Окоченевшие сердца

1.
Это произошло неожиданно, просто моментально, если учесть, как быстро сейчас течёт время. Началось вот с чего.

Один мой знакомый, Лёша Куролесов, пригласил меня к себе на чай.

Ну, сел я в первое же попавшееся такси и отправился. С собой, как любой уважающий себя доктор, взял КЭА - карманную электронную аптечку, а как вышел из такси, купил чай в ближайшем магазине. Потом набрал телефон Куролесова и спросил номер его квартиры. Поднимаясь по лестнице, выслушал, кроме номера, множество ненужных указаний, но уже открывал незапертую дверь его дома.

- Здорово, - говорит он, - Сашка. А я уже совсем захирел тут один. Дай, думаю, позвоню старому другу.
- Старому, - говорю, - это ты верно сказал. - и пожимаю его руку. - В последний раз   видел тебя год назад.
- Год назад? А мне кажется, ты приходил прошлой осенью.
- Нет, приходил я ещё раньше,  - я и Лёша проходили на кухню, - а виделись мы год назад. Помнишь, встретились на улице, поболтали, ты мне ещё что-то доказывал?

В общем, разговорился я с ним, выпил пять чашек чая, и сели мы смотреть последние новости (ни он, ни я никогда не пропускаем эту программу). Посмотрев, а затем и обсудив вечерние новости, мы сыграли в шахматы, причём Лёша выиграл у меня три из четырёх партий, и тут он говорит:

- Слушай, Сань, что-то я в последнее время барахлю немножко; проверь-ка меня; ну, как это у вас делается, температуру, там, померь, горло посмотри, тебе виднее.

Достаю я свою КЭА - карманную электронную аптечку и меряю его давление. В норме.  Спрашиваю, каким это он образом барахлит, на что получаю невразумительный ответ и продолжаю осматривать дальше.
Сделал я всё как полагается и говорю:

- Нет у тебя никакого вируса. Выдумал ты его.
- Температуру забыл померить, - напоминает Лёша.
Меряю.
- Тридцать градусов по Цельсию. Всё у тебя хорошо.
- С-сколько?
- Три... Тридцать градусов?!
Меряю ещё раз - тот же результат.

- Сейчас, - говорю, - в данный момент нормально себя чувствуешь?
- Угу.
- Значит, аптечка сломалась.
Но это был неправильный вывод.

Прошёл месяц. Как-то за своими делами я вдруг вспомнил это событие и позвонил  Лёшке, спросить всё ли у него там хорошо.

Гудок, ещё гудок...

- Алло? - говорит старческий голос, и на мою просьбу позвать Лёшу Куролесова, отвечает, что такового уже как неделю в землю закопали. Умер мой Куролесов.

Эта неожиданная новость так потрясла меня, что я замолчал, как мне казалось, на целую вечность.

- Алло? - откликнулся, как из другого пространства-времени, старческий голос.

Я бросил трубку. Вот, значит, как...

Прошло достаточно времени для того, чтобы забыть это происшествие. И вот однажды...

Приходит ко мне подросток лет шестнадцати, осматриваю я его, и вижу - температура тела равна тридцати двум градусам.
Говорю:
- Мальчик, ты себя как чувствуешь?

А у самого сердце колотится, волнуюсь я за него, как-никак если он умрёт по моему недосмотру, то совесть не даст мне заснуть. Мальчик заметил страх на моём лице, и с небольшой дрожью в голосе говорит:
- Норм. Нормально то есть.

Задал я ему ещё пару вопросов насчёт самочувствия и пошёл советоваться к Васильевне, как все называют у нас Валентину Перезвонову. Она знаток своего дела, а про подростков целую книгу написала.

Пришёл я к ней, рассказал.
- Прибор твой, - говорит, - барахлит.

Тут я ей всё и выложил что да как. Лёшка, говорю, Куролесов умер от этого, опасно говорю, и всё в том же духе.
- Прибор проверь.

Привожу тогда я к ней мальчика (ужасно взволнованного мальчика) и говорю: так и так, Валентина Васильевна, мне его жизнь дорога, поэтому сейчас я померяю его температуру, потом мою и, для верности, вашу. А потом вы сделаете соответствующие выводы.
Согласилась.

Меряю.
- Тридцать три градуса, - говорю.
- Ну, - безучастно отвечает она.
- Теперь я.
- Ну.
- Тридцать шесть и семь.
- Н-ну...
Волнение послышалось в её голосе.

Меряет тогда свою температуру Васильевна. У неё также всё в норме. Потом я ещё раз смотрю показатели бедного подростка, которые, конечно, остаются неизменны.

- Никогда с таким не встречалась, - делает вывод Валентина Перезвонова. - Но с этим надо что-то делать! Как он себя чувствует?
- Нормально, - говорю.
- Ладно, устрою я всё, - говорит Васильевна, - а ты иди - работай.
2.
Мальчику пробовали поднять температуру обычными способами. Не помогало. С каждым днём она понижалась на одну, две или три десятых градуса, а он сам чувствовал себя хорошо. Тогда его положили в больницу, но врача, который знал, как это лечится, в нашем городе не было.

Через неделю нашёлся такой человек. В Москве. Оказалось, что это первый случай с ребёнком, до него доктор лечил только взрослых больных, но помочь мальчику он не отказался. Врач этот был, как всем казалось, очень скрытен: когда лечил, он закрывал дверь в кабинет на замок; всегда был занят, всё время что-то делал, куда-то спешил. На глаза московский доктор каким-то чудесным образом никому не попадался, и никто не был с ним знаком. В общем, странный был этот человек, скрытный, но именно он рассказал мне про природу давно интересующей меня болезни.
Произошло это так.

Как-то, когда закончился рабочий день, и я уже шёл по коридору к выходу из больницы, повстречался со мной этот доктор.

- Здравствуйте, - сказал я приветливо, а сам ломал голову, как спросить, что это за болезнь такая. Он также поприветствовал меня. Шёл доктор спокойно, молчаливо, даже и не предполагал, что человек рядом с ним сгорает от нетерпения узнать о его работе. «Думай,  сказал я себе, думай, как спросить! Напрямик? Не-ет, так нельзя. Хотя, почему же? Он и сам понимает, что все им тут интересуются. Хм, а начну я, наверное, вот с чего».

- Извините, как вас зовут?
- Трубецкий Григорий Павлович.
- Яров Александр Ильич. Приятно познакомиться.
Я уже знал, как буду действовать.

- Григорий Павлович, меня давно интересует вопрос: насколько болезнь, которой заболел мальчик, распространена?

- По статистике в нашей стране человек десять-пятнадцать в год ей болеют, но на самом деле... Может, тысяча человек в год, может десять тысяч - они же её не чувствуют.

- А как она называется? - спросил я.
- Определённого названия у неё нет, но заболевших людей я называю инсенситивами.
- Она не заразна?
- Нет, не заразна.

Я хотел спросить ещё что-то, но к этому времени мы вышли из больницы.

- Вы направо? налево? - спросил я.
- Направо.
- Мне налево. До свидания!

Итак, за этим разговором я узнал следующее: доктора зовут Трубецкий Григорий Павлович. Далее. Болезнь не заразна, не сильно распространена, но многие даже и не подозревают о том, что больны (об этом я и сам догадывался). И последнее. У неё нет названия, но больные называются инсенситивами, что в переводе с английского означает «равнодушный». Интересно, причём здесь «равнодушный»? Видимо, термин придумал сам Григорий Павлович, раз он говорит: «я их так называю». Но что общего между болезнью и равнодушием?

Дома я искал в словаре слово «insensitive», и узнал лишь то, что оно означает «бесчувственность», «равнодушие», то есть ничего нового не узнал.

На следующий день мне не пришлось встретиться с Григорием Павловичем, а после этого настала суббота и воскресение - выходные. Я думал, что увижусь теперь с доктором не раньше понедельника, но в воскресение увидел его в магазине, где каждый вечер покупаю хлеб.

- Здравствуйте, Григорий Павлович! - сказал я.
- Здравствуйте, здравствуйте!

Доктор был в прекрасном расположении духа. Мы сразу же разговорились (чего, по правде говоря, я не ожидал) и сблизились. Он проходил мимо меня, так что, в общем, я был рад беседе, хоть ничего и не узнал о работе Григория Павловича. А узнал я, что он жил в крайнем доме на нашей улице у своих родителей и до выздоровления мальчика-инсенситива собирался оставаться у них; узнал я и то, что у него две дочки и, что он перворазрядник по шахматам и многое другое, не относящееся к делу.

Постепенно мы стали добрыми друзьями, на работе встречались ежедневно и ходили друг к другу в гости. Григорий Павлович любил сострить, что хорошо у него получалось, я рассказывал разные истории из собственной жизни. Вскоре он познакомился с моей роднёй. Но это произошло намного позже, чем следующее событие.

Как-то посреди рабочего дня Григорий Павлович зашёл ко мне в кабинет, вздохнул  и сказал:

- Э-эх, Сашка... Люди же себя губят! Себя, себя самих губят! И мальчик этот... Представляешь, три недели учил его любить хоть что-нибудь, а он до сих пор не хочет. Или не может. Или не понимает. Да он же мальчик, ему же всего-то шестнадцать лет, он любить должен!..

Где-то в глубинах моего разума проскочила догадка.

- Так эта болезнь... - вырвалось у меня.

- Да, да, она от недостатка любви. Остывает любовь, а за ней и сам человек. То есть понижается температура. Сейчас всё больше таких людей становится. Я один знаю, в чём проблема, но и я, порой, не могу лечить этих бесчувственных пациентов...

Вот так это случилось. Через несколько недель мальчика выписали из больницы, а доктор уехал в Москву. Но до сих пор у меня дрожат руки, когда я достаю свою КЭА, и собираюсь кому-нибудь мерить температуру.