Есаул, есаул...

Николай Савельев пребывал на грани истерики: «Нет! Ну, вот что это за чёртов край?! Куда ехать-то? Кругом одна степь, ни дороги, ни вешки какой! Ведь сдохнет здесь, как собака. И это всё после того, через что ему пришлось пройти! – он слез с низкорослой монгольской лошади. – И что теперь делать? Для начала нужно успокоиться, дождаться рассвета, и по солнцу определить направление. Мимо Китая не проедешь. Да может он уже в Китае…».
 
Николай ещё раз, поморщившись, как от зубной боли, осмотрел унылый пейзаж. Достал из седельной сумки флягу, глотнул воды.

«Эх, заигрался Унгерн в возрождение империи Чингис-хана, сам  Богдо-гэгэн пожаловал ему титул дархан-хошой-чин-вана, да и он сам сподобился, прости Господи, монгольским князем стать. Тьфу, бред какой-то», - Савельев вспомнил церемонию пожалования титулов, которую воспринимал, не иначе, как какой-то фарс.

Перед бароном на нём греха нет, в заговоре он не участвовал, даже наоборот, можно сказать его спас. Когда барон на своей белой кобыле выехал перед казаками, чудом избежав покушения, и начал материться, требуя повернуть на Тибет, первым в него попытался выстрелить есаул Макеев, но Николай, находившийся в этот момент рядом,  ударил его рукояткой нагайки по руке, и тот промахнулся. Следом за есаулом палить начали все. Барон, словно заговорённый от пуль, под огнём пустил лошадь в карьер, и скрылся за холмом.

Этой же ночью Савельев, прихватив вьючную лошадь с запасом провизии и воды, ушёл с ночёвки. Часовой, знакомый урядник, заметив его, только рукой махнул, не стал тревогу поднимать. Раз по командиру пальбу открыли, какая уж тут дисциплина! Всем уже до икоты надоело по этой проклятущей степи мыкаться, почитай семь лет с начала германской войны прошло».

Николай решил уйти сначала в Китай, а там перебраться куда-нибудь в Южную Америку. В России день ото дня крепчала чуждая ему власть, от которой кроме пули, появись он на родине, ему ничего другого ожидать бы не приходилось. Слишком много крови пролили он и его однополчане, барон Унгерн и атаман Семёнов, под началом которых ему довелось служить.

Савельев расседлал коня. Встряхнувшись, тот отошёл в сторону, и стал щипать траву. Со второй лошади Николай снял груз и вьючное седло. Достав из мешка аргал, он развёл небольшой костёр, закрепил над ним котелок, налил из бурдюка воды. Когда вода закипела, Савельев занялся приготовлением напитка, который монголы почему-то называют чаем: бросил в котелок плитку зеленого чая, добавил из своих запасов молока, соли, масла, поджаренной муки и бараньего сала. За время пребывания в Монголии Николай пристрастился к этому напитку, называемому здесь суутай цай. Для кочевников такой чай иногда в течение многих дней служил единственной пищей.
 
У самого Савельева из еды остался только пол мешочка овечьего аруула - кусочков сушёного творога.

Николай погрыз аруул, запивая чаем прямо из котелка, расстелил войлочный потник, улёгся на него, пристроив под голову казачье седло, рядом с собой положил карабин.

В тёмном небе над головой, таком же бескрайнем, как и степь вокруг, перемигивались холодным светом звёзды, неподалёку паслись лошади, приученные  не уходить далеко от хозяина. Савельев накрылся длинной кавалерийской шинелью. Лето не лето, а ночи здесь всё равно не как в Южной Америке.
 
«Вот чем его, потомственного забайкальского казака, с самого детства так привлекает эта самая Южная Америка? – размышлял он, ворочаясь под шинелью, - наверное, всё из-за книг, которые он прочитал в доме своего дяди, отставного войскового старшины, который взял его к себе двенадцатилетним мальчишкой, после того, как родители по весне провалились вместе с санями под лёд на Иркуте.  Дядя, уйдя в отставку, наладил торговлю с китайцами, постоянно пребывал в разъездах, а за ним в полглаза присматривала его жена, тётя Аня. Она-то и пристрастила его к чтению. У дяди было много книг, но самыми любимыми для него стали сочинения путешественника Густава Эмара, - Николай даже сейчас помнил запах типографской краски от книг в переплётах с узорными обрезами. «Густав Эмар. Полное собрание сочинений в шести томах. Санкт-Петербург, 1899 год, Издательство П.П. Сойкина», значилось на титульном  листе. – Как же здорово было забраться на крышу амбара с карманами набитыми кедровыми орехами, и улегшись на тёплый, нагретый летним солнышком тёс, зачитываться приключенческими романами любимого автора! Пожалуй, лучшего времени он в своей жизни и не припомнит. Шесть счастливых, беззаботных лет. Потом Оренбургское казачье юнкерское училище. Целомудренные свидания с одной гимназисткой в городском парке, во время нечастых увольнительных и… всё. Седьмой год в седле, когда спал за это время на чистых простынях, можно на пальцах одной руки пересчитать. Вот житьё! Мать его… как встал, так за вытьё».

После окончания училища, хорунжий Николай Савельев  прибыл для прохождения службы в  1-й Нерчинский казачий полк, дислоцировавшийся в Благовещенске, как раз на полковой праздник, в марте 1914 года, а уже в августе, казаки отправились на войну с Германией в составе Уссурийской конной бригады. Полком тогда командовал полковник Михаил Аполлонович Перфильев.

В конце сентября бригада прибыла в Варшаву. В полку он познакомился с есаулом Григорием Семёновым, три года назад окончившим то же юнкерское училище, что и он.

Семёнов отличился в первые же месяцы войны. Он отбил захваченное неприятелем знамя полка и обоз Уссурийской бригады, за что был награждён орденом Святого Георгия IV степени и Георгиевским оружием.
 
Сотник Николай Савельев старался не отставать от товарища, лихо водил в атаки свой взвод и также удостоился «Георгия».

Полку довелось участвовать в боях на Северном, Западном, Юго-Западном и Румынском фронтах.
 
В 1915 г. командиром полка был назначен полковник барон Пётр Николаевич Врангель. Под его началом полк сражался против австрийцев в Галиции, участвовал в знаменитом Луцком прорыве, затем в оборонительных позиционных боях.

Савельев уже командовал сотней в чине есаула. Семёнов тогда был полковым адъютантом и принял командование над шестой сотней полка в начале 16-го года. В апреле на должность командира пятой сотни был назначен ещё один барон, подъесаул Унгерн фон Штернберг.

- Ну, Николаша, теперь у нас одни бароны в полку, куда нам с тобой сиволапым деваться, - ёрничал Григорий, недобро посматривая на худощавого блондина с длинными рыжеватыми усами, - этот таракан своими усищами нам всю немчуру распугает.

Но очень скоро Семёнов переменил своё отношение к Унгерну. Бесшабашно храбрый барон в течение года получил орден Святого Георгия, Золотое оружие, четыре ранения, и был представлен к чину есаула.

Не сказать, чтобы они трое стали друзьями не разлей вода, но товарищами были надёжными.

Затем их пути разошлись.

 В конце 1916 года Семёнов, по ходатайству перешёл в 3-й Верхнеудинский полк, находившийся в Персии, воевал на Кавказе, затем в составе дивизии Левандовского совершил поход в персидский Курдистан.
 
В начале семнадцатого года Унгерна направили на съезд Георгиевских кавалеров в Петроград. Позже Николай узнал, что до Петрограда барон не добрался. В Тарнополе, и с трезва-то отличаясь буйным нравом, тот напился, избил какого-то штабного, и попал под арест.

Врангель, к тому времени представленный к чину генерал-майора «за боевое отличие», и назначенный командиром 2-й бригады Уссурийской конной дивизии, в которую была развернута Уссурийская конная бригада, потратил немало сил, чтобы смягчить наказание нерадивому есаулу. Тем не менее из тюрьмы Унгерн вышел только после февральской революции с отчислением со службы в «резерв чинов».
 
Савельев оставался в Нерчинском полку, дослужился до войскового старшины, а потом… потом всё полетело к чертям. Провальное выступление генерала Корнилова в конце августа 1917 года, октябрьский переворот, расформирование полка и бегство в Маньчжурию, где по слухам находился со своим отрядом Григорий Семёнов, ненадолго возвратившийся в мае в полк, где избрался делегатом на 2-й Круг Забайкальского Войска, и уехал в Читу.
 
Когда Николай добрался до Маньчжурии, Семёнов готовился к наступлению в Забайкалье, к тому времени у него скопились немалые силы. Три кавалерийских полка, Особый Маньчжурский отряд и четыре бронепоезда.

Семёнов, что называется, с распростёртыми объятиями встретил фронтового товарища, определил Савельева при штабе.

- Вот ведь, Николаша, как жизнь складывается! Ты вон, войсковой старшина, а подо мной, есаулом ходишь. Да не ты один, у меня тут в подчинении и генералы есть, - хвастался Семёнов.

- Гриш, под тобой кобыла ходит, а я у тебя в штабе служу, - беззлобно огрызался Николай.
 
Одновременно с наступлением началось восстание забайкальского казачества  в приграничных с Маньчжурией станицах по рекам Аргунь и Онон.

Семёнова для солидности стали называть атаманом.
 
В конце декабря 1919 года, приказом А. В. Колчака, Семёнов был назначен командующим войсками Иркутского, Забайкальского и Приамурского военных округов на правах главнокомандующего армиями с производством в генерал-лейтенанты. Но Савельев не застал этого знаменательного для товарища события, после взятия Читы он перешёл под начало барона Унгерна. Не то, чтобы у него появились какие-то разногласия с атаманом, ну не лежала душа Николая к штабной работе, а барон после формирования Азиатской конной дивизии ему полк обещал.

Унгерн разместил свой штаб в посёлке Даурия.
 
До этого Савельев не виделся с бароном, о его переходе к нему они договорились заочно, через офицера его штаба. Увидев Унгерна, Николай рот раскрыл от удивления. Из-за стола ему навстречу поднялся человек, в котором он только по  длинным рыжеватым усам узнал боевого товарища. Барон к усам завёл бородку, голову его венчала монгольская шапочка, одет он был в дэли на который были нашиты генеральские погоны, на груди висел орден Святого Георгия.

- А что, - правильно понял оторопь Савельева барон, - в дивизии моей в основном буряты да монголы, надо соответствовать, а генерал-майором меня Гриша пожаловал, а вот денег на формирование дивизии давать не торопится. Приходиться к реквизициям прибегать.

Вот эти-то реквизиции, а по сути грабежи, и позволили Николаю вспомнить детские мечты, и уже всерьёз задуматься о поездке в Южную Америку.

За время нахождения в ставке Унгерна, Савельев разочаровался в методах борьбы барона с большевизмом. Унгерн жестоко расправлялся даже с сочувствующими новой власти, сам расстреливал пленных, приказывал уничтожать население целых деревень.

При встрече с Семёновым, Николай затронул эту тему. Атаман недовольно поморщился, и отчеканил, холодно глядя ему в глаза:
 
- В условиях гражданской войны, всякая мягкотелость и гуманность должны быть отброшены. Вот так-то, господин войсковой старшина.

Больше они никогда не встречались.

Савельев всё отчётливей понимал, что Белое движение обречено.

 Осеннее наступление 19-го года Юденича на Петроград провалилось. На севере в феврале 20-го года большая часть Северной армии генерала Миллера капитулировала.  На юге Добровольческая армия оставила Ростов-на-Дону,  и начала отступление. Фронт развалился, армия отошла в Новороссийск, а оттуда в конце марта 1920 года в Крым. А уже в октябре и части атамана Семёнова терпят поражение по всему фронту. На «вотчину» барона Унгерна, Даурию, наступают красные партизаны Лебедева. Барон пишет письмо свергнутому монгольскому правителю Богдо-гэгэну с предложением освободить Монголию от  китайского владычества, и вернуть ему власть. Получив согласие, Унгерн стал готовиться к походу на Ургу, приказав провести очередные «реквизиции» для нужд армии.

Отряд Савельева по чистой случайности наткнулся на обоз китайского купца. Часть китайцев разбежалась, оказавших сопротивление охранников хунгузов, казаки постреляли.
 
Николай с седла заглянул в крытую кибитку купца. Тот, с уже стекленеющими глазами, откинувшись на спинку сиденья, прижимал к себе резную шкатулку, похоже, его шальной пулей во время перестрелки убило.  Люди Савельева, занятые грабежом, не видели, как их командир спрятал шкатулку в седельную сумку.

По приезду в Даурию, Николай выпроводил из дома денщика, и незаметно пронёс шкатулку в свою комнату. Заперев дверь, он поставил шкатулку на грубо сработанный стол, при помощи ножа взломал замок и… смачно плюнул в сердцах. Шкатулка почти до краёв была наполнена какими-то тусклыми стекляшками. Сунув пару камушков в карман, Савельев убрал шкатулку под подушку, и вышел на улицу. Он уже подходил к дому, где располагался штаб, когда ему навстречу попался поручик Елисеев.

- Слышь, не знаешь, что это за хреновина такая, - остановил его Николай, и пошарив в кармане шаровар с некогда жёлтыми лампасами, протянул поручику стекляшки.

Елисеев, взял один из камушков, подслеповато прищурился, потом достал пенсне, и водрузил его на кончик носа:
      
- На эту хреновину, как вы изящно изволили выразится, вы, ваше высокоблагородие, можете племенного арабского жеребца купить. Это необработанный алмаз, и насколько я в этом разбираюсь, очень даже неплохой. Честь имею, - поручик вернул застывшему с дурацкой улыбкой на губах Савельеву камень, небрежно козырнул, и ретировался.

Николай, срезав кожу со старого седла, исколов себе пальцы, через мат, сшил себе пояс, в который спрятал алмазы.
 
Идея о монгольском походе его не вдохновляла, как позже выяснилось, не его одного, особенно после неудачной попытки взять Ургу, при которой Азиатская дивизия потеряла половину своего состава.

Дальнейшие события калейдоскопом мелькали перед глазами Николая, почти не оставляя следа в его сознании. Похищение из Зелёного дворца в Урге «живого Будды» Богдо-гэгэна. Взятие Урги, бои с частями Дамдина Сухэ-Батора, неудачный поход в Забайкалье. Идея идти в Тибет, заговор…

Наконец Савельеву удалось уснуть. Ему снился пригород Иркутска, родительский дом, живые и молодые отец с матерью, тихий летний вечер, звук ботал на шеях коров, возвращающихся с пастбища. Потом он вдруг оказался в непроходимой сельве, прорубая себе дорогу мачете, сопровождаемый всё тем же звуком. «А здесь-то коровы откуда?», - подумал Николай, и открыл глаза. Солнце поднялось достаточно высоко, «Вот чёрт! Проспал». В ушах по-прежнему слышался звук колокольцев. Савельев приподнялся на руках, и осмотрелся по сторонам. Метрах в пятидесяти от него неспешно шёл караван верблюдов…

***
Бывший войсковой старшина Николай Савельев осел в Аргентине, купил асьенду с большим наделом земли, стал уважаемым «гаучо», женился на красавице басконке, ведшей свой род от конкистадоров, которая нарожала ему кучу детей. Казалось, жизнь, расщедрившись, одарила его всем, о чём только можно мечтать, но нет-нет шевельнётся в душе тоска по трескучим сибирским морозам, тайге, родному Забайкалью. Николай никогда не забывал о России, был в курсе всех её событий. О том, что Барона Унгерна расстреляли в Новониколаевске, он узнал много позже.

Забыв обиды двадцатилетней давности, он переживал за СССР, на который вероломно напал всё тот же неугомонный германец. Радовался победе, распорядившись устроить в асьенде праздничный фейерверк, и напоив до беспамятства работников лучшим вином из своего подвала.
   
В 1946 году, из советских газет Савельев узнал, что и второй его боевой товарищ, Григорий Семёнов, был приговорён к смертной казни через повешение с конфискацией имущества как «враг советского народа и активный пособник японских агрессоров».

Приговор был приведён в исполнение 30 августа этого же года.

Сидя на веранде своего дома, Николай за бутылкой фернета поминал Романа Фёдоровича Унгерна фон Штернберга и Семёнова Григория Михайловича.

Заметно захмелев, он в который раз задавал себе один и тот же вопрос: «Ин-тересно, когда же заканчивается гражданская война, когда похоронят последнего её солдата, или  повесят?».