Юрьна и Пушкин

У Юрьны с великим поэтом  неодолимая мистическая связь.  Александр Сергеевич настойчиво преследует  чае-мыслительницу с младых ногтей и по сю пору. 

Вон, опять под окном прошел. Сутулый и грустный. Старый гений с длинным носом и курчавыми седоватыми бакенбардами.

Загляделась в окно своего первого этажа на солнышко, березу в желтых  листочках, засыпанный золотом асфальт. Унылая пора, очей очарованье, как  тут без Пушкина?  А вот и он, промелькнул под березой в бежевой курточке и исчез.

Мыслительница согласна, что Пушкин – это наше всё, но чтобы под носом мелькать  - это уж слишком.

Хорошо, что мелькать начал не с самого Юрьниного рождения,  подождал, пока у неё психика  немножко окрепнет. И уже лет тридцать мелькает. Натуральный. Пощупать можно. Иногда на улице нос к носу встречаются. Мыслительница каждый раз теряется, здороваться с ним, или пусть уж идет себе подобру-поздорову. Может, он стихи сочиняет, зачем мешать.

Не здоровается Юрьна. Но челюсть у неё  каждый раз отваливается от неожиданности.

Поначалу-то, в детстве, Пушкин хороший был, совсем не пугал. Приятно было на ночь сказки послушать.  В темноте. Без света. Папа их все  наизусть знал. Читал перед сном.  Наизусть.  И «Руслана и Людмилу» наизусть читал,  и «Витязя в тигровой шкуре» мог, хоть это и не Пушкин.

Жутко интересно было – золотые рыбки с петушками,  попы с балдами, цари-салтаны,  гвидоны, ратмиры, фарлафы, богарырей сразу тридцать три штуки, черноморы всякие с мертвыми царевнами, белочки с орешками, наины со старцами, - куча всякого хорошего.

А чтобы не скучать, пока папа на работе, можно картинки в  тоненьких книжках   поразглядывать. Каждую сказку в отдельности. И в каждой книжке на первой странице силуэт головы с бакенбардами – сам товарищ сочинитель – Александр Сергеевич Пушкин. Так что Юрьна с детства знала, как выглядит гений.

Бабушка опять же. Нет, бабушка сказок на ночь не читала, но имела к Пушкину непосредственное отношение. В сантиметрах. Сто пятьдесят три сантиметра, как у Пушкина.
 
Приходилось бабушку уважать. Так было принято в семье.  Уважать бабушку за маленький рост, каждый раз вспоминая  Пушкина. И испытывать к поэту дополнительные торжественные чувства, как к  близкому родственнику через бабушку. Вот такая у Юрьны богатая родословная обнаружилась.

Больше, вроде, внучке бабушку уважать было не за что.  Хоть и маленькой еще была, но своими глазами видела, что знаменитые «бабушкины пирожки» печет домработница, стирает и гладит бельё тоже она, бабушка только книжки читает.

И еще ругает малышку, когда никто не видит. Страшным словом «эгоистка». Наденет каракулевую  шубку  и шапку лисью, духами обольется и подзывает её к двери, ласково так. Произнесет ругательство – и шасть за дверь в театры всякие. Юрьна даже выговорить такую гадость не может и папе не жалуется  –  расстроить его  боится.
 
Фальшивая бабушка, и называть-то её бабушкой строго запрещено, только по имени-отчеству. Как и дедушку, впрочем.

Дядька еще этот, жирдяй противный, их сын. Всего  на восемь лет старше, сам мальчишка, а туда же, как увидит малышку, когда никого рядом нет, зажмет в углу и со своими «так полагается - так не полагается» лезет.  Юрьна немеет от обиды. Она же очень старается быть хорошей, изо всех сил старается!

Каждый раз, как едет в Москву по большим праздникам на электричке  к родителям папы,  клянется себе, честно-честно, что уж на этот раз точно будет «хорошей девочкой», чтобы «эгоисткой» не обзывали.

Ясное дело, что угодить все равно не могла, молчи, не молчи, сиди тихо, как мышка – конец один и тот же – опять виновата вся с головы до ног. Вообще ничего не делая. Так Юрьна столкнулась с понятием «не любят», запомнила, но тайны своей никому не выдала, ни подругам, ни родителям.

Внучка знала, что бабушек «полагается любить».  А как её любить-то?  За что любить, если даже уважать  эту противную злюку не за что? И так себя уговаривать пыталась "любить бабушку", и этак. Не получалось. Пришлось явиться самому товарищу сочинителю, чтобы  порядок навести. Ага, теперь есть за что уважать! Слава Пушкину!

Так и уважала  бабушку безусловно, по определению, из-за Пушкина, за рост, до своих сорока, бабуле тогда девяносто три стукнуло, и жить ей осталось меньше года. Считай, всю бабулькину жизнь проуважала.

К тому времени они уже давно подружились, и деды попросили однажды, давным-давно,  называть их бабушкой и дедушкой. Вызвали первокурсницу на разговор и сделали торжественное  заявление, мол, привыкли к студентке за год совместного проживания, и делаем официальное предложение.

Юрьна улыбнулась, согласилась и про себя хмыкнула, что, наконец-то, до стариков дошло, что она в принципе «хорошая девочка». Долговато доходило!

От слов «бабушка» и «дедушка» старики млели, и всё-то крутились возле студентки, когда та с большим энтузиазмом  стирала в старинной стиральной машинке бельё, накопившееся за месяц.

А уж когда садилась  румяная после стирки за пианино красного дерева с резными розами, открывала крышку и играла попурри из мелодий всяких там Семнадцати мгновений весны и прочих Естедей, обязательно пристраивались рядышком на диванчике и  опять млели.

Ага, ни с того, ни с сего иметь рядышком молодое живое существо за просто так?  Бесконфликтное и комфортное? Теперешняя Юрьна только мечтать о таком счастье может.

Так, так, так… Пушкин. Александр Сергеевич. Надул Юрьну гений. Пошутил  так пошутил!  Зря бабушку столько лет уважала, пыжилась напрасно. Не вышла бабуля росточком с Пушкина, беда. Поздно внучка правду узнала!

А дело было так.  Однажды приятель прислал свою дочку с бывшей женой, чтобы  подготовить к выпускным экзаменам по математике. Те прибыли. Вовремя. Цветущая блондинка  спортивного вида в джинсах и кроссовках, а с ней заморыш зеленого цвета.

Выпускница уже года три в школу не ходила, вообще из дома не выходила. Такие дела экстернатом называются, когда ребенок дома сидит и принимает репетиторов, света божьего не видя и не нюхая свежего воздуха.    

Девочка готовилась в архитектурный институт. Преподаватели к ней домой ходили, по рисунку, живописи и прочим нужным предметам.

Юрьна ехать к ученице отказалась, насмерть стояла. Выстояла. Привезли ребенка на дом.

Репетитор поинтересовалась у мамаши, что это ребенок такой зеленый и завтракал ли? Мамаша отбрехалась какой-то яичницей, которую ребенок сам пожарил и её накормил. Ну ладно, сели заниматься.

Девочка оказалась умненькой и все знала, все помнила, только сомневалась, как знаниями пользоваться. Три года без математики – не шутки. Правило есть: надо знак менять, если переносишь что-то в противоположную часть равенства. Это ученице известно. А если синус попадется, ему тоже надо менять знак, или синусу знак менять не надо? А косинус если? А это что за фигня? Это знак радикала. Как это? А так. На лету хватала, умненькая девочка.

Четыре часа её мучила и отдала мамаше в ярко-розовом состоянии. Зеленого цвета не осталось. Выпускница кипела от возмущения, сколько можно её мучить!

Мамашка всё это время сидела на кухне со своими бумагами, переводом занималась. Тоже возмутилась, что так долго? А вы что хотите, за час программу за десять лет вспомнить и научить задачи решать? Как вы считаете, на какую отметку можно рассчитывать? На любую, от двух до пяти. Девочка  умная, но  требуется еще хотя бы одно занятие. Мамашка вздернулась от непредвиденного сюрприза, опять на ребенка придется время тратить, возить туда-сюда:

- А как же моя личная жизнь?

Юрьна  разулыбалась в ответ и погладила разъяренную розовую деточку по голове:

- На данный момент  –  ваша личная жизнь – вот это. И покормить перед уроком не забудьте, пожалуйста. Куском мяса. Ребенку без белка соображать нечем.

Мать ничего не пообещала и увезла экстернатку домой.

Через день привезла-таки ученицу.Тут уж Юрьна промучила дитя восемь часов  подряд с перерывами на чай, отпустила уже не зеленой, и даже не розовой, а цвета спелой свеклы, и успела подружиться с мамочкой.

Мамочка оказалась на редкость симпатичная, с шедевральным чувством юмора, каким,  впрочем, отличался её бывший супруг. Даже непонятно было, кто кого переплюнет, если что.

Он и развестись с ней очень смешно сообразил. Юрьна ему случайно поведала, что рассталась с мужем вопреки семейным устоям и наличию маленького сына:

- Ты разошлась с мужем? Хорошая мысль! Мне тоже надо подумать.
- Это еще зачем? У тебя семья хорошая, даже не думай.

И тут произошло что-то странное. Прямо стоя  на ступенях движущегося эскалатора приятель начал завывать и рвать на себе густую шевелюру, переходящую в бороду:

- Я вырождаюсь!
- Почему вырождаешься? У тебя дочь есть, внуки будут.
- Я вырождаюсь, - продолжил натурально  горевать новый приятель, - дед был женат восемь раз, отец четыре, мне остается только два! Я вырождаюсь!

Он хоть и был крепким гуманитарием, но геометрическую прогрессию  со знаменателем одна вторая знал отлично, догадался, чем она ему угрожает.

Пошутили, а он взял и развелся. Чужая семья потемки. Юрьна тоже смешно разводилась. У неё тоже  не очень светло было. И с чувством юмора все в порядке.

И вот, репетитор видит перед собой бывшую супругу приятеля совсем не такой  занудой, какой можно было предположить, и тихо радуется, что приятелю когда-то повезло.

По ходу болтовни, пока ученица решала экзаменационный тест в одиночку, мамочка, ровесница Юрьны, поведала  ей, что на самом деле она не только переводчик, но еще и писательница. Издает  забавные, малого формата, книжки для детей. Одну из них «Как выжить в школе» написала в плотном соавторстве с дочкой. Мысль об экстернате не просто так пришла на ум семейству, вполне сознательно.

Распрощались друзьями, девочка в результате получила заслуженную четверку, а у репетитора на память о днях знакомства осталась  дивная книжулька  «Жил-был Пушкин» с дарственной надписью автора:

«А у Пушкина по математике были «двойки»! Ире, в надежде на её снисхождение к гуманитарным наукам.  Автор. 5.06.2000»

Вот из этой  замечательной книжечки, которую взрослые могут  читать с таким же упоением, как дети, книжечки, написанной с великолепным чувством юмора, кроссвордами, загадками и рисунками, Юрьна и узнала горькую правду. На сорок восьмой странице. Там ответы на задания находились.

А на двадцать пятой странице само задание с рисунком  поэта на фоне колокольни:

«В России Пушкин своим талантом возвышался над всеми поэтами, а колокольня Ивана Великого – над всеми зданиями. Но Пушкин был ниже колокольни на 79 м 34 см. Видимо, поэтому все говорили, что он маленького роста.
Задача: Какого роста был Пушкин, если высота  колокольни  Ивана Великого 81 м?»

Юрьна  проглотила книжечку, запивая чаем, с великим удовольствием, равным высоте той колокольни, и на последней странице увидела ответ к задаче. 166 см.  Упс! И никакие не 153, как у бабушки! 166!

Ничего себе, сколько лет промучилась,  уважая свою бабулю  понапрасну! Не за что было, загоревала неудачница и посмотрела в окно.

Пушкин, в тельняшке, с загипсованной ногой, в одном тапочке, тяжело раскачиваясь  на костылях, проскакал  мимо окна и скрылся за березой.

Когда же увидела живого поэта в первый раз? Надо отмотать пленку назад.

Когда в первом классе стояла на стуле и декламировала стихи «Мороз и солнце, день чудесный» какой-то важной гостье? Маститой писательнице, приехавшей познакомиться с молодым ученым-физиком, её папой, чтобы сочинить новый роман про ученых?

Юрьна читала стихи, единственные, которые до сих пор помнит наизусть, выучив их в первом классе, а мама первоклашки в тот момент заняла её место на диване.
 
Младшеклассница находилась при исполнении ответственного задания во время визита важной дамы,  должна была сидеть на диване и прикрывать платьицем торчащую из него пружину, чтобы знаменитость случайно не села на диван и не поранилась. Так и заснула на диване при исполнении.

Нет, слишком далеко отмотала, Пушкин позже появился, без стихов. Когда замуж вышла и переехала жить к родителям мужа. Точно! Именно тогда! Именно тогда первый раз чуть не чокнулась.

А кто бы на её месте не чокнулся?  Юрьна с авоськой спешила в магазин, пересекая скверик, когда  начался натуральный сюр. Пушкин, лет тридцати, в  бакенбардах,  черном сюртуке, сапогах, цилиндре, с тросточкой, нереально тихо прошел мимо, глядя поверх её головы.
 
Молодоженка чуть авоську не выронила, вытаращилась, зажмурилась, потерла глаза и опять выпучилась. Нет, не исчез. Вон, движется по направлению к дороге, пугая  граждан, шарахающихся в разные стороны, чтобы уступить гению дорогу.

Ну, раз не одна она испугалась, значит с мозгами всё в порядке. Забыла эпизод. То ли было, то ли не было. Забыла.

Молодожены перебрались в съемную квартиру на соседней улице, но каждый раз, когда навещали родителей мужа, опять натыкались на  Пушкина, неспешно гулявшего по проспекту  в цилиндре с тросточкой. То в сюртуке, то во фраке, когда как, но обязательно в черном. Атеистку так и подмывало перекреститься, чтобы видение исчезло. И на какое-то время оно исчезло, пока кочевали с мужем по всей Москве по съемным квартирам.

Юрьнин свёкр, заслуженный учитель, тем временем каждое утро тусовался с правнуком Пушкина - Григорием Григорьевичем. Там вообще оказалось очень Пушкинское место, хоть и не в центре Москвы, а в спальном районе по пути в Серебряный бор.

Развлечение  такое  у интеллигенции при социализме было - свежие кроссворды покупать. Их в семь ноль три в киосках  "Союзпечати" уже не оставалось, хоть и открывались в семь. Занимать очередь позже полшестого вообще смысла не имело.  Интеллигенция в очередях общалась, и даже с удовольствием, как заслуженный учитель с потомком Пушкина.

Потом молодожены получили квартиру через три квартала от родителей мужа, и видение появилось вновь. Опять с тросточкой. Но теперь не на проспекте, а в соседних дворах с веселой компанией.   

Юрьне никак не удавалось разглядеть поэта вблизи. Слишком быстро шел навстречу. А если удавалось нанести прицельный взгляд – обнаруживала точную портретную схожесть с прообразом, от формы ноздрей до последней волосинки! Бред собачий. А он что, с проспекта перебрался во дворы специально поближе к Юрьне, или как? Преследует и преследует.

Пушкин временами терял цилиндр и надевал фуражку, шел то с тростью, то с костылем, то с приятелями, то один, то  трезвый, а то и в значительном подпитии, иногда босиком в мороз, в одном тапке, с загипсованной ногой и в серой курточке нараспашку, надетой  на голое тело, всякое бывало с поэтом. Но каждый раз каким-то чудом возрождался, как птица Феникс, опять облачался в сюртук, цилиндр, сапоги и  шел, размахивая тростью, вполне трезвый.

Шли годы, грянула перестройка, безобразия, граждане очерствели в заботах о пропитании  и перестали остро реагировать на поэта. А он все шел и шел. И теперь идет.

Нет, уже  не в цилиндре, а с непокрытой головой, в курточке неопределенного цвета зимой и летом, глядя не как прежде, повыше голов, а себе под ноги, сутуло вышагивая остаток жизни. Приятели-собутыльники один за другим отошли в мир иной. Он давно уже шагает один. Живучим оказался. Ему за шестьдесят. Не обрюзг. Такой же сухопарый. Не бодро, но все еще курчавый, побитые сединой виски, бакенбарды. Невеселый, но вполне живой.

Пушкин жил, Пушкин жив, Пушкин будет жить... 

Теперь он  вышагивает  не спеша, тяжелой поступью альпиниста, идущего в гору, сомкнув руки за спиной и глядя в землю. Юрьна успевает разглядеть его вблизи, каждый раз поражаясь сходству с самим собой, и каждый раз думает, что ей  сильно повезло увидеть Пушкина таким, каким бы он стал, если не погиб на дуэли и дожил до шестидесяти пяти.

Сегодня опять напомнил о себе, появившись в раме Юрьниного окна на первом этаже на фоне осеннего золота. Унылая пора, очей очарованье...