Сибирские хроники. 4

Часть четвертая. ТИШИНА

Пурга бесновалась всю ночь. Низко и нудно выла, изредка переходя на протяжный визг. Хлопала какая-то ставня в соседском бараке. Нервно дергался фонарь на столбе. Сна не было. Он встал, вышел в коридор общаги, затянулся беломориной. До сдачи ночной смены оставалось около двух часов. Он прошел в холодную кухню, включил электроплиту, открыл алюминиевую флягу, разбил ковшиком тонкий лед и набрал воды в чайник.   
Опять этот же сон: хлыст дырявит кабину и отрывает ему бо;шку. Бред какой-то! На этот раз еще и звуки с запахами прибавились! Дурацкая впечатлительность. Дед, кстати, читая стихи вслух, на слове «девушка» слезу пускал, да и отцу, увиденная им сломанная ветка на фоне луны, месяц спать не дает. Гены, ядрёна вошь! Он бросил в стакан щепотку заварки, залил кипятком и стал рассматривать узоры на замерзшем оконном стекле.
Пурга затихала, всхлипывая редкими жалобными выдохами. Тянуло по ногам холодом из-под рассохшегося пола, даже картофельные очистки в мусорном ведре покрылись инеем. Он не спеша попил крепкого сладкого чая и, так же, медленно, оделся.
Леха, спарёнщик, приехал последним – провалился на Гладком Мысе, пришлось рубить кучу лапника и бросать под колеса. Он ввалился в комнату и устало отчитался: «В Сухом Логу по бампер переметы. Кедрач возим. С Марьиной балки. Осина попадается. Каирчик скользкий – момент не проворонь. Баки полные. Растяжку левую подтяни – прицеп вправо ведет … Вода-масло в норме … Потом разденусь …».  Леха, скинув фуфайку и стащив ногами унты, рухнул на койку и захрапел.
  Помалу распогодилось. Тайга отдыхала после ночной пляски пурги, наслаждаясь внезапным безветрием.  Деревья у дороги, ели и пихты, выглядели бодрыми и помолодевшими: ветер разметал белые тяжелые шапки с густых лап и те потянулись вверх, расправляя зеленые иголки как занемевшие пальцы после тяжелой ноши. Лишь только осины помрачнели. Снежный макияж слетел с тонких веток-морщинок, обнажив и состарив серые и гладкие стволы своим редким и черным париком. Осинам было стыдно, и они пытались спрятаться за густой хвоей своих сородичей.
Поднявшись в Глухариные Горки и, остановив машину, он пошел слушать тишину.  Редко удавалось послушать тишину – то работа, то ветер, то сон. Он отошел метров на пятьдесят. Тихонько гудела центрифуга - фильтр тонкой очистки,- чуть слышно щелкал остывающий металл, шепотом упала замерзшая капля с теплого колеса. Дальше надо отойти. Громко заскрипел снег под унтами – он прошел еще сто метров, остановился и застыл.  Вскинув голову вверх, он прикрыл глаза и, неглубоко дыша ртом, затаился. Тишина подкрадывалась медленно, осторожно и пугливо, боясь стука его сердца. Затем, понемногу прирученная, она бережно окутала его, проникла в уши и робко зазвенела. Она стала осязаемой и слышимой. Она дышала вечностью и совершенством. Совершенством звуков, вернее, звука, который может слышать только сердце.
Он аккуратно сунул озябшие руки в карманы, и тишина, вспорхнув, растаяла в зимней тайге.
  На верхнем складе Мишка Решень резво накидал воз – пять мощных хлыстов отборного кедра, в комле около метра в диаметре. Рессоры КрАЗа уважительно прогнулись под красавцами тайги. Оставалось немного места, и Мишка сунул туда осину, так, «шоб красившее было».
Он аккуратно тронулся с места. Марьина балка - место коварное. Крутой спуск завершался резким поворотом. В таких случаях расчищается площадка прямо по курсу – ловушка,- чтобы была возможность, в случае чего, не испытывать судьбу на крутом вираже, а пустить машину в эту самую ловушку.
Он остановился перед Марьиной балкой и раздаткой врубил пониженную передачу. На спусках тормозить желательно только двигателем, блокированное колесо может сделать «лыжину» - широкую полосу льда, а лед на горке – это кранты! Он тронулся на первой передаче, двигатель натужно ревел, сдерживая сорок тонн груза. Когда рев движка стал угрожающим, он переключился на вторую. Двигатель опять стал набирать обороты. Снова, выждав момент, он врубил третью передачу. Все под контролем, проблем не было.
И не заметил «лыжину». Колеса попав на лед, заюзили, и мотор заглох. Он, заводя двигатель, выжал сцепление на несколько секунд, и КрАЗ, ничем не сдерживаемый, ринулся вниз. Он не испугался, не запаниковал – он засуетился, что иногда, по результату, равносильно панике. Он резко затормозил, прицеп подпер машину и чуть развернул ее в левую сторону. Он рванул руль вправо, прицеп, повторяя дерганья, заметался по дороге и наскочил на заснеженный валун. Березовое двенадцатиметровое дышло изогнулось и предательски затрещало, и тут же звонко и хлестко лопнула левая растяжка. КрАЗ несся с горы, пытаясь сложиться «в ножницы», Движок ревел уже на пятой передаче и, боясь за двигатель, он выжал сцепление и пустил машину в "ловушку". КрАЗ влетел на скорости в спрессованный снег, его больно бросило на руль и в то же мгновение сзади, за головой затрещала кабина. Каким-то невероятным усилием он отлип от руля и метнулся вправо на пол. Двигатель заглох. Лишь монотонно гудела центрифуга – фильтр тонкой очистки.
Он попытался перевернуться на спину, но до конца не удалось – ноги запутались в рычагах. Он посмотрел наверх. Гладкий, мерзлый и скользкий  осиновый хлыст, продавив металлическую решетку, вспорол кабину и остановился в десяти сантиметрах от лобового стекла.
   Он тяжело выдохнул.