деньги
Как бы там ни было, на один рубль можно было полноценно пообедать в столовой, или выпить 33 стакана лимонада с сиропом. Сделать 50 звонков из телефона-автомата, купить 100 коробков спичек, или 5 стаканчиков «Пломбира», эти деньги гарантировали 20 поездок в троллейбусе или в автобусе. За советский рубль можно было купить четыре буханки белого хлеба (по 900-1000 граммов, а не такие, как сейчас), или 5 литров разливного молока, или 20 походов в кино на дневной сеанс. Это 4 бутылки хорошего пива (еще и сдача), или 5 пачек сигарет с фильтром «Столичные», на эти деньги возможно было сходить 5 раз в мужскую парикмахерскую или баню, возможность суточного койко-места «дикарем» в курортный сезон на юге.
Цены на товары, регулируемые государством, сейчас показались бы более чем странными. Продукты питания, проезд в общественном транспорте, турпутёвки в пределах страны – всё это было очень дешево. А вот со всякими «излишествами» было всё с точностью до наоборот. На советский кассетный магнитофон среднего качества трудящемуся нужно было отложить целый месячный заработок. На советскую же аудиокассету -  половину дневного заработка. Однако иметь свой магнитофон, вместе с «модными» записями, было для подростков делом престижа. Записи тиражировались контрафактно, так же, как, впрочем и сейчас. Только в домашних условиях. Школьника, который не умел перезаписывать с магнитофона на магнитофон, посчитали бы безнадёжно тупым, несмотря на любые отличия в учёбе. Популярностью пользовались практически любые иностранные группы, а также записи Владимира Высоцкого. В общем, всё то, чего не было на прилавках. Дело в том, что всё зарубежное – капиталистическое, считалось идеологически вредным.
Плановая экономика конечно же имела и отрицательные стороны. Там, где соотношение «качество-цена» было выше, товар разбирался быстро, где ниже – залёживался. Многие товары были «в дефиците». Зависело это и от количества выпущенного товара. А товар выпускался согласно плану. Гибко влиять ценой на ситуацию было невозможно: партия сказала – надо сделать! Качество промышленных товаров было самым разным, но то, что без проблем продавалось в любом магазине, нередко являлось браком. Импорт из-за границы тоже регулировался государством, здесь ещё и примешивалась идеология. Так появилось устойчивое застойное мнение, что любые импортные товары намного лучше аналогичных советских.
Особый размах спекуляция импортом приобрела в конце 80-х, тогда же появилось забытое уже понятие «фарцовщик». Помнится, спекулировали даже продуктами питания: индийский или колумбийский растворимый кофе был на столе исключительно у граждан, имевших доступ к «партийной кормушке».
Государственное регулирование цен, оставило после себя материальные следы: любой товар снабжался ценником. Цены на книги печатались прямо на книгах, на обратной стороне обложки. Цены штамповались и на многих промышленных товарах. Сделано это было в целях борьбы со спекуляцией. Рынки, где торговали физические, как сейчас бы сказали, лица, существовали и во времена застоя. Можно было торговать картошкой и зеленью с огорода, сыром, мёдом, собственными поделками из дерева или фарфора. На юге торговали черешней, мандаринами, персиками, предметами народного промысла. Цены на всё это могли превышать магазинные. Но вот спекулировать промышленными товарами, да ещё и с указанной на них ценой – это считалось преступлением.

Теневая экономика
Только на зарплату (оклад, премия и минус налоги) полагалось жить советскому человеку. Работа хорошего специалиста оценивалась государством в 200, максимум 400 рублей, при стоимости автомобиля «Жигули» в 8-10 тысяч. В особых случаях начислялась и тринадцатая зарплата к двенадцати месяцам в году. Впрочем, при таких оборотных средствах годам к сорока человеческой жизни можно было накопить либо на машину, либо на кооперативную квартиру, отказывая себе почти во всём. В реальности же на зарплату жили только, как сейчас бы сказали, «полные лохи». У уважающего себя мужика были деньги, «о которых жена знает» (их приходилось отдавать в семью), и деньги, «о которых жена не знает». Их можно было банально пропить или отложить в копилку. Способов получения «нетрудовых доходов» было великое множество, в зависимости от отрасли производства. Автослесари автокомбинатов ремонтировали частные машины, используя, кстати, ресурсы предприятия. Работники бензоколонок «химичили» с бензином. На производстве любой «дефицитный» товар, будь то банка икры, редкая книга или автомобильная шестерёнка, можно было вынести за проходную и продать знакомым, или обменять на другой дефицит. Во всевозможных НИИ существовали системы приписок, в больницах ещё тогда (а не только сейчас) принято было «благодарить» врачей, и, даже школьные учителя, могли подработать репетиторами для абитуриентов. Строители «шабашили» - строили частные дачи. Таксисты и швейцары с удовольствием принимали чаевые. Но главное нужно было уметь молчать и не трепаться, не говорить лишнего. Всё вышеперечисленное было незаконно, и, вообще-то, говоря формально, являлось уголовным преступлением. Особо зарвавшихся действительно сажали. К излету советской эры самой суровой мерой - смертной казнью Уголовной кодекс карал двадцать два вида преступлений. Среди них - несколько экономических. Расстрел полагался за хищение государственного и общественного имущества в особо крупных размерах и валютные операции (включая сделки с золотом).  Поэтому разговоры о левых доходах часто были табуированы даже в пределах семьи, по крайней мере, при детях. Переименованный в ОБЭП (подразделение по борьбе с экономическими преступленияим) ОБХСС министерства внутренних дел и существовал, кстати, как раз для выявления нетрудовых доходов.
Квартиры во времена застоя не покупались, а отстраивались и заселялись государством за счет госбюджета, то есть выдавались бесплатно. Только для получения такой «халявы» нужны были довольно веские аргументы: стеснённость жилищных условий, проживание в коммуналке или переезд в другой город по целевой, служебной необходимости. Несмотря на это, обычно приходилось ждать и по несколько лет, но, квартиры, однако, реально давали. Для тех же, кто ждать не хотел, или не имел законных аргументов, существовал вполне законный обходной вариант – «кооперативные квартиры». Стоила такая квартира тысяч десять (кстати говоря, очень недорого), деньги платились в довольно-таки длительную рассрочку и без всяких процентов. 
Квартира, даже кооперативная, являлась при этом собственностью государства. Одну квартиру можно было обменять на другую, допускались также всевозможные разъезды-съезды, а вот просто продать квартиру за деньги по закону было невозможно.

СМИ
Первую половину 80-х невозможно представить без лозунгов и плакатов, встречающихся на каждом шагу. Лозунги на высоких зданиях – белым по красному. Огромные плакаты вдоль улиц и проспектов, восхваляющие трудовые подвиги. У ворот любого предприятия – снова лозунги, призывающие к трудовым свершениям. И портреты передовиков. И везде призыв: «За мир во всём мире». И ещё – репродукторы. В парках, на площадях, даже на пляжах.
Что касается средств массовой информации, то этот орган контролировался властями чётко. Главная получасовая телевизионная программа «Время», транслировалась ежедневно, ровно в 21.00, причём одновременно, в прямом эфире, по всем существующим двум-трем телеканалам СССР. Вначале – традиционные новости политбюро, во время которых дети доставали своих мам и пап вполне логичным вопросом: «А что такое цекака па эсэс?» Потом «ТАСС сообщает». В программе часто выступали временные-поверенные разных африканских стран, твёрдо вставших на путь социалистического развития. И начиналось: «Мамба харамба мумба тумба юмба рамамба…» И перевод: «Добрый вечер, дорогие товарищи…» Почти в каждом выпуске показывали чернокожих американских бомжей, которые жили в картонных коробках и стояли в очередях за бесплатной похлебкой.
До и после этой программы шли художественные фильмы, в самый, как сейчас говорят, «прайм-тайм». Никакой рекламы, кстати, не было вообще. Случайные паузы в эфире заполнялись «телезарисовками» - сериями последовательно сменяющих друг друга нейтральных пейзажей, а в эфир периодически выходил диктор и приятным голосом объявлял программу телепередач на завтра или на сегодня.
Был еще и учебный канал. Передачи в основном дублировали школьную программу, но, зато, хорошо иллюстрировались живыми примерами: реальный вариант обучения для прохворавших школьников. Вот всё лучшее, почему-то, из того времени так и не переняли.
Всего на советском ТВ для СССР было всего два официальных канала. В общем, государство жило в заданном ритме и не отвлекалось на иные телеразвлечения, кроме тех, что предлагались исключительно по выходным: «Спортлото», музыкальная телепередача «Утренняя почта», «Клуб путешественников» и «В мире животных».  Понятие телесериал отсутствовал вообще, дабы граждане не засиживались у телевизоров. Соответственно, ни о какой эротике, а следовательно, порнографии, педофилии,  некро- и зоофилии, а также о всяких там маньяках  речи быть не могло. Если такие и появлялись, доблестная милиция отрабатывала свой хлеб вполне добросовестно.
Хотя, есть в этом и обратная сторона медали: ни о каких возможных катастрофах, авариях и терактах советский человек знать не мог и не должен был…
При, естественно, отсутствии у населения личных видеомагнитофонов, походы в кинотеатр являлся одним из главных развлечений советских граждан. В кино парни приглашали девушек, ходили школьники после уроков, приходили взрослые с детьми в выходные дни… Любой самый захудалый районный центр имел свой клуб с кинопроектором. Кинозал, как правило, заполнялся до отказа. Несмотря на «железный занавес», показывали много хороших, в том числе, иностранных фильмов. Но там, где имелся хоть какой-то намёк на секс, на киноафише стояла приписка – «Дети до 16 не допускаются». Как и в случае со спичками, попасть детям на такой сеанс было непросто, но очень хотелось.
1 июля 2011 г. исполнилось 25 лет со дня принятия закона «О кооперации». Эта дата напрямую связана с появлением в СССР видеосалонов – явления для того времени знакового и устрашающего в своей новизне. До середины 80-х позволить себе купить «видик» могли единицы, он стоил примерно как автомобиль «Жигули». Опять же, кассеты по 100 советских рублей. сердце заходилось при виде кустарно нарисованного «постера» на дверях видеосалона: «Только сегодня! Только у нас! «Путь дракона» (перевод слышно хорошо)».
Характер подрастающего поколения в СССР формировался под влиянием журналов и книг, которые приучали читать с детства, патриотических фильмов, пересматриваемых по нескольку раз. Появление американской видеоиндустрии в нашем сознании со временем сменила приоритеты. Среди мальчишек стало модным походить на Брюса Ли, появились самодельные предметы самообороны, такие как  «нунчаки», «выкидухи» - раскладывающиеся ножи, бейсбольные биты.
Как ни странно, но в те времена тоже были теракты. Взрывали в метро, жилые дома, захватывали самолёты. Солдаты, как и сейчас, сбегали с оружием, перестреляв обидчиков. Стреляли даже в генсека Леонида Ильича Брежнева, но на всё это для прессы уже было полное табу – даже никаких коротких заметок. Привычка жить «кухонными» слухами накладывалась и на внешне ординарные события. Была популярна сарафанная история, что Андропов не умер сам, что его убили за то, что он начал борьбу с расхитителями. Слово «коррупция» тогда, кстати, не употреблялось, но, за этот слух уже можно было отправиться «по ленинским местам». Вот пример политически безобидной выдумки: в СССР секса, как известно, не существовало, а, следовательно, не существовало и сексуальных маньяков. Но вдруг, однажды, взрослые граждане вдруг начинают настойчиво внушать  детям, что разговаривать с незнакомцами, и садиться в чужие машины нельзя. О том же вторят учителя. Понятно, - в районе очередной маньяк, но детям ничего толком не объясняют, а по телевизору разве что репортаж об очередной битве за урожай. Вот так и родилась необычайно устойчивая среди тогдашних детей легенда о чёрной «Волге» с номерами ССД, что означает «Смерть советским детям».
Многие сегодня справедливо считают, что, например, размусоливание терактов в новостях, идёт на пользу террористам, работающим в основном на публику. Во времена «застоя», когда никто, кроме компетентных органов, ничего не знал, и не должен был знать, но начинались парадоксы: ближе к развалу Советского государства новое поколение партийных чинуш использовала пропаганду в личных целях. Ярким примером является традиционная первомайская демонстрация в Киеве, проведённая через несколько дней после аварии на Чернобыльской АЭС, тогда как свои семьи партноменклатурщики уже вывезли за пределы Украины. Вот и получается, что та демонстрация стала особенной и  показала безразличие руководства к здоровью своих граждан.
Честный советский труженик тех времён не должен был ни разбиться на своём автомобиле, ни умереть от СПИДа после внебрачной связи, ни попасть под цунами на острове Пхукет. Он просто обязан был родиться в простой советской пролетарской семье, обучиться в средней школе, стать идейным борцом за мир, отслужить свой священный долг, побыть лет тридцать передовиком производства, вырастить таких же идейных детей и спокойно уйти на пенсию. Это прививалось с рождения, об этом кричали все плакаты, все телеэкраны и все матюгальники на берёзах. Шаг влево, шаг вправо - пятно на биографии. Не работаешь больше полутора месяцев - тунеядец, а тунеядцев сажали. Минимум на 15 суток. На эту тему Гайдай отснял «приключения Шурика», где ловко подметил тот период фразой: «Запомни, студент! Кто не работает, тот - ест!» Материальные блага, получаемые по комсомольско-партийной линии, были для всех прочих секретом.
Сильная идеологизация общества совсем не означала полное отсутствие критики. Скорее наоборот. Критика официально приветствовалась. И считалась одной из добродетелей советского человека. Был даже очень популярный журнал «Крокодил», выпускаемый издательством «Правда», на страницах которого довольно талантливые художники рисовали карикатуры на бракоделов, на пьяниц, на взяточников, на бюрократов. Писались и серьёзные статьи об «отдельных недостатках». Советская же система как таковая не критиковалась, конечно же, никогда. Часто бывали случаи, когда после статьи в «Крокодиле» факты проверялись, и слетали с насиженных кресел довольно-таки крупные «шишкари». В журнале существовали также разделы, посвящённые критике загнивающего капитализма. И просто разделы политически нейтрального юмора. В кинотеатрах перед фильмом часто демонстрировался сатирический киножурнал «Фитиль». Состоял он из одного серьёзного репортажа, одного весёлого репортажа, и одного мультфильма. Всё было сделано профессионально и порою вполне смешно.
Роль современного Интернет-форума тогда выполняли газеты: в Чебоксарах среди молодежи была очень популярна газета «Молодой коммунист», имевшая очень неплохое качество и информационный объем. На ее страницах велись открытые диалоги людей, возможно, никогда и не встречавшихся воочию. Подростки писали друг-другу открытые письма, признания в любви, дружбе, обвинения, предъявления претензий, причем редакция шла навстречу и цензура редко «резала» содержание текстов.


Важный атрибут советского времени
 – так называемые «пионерские лагеря». Через лагерную систему проходил почти каждый школьник. Собственно, они были не хуже (а подчас лучше) теперешних детских домов отдыха. Лозунг «всё лучшее - детям» пустым всё-таки не был. Не нравилось в лагерях в основном только тем, кто по каким-либо причинам не уживался со сверстниками. При том, что «пионервожатые» стремились гасить любые детские конфликты. А так, почти весь день можно было играть в футбол, настольный теннис, заниматься радиолюбительством, если есть такое желание, или даже покататься на настоящих мопедах. Но главное отличие в том, что в пионерских лагерях существовала очень жёсткая идеологизация.
Два раза в день – пионерские линейки. Поднятие флага, опускание флага… Все пионеры обязаны быть в красных галстуках и отдавать салют (аналог воинской чести). На открытие-закрытие лагеря даже выносили государственное знамя. На линейки полагалась ходить строем. Поотрядно. В особо тяжёлых случаях строем ходили даже в столовую. Приходилось разучивать какую-нибудь строевую песню, тоже своего рода обязаловка. И петь её потом, идя в ногу. У каждого отряда – своё название и свой девиз, что-нибудь навроде: «Если родина скажет «Надо!», «Есть!» – ответит отряд «Гренада»!» Были и политзанятия. Одно время политинформацию пытались ввести даже в школах. Но не прижилось, какого чёрта вставать на полчаса раньше? А в пионерских лагерях, куда ты денешься? Во всём же остальном, кроме такого вот маразма, был вполне насыщенный и интересный отдых. Чрезмерные перегибы, однако, высмеяны весьма популярной в то время комедией «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещён». В роли «злого дядьки», директора пионерлагеря, замучившего детей дисциплиной, сыграл Евстигнеев. Зло в том фильме было наказано.
В школах, конечно, было немало хорошего и немало плохого. Были свои хулиганы, были свои «разборки» и драки. «Разборки» с позиции тех лет казались серьёзными, сейчас, конечно же, кажутся полной ерундой. Были доведённые до нервного срыва учителя, были огорчения от неверно выставленной оценки, были обидные клички, было иногда желание поскорее смотаться с уроков и пойти гулять. Но более чем уверен, что если бы в те времена какая-нибудь сволочь попыталась в школе толкать детишкам героин, то если менты быстро бы не посадили, родители бы «порвали» уж точно. Как последнего педофила, если не хуже.
Форма же школьная была строго одинаковой. На этом принято заострять внимание, хотя едва ли это было самым главным в те времена. Куда важнее было то, что обучение в школе было неотделимо от идеологии. Идеология, действительно, проникала даже в арифметические задачки для младшеклассников.
В начале 80-х к урокам труда появилось такое учебное дополнение - «общественно-полезный труд». Для всех без исключения. Даже трудочасы выдумали. Для первоклассников – полчаса в неделю, для старшеклассников – до трёх часов: уборка территории от снега, ремонт школьных помещений. В классе восьмом, помнится, мы даже цемент замешивали и гимнастические турники да лестницы возле школы ставили, половина из которых, впрочем, через год-другой валилась на землю. Однако даже в дневниках стояла графа для отметки за недельный общественно-полезный труд. «Домашний труд» должны были оценивать родители. Ну, последнее, конечно, никто не оценивал. А вот прогулы ОПТ, конечно же, не приветствовались.
Ещё одна обязаловка того периода – летние трудовые лагеря. В основном, сельхозработы. Для тех, кто вышел из пионерского возраста. Вместо пионерских лагерей. И, в дополнение, все старшеклассники (а также ПТУшники и студенты) обязаны были по осени выезжать «на картошку», естественно, безвозмездно, а сборы металлолома или макулатуры, так это – святое. В общем, к самой святой человеческой ценности, к труду  приучать детишек умели, и хотели.
   
Об азартных играх и алкоголе
Вопрос об азартных играх в то время был интересным и неоднозначным. Несмотря на это, все игры «на деньги» были под запретом. В преферанс, даже по копейке за вист, могли исключить из института. За «организацию карточного притона» - посадить. Несмотря на это, игральные карты продавались свободно. Наверное, исключительно для «дурака» и «пьяницы». Для излишне азартных, но законопослушных людей существовало «Спортлото», с 50-процентным выигрышным фондом. Были также вещевые лотереи (для надеющихся выиграть «Волгу»), и 3-х-процентные облигации.
Отдельный вопрос – игровые автоматы. Никаких «одноруких бандитов» и прочего не существовало. А то что было… Это надо видеть. Опускаешь 15 копеечную монетку и играешь две-три минуты. В основном «стрелялки-гонялки» в каком-нибудь парке культурного отдыха, но подчас очень занятные. Как правило, механические, с электроприводами. Описать словами их сложно,  такие вещи надо не то, что видеть, их возможно только прочувствовать, а скорее всего, правильнее будет сказать - помнить. Каждый автомат был «заточен» под свою игру, а их было великое множество. Разнообразие огромное. И все за 15 копеек, цена везде была одна.
Возвращаясь к теме: среди этого многообразия был один автомат откровенно азартный. По типу работы крана. Наводишь кран на предмет, если поднимет и удержит его, то он твой, и всегда (!!!) в стеклянном ящике, кроме всяких игрушек, лежала 150-граммовая бутылка коньяка. Лежала для выкачивания денег из трудового народа. Даже мне удавалось вытаскивать тем краном пачку сигарет «Столичные», каучуковый мячик, колоду карт. А вот коньяк пытались вытащить очень многие, но, почему-то это никому не удавалось сделать. Скорее всего, это было невозможно технически.
Ещё об азартных играх. В школе и во дворе наряду с обычными «классиками» и «резинками» играли «в плитки», «в фантики», «в календарики». Почти забытая, ушедшая в далекое прошлое вместе с целой эпохой, но в тоже время любимая многими до боли в ладонях игра – как сейчас помню, эти помятые и немного потертые бумажки, которые долгие годы являлись неофициальной школьной валютой, вызывая панику в рядах учителей и зависть, и вожделение школьников. Жвачки «Donald's», «Bazooka», «Tipi Tip», «Love is...», «Turbo» - вот, что занимало умы учеников средних школ на протяжении многих лет. Простые правила, понятные даже любому двоечнику, делали эту игру привлекательной: девочки и мальчики не жалели ладоней, чтобы завладеть как можно большим количеством этих разноцветных бумажек. Один точный удар, и стопка вкладышей опускается на парту картинками вниз. Один точный удар, и ты богат! Победитель забирал выигрыш. Учителями подобное не приветствовалось, но и не пресекалось – до тех пор, пока дело не доходило до денег. Карты же учителя отбирали сразу.
Теперешние киоски с пивом на каждом углу, а наличие водки в каждом втором продуктовом магазине в те времена было нонсенсом. Покупка и распитие пива допускалось только в специально отведённых местах, или, попросту говоря, пивнушках или же в стеклотарах. Располагались пивнушки вдали от любых детских заведений, следили тогда за этим строго. Более крепкие напитки продавались только в специальных винных магазинах, один-два магазина на весь район. Или в винных отделах гастрономов. Затем началась знаменитая антиалкогольная компания…    
          
Наша милиция нас реально берегла
С правоохранительными органами я, в силу детского возраста, сталкивался весьма редко. Но общее мнение было таковым, чтобы «сесть в тюрьму» нужно постараться. То же самое касалось и спецшкол для малолетних преступников. Подростка, ударившегося, например, в клептоманию, всё-таки старались спасти до последнего. Про известных дворовых хулиганов так и судачили на лавочках – «когда ж его наконец-то посадят…» Если преступление не тяжкое, то в те времена всё это на первый-второй раз прощалось. С этого, вероятно, и началась мода на хулиганство.
Только очень не любили правоохранительные органы нарушителей общественного порядка, которые, кроме всего прочего, носили с собой и оружие: нож или еще чего похуже. За грабёж по началу возможно было отделаться товарищеским судом (административная мера), либо надолго сесть – в зависимости от того, угрожал ли  преступник ножом, или же обошёлся голыми руками. С первого раза обычно сажали за изнасилование и, конечно же, за убийство. Тем не менее, хотя для обычного воришки или мелкого расхитителя существовала до помещения в колонию целая лестница административных воздействий, бывали случаи, когда проштрафившимся крупно не везло. Это когда начальство призывало бороться с чем-то. Для ментов это означало разнарядку: посадить столько-то. Как и сейчас, в общем-то. В этом случае рисковали даже обычные таксисты, «забывшие» отсчитать сдачу.
Раньше можно было нередко встретить на улице группы мужчин и женщин с красными повязками - это  дружинники. Их обязанностью было следить за порядком, помогая милиции. Существовала шутка: «Сначала мы хулиганов ловили, а как мы их поймали, они нас бить начали…» Что делали дружинники в опасных ситуациях, какие у них были на этот счёт инструкции, я не знаю. Но по закону они временно имели те же права, что и милиция. Например, за сопротивление дружиннику приписывалась та же статья, что и за сопротивление милиционеру.
Дружина считалась добровольной, но фактически – обязаловкой для многих трудящихся, хотя каждое дежурство и «оплачивалось» последующими отгулами.
В основном, конечно, работали дружинники по всякой мелочи. По правде говоря, в дружине, если бы она действительно была добровольной, не было бы ничего плохого. Но сейчас времена уже не те…

Жили, довольствуясь малым
Студенческие времена я застал только в 90-х. Но по некоторым объективным фактам, по рассказам старших, примерно представляю и эту сторону застойной жизни. Стипендия составляла 45-50 рублей в месяц. Или полтора рубля в день. Уже по одной этой цифре можно сказать многое. Обед в столовой обходился в пределах рубля, обычно немного меньше. Но среди студентов было немало приезжих. И, если добавить сюда завтрак и ужин, те самые полтора рубля и получим. Соответственно пиво, сигареты, игра в карты на деньги – всё это было нереальной роскошью, невозможной фактически. Приличная одежда тоже имела материальную подоплеку. Возможностей для дополнительного заработка было очень мало, да и родители давали деньги далеко не всем, даже, если и подкидывали чаду, то совсем немного. С другой стороны, бедность тогда не могла служить причиной насмешек, поводом для отказа в дружбе.
Обучение было бесплатным, а предложение сдать экзамен или зачёт «за деньги» звучало как личное оскорбление педагогу, все сходилось к платным дополнительным занятиям – репетиторству, после которых, кстати, спрашивалось не менее строго. 
Раз в год можно было взять в профкоме путёвку в профилакторий, или получить талоны на бесплатное питание в столовой. Выдавали и материальную помощь нуждающимся. Летом можно было неплохо заработать в строительных отрядах.
И, наконец, была та непередаваемая атмосфера студенческого братства, которую я уже не застал, и которая, возможно, уже никогда не вернётся в обозримом будущем…
И как бы там ни было, СССР - государство, которое всегда будет жить в памяти своего народа. Теперешние россияне до конца дней своих будут скучать по пионерским лагерям и семейным просмотрам телевизора.
Помниться, еще школьниками бегали с ранцами за спиной, а в зимнее время, на этих ранцах удобно было кататься с горки. Мальчишки носили портфели девчонкам, что в наше время вызывает усмешку. В те времена все мы мечтали стать космонавтами, учителями, швеями, строителями. Детей учили любить чужой труд и уважать старших. В современном мире такие традиции просто исчезают. Каждый уважающий себя подросток стремился вступить в октябрята, затем в пионеры. Потом становились комсомольцами. Современной молодежи этого не понять, ведь для них новая компьютерная игра куда более интереснее. Сегодня никто не может представить себе жизнь без компьютера и мобильного телефона. А мы же жили без этого. И очень даже неплохо. Радовались даже самой простой игрушке, ведь о других даже и не знали. Современные дети не могут понять, как это сидеть у костра с гитарой, или собирать макулатуру. Парадоксально, но сдавать бутылки — это вообще было «хобби» чуть ли не каждого жителя Советского Союза.

«Кто не с нами, тот против нас!»
В 80-х, началом развала СССР стало расшатывание устоев, в частности, общественного порядка. Криминогенная обстановка назревала как раз в среде подростков, и поощрялась она, прежде всего, с помощью внедряемых западных сми. Ростки экстремизма появились с началом легализации материально-финансовых отношений с иностранцами.
Прививаемый криминальным миром лже-патриотизм, замыкавшийся на уровне «мой двор - моя крепость» передавался старшим поколением младшему в виде стандартного дворового воспитания. В общем: молодым людям где-то от 12 до 20 лет пройтись по чужому району можно было только на свой страх и риск. Обычно, увидев незнакомца или незнакомцев на своей территории, подходили группой от двух до …наднадцати человек. Дальнейший сценарий мог быть самый различный. Могли просто поговорить. Традиционный вопрос: «Откуда?» - означал: «Будем бить», но: «Дай десь копеек!» менял ситуацию. Готовых откупиться тоже иногда били, но редко, так сказать, «для профилактики».
Вначале вроде бы даже существовали некие кодексы чести, из серии «не бей лежачего». Старшим считалось «западло» бить младших, зашедших «на чужой район», если среди них отсутствуют сверстники. Ситуации бывали порой комичными. Рассказывали, что двоих подростков несколько часов держали в подвале, выпытав информацию о всех известных «блатарях» с их района, а потом вынудили выпить вина с похитителями. После чего, естественно, отпустили.
Могли отнять ключи от квартиры, чтобы заставить поработать, например, набрать дров для костра. Ну, а апофеозом всех этих конфликтов обычно было следующее. Кто-то из униженных обращался за помощью к «авторитетам» своего района, выносился вердикт: «Да они там что, все охуели, наших бить?», засылались гонцы, объявлялся общий сбор. Потом – классическая драка «стенка на стенку». Вроде бы, поначалу, любое смертельно опасное «оружие» было при этом ограничено, но не везде и не всегда.
Последний «сценарий» я видел в мае 91-го года, готовилась крупная драка между районами Поселком и Старым. Мы с приятелем смотрели издалека. «Боевой» лагерь одной из сторон, собранный возле одноимённой лесополосы, впечатлял массой. Но драки не получилось – помирились ещё до её начала. Но и в 80-х подобное случалось довольно часто.
Ну, а всякие там растиражированные прессой драки между футбольными фанатами, между рэперами и неформалами – это было уже в начале ХХI века, и только для любителей, обычных детей сиё никак не трогало…








Где-то там, за туманами
В конце восьмидесятых наша семья жила в двухкомнатной панельке, у меня была своя комната. Сторона солнечная, и мне нравилось, когда по утрам в стену начинало светить солнце, сразу поднималось настроение. И не важно – зимой или летом. По крайней мере, вспоминается это в розовых тонах, с наплывом ностальгии.         
Я с раннего детства полюбил читать книги, возможно потому, что их у нас дома было навалом: все шкафы и свободные полки были заполнены книгами. А, может, потому, что больше нечего было делать. Компьютеров же не было.
  По вечерам вместе с родителями я смотрел черно-белый  ламповый телевизор «Чайка» в зале, но чаще всего там сидел папа – один, работал, или, пригласив друзей, со горячо обсуждал мировое положение пролетариата. Причём, вполне серьёзно. Отец часто приходил с работы поздно. Потом он ужинал, садился в кресло с газетой, или смотрел по телевизору международные новости. Иногда включал радиолу и втихаря слушал «Голос Америки». 
Он выписывал много газет и журналов, мне – «Ровесник» и «Техника молодежи». В «Ровеснике» было много цветных картинок и фоток с артистами-ушуистами, особенно с Брюсом Ли, а в «Технике» было описание автоматов, танков и самолетов. Мама сначала готовила на кухне ужин, потом ложилась на диван с книгой в руках. Она не любила смотреть телевизор. Может, потому, что было всего два канала – «Первый» и второй, резервный, для регионов. По второму всегда показывали или концерт классической музыки, или матч по футболу, иногда по утрам один и тот же мультфильм про капитана Врунгеля, а по первому вечером программу «Время», но в субботу в десять утра «Первый» собирал все советские семьи у голубого экрана на музыкальную «Утреннюю почту».
В тот, памятный мне год, я учился в восьмом классе и был обычным троечником – почти как все. 


Понты
Раздалась трель дверного зонка. Я подошёл к двери и смотрю в «глазок». Ко мне пришли друзья – Марат и Меньшик. Они боксируют друг друга в шутку. Я подумал, что пока родители еще на работе, можно пустить их домой и, повернув рукоятку замка, открыл дверь. Димка сразу же ввалился в коридор, один за другим скинул ботинки и без приглашения прошел на кухню, покопался в шкафчике и в холодильнике, вынес нарезанный кусочками хлеб и пол-литровую банку вишнёвого варенья.
  Я одел трико и вышел в зал. На сложенном столе-пенале, который вытаскивали на середину комнаты только в дни семейных праздников, и который сейчас стоял в углу комнаты, я увидел бутылку с остатком «Портвейна». Балкон был открыт, Марат и Диман, облокотившись о перила, поочерёдно смолили «бычок».
Какая-то тётка, проходившая мимо, увидела куривших на балконе пацанов и закричала:
- Вот ведь, бесстыдники, что делают! 
Поплевав с балкона в ее сторону и, демонстративно бросив докуренный «бычок», пацаны молча зашли в комнату.
– Выпить хочешь? – спросил меня Диман, и налил в стакан из бутылки.
Я присел на краешек дивана, но пить не стал. Я нажал на кнопку радиолы «Аэлита» и Шатунов запел про белые розы. Дима разлил вино по стаканам – получилось совсем по чуть-чуть, и они выпили. Я хотел попробовать, но боялся: отец потом учует запах.

***
Вечером мама вышагивает из угла в угол по комнате. Я сижу за столом и, подперев подбородок рукой, смотрю в окно.
– Ну что это за наказание такое? Опять мне на работу звонила Татьяна Эдуардовна. Говорила, что по алгебре двойка.
– Математичка - дура. Ты же знаешь.
– Не смей так говорить об учительнице. Я работаю с утра до вечера за копейки – сто получка, пятьдесят аванс, а твоя работа – это учеба.
– Папа тоже работает.
– Замечательно.
– Не знаю.
– Вы с ним меня в гроб загоните скоро. Что это за жизнь?
           Я молчу. Она выходит на кухню.
           В комнату заходит отец: 
- Всем тихо. Выключи своего Цоя! Бандитские песни дома слушаешь.– Подходит к радиоле и нажимает на кнопку. - Иди, учи математику. Еще раз увижу тебя в компании этих… гопников, накажу. Понял?
Я послушно усаживаюсь за письменный стол и начинаю делать вид, что листаю учебник.
- Покажи дневник!
Достаю из портфеля дневник и нехотя протягиваю отцу. В строчке «геометрия» стоит «2» и подпись училки. Внизу приписка: «Кидался мелом».

***
На следующий день я вновь на геометрии. Наталья, учиха по матике, злится с самого начала урока.
– Наверное, мужика нет, – шепчет мне Меньшик.
– Ну, ты бы помог, – отвечаю я.
Он в ответ бьет меня под партой кулаком в живот. Про нее много разговоров насчет этого. Она уже не молодая, по сравнению с остальными, – лет 50 или 60, не меньше. Что у нее за муж и есть ли у нее он вообще, конечно, толком никто не знает. А злая она почти всегда. Ненавидит нашу школу и всех нас. Постоянно орет на нас: «Что вы за идиоты такие, что за дебилы? Пролетарии недоделанные, вот что значит рабочий район. Одно скотовье!»
            Она вызывает Николу, который уже недели две как выписался из больницы после перелома ключицы. Он выходит к доске в своем вечно мятом костюме, с немытыми ушами и торчащими на голове вихрами.
            – Ну, что ты нам сегодня расскажешь интересного и глубокомысленного о теореме Пифагора? – злобно щуря глаза спрашивает Наталья.
В классе слышан сдавленный смешок: Никола всегда вроде козла отпущения. У Римушки на русском схватило сердце от смеха, когда она просмотрела его диктант, после каждого слова - мягкий знак и запятая. После того, как она его спросила, что это значит, испуганный Никола, вытаращив глаза, ответил, что знаки препинания и буквы он ставил для того, чтобы уж точно не ошибиться.
Сейчас он морщит лоб, чешет затылок, переминается с ноги на ногу и, наконец, говорит:
- Пифагор это… Он придумал, ну, в общем… Сообщающиеся сосуды.
Класс тихо давится от смеха. Наталья ставит ему два, пробормотав: «Дебилы», - и вызывает меня. Она окидывает меня взглядом и с усмешкой на весь класс восклицает:
- Вы посмотрите на это чудо! Ты, чучело, ты в ванной хоть моешься, а? Да на тебя страшно смотреть, не то, что спрашивать с тебя домашнее задание. Пшел вон и без родителей не возвращайся. Тебе сегодня «кол»!
- За что, Наталья Петровна?
- За все хорошее, придурок!
Я выхожу из класса, бреду по длинному школьному коридору к зеркалу в фойе. Осматриваю себя в полный рост: свой потертый штатный школьный костюм, с синим шевроном на левом рукаве - стандарт, ну брюки чуть короче, чем нужно, ну ботинки стоптаны… Чего хочет? Не пойму.
Дома отец меня выслушал и спросил:
- Когда будет геометрия?
- Послезавтра.
- Короче, если врешь, накажу!

***
Я встречаю его на школьном дворе. Пацаны из старших классов стоят в сторонке, курят и смотрят. 
Отец приехал на черной «Волге», вышел из машины, наклонившись к водителю, сказал: «Жди меня здесь, я скоро», слегка хлопнул ладонью по кабине, затем подошел ко мне и потрепал по голове. Когда мы зашли в учительскую, Наталья, приподняв очки, удивленно спросила:
- Неужели вы его отец?..

***
Математичка совсем одурела. Не хочу маячить у нее перед глазами. Можно, конечно, пересесть, но она мстительная, поведение занизит, да и сам Меньшик начнет лезть: «Что это ты не захотел со мной сидеть, контрольную зажал списать?» До сих пор у меня с ним все нормально было: он никогда не докапывался. Диман - двоечник, хотя на самом деле и хулиган еще тот: за район драться ездит, в детской комнате милиции на учете стоит.
– Ну что, – говорит он, – меня специально к тебе посадили, чтоб ты мне помогал, Дохлый. Так что давай, не жмись.
Я смотрю на него: нос картошкой, припухшие глаза, лицо все в шрамах, короткая стрижка – «спортивная», он, как и всегда, в ботинках, трико с лампасами и красной олимпийке.
       Я даю ему списать «домашнюю» по алгебре, а сам смотрю в учебник, типа повторяю. Он не разбирает моего почерка и каждую минуту переспрашивает: а это что за цифра, Дохлый? Наталья Петровна собирает тетради, он еще не все дописал, но я перед ней захлопываю свою тетрадь и сдаю. Он недовольно глядит на меня и тоже сует ей свою тетрадь.
На следующий день Наталья раздает тетради. Мне «три», ему – «единица» и приписка: «Если уж списывать, то хотя бы полностью».
– Откуда она знает? – Диман нервничает.
– Ты же перед носом у нее списал.
– Она слепая, ничего не видит.
– Ну, увидела же.
– Это все ты.
Он снова бьет меня под партой кулаком в живот, несильно, но больно.
  – Ты чего?
  – Ничего.

***
    На следующем уроке географии никаких домашних нет. Учительница «Митрофанушка», не знаю, где ее нашли такую, заставляет нас разрисовывать контурные карты цветными карандашами, как первоклашек.
    Мы с Меньшиком  сидим на предпоследней парте, и нам все равно ни черта не слышно из того, что она говорит: все болтают между собой или играют на бумаге в морской бой.
    – Ты не обижайся, что я тебе двинул на алгебре. Но ты, наверное, мне что-то не то списать дал.
– Нет, все то.
– А почему тогда «кол»?
– Она видела, что ты списал.
– Ничего она не видела, она слепая. В морской бой будешь?
– Нет, не хочу.
    Мы вчера уже играли, и он все время мухлевал – неправильно отсчитывал клеточки для себя – больше, чем надо, а когда я говорил, что неправильно, делал вид, что не слышит. Ненавижу, когда мухлюют.
– Если будешь мне помогать, списывать давать, будешь моим другом, – говорит Меньшик. – Ты можешь быть нормальным пацаном. Выпьем вместе, и с бл*дями познакомлю. Школа – говно, а учителя – козлы. Главное – будь своим пацаном, и все будет нормально.
    Митрофанушку почти никто не слушает, каждый занимается своим делом. Она психует и начинает доставать Гитлера. Алексеев вжал голову в плечи и молчит. Митрофанушка наоралась, отворачивается и идет к доске. Попов стреляет медной пулькой из рогатки ей в зад. «Ой!» - Она подпрыгивает, неожиданно хватает со стола металлическую линейку и раза два бьет наотмашь по голове Гитлера. Раздается легкий хруст, пацан хватается за голову, и сквозь пальцы Гитлера просачивается кровь. Он трет рану, и кровь размазывается по голове. Гитлер вскакивает, испуганно смотрит на свои трясущиеся окровавленные пальцы и несется вон из класса. Марат кидает ему вслед подшипниковый шарик, но он рикошетит от стены и попадает прямо в глаз Митрофанушке. Стекло очков вдребезги, она грохается, перевернувшись ногами вверх, через учительский стол. В классе шум и гам.

Меньшик
Дома мама говорит:
– Ты заранее предубежденно к нему относишься. Может быть, он хороший мальчик, хоть и хулиган. Ты ведь его не знаешь совсем. А он в трудной семье растет, мать очень переживает. Попробуй сблизиться с ним, найти точки соприкосновения. Можешь домой его пригласить.
    С Меньшиком у нас одна точка соприкосновения была особенная - разговоры про секс. Он знает про это гораздо больше меня и говорит, было много раз, с седьмого класса: «А ты еще ни разу, я знаю. Но в классе почти все пацаны еще «мальчики», кроме меня и Шашкина. Так что, не ссы. Все бабы дают, главное правильно попросить», – объясняет мне Диман на уроке русского.
– А если целка?
  – А что целка? Что, она всю жизнь целкой будет? Раньше, позже – не важно. Она тебе сегодня скажет – я не буду, потому что целка, а завтра другой хорошо попросит, и все – она больше не целка. – Он ржет. – А хули ты думал? Думаешь, у нас в классе все еще целки?
– Откуда я знаю?
– А я тебе скажу. Комарова уже не целка и Сорокина тоже.
– Откуда ты знаешь?
    – Пацан один сказал. Он сам их… Даже Паша Чесноков к ним и то подкатывал, хотя они ему не дадут: он - урод.
– А ты сам не хочешь?
– Не-а. В своем классе нельзя ни с кем связываться. Привяжется, потом хрен отстанет. А вообще, почти все бабы – проститутки. Даже Петрова. Просто боится еще. А после школы гуляют за всю мантану. Особенно студентки…
– Да, говорят, студентки – самые похотливые. Вот бы снять одну…
– Хрен те в дышло, – говорит Меньшик. – Они все с профессорами да с доцентами. Ты им нахер не нужен.
– А типа ты нужен.
Пишем «контрольную» по геометрии. Я уже списал у Марата и сейчас Диман списывает у меня.
– Мне «пять» не надо или «четыре». Все равно не поверит, сука. Но ты мне смотри: чтоб три задания – правильно! Мне надо, чтоб «тройка» железно была.
    На следующий день все как надо: мне – «три», Меньшику – «три».
– Молодец, Дохлый. Будешь нормальный пацан – научу тебя, как бабу «раскрутить». Баб вокруг туева-хуча. Знакомишься, в кино там, мороженое, ну, само собой. Потом проводить домой, зайти в подъезд, позажиматься, пососаться. И узнать, когда никого нет дома. Лучше, конечно, если сама в гости позовет, чтоб не набиваться. Ну, а потом само собой…
Меньшиков пацан отчаянный. Ему ничего не страшно, он никого не боится. Однажды он показал член практикантке из пединститута, которая вела у нас матику.           Просто взял и вынул его из ширинки. На вопрос математички: «Что это там у тебя под партой?», он нагло ответил: «Подойди, да посмотри!» Она подошла, наклонилась, чтобы посмотреть, даже очки приподняла с носа, а потом выломилась из класса с красной мордой. Больше она у нас ничего не вела. А Меньшику, хоть бы хны. Из-за него собрали родительское собрание, а ему пофиг.
  В классе мне никто не нравится, кроме Таньки Дубасевой. Она отличница и ко мне равнодушна. Я уже несколько раз видел, как она разговаривает с Меньшиком. Какие у них могут быть общие интересы? Перед историей она подходит к нашей парте, к Меньшику:
– Ну что, как насчет того?
– Никак. Ничего не получится.
– Жалко.
– Ну и что, что жалко!
  – Ну, ничего. Я думала, ты поможешь.
– Ладно, иди, мне надо еще историю почитать.
Она поворачивается, а он, быстро сунув руку ей под платье, щипает ее за жопу.
  – Ай. Ты что, дурной?
Она краснеет. Ей стыдно, потому что я все видел. Я тоже краснею, размахиваюсь и бью Меньшика в нос. Он удивленно смотрит на меня. Остальные, кто видел, тоже. В класс входит «историчка» Ржавая. Диман встает и выходит из класса.
– Тебе пипец, Дохлый, – шепчет Миханя – злыдень, и хихикает. – Все, считай себя коммунистом.
    Меньшик возвращается минут через пять. Он на меня не смотрит. Плюхается за парту. Вырывает из тетрадки лист, рисует на нем могилу с надписью «Дохлый 1974-1989» и сует мне.
    Что делать? Отпроситься с урока, типа в туалет, и побежать домой? Нельзя. Все подумают, что зассал. Да и не поможет все равно: завтра опять идти в школу. Вот влип!
  От страха тянет вниз кишку. Я поднимаю руку: можно выйти? Историчка кивает. Все смотрят на меня, кроме Меньшика. Он рисует в тетради каких-то автогонщиков.
    В туалете воняет говном и табачным дымом. Долго мою руки холодной водой из крана пока не посинели, горячей нет.
  – Можно сесть?
  Ржавая кивает. Все снова смотрят на меня.
Звенит звонок. Все встают, но «историчка» остается сидеть. У нее, наверное, следующий урок в этом классе. Значит, не сейчас. А когда? Выхожу из класса. Подбегает Миханя.
– Меньшик ждет тебя за школой, на заднем крыльце, где забитая дверь. Если не придешь, будет хуже.
Он хихикает и дает мне подзатыльник. Миханя вприпрыжку выбегает из класса, по пути раздавая тычки и пинки всем, кто послабже. Ему боятся ответить, он мстительный.
    Кладу портфель на подоконник и спускаюсь на первый этаж. Выхожу на улицу. На улице тепло – конец сентября.
    За углом, кроме Димана, стоят человек семь пацанов, Кирюшина и еще две бабы из нашего класса. Диман снимает олимпийку и отдает Добрыне. Подходит ко мне. Бьет в челюсть. В голове что-то неприятно встряхивается, и я падаю. Он ждет. Я притворяюсь, что не могу встать. Из разбитой губы на ворот рубашки каплет кровь.
– Кровь за кровь, – говорит Меньшик. – Мы в расчете.
Все уходят. Я встаю. Голова сначала кружится, потом перестает. Забираю портфель, потом одеваюсь в гардеробе и иду домой. Черт с ней, с историей.
    По дороге домой меня догоняет Обезьяна. «Подожди, Меньшик хочет с тобой о чем-то поговорить!» Я не жду, медленно бреду в сторону дома. Почти возле подъезда меня останавливает Диман: «Мир?» И тянет мне ладонь. Я отворачиваюсь. Все пацаны смотрят, Марат подталкивает меня, типа, помирись, давай. Я с обидой смотрю на Димана. Он повторяет: «Мир? Последний раз предлагаю!» Я тяну руку в ответ, он жмет мне руку и обнимает меня другой за шею: «Ты это, нормальный пацан!»
    Дома мама спрашивает, что случилось.
  – Подрался. Из-за девушки.
  – Молодец. Правильно. Девушка – один из немногих достойных поводов для драки.
    Вечером отец устраивает допрос, кто да за что. Мои доводы не убедительны. Мать с отцом сцепились и поругались.
    На следующий день иду в школу в поганейшем настроении. Мне стыдно. Но в классе никто не вспоминает про вчерашнее. С Меньшиком не сажусь, сажусь за пустую парту. На перемене иду к «классной».
– Татьяна Эдуардовна, я не хочу сидеть с Меньшиковым.
           – Почему?
– Ну, не хочу и все.
– Он что, к тебе пристает, мешает учиться?
– Ну… нет.
– А что тогда?
– Ну, не знаю… Не хочу просто.
– Саша, давай попробуем еще одну неделю. Коллектив – великая сила, и я искренне в это верю. Уже есть положительные результаты. По последней контрольной по геометрии ему «три», а до этого все время были «двойки».
Поворачиваюсь и ухожу. На геометрии снова сажусь один. Подходит Диман.
– Слушай, Дохлый, садись ко мне. Это же твое место.
– Не хочу.
– Ну, что ты как не пацан? Ты что, со своим пацаном разосраться хочешь из-за какой-то сучки? Я, конечно, двинул тебе, но ты же сам первый. У меня с ней свои дела, насчет пацана одного. А ты зачем лез? Я думал, ты свой пацан, думал – ты друг будешь, а ты…
– Ладно.
    Я пересаживаюсь. На алгебре – самостоятельная работа, я решаю часть уравнения и списываю за себя, и за Меньшика.
– Молодец, – говорит он. – Свой пацан. Найду тебе бабу, с которой легко добазариться. Будешь уже не «мальчик», не то что все эти дрочилы. А ты вообще дрочить пробовал?
    – Нет.
    – Не верю. Все пацаны пробовали. Даже я, пока не начал с бабами.
            Подходит Дубасева.
  – Сегодня в семь часов, – говорит он. Дубасева улыбается и уходит. Я молчу.
    На этой неделе наш класс дежурит по школе. Нас с Диманом ставят в «хорошем» коридоре: там никаких «малых», только девятый и десятый классы. Меньшик все время рисует в своей тетрадке, положив ее на подоконник. Рисовать он не умеет вообще, и все получается уродливо и непохоже, но самому ему нравится, и я тоже говорю, что классно получилось, если он спрашивает.
  Подходят двое старшеклассников – старший брат Димана – Санек, и Лупа-старший. Санек очень похож на Спартака из «Иглы» с Цоем в главной роли. Даже голос такой же.
  – Слушай, малый, дай двадцать копеек, – говорит мне Лупа.
– У меня нет.
  – Лупа, не лезь к нему. – Диман отрывается от своей тетрадки.
– Ты что-то сказал? Повтори.
– Не лезь к нему.
– Это что, твой друг?
– А если и друг?
– Слушай, Санек, твой Димарик давно уже нарывается. Пора ему по рылу насовать. Как ты?
  – Вообще можно. Нет, давай лучше не так сделаем. Дим, вот ты говоришь, что это твой друг. Если ты ему вломишь, мы тебя прощаем. А если нет, то мы тебя вдвоем отработаем. Ну как?
Диман тупо смотрит на меня. Санек хватает меня за пиджак.
– Я этого держу, чтоб не стебался.
  – Ну что? – спрашивает Лупа у Димана.
Диман идет ко мне. Я жду, что он ударит меня как будто сильно, а на самом деле тихонько, а я притворюсь, типа сильно. Я так делал классе в пятом, когда у нас учился Копченый – его потом в спецшколу забрали. Он был самый сильный и мог к любым двоим пацанам подойти и сказать: «Вот ты пздани его, а то я тебя!» Все боялись Копченого, и некоторые били по-настоящему, а я нет, чтобы потом, когда случится наоборот, тот, другой, тоже не ударил бы со всей силы.
    Диман бьет по-настоящему и прямо в «солнышко». Санек отпускает мой воротник. Они стоят, смотрят и громко смеются, потом не спеша отходят. Меньшик не смотрит на меня, он отворачивается, сует свою тетрадку в полиэтиленовый пакет и быстро уходит. Я сижу на корточках, потом приседаю несколько раз, как меня учили, и иду в класс. Сажусь один.
    Следующий день – первый день октября. Все серо и как-то мрачно. Тает первый снег. Первый урок – физика. До звонка минут пять. Подхожу к Меньшику. Он смотрит на меня. Я улыбаюсь.
– Привет.
    – Привет.
Мы опять на дежурстве в проходе третьего этажа. Наш класс идет в столовку на первый этаж. Миханя кричит: «Кто последний, тот последняя масть!» Весь класс ломанулся с лестницы, впереди всех Ляша – при росте в 160 см он весит 100 с лишним кило. Он летит как снаряд, перескакивая через четыре ступеньки. Неожиданно из-за угла выплывает завуч, копаясь в куче бумаг. Фишкин дает подсечку Ляше, тот летит прямо в Асюшку и врезается в нее головой. Оба кубарем летят с лестничной площадки, сзади напирающие спотыкаются об упавших, падают, свалка. Михася ржет и раздает пинки пострадавшим. Я иду сзади, Меньшик встал в стороне.
    Приехала скорая, увезли Асюшку и Ляшу. Говорят, будто бы его потом еще и в милицию отправят: в детскую комнату, поставят на учет.


Гопники
    По телевизору показывают новый многосерийный фильм «Гостья из будущего», фантастику. Пацаны тащатся от героини фильма.  Я сижу и тупо смотрю пятую серию, но в дверь позвонили. Пришли Марат и Добрыня.
    - Санек, пойдем в видеосалон. Говорят, там Батя новье притаранил.
- Ладно, - я одеваюсь и выхожу на улицу.
    На улице ждет Меньшик, здоровается, пожав мне руку, со смехом говорит:
- Че, тоже от «Гостьи» тащишься?
- Да не, просто делать нефиг было.
- Да ладно, не стесняйся уж. Свои пацаны, как-никак.
- Да я и не стесняюсь, она ваще с виду колхозница, у нас в дежурке молодая баба, продавщица, на нее похожа.
- Ну, ну, а че тогда с Радиком смахнулись по этой теме? Приревновали друг к другу? – Меньшик ржет.
  Я решил промолчать. Диман всегда ищет причину, чтобы постебаться над кем-нибудь.
    Приходим на «старый» к «Огоньку» к пяти часам. В комнате сидит уже человек двадцать. Кто-то на стульях или на диване, но в основном все на полу. Батя -"старый" пацан, лет девятнадцати, приземистый, плотный, узкоглазый: настоящий китаец из Шаолиня. Он - комсорг, будущая надежда Советской Армии, так как собрался поступать в военное училище. Вел он в нашей школе дискотеки: к музыке тянулся, отъявленным брейкером был, танцевал по тем временам неплохо, а слушал все подряд от металла до попсы, это конечно, полный алес, так как за неделю до дискотеки, а проводились раз в два месяца, надо аппаратуру по знакомым собрать, магнитофоны, но чтоб японские, новые записи переписать, скомпилировать. В школе техники не было.
    Отдаем Бате деньги, здороваемся с пацанами. Почти все знакомые, со своего района и садимся на полу.
– Сегодня два фильма, – говорит Батя. – Сначала «Бельгиец» - это порно, а потом боевик про Брюса Ли.
    Порнофильм черно-белый, и запись довольно фиговая. На экране какой-то мужик – наверное, это и есть бельгиец, – привел к себе двух баб и трахается с ними по очереди. Смотреть на это скоро надоедает.
  Фильм про Брюса Ли – намного интереснее: в нем драки классные.
После окончания фильма мы с Меньшиком, Маратом и Добрыней выходим на улицу и встречаем Обезьяну. Впятером гуляем по району. Диман отрабатывает удары ногами на Обезьяне, красиво, почти как Брюс Ли. Обезьяна вскоре не выдерживает и начинает бегать от него кругами.
На улице сыро и серо. Панельные пятиэтажки, через которые мы идем, грязные и облезлые, как бомжи. Ободранные окна смотрят заплаканными глазами.
  – Я, наверное, себе в кулаки забью вазелин, – говорит Меньшик.
– Нафига? – Обезьяна делает свою морду обыкновенно тупой.
- Как нахрена? Кулак потом твердый становится, и бить знаешь как хорошо? Если кому-нибудь врежешь, то лучше, чем кастет. А еще пацаны в член вазелин загоняют – чтобы больше был.
– Базаришь!..
    – Вот тебе зуб. На Проспекте есть один пацан – Лопатник, так он, мне говорили, уже пять кубов вазелина загнал, пока на зоне был. Он у него в литровую банку чуть влазит, когда стоит. Бабы на него сами лезут.
  – А если он банку наденет, а он у него встанет? Он же ее не снимет потом?
– Жахнет банку обо что-нибудь – и все. А еще загоняют шарики из подшипников.
– Куда? – спрашиваю я.
– Как куда? Тоже туда же.
Все замолчали. Идем молча, каждый думает о своем.
– Че делать-то будем? Пойдемте возьмем тогда пива, что ли? Потом к «старикам» в контору бухать.
Встречаем старших пацанов. Гаврюша спрашивает:
- Какой класс? Восьмой? Пора вам уже на сборы за район ходить!
Подходим к гастроному.
  – Бабок мало. Надо еще стрясти, – говорит Гаврюша. Мы становимся у входа. Меньшик впереди, остальные немного в стороне, но так, чтобы было видно, что он с нами. Он останавливает какого-то малого:
– Э, слышь, дай двадцать копеек.
Малый смотрит на Меньшика, потом на всех нас, вытаскивает из кармана монетку, отдает и бежит в магазин.
Потом к магазину подходит Попов из нашего класса. Он с «Новейшего».
– Дай я с этим сам побазарю, – говорит Миханя, хочет повыделываться перед остальными.
– Слышь, ты, Попов. Дай двадцать копеек.
– Не могу. Мне не хватит.
– Дома скажешь: потерял по дороге.
– Нет, не могу.
– Ну, что-нибудь придумаешь.
– Сказал же: не могу.
– Что ты с ним возишься? – Джипа подходит поближе. – Ты что, в лобешник захотел?
- Давай отпустим его, – говорит Меньшик. – Он с нашего класса. Отличник. Списать дает, если что.
– С вашего класса? Отличник? Ладно, пусть идет.
Джипа дает ему ногой под зад: несильно, «просто так».
Минут за десять натрясаем рубля два мелочи и подходим к очереди за портвейном. Меньшик видит знакомого пацана впереди очереди и отдает ему деньги.
– В очередь, – говорит какой-то мужик. Меньшик не отвечает и отсчитывает мелочь.
– Я кому сказал – в очередь.
Мужик – невысокий, лысый, в синей поношенной джинсовой варенке.
  В это время пацан уже передает Меньшику пять бутылок вина. Мужик смотрит на это и подходит к Диману:
– Ты что, самый главный здесь?
    – Типа того и чё?
- Айда-ка, выйдем, отойдем, поговорим!
Мужик хватает Меньшика за грудки. Лупа не теряется и сзади резко бьет мужика бутылкой из-под пива. Бутылка раскалывается об голову и мужик падает. Несколько работяг в сторонке пьют пиво, поворачиваются на шум и смотрят на нас, но молча. Мужик с трудом поднимается, зажимая рукой кровоточащую рану и бурчит под нос: «Мы еще встретимся», шатаясь, уходит. Мы моментально забыли произошедшее и идем своей дорогой.
    «Контора» – в подвале девятиэтажки. Это бывшая сантехническая слесарная. В ней два старых дивана с вылезшими пружинами и несколько деревянных ящиков вместо стола. В углу, на резиновых ковриках, которые, наверное, украли из школьного спортзала, лежат разборные гантели, гири по шестнадцать килограммов и самодельная штанга. На стенах – фотографии Брюса Ли, Шварценнегера и группы «Модерн токинг».
    – Ну как, зашибись у нас? – спрашивает Джипа. – Вы уже почти что свои пацаны, так что будьте как дома…
– Но не забывайте, что в гостях, – говорит Лупа и начинает ржать, типа сказал что-то смешное.
    Мы застилаем ящики газетами, а Лупа достает четыре немытых стакана.
– Жратва от вчерашнего осталась? – спрашивает Джипа.
Лупа копается в углу:
– Есть еще сало и немного хлеба.
– Зашибись.
    Разливаем портвейн. Стаканов на всех не хватает, они достаются Лупе, Джипе, Меньшику и Гаврюше.
 – А остальные во второй заход, – говорит Лупа.
 – Ну, за вас, малые. Чтоб наш район всегда был самым здоровым в городе.
    Они чокаются, выпивают, закусывают черствым хлебом, отламывая от буханки, и салом. Марат берет стаканы, наливает себе и мне. Пьем, не чокаясь.
    – Ну как твой старшой, пишет? – спрашивает Джипа у Гаврюши.
– Редко.
    – Сколько ему еще сидеть?
  – Летом должен прийти.
    – Если не добавят, – хмыкнул Меньшик.
    – Ты там не был, так не гони, – говорит Гаврюша. –
А я по малолетке протянул полтора года. В зоне не так уж хреново, только что баб нет. Зато там – закон, а тут, ****ь, хрен проссышь! Коммунисты-похуисты, Горбатый. Сделали бы закон, как на зоне… А знаете, как расшифровывается «Горбачев»? Готов Обогнать Рейгана, Брежнева, Андропова, Черненко - Если Выживу. Ладно, пора наливать по следующей.
Тут же наливают по второй. Пьем, как и в прошлый раз, по очереди. Закуска уже закончилась. От вина голова становится тяжелее, а верхняя губа приятно немеет.
    – Вы, малые, уже почти что свои, – голос у Гаврюши слегка изменился, стал каким-то глухим. – Так что вам пора уже начинать за район ходить. Вообще, давно уже пора. Я вон с шестого класса езжу. Вы не ссыте. Если что, поможем там.
– В рыло получить, – встревает Лупа и ржет.
– Ладно, не пугай их. Свои пацаны все-таки.
Разливаем и допиваем оставшийся портвейн.
– Ну, короче, вы поняли, – говорит Гаврюша. – Готовьтесь на сборы. И когда капуста есть, приходите сюда: бухнем. 
Мы выходим и идем к «турникам» за школой. Садимся на перила недалеко от траншеи для НВП, где всегда засрано, вонизм и набросано пустых бутылок из под водки, и закуриваем. Уже вечер. Светятся окна спортзала: там какой-то класс играет на физкультуре в волейбол. Марат спрашивает:
– Знаешь, какие бабы в классе уже трахались?
– Ну, Петрова, может быть…
– Нет, эта еще держится. А вот Катька Сорокина и Комарова – эти да.
– Откуда ты знаешь?
– Старые пацаны рассказывали. Комарова ходила с пацаном с «новейшего», и они летом пошли в поход, и бабы и пацаны, и он там ей засадил. А до этого она у бабки своей отдыхала летом, и местный основа, бухой, видит – Комарова на велике рассекает. Схватил ее – и в баню. 
– А она что?
– Да ничё.  Сдала его. Посадили. Зато счас жахается с кем хочет.
– Базаришь.
– Отвечаю. Мне знаешь кто говорил? Нос. Он к ней недавно подкатил, но не метелил, ничего такого, все по-хорошему. Договорились и вперед.

Сборы
    Во дворе 23-го во наших собирают возле третьего подьезда. Пришли старшие с «псих-квадрата». Сегодня вечером - сборы. Никто толком ничего не знает, по слухам известно, что с «Новейшего» набег намечается. А еще вечером будет дискотека. Вход на дискотеку будет стоить  не меньше одного килограмма желудей с чела: приобщили мероприятие к общественно-полезному труду.
    Мы с Маратом идем в Рощу и собираем в полиэтиленовые пакеты желуди. Получились довольно-таки объемные  тяжелые.
    Дома я одеваю модные «широкие брюки», по 30 см каждая штанина, натягиваю турецкий свитер с темно-красными ромбами спереди и протираю тряпочкой белые кроссовки. Заходит Марат в «адиковском» спортивном костюме. Мы идем на сборы.
    Ближе к вечеру на остановке собралось человек пятьдесят пацанов – от восьмиклассников до «старых», которым уже по восемнадцать и даже больше.
– Короче, идем по трое, максимум впятером, – говорит Шашкин-старший. – Встречаемся на дискотеке.
    – Слушайте анекдот, – говорит Диман, пока идем на остановку. – Приехал Рейган в Москву. Горбачев показал ему Кремль, то да се, окрестности, а затем предложил искупаться в Москве-реке. Сделали заплыв. Первым на берег вышел Рейган, а тут его уже ждал мент: «Гражданин, вы купались в неположенном месте. С вас штраф-с!» «Подождите, тут недоразумение. Я же Рейган, президент США!» «Ну-ну, рассказывай! Скажешь еще, что вон тот алкаш - президент Горбачев?»
Все ржут, кроме Лупы. Он смотрит на остальных, потом тоже смеется. 
– Ну че, боишься? – спрашивает у меня Диман.– Не ссы, в первый раз всегда страшно.
    Идем к школе по велосипедной аллейке. Встречаемся со своими.
    На площади перед входом уже стоит какая-то толпа – человек тридцать.
– Это новейшенские, – говорит Меньшик-старший. – Готовьтесь. Будем метелиться.
    Мы идем прямо на них и орем: «Ну что, готовьтесь, счас вам пипец! Ломитесь, сайгаки!»
    Когда подбегаем, начинается мочилово. Мне кто-то бьет ногой по почкам, я падаю и получаю еще раз в спину, но не сильно. Вскакиваю на ноги и роняю мешок с желудями, они сыпятся на асфальт, кто-то наступает на них и падает. Начинается свалка. Я начинаю махаться с каким-то маленьким толстым «новейшинским». Рядом Диман «добивает» другого «новейшинского», его сбил с ног Марат. На Добрыню напали сразу двое, и он отмахивается от них мешком с желудями.
    – Менты! – кричит кто-то. «Новейшинские» ломанулись.
    Мы бежим вслед за ними. Кто-то из старших кричит: «Стоять, психи! Назад, в клуб!» Мы идем назад. У входа стоит военрук Елизарыч, трясёт клюшкой и орет: «Что это, ****ь, такое? А ну прекратить безобразие!» Мы идем к дверям, где нас фильтруют учителя. Меня сначала не пускают, потому что нет желудей, но потом я все же попадаю внутрь, из-за суеты и давки на меня не обратили внимание. Мне страшно остаться одному на улице.
– Здравствуйте, Татьяна Эдуардовна, – наигранно весело и громко кричит Миханя.
– Здравствуйте, ребята, – отвечает классуха без улыбки. Как же, мы – «нежелательный элемент» на дискотеке, от нас только и жди что неприятностей.
Свет в зале выключен, в одном углу моргают четыре фонаря цветомузыки – красный, зеленый, синий и желтый, а в другом крутится синяя лампа милицейской мигалки. Под потолком висит зеркальный шар и на него направлен луч света. По стенам идут блики. Красиво и как-то таинственно. Играет «Модерн токинг» – третий альбом, песня «Луи-Луи». «Лупят» две 90-ваттные колонки. Народ танцует, собравшись в кружки человек по десять-пятнадцать.
– Пошли бухнем, – говорит Меньшик. – Нос пузырь самогона где-то надыбал.
Мы смотрим на Носа. Он довольно улыбается.
– А чего сразу не сказал?
– А чтоб слюной не захлебнулись.
Мы идем в туалет.
– Закуски нет, надо голову нюхать, чтоб потом не шлифануть, – говорит Лупа.
Делаем по глотку, потом нюхаем головы друг друга.
– У меня еще одеколон есть, – Диман показывает маленький пузырек. – Так что, если кому мало…
– Ты что, серьезно? – спрашиваю я.
  – Не-а, – ухмыляется он. – Я пока не свихнулся одеколон пить. Вот намазаться можно, чтоб запаха не было.
 – Ну, еще чего, – говорит Марат. – Подумают еще, что в самом деле напились одеколона.
– А может, выпьем его? – спрашивает Лупа.
– Хочешь, пей, – говорит Марат.
Возвращаемся, снова заходим в актовый зал.
– Ну что, пошли танцевать? – спрашивает Меньшик.
– Нет, давай посидим сначала, – отвечает Добрыня.
Деревянные стулья с откидными сиденьями сдвинуты к стенам, на них сидят несколько девчонок. Среди них накрашенная Иванова. Она в длинной чёрной юбке. Волосы начесаны и залиты серебристым лаком. Такое впечатление, будто волосы стали седыми. Меньшик подсаживается к ней и начинает что-то ей «зачёсывать». Она скуксилась и явно отвечает без охоты. Диман говорит чего-то еще, резко встает и возвращается к нам.
– Ладно, давайте лучше танцевать, – говорит он
– Что, не даст? – Лупа смотрит на него и ржет. Мы тоже
– Пошли танцевать, че встали как лохи? – говорит Добрыня.
Встаем в круг. Сейчас играет первый альбом «Модерн токинга», песня «Ю май хот, ю май соул». Потом ставят «медляк» – «Тайм» Скорпионсов.
– Ну пошли кого-нибудь цапанем. Че просто так сидеть? – говорит Меньшик.
    Я рассматриваю толпу в поисках нормальной бабы, чтоб пригласить. Всех симпатичных уже пригласили. Недалеко стоит Наташа Кошкина из нашего класса, и я подхожу к ней.
– Привет. Можно тебя пригласить?
– Привет. Можно.
– Я, правда, не очень умею.
– Ну и я не очень. Не бойся.
Она прижимается ко мне, но грудей я не чувствую, только лифчик, твердый какой-то. Танцевать медляки я вообще не умею. Мы топчемся, переминаясь с ноги на ногу.
– Ты меня веди, – говорит Наташка.
– Куда?
Она смеется.
– Так говорят, когда танцуют. За собой веди, чтобы я делала шаги за тобой.
  – А, понятно.
Мы топчемся так до конца медляка – мне показалось, что он длился минут десять.
– Ну все, – говорит Наташка. Я улыбаюсь. Думаю, что если бы она не была такой жесткой по характеру, то…
– Ну, как Натаха?
– Как, как? Я, может быть, первый раз в жизни с бабой танцевал.
– Так я и спрашиваю – как?
– Никак. Я же не умею.
– Ну позажиматься все равно можно. Правда, у нее там ничего нет. Видел, какую пилу Добрыня снял? Не с нашей школы. Курить пошли.
– А Диман?
– Тоже курит, наверное. Подошел ещё к какой-то козе, а она его послала. Ну, он психанул и ушел.
– А ты?
Марат не отвечает. Типа музон слушает. Игнорит явно.
    Подходят Шашкин-младший и Добрыня с какой-то накрашенной бабой в облегающих брюках и на каблуках. Ей на вид лет семнадцать или даже больше.
– Знакомьтесь, – говорит Толя. – Это Люда. А это Андрей, Марат и Саша.
– Очень приятно, – говорит она ****ским фальцетом и улыбается.
– Ну, мы пошли танцевать, – говорит Добрыня.
– Присоединяйтесь, мальчики, – говорит она, повернувшись к нам, и они уходят, взявшись за руки.
– Нашла, мля, мальчиков, – говорит подошедший Меньшик. – Люда-блюда. Хотя пила ничего. А эту дуру убью нахрен. «Я с колхозниками не танцую» – передразнивает он. - Сама колхозница!
– Ладно, успокойся. Ну ее нахер, – говорит Лупа. – Пошли лучше подрыгаемся.
  Играет «Радиорама» - «Ети». Всех это просто заводит, и народ орет: «Мочи!» В середине зала началась какая-то тусня. Некоторые перестают танцевать. Мы подходим поближе, посмотреть, что там такое. Толпой пинают кого-то. Потом появляются еще какие-то старшие пацаны, и из толпы вытаскивают Белого. У него морда в крови, ладонь прижата к боку, а сквозь пальцы сочится кровь. Вероятно «заехали» ножом или заточкой.
    Потом начинается свалка, прибежал Шина и говорит: «Новейшинские» толпой, человек сто, штурмуют центральный вход!» Мы побежали к выходу, но внезапно разбилось стекло и ветер с шумом рванул занавески.
    Включается свет, входят наша директриса Лидушка и ее зам - Веник. Дискотеке конец. В углу зала, где лежали «билеты» - килограммы желудей в мешках, толпятся пацаны - хватают мешки и выбегают из актового зала. 
На улице штурм: в толпу напирающих на вход «новейшинских» летят мешки с желудями, орет военрук Елизарыч, но ему тоже заехали по башке, и он упал.  Наши вырываются из дверей и начинается мочилово: кто кого бьет в темноте не разберешь: уличные фонари на столбах мерцают грязным светом. С заднего двора из темноты врывается толпа - человек пятьдесят со штакетами, и врубается в тыл «новейшенским». Они рассыпаются и начинают разбегаться, но вдруг воет сирена. Это менты. Машина взвизгнув тормозами сделала полукруг и встала.
– Все, мир! Стелим ментов! – кричит Шашкин.
– Хорошо, давай! – отвечает высокий здоровый пацан с новейшего, их «основа».
    Менты выскакивают из «бобика». Один орет:
– Ну-ка, быстро разойтись, что такое?
– Сзади заходите! Окружаем ментов! – командует Шашкин. 
К «бобику» со всех сторон бегут пацаны. Мент тянется к кобуре, потом убирает руку и лезет обратно в машину. За дверь уже схватились, не давая ему ее закрыть.
    – Заводи, твою мать! – кричит мент водиле. – А ты вызывай подкрепление!
    Водитель пытается завестись. Дверь резко распахивают, она от этого отламывается, и руки со всех сторон тянутся к менту. Он выхватывает пистолет, передергивает затвор, и направляет на пацанов.
– Назад, суки! Убью, нахрен!
– Нихрена себе, а я-то думал, что у него там семечки, – говорит Диман. Видно, что он на самом деле удивлен.
Толпа отступает.
– Заводи ты, твою мать!
«Бобик» заводится, но ехать некуда – со всех сторон машину окружает толпа пацанов. «Новейшинские» перемешались в ней с нашими.
– Бей им окна! – орет Шашкин.
– Я тебе разобью счас. Давай по толпе, дави их, нахрен! – кричит мент водиле.
«Бобик» трогается. Несколько человек выскакивают прямо из-под колес. Со всех сторон по машине молотят кулаками и ногами, стекло в двери разбивается.
– Вам пиз@ец! – кричит мент в форточку. Мы хохочем. Машина вырывается из толпы, несколько человек бегут за ней и кидают вслед камни.
– Ладно, до следующего раза, – кричит «новейшинский» основа Шашкину-старшему.
– До следующего.


Дема
  – Гутэн тах! Штейт ауф! – орет «эсэсовка», училка по немецкому. Все встают из-за парт.
  – Зэтцен зи. Айнэ минутэ усе видерхольт!
Большая и крашеная блондинка, как будто только что приехала из Германии. Она всех в школе задолбала своим немецким, но все учителя и даже завуч знают, что она блатная и боятся ей что-нибудь сказать. Я ненавижу  немецкий и никогда ничего не учу. Она ставит мне «три» потому что в классе есть вообще «нулевые», хуже меня – например, Меньшик.
– Ну, что вы, неучи, думкопфы – как гулять, так сразу, а как работать, немецкий выучить, так нихрена? Наставлю двоек за четверть, будете потом бегать жаловаться – плохая Гертруда Оттовна, а Гертруда Оттовна не плохая и не хорошая, она вас, дебилов, уму-разуму учит.
Пока все листают тетрадки, я смотрю в окно. Она замечает. – Вольфман, ком цу мир тафэль с домашней работой.
Я беру тетрадку и иду к ее столу. – Где домашняя работа? – Нету. – Пересказывай текст. – Не выучил. – Зэйдысь, цвай!
    Наша классная оставляет меня после уроков, чтобы потрепать мозги.
  – Можешь ведь учиться, но не хочешь! Ты - паразит на теле Советской власти, которая пятнадцать лет тебя кормит и одевает. Но для тебя еще не все потеряно. Ты еще только в восьмом классе. Пойми, ты мог бы хорошо окончить школу, поступить в институт, стать инженером. Зачем тебе эта компания двоечников? По ним тюрьма давно плачет, а ты - сын нормальных родителей.
  С меня хватит этих гнилых базаров. Я иду к двери. Классуха загораживает дорогу:
– Нет, я еще не все сказала.
    Я обхожу ее, открываю дверь и захлопываю ее прямо у классной перед носом.
    Я, Меньшик, Марат и Миханя сидим на скамейке под навесом остановки. Много раз перекрашенная фанерная стенка в нескольких местах проломана – это пацаны показывали каратэ, – и на ней нацарапано «Старый – сила» и «Новейший - масть». Мы курим и плюем под ноги. Под скамейкой уже целая лужа слюней. Откуда-то выползает Дема. Это молодой дебил, он шляется по району и собирает бутылки.
– Дема, смотри – бутылка! – кричит ему Миханя. Под нашей скамейкой и правда валяется бутылка из-под пива. Миханя перед этим бросил туда бычок, а потом пустил сопли. Дема наклоняется, и Миханя несильно бьет его по жопе. Мы смеемся. Дема оборачивается:
– Ты, фашист.
– Сам ты фашист!
– Нет, это ты фашист. Ты… ты… ты меня обидел.
– Лучше вали, пока по хлебалу не получил. Что, отметелим Дему? – Миханя смотрит на нас.
Я отвел взгляд.
  Дема хочет убежать, но видит, что поздно. Стоит и ждет, что будет. Из ноздри свисает сопля.
– Может, не будем? Ну его нахер, – говорит Марат.
Миханя не слушает, хватает Дему за куртку и бьет ему по носу, потом еще. Голова Демы мотается, как мяч. Из носа закапала кровь. Несколько теток и малых пацанов видят, что происходит, и отходят подальше от нас. Михася отпускает Дему, и он падает.
– Что вы делаете, гады? – орет какая-то тетка.
– Пошла нахер!
– Я сейчас милицию позову.
– Зови.
  Тетка поворачивается и идет в сторону ментовки – это рядом.
– Надо сматывать, – говорит Меньшик.
– Зря ты его. Нахрена убогих трогать? – говорю я.
    Миханя зло смотрит на меня:
- Че самый умный, шо ли?
    Я молчу. Миханя толкнает меня в грудь, а потом говорит Деме:
    – Э,  потанцуй нам, - и жмет ему руку. – Ты – свой пацан. Молодец. Боли не боишься. Ну че, станцуешь?
    Дема дебильно улыбается, и изо рта у него вытекает слюна вперемешку с кровью.
– Давай, не выеживайся, а то сейчас отметелим еще раз, видишь, сколько нас?
– А какой танец, быстрый или медленный? – Голос у Демы как у первоклассника.
– Давай быстрый.
    Дема начинает фальшиво петь «Посмотри на меня, братец Луи-Луи-Луи», крутит жопой и машет руками.
– Ладно, зашибись, хватит. Теперь медленный, – говорит Миханя.
Дема разводит руки далеко в стороны, топчется, поворачивается на месте и тоже что-то напевает себе под нос, только теперь тихо, и поэтому нельзя понять, что.
    – Все, концерт окончен. Теперь вали отсюда. – Миханя  дал ему пендаля. Дема убегает, разбрасывая ноги в стороны, как обычно бегают бабы.
– А брат у него старший – нормальный, здоровый такой мужик, каждый день пьет. – Миханя немного сочувственно смотрит Деме вслед. – Мамаше говорили не рожать, а она родила, вот такой и получился…
    – ****ь, сигареты кончились. – Меньшик зажимает в кулак пустую пачку из-под «Космоса». – У тебя есть, Дохлый?
– Нету.
– А у тебя?
– Нет.
– Пошли за сигаретами.
– А может, ты один сходишь?
– Как один? Одному неохота.
– Ну ладно. Пошли.
Идем в магазин. Навстречу идет блондинка.
– Смотри, Диман, подруга Иванова, – говорю я.
    – Знаю. Видел я их, ****ь. Неформалы ебучие.
Она приближается.
– Ах, какая встреча! – Меньшик загораживает ей дорогу. Она хочет обойти, но он не дает.
– Пошли, зачем тебе она? – говорю я.
– Как это зачем? Она же с этим пидарасом ходит. Нормальных пацанов не уважаешь, а со всякими волосатыми трешься? – Меньшик хватает ее за волосы.
– Отстань ты от нее, Диман. Пошли за сигаретами.
– На тебе сигареты, – он вытаскивает пачку папирос «Беломора» и швыряет мне. Пачка падает на тротуар.
– Отпусти меня, – говорит она. – Тебе же потом хуже будет.
– А ты меня не пугай.
Диман резко бьет ее кулаком в нос.
– Ну, а ты что стоишь? – кричит мне Миханя. – Ебни ей тоже.
Мне неохота бить бабу, но и с Миханей ругаться тоже не хочу. Я бью ей кулаком в плечо. Потом Миханя ногой в живот.
– Смотри, сука. Не будешь своих пацанов уважать, со всякими неформалами шляться – будет еще хуже.
Меньшик отпускает ее волосы. У нее течет кровь из носа и дальше по подбородку и капает на грудь. Она покорно стоит. Мы уходим.
– Нахера ты к ней лез? – спрашивает Марат Димана.
– Пусть не ставит себя выше консервной банки. Думает, если ходит с волосатым хером, так уже деловая.
– А тебе не пох@й, кто с кем ходит?
– Нет, не пох@й.
– Ну, она баба все-таки.
– А мне насрать, что баба. В моем районе никто передо мной выебываться не будет.




Демонстрация
    Сегодня 7 ноября и я иду с классом на демонстрацию. Можно было забить на нее, но я решил сходить. Нас заталкивают в троллейбусы, чтобы везти без остановок в центр города. Я заскакиваю среди первых и успеваю сесть, троллейбус останавливается, и все бросаются к дверям, расталкивая друг друга, под визг учителей, которые нихрена не могут сделать.
    Троллейбус стоит в самом центре, недалеко от площади Ленина, через которую должна была пройти демонстрация. До начала еще больше двух часов. Стоять и ждать в школьной толпе неохота, и я иду гулять.
С забитой демонстрантами улицы сворачиваю во двор. Там какие-то мужики-работяги прислонили свои флаги и транспарант «За перестройку и демократию» к стене и разливают по рюмкам водку.
– Мужики, не нальете тридцать капель? – спрашиваю я.
– А не рано еще? Какой класс?
– Десятый.
– Ну, тогда можно.
Один из мужиков сует мне граненый стакан с недопитыми каплями на дне. Я стряхиваю капли в траву, а другой наливает мне из бутылки «Агдама».
  – Ну, за праздник. - Выпиваю одним махом и отдаю стакан мужику.
– А где твои друзья, одноклассники?
– Там, – я машу рукой в сторону площади Ленина.
– Ты, в общем, правильно заметил, – говорит один мужик другому, в кепке. – Но про Горбатого ты мало сказал. Главного не сказал. Что он, бля, турист сраный, а Райка его – обезьяна облезлая. Правильно?
– Неправильно. – мужики начинают спорить и орать, а я иду к своим.
    Я с трудом нахожу одноклассников, хотя мог и не искать вообще: нахера мне эта демонстрация вонючая? Веник замечает, что меня пошатывает.
– Это еще что? Где ты уже успел выпить?
Я молчу.
– Иди домой, не позорь школу.
– Куда домой? Троллейбусы не ходят.
– Ладно, вставай тогда в середину колонны, чтоб в глаза не бросаться.
Так говорит, типа, для меня это кайф охренительный: пройти в этой сраной колонне мимо трибуны, на которой стоят всякие гондоны и обезьяны, улыбаются и машут руками.
Мозаев и другие одноклассники лузгают семечки, сплевывая шелуху в кулаки. Я выставляю руку, и мне тоже отсыпают. Я лузгаю их и сплевываю прямо на асфальт.
    Рядом стоит колонна тридцать восьмой школы. Это наши враги, Чулочкинские. Один их пацан подваливает к Мозаеву – самому маленькому и хилому – и требует семечек. Мозаев не знает, что делать. Я узнаю пацана: видел пару раз у «приборки», когда ходил на сборы. Я подхожу и спрашиваю:
– Че такое?
– Ничего. Отвали, пока не спросили.
Я бью ему головой в нос. Пацан хватается за морду и отскакивает. Подбегает Веник:
– Опять ты беспорядки устраиваешь? Я тебе поставлю «неуд» по поведению за год!
В этот момент учителя начинают суетиться: пора трогаться. Я впихиваюсь в середину колонны. Мне все до лампочки, я балдею. Проходим через площадь под дурацкие выкрики из рупоров на столбах. В сторону трибуны я не смотрю. За площадью колонна рассыпается и я осторожно выбираюсь из толпы, чтобы пацаны с Чулочки не увязались следом, оглядываюсь и трусцой бегу домой, троллейбусы еще не ходят.




Пацаны

    Я и пацаны - Марат и Меньшик курим на заднем крыльце школы. Пасмурно и холодно.
– Вот, пипец, лето прошло, – задумчиво говорю я.
– А ты только заметил? Ну, ты и тормозной пацан, – Диман шутливо, но, в тоже время, с силой бьет меня в грудь.
    Я ничего не отвечаю и пытаюсь увернуться, но он продолжает меня доставать и отрабатывает удары.
Перед физкультурой переодеваемся в спортивную форму. В раздевалке воняет потом, резиной, грязными носками и трусами.
    Я, Магам, Меньшик и Мозаев пришли на физкультуру раньше всех и стоим в «предбаннике», у двери в спортзал. Мозаев никогда не переодевается на физкультуру в раздевалке – боится, что сделают «тёмную». У него под школьной формой всегда, даже летом, надет облезлый синий спортивный костюм, и он просто снимает пиджак, рубашку и штаны, и бросает на подоконник в «предбаннике». Иногда и это его не спасает: пацаны все равно затаскивают в раздевалку и мучают.
- Да че ты боишся? – спрашивает его Меньшик. – Пристают, дал в морду и делай ноги. А то чморят тебя впостоянку как гавно последнее. Понял че делать надо?
- Ага.
- В зоне знаешь, че делают с чмырями? Вафлят. Вот подойдут к тебе и скажут, бери, мол, в рот… А то…
- …И чего делать?..
    Меньшик не отвечает, а просто бьет его в лоб тыльной стороной ладони, типа, чмо. Мозаев стукается затылком об стену и испуганно вращает глазами.
    Дверь женской раздевалки приоткрыта: еще никто не пришел. Меньшик выглядывает из двери и нам шепчет:
– Христик идет. Давай ее замацаем, пока никого нет. Саня, на шухер.
    Я выхожу из «предбанника» в коридор, и входит Христофорова – некрасивая и толстая, в тапках со стоптанными задниками и спортивных штанах под платьем. Она идет мимо нас к своей раздевалке, заглядывает туда. Меньшик подходит к ней сзади и хватает за жопу.
– Э, ты что, сдурел? – она оборачивается.
Подскакивает Магам и они вдвоем волокут ее в раздевалку. Христофорова брыкается и орет. Меньшик двумя руками хватает ее за грудь, и я вижу, как пацаны мешают друг другу. В этот момент я вижу завуча и ору:
– Веник!
    Меньшик и Магам выскакивают из женской раздевалки в свою, но Христофорова успевает дать мне оплеуху.
- За что?
    Пацаны ржут.
    В нашей раздевалке я спрашиваю Меньшика: «А она не заложит?»
  Он хохочет:
– Ну, и что она скажет? Меня пацаны зажимали? За сиськи дергали?
    Мы с Магамом тоже смеемся.
После «физры» класс работает в столярной  мастерской: делаем флюгеры, которые «Жук» – учитель труда Жуков, потом продаст дачникам. Он говорит, что на вырученные деньги ученики будут ездить на экскурсии, но до сих пор никто еще никуда не съездил.
    Как обычно, Жук, дав задание, уходит в свою каморку.
– Начинай! – кричит Мормышка. Все хватают напильники и молотки, и начинают молотить ими по верстакам. Вбегает Жук – маленький, толстый и лысый.
    – Вы что, охренели? Класс идиотов!
    В руке у него деревянная дубинка из черенка лопаты  – «палочка-выручалочка», с виду вроде ментовской, только пожестче. Жук бьет ею по голове первого попавшегося – Магама. Остальные хохочут и перестают стучать молотками.
    – Все. Не занимайтесь херней. Работайте, – Жук выходит.
– Хули ты смеялся? – Магам поворачивается к Николе.
    – Все смеялись.
    – Мало ли, что все? А ты че смеялся?
– Ладно, не трогай его, – говорит Обезьяна. – Все смеялись.
– А ты заткнись.
    – Что?
    – Что слышал.
    – Э, Магам, ты что, охирел?
  – Обезьяна, пойдешь с Магамом по разам? – спрашивает Шашкин.
    Магам подходит к верстаку Обезьяны. Все остальные смотрят на них.
  – Ну что, будешь? – снова спрашивает Шашкин.
  – Нет, не сегодня. Голова болит.
– Зассал! – кричит Меньшик. – Все слышали? Обезьяна с Магамом зассал по разам.
– Ничего я не зассал.
Магам неожиданно дает кулаком Обезьяне в глаз, хочет добавить, но Обезьяна увертывается и отвечает: Магам получает короткий джеб в голову. Оба выскакивают в проход между верстаками.
    – Миханя, на шухер! – командует Шашкин, и тот бежит к дверям.
Магам с Обезьяной махаются почти на равных. Магам немного выше и чаще бьет ногами. Обезьяна хватает его за ногу и хочет повалить, но Магам молотит его по морде, входит в клинч, Обезьяна  отпускает ногу и падает.
    – Ну что? Еще будешь? – спрашивает Шашкин.
    – Нет.
    – Молодец, Обезьяна, – говорит Шашкин и хлопает его по плечу. Все расходятся по своим верстакам.
    На втором уроке, после перемены, Мозай обзывает  Гитлера. Они – самые дохлые в классе – Мозай последний, а Гитлер предпоследний, но Гитлера трогают меньше, потому что он псих и может неожиданно ответить молотком по голове. Мозаев никогда никого не обзывает, кроме Гитлера: остальных он боится. Гитлер берет молоток и замахивается на Мозая. Все перестают работать и смотрят, что будет.
    – Двинь ему, Гитлер, – говорит Шашкин.
    В мастерской тихо - слышно, как поскрипывает ботинок у Гитлера. Внезапный рывок и что-то хрустит в голове Мозая: Гитлер резко бьет молотком. У Мозая струйкой течет кровь по лбу и носу и он падает. Лицо у Гитлера становится белым, как  огрызок мела у Жука на столе. Он, наверное, сам неслабо испугался.
  Шашкин подходит к нему и вырывает молоток. Гитлер не сопротивляется.
    В мастерской воняет говном.
– Смотрите, Гитлер обосрался, – говорит Меньшик.
   Входит Жук:
– Почему не работаете? Что за херня, бля?
Замечает лежащего на полу Мозая.
– Что с ним?
– Поскользнулся, и на него сверху молоток упал. И напильник.
– Вы что, опупели? «Скорую» вызывать. Скорей. Алексеев, беги в канцелярию, звони.
– Он что, еще и обосрался? – Жуков нюхает воздух.
– Нет, это Алексеев обосрался, – говорит Шашкин. – Его в столовой отравили.
– Ну-ка домой, подмываться, а за врачом бегом Астренин!
Астренин выбегает из мастерской.
– А остальные работать – че стоите?




Новоапайцы
    На остановке ко мне и Марату подходят Машан с Меньшиком-старшим и с ними еще пацан со «старого».
– Что, салабоны, капуста есть? – спрашивает Машан.
– Так, копейки.
    – Ну, рубля три наберете?
    – Если только два.
    - А нужно три – на водку.
    - А если нету?
- Тогда бегом искать. - Для верности своих слов мне достается нехилый свинг слева по уху. - А дружбанчик твой пока с нами потусит.
    Я молча потрусил в сторону дома. Перевернув все свои заначки, я нахожу копеек пятьдесят и бегу назад. На остановке сидит Марат. Один, с разбитой и опухшей мордой. Старших нет.
    - А где все?
    - Да хрен их теперь знает! Ушли. Напинали мне от нефиг делать и ушли на «старый».
- Вот, гады.
Мы молча курим и сидим на остановке. Вдруг из-за угла остановочного павильона выглядывает голова какого-то пацана:
- Эй, вы! Откуда?
- Мы? Мы здесь живем, а че?
И тут я понял, что окружены толпой. Я получаю прямого в нос, Марат тоже получает хук и падает. Нас месят не по-детски, пинают по всему живому, но мне удается вскочить и первая мысль позвать своих со двора. Я пробиваюсь сквозь толпу, падаю, поднимаюсь, вновь падаю, в ответ бью кого-то, это дает передышку, потому что все боятся получить в ответ. Отбиваюсь и бегу во двор, но там никого нет. Как всегда, когда нужно, никогда никого нет.
Я осторожно возвращаюсь назад, но и здесь уже тоже никого. Иду домой к Марату. Он дома.
- Шарф и шапку сняли, гады! А у тебя?
- У меня все на месте.
Марат удивленно смотрит на меня:
- Серьезно?
Мы пьем чай и идем во двор. Там уже собираются пацаны. Возле подъезда сидит Меньшик и говорит:
- Сегодня, говорят, Новоапайские набег делали. Человек пятьдесят. А у вас че с рожами-то?
Мы с Маратом засмеялись: «новоапайцами» называли пацанов из города Новочебоксарск. У Марата рассечена бровь, у меня разбита губа.
Я иду в «двадцатьшестой». Там можно спокойно покурить и выпить, если что, послушать, как Радик на гитаре играет Высоцкого. Обычно пацаны сидели возле подъезда девятиэтажки, а сегодня у входа пусто. Я прислушался. В подъезде слышны голоса. Поднимаюсь на пятый этаж.
- Здорово, пацаны!
- Здорово.
  Я здороваюсь со всеми за руки, пожимая их. Все сегодня какие-то хмурые.
- А вы че сегодня затихарились? – попытался с острить я.
- А че веселиться? – протянул мне бычок «Примы» Картошкин. Он настраивал струны на гитаре. – А ты че невеселый?  От улыбки треснула щека? Так что ли? Сегодня на улицу носа показать нельзя, одни толпы бегают, туда-сюда, туда-сюда!
Пацаны молча курят. Ващила вытащил из-за пазухи поллитровку спирта.
Стакан ходит по кругу, мы занюхиваем шапками, чтобы отпустило горло, потом курим «Приму», на душе заискрило, я предлагаю:
- Айда на улицу, воздухом подышим, че здесь ныкаться?
Выходим к подъезду, разместились возле скамейки, Картошкин сел с гитарой и затренькал про вшу из группы «Сектор газа».
- Во достал уже со своей вшой! – говорит Ващила. – Давай хоть помолчи, а! Кароч, расскажу вам щас историю. Хотим?
- Давай, че уж…
- Кароч, гуляю я со своей герлой по Роще. Цветочки там, птички, е-мае, солнышко светит, настроение пи@дец какое ох@енное. Вокруг детишки катаюца, жизни радуюца. Сам не заметил, как зашли мы в почти пустую часть парка. Гуляем себе, никого не трогаем. Тут вдруг нарисовывается перед нами пацанчик. Вроде, прикинут по понятиям, взгляд дерзкий, чо-та хочет. Кароч, не вкурил он тему и начал: мол, типа, дай мелочь (ну бери, не жалко), а чо так мало, а ты ваще кто такой, откуда, типа. Я ваще в непонятках, чо за наезды нах, рамсы попутал он, что ли? Я ващет пацан мирный, не люблю метелить без повода, а тут такое. Пытаюсь ему какта на пальцах втолковать, что он, мля, не туда полез, куда надо, и ваще, я тут со шмарой гуляю, чо слепой что ли? А пацанчик вообще охренел, начал руки распускать, нарываться не в тему. Я ему грю, типа, отъ@бись, не нарывайся, в последний раз говорю. Не понимает, мля. К шмаре полез. Причем, мля, трезвый был, как стеклышко нах! Я тут мля гуляю, птички, солнышко, е-мае, шмара пи@датая. А тут настроение портят. Не хотелось мне драку устраивать и портить жизненно важные для @бли части тела, но с ноги ему по яйцам всё же я дал, раз слов, сука, не понимает. Пацанчик согнулся, захрипел, за шары свои схватился, ну и огреб в челюсть напоследок. Лежит на земле, чего-то кряхтит, не встает. Ну, я, мля, лежачих не бью, обошел его и говорю: «Не наезжай, сука, больше на кого не надо. А то в следующий раз так уделаю, мама не узнает!» И ушли оттуда. Вот такая история, пацаны. Да, я знаю что вы скажете – мол, не к лицу пацану другого пацана по яйцам бить. Понимаю. Типа, надо было ему харю разукрасить просто. Я хотел, @лять, со своей шмарой гулять, цветочки, птички, е-мае, и чтоб нас ни одна сука не тревожила и не мешала, хорошему настроению. А махаться - ваще не хотелось. Наезжать и руки распускать на ровного пацана, который со своей шмарой мля, гуляет к которой еще и лезть, ваще беспредел. Я щетаю, что прально поступил. Такие безпредельщики, мля, иного и не заслуживают. Да?
- Ну, вроде того…
- Опа! А это еще кто?
Я повернулся в ту сторону, куда показал Ващила и увидел, что по улице прямо по направлению к нам бежит толпа со штакетами наперевес.
- Стоять, сайгаки!
Мы молча ломанулись в подъезд и заблокировали дверь.
Раздался звон стекла, штурм начался через подъездное окно, я побежал наверх, часть пацанов вызвали лифт, но поздно, мочилово началось. Во тьме не разобрать, кто кого метелит, меня кто-то схватил за ворот куртки, я выворачиваюсь, бью в лицо, но противник  оказался выше и опрокидывает меня на спину. Я ударяюсь головой о стену и на секунду теряю сознание, впрочем, через мгновение, вскакиваю, хватаю мусорное ведро и начинаю метелить куда ни попадя.
Все кончилось также быстро, как и началось. В наступившей тишине слышно, как кто-то сморкается.
- Дохлый, ты?
Я различаю силуэт, по голосу понимаю, что это Радик. Мы выходим на свет. Он зажимает нос, но сквозь пальцы сочиться кровь.
- Че, пойдем, своих поищем.
- Давай.
Мы спускаемся на первый этаж. Там стоит Ващила и Картошкин. Серега наматывает на руку струны. Он очень расстроен:
- @лять, вот гады! Гитару разбили!


Прям как Терминатор
    – Давайте Мозая завафлим сегодня, – предлагает Миханя перед физкультурой.
Мы только что пришли в раздевалку, и я удивленно смотрю на Миханю.
– Что, по-настоящему? – Меньшик удивленно смотрит на него.
– Ну, а хули? Смотреть на него? Он же чмошник самый последний.
– Таких лучше вообще не трогать, – говорит Шашкин.
– А ты не защищай, не надо. Решили дать ему за щеку, значит, дадим.
    Миханя выходит из раздевалки в предбанник. Мозаев уже снял с себя пиджак и штаны и остался в своем спортивном костюме. Штаны заправлены в носки, и носки натянуты почти до колена. Кеды он, наверное, забыл дома, потому что остался в своих рваных ботинках, с виду доставшихся ему в наследство еще, наверное, от деда.
    Миханя подхватывает его подмышки и тащит в раздевалку. Мозай цепляется за батарею. Миханя  бьет Мозая кулаком в живот и втаскивает в раздевалку.
– Ты что, по правде хочешь? – спрашивает Меньшик Миханю. – Думаешь, он у тебя будет сосать?
– Не будет – заставим! – Миханя ржет. Меньшик подсечкой сажает Мозая на скамейку, Миханя крутит ему руки, а Диман смотрит, что будет.
– Гитлер! На шухер! – кричит Миханя. Обычно на шухер ставят Мозая, но раз он «занят», приходится идти Гитлеру. Он с недовольно перекошенной рожей выходит в «предбанник».
    Кроме нас в раздевалке еще несколько пацанов – Попов и «примерные», но они переодеваются и не смотрят, чтобы, если что, сказать, типа ничего не видели.
    – Будешь сосать? – спрашивает Миханя.
Мозаев мотает головой. Миханя бьет его в челюсть.
Странно, но тут вдруг быстрым шагом подходит Гитлер и с размаху дает Михане прямого в нос. Да так сильно, что Миханя отлетает на полметра. Все в шоке. Алексеев трясет от боли кисть руки и прыгает на одной ноге: удар был как у профи. Но через мгновение Миханя молча встает из-за скамейки, через которую перелетел, как Терминатор: медленно и с тихой яростью в глазах. Гитлер вдруг как-бы очнулся ото сна, с ужасом и проснувшимся животным страхом загипнотизированно смотрит ему в глаза и также молча, спиной, шаг за шагом отходит к двери. Миханя вдруг, как спринтер, резко бросается вперед, и Гитлер, резко развернувшись на все сто восемьдесят, сломя голову вылетает в коридор. Слышно только, как шуршит одежда бегущих и об пол невпопад стучат две пары обуви.
    На следующий день Гитлер пришел только на третий урок. Его лицо напоминало мясной фарш: заплывшие синими мешками глаза смотрят в пустоту. Он молча сел за парту рядом с Мозаевым. В него из трубочки разжеванной бумажкой плюнул Миханя. Гитлер никак не среагировал. Миханя злорадно прошипел: «Гитлер капут!»


УПК
На улице морозно, и щиплет щеки, немеет нос, так, что приходится постоянно его тереть. Я опаздываю на урок. По дороге в школу замечаю каких-то пацанов, которые стоят в подворотне и пьют пиво. Они обернулись и смотрят на меня. Один из них кричит: «Эй, ты! Иди-ка сюда!» Я делаю вид, что не слышу и прибавляю шаг. Но они уже срезают путь и преграждают мне дорогу.
- Ты че, глухой?
Я понимаю, что бежать уже поздно. Их трое, они пьяны и все-равно догонят. А раз так, напинают наверняка.
- Ты откуда такой глухой? – один из них, прыщавый до того, что все лицо в оспинах, сам в черной «Аляске» с засаленным мехом на капюшоне, смеется. У него изо рта клочками вырывается перегарный пар. – Ты сам откуда?
Я понимаю, чем это все кончится, но все равно отвечаю:
- Отсюда. Живу здесь, на «Новом». Иду в школу.
- Кого знаешь?
- Кого знаю, в нашей школе учатся.
- А ты че такой борзый?
Я получаю удар ногой в живот и падаю на жопу. Встаю молча.
- На сборы ходишь?
- Ходил разок.
    Другой пацан, в короткой бойцовской болоньевой куртке в обтяг, более коренастый с виду, уже шатается – пьян. Он хватает мою сумку, я тяну ее к себе, но получаю удар по лицу и вновь падаю. Учебники из сумки летят на тротуар, а сумка присваивается пьяным пацаном. Прыщавый спрашивает:
- Против «Новейшего» чего-нить имеешь?
- Ну… да… Это, «Новейший» - масть…
    И сразу же получаю удар слева по носу. Чувствую, как в голове встряхнулись мозги. На снег стекает струйка крови. Я смотрю на нее и думаю, как дурак, не в тему, что кровь на снегу – это ярко и красиво.
    Сопротивляться бесполезно, не хватало еще, чтобы пикой ткнули, а бежать уже и сил нет, наверное, от выплеска адреналина. Получив профилактический удар по затылку чем-то тяжелым, я претворяюсь, что потерял сознание, и падаю лицом в сугроб. Чувствую, как шмонают по карманам, и уже стянули с головы кроличью шапку. Через минуту приоткрываю один глаз. Никого нет. Собираю учебники, сидя в сугробе, вытираю лицо, чтоб не размазать кровь, дочиста. Потом в школьном туалете посмотрюсь в зеркало.
***
    – Пять минут на подготовку, – говорит Риммушка. Она ведет у нас русский язык и литературу. Потом берет в рот дужку своих очков и начинает ее жевать, перелистывая журнал.
Соколова ставит много двоек, и ее боятся. Все сидят, уткнувшись в учебники. Она еще некоторое время жует дужку, листает журнал, потом говорит:
– Так, первый вопрос. Так… так… так… Ильин.
Андрей медленно выходит к доске, поворачивается к классу и смотрит в окно.
– Ну, включай звук, а то видимость есть, а изображения нету, – говорит Соколова. – Форма не соответствует содержанию: на вид нормальный ученик, в костюме, с галстуком, все как положено, – она улыбается, показывая зубы, – А вот содержание… Содержания пока не вижу.
Ильин жует бубль-гум.
– Ну, выучил или нет?
– Нет.
– Садись. Два.
Лупа идет на свое место, бурча под нос:
– Дура, бля.
– Ты у меня там еще побубни, – говорит Соколова. – Будешь иметь бледный вид и макаронную походку.
– Пошла на @уй, дура, – громко говорит Лупа и демонстративно выходит из класса, но Соколова не слышит или притворяется, что не слышит.
– Как по улице ходить в шапке, натянутой на глаза, так это он может, – говорит Соколова.   
Все пацаны на «Новом», в том числе и я, уже недели две как натягиваем свои шерстяные шапки низко на глаза. Как это началось, и кто первый придумал – уже никто не помнит. Просто так все на «Новом» ходят – и все.
– А вы ведь даже не знаете, почему так носят и откуда это пошло, – продолжает Соколова. Все радуются, потому что если она начинает учить нас жить, так это надолго, и она вообще может забить на урок. – Это все оттуда, с Запада. Но там так носят шапки, чтобы показать, что они не хотят видеть ужасы буржуазной действительности. А у нас-то действительность социалистическая, здесь ужасов никаких и в помине нет. Есть отдельные недостатки, но мы с ними обязательно справимся. Вообще, скажу вам не как учительница, а просто, по-человечески, – Соколова снова улыбается. - Остерегайтесь всего этого западного, иностранного. Вот у моих соседей дочка купила майку на барахолке, надела, а кто-то увидел, перевел и говорит: «А ты знаешь, что на ней написано? Это же плохое слово, и значит, что ты и есть это плохое слово. Вот».  Сейчас неформалы слушают всякую буржуазную музыку, хеви метал. Вот группа Kiss, к вашему сведению, которую слушают мои соседи-фарцовщики, трактуется не иначе как «Киндер СС»!
  Учительница сделала важное лицо и подняла кверху указательный палец.

***
Мы с Дергуновым курим за углом школы, а рядом, из-за угла, выплывают и трындят препод по литере Потехина с завхозом Крысиной. Мы прячемся.
    – Надо обязательно сходить в гастроном, купить костей, – говорит Крысина. – Мне Тамара Ивановна говорила, что вчера давали. Такие хорошие кости – и всего по рубль тридцать.
– Это в гастрономе по улице Пирогова?
– Да, в нем. Там еще книжный магазин рядом. И хороший, должна вам сказать. Как-то зашла на днях, Фенимора Купера давали. Я взяла.
– Да, магазины здесь хорошие. Сам район отвратительный.
– Из-за завода этого, приборостроительного, ну и контингент соответствующий, а магазины – ничего. Ну, мне на урок. Всего хорошего.
-До свидания, - говорит завхоз Крысина.
-До свидания.
Они уходят.
– Костей ей, суке, захотелось. Пусть сходит на мясокомбинат – там не только костей до хрена, там и крысятины много… – говорит Дергунов. Мы хохочем, бросаем бычки и идем на урок.

***
После третьего урока нас собирают в столярке и завуч объявляет, что «трудов» больше не будет, а часть ребят пойдет проходить стажировку в УПК, то есть «учебно-производственный комбинат» в 48-ю школу, где будут учить работать на токарных станках. Другая половина будет ходить в соседнюю школу, напротив, где начнут проходить обучение на чертежников.  На чертежников записались почти все «основные», а мне, с оставшимся и «примерными», не повезло: нужно будет ездить в другой район. Один Попов рад – ближе к дому. Он с «Новейшего».   
Нас почти сразу же отправляют на следующие три урока в 48 школу. Мы идем толпой, так безопаснее. 
Подсобное помещение токарной мастерской находится не в самой школе, а в одноэтажном строении, за спортивной площадкой, поодаль. Новый учитель впускает нас внутрь и сразу же запирает входную дверь. Желая ободрить нас, он объявляет, что трудовая практика будет нам оплачиваться по утвержденному РОНО тарифу. Потом начинает объяснять теорию, и по ходу показывает нам станки: токарный и фрезерный.
Время на занятиях пролетает быстро, потому что все ново и интересно.
Уже смеркается, и мы выходим на улицу. Как только за спиной захлопнулась дверь, я увидел, что нас встречает толпа, человек тридцать. Все со штакетами. Их «основа» кричит:
- Ломись, сайгаки! Мочи подонков! 
Толпа кинулась на нас, мы - в рассыпную. Я перемахнул через забор и дал деру. За мной бегут два пацана, но я быстрее их: мне страшно. После пары минут бега один отстает, а второй дышит мне в ухо, и я вижу боковым зрением, что мы уже далеко. Пацан хватает меня за плечо, и мы падаем. Он садится на меня сверху и начинает бить меня по носу. Мне больно. Я вижу, что он меньше меня ростом и похилее. Скидываю его с себя, бью в ответ ему по лицу кулаком, он закрылся ладонями, я оставляю его и бегу трусцой дальше. Отбежав недалеко, оглядываюсь - пацан встал на ноги, но не смотрит мне вслед, а отряхивает брюки. Как будто ничего и не было.
Дома за ужином с восторгом рассказываю про станки, а отец недовольно морщит лоб:
- Рабочий класс - класс рабов. Всю жизнь себе погубишь. А синяк откуда?
Я вру и говорю, что случайно получил травму на физре. Отец махнул рукой и пошел спать.


Сухой закон
    Недалеко от остановки, возле колонки у Нового села, двое мужиков пьют одеколон. Мы с Маратом стоим и смотрим на них. Стакана у них нет. Сначала один пристраивается с флаконом у крана, второй жмет на рычаг, он глотает одеколон и тут же воды, потом они меняются.
    – Сухой закон, бля, – говорю я Марату. – Всю херню выпьют. А почему он сразу воды после одеколона?
– Это ж одеколон, все во рту спалишь себе.
– А-а.
  – А мы твоего батю видели пару дней назад в магазине. Мы пришли – я, Меньшик, Добрыня, взяли по пиву. Потом он подходит. Говорит, типа, моего сына знаете – Сашку Вольфмана? Ну, ясный пень, знаем. А он веселый, слегка бухой, стоит, рассказывает. Вы знаете, типа, что я был поэт раньше? Меня в газетах публиковали – Николай Вольфман. Правда, что ли?
– Да, правда. Че говорит?
– Ну и, короче, что-то еще говорил… А… То, что ты у него хороший сын и что-то еще. И еще то, что всем башки поотрывает за тебя.
– Не обращай внимания.
– Потом стал учить, что пить - вредно. Ну, мы спорить не стали, ушли сразу же.
Подходит Гусь. Он в не новых, но настоящих американских джинсах.
– Где взял?
– Купил у Черного за двадцать рублей. Почти новые, клепки-***пки.
– Какая фирма?
– Типа «Левис».
– Счас посмотрим. – Я задираю ему куртку: на жопе приклепана железная бляшка «Левис». – Ничего фирма.
– Не, херня, – говорит Марат. – Самые лучшие – это «Райфл».
- Пошли лучше Асмолова слушать, у меня батя привез из Москвы. Там некоторые песни поют матером! По новому - «шансон».
Мы переглянулись:
- Гонишь!
- В натуре!
Мы двинули к Гусю. У него мы конкретно зависаем. Я прихожу домой в семь вечера. Родители, как всегда в это время, дома.
– Ну, где ты ходишь? – спрашивает мама.
Все понятно: ее разозлили на работе, но я-то тут при чем?
– Гуляю.
  – Учиться надо, а не гулять. Оценки какие? Одни тройки. Вспомни, как в начальных классах учился – на отлично. И во втором. А как связался с этими – сразу все коту под хвост. Ну, скажи мне, что у тебя общего с этими хулиганами?
    – Ладно, Люда, не ругай сына, – вклинивается папа. – Он у нас хороший парень.
Он подходит ко мне, кладет мне руку на плечо и говорит:
- Иди в комнату и делай уроки. Через час проверю.
Но через час мы всей семьей смотрели по ящику новый американский мультсериал про утенка Дональда, а про готовые уроки мне поверили на слово.


Неформалы
    – В субботу в город приедут панки, – говорит Меньшик. – У них какой-то рок-фестиваль в ДК Ухсая.
– А кто такие панки? – спрашивает Обезьяна.
– Пи@арасы. Музыку там всякую говняную слушают, шмотки не как у людей. Старики говорят, что надо поехать их отпи@дить.
– А если менты?
– Менты нас не тронут. Они всех этих патлатых сами ненавидят. Ну что, едешь или нет?
– Поеду.
    Сбор небольшой: человек 10-15. Из «основных» – только Меньшик-старший.
– А где остальные? – спрашивает его Миханя.
– Так, бухают. Говорят, че нам за дело до всяких уродов, это тебе не сбор за район. Пусть молодые едут.
– А ты зачем тогда едешь?
– А я музыку люблю, – cмеется.
Доезжаем до проспекта, выходим. Возле ДК толпится народ, много длинноволосых, с серьгами и заклепками. Бегают какие-то  бабы с табличками спереди, на которых написано «Оргкомитет фестиваля». Стоит  ментовская «буханка» и с десяток ментов возле него. Меньшик подходит к усатому капитану:
– Товарищ капитан! Что же это такое делается? Посредине города ходит всякий буржуазный элемент, а наша милиция даже его не арестовывает?
  Ментовский старшой смотрит на него, потом на неформалов.
– Официальное мероприятие, райком комсомола организовал. Значит, так надо. Так что, смотрите, чтоб здесь никакого беспорядка не было. – Он еще раз смотрит на неформалов. – Но если где-нибудь там, подальше, – он показывает за парк, – кто-нибудь из этих получит по жопе, то, может, оно и к лучшему. Но чтоб на подходах к ДК все было тихо. Ты меня понял?
– Понял.
Меньшик возвращается к нам:
– Пошли пока погуляем. Все-таки менты - козлы. Как самим повязать этих пидарасов – ссут, а если мы их отметелим, то, пожалуйста. 
Мы гуляем по центру, много пацанов с других районов, но стычек нет, пока мировая.   Начинает темнеть. Возле ДК все еще стоят менты, а народу почти нет. Слышна музыка. Мы становимся в стороне. Потом у них начинается какой-то перерыв, и народ вываливает на улицу покурить. Несколько парней идут к остановке. Мы идем за ними.
– Эй, подожди-ка, – говорит Меньшик «ниферу», который идет последним. Тот останавливается.
– Эта, вы с ним поговорите, а мы остальных догоним! – кричит нам убегающий Меньшик. Мы с Маратом хватаем его за куртку.
– У меня нет денег, – говорит парень.
– Нахрен нам твои деньги. – Марат рассматривает его как инопланетянина. Тот весь потный. – Чего ты такой мокрый?
– Так, на концерте был.
– А что за концерт такой?
– Ну, рок-фестиваль.
– А ты что там, прыгал, дергался?
– Ну да.
– А на хрена ты там прыгал, дергался?
– Ну…
Марат бьет ему головой в нос, нефор падает. Впереди слышны крики. Там уже идет мочилово. Мы пинаем неформала и бежим к своим. Я уже заочно ненавижу всех длинноволосых и готов бить всех. Но там, куда мы прибежали, одни девчонки в рваных джинсах, в булавках и заклепках.
    На следующий день, на «Основах права», Веник говорит:
– А знаете ли вы, ребята, что вчера к нам в город приезжали криминально-фашистские элементы?
– Да, знаем, – отвечает Кошкина.
– Ну так вот, наши ребята им дали, что называется, и в хвост, и в гриву, и правильно сделали, потому что нам такие здесь не нужны. Это чистый продукт буржуазной пропаганды, откуда такие только берутся?
– От верблюда, – негромко говорит Миханя.
– Правильно, от верблюда, от свиньи, не знаю еще кого. Нормальные дети так себя не ведут. Нормальные дети учатся. Ходят на школьные вечера, танцуют вальс, девушек в кино приглашают, а эти… Стыдно говорить вам, но вы уже большие ребята. Нам в районе как порассказали – ужас просто, сплошной разврат. И групповой, главное,  всё под музыку, под эту их музыку – роки, поки… Тьфу!
– А по телевизору уже показывали рок-музыку, – говорит Катранова. – В передаче «Музыкальный ринг» – группу «Аквариум». Значит, это уже не запрещено, значит, можно.
– Ты бы, Катранова, лучше об учебе думала. А то слишком у тебя острый язычок.
    После четвертого урока все классы с восьмого по десятый согнали в актовый зал. Сказали: «Будет выступать лектор».
Меньшик, Добрыня, Марат и я садимся в третьем ряду – все задние уже заняты. На сцену вылезает директорша.
– Здравствуйте, дорогие ребята! Сегодня у нас в гостях Атнер Петрович Акатуй - лектор районной партийной ячейки. Он прочтет нам лекцию о буржуазной пропаганде.
    Следом за ней на сцену выходит маленький лысый дядька в мятом темно-сером костюме и облезло-голубой рубашке.
– Доппрый тень, ребятта, – говорит он с местным акцентом, громким, неприятным голосом. – Вы, конечно, знаетте, у каккое время мы шивём. В обществе происходят перемены. У нас перещтройка, демократия, глащность. И поэтому мы должны быть, как никогда бтиттельны и противостоять попыткам буршуазной пропаганды…
  Я рассматриваю затылок Кирюшиной из десятого класса. Волосы у нее скручены на затылке, заколоты, но несколько волосков все равно падают вниз, к нашитому на платье кружевному воротнику. Я представил её голой. Чувствую, как покрылся «гусиной» кожей. Я растираю свои ладони.
– …Вжять хотя бы музыку, – говорит в это время лектор. – Думаетте, буржуасная мусыка – это лишь так, развлечение, жвачка для политически нешожнательной молодешши? Ничего подобноко. У меня ещть доказательства того, что такая музыка может наносить вретт и подталкивать молодежь к криминальной деятельнощти. Вот, в одном из микрорайонов нашего города подростки устроили щебе, как бы это шказать, комнату отдыха, - он улыбается, - в подвальном помещении. Принесли туда магнитофон. И что вы думаете? Чем они там занималищ? Приходили туда и ребята, и девочки, слушали эту музыку, потом совершали преступления.
Мужик снова противно улыбается.
– Про что это он базарит? – спрашивает Обезьяна.
– Ты че, не понял?
– Не-а.
– Шмар привели, напоили и оттрахали.
– А это че, преступление, да?
– Когда изнасилование, то да.
– А при чем тут музыка?
– А хер его знает.


Таня Дубасева
Все в шоке: умерла Танька Дубасева. Она одна из немногих симпатичных девчонок нашей школы. Никто не в курсе, чего случилось, и из-за чего она умерла. Лупа, ее парень, убивается не на шутку, «бухает» «по-черному» и не ходит в школу. После похорон назначены сборы в день памяти Таньки.
 Старшие «основы» предупредили даже примерных: за отсидку дома этим вечером будут бить. 
Я сижу дома и жду, когда зайдет Марат. Пока дома никого нет, можно включить телевизор, хотя там все-равно нихера нет, но, может, все-же мульты будут?
В дверь позвонили. Я иду открывать и впускаю Марата. Мы идем на кухню, я разливаю чай.
- Ну, че там говорят?
- Да хер его знает. Говорят, что от несчастной любви.
- Муть какая-то.
- И я о том-же.
Окна выходят на двор стеклотары, этаж второй и все видно, кто и когда покупает пиво или сдает бутылки.
- Смотри, - говорю я, – Меньшик. 
Марат подходит к окну и мы, прихлебывая чай, наблюдаем, как Диман с какими-то пацанами садятся в кружок и пьют пиво. Но через некоторое время нам это надоедает и мы садимся за стол. Вдруг я замечаю, как Меньшик начинает метелиться с пацаном со «Старого».
 Они бьются не по-детски крепко, награждая друг-друга ударами по лицу. Потом они расходятся, как на ринге, и видно, как они орут друг на друга.
Мы с Маратом идем на улицу. Решили обойти стеклотару стороной, не дай Бог чего. Нарвемся еще.
Видим чужого пацана, подходим.
– Э, слушай, ты с какого района? – спрашивает Марат.
– С «Новейшего».
– А здесь чё делаешь?
– К тете приехал.
– Дай рубль.
– Нету.
– А если найдем?
– Сказал же, нету!
– Ты слишком дерзкий. – Марат бьет его прямым в нос.   
    Пацан падает на жопу. Вдвоем пинаем его ногами, потом Марат обыскивает карманы. Находит только десять копеек желтыми. Пацан привстает и смотрит на нас борзо, точно сейчас встанет и начнет всех метелить. 
– Ты не психуй, пацан, – говорит ему Марат. – Раз на чужом районе, не надо рыпаться. Сказал бы без понтов, что денег нет, – никто б тебя не метелил. А так…
    Мы идем дальше.
– А я рассказывал, как меня на «Проспекте» обули? – спрашивает Марат.
– Нет. Когда?
– Недели две назад. Поехал я в ЦУМ купить стержней. Выхожу идти на остановку – стоят проспектовские, человека четыре. Спрашивают: «Откудова?» Ясный пень, бить они меня возле ГУМа не будут, а бабки заберут – у меня больше рубля еще с собой. Говорю: с Комбината – это их типа друзья. А какая там школа? Восьмая. Кого из проспектовских знаешь? Говорю: «Митяню». Ну, Митяня на каждом районе есть. «А че тогда меня не узнаешь? – говорит один. – Митяня – это я». И ржут, суки. Ну, пришлось отдать им бабки.
– И стержни тоже забрали? – спрашиваю я.
– Не-а, стержни оставили.
    Видим, идет Джипа, Вовчик Павлов и Пашка Чесноков. Джипа через каждые пару шагов дает Пашке подсрачника. Мы поравнялись и поздоровались за руки со всеми, даже с Пашкой. Вовчик неожиданно и резко дает Паше в торец. Тот присел от боли.
- За че его?
- Бабки обещал на водяру, водил нас полдня по району, даже в «Новейший» ходили, а потом сказал, что нету. Сразу не мог сказать!
Рослый Джипа бьет Пашу в челюсть. Тот падает на жопу.
- Пошел нах@й отсюда!
Паша – долговязый, черный, похож на азера, встал и, сжавшись, идет прочь.
Мы вместе с пацанами идем в «Псих-квадрат». Народу – тьма, не продохнуть. Танька лежит в гробу, почему-то в платке. Мы едем в автобусе и из окна видно, что колонна транспорта тянется из-за поворота. На городском кладбище холодно и сыпет снег. Ветер дует в лицо колючими снежинками, все серо и грустно…
    Вечером большой сбор. Приезжаем к «Приборке» – там новейшенские: человек пятьдесят, а нас как минимум сто. Метелим их? Нихера подобного. У них – металлические шары и батарейки.
Их «основы» орут: «Не подходите, а то закидаем шарами нах@й!» Шашкин-старший кричит: «Насрать на шары, они все ссули, кидать не будут, это все понты, так что полезли, вперед!» Мы срываемся на новейшенских всей толпой c гиком. Они кидают шары и батарейки. Лупе – в колено, Меньшику – в живот, а Марату – в самую башку, но хорошо, что скользящим, а то был бы ему капут. Дальше никто не идет, все разворачиваются. Еще один шар ударяется в спину Добрыне. Мы все зассали и разбегаемся. Шашкин орет: «Куда вы, суки?», но и сам убегает. Отбегаем метров на двести и останавливаемся. Новейшенские не преследуют, а стоят и ржут, и показывают руками – «фак».
– Бля, пидарасы, – говорил Меньшик. – Они бы еще с ломами вышли.
– Да, против лома нет приема. – Добрыня тупо смотрит на нас и трогает спину, куда ему ебнуло.
– Если нет второго лома! – кричит Лупа. Он улыбается, типа все нормально.
– Ладно, мы еще с ними встретимся. – Меньшик злобно смотрит на новейшенских. – Ты как, в норме? – спрашивает он у Марата.
– Какое там, в норме, мля? - Из головы у него течет кровь, и он пропитывает ее носовым платком.
Идем всей командой во двор. Там бухие «основы», мне там точно делать нечего. Чего доброго, еще попаду под раздачу. Я иду домой.


Дискотека восьмидесятых
    В стране кризис, соответственно, и у нас тоже: курево строго по талонам, да  и то одна «Прима». На семью в месяц выдают два талона и на них возможно купить всего четыре пачки сигарет без фильтра. Я выкрал талоны у отца, он-то не курит «Приму», только заграничные «Мальборо» и те только «по праздникам». Некоторые пацаны ходят по остановкам и собирают «бычки», потом спекулируют среди пацанов: один «бычок» - пять копеек. 
    Мой дядя - военный. Вместе с открыткой прислал из Йемена целую упаковку иностранных жвачек – «бубльгумов» с картинками. В школе они пошли по двадцать копеек за штуку, а обертки по пять, все было хорошо, пока старшие пацаны не отняли остатки и не отпрессовали за нелегальную торговлю.   
    Вечером сборы, надо идти на дискотеку, а денег нет. После уроков я продаю свои талоны на «Приму» очередному школьному спекулянту и иду на «псих-квадрат». Почти все в сборе и мы идем на «приборку», в ДК. По дороге встречаем толпу, человек тридцать – это пацаны с «Ипподрома». У дверей фильтруют менты: вход строго по билетам и по паспортам. Мне уже шестнадцать, и я смело протискиваюсь в фойе. Ищу глазами своих, бегом к ним - вокруг враждебные взгляды чужаков. Мы курим и ждем в полумраке зала начало дискотеки. Баб мало, и понятно – это ж сборы. Я смотрю на себя в зеркало. Одет как раз по моде: широкие штаны, на ногах кроссовки «цебики», но я в шерстяных носках, так что, то, что зима – фигня. «Цебики» не «адики-колеса», сразу не снимут. Олимпийка, правда, полушерстяная, не то что у Лупы – адидасовский эластик, но зато с белой спортивной полоской на каждом рукаве. На шее индийский махеровый шарф. Стрижка «под спортивку», все как у людей!
  Из колонок со сцены слышно разгон дискотеки, ди-джей подстраивает голос под Сергея Минаева и в микрофон, под музыку в сопровождении милицейской микшированной сирены национальным акцентом пародирует переговоры по рации: «Щедьмой-щедьмой! У Щещпеля трака, падмога не нада! Сам убягу!» Весь зал дружно хохочет.
Стены содрогнулись от низких частот, а из динамиков рванул боевой ритм «Радиораммы», композиция «Ети».
Наши встали в круг и стали подергиваться в такт музыки, а во время припева весь зал ревел: «Мочи!», и наши пацаны тоже, сотрясая кулаками. 
Я стою со своими, лениво помахиваю руками и переминаюсь с ноги на ногу. Настороженно оглядываюсь. Спиной чувствую враждебные взгляды и машинально отодвигаюсь от чьей-то спины. Звучит следующая композиция Газманова-младшего «Люси»: «Пропала собака!..» В следующий момент получаю пендаля. Мне неприятно и до боли обидно. Резко оборачиваюсь и вижу злые глаза какого-то пацана.
- Давай двигай, места мало!
Изо рта у него воняет, как будто ему туда насрали. Я злюсь не на шутку, но торможу и отвечаю вопросом на вопрос:
- Че тебе надо, урод? 
Пацаны с той стороны сразу наваливаются толпой и я получаю кулаком в нос. Наши тоже пошли в отмах, Лупа, не теряясь, бьет первому пацану в глаз, а мы с Меньшиком кидаемся на того, который с бабой. Она начинает орать.
– Что ты ревешь, сука? – Лелик хватает ее за волосы и притягивает к полу, другой рукой опрокинув напавшего сзади. Лупа машется с лысым пацаном, а мы с Диманом мочим второго. Тот жлоб явно намного больше меня по весу, да и старше года на три. Диман с силой бьет его слева дважды, давая мне сделать захват. Загнув, держу «быка» шею, обхватив в кольцо рукой, зажимаю другой и бью головой о стену. Если не завалю его на землю в ближайшие секунды, то мне пипец. Ногой в это время пытаюсь подсечь его, он, сука, мычит и пытается достать меня кулаком. Если хоть раз удачно попадет, то ситуация сразу уйдет из под контроля. Наконец, Меньшик сзади попадает ему по яйцам, и пацан готов, остается только добить ногами. Мы бьем его с двух сторон, но, он, гад не хочет падать, согнулся и закрыл лицо руками. Но Диман бьет его ногой в прыжке и пацан упал. Лелик отшвыривает бабу и идет помогать Лупе. Пацан падает, и они тоже вдвоем доделывают его ногами, стараясь попасть по морде, чтобы сломать нос или выбить зубы. Он закрывает рожу руками. На нас наваливаются трое каких-то пацанов.   
Мочилово идет не на шутку, весь зал, человек сто, махается под музыку, но со сцены с грохотом на пол падают колонки и врубается свет. В зал забегают менты.
– Разбегаемся! – орет Лелик. Я бегу через сортир, потом налево – чтоб не к ментам в руки, потом на выход и на улицу и во дворы пятиэтажных домов. Останавливаюсь, чтобы отдышаться. Вроде никого. Сажусь на крыльцо передохнуть. Смотрю на свой кулак – он рассечен в двух местах. 
Я иду на остановку. Там сидят Лелик, Марат и еще несколько пацанов. Мы выкуриваем по сигарете, потом всей бандой идем на «псих-квадрат». По дороге видим двух ментов и орем: «Менты – козлы!»
    Мент машет нам дубинкой, но нам все похер, и мы орем дальше:
– Да пошел ты, мент поганый!
    Мусора стоят, смотрят, ухмыляются – типа, вот молодежь оборзела – потом кидаются на нас. Мы удираем, они – за нами. Лелик бежит последним: он плохо бегает, потому что толстый, и мент хватает его за куртку. Они вдвоем валят Лелика на тротуар и начинают мочить дубинками. Мы останавливаемся и смотрим.
– Что, вы тоже хотите? – кричит мент. Мы отходим подальше. Менты волокут Лелика в свою контору, взявшись с двух сторон.
Настроение поганое, делать нечего, и мы расходимся по домам.
***
На следующий день я и Меньшик сидим у подъезда «двадцать третьего». Мимо бредет Лелик.
- Здорово, Лелик! Ну как? – спрашивает Диман.
– Хреново. Всю ночь сидел у них в ментовке, ****или. В следующий раз грозились в жопу торпкануть или завафлить. Утром дали пятьдесят рублей штрафа и говорят: «Вали отсюда».
– А штраф за что?
– Как за что? Хулиганство, @лядь. Ну, уроды, @лядь.  Встретить бы, этого, участкового, где-нибудь одного, и чтоб он без дубинки и пистолета – я бы его убил, на@ер.   


Концерт
Я еду к маме на работу, в Новоюжку. Она обещала меня встретить на остановке. Сегодня вечером мы идем с ней в ДК Хлопчато-бумажного комбината на концерт: приезжает группа «Мираж».
Захожу в троллейбус на переднюю площадку и вдруг вижу троих незнакомых пацанов. Делаю вид, что их не заметил. Но они уже меня засекли. Один из них пьян и закуривает сигарету, и идет в мою сторону. На последнем сиденье какая-то тетка со старым дядькой – наверное, муж. Она поворачивается к пацанам и говорит:
    – Ребята, вы что, не знаете, что в троллейбусе не курят? Ну-ка, потушите сигареты.
    Пьяный пацан смотрит на нее мутными глазами и громко, на весь троллейбус, говорит:
– Пошла в жопу, дура.
Пацаны ржут, женщина надувается и что-то бурчит мужу на ухо. Потом опять смотрит на них.
– Общество их воспитывает, учит, дает образование, а они вот так.
– Да не ори ты, дура, – говорит пьяный пацан. – А то счас насуем по хлебальнику. Лечит она нас.
– Ты бы выбирал выражения, – говорит муж.
– Я те счас выберу. – Пацан подходит к нему и несколько раз сильно бьет по его морде.
  По лицу тетки видно, что она пересралась. Она что-то шепчет мужу на ухо.
– Сиди, некуда выходить, – отвечает он громко. – Выйдем, а они – за нами. Наорала, @лядь, на свою голову.
Она молчит. Пацаны отходят к средней двери и громко смеются. Тетка со своим дедом им больше не нужны и про меня тоже забыли. Пацаны выходят на площади  Ленина.
Я облегченно вздохнул и уже спокойно смотрю в окно, иду и встаю на задней площадке. Я, конечно, зря это сделал, потому что вскоре, через остановку, в троллейбус заходят два пацана, оба в спортивном. На ожидаемый вопрос: «Откуда?», я раздраженно и неожиданно для себя самого резко отвечаю: «Да пошел ты!» - и сразу же получаю в торец. Один из них, поздоровее, зажал меня в угол, а второй молча снял с меня модный  ремень «RIFLE» с металлической бляхой.
- Ну, ты пацан ничего, борзый! Поэтому возьми взамен. – Он отдает мне свой ремень, который, конечно же, похуже.
Они выходят на следующей остановке.
   
***
    На концерте садимся на стулья, смотрим, как танцуют и поют артисты, но у меня испорчено настроение. Я смотрю как молодые бабы и пацаны стоят возле сцены толпой, крутят жопами, топчутся и машут руками. Наталья Гулькина поет про «Видео».
Впереди нас сидят пацаны с Комбината, орут и кидают в молодежь у сцены монетами: мелочи у всех не мерено, как-никак - инфляция.
Рядом со мной сидит бухой пацан, где-то моего возраста, и постоянно толкает меня кулаком в бок. От него воняет перегаром. Я не выдерживаю и громко говорю:
- Ты че?
     Он перестает толкаться.
- Что случилось? – спрашивает меня мама.
- Не, ничего, – отвечаю я. И мы дальше смотрим концерт.
***
После концерта мы выходим на улицу. Я чувствую, как на меня кто-то смотрит, и поднимаю взгляд. На крыльце стоит толпа, человек пятнадцать, и среди них тот пацан, который толкал меня в бок.
- Ну, че так смотришь? – резко спрашивает он меня.
- А че?
Мама резко дергает меня за руку и спрашивает пацана:
- Ребята, что случилось?
Пацан сплевывает сквозь зубы, криво ухмыляется:
- Был бы один, другое дело. Че, сканил?
Я дергаюсь в ответ, но мама дает мне подзатыльник и громко говорит:
- А я сейчас милицию вызову. Вон они стоят, прямо у вас за спиной!
Пацаны оборачиваются. И правда, внизу подъехала машина с ОМОНом: милиционеры лениво толпятся у автобуса, некоторые из них курят.
Мы спокойно уходим.


Прессанули
Ржавая совсем офигела: ее терроры по истории мировых войн доводят всех до отупения. Сегодня она опять достала со своим кинопроектором, сидим  и смотрим скучные документальные фильмы со Сталиным и какими-то лысыми дядьками. Звенит звонок, но Рыжая никого не отпускает. Только Лупа с Мормышкой демонстративно встают и, зевая, лениво выходят из класса, пнув ногою дверь. Историчка гневно извещает:
- Претенденты на вылет! Кто еще?
Все молчат, и она успокаивается.
- А сегодня поговорим о выступлении Ленина на пятом съезде РСДРП.
  Историчка смотрит на часы и включает телевизор.
- Хотя, теперь будем смотреть экстрасенса Кашпировского. Ребята, я знаю, многие из вас курят, а некоторые даже и пьют, я видела… Я советую вести здоровый образ жизни. Есть такой полезный и популярный журнал «Физкультура и спорт». В статье про пользу лечебного голодания рассказывался случай, когда молодой человек, увлеченный своим здоровьем, голодал две недели, после чего у него из организма вышла ртуть. У меня лично всегда на себя мало времени, но я попробовала голодать и целый день ничего не ела. К концу лечебного голодания у меня пошла темная моча. Вероятно, начали выходить вредные вещества.
- Она толстая, ей полезно, - шепчет Меньшик, наклонившись ко мне. Я тихо смеюсь в ответ.
- А теперь все дружно смотрим сеанс экстрасенса Анатолия Кашпировского! – Ржавая делает погромче звук телевизора, садится напротив и тупо смотрит в экран. 

***
Звенит звонок, всех собирают на классный час. Я всегда сваливал, а сегодня остаюсь – наверное, в первый раз за полгода. Классная сразу замечает, что я остался:
– О, какие люди почтили нас своим присутствием.
Некоторые кретины смеются. Я делаю угрюмую рожу, но на классуху особо не злюсь: она неплохая тетка, намного лучше, чем придурочная математичка Наталья. Наконец-то ее летом выперли на пенсию. Татьяна Эдуардовна помоложе – лет, может, эдак тридцать пять или сорок, но она значительно меньше треплет нам мозги.
  – Нет, шутки шутками, а ты зря, Саша, нас игнорируешь. Мы здесь всякие интересные темы обсуждаем. И я думаю, ребята заметили, что это уже не те классные часы, которые были в прошлом году. Но иногда сложно бывает адаптироваться к новым реалиям. Перестройка на самом деле, ребята, это очень серьезно. В обществе столько изменилось за последние два-три года. Мне не нравится, что вы такие пассивные, ничем не интересуетесь. Газеты не читаете, по телевизору тоже смотрите только какие-то развлекательные передачи. А ведь там столько всего появилось интересного и одновременно полезного: «Взгляд», например, или «До и после полуночи», «Шестьсот секунд с Невзоровым».
Классная останавливается и смотрит на нас. Всем все до лампочки, никто ее не слушает. Ждут, чтобы она поскорее отпустила нас домой. Некоторые болтают между собой, некоторые смотрят в окно, и классуха все это видит. Но она не психует, как другие, только морщит лоб и говорит:
  – Ну как мне вас растормошить, разбудить от спячки?

***
    Вечером я опять иду к репетитору по математике. Так захотели мои родоки. Идти нужно в другой район. Объяснять отцу, что район опасный, бесполезно, первое время будет меня сопровождать, опозоришься перед всеми только, типа маменькин сынок. Опустишься в глазах пацанов, потом не поднимешься. И так каждый мой синяк обсуждает с дириком школы, потом читает лекции нашему классу, а на общих собраниях приходится позориться, когда выводят на сцену и всем читают морали, и меня показывают как чучело-образец, не хватало только, чтобы еще указкой показывали, где какие органы находятся. 
    Вечереет, довольно холодно, я иду не спеша через дворы пятиэтажек. На улице почти никого. Я перехожу «границу» - автомобильную дорогу, захожу во двор очередной «хрущевки». Еще квартал и я на месте. Иду быстрее, мало ли чего.
    За спиной слышу шум спортивных ветровок, думаю, спортсмены, наверное.
- Стоять! – окрик громкий и резкий, как выстрел. Меня толкают в спину. Я иду не останавливаясь, но оборачиваюсь. Мне сразу же преграждает путь пацан в ветровке, а сам я моментально окружен толпой.
- Откуда?
- В смысле, иду? – отвечаю я.
- Че, шутить надумал, урод? – я получаю по лицу удар кулаком. Понимая, чем это может кончиться, толкаю в грудь первого попавшегося противника и пытаюсь бежать, но мне ставят подножку и, падая, я получаю ряд ударов по всему живому.
Я лежу в снегу и пытаюсь закрыться руками, но мне это плохо удается, потому, что теперь меня молотят монтировками. Правая рука хрустнула, я чувствую – перелом, и она безвольно провисла, теперь голова почти не защищена и я получаю несколько ударов в область виска и по лбу. Сознание куда-то уплывает, крики и удары становятся менее осязаемы и темная пелена закрывает взор…


Чужой среди своих…
После уроков я, Меньшик, Лупа и Мормышка идем в «стекляшку» за пивом, а потом - на спортивную площадку. Сидим и пьем пиво. «Жигулевское» то ли просроченное, то ли разбавленное, нифига не вставляет.
– Все, пипец, школа кончилась, – говорит Меньшик.
Лупа тупо смотрит на него:
– А экзамены?
– Экзамены – хирня. Никто тебе два не поставит. Всем тройки – и валите из школы нахер. Или ты боишься, что тебя оставят еще на год в восьмом?
Лупа делает серьезную мину, типа что-то обдумывает.
– А ты, Дохлый? – спрашивает меня Диман. – В девятый пойдешь или куда-нибудь в техникум?
– Конечно, в девятый. Нахера мне техникум?
– Правильно. За нас учителям мозги потреплешь. Кто классной будет, не знаешь еще?
– Не знаю. Но не Татьяна Эдуардовна. Ее тоже выгоняют. Сам Веник ей говорит, чтобы сваливала. Я втихаря слышал базар в учительской.
– Ну и правильно, нечего ей тут делать, – влезает в разговор Мормышка.
- Говорят, нашего дирика скоро выгонят. Типа из-за постоянных драк в школе.
- Так на районе везде так, и не только на нашем. – встревает Лупа.
- Ну, не знаю.
- А кто будет-то?
- Говорят, Веник.
- Да ну?
- Пипец тогда всем, это факт.
- Да уж.
- Эх, пацаны, - говорит Меньшик, мечтательно подняв голову к небу, - а я в мореходку поступлю, чтоб потом в загранплаванье податься! Совок – это говно. Здесь – не жизнь… Подругу заведу, чтоб письма писала, ждала чтоб…
– Нет, все-таки хор – это говно, – говорит Мормышка. – Надо, чтоб только пацан и баба, вдвоем. А то вот недавно…
– Ты, может, и триппером заразился, – говорю я.
– Да молчи-ка лучше! Когда триппер, с конца течет, а у меня ничего не было.
– Ну, не было – и хорошо.
– Вот бы с Сорокиной разок! Она еще ходит с тем своим?
– Не знаю. Но она тебе не даст за просто так. Надо будет ее в кино, мороженое-***женое: замучаешься. Надо искать такую, чтобы сама хотела – во-первых, чтоб лет восемнадцать и чтоб ни с кем не ходила постоянно.
- В воскресенье по «Клубу путешественников» новая серия «Монах из Шаолиня», - перебивает Меньшик.
- Да ну его нафиг. Я себе после этого кулак в кровь разбил, когда начал по стене долбать. Хотел потренироваться.
- Во идиот. Ты ж бил по бетонной стене, а у них же стены из картона!
Подходит Миханя. Руки в брюки, стоит ухмыляется.
- Эй, Дохлый, ты че в воскресенье на сборах не был?
- У меня ж рука еще не зажила.
- А это никого не волнует. Айда-ка, поговорить надо.
Я встаю с перил и чувствую, как в животе расползается холодный страх. Мы идем, а говорить не о чем. Миханя последнее время в авторитете у старших. А наши его не любят за заносчивость. Мы идем в школьный туалет, там собрались пацаны из основных и те, кто не был на сборах. Многие курят и из-за смока плохо видно. Миханя закрывает дверь и говорит:
- Ну, че ты теперь еще скажешь в отмаз? Почему не был на сборах?
Я молчу, потому что понимаю, что говорить что-то просто бесполезно. Меня привели сюда не за этим.
Миханя делает резкий выпад в мою сторону, и у меня в глазах сыпанули искры. Откуда-то сбоку бьет Гаврюша, снова искры из глаз, что-то мутится, я боюсь потерять сознание и упасть. Знаю, если упаду на пол в толчке, считай все – опущенный. Стараюсь защитить лицо здоровой рукой, но мало помогает. Со всех сторон сыпятся удары. Сквозь туман в сознании слышу: «Все, хватит с него. Пусть идет». Шатаясь выхожу из туалета и куда-то иду. Я спускаюсь вниз, снегом протираю кровь с лица, она красиво обагряет снег. Затем иду на заднее крыльцо и курю. С крыши капает, и пару раз ледяные капли падают мне прямо за воротник. Солнце светит так ярко, что даже слезы текут: отвык от него за зиму. Выбрасываю бычок на кучу желтого, обоссанного снега и иду домой.
            Очнулся - дома. Смотрю в зеркало, а рожа опухшая и красная, будто из нее делали фарш. Под обоими глазами фингалы, а передний зуб наполовину отколот.
Неимоверно болит голова, тошнит и жутко охота спать. Я ложусь и засыпаю мертвецким сном.


Заложник
Во дворе обсуждаем прошлые сборы. Миханя громко сообщает, что те, кого метелили в школе за то, что не были на прошлых сборах, должны сдать по три рубля «на общак». Я подумал, что три рубля – это почти две недели без обедов в школе, да, к тому же, классуха может сдать родокам, что не хожу в столовку. Пока я сдал рубль с копейками. Миханя несильно, но профилактически бьет меня в солнышко и говорит: «Чтоб вечером были остальные бабки!»
Начинается моросящий противный дождь со снегом. Мы идем к подъезду. Вдруг из-за поворота подъезжает милицейский уазик. Открывается дверь и выходит милиционер.
- Эй, ты, иди сюда! – он манит меня пальцем. Я удивлен не меньше пацанов, которые стоят за моей спиной.
- Я? – переспрашиваю удивленно.
- Да, ты.
Милиционер сажает меня на заднее сиденье, и машина мчится со двора.
Я в милицейском участке ни разу раньше не был. В первой большой комнате – два стола и черно-белый телевизор. По телевизору показывают певца Льва Лещенко. Он поет про светлое будущее.
За столом сидят двое дружинников.
– Веди его в детскую комнату, – говорит участковый, и дежурный милиционер ведет меня к двери в другом конце комнаты. За ней коридор, а в нем еще несколько дверей из кованой решетки. На последней, ободранной двери, обшитой дерматином, облезлая табличка «Детская комната милиции». Милиционер открывает дверь и толкает меня внутрь.
– Смотри, чтоб без глупостей, – и закрывает дверь.
В комнате горит тусклая пыльная лампочка без абажура. В другом конце – стол, над ним – портрет Ленина. У стены – несколько стульев. Я сажусь. Минут через десять приходит участковый.
– Ну что? Что случилось? Че морда разбитая? Дрался что ли?
- Ну, да.
- Не ври. Мы все знаем. Сейчас придет твой отец, и мы поговорим, а пока сиди тихо. Понял?
Я киваю головой. Участковый выходит. Сижу и рассматриваю комнату. В комнате с ободранными обоями стоит шкаф с людскими судьбами, толстые папки с делами хищно белеют на полках, словно зубы во рту.
- Здравствуй, сын. – Вздрагиваю от неожиданности и оборачиваюсь. Напротив меня присел мой отец. – Ну что, рассказывай!
- А чё рассказывать? – Удивленно поднимаю глаза и смотрю на отца. – Взяли на улице без причины и привезли сюда.
Отец смотрит в пол и постукивает пальцами по столу.
- А ты знаешь, что на прошлых ваших сборах убили человека? – спрашивает он с повышением интонации в голосе. Он смотрит мне прямо в глаза, и я немного пугаюсь.
- Нет.
- Так вот… А у тебя морда разукрашенная, которая говорит за тебя, то что ты был на сборах. Был ведь? Дрался? За чьи интересы дрался, а? У меня друзья из милиции все знают и все рассказали… Расстроил ты меня, сын!
- Да не ходил я на сборы, пап!
- А ты знаешь, что ваш Миханя навставлял кому-то? Ехал пьяный в автобусе и докопался до мужика с бабой. Мужик ему что-то объяснял, а Миша начал его бить. Нос сломал. Милиция словила его, а мужик заявление написал. Потом машину вызвали, и Миханю вашего – в районную ментовку. А там видят, что ссуль и фраер – и начали метелить. Хотят все, что у них есть, на него повесить. Типа, если не признаешься, отп@здим. Он и признался.
– И что теперь?
– Жопа ему теперь. Ему семнадцать – пойдет не на малолетку, а в нормальную зону. Миханя, конечно, дурак. Теперь ему точно жопа. Сядет лет на пять, а раз он фраер, то на зоне ему, как вы говорите - пипец.
– Да, Миханя, конечно, гондон, – говорю я. – Только до слабых докапываться мог.
- Так что сын, расскажи, че было-то?.. А то и тебя посадят, а мне такой сын не нужен, и во дворе «своим» ты тоже никому не нужен. Сгниешь на зоне, а на малолетке нынче беспредел. Думаешь, что и для тебя на общак собирать будут? Не смеши.  И вообще советую – кончай херней заниматься. Образование надо получить. Деньги делать, чтоб на девчонок было, а не ходить на драки и по пять копеек стрелять у салабонов. 

***
    Бумага из милиции приходит в школу уже через несколько дней: поторопились, козлы. На родительском собрании «разбирают» пацанов. Я знаю, что теперь мне капец. Мне обязательно отомстят.
Начинает директор школы:
– Я скажу что-то в некотором смысле банальное, но ведь так оно и есть на самом деле. Пропадают люди, просто пропадают. Ты ведь, Миша, способный парень, из хорошей семьи. Мог бы хорошо учиться, а вместо этого якшаешься со всякой шпаной. Зачем надо пить алкогольные напитки, ходить на драки, попадать в милицию? Зачем тебе это надо?
Миханя молчит и смотрит в окно.
- А ты, Шашкин? У тебя же старший брат – комсомолец, активист! У него же впереди партийная карьера! Зачем же ты ему ее портишь?
Я молча слушаю. Пусть говорит, что хочет. Чем быстрее скажет, тем раньше все закончится, и я пойду домой.


Засада
Из школы выгнали со справкой нескольких пацанов. Некоторые ушли сами, в вечерку. Во двор я больше не хожу. Маршрут один: школа – домой.
Из друзей остались только Марат, Добрыня и Меньшик. Остальные даже не здороваются, в школе отворачиваются, во дворе делают вид, что не замечают, а пацаны, типа Михани, показывают в мою сторону пальцами и кричат на весь двор: «Козел идет, бе-е-е!».
Уроки закончились, я иду домой, срезая дорогу как обычно в эти дни: через забор, чтобы никого не встретить. Из «своих» меня не трогают, может, боятся, а может, просто презирают.
Дома делать особо нечего, кроме немногочисленных приготовлений к урокам, и я сворачиваю с дороги домой и иду к Марату. Захожу в подъезд и краем глаза вижу, что за мной прошмыгнули две тени. Я стою возле лифта и нажимаю на кнопку вызова.
            По узкому коридору ко мне приближаются двое пацанов. Один из них здоровый и со вмятым носом, видно, что он либо боксер, либо постоянно махается. Синие спортивные штаны с белыми лампасами, «Аляска», «набитые», красные кулаки – прямо полный боекомплект. Второй ростом с меня, похилее, одет попроще: широкие штаны и короткая черная болоньевая куртка на ватине. Они не с нашего района. По крайней мере, я их раньше здесь не видел.
Пацан постарше без слов вдарил мне по морде, и я повалился на спину, с шумом ударившись о плиту лестничной клетки. Сердце застучало, а кровь запульсировала во всем теле. Они затащили меня в лифт и  двери закрылись. На десятом этаже они волоком перетаскивают меня на пожарную лестницу, там профилактически получаю раза три по носу кулаком, кровь хлещет из обеих ноздрей и  мне трудно дышать, я визжу на весь стояк, как обреченная на мясо свинья. Один из них орет мне: «Заткнись, сука!»,  вытаскивает выкидуху и нажимает на кнопку. Щелкая, выскакивает лезвие ножа, я пугаюсь и шарахаюсь, пытаюсь ломануться, другой пацан зло шипит на ухо: «Сидеть!» и дергает за ворот куртки, падаю на жопу и с животным страхом наблюдаю за здоровяком с ножом в руках.
- Кончать его надо.
- Да ты чо? Ножом шо-ли?
- Заткнись, бля. Вещи его забери, сумку там, куртку. Ща сам прыгать с балкона будет.
Я думаю, что жить осталось минуту-две, сердце бешено бьется в груди, сопротивляюсь, не даю снять куртку, и получаю несколько ударов в сломанный нос, и в сознании начинает мутиться.
- Эй, ребята, что здесь происходит? – с верхнего этажа к нам спускается дед. Я замечаю у него на лацкане пиджака орден, глупо, но в тот момент я думаю, что дед, наверное, ветеран.
- Слышь, старичило, у нас свои базары. Вали отсюда, – отвечает боксер, но нож прячет. Поворачивает голову в нашу сторону. – Эй, Пуля, идите вниз, на пару этажей. Я щас. Поговорю и приду. 
Пуля берет меня за руку, меня шатает и тошнит, я вот-вот упаду, морда вся в крови, в мозгах адреналин, ничего не соображаю, а ноги не держат и дрожат. Он подсаживается, закидывает мою руку на себя и тащит вниз.
Я делаю вид, что еле перебираю ногами, но через этаж он вспотел и устал, резко обхватываю его за шею и начинаю крутить для броска. Пацан хрипит, пытается высвободиться, но во мне проснулись резервные силы, меня начинает переполнять ярость, и я бросаю его через бедро. Мы падаем вдвоем, я на него сверху. Начинаю бить Пулю по носу в одно и то же место, как он меня. У него брызжет кровь, он орет на весь подъезд, пытается встать, и на мгновение даю ему эту возможность, потом бью ногой по челюсти и он опрокидывается к стене. Я в поспешности подбираю свою сумку, а он цепляется за нее, бью его опять ногой, но боковым зрением вижу налетающую на меня тень, от внезапного удара мне обжигает рёбра, инстинктивно я бросаюсь в сторону, уворачиваюсь от очередного удара, чувствую, что схватили за шкирку, выпрыгиваю из куртки и мчусь по лестнице вниз через четыре ступеньки. Выскакиваю из подъезда на улицу и бегу через дорогу под удивленные взгляды редких прохожих, через квартал я успокаиваюсь и понимаю, что погони нет, приостанавливаюсь, иду шагом, растираю кровь, струящуюся из головы по лицу, трогаю ноющий бок и нащупываю рваную рану в кофте. Под кофтой мокро, там тоже кровь, горячая и густая, она, пульсируя, течет из глубокой рваной раны. Присаживаюсь на край скамейки, мокрыми от крови,  дрожащими, липкими руками вытаскиваю из кармана брюк мятую пачку «Столичных», она неприятно скользит во влажных и грязных ладонях, и достаю зубами сигарету. Спички липнут к пальцам, но все же прикуриваю, облокачиваюсь о колени и расслабляюсь. Дым обволакивает сознание, меня слегка начинает тошнить, голова идет кругом, и я чувствую, что проваливаюсь куда-то в темноту…

Годы – гады
    Настало утро. Я встал с постели и, потянувшись и зевнув, посмотрел в окно: очередная осень по-прежнему красила улицу в ярко-оранжевый цвет. Напротив панельной пятиэтажки, как и много лет назад, мужики также гоняют мяч по хоккейной коробке, а старушки, скучившись на лавочке, покорно наблюдают за матчем. Рядом со стеклотарой, сидя на корточках, пьют пиво «синяки» неопределенного возраста.
Я и сам чуть с похмелья, иду в ванную, чтобы сполоснуться в душе, затем варю порцию пельменей, ем ее, пододвинув стул к окну, сел, закинув ноги на подоконник, закурил. Дотянулся до стола и включил магнитофон. Я не помнил, какая в нем кассета. Оказалось – «Дискотека 80-х», старый альбом, который слушал последний раз еще лет десять назад. Он тогда вышел на виниловом диске и продавался в «Культтоварах». Но я купил его на кассете «Wagdoms» и слушал на своей старой «Аэлите», тащился и мечтал. Слегка закемарив, я так и уснул в кресле, и проспал почти до вечера. 
Планов никаких не было и, хуже всего, вообще ничего не хотелось делать. Но я убедил себя, что еще один вечер с пивом и телевизором мне не нужен. Лучше куда-нибудь поехать, что-то сделать, а не ждать, пока что что-то произойдет само.  Захотелось встретиться с какой-нибудь девчонкой, но, как всегда бывает, хорошенькие уже замужем или с детьми давно, а остальных мне не хочется. Вспомнил, что я недавно видел Светку, когда приезжал к родителям. Она превратилась в безразмерно толстую тетку непонятного возраста и работает продавщицей на вещевом рынке, куда я иногда хожу. Тогда ещё, лет десять назад, она казалась мне модной и красивой. 
Я неспеша выхожу из квартиры, иду в магазин, покупаю бутылку коньяка, сегодня выходной, можно расслабиться, и думаю, к кому пойти в гости? Марат погиб в аварии, Добрыня выбился в начальники и у Обезьяны бизнес на рынке, им не до меня. Меньшик тоже умер пару лет назад при неизвестных обстоятельствах…
 Выходя из магазина замечаю знакомых пацанов, подхожу, здороваюсь поочередно со всеми, пожимая руки.
- Че, куда собрался? – спрашивает Растяпа-старший, буравя мою бутылку коньяка своими черными глазами. Растяпа такой же рослый и в то же время долговязый, как баскетболист, и ни капли не изменился. – Может, давай, попьем коньячка, а?
Мне некуда спешить, я не против, и мы идем за угол, на свободную скамейку.
- Че нового? Чем занимаешся?
- Да так, чем-то заниамаюсь.
- А ты в курсе, что Шашкин откинулся?
- Да?
- Ну да, все ништяк у него.
- Надо повидаться.
- А этот, как его, Машана убили, в курсе?
- Не-а.
- Боцман тоже ушел в мир иной...
Стоим, пьем, Растяпа вспоминает: «Бля, приходишь на дискотеку в пидорке «Адидас» и белых «колесах», и девочки задыхаются от восторга. И не важно, - он многозначительно ткнул указательным в небо, - что кроссовки с поношенными трениками «с коленками».
А детские фильмы стран соцлагеря? Сейчас такое и на ДиВиДи не найдёшь. В 90-м из Москвы привожу кассету «Диско-7» (помните, клёвый сборник), и девочки аж в очередь выстраиваются, чтобы послушать и переписать. А вместе с «Диско-7» привожу ещё и «Виолатор» «Депешей». Через год у каждого нормального пацана этот альбом был. Мнда… 
Как-то решил посмотреть свой школьный фотоальбом, и страшно стало, братва! Столько пацанов ныне покойных.
Вот и подумай: время надежд, свободы, творческого поиска и тотального дефицита. А теперь всего навалом, но верить не во что и рот открывать нельзя – сразу наплюют. Зато с музычкой сегодня всё в порядке…
А помнишь, Дохлый, потом у молодежи пошел бзик на камуфляж и скомканно окрашенные джинсы? Военная форма тада не продавалась на рынках и в магазинах, а выдавалась солдатам и офицерам там всяким, да и то не всем. Помнишь, делали пятнистые майки? Слышь, пацаны! На простой белой футболке завязывалось несколько маленьких узелков и это хозяйство опускалось в краску для ткани. После окрашивания и прополаскивания узелки развязывались, и получалось... нечто неопределенной пятнистости. При варке джинсов в бак добавлялась паста из 5-10 стержней для шариковых авторучек... В таком наряде я, будучи первокурсником, поехал на картошку. Вышло так, что в группе я был один из нашего города, да еще и в таком наряде... Такой популярностью у девчонок я не пользовался ни до, ни после. Из армии я привез нормальный камуфлированный комбез, но такого эффекта уже не было. А может, я просто стал взрослее, а?»
- Привычно было слышать вопрос: «Слы, а ты с какого района, а?»
- Да уж. Спирт «Роял», помню пили… Импортный…
- В 89-м, зимой, «северный» с «посёлком» сходились. Толпы пацанов со штакетами. Смешно-то как... Как-то в те времена присутствовал при разговоре «папанятиям» :) - один знакомый втолковывал какому-то кенту, что тот попутался не в своем районе и должен тут ходить тихо и на "наших девок не залупаться"...
– А в массовых драках - самая главная задача - "завалить".
- Дохлый, а че ты не фоткал?
- Ха, кроме меня уж стопудово никому и в голову не приходило это фотографировать - и фотик вдребезги, и в темноте нихрена не получится!
- Ну, тут ты можешь оказаться неправ! В милицейских архивах могут и быть!
- Может…
- Н-да-а-а… Вот уж не думал, что кому-то это сейчас интересно. Эти драки тогда были такой же частью жизни школы-района-города, как сейчас Инэт. Да, дрались, у нас это были чаще всего драки «Старый – Новейший», регулярно, причём друг друга знали, каких-то личных обид не держали, просто образ жизни, надо ж куда-то энергию девать. Начиналось обычно со стандартных: "Дай десь капеек!" - "Не дам!" - В рыло, с ног сбили (или не сбили), помахались, потерпевший бежит к своим, потом все бегут бить обидчиков, потом "мировуха". Ну или:"Аткуда?" - "Аттуда (называется район)" - "Каво знаешь?" - "Камар и Гарох (например)", далее по обстановке, отвечаешь правильно – ну, типа всё пучком, неправильно - в рыло и далее - по первому сценарию. Стояли, в общем, за свой район, за школу, за девчонок. Были пацаны, типа Меньшика-младшего, кто дрался чаще других, те ходили постоянно со сбитыми костяшками пальцев, чем вызывали уважение, да ты чо! Много можно рассказывать, о том времени книгу можно написать. Штаны, шириной 40 см, олимпийки, адики, блин. Вернуть бы всё это... Дохлому спасибо, напомнил об юности…
Растяпа бухой уже с утра, его раздухарило не по-детски, он машет руками и готов всех расцеловать. На его довольной роже столько счастья, что пацаны сходили еще за «фанфуриком». Однако очередная доза алкоголя пьянит Растяпу в хлам. Его слегка шатает, и он держится за стену, что-то нечленораздельно мычит Халяве. Халява подхватывает его подмышку и ведет домой. 
Коньяк и водка допиты, и возле меня уже никого нет. От заплёванного пластикового стакана с бычками идёт дымок, я опрокидываю его ударом ноги в урну и, пошатываясь, иду домой. Завтра опять серый  день, понедельник, скукатища…


Эпилог
Социалистическое общество при генсеке Брежневе отличалось от недалекого прошлого зарождающейся в массах коррупцией и преступностью, а дальше - больше. Художественный фильм «Воры в законе» тот период как раз и отражает.
Переход от воровства к коммерции, а точнее постепенная легализация криминальной собственности дал толчок и возможность присвоения мошенниками государственных объектов в будущем, а пока растущее поколение с неокрепшей психикой готовили к переменам, отравляя юные души яркими и волнующими  новшествами и сомнительной «модой».
Среди подростков стало популярным занятие «гоповать». А слово «гопники» переводится с арготизма  вроде как аббревиатура ГОП: государственное общежитие пролетариата, или «гражданин опасного поведения». Кто знает, где правда, а где истина? История – дело темное.
Рассуждая об уличных молодежных движениях 80-х годов прошлого столетия, стоит упомянуть и субкультуру, во многом сформировавшуюся на основе этих компаний - криминальные группировки, возникшие в начале 1990-х, проще говоря, бандитов 1990-х годов нельзя относить к молодежным сообществам - это было разновозрастное объединение, члены которого профессионально занимались криминальной деятельностью. Однако, в большинстве своём, это были молодые люди, именно они перенесли в криминальную сферу отношения уличных, «гопнических» движух. В частности, это выражалось в интересе к спортивной одежде - первые рэкетиры 90-х - это двадцатилетние "качки" в "самопальных" спортивных костюмах. Зимние телогрейки сменились кожаными куртками, которые были удобны в драке (например, встречалось мнение, что одно из удобств кожаной куртки заключалось в том, что можно было быстро стереть кровь или грязь перед тем, например, как пройти людное место, или проследовать мимо милиции).

Спортивная форма одежды
А почему мы так одевались, по лёгкому: спортивные штаны - зимой и летом? Летом - спортивный костюм, кроссовки. А зимой - телогрейки: "пацанская" одежда должна была быть немаркой, не стеснять движений, дешевой, но модной. В уличных компаниях ценились сила, ловкость, спортивность и поэтому каждый день часто использовалась спортивная одежда,  например, "олимпийка" - синяя трикотажная кофта для занятий физкультурой с замком-молнией до горла.  Ведь образцом мужской брутальности того времени стал криминальный мир. Соответственно, для некоторых групп молодежи было копирование его внешнего дресс-кода.
Для уличных подростков, да и вообще, молодежи была типична адаптация одежды ко всем потребностям, прежде всего к драке, которая могла случиться в те времена «на ровном месте». В основном, почти все одевали спортивные штаны. Носили их на подтяжках. Потому, что тогда у «советских» трико была не просто плохая, а очень плохая бельевая резинка, она очень быстро изнашивалась. В процессе ее завязывали узлом, она снова растягивалась и постепенно превращалась в веревку, а если ее сильно затягивали, то она врезалась в тело и натирала. Сейчас об этом уже никто не помнит, потому, что сегодня другие резинки – широкие и прошитые.
В случае любого «экшна» это было особенно не кстати: ты убегаешь, падаешь, и если цепляются за ноги, штаны моментально сдергиваются до колен. У спортивных штанов нет пояса, нет ремня. Так что подтяжки - это единственный страховочный вариант. Вполне логично было одеть затем сверху олимпийку и застегнуть её «молнией».   
Интересно вспомнить широченные штанины брюк. Эта мода существовала не везде, но в городах среднего Поволжья (Казани, Набережных Челнах, Чебоксарах) и даже в подмосковных Люберцах, то есть в городах, где были сильны традиции уличных группировок. В те времена поощрялось мнение, что широкие штаны подчеркивают мужественность и "правильную" скромность. Благодаря им от посторонних взглядов целомудренно скрывается "мужское достоинство", причем подразумевалось, что это "достоинство" очень крупное. В качестве противоположного примера приводилось ношение джинсов "неформалами" - хиппи и других движений, которых гопники не любили - обтягивающие джинсы оценивались как одежда, выставляющая интимные части тела напоказ: "как у женщин".

Атрибутику уже стеснялись
Одним из образцов, на которые ориентировались уличные подростки и юноши, была военная эстетика. Служба в армии в те годы была делом престижным (по крайней мере, в среде уличной молодежи), "косить" от армии было не принято. Отсюда - наличие в молодежной одежде армейских элементов, например, ремней. Ценились солдатские ремни как оружие, офицерские - как понт. Боец накручивал ремень на руку одним движением и размахивал увесистой бляхой, как кистенем.
Среди "военных" элементов одежды тех лет - тельняшки и кирзовые сапоги, причем ношение сапог было продиктовано не только армейской эстетикой, но и обычным удобством для уличных прогулок: надевались сапоги - кирзовые или резиновые. Тем более, у нас по-другому ходить и нельзя было, как-никак новый район, грязи, соответственно, по колено.
Ценными в уличных компаниях (куда входили почти исключительно юноши) были категории, связанные с маскулинностью, мужественностью, часто имевшей брутальный оттенок. Через одежду стремились подчеркнуть более высокий возрастной статус, а знаки, обозначающие "детский" возраст, старались убрать: уважающий себя семиклассник пионерский галстук носил в кармане и надевал его только в случае крайней «опасности» со стороны директора школы, не ниже.
Скрывались не только пионерские галстуки как символы "детского" состояния, но и комсомольские значки как символы приобщенности к казенщине. Это было время развала молодежного движения, неофициально спущенного сверху. Во что-то верили, по большому счету, только младшие пионеры. И то, уже не все. А, уже, так называемые, старшие пионеры и галстук в карман прятали, не носили, и даже более того - им было разрешено не носить галстуки. Был период, где-то год 86-й, когда им вот пошли навстречу. Власти были готовы дать команду выпускать значки «Старший пионер».
Комсомольцы носили комсомольские значки с обратной стороны лацкана, я это отлично помню. «Ты комсомолец? И где твой значок?» - «А вот, - типа, - ближе к сердцу». Понты разные были. Носить атрибутику было необходимо, но её уже прятали, стеснялись.

Уличный дресс-код
Некой мужественностью считалось ношение «трофейной» одежды (в особенности куртки), пропахшей чужим потом, имевшей следы женской помады. Вещи снимали физически крепкие «пацаны», с более слабых, даже, порою, со своих. Снимали кроссовки, ремни, «трикошки», шапки, шарфы, куртки. Среди «авторитетов» существовало братание, когда между собой менялись снятыми, «трофейными» вещами.
Своеобразие моды того времени выражалось в ношении всесезонной одежды, прежде всего, курток. Так называемые «Аляски» были пиком тогдашней моды. В ней можно было ходить и летом, и зимой.
Иногда одежда уличных группировок имела самоидентифика-ционную функцию. Иначе говоря, члены группировки одевались в особую "униформу" (или, чаще, вводили в костюм опознавательные элементы) для идентификации себя как членов группы.
В Казани некоторые группировки носили спортивные шапки особых расцветок.
В Чебоксарах – «вольтовки» - вязаная шерстяная шапочка с орнаментом и помпошкой на макушке и козырьком. Зимой – «татарка», овчинная шапка с наушниками.
Короткая прическа и вызывающая манера одеваться (широкие брюки, кроссовки на ногах и т.д.) резко выделяли участников группировок из окружающих.
Одной из причин выработки идентифицирующей одежды является практическая необходимость опознавать своих в драке. В качестве примера приведу несколько мнений интервьюеров, которые поделились своими наблюдениями. Здесь необходимо уточнить, что группы казанцев и чебоксарцев систематически выезжали в Москву на групповой рэкет, и в процессе этих «скачков» часто возникали конфликты. При таких коллективных выездах участники группы могли не знать друг друга в лицо, что влекло за собой необходимость выработки знаков отличия.   

Зимой и летом как все – одним цветом
Помимо уже знакомых нам вязаных шапочек и шарфов, упомяну еще и телогрейки. Они в то время использовались не только как рабочая одежда, но и как одежда для повседневной уличной носки. Конечно, в приличные места граждане в них не ходили, но вполне могли надеть для похода в ближайший магазин, в гараж, на прогулку, для встречи с друзьями на улице. Для семейного пользования телогрейки, как правило, не покупались - они приносились с работы. На производственных предприятиях, где трудились отцы и матери уличных подростков, телогрейка выдавалась бесплатно как рабочая одежда. Выдача осуществлялась периодически, согласно существовавшему нормативу. Иногда, получив новую телогрейку, родители отдавали ее сыну, а сами предпочитали донашивать старую. При бережном использовании "телага" служила своему владельцу не одно десятилетие. В условиях всеобщего дефицита использование телогреек (к слову, очень удобных и действительно теплых, "греющих тело") для повседневного ношения было родителям на руку - экономились не только деньги, но и время на поиск приличной верхней одежды по магазинам страны.
Как спецодежду получали телогрейки и учащиеся некоторых ПТУ. Они тоже приберегались, чтобы ходить "за каждый день". В те времена группы старшеклассников и учащихся ПТУ, одетых в черные или синие телогрейки, можно было встретить в кинотеатрах, в зимних парках, на центральных улицах.  В те времена вся российская молодежь понемногу «гоповала», и как настоящие гопники, ходили в телогрейках чуть ли не все. Любили таскать телогрейки, подпоясанными солдатскими или флотскими ремнями. Часто это были ремни, привезенные «по дембелю» старшими братьями.
Телогрейка соответствовала реалиям уличной жизни - ее не боялись испачкать, она не стесняла движений: за нее трудно было ухватиться в драке. Пацан, надевший телогрейку, подчеркивал свою "уличность".
Во время драки телогрейка работает как «броник». Её и ножом нельзя проколоть нормально, и удар она гасит, даже если наносят удар ногой. Она теплая и еще - она смотрится! Плечистым становишься, а для подростка это очень важно. Идешь, такой, переваливаешься. С виду мощный, а внутри, конечно, ничего нет;)) Еще ушаночку оденешь! Короче, всё как надо.
Телогрейка стала своеобразной униформой уличных компаний; например, в начале 1990-х корреспондент, описывавший группировки города Набережные Челны, отмечал, что «отличительные черты «пацана» - телогрейка и необъятной ширины брюки» (Полуночники // Комсомольская правда. 16.08.1987. С. 4).
Ношение телогрейки - одежды, впринципе не предназначенной для повседневного "цивильного" использования, - укладывается в общие молодежные традиции создания "контр-культурного" имиджа, ну и дресс-кода уголовной среды. Неформалы советских и постсоветских времен активно использовали в повседневном быту военную, туристическую, рабочую или же просто "не соответствующую" одежду. Юные гопники в отцовских телогрейках стоят в этом же ряду.

Мода на брутальность
Влияние криминальной среды на молодежь шло именно через грубость, брутальность, - это и являлось показателем естественной физиологической силы. Дресс-код накладывал отпечатки в различных формах, например, многие бывалые «пацаны» гордо выставляли напоказ распальцовку с «партачками». Возможно, с этого и пошло выражение «пальцы веером». А.Г. Бронников, родоначальник исследования тюремных татуировок, определивший их термином "советская традиционная татуировка", всегда настойчиво подчеркивал: "Это знаки, которые должен видеть простой обыватель".  Если говорить прямо о таких вещах, можно отметить небывалую «моду» среди подростков на судимость по уголовным статьям. Среди отсидевших старших школьников и ПТУ-шников часто встречались наколки-слова, смысл которых расшифровывался и так, и этак, например: ЗЛО: 1) "Знай, люби одну"; 2) "Заветы любимого отца"; 3) "За все легавым отомстим". ТУЗ: 1) "Тюрьма учит законам"; 2) "Тюрьма у нас забава". СЛОН: 1) "С малых лет одни несчастья"; 2) "Смерть легавым, они не спасутся". Были и слова с одним (по крайней мере, самым распространенным) значением, например, ВОЛК: "Волю любит колонист".
Популярны среди пацанов были наколки на пальцах в виде ромбиков: «баклановская (хулиганская) портачка». Каждый «перстак» на пальце обозначает очередную судимость, а просветы, короны и т.п. внутри колец конкретизируют, за что сидел, какой преступной профессии привержен. Точки на костяшках кистей, колючая проволока означали отбытый срок. Карточные масти и сейчас означают принадлежность к воровскому миру.
Но встречались наколки и унизительные. Круг с лучами и точкой расшифровывается как ирония: "Я в кругу друзей". Наносится насильственно пассивному гомосексуалисту.
В общем, со временем меняется все, в том числе и язык татуировок. Сегодня в молодежной среде прослеживается западная субкультура, в частности, «кельтские узоры». Чаще всего такие наколки среди современной молодежи почти ничего не означают, в отличие от «моды» «восьмидесятых».

Дворовые развлечения
Некоторые представители старшего поколения еще помнят жестокие гоповские дворовые игры: «…Участники становятся по углам воображаемого квадрата. Выбранную жертву ставят в центр и толкают из угла в угол до тех пор, пока та не лишится сознания…» Таковы правила жестокой дворовой игры под названием «Пятый угол».
Еще в 80-е у молодежи были свои «приколы», пацаны развлекались тем, что кидали жребий, и на кого он выпадал, должен был напасть на первого попавшегося прохожего и избить его. Правда, были и более безобидные варианты. Например, дать пендаля или саечку.  Играющих зачастую не останавливал даже тот факт, что первым попавшимся оказывался человек в милицейской форме или накачанный «бык». Последствия пинка такому персонажу или саечки менту, вы можете представить себе сами…
Еще одна игра: на ‘’камень-ножницы’’, ‘’орел-решку’’ или еще каким-то образом определяется, кто бьет первым. Удар. Ответный удар. Снова удар. Ответ. Падение. Подьем на ноги. Удар, ответ и снова падение. Потом еще, в помещении гасят свет… Побеждает тот, кто остается на ногах…

Уличные барды
В то время пользовались популярностью уличные барды. Особый авторитет имели те, у кого была личная гитара, а еще лучше, если она была самостоятельно собрана из хлама разных гитар, и отличалась хорошим звучанием.
Помнится грозная песнь тех лет, сочиненная неизвестным автором:

Город Чебоксары погружается в ночь.
Мать не пускает на улицу дочь.
Грохнут обвалом шаги за спиной,
В спину ударит пронзительно: «Стой!»,
Горе тебе, если здесь ты чужой.

Припев:
Стенка на стенку, район на район,
Снова потери с обеих сторон.
Снова пылают в душах пожары,
Что это? Что это? Что?
Чебоксары!

Темный квартал маячит, чужой.
Случайный прохожий на месте не стой.
Спеши поскорее – на улице ночь,
И «Скорая помощь» не сможет помочь.

Припев:
Асфальт холодит рассеченную бровь,
А с боку горячая капает кровь.
И как повезет, если всех соберут,
А, может, холодным на утро найдут.


Заключение
«Войны» молодёжных группировок были массовым и долгим явлением, они закончились где-то к 1993 году, вернее, перетекли в качественно другой уровень, где царствовали деньги и автомат Калашникова. Кто-то из "подковы" стал настоящим бандитом, таких много. Кто-то сгнил в тюрьме, кто-то в могиле. Все они могли бы рассказать еще много чего интересного, но никогда уже этого не сделают. За них отчасти свидетельствую я. Подобные истории тогда происходили, наверное, во многих городах бывшего СССР, я рассказал только одну, свершившуюся в городе на Волге.






Пацанский словарь

ГОЛИМО
Это такая особая вербальная форма попытки осмысления негатива. Когда неважно на душе, когда «нет лавэ», когда «кидают телки», когда «мусора закрывают по мелкоте», когда «тоска прет из всех щелей», когда «никого на районе, хоть волком вой», когда «колются елки, а кореша – волки» - это «голимо». В сущности, "голимо" - это наиболее точный аналог старинного американского понятия "blues". Вы, конечно, слышали о многочисленных и безуспешных попытках разложить негритянское словечко "блюз" на наши распонятки. Увы, все они потерпели крах. Блюз - это никакой не "скорбец" с его вычурным филологизмом. Ибо скрещивание п@здеца со скорбью не рождает ничего кроме ****еца. Умножать п@здец на скорбь бесмыссленно: русский пацан не скорбит, он мягко недоумевает о неудаче и красноречиво бьет морду виновнику, на коем приключится ему сорвать зло.
 И уж тем более блюз - это не "когда хорошему человеку плохо". Ведь "хороший человек" - это интеллигент, то бишь «лох». А когда «лоху плохо - пацану куреха».  Блюз - это когда пацану голимо. Голимых ситуаций на свете бывает великое множество. Одна из самых распространенных - физический дискомфорт вследствие злоупотребления алкоголем:
- Ой, бля! Как же мне ***во! Как же мне голимо!
Или душевные муки:
- Эта шмара перепихнулась с каким-то лошком - прикинь, да? Я вскрыл ей @бало, но мне все равно голимо, сука!
Дурная атмосфера или бесполезный расклад, "бесперспективняк":
- Валим отсюда, пацаны. Здесь ваще голимо.
"Голимо" - это подстава, предательство, обман, нечестная игра:
- Ты, сука, ты знаешь, что ты не прав? Ты, бля, голимо поступил.
Безвыходная или просто неприятная ситуация:
- Бля, прикинь - только штакет взорвали, и мусора. Так голимо, что я даже на измену подсел.
Козни судьбы, злой рок, фатуум. То, чего и врагу не пожелаешь:
- Пацанчик только откинулся, прикинь да, встречает одного барыгу, ну и хотел его прессануть, а коммерс достал волыну и шмальнул в пацанчика, и нет пацанчика. Это п@здец, голимо. 
Прилагательное "голимый" - качественный эпитет, помогающий дать резко отрицательную оценку предмету или явлению:
- Это, бля, голимая шмаль, пацаны, отвечаю!
- Ты чо, попутал? Косой бадяжить не станет.
"Голимый" человек - плохой человек: предатель, крыса, не пацан.
В открытой конфронтации усиливает оскорбительный эффект других бранных слов:
- Да ты, сука, пидор голимый!
"Голимый" - трусливый, скользкий, ненадежный. В этом значении слово часто используется при разводе лоха.
- Слышь, братишка. Тормозни-ка, базар есть. А чо ты рамсишь-то? Ты чо такой голимый?
Слово "голимый" помогает акцентировать ошибочность мнения, суждения, довода:
- Э слышь, да ты щас ху@ню голимую гонишь.
При характеристике какого-либо явления или события эпитет "голимый" подчеркивает его окончательность, бесповоротность, совершенность. "Голимый" - это высшая форма проявления чего-либо:
- Пацаны, это голимый п@здец.
На воровском жаргоне "голимый" часто означает "несомненный", а "голимо" - абсолютную вероятность чего-либо. "Голимо" - точно, на все сто, как пить дать:
- Это, пацаны, голимо, зуб даю, Проспектовские больше не крышуют рынок.
Существует также довольно устойчивое просторечное выражение "голимый факт".
Слово "голимый" часто употребляется в значении "сплошной", "неразбавленный", "целый". Здесь оно сходно по смыслу с прилагательным "голый":
голимый лед;
голимый спирт;
голимая заварка;
голимый развод.
Происхождение жаргонизма "голимый" до конца не выяснено. Очевидна связь между словами "голимый" и "голый". Известно, однако, что в древнеславянском существовал церковный эпитет "големый" - "великий", "славный".
Есть понятие и о распространенной татаро-башкирской фамилии Галимов. Пацаны с фамилией Галимов повсеместно величались Голимыми. Я даже знал одного.
Это такая форма выражения недоверия.
"Мутный" — подозрительный, скользкий. Мутный человек может предать, подвести, "кинуть". Строго говоря, "мутным" считается всякий, кто не попадает под понятие "четкий".



МАСТЬ
Это такой побудительный интеррогатив, взывающий к социальному самоопределению собеседника. В самом широком смысле, масть - это каста. В пацанском обществе, жестком и суровом, социальная принадлежность является определяющим фактором существования индивида. Социальный контраст - базовый принцип, заложенный в основание пацанской картины мира. Социум, согласно этому принципу, построен из разрозненных групп, различия между коими настолько велики, что практически исключают всякую ассимиляцию.
Масть — это общественнообразующий принцип, укорененный в "понятиях".
Ранжирование по мастям повелось известно откуда - с зоны. В воровской жизни, равно как и жаргоне, понятие масти занимает одну из ключевых позиций. Так именуют и криминальное сообщество - братву (также "цветная масть"), и общность воров одного профиля, и саму воровскую "специальность". Масть - это также универсальный термин для обозначения воровской судьбы, удачи, фатуума, "фарта" - вспомните давно вошедший в гражданский обиход глагол "подмастить". "Держать масть" - значит верховодить в воровском сообществе, следить за поддержанием порядка и исполнением пацанских законов, судить по справедливости.
Высшая масть в преступном мире - черная. К ней принадлежат авторитеты. Не случайно эмблемами высшего эшелона воровской власти служат трефовый или пиковый туз или черный же кот - символы, которые нередко накалывают себе "воры в законе".

НИШТЯК
Это такая форма проявления безусловного Высшего Блага. "Ништяк" абсолютен, потому что не зависит от воли пацана. Он вообще ни от чего не зависит. Корни "ништяка" растут вместе с корнями травы, верхушка его подпирает небо, если, конечно, оно не с овчинку. Пик "ништяка" — это седьмое небо пацанского счастья.
Любой пацан, будучи по определению настоящим индейцем, знает, что такое "хорошо", а что такое "плохо". "Хорошо" — это "четко", "без косяков", "по совести", "по понятиям". "Плохо" — это "голимо", "мутно", "не по совести", "не по понятиям". "Ништяк" выходит за рамки дуальности. "Ништяк" надмирен. Это непреходящее, абсолютное состояние Духа.
Поэтому, как поется в песне, реальному пацану "завсегда везде ништяк".
Семечки, "семачки" или попросту "семки" — не только любимое лакомство гопников, но и атрибут, подтверждающий их тесную родственную связь с древними индейскими племенами.
Пацан — он ведь, по сути, язычник. Поклоняется Ништяку — Богу Расслабона и непреходящих удовольствий, силе надмирной, и чтит при этом старших паханов — земных вождей своего племени. Ништяк властвует помыслами гопника и является первопричиной большинства его поступков. Пахан же — земной судья и наместник судьи небесного — Главного Пахана, от коего произошли все пацаны в этом и множестве других миров; вожак стаи. Пацан жертвует на алтарь Ништяка свое тело и душу. Семечки, как и четки, позволяют пацану чисто конкретно "сечь поляну", оставаясь при этом на полном "расслабоне".
Лузганье семечек есть подсознательный, рефлекторный акт поклонения Ништяку. Это своего рода причащение на инстинктивном уровне.
"Семки" — ни что иное, как плоды Ништяка, ведь рождены они от солнечного растения. Ими приятно и полезно угоститься. Это сродни ритуалу. Неслучайно считается вполне нормальным, когда пацан пацану (даже малознакомому) при встрече говорит:
- Братан, отсыпь семок.
Жареные семена подсолнечника масличного (Helianthus annuus) оказались в кулачке «гопника» благодаря инициативе Петра I, завезшего растение из Голландии в самом начале XVIII века. В Европу оно попало двумя столетиями ранее стараниями испанских завоевателей Америки. Историческая родина "семок"  -  территория современных штатов Аризона и Нью-Мексико, а также Мексика и ее столица Мехико, на месте которой некогда располагался Теночтитлан, главный город ацтеков.
Ацтеки поклонялись солнечному богу Вицлипуцли, сочетавшего в себе черты как всемогущего и способного творить волшебство и кайф Ништяка, так и грозного, но справедливого Пахана.

ПАЦАН
Это такой вербальный индикатор нормальной работы эректильной функции. Чтобы убедиться в том, достаточно проследить этимологию слова "пацан". В русский язык слово "пацан" пришло из идиша. На языке потомков Иакова "поц" означало (или продолжает означать) половой член, причем маленький. В общем, пацан — это дерзкое, подвижное, напористое начало. Поговорки "наш пострел везде поспел", "без мыла в жопу влезет", "каждой бочке затычка" — это все про него.
Теперь вспомним, что обычно стоит пучком или торчком. И все сразу станет на свои места.
А еще "Все пучком" — это такой универсальный ответ на вопрос "Как дела?" На основных языках мира вопрос этот носит риторический характер, в отличие от русского. Наш пацан всегда должен ответить, что все у него устремлено в нужном направлении.
- Здорова, Уклад, как дела?
- Здорова, Колян. Дела ништяк. Все пучком.
Примечательно, что в английском дерзкое начало тоже выражено эректильной функцией. "Cock" — по-нашему "хер", а прилагательное "cocky" — дерзкий. Так и у нас порой говорят:
- Ты, да ты чё такой дерзкий?
А иной раз слышишь:
- Ты, да ты чё такой ох@евший?
Оба эти выражения в большинстве случаев синонимичны.
Впрочем, оставим в покое причиндалы. Пацан не только ими красен.
Возьмем, к примеру, пальцовку. Она тоже сигнализирует о нормальной работе означенной функции. В девяностые ходила такая шутка: дескать, почившему под пулями пацану и гроб делали с четырьмя дырками — чтобы пальцы, которые всегда пучком, и в гробу были пучком. Иными словами, чтоб пацан и на том свете мог покрасоваться своей силой.
Есть у медальки и обратная сторона.
То, что топорщится, не всегда суть признак силы. Чаще даже наоборот.
Вот и у петуха, например, все пучком, а птица эта у пацанов не в почете.
Кстати, "cock" по-английски — это еще и петух. Найдите десять отличий.

ПОГОНЯЛО
Это такой универсальный идентификатор личности.
Опытному уху и наметанному глазу погоняло (кликуха, погремуха) порой может сказать о ее владельце больше, чем любая ксива. Вот говорят: характер — это судьба. Не в меру справедливое высказывание, надо заметить. Ведь что такое характер? Совокупность индивидуальных качеств, поведенческих стереотипов, глубинных инстинктов, составляющих четкую картину личности из бесконечных мелочей. И в этом смысле судьба — это не просто характер. Кликуха — это судьба. Жизненная программа, сконцентрированная в одной ёмкой словесной конструкции.
Погоняло дается раз и навсегда, и ничего ты с ним не поделаешь. Кликуха — не партак: марганцем ее не свести, новой наколкой не перебить. Ведь не купишь судьбу в магазине, не прижжешь ей хвоста угольком. Погоняло — это оттиск кармического пути, пацанский крест, который, хочешь-не хочешь, а нести надо.
И нести, по возможности, с честью, иначе ты не пацан, а самый что ни на есть чепушила. Каких только кликух не встретишь. На всяком районе есть свой Лысый, есть Медведь, есть Кирпич. Ответить на вопрос "Ты кого знаешь?" довольно несложно: достаточно быть в курсе современных трендов нейминга (которые не меняются десятилетиями). Бывают кликухи уж вовсе, казалось бы, неблагозвучные: Косой, Корявый, Картавый, Копченый, Лапоть, Кефир; а бывают фартовые: Золотой, Жиган, Небо. Особняком стоят обидные погоняла: Лохидзе, Дуня, Барбос, Халява. Такие намертво прилипают к аутсайдерам и местным козлам отпущения. Основную же массу составляют рядовые одно- двусложные прозвища, нейтральные по значению и звучанию. Происхождение иных погонял вполне очевидно: это производные от имени, фамилии, либо напоминание о жизненной ситуации, в которой пацан повел себя характерным образом. Пацанская фантазия нехитра: механизм имяобразования работает по типу шаблона. Придумать простейшую погремуху — как два пальца об асфальт: нужно лишь к корневой основе имени прибавить нужный суффикс, руководствуясь принципом благозвучия.
Самые пацанские суффиксы — это «ан—ян», «ас—яс» и «он —ён»:
Коля — Колян.
Стас — Стасян.
Вова — Вован.
Игорь — Игорян.
Дима — Димон — Диман — Димас.
Толя — Толян.
Но встречаются и крайне неожиданные и оттого не менее нелепые прозвища.
У каждого пацана есть имя с фамилией, правда, их не помнит даже участковый. Есть даже паспорт, но в последний раз наш герой пользовался им, разве что, при поступлении в бурсу. Фамилия "по ксиве" - базис гражданского, "лоховского" общества, к коему себя пацан никак не причисляет. Простые граждане варятся в своем обывательском котле. Пацан, он как ветер, но это не означает, что он никто и звать его никак. У пацана есть погоняло, это его проводник по мирам высокой четкости. В погоняле — сила эгрегора, потому-то оно всегда солиднее, понятнее, предпочтительнее обыкновенного гражданского имени. Это удостоверение личности.
- Братишка, постой-ка. Ты откуда такой красивый идешь?
- Ты чё, страх потерял, шерсть?
- Опа, а ты чё предъявить мне хочешь? Ну так ты обзовись сначала.
- Ты кто такой, чтоб я тебе имя свое называл? Я тебя щас просто у@бу тут, лошара!
Пацанская погремуха несет в себе сакральное значение индейского прозвища. Скажем, все знают, что Соколиный Глаз - самый меткий в прерии стрелок из лука, а Высокая Сосна самый крепкий мужчина по обе стороны Большого Леса. То же справедливо и на районе. Если ты родился не вчера, то понимаешь: Утюг - самый опасный пацан на участке от остановки до гастронома; Кирпича вообще нужно обходить стороной, да и то желательно с топором в руках, а Шнырь, та груша, на которой можно сорвать злобу, получив щедрых ****юлей от Кирпича и Утюга.
Все просто, если разобраться.