На речке, на речке, на том бережочке

        Корзину Олегу Матвеевичу было за шестьдесят. Вот уже как пару годков коротал он свои денёчки на пенсии. Но и то, без дела никогда не сидел. Зимой нанимался сторожем в сельсовет, а летом пас сельское стадо. Глава сельсовета Наум Григорьевич (который и сам держал трёх тёлок) с приходом весны, поглядывая на Корзина, лукаво прищурив левый глаз, каждый раз спрашивал:
- Ну, что, Матвеич, надо бы и этим летом за стадом присмотреть.
  - Надо, так надо, - соглашался старик.
- Больше некому, - разводил руками Наум Григорьевич. – Да и народ тебя хвалит. Как, говорит, мы без нашего Матвееча будем? На кого коровушку свою оставим? Хех.
Олег Матвеевич послушно кивал головой. Народ и правда, был благодарен старику, что так ловко и умело нянчился с коровами. Да и скотина его полюбила и слушалась. А коли и попадалась какая непутевая дуреха, то Матвеича собака по кличке Сара быстренько эту хулиганку утихомиривала, ставила на место. Да и прав Наум – больше некому. Молодые не идут в пастухи, а те, кто уже в годах, либо здоровьем слабы, либо пьют безбожно. Сколько с этими пьяницами намучались, натерпелись, слов нет.
  Проживал Олег Матвеевич в пятистенной избе с дочерью и внуком. Жену, Елизавету Павловну, редкой доброты души человека, схоронил семь лет тому назад. Тоже вот ведь как бывает. Всю жизнь отработала почтальонкой. Натерпелись ноженьки её беготни. Вышла на пенсию. Здоровье и силёнка имелась. Не жаловалась ни на что сроду. Всю работу по дому сама делала. А в майские праздники прилегла днём отдохнуть на часок, и не проснулась. Если бы не дочь, совсем тяжко старику пришлось бы. Поговорить и то не с кем. Одиночество суровая баба, та ещё стерва, возьмет в объятия, тряханёт, как следует, что и умом тронуться недолго. Молодые с ней не всегда справляются, чего уж говорить про стариков.
А вот с внуком Олег Матвеевич не ладил. Никак не получалось найти общий язык. Лентяй несусветный. Ничем не помогал ни матери ни деду мерин такой. Только и знал, что целыми днями лежать на кровати в наушниках и слушать музыку. Стены увешаны плакатами с длинноволосыми музыкантами в «кожанках». Это Корзин тоже не одобрял.
- Чем бока пролёживать, шёл бы лучше в огород. Полоть надо, - говорил Матвеич внуку.
- Успеется, - лениво отвечал тот.
- Задарма хлеб ешь, – бранился старик. – Не стыдно?
- Мне в армию идти скоро, дайте хоть лето нормально пожить, без всяких огородов и упрёков, - возмущался парень.
- Всю жизнь лоботрясничаешь. Хоть разок матери помог, бесстыжий? – Олег Матвеевич в сердцах ругался. – Ничего-о, в армии из тебя сделают человека. Научат мамку любить и уважать старших.
Внук на это равнодушно улыбался.
Есть у Олега Матвеевича еще сын Валерка, который живет в соседнем районе. Но так случилось, что давным-давно поругались они с ним сильно. Потому и не видятся больше. Из-за чего побранились, Олег Матвеевич уже и не припомнит. Прошлым летом старик ездил в соседнюю Криушу мириться с сыном, но получил от ворот поворот. Видать обиду Валерий далеко за пазуху спрятал, гордыня в молодой душе играет, раз родного отца признавать не желает.
- Видимо, и правда, я здесь никому не нужен, - сказал тогда Корзин, глядя сыну в глаза, и уставшей сутулой походкой медленно побрёл к автобусу. Больше не смел тревожить Валерку своим присутствием. А сердце нет-нет да кольнёт, вспоминая о сыне. Да и как не тревожиться, не переживать ему – ведь кровинушка родная. Не чужой.
Рано утром, выгоняя стадо в поле, и примостившись где-нибудь в тенёчке, забивая толстыми пальцами табак, Олег Матвеевич пускал из ноздрей густой дым и любовался коровами. Вот, какие они у него красавицы. Все до одной. К каждой животинке он испытывал непонятную нежность и радость. Словно все они были его. А коровы молча жевали сочную траву, время от времени трясли головой, прогоняя назойливых слепней. Часам к десяти на поле приходил паренек Серёга. Его белобрысая шевелюра и синие шорты виднелись издалека. Заприметив его ещё от холма, старик расплывался в улыбке. Ему нравился паренёк. Они дружили. Тот весело здоровался и присаживался рядом, подпирая босые ноги к животу. Было Серёге десять лет. Жил он с матерью один. Отца не помнил. Слышал только, что весёлый был мужик и выпить любил. В одну из февральских ночей замерз пьяным. Не дошёл до дома. Поутру в сугробе нашли возле калитки.
- Ну как, рыбы много наутюжил? – спросит, бывало, Олег Матвеевич паренька.
- Какой там. Не хочет клевать штой-то, - Серёга важно треплет свое большое ухо. – На Сивухин пруд надо ехать. Да там криушинские не дают.
- Не пускают?
- Бранятся.
- Это не дело. Раньше такого не было.
- А кому охота, чтоб с других деревень катались. Свой иметь надо.
- И что, совсем у нас не берёт?
- Не-е, не хочет, - Серёга мотает белобрысой чёлкой. – Емельян Петрович говорит, что рыба нынче сыта.
- С чего бы это?
- А кто её знает.
Олег Матвеевич, громко покашляв в ладонь, затихает. Он и сам раньше любил порыбачить, посидеть с удочкой на берегу. И сколько себя помнил, рыба всегда водилась в реке. Последнее время, правда, зрение у Матвеича подыспортилось совсем. Долго любоваться на поплавок не может, глаза устают, да и разве его увидишь теперь крохотульку эту. А Петрович, видимо, хитрит. Эх, хитрит. Малец ещё ловить толком не умеет, а он ему – рыбы нет. Это куда ж она тогда подевалась, а? Надо ему будет как-нибудь Серёгу на вечернюю рыбалку сводить. Пусть знает, что и у нас не всё так плохо. И даже лучше, чем у этих криушинских. Главное места знать.
Олег Матвеевич достал из кармана рубахи кусок газеты, оторвал малость, свернул «козью ногу», забил табаку, прикурил, и, затянувшись, пуская из больших ноздрей едкий дым, тяжело вздохнул. Запрокинул голову и стал любоваться облаками, что медленно плыли себе по бескрайнему широкому небу.
- Неужто и, правда, она сейчас где-то там? – тихо произнес он.
- Кто? – не понял его Серёга.
- Та-ам, - кивнул Матвеич. – Ни одну букашку сроду не обидела, худо никому не сделала. Где ж ей тогда быть? Бог всё видит.
Серёга, по-прежнему не понимая, о чем говорит Корзин, тоже уставился на небо.
- Помру я нынче, - неожиданно сказал старик. И сказано это было так, словно об этом он знал наверняка. Будто заглянул случайно в книгу жизни и теперь готовился без всякого страха и сожаления к последнему дню.
- Да что вы такое говорите, дядя Олег. Вы не говорите так. Об этом даже думать грешно. Мама всегда говорит – будь, что будет, живи, пока живётся. А приманивать её горбатую нечего.
- Хех. Агафья Аркадьевна знает, как сказать. Хорошая женщина, - старик улыбнулся. – Помогаешь матери-то?
- А как же. Чей я у ней один. От кого ей ещё помощи ждать. Окончу школу, отучусь на водителя и буду, как дядя Миша, работать. Он вон поскольку зашибает. И дом, и хозяйство какое.
- Эт правильно, эт нужно… Родителей беречь надо, - кивнул Олег Матвеевич. – Возьми кнут и учись…
- А то я не умею, - перебил Серёга. – Я уж дядя Олег давно научился им щёлкать. Поди, и сами видели, только не помните.
- Хлыстать это одно. Этому любой дуралей обучится. Надо, чтоб животные к тебе привыкли. Чтоб слушались. Завтра прихвати из дому хлеб с солью, да угости их. Они, ить, как и человек, ласку и доброту помнят. Мне недолго осталось – этот бы год как-нибудь осилить. И новый пастух потребуется. А нынче молодые не шибко к такой работёнке приучены. Вот и пойдешь к новому пастуху подпаском за полставки. Коли скотина слушаться будет, в помощники возьмут. Всё какие-никакие деньги. Матери помощь. Хоть сам себя в школу оденешь.
- По годкам не подхожу, - поглядывая на старика, сказал Серёга.
- Ничего-о, раньше лошадей выгоняли в ночь вот с таких вот пор. А тут…. С Наумом Григорьевичем я поговорю. Он мужик умный, поймёт. Скажу, замену готовлю.
- Ну, хватит вам.
- А, чего? Иль думаешь, мне вечно эту землю топтать? Нет, такого не бывает, братец, - сказал Корзин и, уставив взгляд на горизонт, тихонько добавил. – Больно только от того, что умру, и дела никому не будет. Придет ли Валера проститься? Проводит ли в последний путь, постоит у гроба? Вряд ли. Ему не до меня. Чего уж ещё ждать от жизни, коли родному сыну не нужен, - старик потушил окурок. – Не придёт Валера. Не придёт.
Теперь каждый раз, приходя на поле, Серёга брал из дому горбушку хлеба и угощал им коров. Оказывается, эти животные очень даже миролюбивые. И Олег Матвеевич был совершенно прав, что коровы всё помнят. Бывало, только Серега явится, как они тут же к нему тянутся. Тот и хлебушком угостит и по голове погладит, ласковое слово на ухо шепнет. Как после этого мальчугана не полюбить?
В обеденное время старик подзывал Серёгу перекусить. Корзин доставал из серой сумки скатерть, стелил её на траве и аккуратно выкладывал варёную картошку и яйца, ржаной хлеб, лук, тюбик с солью и бутыль с молоком. Уминая всё это за обе щёки и поглядывая за стадом, старик обычно начинал вспоминать какой-нибудь случай из жизни или же наоборот, сам о чём-нибудь просил паренька рассказать. Ему нравилось слушать малого.
- Егорка-то к вам захаживает? – спросит вдруг Олег Матвеевич, как бы невзначай, случайно, а сам с хитрецой глядит на паренька. Это он о своём племяннике, который временами заглядывает к Серёгиной матери. Что у них там происходит, не поймёшь. То Агафья Аркадьевна пускает его и даже оставляет ночевать, и нет-нет да и упомянет о нём, когда тот подолгу не появляется. А бывает, что прямо с порога метлой гонит, как пса негодного. Сам по себе Егор мужичок тихий, хороший, только вот одна у него беда – пьёт. И пьёт часто, помногу. Оттого-то, видать, и скандалят с Агафьей.
- Заходит, - отвечает Серёга, посматривая под ноги, в траву. – Толку-то.
- Чего так?
- Маменька его последнее время часто хает.
- Что ж они никак язык-то общий не найдут? – интересуется Матвеич. Паренёк пожимает плечами.
- А чего он пьяный всегда? Она теперь алкоголиков на дух не переносит. Папка у меня ведь тоже любил выпить. И где он сейчас?
- Так-то оно да… так-то всё верно, конечно, - Олег Матвеевич понимающе кивал головой. – Жалко вот только его дурака тоже. Я ить его вот с таких вот пор нянчил. Да и мужик он не плохой. Только вот скажи… да… Руки ему повыдергивать, чтоб стакан этот чёртов брать не мог.
- Так ведь и через соломку можно, - сказал Серега. Матвеич посмотрел в наивные ребяческие глаза и тихонько засмеялся.
- Можно. Тебе самому-то как, Егорка нравится?
- Нравится, - признался Серёга. – Он меня на тракторе учил ездить. А ещё мотоцикл обещал отдать, как подросту. Только его отремонтировать нужно.
- Ты мамке как-нибудь скажи, мол, плохо без папки-то жить, - посоветовал Матвеич. – А мозги Егору вставим. Он у нас не то что выпить, забудет, как она дрянь эта пахнет.
  Серёга послушно кивнул головой.
После лёгкого перекуса, Матвеич обычно, облокотившись на локоть, тяжелым хриплым басом запевал какую-нибудь песню. Старик много знал хороших душевных песен. Паренёк тут же присоединялся и звонким молодым голоском подпевал. Ежели Серёга не знал слов, тогда просто слушал, тихонько мыча в такт.
- Про Марусю знаешь?
- А, вы напойте, - попросит паренёк.
Старик, потирая влажные губы, стараясь изо всех сил, запевал: «На речке, на речке, на том бережочке, мыла Марусенька белые ноги…». Серега, услыхав знакомую песню, радостно начинал подпевать.
Ближе к полудню появлялся на поле народ с ведрами, доить коров. Самыми последними, когда все разойдутся, приходили Анюта и Лёшка. Анюта только-только окончила школу и уже подала документы в город. Высокая, стройненькая, светленькая, как колосок пшеницы. У Лёшки коровы нет, они не держат. Но парень всё равно каждый раз приходит с подругой за компанию и помогает ей нести ведро. Девушка скромно здоровается с Матвеичем и Серёгой и, виновато пряча глаза в сторону, начинает доить свою Рыжуху. Лёшка стоит рядом, закинув кепку на затылок, важно поглядывает по сторонам, шевеля губами травинку. Но вот Анюта перестаёт доить, выпрямляется, поправляет платок и всё так же, скромно попрощавшись, направляется в деревню. Лёшка молча берёт ведро и следует за ней. Тихой походкой они идут к дому, о чём-то мило беседуя.
- И чего это он всё ходит? – задумчиво говорит Серёга. – Сами скотину не держат, а чужие ведра таскает.
- Жених, потому и таскает, - объясняет Матвеич, с доброй завистью поглядывая на молодых. Серёга громко хохочет. – Чего это ты? Сам скоро за девчонками ухлёстывать начнёшь.
- Ну, уж нет, - смеётся Серёга. – Не дождутся.
- А чем ты лучше? – улыбается старик и снова, переведя взгляд на влюбленных, с жадной радостью вспоминает и свою ушедшую юность.
Это случилось в конце августа, когда ночами стало холодать, и уже не посидишь, как раньше, с раннего утра на земле, не поваляешься, как в начале лета. Ближе к обеду Серёга забрал у Матвеича кнут, собрал скотину в одно большое стадо, и повёл к реке. Старик остался лежать у пригорка, облокотившись на левый локоть, вновь посматривая куда-то в небо. Вернув коров с водопоя, паренёк поспешил похвастаться Олегу Матвеичу, как ловко на этот раз ему удалось собрать их и так же ловко увести от реки и вернуть обратно. Что даже кнут, и тот почти не пришлось использовать. Всего-то пару-тройку раз и щёлкнул в воздухе. Старик лежал по-прежнему на земле, запрокинув голову и заострив скулы, смотрел в небо. Серёгу поначалу удивило, а потом испугало его равнодушное молчание. Он осторожно коснулся холодной кисти старика и резко, будто ошпарив ладонь, отдёрнул руку. Старик был мёртв. Вскочив на ноги и не чуя под собой земли, паренёк бросился в деревню.
Хоронили Матвеича скромно. Народу было немного. На похоронах плакал только один Серёга. Ему до глубины души было жаль старика, и обида душила его маленькое сердце от того, что Валерка не пришёл проститься с отцом. Всё же знал старик о своём скором уходе и не боялся его. Когда опустили гроб, Серёга запрокинул влажные от слёз глаза к небу, как частенько последнее время делал Матвеич. Кто-то из пожилых, видимо, чтобы успокоить, сказал, что там, на небушке, ему будет лучше. Серёга ничего на это не ответил, лишь прижался к матери и заплакал ещё сильней.





                Антон  Лукин