Сполохи угасающей памяти. Гл. 29. Одиночество

P.Р.S.

Глава XXIX

ОДИНОЧЕСТВО

Решено было отправиться в Старую Руссу на его стареньких «Жигулях», бегали они пока неплохо. Он сильно сомневался в предпринятом мероприятии, но желание посмотреть места, откуда новгородцы двигались на освоение Севера, было велико. На этот раз впереди его ждали места центра и юга Великой Новгородской республики.
Рано утром выехали из Пушкина на трассу Ленинград – Москва. Он снова, как в молодости, испытал радостное чувство дороги. Манящая вперед лента асфальта, мягкое урчание двигателя, сильное, послушное малейшему движению рук и ног создание, находящееся в полном его распоряжении. Дорога его опьяняла. Привычно замелькали названия населенных пунктов, знакомые еще с давних лет его молодости, но характер дорожного движения круто изменился. Это уже не было движение в свободном пространстве среди окружающего мира. Это было напряженное взаимодействие в непрерывном потоке с многочисленными участниками этого движения. Особенно бросались в глаза перемены в придорожной жизни, когда проезжаешь населенные пункты. Все обочины превратились в барахолки, длинный торговый ряд. Чем тут только ни торговали: от ржавого изогнутого гвоздя и прожженной старой телогрейки до новой посуды с близлежащей фабрики. Все это выкладывалось на обочине, прямо на земле, либо на табуретках и столах. Особенно поражали глаза многочисленные шашлычные, закусочные, кафе. Все эти заведения были сколочены из старых помоечных материалов и были украшены вывесками с уродливыми пьяными буквами. Тут же, прямо у дороги, дымились мангалы с шашлыками из неизвестно чьих собачек. Люди, получившие либерально-демократические свободы, выживали как могли. В этом балагане пропадала прежняя романтика дальних дорог. Но все же, приятно было встречать, как старых знакомых, названия дальних пригородов Ленинграда: Тосно, Любань. А вот уже и предвестники конца Ленинградской области Бабино и Бабино-2. Сердце по привычке невольно замирает от встречи с последним Ленинградским постом ГАИ. Впереди Новгородская область, места кровопролитных боев Великой Отечественной. Появляются и исчезают знаковые названия времен Радищева: Большое Опочивалово, Трубников Бор, Чудово, Спасская Полисть. Промелькнул Мясной Бор с красиво благоустроенным захоронением павших воинов в проходивших здесь кровопролитных боях. А вот уже и Подберезье с Т-34 на пьедестале. Дорога на Москву уходит влево, впереди Великий Новгород и неизменное ГАИ при въезде в город. Великий город встретил их разухабистым асфальтом, сердце замирало и уходило в пятки при каждом жестком ударе об острые края глубоких ям. Справа и слева сопровождали облезлые фасады домов, поражая бездарными рекламами с претензионными иностранными названиями: «бутик», «бар», «секонд хенд» и т. д. Кстати, в разговорном языке тогда появилось немало многозначительных, загадочных слов: «дилер», «киллер», «брокер» и т. д.
Вот и ранняя колыбель России – Новгородская крепость. Но надо отдать должное, все же самое первое поселение варяжских гостей в виде крепости было на Волхове и носило название Старая Ладога. Там, на берегу Волхова, возвышаются варяжские захоронения в виде курганов. Поговаривали, что в одном из них захоронен Вещий Олег. Именно со Старой Ладоги началось продвижение варягов по Волхову на юг, к Ильмень-озеру, где ими был основан Великий Новгород (новый город). Далее они направились объединять славянские племена по реке Ловать, затем волоком к Днепру. А уже по нему –вниз по течению к его могучим кручам, где и основали столицу славянских племен, славный град Киев.
Славяне не раз выгоняли варягов, но неизменно затем призывали обратно. Слишком сложно было многочисленным разношерстным и строптивым племенам договариваться между собой. Но однажды, после приглашения в свои земли Рюрика с его могучей дружиной, им все же удалось объединиться в единое государство – Киевскую Русь. А Великий Новгород, расположенный на торговом пути из Европы в Константинополь, а по Волге и в далекую Азию, стал богатейшим и процветающим городом раннего средневековья. Он полноправно вошел в Ганзейский союз. Здесь, в Софийском соборе Новгородского кремля, похоронена княгиня Ольга, мать Ярослава Мудрого. Не зря князь, сидя на престоле в Киеве, все богатства хранил у матери в Новгороде, в подвалах Ярославова городища.
Дальше их путь лежал вдоль берега Ильмень-озера в направлении Шимска, что на берегу реки Шелонь. Река неожиданно поразила его своей необычайно могучей шириной и раздольным величием. Именно на ее берегах тяжелая, хорошо вооруженная конница новгородцев потерпела поражение от легкой кавалерии Ивана Грозного. Тяжелая конница завязла в песке Шелоньских пляжей и смешала ряды. Задние ряды стали напирать на передние, в этой неразберихе они крушили и давили друг друга. Так пала великая Новгородская республика, простиравшаяся от Смоленска до Белого моря.
Под тяжелой дланью Ивана Грозного рухнула первая демократия Руси, с его вольным Вече и свободной торговлей Востока с Западом.
На полпути к Старой Руссе их очаровал Коростынь, живописно расположенный прямо на берегу озера-моря Ильмень. Он в задумчивости постоял на берегу, представляя, как в этой пучине Садко встретил Царя Морского и потешал его игрой на своих гуслях. Здесь же когда-то останавливалась Екатерина II, когда вояжировала к Потемкину в Крым.
И вот, наконец, Старая Русса, что на берегах реки Полисть, впадающей в Ильмень-озеро. Старая Русса – это небольшой зеленый купеческий городок с прекрасным санаторием и целебными озерами с минеральной водой. Он сразу понял и согласился с Достоевским, который приобрел на берегу Полисти уютный двухэтажный домик. Так же, как и великого писателя, его очаровали тихие берега реки под окнами дома, где над водой живописно склонялись густые кудрявые ивы. Здесь Достоевский любил прогуливаться. И здесь же, в этом доме, он написал «Братьев Карамазовых». Тогда в друзьях у писателя был только священник прихода ближайшей церкви. Для местного обывателя и купца он был просто каторжником и картежником.
Без труда они отыскали продающийся дом. Оказалось, что он был расположен на перекрестке двух оживленных улиц. Мимо него с грохотом проносились искореженные грязные самосвалы и виляли между выбоин юркие «Жигуленки». Это было полное разочарование, а он уже успел проникнуться симпатией к этому провинциальному уютному городку. Стоило ли приобретать старый неблагоустроенный и покосившийся дом, чтобы уезжать на все лето из зеленого и чистенького Пушкина? Этими нерадостными мыслями он делились с Ниной Ивановной в ближайшем магазине, стоя в очереди за пирожками. Он сокрушался и говорил, что ему лучше бы подальше в деревню, на природу, где рыбалка и охота. Стоявшая в очереди за ними женщина вмешалась в разговор. Она доверительно им сообщила, что знает такое уединенное место. Это село Переезд, что на берегу реки Полисть, всего в семидесяти километрах отсюда. Она сама родом из этого села и знает, что животноводческий совхоз там успешно развалили, поэтому жители оттуда бегут. Так что там можно свободно и недорого приобрести дом на самом берегу реки.
Сказано – сделано. И вот они уже втроем двинулись вдоль Полисти на юг, туда, где кончается асфальт. В этом он убедился, взглянув на карту. За этим селом дорог больше не было, дальше только леса, озера да болота. Это было то, что ему нужно – чистая экология, покой, вожделенная удочка да охотничье ружье. Удивительно, но, промечтав всю жизнь о городском комфорте и получив его в конце жизни, он затосковал по зеленой лесной глуши, где в подобных условиях прошла почти вся его жизнь. И вот, вдоль дороги замелькали старинные названия сел и поселков: Гостеж, Иванцево, Долга, Виджа, Зимник, Ясно, Великое, Леша.
Село Переезд оправдало все его ожидания, просторный дом стоял на высоком берегу в тридцати метрах от реки. От дома к реке спускался сад, а сразу за рекой начинался бескрайний лес, который окружал все село по обе стороны реки. И райская тишина, ближайшие дома располагались в стороне, к тому же их практически не было видно. Сам дом принадлежал когда-то пожилым родителям бывшего директора благополучно разваленного совхоза. Старики умерли, и он продавал его за ненадобностью. Саша, так звали бывшего директора совхоза, был крупным плотным мужчиной средних лет. Он обладал недюжинной силой, а маленькие глазки на округлом лице светились затаенной хитрецой.
Его новый кирпичный дом находился через дорогу, метрах в двухстах от реки. Так требовало теперь новое законодательство. За дорогой, несколько ближе, стоял дом бывшего директора школы, Надежды Михайловны. Она проживала там с мужем Петей, бывшим водителем молоковоза, и дочкой Таней, парализованной в результате дорожного происшествия на мотоцикле. А еще ближе к дороге находился дом подслеповатой старушки. Сын ее, Гена, работал в Старой Руссе, но по выходным дням приезжал в родной дом порыбачить и повозиться в огороде. В общем, соседи попались неплохие, да и находились на определенном расстоянии от его дома. Саша иногда принимал на грудь, но вел себя достойно. Тогда он приходил в родительский дом поговорить с новым соседом о политике и бедственном положении его села. Другой сосед, Гена, любил, пригубив самогоночки, отдыхать на скамеечке у калитки. И в тихий теплый вечер над селом раздавались протяжные старинные песни вперемешку с задорными и бойкими, а порой и излишне откровенными частушками, под старенькую размашистую гармонь. Ну а Петя, водила Петруха, закладывал покрепче, тоскуя по своему молоковозу, но вел себя ненавязчиво. Фермы нет, молока нет, возить нечего – «Гуляй Вася!» Но надо признать, что водитель и автослесарь он был от бога.
В деревне после развала мощного совхоза в гайдаровско-чубайсовские девяностые полным ходом шло его разграбление, а зачастую тут же и пропитие. Растаскивали совхоз и свои, и районные власти. И было что. Пять больших кирпичных коровников разобрали, кирпичи продали. Растащили пилораму, где не только пилили доски, но и изготавливали всевозможные столярные изделия. Продали емкости под ГСМ, куда-то исчезли станки в мастерской. Закрылись столовая, гостиница, детский садик. Люди стали бежать из села. Громко зазвенели над рекой Полисть серебряные монеты Иуды. Завершило реформу села закрытие школы. Тогда все родители потянулись ближе к цивилизации, а оставшиеся в селе бабули стали ждать обещанных реформаторами трудолюбивых фермеров. Вскопать лопатами поля и огороды им было не по силам. Благо, что от прежнего хозяйства все же остались магазин, почта и фельдшерский пункт, да кое-какая техника у механизаторов. Немногие оставшиеся в селе мужики принялись праздновать тризну. Это был пир, затянувшийся на все последующие годы.
После краткого знакомства с соседями и селом, он написал длиннющий список необходимых материалов для ремонта дома и его обустройства. С двояким чувством они отправились восвояси. Ему предстояло организовать доставку в неблизкое село всего необходимого, а его было немало. И на этот раз, хотя он уже и не числился в штате ГМЗ, ему помог генеральный директор И. П. Саутов. Он за скромную цену выделил ему огромный панелевоз, материалы и даже прогулочную лодку с ликвидированной лодочной станции, которую погрузили реставраторы-поляки.
В Переезде его встретили на «ура»: Нина Ивановна случайно проболталась соседке-бабуле, что они прихватили из Питера канистру со спиртом. Он тогда свободно продавался на Сенном рынке. Работа закипела, в кратчайший срок был отремонтирован огромный дом, проведен водопровод, рубленый хлев был переоборудован в гараж, а на берегу реки была поставлена банька по-черному. Точно такая красавица, какую он встречал у сибиряков в Итатке. Надолго запомнилась первая ночь в доме, загадочная всеобъемлющая тишина, редкие странные звуки какой-то живности из леса за рекой, а с реки всплески играющей рыбы. За окном на темном небе огромная ярко-желтая луна. И точно такая же – в черной, тускло поблескивающей реке, но только призрачно колышущаяся под плавным течением реки. Сказочный покой и умиротворение. Что еще надо потрепанному жизнью человеку, чтобы провести здесь свою старость?
С приходом этой самой старости и наступающего одиночества появляется желание осмыслить пространство, что тебя окружало всю жизнь, загадку материи, которая сложилась в прекрасные творения Всевышнего. С возрастом острее воспринимаешь и тоньше замечаешь нюансы красот неба, земли, природы, женщин, всех творческих проявлений человека. Открываются непознанные до конца глубины музыки, живописи, поэзии. Приходит осознание, что вся жизнь – только прелюдия, короткий урок для понимания и проникновения в окружающий мир. Только в конце жизни начинаешь понимать и осознавать все тонкости божественного мироздания. В старости лучше не заглядывать в свое будущее, ничего хорошего там не найдешь. Лучше смотреть вокруг, как мудрые ненцы-каюры. Пока можешь, пой его и восхищайся тем, что видишь в окружающем мире.
Как-то под вечер Нина Ивановна куда-то исчезла, а вскоре появилась с маленьким щеночком на руках. Оказалось, что его презентовал им бывший милиционер, а ныне пенсионер Иван. Сначала хозяин дома растерялся, но быстро сообразил, что очаровашка с белым галстучком на груди – охотничья лаечка. К тому же со всех сторон к месту: и друг, и сторож, и необходимая добавка к его ружью. Иван и Нина Ивановна во всем оказались правы. В честь своего погибшего полярного друга-песца он назвал его Бэром. Но с появлением этого друга хлопот ему прибавилось. Сначала щенячьи заботы, а затем ежедневные вольные прогулки по лесу без поводка, которые охотничьей лайке были просто необходимы. Впрочем, и ему тоже.
   Первая же зима принесла в Пушкин и первую неприятность с Переезда. Ангел-хранитель Надежда Михайловна позвонила и сообщила пренеприятное известие. Обустроенный к следующему году дом вскрыт. Пришлось немедленно междугородным автобусом отправляться в Руссу, а затем на местном – до конечной остановки Переезд. В дом проникли через лаз в подполье и вытащили все мало-мальски ценное. Несомненно, это были местные алкаши, гастролеров в этом дальнем захолустье не бывает. Но выдать чужаку своего ближнего или дальнего родственника никто не решался. А в этой глухомани почти все в деревне оказались хоть какими-нибудь да родственниками. Пришлось пойти на хитрость. Он собрал к себе в дом мужиков и прилично подогрел их спиртным. В одночасье он стал лучшим другом местной братвы. Застолье на халяву быстро развязало языки, поэтому вскоре выяснилось, что подельников было трое. Оказалось, они были из тех, кто помогал ему разгружать машину, а затем и ремонтировать дом. Двое из них были уже судимы и отсидели свой срок. На следующий день он попытался вести с ними переговоры, но в ответ получил угрозу в отношении пожара в его доме. Тогда, не обращаясь в местные органы, он прямиком уехал в Питер, а уже оттуда отправил письменное заявление местному участковому, в районную милицию, и в прокуратуру. Шаг был верным, власти зашевелились, тем более что в заявлении указывались все участники события. В дальнейшем, когда их всех посадили, местные сельчане стали его благодарить, что, наконец-то, на них нашлась управа. Оказалось, что эта троица держала в страхе всех бабуль и дедуль села, но они были так запуганы, что боялись на них заявить. А давнее знакомство и кровные связи связывали им руки.
С наступлением весны он вместе с Ниной Ивановной и Бэром отправились на новоселье в собственный дом на берегу реки Полисть. Встретили его дружелюбно, но настороженно. Выяснилось, что после его заявления ОМОН разыскивал его вещи по всей деревне. Зеленые болотные сапоги были сняты с одного мужика прямо на дороге. По селу прошел слух, что новый городской дачник не иначе как «мент». Порой очень странна и загадочна российская глубинка.
Потянулись спокойные безоблачные годы пребывания в селе, на вольном воздухе, в полной тишине, да еще в окружении первозданной природы. При этом у него на столе всегда был местный творог, молоко и овощи, абсолютно экологически чистые. Уверенность в качестве продуктов подкреплялась тем, что местные жители использовали в качестве удобрения исключительно самый что ни есть натуральный навоз. Они считали, что на всевозможную химию тратиться не стоит. Парное молоко и свежий творог каждое утро красовались у него на крыльце. Приятно было, сидя в кресле на обвитой диким виноградом пристроенной балюстраде, потягивать парное молоко из большой керамической кружки, вдыхая аромат лесного воздуха настоянного на густой зелени и аромате цветов под окном. Да еще под пение хора разноголосых птиц, нарушаемого только неожиданным всплеском рыбы в реке. С высоты балюстрады глаз манила живописная река. Ее грациозные изгибы скрывались где-то за далеким крутым поворотом. А чуть ближе по течению аккуратной зеленой шапкой выглядывал из воды маленький островок. На берегу напротив него чернела старенькая покосившаяся банька, прижатая к реке пышным кудрявым лесом. Лес сопровождал речку с обеих сторон, могучие ивы склоняли к ней свои тонкие ветви, почти касаясь воды. Еще ближе выползал из леса к реке изумрудный заливной луг. А вокруг царствовало бабье лето, последний нежный вздох его угасания. Местные жители рассказывали, что где-то там, в глубоком лесу среди болот, находится озеро Полисть, из которого и берет свое начало одноименная река. Поговаривали даже, что посреди этого озера на острове похоронен сам Рюрик.
В то время рыбы в реке было много – от колючего ерша до сомят и сомов, но особенно было много налима и раков. Это говорило об идеальной чистоте речной воды. Местные жители пользовались рекой как источником доходов, а за раками к ним приезжали даже из Питера и Москвы. Однажды они договорились о крупной поставке раков в Москву и всем селом принялись их ловить. Сельчане наловили их несметное количество. Но московский заказчик не приехал. Тогда они принялись их варить на кострах, и целую неделю все село закусывало исключительно раковыми шейками. Но для него самой желанной добычей был огромный сом, который грозно плескался в дальнем омуте. Но ему так и не удалось его поймать, хотя сомят и язей на перемет он ловил частенько.
Когда подрос Бэр, он стал совершать с ружьем ознакомительные походы в лес. Бэр носился по лесу как угорелый, но только никак не мог понять, что хозяину не нужна добыча. Бэр совершенно его не понимал. Почему тот постоянно упускает верную возможность? Ведь он мотался по лесу, искал, старался изо всех сил! Однажды он выгнал зайца прямо к хозяину под ноги, но тот только рассмеялся, глядя на ополоумевшего бедолагу, прижавшегося к ногам охотника от страха перед страшным псом. А хозяину было интереснее только приметить, где обитают зайцы, лиса, енот, тетерева, утки, присмотреть лесоповал бобра. Что касается кабанов и медведей, то они сами приходили буквально в село. Медведи захаживали на выброшенную павшую скотину бывшего совхоза, а кабаны на картошку. Бабули негодовали! Охотник шляется где-то по лесам, а кабаны перерыли все огороды! Но для него было гораздо интереснее обнаружить тетеревиный ток или галечное место на дороге, где по вечерам они баловались мелкими камешками. Однажды, поздней осенью, он возвращался на «Жигулях» в Питер и встретил на дороге небольшое семейство косуль. Он их заметил еще на обочине, когда в глубоких сумерках у непонятных животных в кустах блеснули зелеными огоньками глаза. Сначала он решил, что это волки, но когда они выскочили на световую дорожку от фар, то по белым скачущим пятнам догадался, что это косули. Местные жители редко, но все же, охотились. Хотя для их практичных умов главной добычей был кабан или лось. А как отрадно было слушать гогот огромных стай гусей на перелете! Они постоянно останавливались отдохнуть на зеленых шапках островов среди болот, где никто не мог их потревожить. В реке у самого его дома жила норка, а на противоположном берегу, в камышах, гнездились утки. Это была его домашняя живность. Он любил наблюдать с балюстрады, как на утренней и вечерней зорьке они выплывают на кормежку или возвращаются обратно. Однажды Иван, бывший милиционер, пригласил его сходить на далекое Журавское озеро, рядом с которым находилось еще и второе – Краснодубское. Названо оно было так потому, что когда-то там добывали мореный дуб. Это было интересно, и он согласился. Дорога оказалась тяжелой, озеро находилось среди болот, но, что самое удивительное, на возвышении. Еле заметная тропинка вела туда по насыпи, заросшей вековыми деревьями. Иван пояснил, что это была старая военная дорога, которая вела новгородские полки на границу с Польшей. А в селе, на Переезде, у них был брод. Пройдя по лесу несколько километров, они неожиданно вышли на гриву – это поросший растительностью вал из валунов, перемешанных с гравием, землей и песком. Оказывается, здесь был последний рубеж Ледникового периода. На этом рубеже ледник остановился и стал таять, отступая постепенно обратно на Север. Но самым впечатляющим было то, что в этом месте была особая аура просветленности и благодати. В таких местах в старину ставились монастыри или часовни. Здесь было отрадно постоять и подумать, вдыхая аромат трав необычайно чистого и легкого воздуха. Казалось, что весь он был пронизан благодатным золотистым светом. Но вскоре сразу за гривой пошло жалкое, безжизненное пространство сухого болота. Ноги по колено утопали в высоком мху. Идти было невыносимо трудно, солнце палило безжалостно, не переставая. Изредка попадались чахлые, низкорослые сосенки. Эти два километра до озера казались вечностью, сушь буквально сжигала все, во рту было то же самое. Даже Бэрка, тяжело дыша, вывалил свой язык на всю его розовую огромность. Тем неожиданнее было появление влажного дыхания озера, спрятавшегося где-то на возвышенности, среди оазиса сочных кустов и деревьев. Озеро поражало, прежде всего тем, что было приподнято чашей над окружающим его простором безжизненных болот. Оно произвело потрясающе впечатление своей величиной и застывшей голубой гладью. Как зеленое ожерелье, окаймляли его изумрудной зеленью кусты и деревья, а после сухих ржаво-желтых болот это казалось чудом.
Когда они приступили к рыбалке, то окуни так жадно набросились на их крючки, что в течение двух часов они наловили по рюкзаку, дальше ловить не было смысла. Иван рассказал ему, что когда-то здесь водилась и щука, но окунь вывел ее, регулярно поедая икру. Пока они мирно беседовали на берегу, Бэр тщетно пытался поймать утку. Он выгонял выводок из камышей, затем бросался в воду и пускался за ними вплавь. Когда он слишком близко к ним приближался, утки разом, с шумом и плеском, поднимались на крыло, а обескураженный и разочарованный Бэр поворачивал к берегу. На берегу он долго и старательно отряхивался от воды, с головы до хвоста. Брызги веером разлетались во все стороны, искрясь в лучах заходящего солнца. На ночлег они устроились в старой сырой землянке. Пока они растапливали печку, в ней гудели полчища комаров, как будто они попали не в землянку, а в улей с растревоженными пчелами. После ужина от усталости они сразу завалились на нары, Бэр устроился в ногах. Иван стал рассказывать, что во время войны здесь был партизанский край, а это их землянка. Немцы сюда, в болота, соваться боялись. Но, в отместку за собственный страх, однажды выгнали жителей сел Переезд и Карабинец на лед реки Полисть и расстреляли. Генка, его сосед, был еще ребенком, когда бабушка спасла внука, прикрыв своим телом. Но он все же был ранен в ногу, а вылечил его немецкий врач. Встречалось и такое. Ночью он долго думал о превратностях войны и человеческой жизни. Наутро было решено отправиться обратно, рыбы наловили предостаточно. Пока брели по глубокому мху сухого болота, их рюкзаки с рыбой похудели наполовину. Тащить их было невыносимо тяжело. Оказалось, что рыбы на озере можно было наловить сколько угодно, но вот дотащить ее домой было намного сложнее. Природа надежно хранила свои богатства. По возвращении домой, после столь тяжких трудов, он решил искупаться. Спустился к реке, быстро разделся и бросился в воду. Доплыв до ее середины, он встал на дно и осмотрелся. Какая благодать! На горизонте горела красавица заря, по берегам реки вверх и вниз по течению тянулись склоненные к темнеющей воде ивы. Натруженное тело ласкало мягкое течение воды, под ногами слегка покалывала ступни мелкая галька. И только на высоком берегу гордо застыл в отблесках багровой зари его сказочный терем. Усталость трудного похода потихоньку уходила в ласковое теплое течение реки.
Он взял за правило каждый вечер отправляться с Бэркой в лес. Единственное, что портило Бэрке настроение и заставляло нервничать, так это то, что хозяин никогда не стреляет в найденную им добычу. Как-то под вечер он решил на велосипеде навестить одно место на лесной дороге, где на зорьке тетерева лакомятся камушками. Как всегда сразу исчезнувший в лесу, Бэр подал голос, но звучал он по-особому яростно и заливисто, на одном месте. Он понял, что лайка взяла зверя. Тревожась, что это мог быть кабан или медведь, он бросил велосипед и помчался к другу на выручку. На ходу зарядив один ствол пулей, а второй крупной картечью, он стал продираться через кусты. Наконец в густых зарослях он заметил мелькавшего Бэра и что-то серое за кустом. Не раздумывая, он выстрелил, раздался визг. Это звуком выстрела ударило Бэра по ушам. Пробравшись через кусты, он с разочарованием увидел крупного енота, тот был мертв. Прихватив добычу, они стали продираться через заросли на дорогу к брошенному велосипеду. Привязав енота к багажнику, он сразу отправился домой. Бэр опять стал исчезать в лесу, но каждый раз выскакивал на дорогу проверить, цела ли его добыча. Но на душе у хозяина было неспокойно, он опять нарушил данный когда-то обет.
Сельчане привыкли к его ежевечерним походам в лес, но все же их не одобряли. Особенно, если он возвращался затемно. Однажды одна бабуля доверительно сообщила ему, что ночью в лесу леший бродит. Он только посмеялся, откуда бабуле знать, что он пять лет безвылазно прожил в глухой сибирской тайге. На следующий день он пригласил Колю-печника разделать тушу на сало и шкуру. Коля несколько лет уже был у него неизменным помощником. Привезли его из Грозного в село чеченцы, которые подрядились строить коровники. Но вскоре он с ними вошел в конфликт и вышел из их артели. Коля-печник с детства шатался по тюрьмам, но был интересным, читающим человеком. Он прекрасно знал оба Завета, да и много другой религиозной литературы. Регулярно ее читал и особенно увлекался всевозможными пророчествами. И, что было характерно для профессиональных зэков, на полном серьезе утверждал, что знает код доступа к сбережениям Шелленберга в швейцарском банке. Они якобы узнали о кодах, когда тот сидел долгие годы в нашей тюрьме. Коля-печник постоянно помогал новому поселенцу по хозяйству и любил вести с ним беседы на религиозные и политические темы. Ему явно не хватало в селе интеллектуальных собеседников. Его кличка «печник» приросла к нему сразу по прибытию. В селе было много селян с одинаковыми именами, поэтому всем давались еще и клички. Кроме него в селе проживали: Немок, Шопен, Немец, Румын, Мазай и т. д. И вот вся эта братия стала один за другим уходить на тот свет. Работы не было, пили по-черному, напропалую. Пробавлялись на выпивку и пропитание продажей остатков совхоза, рекой да лесом. Благо, что всего было вдоволь: заброшенных построек, рыбы, грибов, ягод – в общем, стали выживать на подножном корму. Но все же главной кормилицей была клюква, ее собирали мешками и тут же продавали. Скупали ягоду, как правило, москвичи, они же скупали и лес, пока он еще был. Пропивалось это все сразу, поэтому за зиму каждый год умирало по два-три молодых мужика. Почти разом преставились все трое, отсидевших к тому времени свой срок, налетчика. Ушел из жизни сосед Гена, шофер Петруха, Шопен, бывший «мент» Иван, да всех и не перечислишь. Последним куда-то исчез Коля-печник.
Однажды, когда они в очередной раз отправлялись из Переезда на зиму в Питер, Нина Ивановна, попрощавшись с соседской бабулей, села в машину. Вдруг он заметил, что она стала говорить как-то невнятно. Это оказался первый звоночек инсульта. А вскоре последовал и второй приступ. В Питере ее положили в больницу и подлечили, но свободно двигаться она уже не могла. А на следующий год в деревне уже еле ходила. Пришлось уход за ней и все домашнее хозяйство взять на себя. Но на следующий год Нина Ивановна все же умерла. В который раз судьба опять от него отвернулась! Неужели за то, что он постоянно отступал от данной заповеди? Тосковал не только он, но и Бэр. Но оказалось, что это было еще не все. Через год Бэр отравился. И опять все произошло при отъезде из деревни в Питер. Он не уследил за Бэром, и тот проглотил отраву, предназначавшуюся для крыс. Его удалось довезти до ветеринарного врача в Питер, где ему оказали помощь. Но наутро следующего дня Бэр медленно подошел к его кровати, лизнул ему руку сухим шершавым языком, вероятно, догадываясь о предстоящем, и одновременно прощаясь и извиняясь за что-то. Затем, шатаясь, отошел к двери, тоскливо взвыл и умер, вытянувшись всем телом на пороге.
Теперь, помимо наступившей старости и болезней, на него обрушилось еще и одиночество. Он стал понимать, что старость – это когда взгляд уже перестает с нетерпеливым любопытством всматриваться вдаль, за загадочный горизонт: «А что же там?» В старости он устремлен в себя: кто я, для чего жил, как маленький кусочек вселенской материи, что сделал хорошего и, особенно, плохого для живших рядом и не очень, но близких людей. Каких гадостей успел натворить за эту очень короткую, но богатую событиями жизнь. Особенно мучительно от того, что уже ничего не сможешь изменить.
Однажды, когда он особенно остро почувствовал пустоту одиночества, его нестерпимо потянуло на родину далеких предков, в село Ершово, что на реке Ворона. Как будто с птичьего полета он увидел несущуюся по насыпи запряженную телегу. В ней с вожжами в руках болтался на ухабах он сам, ему только исполнилось девять лет. Далеко за ним изо всех сил бегут возница и его отец, в развевающемся во все стороны плаще. На лицах отца и сына ужас – телега вот-вот опрокинется с высокой насыпи. Но взгляд с высоты не останавливается на этой картине, он скользит к близлежащей деревне Чернышово, это родовое имение Чернышевских. Отсюда отец писателя ездил на бричке в Ершово, чтобы лечить его бабушку. С большой высоты где-то вдали виднеются Тарханы, имение и место погребения Лермонтова. А совсем на горизонте – вотчина баснописца Крылова. Ближе к селу Ершово – владения всесильных Татищевых. А вот и само село Ершово. Большой, заросший густым кустарником парк, посреди него огромная поляна, обрамленная вековыми соснами. Здесь когда-то находилась деревянная усадьба, сожженная крестьянами в пылу беспощадной революции. Ближе к каменному забору выглядывает из густой зелени каменная церквушка с белеющими стенами и высоким шпилем колокольни. К реке спускается одичавший, густо заросший сад. Он упирается прямо в темнеющую реку Ворону. А на самом берегу скатертью из белоснежного песка, окаймленного огромными лопухами, лежит пляж. За ним застыл темный загадочный омут со старой разрушенной мельницей. Рассказывали, что когда-то в нем водились русалки. На противоположном обрывистом берегу начинается могучий дубовый бор. Его взгляд медленно переместился к остаткам кирпичного забора, отгораживающего парк с усадьбой от села. Почти сразу за ним, вдоль просторной, широкой улицы, в два ряда располагались добротные кирпичные дома прислуги и бастардов помещика Чилищева. А дальше, в самом конце села, виднелся Ханаан – убогие деревянные избы черных крестьян. Барин приезжал в имение только на лето, к зиме он возвращался в Петербург, где проживал постоянно и где у него было несколько доходных домов на Невском проспекте. Старинный род Челищевых славился своим богатством. Видение медленно исчезает, но сразу всплыло новое. Ранняя заря, он осторожно скользит босыми ногами по колючей стерне, поеживаясь от утренней прохлады и холодной росы. На плечах у него удочки. Впереди шагает отец с веслами на плечах. Они идут на Ворону рыбачить. Вот они уже в плоскодонке, отец сидит на корме с веслом справа, а он посреди лодки с коротким веслом слева. Гребут они в лад, лодка плавно скользит по воде. От темной воды поднимается утренний туман, а вокруг стоит лес, пахнет рекой и сырой зеленью. Он зачерпывает ладонью теплую, не успевшую остыть за ночь воду. Прозрачная вода блестящими бриллиантами капель падает сквозь пальцы обратно. И опять возникает новая картина. Он на крутом берегу реки, кругом темный бархат теплой летней ночи. Только где-то внизу, под высоким берегом, звездное небо отражается в темной загадочной реке. Костер освещает нависающие над ними ветви деревьев и лицо отца, сидящего напротив. Он задумчиво пошевеливает веткой угли и медленно что-то ему рассказывает. Картина улетает прочь. И вот он в доме бабушки, она сидит в красном углу, склонившись над старинной книгой. Сколько он ее помнит, она всегда читала, а в молодости даже ходила паломницей в Киево-Печерскую лавру. В просторной горнице при входе справа – подвешенная к потолку у кровати детская деревянная люлька. Напротив, на простенке между окон – фотографии. На одной из них прадедушка в форме мичмана, со всеми регалиями из цепочек и наград. Как бы он хотел сейчас попасть в этот дурманящий запахами покоя, печного тепла и хлебной квашни мир…
И он опять с болью осознал, что остался один, что вокруг пустота. Что люди, окружавшие его всю жизнь, исчезли навсегда, как мираж, как тени. И что он так же исчезнет из этого беспокойного мира, как искра от костра темной ночью. Впереди пустота, как на последнем, оборванном пролете лестницы жизни.
Переезд. Неужели это тот переезд Энозиса, где он должен в последний раз заплатить перевозчику Харону за переправу через Стикс в царство Аида?

Это был последний сполох в его сознании.