Сполохи угасающей памяти. Гл. 28. Царское Село

P.S.

Глава XXVIII

ЦАРСКОЕ СЕЛО

Только в дальнейшем, уже в госпитале на материке, он узнал, что с ним произошло. Все это время врачи боролись за его жизнь. Его обнаружил сторожевик. Подойдя к берегу, капитан приказал спустить шлюпку. В бессознательном состоянии его погрузили на борт корабля, а когда подошли к борту ОС-30, то с помощью кран-балки и сетки перегрузили на палубу судна. Оказав первую помощь, его на вертолете Нечая отправили в госпиталь на материк. После выздоровления он по состоянию здоровья был уволен в запас с внеочередным присвоением звания и правом ношения формы. В дальнейшем ему было вручено удостоверение «Ветеран подразделений особого риска». Это удостоверение получали непосредственные участники ядерных испытаний, сборщики зарядов и подводники, пережившие аварии на атомных подводных лодках.
Лихие девяностые застали его в разводе с женой, пенсионером, проживающим с братом-инвалидом в коммунальной квартире Царского Села (город Пушкин). Квартиру, дачу, да и все имущество он оставил жене и сыну. Жена нашла себе другого спутника жизни в лице своего старого школьного товарища. Оказалось, что за время его скитаний по полигонам они стали разными людьми. А тем временем страна вступила в перестройку. Все прошлые ценности осмеивались и отвергались. Его пенсия превратилась в копейки, льготы индексировались. Жизнь показала ему свою безобразную гримасу либеральной действительности.
И вот, однажды, он встретил однокашника по спецфакультету Парышева. Встреча состоялась на Оранжерейной улице Пушкина, возле Гостиного двора. Он тогда шел с базарными покупками, когда в невысокой фигуре и походке идущего впереди мужчины заметил что-то очень знакомое. Он прибавил шаг, поравнялся с ним и сразу понял, в чем дело. Это был Парышев из первого взвода. Все годы учебы на спецфакультете эта фигура маячила у него перед глазами. Дело в том, что Парышев был самым низкорослым во взводе, поэтому шагал в строю на шкентеле, последним. Ленточки бескозырки комично болтались у него ниже поясницы, и эта картинка сопровождала его все время их совместной учебы. Ему тогда очень хотелось предложить Парышеву укоротить их, но он так и не решился. Несмотря на свой маленький рост и добродушный вид, Парышев был человеком твердым и решительным. Шутить над ним было небезопасно.
Оба были искренне рады неожиданной встрече. Они зашли в кафе, где за рюмочкой чая разговорились. Выяснилось, что он всю службу преподавал в Пушкинском училище, а после выхода на пенсию пошел работать в ГМЗ (Государственный музей-заповедник) «Царское Село», в дочернюю реставрационную организацию «Рапид». Его пригласил директор ГМЗ Иван Петрович Саутов, который тоже когда-то учился в ЛИСИ, но на архитектурном факультете. Надо сказать, что до работы в ГМЗ И. П. Саутов возглавлял могущественный Ленинградский ГИОП. Когда выяснилось плачевное состояние однокашника, Парышев предложил переговорить с Саутовым на предмет его трудоустройства. Вскоре он позвонил и сообщил, что встреча ему назначена.
На деловую встречу он отправился за полчаса до назначенного времени, глубоко сомневаясь, что для него найдется работа в этих роскошных императорских апартаментах. Выйдя из дома, он прошел по широкому Кадетскому бульвару, затем через весь Екатерининский парк – к полуциркулю Екатерининского дворца. Там располагалась дирекция музея-заповедника. Войдя в огромную приемную, он осмотрелся: слева, утонув в пространстве, сидела за столом с телефонами солидная и неприступная секретарь. Справа стоял прекрасный диван для посетителей, а в конце приемной виднелась дверь к генеральному директору И. П. Саутову и его заместителю В. В. Нагорному. Секретарь молча указала на диван. Он послушно опустился в его мягкое лоно, было понятно, что придется подождать. Он стал внимательно рассматривать старинный паркет прекрасной работы. И одновременно стал прикидывать, насколько пригодятся в стенах этого дворца его знания научного сотрудника, испытателя ядерного оружия, и богатый опыт выживания в Арктике и сибирской тайге. Интересно, что бы ему могли предложить на предмет трудоустройства бывшие царствующие особы этих роскошных апартаментов. К примеру, Екатерина II, Анна Иоанновна или Елизавета Петровна? И как бы он общался с его посетителями, такими, как Пушкин, Карамзин и т. д. Хотя с захаживавшим сюда помором Ломоносовым, как и с полководцем Суворовым, ему, возможно, удалось бы найти общую тему для разговоров.
Полуциркуль, где он сейчас находился, был построен Екатериной II, но центральная часть дворца – еще Екатериной I. После того как супруг Петр I подарил ей купленную у шведа Саарскую мызу (ферму). Сам Петр, тяготевший к морским ветрам, виду туго вздутых корабельных парусов, предпочитал Петергоф на берегу Финского залива. В дальнейшем дворец неоднократно перестраивался всеми последующими императрицами, и особенно Елизаветой Петровной. Но он неизменно использовался как летняя резиденция, куда весной переезжал на лето весь двор с министрами и дипломатами зарубежных стран. А на зиму двор отправлялся обратно в Петербург, в Зимний дворец. И только начиная с Александра I, личные апартаменты императоров были перенесены в Александровский дворец. Дворец был построен Екатериной II в новомодном классическом стиле ампир для ее любимого внука Александра I. Там же, в 1917 году, и закончилась на Николае II династия Романовых.
Его размышления были прерваны, когда дверь кабинета распахнулась, и из нее вывалилась шумная толпа прозаседавшегося музейного начальства. Зам. генерального директора В. В. Нагорному, мельком взглянув на него, тут же пригласил в свой кабинет. Там зам. директора по общим вопросам с ходу предложил ему место начальника отдела снабжения. Похоже, что его кандидатура уже обсуждалась с подачи Парышева. Это предложение было громом среди ясного неба. Заявки на оборудование и материалы ему составлять приходилось, но заключать договоры и организовывать поставки – никогда. Заметив его замешательство, Нагорный тут же добавил, что на первых порах будет ему помогать. Немного поразмыслив, он дал согласие, но только с условием, что если работа не пойдет, он разу уволится – дело для него новое. На том и порешили. Поднявшись, они тут же отправились в кабинет директора. Из-за широкого стола поднялся высокий статный красавец-брюнет несколько вальяжного, барского покроя. Саутов производил впечатление незаурядного человека. Его осведомленность о новичке, как и его заместителя Нагорный, говорили об их доверии к оценкам и рекомендациям Парышева. Разговор был доверительный. Он тогда еще не понимал, что им нужен был, прежде всего, человек с незапятнанной репутацией, поскольку предстояла работа с большими ценностями. Дорогостоящие материалы для реставрационных работ будут приходить отовсюду, даже из-за рубежа. Дворцы и павильоны наших императоров и императриц украшались не по стандартам «евроремонта». Чего только стоит Янтарная комната! А редкие ценнейшие породы дерева из Африки и стран Америки? Было о чем подумать, но это было так интересно! И он бросился в водоворот новых дел, как в омут с головой.
Хозяйство музея-заповедника оказалось огромным: Екатерининский и Александровский дворцы, Запасной, два огромных парка под теми же именами, Камеронова галерея, комплекс сооружений Адмиралтейства, Агатовые палаты, Эрмитаж, Китайская деревня, Каретная, оранжереи, конюшни с захоронениями царских любимцев, Федоровский городок, каскад озер, Царская ферма. Кроме того, большое количество павильонов, декоративных сооружений и т.д. К этому необходимо добавить собственные гаражи, мастерские, склады. Все это хозяйство необходимо было не только содержать, но и реставрировать.
Его отдел располагался в полуциркуле Екатерининского дворца, в помещении, где когда-то размещался личный лекарь Екатерины I. Кстати, при первой же встрече Нагорный ему доверительно сообщил, что при Екатерине его должность поставщика двора ее Величества занимал граф Шувалов. Это ему польстило. В апартаментах отдела снабжения находилась большая комната для сотрудников, кабинет и даже собственная туалетная комната. Кабинет был средних размеров, но отличался огромной хрустальной люстрой, которая занимала почти все пространство потолка. При знакомстве с сотрудниками ему отдельно была представлена его заместитель Нина Ивановна. До этого она работала начальником планового отдела Росреставрации. Это была мощнейшая реставрационная организация, славившаяся на весь мир. Ее приглашали проводить реставрационные работы даже многоопытные итальянцы. Но в блистательные гайдаровско-чубайсовские девяностые уникальная реставрационная организация была успешно развалена и превратилась в кучу разрозненных мастерских по производству сувениров и оказанию мелких услуг населению. В полном объеме уцелела только Янтарная мастерская Журавлева, да и то только благодаря широко озвученному заказу на восстановление Янтарной комнаты. Но и тут Ельцин вмешался в их работу со своим многозначительным заявлением, что он знает лично, где она спрятана немцами. Слава богу, что работы не остановили, реставрация комнаты продолжалась. В результате блистательных реформ наши уникальные реставрационные мастерские были отстранены от дел, а для выполнения работ в ГМЗ «Царское Село» были приглашены реставраторы из Дании и Польши. А бывший опытнейший начальник планового отдела Росреставрации Нина Ивановна оказалась у него в отделе снабжения рядовым сотрудником. Она оказалась для него неоценимым помощником и квалифицированным советником. Обстоятельно вводя его в курс всех дел и тонкостей не только музея-заповедника, но и стоящего над ними Комитета культуры тогда еще Ленинграда. Того Комитета культуры, куда с трепетом входили все директора ленинградских театров и музеев, где каждый из них обивал пороги многочисленных кабинетов для получения необходимых денежных и материальных средств. Но в наступившие времена комитет постепенно стал терять свои возможности, а следовательно, и власть. Рухнуло плановое снабжение, хотя еще действовало требование составлять заявки и защищать их в комитете. Но толку от них было уже мало. Во всех коридорах и кабинетах здания на Невском д. 49 царила растерянность, никто не знал, что будет с театрами и музеями завтра. В это время Ельцин бросил клич с мостика тонущего корабля: «Спасайся, кто может!» Разом пришлось самостоятельно искать предприятия и фабрики по производству материальных средств, заключать с ними прямые договоры. А для получения денежных средств пускаться во все грехи тяжкие: сдавать площади музея лотошникам, торговать материалами, изготавливать сувениры, устраивать для «новых русских» банкеты в залах и приемных императорских дворцов. Естественно, появились лазейки и для всевозможных махинаций, хотя внешне все выглядело солидно. Саутов регулярно принимал высокопоставленных особ с Запада. Радушно встречал и наших «сильных мира сего». В ответ музей получал от них денежные подачки.
На фоне этой вакханалии дела отдела все же шли успешно, это было признано всеми работниками музея. Его опыт руководителя удачно сочетался со знаниями Нины Ивановны всех музейных тонкостей и его работников. Со временем его стали приглашать на торжественные мероприятия по случаю приема важных особ и не менее важных «новых русских». Те щедро расплачивались с музеем-заповедником, поднимая свой престиж в собственных глазах и глазах общественности. При этом «новые русские» частенько после обильного застолья вели себя далеко не как благородные меценаты, полагая, что они все оплатили. И было очень неприятно смотреть на их отнюдь не светские физиономии в покоях царских особ. Там, где мечтают побывать многочисленные благодарные туристы со всех концов мира. Для этих «вип-персон» устраивались представления артистов Мариинского театра – прямо в великолепном зале, где когда-то устраивала приемы сама Екатерина Великая. Культурно-массовый отдел устраивал целые представления, переодеваясь в платья той эпохи. Начальник отдела, естественно, была в платье Екатерины, а все остальные сотрудницы – в платьях ее фрейлин. На плацу перед дворцом, где когда-то происходили разводы караулов, гарцевали на великолепных лошадях из конюшен ГМЗ одетые в гусарские мундиры тех далеких времен молодые всадники. В воздух поднимались шары с желающими обозреть дворцы и парки с поднебесной высоты. А с наступлением темноты в небо взлетали и расцветали пышными шарами и звездами разноцветные огни фейерверка. Таким шоу для своих дорогих гостей могла бы позавидовать даже сама императрица. Вход в парк в одночасье стал ощутимо платным. Жители Пушкина в растерянности и с крайним раздражением наблюдали за этими переменами и гремящими в парке салютами. Для них, тяжело переживавших наступившее лихолетье, это был пир во время чумы.
Что касается нового сотрудника ГМЗ, то он предпочитал всей этой мишуре концерты солистов оперных театров в уютном Польском костеле. Акустика и обстановка в нем камерно-идеальная, поэтому ведущие исполнители ленинградских театров с удовольствием приезжали в Пушкин на маленькие закрытые гастроли. Бывший солист Мариинки, а теперь работник отдела по массовым мероприятиям, знал, кого приглашать. На всю жизнь ему запомнилось выступление Образцовой с арией княгини из «Пиковой дамы». В уютном пространстве костела особенно проникновенно звучало ее приглушенное, глубокое меццо-сопрано.
Однажды с ним произошел забавный случай. При входе в кабинет Саутова он буквально столкнулся с маленьким человеком с болтающейся на его груди высокой наградой Героя Соцтруда. Человек порывисто стал пожимать ему руку и обнимать, как старого знакомого. Войдя в кабинет, он сразу задал вопрос: «Кто это был?». Рассмеявшийся Саутов ответил, что это скульптор Аникушин. Тогда последовал еще более идиотский вопрос: «А разве он еще жив?». Почему-то новый работник культуры считал, что автор знаменитого памятника Пушкину на площади Искусств был из далекого прошлого. Что он из плеяды классиков наших предков. Саутов долго смеялся, затем пояснил, что жена Аникушина выполнила бюст Растрелли по его заказу. В ближайшее время он будет установлен перед полуциркулем дворца. Он считает, что несправедливо, что архитектору, сотворившему для Петербурга так много великолепных дворцов и ансамблей, нет до сих пор ни одного памятника. Через несколько дней бюст был установлен.
В это время музей готовился к большому мероприятию. В залах Зубовского дворца должна была состояться выставка работ Фаберже. Все работники музея буквально стояли на ушах. Охранную сигнализацию должны были выполнить немцы, а общая охрана отводилась нашему спецназу. Экспонаты должны были быть представлены из Эрмитажа, Московского Кремля, Свердловска, Тюмени, Англии, Франции, Америки и еще бог знает откуда. Ждали приезда специалистов музейного дела мирового уровня, коронованных и некоронованных особ. В день открытия выставки будут приглашены только специалисты и «вип-персоны». Для всей остальной публики она должна была открыться на второй день работы.
Несмотря на всеобщую суматоху, дела по подготовке выставки все же шли успешно. Но неожиданно, накануне открытия выставки выяснилось, что пудреница из Америки с Пятой авеню Нью-Йорка застряла на таможне «Совтрансавто» в Ленинграде. Нового начальника отдела снабжения вызвал Саутов и объяснил ситуацию: в буклете указывалась эта злосчастная пудреница с подробным описанием, а в наличии ее нет. Выставка международная, съехались специалисты со всего мира. Неминуем скандал. Требуется срочно вызволить ее из лап таможни, срок – до открытия выставки, то есть до завтрашнего утра. Ни одной машины, как назло, под рукой не оказалось. И он решил отправиться в «Совтрасавто» на электричке. Тем более, что огромное здание этой организации, с ее названием крупными буквами на крыше, всегда проплывало в окне электрички, когда отправляешься в Пушкин с Витебского вокзала. Остановка электрички оказалась не рядом, пришлось пешком по пустырю проследовать до таможни агентства. Начальник таможни оказалась симпатичным капитаном. Но симпатии тут же испарились, когда она заявила, что художественные ценности растаможивать она не имеет права, так как не специалист. С художественными ценностями работает только таможня на Васильевском острове. Это был шок. В голове вертелись самые отборные проклятья американцам, что отправили посылку через Финляндию.
Он сразу принялся с жаром убеждать «таможню», что вся эта волокита несомненно сорвет международную выставку, которая состоится завтра. Из-за рубежа посыплются ноты протеста. Затем окончательно испортятся отношения с Америкой. В мире воцарится хаос, а в результате неизбежно наступит холодная война. И все из-за какой-то пудреницы и неуступчивости таможни. Миловидная «таможня» задумалась. Войны с Америкой она явно не хотела. Тогда она медленно подняла трубку телефона и о чем-то с кем-то долго разговаривала. Затем повернулась к посетителю и сообщила, что пудреницу она ему выдаст, но описывать ее в протоколе они будут вдвоем, и что при отправлении пудреницы обратно в Америку он тоже будет присутствовать. Мгновенно «таможня» опять стала самой красивой и привлекательной из всех когда-либо виданных. Огромную коробку распаковывали как матрешку. Из одной коробки появлялась меньшая, затем следующая. Стол и пол вокруг был уже завален упаковочным материалом. Наконец, появилась маленькая, на первый взгляд невзрачная пудреница. Ее описание было примерно таким: «Пудреница из темного камня, украшенная металлом желтого цвета». Больше ничего путного они придумать не смогли. Таможня дала добро. Быстро все собрали в обратном порядке, он подхватил коробку и ринулся к электричке, обрадованный, что все так удачно получилось. И только когда сел на жесткую скамейку вагона, до него дошло, что он в горячке творит. Стоят бандитские девяностые, а он с огромной посылкой, сплошь покрытой броскими ярлыками, явно зарубежной, носится по пустырям и общественному транспорту без единого сопровождающего, не говоря уж об охране. Да его только из-за наклеек могли пристукнуть, в надежде заполучить импортные лифчики или трусики. В пушкинском автобусе он подошел к кабине водителя, прикрыл посылку всем телом и молил Бога, чтобы все это, наконец закончилось. Прибыв в ГМЗ, он сходу хотел прорваться в выставочный зал Зубовского дворца, но рослый охранник, сурово поигрывая автоматом, решительно преградил ему путь. Тут к нему пришло второе озарение, а что бы он сказал, если бы у него просто отобрали посылку? Даже в бегах за ним бы охотились не только наши, но и проклятущие американцы, и вездесущий Интерпол. Наконец, двери открылись, и главный хранитель Бордовская жестом дала знать охране, чтобы его пропустили. Возле указанного шкафа он поставил посылку на пол и опять стал ее распаковывать, вытащил проклятую пудреницу и протянул ее хранительнице. Та укоризненно на него посмотрела и, осторожно взяв предмет обеими руками, водрузила на место среди других экспонатов. Саутов и Бордовская облегченно вздохнули.
На торжественное открытие выставки был приглашен и он. Но никогда ему не приходила даже мысль рассказать кому-нибудь в музее о том, каким образом пудреница Фаберже обрела свое краткое пристанище на выставке в Царском Селе.
Однажды к нему в кабинет вошел руководитель янтарной мастерской Журавлев. Необходимо было решить кое-какие вопросы. В конце разговора он неожиданно предложил познакомить его с мастерской. Это было действительно интересно. Экскурсию будет проводить сам главный реставратор Янтарной комнаты! О ней так много писалось и говорилось не только у нас, но и за рубежом! Оказалось, что мастерская занимала просторную комнату в каре и несколько небольших примыкающих. Посреди центральной комнаты стояли столы с эскизами, деталями интерьеров и панелями в работе. Вдоль стен располагались столы реставраторов, тут же стояли уже готовые к монтажу панно. Сразу при входе, с левой стороны, на полу лежали большие мешки с янтарем. Несмотря на их приличную величину, в руках они были почти невесомы. Было удивительно наблюдать, как из этих невзрачных на вид камушков и булыжников создаются удивительные по красоте и колориту произведения искусства. Он всегда удивлялся, зачем Журавлеву такое огромное количество янтаря? Но, глядя на выполненные научным отделом рисунки панелей и изделий, с их разнообразием оттенков янтаря, все понял. Необходимо было перебрать и просмотреть огромное количество этих камней и камушков, чтобы сделать точную копию когда-то созданных немецкими мастерами уникальных панно. Как писал Маяковский: «Единого слова ради, тысячи тонн словесной руды». Несмотря на кажущийся художественный беспорядок, в мастерской царил напряженный, продуманный процесс творчества. Побывав как-то в музее янтаря в Калининграде, он тогда с интересом разглядывал картину, выполненную в мастерской Журавлева. Музей с гордостью экспонирует ее на самом видном месте, в отделе современного искусства. Калининградцы по праву гордятся тем, что Янтарная комната Фридриха, подаренная Петру I за победу под Полтавой и освобождение Пруссии от шведского короля Карла, и воссоздаваемая в Царском Селе, создавались из их янтаря.
Надо отметить, что работа в музее-заповеднике давала некоторые приятные привилегии. Удостоверение работника музея-заповедника и знакомства в Комитете по культуре открывали ему доступ ко всем музейным ценностям Ленинграда и его окрестностей. Он мог бесплатно посещать выставки, музеи, совершать экскурсии – и стал этим активно пользоваться. Побывал в крепости Ивангорода, дворянских усадьбах в окрестностях Ленинграда… Но больше всего тронул его душу Валаамский монастырь. Чистота и умиротворяющее блаженство охватывает все человеческое естество на этих святых островах. Воздух напоен удивительными запахами хвои и какого-то сладостного тепла. Природа как будто замирает в предчувствии чего-то таинственного и прекрасного. Это ощущение возникает уже на палубе теплохода, при подходе к этим местам. Из глубины озерной глади постепенно начинают всплывать, тесно прижимаясь друг к другу, зеленые шапки островов, сквозь которые просвечиваются белоснежные постройки монастыря и возвышающихся колоколен. Такое остается на всю жизнь.
Из театральных посещений надолго запомнилось прослушивание оперы «Евгений Онегин» в Мариинке. Это была самое долгое прослушивание в его жизни. Оно длилось почти всю ночь. Пригласил его на представление администратор театра, сообщив, что постановку оперы снимают французы, поэтому будут задействованы лучшие солисты. Все шло прекрасно, но в сцене поздравления Татьяны с днем ангела артист, исполнявший роль гувернера-француза, на фразе: «Ви роза, ви роза, ви роза дель Татиана» пустил «петуха» и потерял голос. Началась суматоха. Срочно отправились на поиски дублера. Поиски затянулись, а чтобы переждать затянувшуюся паузу, он отправился на первый этаж, к администратору в кабинет. Тот был возбужден и расстроен, но все же, пригласил его скоротать время в комнате для приема высоких гостей. В нее вела незаметная дверь в конце кабинета. Комната напоминала уютный будуар с диванами, низким, почти журнальным столом и шикарным буфетом. Каких только вин, коньяков, всевозможных дорогих конфет и фруктов там не было! И это в те далекие, сумбурные годы. Для начала он предложил отведать коньячку, при этом каждую рюмку он сопровождал присказкой: «Не все же пить проклятым буржуям». Гость молча с ним соглашался. А через некоторое время к ним присоединился и народный артист, руководитель хора – капельмейстер. По его физиономии было заметно, что он частенько сюда захаживал. Дальнейшее продолжение оперы они прослушивали через динамик внутренней связи. Единственное, что он запомнил, так это то, что спектакль периодически прерывали французы, требуя повторения. Под утро они уже мирно возлежали по диванам.
Приближалась круглая дата, 300 лет Царскому Селу. Помимо общественных мероприятий, было решено поднять над Екатерининским дворцом его собственный флаг. Он реял над ним еще со времен Екатерины II, когда она и ее двор находились в Царском Селе. А еще решили изготовить значки в виде герба с крупной буквой «Е» в центре и выпустить красочный буклет с описанием всех достопримечательностей дворцов и парков. Если с флагом и значком проблем не возникало, то с буклетом они возникли. Наши типографии были в упадке, особенно трудно было с качественной бумагой. Тогда Саутов взял это дело на себя. В Дрездене у него была хорошая знакомая коллега, которая могла помочь напечатать буклеты в Германии, качественно и на хорошей бумаге. В виде гуманитарной помощи. Коллега Саутова не подвела. И однажды, во время его дежурства по ГМЗ, сняв трубку с зазвонившего в приемной дирекции телефона, он услышал приятный женский голос с заметным акцентом: «Ванья, Ванья». Хорошая знакомая Саутова из Дрездена сообщала, что фуры с буклетами отправлены. Это значило, что скоро ему придется отправляться на Василеостровскую таможню. Так оно и вышло. По прибытии на таможню его сразу направили к начальнику, это его насторожило. Груз шел как гуманитарный, а значит, не подлежал налогообложению. Вызов к начальству означал, что возникли проблемы. Ох уж эта таможня! Разговор начался издалека, начальник сообщил о том, что он знает его как человека порядочного, но нового в структуре ГМЗ. И что он должен быть осторожен в работе. ГМЗ «Царское Село» вызывает у таможни много вопросов по своей деятельности. Такое заявление от структур госбезопасности было серьезным делом. Неужели его используют как прикрытие и могут подставить в любой момент? Это предупреждение его насторожило. Однако он все же убедил таможню, что буклеты действительно гуманитарная помощь, и что они не будут использоваться в коммерческих целях. В итоге, эти дорогие буклеты в больших объемах без затрат со стороны музея были доставлены во дворец. Но в душе у него поселился червь сомнения.
Вскоре все сомнения ушли на второй план в связи тяжким событием в его жизни. Как из рога изобилия посыпались одна неприятность за другой. Брата неожиданно парализовал инсульт, пришлось срочно отправить его как инвалида войны в госпиталь на Народном проспекте. Состояние его было тяжелым, с этого момента жизнь превратилась в постоянную и упорную борьбу за его выживание. И он не представлял себе, как бы он с этим бедствием справлялся, еслибы не Нина Ивановна. Она самоотверженно ринулась помогать ему во всех его делах и заботах. А пока брат лежал в госпитале, он решил отремонтировать его комнату, которая была в плачевном состоянии. Навалилось все сразу: работа, постоянные поездки в Ленинград к брату, ремонт комнаты. Когда Юре стало лучше, его выписали из больницы, но ремонт был только в разгаре. Тогда к Саутову, опередив своего начальника, ринулась Нина Ивановна и рассказала ему о положении, в которое попал ее начальник. Саутов вызвал его к себе, пожурил, что не обратился к нему сам, и предложил поселиться ему и его брату в одном из коттеджей Китайской деревни. При этом он сообщил, что его соседями будут полунинцы, которым он сдал такой же коттедж на время их работы в театре Запасного дворца. И, между прочим, заметил, что Нина Ивановна уж очень горячо принимает к сердцу его невзгоды. Начальник отдела благоразумно перевел разговор на нейтральную тему. В этот же день из гостиницы дворца, что находилась в том же полуциркуле, он переехал в один из коттеджей Китайской деревни. Этот ансамбль еще реставрировался датчанами, но несколько коттеджей были уже готовы. Полунинцы с любопытством отнеслись к новому соседу, который занял коттедж целиком, когда они всем театром ютились в точно таком же. Позже они признались, что приняли его за одного из «новых русских» с очень тугим кошельком.
Вскоре он узнал, что в далекие былые времена в Китайской деревне располагались на время переезда императорского двора в Царское Село послы зарубежных государств. В его коттедже, как правило, останавливался английский посол. А позже в нем проживал со своей красавицей женой Карамзин, где и написал «Историю государства Российского». Именно тогда в нее отчаянно влюбился лицеист Пушкин. Здесь же, в Китайском театре, она публично наказала мальчишку за неуемный пыл, пристыдив на глазах у всего света.
Китайская деревня представляет собой экзотическое и необычайно живописное зрелище. Расположенные овалом, стилизованные под китайские домики, коттеджи заключали в свои объятия высокую, не менее живописную пагоду. Несколько в стороне виднелись руины Китайского театра, к реставрации которого еще не приступали. Все сооружения имели изящно выгнутые крыши. Они были ярко раскрашены, преимущественно в красные, желтые и зеленые цвета. Ансамбль производил сказочное впечатление. А при каждом коттедже имелся свой миниатюрный, выполненный с необычайным вкусом садик с цветами и обрамлением из низкорослого, аккуратно постриженного кустарника – бордюра. Условия были прекрасные, а ухаживать за братом стало намного легче. Его инвалидное кресло на колесиках свободно выкатывалось в коридор и даже крошечный садик. Брат всегда был под рукой, к тому же его по несколько раз в день навещала и кормила Нина Ивановна, либо ее дочки.
Но судьба капризна и неумолима, по прошествии некоторого времени Юра все же, скончался. Не стало последней ниточки, что связывала его с прошлой жизнью: приграничным детством, войной, аэродромом, киевским отрочеством, отцом и матерью. К этому времени ушли из жизни ближайшие родственники: дядя Гриша, дядя Ваня, да и все поколение, которое предшествовало ему самому. Теперь на этом краю пропасти между жизнью и смертью он стоял один. Старших впереди перед ним никого. Впервые он почувствовал тоску и боль одиночества. Брата он похоронил на старинном Казанском кладбище в Пушкине. Мать была похоронена на Южном кладбище, а отец в далеком Саратове. Это подкосило его серьезно, сказались еще и все его скитания по миру и полигонам. До этого он уже перенес инфаркт, но теперь слег надолго. Обострились болячки, нажитые за всю его беспокойную жизнь. Его направили в госпиталь ПОР (подразделений особого риска), где лечились пострадавшие на ядерных полигонах и подводники с атомных подводных лодок. Преимущество этого госпиталя было в том, что туда постоянно приглашали на консультации ведущих специалистов со всех медицинских вузов и военных медицинских академий Ленинграда. Подлечили его капитально, но при выписке именитый профессор-еврей сказал ему, что он должен уехать из города на природу с чистой экологией, лучше всего в сельскую местность. И чем дальше он уедет, тем дольше будет жить. Посоветовал юг Новгородчины, а пока, после выписки, подлечиться в санатории. И ни о какой работе не могло быть и речи.
Неожиданно подвернулась путевка в Трускавец, что заставило его задуматься. В 1947 году его мать побывала в этом санатории, похоже, что теперь пришел и его черед. Тогда это были неспокойные послевоенные годы, на Западной Украине бесчинствовали бендеровцы. Украинские националисты под знаменем их идеолога нападали не только на военнослужащих, но и на местное население и власти. По рассказам матери, санаторий круглосуточно охраняли автоматчики. Но и сейчас, спустя пятьдесят лет, обстановка в Западной Украине была не лучше. Теперь их вожаком стал законный депутат Чорновил, а местная власть перешла к обозленным националистам. Но он все же, решил рискнуть.
Трускавец оказался тихим горным поселением, расположенным в узкой уютной долине. Поодаль и выше располагались корпуса санатория, построенного в стиле советских времен. А чуть ниже их извивались две узенькие улочки польских времен с крошечным, но очень уютным кафе. Курорт был обязан своим появлением минеральным источникам, один из которых назывался «Нафтуся». В России подобная вода осталась только в Старой Руссе. Посреди видневшегося где-то далеко внизу игрушечного села, среди извивающихся улочек, белела крохотная церквушка. Было видно, как под звон колоколов стекаются в нее на молитву со всех сторон ручейки прихожан. Это повторялось каждый день, утром и вечером, строго и неизменно. Вид был идиллический, если бы не мрачные, огромные стаи черного воронья, так же утром и вечером покрывавшие голубое мирное небо. Утром они грозно и целеустремленно летели в одну сторону, а вечером обратно. Это привносило в идиллическую картину покоя что-то зловещее.
На удивление, местные жители были хотя и немногословны, но в меру благожелательны. Они прекрасно понимали, что их бюджет полностью зависел от количества отдыхающих. Вторым источником их доходов была контрабанда товаров из близлежащих закарпатских стран, где у многих из них проживали родственники. Местная молодежь бойко вела торговлю на территории санатория. В основном импортной косметикой, но по довольно приемлемыми ценами. Он еще помнил украинский язык, поэтому их украинский казался корявым и невнятным из-за влияния польского, венгерского и других западных языков. Это было понятно, местные жители попеременно входили в состав этих соседних государств. Однажды, после процедур, он зашел в крохотную чистенькую кофейню и услышал от высокого, с длинными обвисшими усами поляка, обратившегося к хозяйке заведения: «Каву». Он сразу понял, что тот просит кофе, и тут же вспомнил свою няню-полячку, когда они перед самой войной проживали в Ужгороде.
Санаторий был большим современным зданием относительно недавней постройки, но во всем чувствовалось какое-то запустение. Фонтаны и бассейны не работали, между бетонными плитами тротуаров выросла трава. Было видно, что после ухода русских специалистов правильно обслуживать санаторный комплекс стало некому. Рассказывали, что в этих опустевших бассейнах и прудах когда-то разводилась рыба, которую подавали на стол отдыхающим. Но круглый павильон для принятия целебных вод выглядел даже очень привлекательно. В нем было много зелени, среди которой было приятно не спеша потягивать из расписной под местный колорит кружечки целебную водичку. В павильоне же можно было приобрести такую, украшенную красивым национальным орнаментом и рисунком. На одном из них была изображена дивчина в национальном костюме с веночком на головке. Она нежно прижималась к своему защитнику-бендеровцу с винтовкой на плече, провожая его на «правое дело». А в фойе самого санатория на первом этаже молодой парень постоянно продавал билеты на различные экскурсии. Однажды и он выбрал экскурсию – во Львов. Побывавшая в нем когда-то мама много рассказывала ему о полюбившемся городе и его знаменитом театре. Город Львов основал еще сын Владимира Крестителя Лев, но современному его виду он обязан полякам. Будучи на границе с соседними державами, город постоянно переходил из рук в руки, поэтому резко отличается от остальных российских городов. И прежде всего своей западной архитектурой. Порядком натерпевшись от поляков и других соседних народов, жители Львова, да и всего Закарпатья, взрастили в себе нетерпимый национализм и ненависть к другим народам. Хотя их культура, включая архитектуру городов, была получена именно от этих народов.
Экскурсия по Львову началась с посещения знаменитого львовского кладбища. Первое, что удивляло и возмущало, это перенесенная из центра кладбища подальше к самой ограде свежая могила прославленного разведчика Николая Кузнецова. Надо же было помнить, что, не говоря о других заслугах, благодаря ему были спасены в Тегеране главы антигитлеровской коалиции: Рузвельт, Черчилль, Сталин. Что же до самого кладбища, то оно действительно содержится в образцовом порядке. Поражает количество богатых склепов, каждый из которых – произведение искусств. После убогого вида некоторых наших кладбищ, это производит потрясающее впечатление. Следующим местом осмотра города была центральная площадь. Когда они вышли из автобуса, его поразило количество портретов президента Ельцина, буквально во всех киосках. Но тут, же он сообразил, что для бендеровцев он был благодетель, освободивший их от русских варваров. Подобно тому, как на Западе стал обожаем Горбачев, особенно на берегах туманного Альбиона. На противоположной стороне площади поразил своей строгой грандиозностью устремленный ввысь католический собор. Интерьеры его были просторны и одновременно мрачны в своем величии. Рядом, через улицу от собора, находился знаменитый львовский оперный театр. Он контрастировал с собором своим пышным, в стиле барокко, убранством фасада. Но когда попадаешь внутрь, то, к сожалению, безликое фойе и зал разочаровывали. По программе экскурсии значилось посещение театра с прослушиванием национальной оперы Гулака-Артемовского «Галька». Но и в этом он был разочарован. В киевском оперном театре во времена его отрочества он слушал ее с большим удовольствием – там она была поставлена намного лучше. В антракте он подошел к экскурсии местных школьников, которую проводили в фойе театра. Экскурсовод, тощая, длинная девица, с упоением показывала слушателям два зеркала, установленные друг против друга. Она с восторгом сообщала несмышленышам, что отражений в зеркале ровно сорок. При этом постоянно им втолковывала, что Львовский оперный театр, как и Одесский, лучшие в Европе. Он не выдержал и спросил: «А как же Большой, Мариинский, Ла Скала, Гранд опера?» Она метнула в сторону «москаля» такой взгляд, что он предпочел удалиться. При выходе из театра всех предупредили, что на площади начался митинг. Будет выступать Чорновил, и чтобы все не задерживались и не раскрывали рты. Толпа на взводе. Но он не смог удержаться от какого-то вопроса, ему повезло, он обратился к местному русскому. Тот подал знак молчать и шепотом сообщил, что дела у них плохи, промышленность развалена, безработица. Националисты приволокли к ним на завод с запада какое-то оборудование, но никто не может ответить, что это и для чего. Весь их пыл уходит на зажигательные нацистские речи и факельные шествия с лозунгами: «Долой москалей!», «Коммуняку на гиляку, москалей до ножей!» Их, конечно, можно понять, они достаточно натерпелись унижений за всю историю их существования, особенно при поляках, будучи объявленными людьми второго сорта. Но только непонятно, почему они вымещают все свои обиды на русских? Комплекс неполноценности?
Домой он вернулся подлечившимся и окрепшим, но с таким чувством, будто побывал на кипящем черной злобой нацистском балагане. А Нина Ивановна тем временем приготовила ему сюрприз. Ей попалось объявление, в котором говорилось, что в Старой Руссе Новгородской области недорого продается рубленый дом.