Что ты видела? - 1

                ЧТО  ТЫ  ВИДЕЛА?

                «Жизнь коротка.
                Нет времени оставлять важные слова несказанными»
                Пауло Коэльо

     ПРЕДИСЛОВИЕ
     «Что ты видела?..» - мой обычный вопрос, который я задаю сама себе в тот момент, когда возвращусь домой и устало сажусь в своей прихожей переобуваться. Иногда надолго остаюсь сидеть на стуле, одну ногу успею переобуть в тапочек, а другая ещё в сапоге, ждёт своей очереди. Продолжительность времени моего переобувания зависит от того, что я в этот момент вспомнила, и какой отпечаток это событие оставило в моей душе.
     Привычка задавать себе этот простой и очень даже непростой вопрос привил мне мой отец, Василий Никитич. Мне иной раз кажется, что всё это происходило не со мною, а если и было, то не в этой, а в другой жизни. Хотя отчасти и это правда. Всё потому, что жили мы тогда совсем по-другому и на мир смотрели по-другому. Добро и Зло понимали по-иному. Признаться, иной раз подумаю: - А стоит ли об этом вспоминать, а тем более рассказывать? И так и этак раскину мыслью, а вывод всегда один и тот же: - Я напишу, а Время рассудит…

                ***
     Когда ещё отец мой был жив, (умер Василий Никитович, когда мне было 9 лет), он старался «открыть» глаза на окружающий меня мир. Где бы я ни была, что бы ни делала, отец мог подойти и сказать: «Стой! Что видишь?» И я что-то там лопотала, стараясь перечислить как можно больше предметов и даже как-то их охарактеризовать. Отец внимательно слушал, кивал головой, а когда моё перечисление подходило к концу, он начинал мне показывать то, на что я не обратила внимание. И только тогда я начинала понимать, что его мир куда шире и богаче моего. Он знал не только название тех предметов или растений, возле которых мы в этот момент стояли, но и их предысторию: как и почему они тут оказались? Хорошо ли им тут и ещё много-много вопросов возникало во время нашего разговора.
     Кому-то может показаться, что мне было очень хорошо и интересно гулять с моим отцом. Это не так. Я очень боялась своего отца. Боялась потому, что если по какой-то причине мой ответ ему не понравится, то за этим следовало наказание. Об отложенном наказании он никогда не забывал.  Именно поэтому, когда тень двухметрового отца ложилась рядом с моей, по спине пробегал холодок. А поскольку хитрить я не умела, и по природе своей была медлительной, то ждать из уст отца похвалы не приходилось. Как острые камушки в меня летели насмешки, обидные унижения, а то и пускал в ход ремень, считая, что именно этим методом «воспитания» он заставляет меня быстрее думать.
     Сейчас мне уже седьмой десяток лет, и только теперь, когда сгладился страх перед родительским наказанием, я начинаю понимать, что, несмотря на слишком жёсткое воспитание, мой отец всё-таки успел направить мою жизнь по правильному руслу. А за вопрос: «Что ты видела?» - ему особое спасибо!

                ***
     Упросила я таки свою бабушку, взять меня с собой в соседнее село, Вила-Яружские. Всего один раз за лето моя бабушка ходила проведывать своих сестёр: Марию и Докию. Мария жила поближе и иногда приходила к нам в гости. Докию мы видели редко ещё и по той причине, что мой дедушка недолюбливал её за излишнюю болтливость. Но сестра и есть сестра, какой бы она ни была, а всё – родной человек. Вот, однажды, мы и пошли с бабушкой через поле, к бабушке Докии.
     Пока сёстры разговаривали, я даже успела вздремнуть. Проснулась я от мужского голоса. Оказалось, что к бабушкиной сестре в этот день счастье в дом привалило. Сперва, сестра Марьяна с Букатинки пришла, а потом и сын её старший, Михаил, пришёл из Майорщины (хуторок) мать проведать.
     Потом, спустя много лет, вспоминая об этой встрече, я всё удивлялась тому, как расцвело морщинистое лицо старушки, как радостью горели глаза, а больше всего запомнились минуты прощания.
     О чём говорили взрослые люди, меня в то время мало интересовало. Бабушка Докия жила на краю села и сразу за её огородом начиналось бескрайнее колхозное поле. Можно было осмотреться на все четыре стороны. А ещё были цыплятки и прячущиеся в траве стрекочущие кузнечики. Да всего не перечесть, из того, что меня, малую, интересовало.
     Наконец мы стали собираться в дорогу. Вышли за село. Бабушка Докия, чтоб продлить минуты счастья, пошла нас провожать. Шла долго, всё о чём-то расспрашивала, смеялась беззубым ртом и даже с великой радости пританцовывала. И вот дошли мы до раздорожья. Одна дорога вела на Майорщину, другая – в Букатинку., а третья назад – в село Вила-Яружские.
     Бабушка Докия обцеловала меня и отпустила. Начала прощаться с сыном и с сестрой. Я стояла в сторонке и смотрела, как дрожали её руки, как предательски дрожал подбородок, как она рукавом выцветшей кофточки утирала слезу и всё что-то говорила-говорила. Потом мы пошли каждый своей дорогой. Одна только бабушка Докия осталась стоять на месте. Михаил шёл широкими размашистыми шагами и только изредка оглядывался, чтоб помахать маме рукой. Моя бабушка, Марьяна, тоже оглядывалась и всё просила сестру идти домой, а потом и вовсе перестала оглядываться. Шла впереди меня и, видимо, уже думала о своей домашней предстоящей работе. Я плелась сзади и оглядывалась на удаляющийся силуэт сникшей одинокой старушки. Худенькое её тело былинкой стояло, словно пустило корни на самом раздорожье. Женщина сняла с головы платок и, скомкав его, прижимала к груди. Всё смотрела и смотрела то нам вслед, то на покинувшего её одну в пустой хате сына. Возвращаться в свою одинокую жизнь, к цыплятам, одичавшей кошке и неумолкающим кузнечикам ей явно не хотелось. Я махала ей рукой, пока только видеть её могла.
     Дома, на вопрос отца: «Что ты видела?», я ответила: «Видела, как сердце болит». Я сама не знаю, как у меня сложились эти слова. Все почему-то умолкли, а бабушка побледнела, а потом прикрыла концом повязанного на голове платка скривившийся  от плача рот, выбежала из хаты во двор и там, прислонившись плечом к стене хлева, долго плакала. Мне же мама сунула в руки кусочек ещё тёплого хлеба и велела отправляться на печь. Я жевала прилипающий к нёбу хлеб и сквозь окно смотрела на вздрагивающие плечи бабушки.
     До этого случая бабушка всегда ворчала, когда зять задавал мне свой излюбленный вопрос. Говорила: «Та що воно ще понимае? Воно ще життя ны бачыло…» Теперь бабушка только вздыхала, а однажды сказала: «Бог глядит на мир детскими глазами». Смысл этих слов я стала понимать гораздо позже. И теперь, размышляя над вспомнившимся эпизодом, пытаюсь понять, как я, ребёнок лет восьми, не понимая происходящего, только жалостью своею, сочувствием своим почувствовала боль бабушки Докии, которую очень редко видела?.. А может у детей прорастают чувства из опыта нашей бессмертной души?..

                ***
     Теперь о моих впечатлениях некому спрашивать, хвалить и ругать тоже некому. Но память, хоть и не такая острая, всё же при мне осталась. Чтоб побаловать себя воспоминаниями, я строго спрашиваю себя: «Что ты видела?» Порою, чтоб не раскаиваться в том, что напрасно потеряла время жизни, я ворошу свою память, в надежде отыскать затерявшуюся золотинку. И если найду её, с радостью восклицаю: «Я видела!..» Иногда по несколько раз проговариваю сюжет увиденного, смакуя каждую деталь.

                ***