Рейс Москва-Тюмень

Геннадий Павлович сидел за столом в своём просторном кабинете. За спиной во всю стену карта Мира. Он любил в свободную минуту рассматривать её, мысленно путешествуя по странам и городам. Зная это пристрастие, коллеги на очередной юбилей подарили ему большой глобус. Не глобус-бар, в котором хранят спиртное, а настоящий географический настольный глобус.
Что-то мучило с утра, будто какая-то смутная тревога закралась в душу. Он отбросил наваждение, по селекторной связи вызвал секретаршу:
- Оленька, принеси мне, пожалуйста, кофе в кабинет, без сахару, если можно со сливками, ты сама знаешь…
В ожидании кофе Геннадий Павлович придвинул к себе глобус, слегка крутанул «земной шар». Замелькали страны и континенты, параллели и меридианы, «земная ось» слегка поскрипывала. Перехватив раскрытой ладонью сферу, он обратил внимание, что большой палец левой руки угодил на Германию. Вошла секретарь:
- Ваш кофе, Геннадий Павлович. – Устанавливая кофейный прибор, добавила: - Билет на Тюмень я приобрела, как Вы просили.
- Хорошо, спасибо, Оля.
Ольга вышла, а он, обхватив правой рукой височные части лба, мысленно повторял: «Тюмень, Тюмень. Но что же мне сегодня так тревожно?» И вдруг сопоставил: глобус – Германия,  билет – Тюмень. И как яркая вспышка: а какое сегодня число? – Он взглянул на настольный календарь, отметил: - Восемнадцатое декабря. Постой, постой, отец умер четырнадцатого, ему сообщили позже то ли телеграмма припозднилась, то ли командование воинской части специально её задержало, в общем, в Москве он оказался лишь числа восемнадцатого.
«Мать честная, и как же давно это было! А может, и не со мной вовсе?» Воспоминания нахлынули, унося Геннадия в детство и юность. Матери он лишился рано – в восьмилетнем возрасте. Отец был суров: очень трудно было ужиться рядом с ним чужой женщине, поэтому мачеха Генки, то приходила к отцу, то вновь уходила, собрав узелок.
Окончил среднюю сельскую школу-десятилетку, поступил в техникум. Едва по-лучил диплом, пришла повестка в армию. Забрали Геннадия в воинскую часть, дислоцирующуюся в  Германии.
Климат там гораздо мягче, первая зима и вовсе на зиму непохожая оказалась. А сибиряк скучал по белым снегам, по морозцу ядрёному, по белоствольным русским берёзкам. В Германии тоже берёза растёт, да будто другого сорта,  хлипкая какая-то, корявая и береста у неё больше чёрная. Генка ещё в техникуме довольно сносно научился игре на гитаре, хорошо пел. Особенно душевно у него получалась песня «Берёзовый сок», как заведёт, бывало:
На белых стволах появляется сок –
То плачут берёзы, то плачут берёзы.
Все сослуживцы притихнут. Через эту самую гитару и песни солдата, его и по первому году старослужащие не обижали.
В Сибири между тем в декабре стояли трескучие морозы – земля по накатанным дорогам лопалась, птицы налету смерзались. Об эту пору и умер Павел Егорович Грачёв – отец Геннадия. И полетела в воинскую часть тревожная телеграмма заверенная врачом. Почему её не сразу солдату вручили? Видно воинская цензура задержала: давно ли с германцем война закончилась, проверялось всё тщательно. Всё же вызвали Грачёва в штаб, вручили телеграмму, предоставили отпуск. Рейсом Дрезден-Москва, он прибыл в белокаменную. В столице стоял хороший морозец. Генка вдохнул морозный воздух полной грудью, невольно расплылся в улыбке: «Наконец-то, русским духом пахнет!» В аэровокзале встал в очередь, чтобы закомпостировать билет на рейс Москва-Тюмень. В Германию новобранцев увозили офицер, и старшина из их части, теперь же солдат был предоставлен сам себе. Растерялся парень, где он раньше бывал? Тревожился не на шутку: как самостоятельно доберётся, ещё горе долило – хоть бы успеть! В очереди перед ним человека за два-три элегантный мужчина в белом пальто,  отчётливо произнёс в окошечко кассы: «Один на Тюмень». Генку озарило: «Тоже на Тюмень летит, пальто приметное, вот за ним и буду держаться». Так и сделал, закомпостировал  свой билет, старался не выпускать пассажира в белом пальто из виду. Авиадиспетчер нудным голосом объявляла прибытие лайнеров и посадку на рейсы. Генка вслушивался напряжённо, пытаясь разобрать слова, усиленные микрофоном, но ничего не мог понять. С досадой подумал: «То ли специально вас таких гундосых набирают?! Не услышу, ей Богу не услышу! А где же мужик в белом пальто? Вроде только что вон там сидел!» Генка встал, тревожно озираясь по сторонам, выискивал белое пальто. Тут объявили посадку на очередной рейс. Пассажиры задвигались, многие направились на посадку и тут Генка увидел белое пальто – мужчина уже направлялся к выходу. Подхватив свой рюкзак, сибиряк, минуя стойку регистрации, устремился вслед за ним. К самолёту уже подали трап. Стюардесса проверяла билеты, стоя внизу. Когда подошла очередь Геннадия, мужчина в белом пальто уже поднялся по трапу, солдат тоже подал свой билет. Стюардесса взглянула и обратилась к нему:
- Товарищ, этот рейс на Баку, а у Вас на Тюмень.
 Сибиряк опешил:
- Как на Баку, а где же на Тюмень? Вон  тот мужчина в белом пальто тоже на Тюмень билет брал…
- Не задерживайте, товарищ, это не Ваш рейс. У Вас и отметки регистрации нет. Проходите! Следующий, пожалуйста.
Генка отошёл в сторону и тут увидел на другой взлётной полосе ещё один самолёт, на который тоже спешили пассажиры. Он быстро перебежал туда, спрашивал:
- Это какой самолёт? Куда летите?
Ему ответили:
- ТУ-134, рейс на Улан-Удэ.
Генка окончательно растерялся, запаниковал: «Опоздал, точно опоздал!» И тут он увидел, борт ЯК-40 от него уже откатили трап. Он побежал туда прямо к носу самолёта и отчётливо различил в кабине лётчика в тёмной форме. Сосредоточенный взгляд пилота был устремлён на панель приборов. Генка отчаянно замахал руками, закричал:
- Этот рейс до Тюмени?
Пилот заметил странного человека внизу, на миг взглянул на него, даже подал вопрошающий знак головой. Генка кричал что было сил, жестами рук показывал букву «т»:
- Тюмень, Тю-ме-нь? Этот рейс на Тюмень?
Уже вращались турбины самолёта. С головы Генки срывало ветром солдатскую шапку, он удерживал её рукой, пригибался под напором мощных воздушных струй и с отчаянием,  перекосившим лицо, кричал, не своим голосом:
- Как же так, товарищи? Мне в Тюмень надо! Батя у меня помер!
 Пилот выразительно махнул рукой в сторону, потом зло покрутил пальцем у виска. В тот же миг Генке сзади заломили руки, он невольно перегнулся в пояснице напополам, выворачивал голову, пытаясь рассмотреть, кто его заполонил. Его  силой направляли в здание аэропорта две женщины в синей лётной форме. Головой вперёд грубо втолкнули в помещение милиции, вывернули карманы шинели, кителя и брюк, проверили содержимое рюкзака, потом документы, прочитали увольнительную, срочную телеграмму и билет до Тюмени и лишь тогда отпустили руки:
- Ты что, герой, вытворяешь?
- Я ничего плохого не хотел, мне в Тюмень надо, отец у меня умер.
- Так что ж ты под самолёты кидаешься, пилот для тебя - водитель кобылы, самолёт - телега?
- Так я в очереди стоял за белым пальтом, за ним и держался, а он почему-то в Баку полетел, вот я и испугался.
Лейтенант милиции засмеялся:
- Ну, ты солдатик даёшь! Тут этих белых пальто…Это ты теперь за каждым бу-дешь бегать? Твой борт через пятнадцать минут, иди в зал ожидания и сиди спокойно, объявят, пойдёшь на посадку.
Генку, наконец, оставили в покое, он сел в зал, вновь озирался по сторонам. Чуть поодаль стояла старшая женщина, одна из тех, что вела его с заломленными руками. Объявили рейс на Тюмень, он поднялся с места, женщина тот час подошла к нему, взяла под руку:
- Пойдём, солдатик, я тебя сама посажу.
У трапа самолёта сказала на прощание:
- Езжай с Богом и больше не теряйся!
На похороны к отцу Генка так и не успел. Зашел в дом, когда женщины убирали с поминального стола последнюю посуду. Сёстры завыли в голос: «Геночка, братик дорогой, как же так! Ох, горе-то, какое! Ждали-ждали чуть не неделю, решили, что не приедешь».
 Геннадий Павлович очнулся от воспоминаний, запоздало ответил сам себе на тот вопрос: «А вот так! Это бы сейчас с мобильной связью десять раз родным сообщил: еду мол, ждите. А тогда в середине шестидесятых на всю деревню три телефона было: один междугородний в радиоузле, два в конторе местно значения».
И про самолёт этот сейчас грех вспомнить: никто не поверит по теперешнему времени, что он Генка свободно по лётному полю бегал, что без таможенного контроля, без регистрации к самолётам  прошёл, а тогда всё гораздо проще было…
Уже остыл нетронутый кофе. Геннадий Павлович снял трубку телефона, набрал домашний номер:
- Алло, Лена? Ты знаешь, что? Я сегодня к обеду буду, испеки-ка блинков домашних, маслица растопи, ну, всё, как положено.
- Гена, что-то случилось? – встревожилась жена.
- Ничего не случилось. Нет, нет, всё нормально. Батю моего за обедом помянем, вспомнилась вдруг давняя история, за столом расскажу…