Гляка

       Когда Петр Егорыч Воронов вернулся с японской войны, его ждали два холмика. Сын замерз в холодном сорок втором.  Пошел в лес  за дровами , не рассчитал силенок, присел передохнуть и не встал. Жена умерла от горя и голода не дождавшись его всего несколько месяцев.
       Воронов больше не женился и всю жизнь прожил бобылем. Соседка, вдова-солдатка, пришла как-то к нему свататься с пирогами, с бутылочкой, но Егорыч вытаращился на нее с изумлением :

           -   Поди-ко гляка, ****а  мать, ты чё тако удумала-то, а чё я Любушке скажу?

       А к холмикам с Любушкой и сыном ходил он каждую неделю. Обкладывал могилки свежим дерном , выстрогал новые кресты. Бывало выпьет четверочку, посидит на скамейке, погрустит и поковыляет к опустевшему дому. На фронте ранило его тяжело в ногу. Рану залечили, но нога сгибаться перестала и ныла к непогоде. Он был невысок и худощав, смуглый, как-будто копченый от пыли и солнца. И летом и зимой ходил Егорыч в одних и тех же порыжелых сапогах, только засаленый, кургузый пиджак менялся на грязную фуфайку. Словом жених он был незавидный, а после того, как отказал он соседке, солдатские вдовы махнули на него рукой. Так и жил он со старым  облезлым псом. Бывало ковыляют вдвоем по деревенской улице, оба какие-то неухоженные, неустроенные, похожие друг на друга.
      Когда Воронов пришел с фронта, назначили его начальником колхозной МТС, тем более, что было у него восемь классов образования, что в предвоенные и первые послевоенные годы было немало. До войны он успел поработать трактористом, да и на фронте он был командиром орудия, так что технику не просто понимал, но и чувствовал. Война научила его принимать ответственность на себя. На всю жизнь запомнил он первый, после «учебки», бой, когда его , сержанта, только что принявшего командование орудием после убитого лейтенанта, вызвал на связь комбат:

          -   Воронов, принимай  командование орудием. Духом  переместись  метров  на  двести  влево,  к  овражку.  Оттуда  дорога  лучше  простреливается.  И  держать  танки  до  конца.
          -   Каким  духом,  товарищ  комбат, лошадей поубивало.
          -   Пердячим  духом  Воронов,  пердячим,  даю  тебе  час  на  передислокацию.  А  не  удержишь  танки,  расстреляю  к  чертовой  матери.

       На катках и руках, «пердячим духом», перекатили 76-миллиметровое орудие. А позиция, действительно, оказалась отличная, овражек был естественной защитой, орудие было скрыто кустами и деревьями, и дорога была как на ладони.

             "Пока   немцы  нас  обнаружили,  мы  уже  сожгли  три  танка.  А  овраг  оказался  им  не  по  зубам.  К  концу  боя  более  десятка  танков  дымились  на  его  склонах,"  -  делился Воронов с нами, мальчишками, своими воспоминаниями.
       Память человеческая  устроена так, что бы защитить его от рвущих душу и седце воспоминаний. Напротив, то, что вызывает положительные эмоции, память услужливо вытаскивает на поверхность. Может поэтому Воронов  редко рассказывал  про первые годы войны - слишком  много крови и смертей было, слишком много друзей похоронено. Зато с удовольствием вспоминал боевые эпизоды войны после сорок третьего года. Со временем  ему стало казаться, что война  едва ли не самое счастливое время в его жизни. Там его ждали живые жена и сын, там были друзья, там он был востребован, там его любили и уважали, а здесь он был одинок и никому не нужен. Там было ясно, где друг и где враг. И враг должен быть уничтожен любой ценой, даже ценой собственной жизни. А здесь было неясно где друг, где враг, с кем бороться? Но то ,что бороться надо, он чувствовал. Естественно, недолго проходил он в начальниках. Приехал как-то к нам секретарь райкома из городских, и стал поучать, где и что надо сеять в соответствии с линией партии. Егорыч не выдержал и по простоте душевной на все правление ляпнул:

        -  "Поди-ко, гляка ****а мать, кака птица нас поучать прилетела."

       На его счастье это были пятидесятые. Усатый кровопийца преставился и царствовал кукурузный Хрущ, тот который Крым хохлам подарил. Поэтому  «десятку» ему не влепили и на лесоповал не отправили, но с должности сняли. Председателю было жалко хорошего работника, и он втайне от начальства назначил его начальником сушилки.
После того случая к Егорычу прилипла кличка «Гляка». Так его все называли за глаза , а  со  временем так к нему и стали обращаться:

       -   "Здорово, Гляка."   
  И он откликался на это имя.
       Гляка был завсегдатаем всех деревенских праздников. Обычно он занимал место не в первых рядах, опираясь на подоконник, печурку или спинку стула в позе буквы «Г», отставив в сторону негнущуюся больную ногу. Он молча пил водку, смотрел на веселящихся людей, отогреваясь в лучах чужого счастья.
       После школы мне довелось почти год до призыва в армию поработать на сушилке под руководством Гляки. Сушилка представляла собой целый зерновой комплекс, включающий предварительную сортировку, непосредственно сушилку и чистовую сортировку зерна.
       После чистовой сортировки зерно пятитонными самосвалами  отправлялось на элеватор. Если подъезжала машина за зерном на элеватор, мы, Митька, Санька Лапин и я, не останавливая сушилку, приставляли к бортам машины деревянные трапы и начинали погрузку пшеницы в кузов машины. С мешком пшеницы на плече каждый взбегал по трапу, высыпал зерно в кузов и с пустым мешком сбегал обратно. Самый здоровый из нас, Санька Лапин, был на три года старше нас с Митькой,он уже отслужил в армии, работал старшим смены и негласно считался заместителем Гляки.     Санька легко подкидывал сто килограммовые мешки себе на плечо и бежал вверх по трапу в кузов самосвала. Мы с Митькой, подкидывали друг другу мешки на спину и тоже неслись вверх по трапу, не уступая Саньке. За час мы со смехом и шутками загружали самосвал.  После  погрузки Гляка загонял самосвал  на весы и, помуслякав химический карандаш, тщательно записывал вес в тетрадочку. И таких самосвалов за двенадцатичасовую смену было  четыре - пять штук.

       Сушилка работала в колхозе с первых  послевоенных лет и было непонятно, как она еще работает. Время от времени барабан сушилки переставал вращаться, и начинало пахнуть горелым зерном. Тогда Гляка обходил сушилку со всех сторон, прислушивался, принюхивался, потом брал  кувалду и со всей силы бил в одно или другое место барабана. На наше удивление, после гулкого удара сушилка вздрагивала и начинала снова со скрипом вращаться.
       Большую часть рабочей смены Гляка проводил на куче  сушеной горячей пшеницы, удобно пристроив больную ногу и наблюдая за нашей работой. Заметив чью-то оплошность,быстро наводил порядок:

        -   "Поди-ко гляка,****а мать, в сортировке( сушилке )зерна нет, добавь-ка малеха."
       Гляка добился, чтобы нам привозили обед по первой категории, как механизаторам.
         -  "Парнишкам надо есть как следоват, они растут, а туточки десятки тонн за смену лопатить и грузить надоть,"  - требовал он у председателя в правлении.
После того, как мы уминали по миске отварной говядины с картошкой, у нас был получасовой отдых. Мы  устраивались на куче зерна, а Гляка, по нашей просьбе, начинал травить фронтовые байки:

         -   Вот помню, в сорок четвертом годе мы немца за три недели из Крыма выбили. Немец  был уже не тот, что  в сорок первом, куражу у него уже не было, а румыны – те вообще сотнями сдавались. Что румыны, что венгры, что итальяшки – это не вояки. Против русского  солдата кишка у них слаба, вот немец, тот воевать может, но к концу войны и он выдохся.
         -   Гляка, расскажи какую-нибудь интересную историю, как вы в Крыму воевали.

Гляка устроился поудобней, на лице у него появилось  мечтательное выражение:

         -  "Весна была ранняя, весной в Крыму красиво, персики цветут. Прибыли мы в татарское селение по дороге в Карасубазар, ждем кухню – всегда отставала. Разведка доносит: в десяти километрах стоит часть , человек семьсот румын и человек триста немцев, всего около батальона. А  у нас рота, но у нас четыре орудия и нам придано два танка. Главное, на нашей стороне неожиданность и скорость. Рота погрузилась в студебеккеры, орудия сзади прицеплены, впереди танки. Через пятнадцать минут мы уже  окружали вражеское селение. Орудия поставили с четырех сторон, танки вошли в селение. Танки по снаряду выпустили в скопление  немцев, румыны сразу руки подняли и побежали, смяли немцев и не дали им оборону организовать. И вот, туточки, заковыка вышла, как нам их пленять, если их в несколько раз больше.
       Главное, надо было отделить немцев от румын. Румын мы не опасались, а вот от немцев можно было ждать всякого. Немцев мы автоматами загнали  в садик на площади, отобрали у них поясные ремни и отрезали пуговицы у брюк, так что им штаны руками держать пришлось.  А солдат без штанов, это уже не солдат.
       И вот два автоматчика повели в штаб полка семьсот румын, а десять автоматчиков повели триста немцев, держащих руками брюки."
   
       Меня всегда поражало, как ревностно  относился  Егорыч  к  государственному имуществу. Однажды, тракторист сдал  зерно с  комбайна по накладной и пару мешков забросил обратно в тракторную тележку.
 
          -  Поди-ко гляка, ****а  мать, ты куда мешки кидаш? – возмутился Гляка.
          -  Твою мать, тебе че, мешков жалко, мне курям  два  мешка  надоть.
          -  Кидай мешки в зад, мать твою. Когда  мы в  твоем годе были, мы, опосля уборки, собирали колоски, и если кто брал себе хоть горсть – ему светило семь лет лагерей. А за  два  мешка тебя  ваще  расстрелять положено.
 
       И смущенный тракторист  выкладывает мешки из тележки.
       Так бы и командовал Гляка сушилкой до глубокой старости, но случился с ним казус, изменивший и его судьбу и судьбу сушилки. Сам я при этом не присутствовал, но очевидцы описывют это так. Сушилка  в очередной раз сломалась, Гляка как всегда стал ремонтировать ее кувалдой. Размахнулся, ударил…  Раз…  Сушилка как – то жалобно ахнула, и из нее посыпались болты и гайки. После  этого  сушилку отправили в металлолом, а Гляку на пенсию.
       Вскоре, я его встретил. Гляка плелся из сельмага, в авоське  болталась бутылка водки и буханка  хлеба.

         - " Здравствуй, Егорыч."

       Гляка остановился, посмотрел как-то сквозь меня, пожевал  губами:

         -  " Поди-ко гляка,****а мать, как оно вышло."

       И поплелся дальше…

 
             Октябрь  2015