Свинья
Семья Воротниковых наконец-то собралась вся вместе. Большой дом еле вместил бывших своих обитателей. Двенадцать братьев и сестер приехали со своими женами, мужьями и детьми.
Глава многодетной семьи семидесятипятилетний Гаврила Воротников, худощавый дедок невысокого роста, к приезду детей готовился основательно, да и повод был хороший — пришло время заколоть четырехлетнюю свиноматку Дуньку. Гаврила к этому событию даже выгнал сорокалитровый бидон крепкого хлебного самогона. Уже целую неделю вечерами, уходившись по хозяйству, он допоздна третировал свою семидесятилетнюю супругу Авдотью Тарасовну, пытаясь узнать и запомнить имена своих многочисленных внуков и внучек. И немудрено — ведь их было более двадцати. Точное количество не знала и сама Тарасовна.
— У нашего Валика трое, — вел подсчет Гаврила. — Иван, Вера, Ирина...
— Не Ирина, а Андрей! — поправила его жена. — Ирина у Маши с Николаем из Замостья!
— Еще чего! Ты все всегда путаешь — рыбьего жира хлебни, может, память к тебе вернется! — злился хозяин дома. — Это у Машки — Андрей!
— Если ты все хорошо так знаешь и помнишь, тогда чего ко мне пристаешь? — Авдотья Тарасовна перевернулась на кровати лицом к стене и обиженно замолчала.
Воротников старший, сбившись в подсчетах, снова обратился к жене:
— Чего ты, доня, все на меня дуешься? Ведь сколько раз тебя просил переписать имена всех внуков в тетрадку. Приедут гостейки дорогие, соберутся все вместе раз в несколько лет, а дед с бабой: здрасте — не знают, как кого зовут!
— Говорила тебе, черт облезлый, не нужно столько детей! А ты, неугомонный, почти каждую ночь ко мне под подол лез... Наплодил детишек, и на тебе — жена плохая!
— Мы и сейчас могем! — Гаврила затрещал пружинами кровати, стоящей через проход от супругиной.
— Спи, бугай рассупоненый!.. Помучил ты меня за совместную жизнь — теперь-то хватит! — Старуха вдруг резко развернулась в сторону мужа и громко спросила в темноту: — Что ты сказал?!. То-то, смотрю, Сафрониха в последнее время тебя опять в свой дом зазывать стала! Забыл, как я вас по колхозному гумну граблями гоняла?!. Неужто снова с ней, окаянный, снюхался?!. Признавайся, старый хрыч: было промеж вами что иль нет?!. — и хотя вместо ответа послышалось только размеренное похрапывание, Тарасовна продолжила свой гневный монолог: — Спишь?.. Только что готов был меня терзать, а тут за секунду уснул мертвецким сном. Даже ухом не ведет, что жена спрашивает... Завтра я дорогую соседушку прижму у хлева — все расскажет, как на духу... Я тебе покажу «могем!» Я тебе так помогу, что не захочешь об этом и поминать! Вот, старый баламут, опозорить снова меня на старости лет захотел! Не угомонится никак, кобель!
Обиженная жена еще долго не могла успокоиться, а Гаврила — напротив: прослушав часть ее пламенных речей, по настоящему крепко уснул.
...Дети начали съезжаться к вечеру пятницы. Газовая плита, плита печи и сама печь были заставлены разнокалиберными кастрюлями, пузатыми чугунами и сковородами, в которых что-то парилось, варилось, тушилось и жарилось. Женщины сгрудились возле Авдотьи Тарасовны, помогая ей кухарничать, поочередно рассказывая о своем житье-бытье. Гаврила, показав сыновьям и зятьям свою усадьбу и хозяйство, распорядился наносить в дом воды и подготовить принадлежности для завтрашней работы. Сообща мужчины быстро справились с его поручениями. Усевшись на улице на длинную скамью у забора, они курили, рассказывая анекдоты и веселые истории. Время от времени рассказчик менялся, и раскаты смеха разгорались с новой силой, привлекая односельчан. К ним стали подтягиваться родственники, жившие в этой деревне, а так же соседи. Всем было интересно пообщаться с гостями, узнать последние новости. Гаврила немного озяб и пошел в дом, где в большой горнице беспечно шалили его внуки. Он уселся на диван, посадив рядом совсем маленьких, и молча наблюдал за детскими забавами, пока женская половина не стала накрывать стол к ужину.
Гаврила нехотя поднялся и позвал старшего сына Валентина. О чем-то переговорив, они вместе пошли в погреб налить в графины самогона. Продегустировав в подполье по маленькой, а затем еще дважды, отец и сын вернулись в дом. Кушать уже было подано, но за стол никто не садился — ждали главу семьи.
Старший Воротников, передав кому-то из детей графины с водкой, перекрестился на образа, украшенные накрахмаленными, расшитыми узорами рушниками, присел в торце стола на скамью. С шумом и гамом за ним последовали и все остальные домочадцы, не забыв оставить с краю привычное и не менее почетное место своей любимой маме и бабушке. Когда рюмки были наполнены водкой, Гаврила поднялся. Дети зацыкали друг на друга и приумолкли. Кому-то, неугомонному, даже стукнули в несколько ложек по голове.
Глава этого большого семейства говорил долго и пространно. Не забыл никого. Одних поблагодарил за помощь и внимание, других — покритиковал, пожурив за бестолковость и разгильдяйство. Больше всего досталось младшему сыну Ваньке, который недавно женился и начал, со слов старших, в подпитии поколачивать свою молодуху. В конце своего тоста Гаврила прослезился и, чокнувшись с рядом сидящими детьми, выпил. Все, тоже стоя, выпили за отеческие слова и доброе напутствие.
Долго в тот вечер не умолкали голоса в доме Воротниковых. Два раза Гаврила ходил с сыновьями в погребок, а сколько раз затем посылал их туда самостоятельно — он уже и не помнил. Пляски и песни под гармошку, баян и балалайку прекратились только к трем часам ночи. А потом дом превратился в спящую казарму, где людские тела лежали везде: на печи, лавках, кроватях и на полу. Места все равно всем не хватило и некоторые гости пошли устраиваться на ночлег к соседям. Гаврила к этому времени давно храпел, улегшись на постели жены.
— Подвинься! Ишь, разлегся на всю кровать, как боров! — толкнула его в бок Тарасовна, укладываясь на отдых. — И прекрати храпеть — внуков пробудишь.
Проснувшись от толчка, подвыпивший Гаврила нечленораздельно замычал, но его голос перекрыл внезапно раздавшийся где-то в нескольких местах комнаты громкий многоголосый храп.
— Правду люди говорят — яблоко от яблони далеко не падает... Что отец — то и сыновья! — проворчала, уже засыпая, уставшая за день женщина.
Взрослые Воротниковы начали пробуждаться еще затемно. Многих из них утро встретило головной болью, помятыми и опухшими лицами. Оно и понятно — не считая водки, привезенной с собой, был выпит почти весь отцовский запас самогона.
— Вот так дали мы вчера чаду! — чесал в затылке Гаврила, глядя в дно почти пустого бидона и прикидывая — хватит ли всем опохмелиться.
— Маманя, дайте рассольчику капустного хлебануть! — попросил Авдотью Тарасовну ее младшенький Ваня.
Авдотья с особой материнской нежностью наблюдала, как сын жадными глотками опустошает поллитровую кружку.
— Может, еще?.. — спросила она и, не дожидаясь ответа, снова налила своему поскребышу рассола.
Ваня почти залпом выпил животворящий напиток и в знак благодарности чмокнул мать в румяную щеку.
— Не уходи далеко, скоро завтракать будем! — крикнула Тарасовна вслед выбегающему на улицу сыну и произнесла вслух уже себе: — Такой же неугомонный шалопай, как и в детстве! Даже женитьба его ничуть не изменила.
Несмотря на легкий морозец и выпавшую за ночь легкую снежную порошу, будто белой, легкой простыней укрывавшую землю, Воротниковы умывались на улице. Поливая друг друга водой из кружек и ведер, мужики фыркали и кряхтели. Льняными полотенцами растирали до красна свои белоснежные и бронзовые от загара мускулистые голые торсы. Не все, конечно, они были такие уж и мускулистые атлеты: у Валентина, Николая и Федора явно просматривались округлые животики.
Мужчины быстро позавтракали, не забыв при этом «подточить глаз» остатками самогона, и пошли на улицу готовить свиноубойство.
Валентин с зятем Николаем сняли с сарая дверное полотно и стали скрести его ножами, поливая кипятком из ведра. Иван со своей женой Люськой, коротконогой и пышнотелой белянкой, сносили с сеновала снопы льна для осмолки свиньи. Ванька, скаля зубы, умудрялся незаметно ущипнуть молодуху за упругую ляжку. Люська строго топорщила брови, но не выдерживала и звонко смеялась. Когда ей удавалось в отместку легонько хлопнуть мужа по руке или большому оттопыренному уху, заливалась еще громче звонким колокольцем.
— Дурень лопоухий! — грудным голосом сказала она мужу, когда тот, подкравшись сзади, завалил ее в душистое, пахнущее летом сено. — Неровен час, сюда поднимется кто — со стыда сгорю...
— Эй, там! Кончай миловаться — ночи натешиться вам не хватает?!. Притихли, понимаешь! — крикнул им кто-то из старших. — Снопы бросай!
— Бросай, бросай... Брошу сейчас! — недовольно пробурчал себе под нос Иван и нехотя поднялся, не забыв при этом подать руку жене.
Гаврила тоже был при деле — он с двумя зятьями, Виктором и Александром, неразлучными друзьями, готовил веревки и затачивал на истертом старом оселке длинную железную швайку.
— Сколько от этой швайки кабанов легло, я вам, дети, скажу, одному Богу известно. Ею колол животину еще мой прадед. Кстати, когда я был еще сопливым пострелом, штуковина эта была сантиметров на десять длиннее. Сточилась за годы. Скоро, поди, новую придется ковать.
— Бать, а бать! — обратился к тестю Виктор . — А давай Дуньку из пистолета завалим? Я ради такого случая табельный «Макаров» с собой прихватил.
Гаврила оторвался от своего занятия и удивленно посмотрел на зятя:
— Ты, сынок, шутишь или взаправду мне это предлагаешь? Ты на нашу Дуньку сперва взгляни — в ней же больше чем за триста кило весу будет. Воробья из твоей пукалки сбить с лету можно, если поцелишь, конечно. Но на счет Дуняши ты глубоко заблуждаешься.
— Так ее можно... того — направленным взрывом долбануть! — предложил Александр.
— Еще один мудрец нашелся! — весело хмыкнул Гаврила. — Вы вот оба погоны носите. Один — преступников ловит и перевоспитывает, другой — солдат муштрует... А все одно макаронник завсегда макаронником останется! Годов пять назад приехали к нашей соседке Сафронихе сыновья, тоже как и вы оба прапорщиками служат. Такие лентяи и оболтусы — страна не видывала! Тот, кто их на службу определял, наверно, большим оригиналом был. С пьяных глаз обложили братья кабана динамитом да бомбами и шнур бикфордов подпалили. Насилу сами ноги унесли! Кабана, бедного, по кускам разнесло... Его голову я в своем орешнике через неделю случайно нашел! А ты — долбануть!.. Одни, понимаешь, уже долбанули!
— Я как лучше думал, — засмущался Александр.
— Он — думал! — двинул бровями тесть. — Что-то слабовато твоя думалка думает... Совсем не тем местом...
Виктор взглянул на растерянного шурина и громко засмеялся.
— Ты тоже, парень, не Пифагор, так что зубы с Александра не скаль! — оборвал его смех Гаврила. — Торбу на мясо, поди, тоже приготовил, а надо бы подсачник: куски мяса по воздуху после взрыва ловить!
Мужчины все вместе весело захохотали.
Сумерки уходили прочь, словно испугались восходящего багрового солнца. Гаврила вошел в раскрытую дверь хлева, где в большом загоне важно расхаживала и громко хрюкала Дунька. Эта огромная свинья, явно предчувствуя свой скорый конец, печально посматривала на хозяина, привычно почесавшего ее за ухом. Она стала негромко повизгивать. Визг постепенно стал усиливаться, и тогда Гаврила, утерши непрошенную слезу рукавом, сказал детям:
— Пора, хлопчики... Пора! — изменившимся голосом скомандовал он. И тут же, не поднимая глаз, махнул рукой женщинам: — А вы, бабы, забирайте детей и гей в хату! Нечего на убийство смотреть. Хоть и животина, а все равно — убийство...
Предварительно заперев калитку скотного двора, Валентин и Федор выгнали Дуньку из хлева.
— Чего по навозу топтаться?.. — сказал старший сын Гаврилы. — На дворе вязать свинью сподручней, да и попросторней будет.
Первая попытка обротать свинью по ногам не увенчалась успехом. Напуганное животное попыталось проникнуть в родной хлев, однако Ванька, прикрыв дверь, огрел свиноматку увесистой палкой. Дунька шарахнулась в сторону и, минуя Федора и Александра, протаранила запертую калитку и выскочила в палисадник.
— Хватайте ее — сбежит, зараза! — крикнул Николай, бросаясь наперерез свинье и пытаясь не дать ей выбежать в огород.
Словно пушинку отбросила Дунька мужчину своим огромным лычом. Сломав легкое, из прутьев, ограждение палисадника, она выскочила на огородный простор. Оцепив большой пляц по периметру, мужчины совсем запугали бедное животное. Все происходящее напоминало крутой американский вестерн. Ванька как заправский ковбой неоднократно запрыгивал на спину Дуньке, но та всякий раз его тут же сбрасывала. Пробовали поскакать на свинье Александр и Виктор. Дольше всех удалось продержаться «в седле» рыжеватому Федору. Свинья вынесла его на себе в конец огорода. Упав на подмерзшую землю, Федор ухватил Дуньку за ногу и попытался удержать ее до подхода «основных сил». Но как быстро мужчины ни бежали на помощь, все одно не успели. Свинья проволокла Федора за собой еще метров шесть. Наконец, вырвавшись из человеческих рук, она побежала к протекавшему невдалеке Неману. На берегу Дунька в нерешительности остановилась, словно о чем-то размышляя. Потом, переводя дух, медленно ступила на тонкий, припорошенный снежком, ледок, и быстро посеменила на другую сторону реки.
Одним из первых на берегу Немана оказался Ваня. Он собрался было продолжить погоню, но подоспевший Александр силой удержал шурина за рукав:
— Куда ты, болван, прешь... Тебе что — жить надоело?!.
— Так уйдет же!
— Никуда эта стерва от нас не денется! — уверенно заявил запыхавшийся Валентин.
Дунька была уже почти у другого берега, как лед под ней раскололся — и животина оказалась в воде. Через несколько мгновений Дунька скрылась подо льдом и больше не показывалась — очевидно, быстрое течение понесло ее по руслу реки.
— Ее где-то к берегу должно прибить... Найдем, только нужно по реке пройти! — обнадежил всех Федор.
— Толку с того! — возразил ему Николай. — Лед снегом припорошен, разве можно через него что-нибудь увидеть?
— Так снег будем сметать! — предложил Ваня. — Я мигом за вениками сбегаю!
Почти километр расчищали заснеженный лед Воротниковы. И все без толку — Дуньку, вероятно, унесло куда-то дальше. Будто отважный герой, не сдавшийся на милость победителя, пала она «смертью храбрых», сказав напоследок людям: «Ни грамма врагу!..»
Вернувшись домой, гости начали понуро собираться. Через час дом Воротниковых опустел. Дети, усадив своих чад в автомобили и не поясняя им причин скоропостижности отбытия, разъехались. Гаврила, выпив сто грамм первача из своей заначки, ушел в раздумье мастерить что-то в сарае, громко стуча при этом молотком.
«Накаркал спозаранку, старый болван! — думал старик. — А ведь так оно и есть — свинью-то потеряли... Это Виктор с Александром сглазили! Приедут — я покажу этим паршивцам «Кузькину мать»!.. Им только бы свои пистоли да бомбы совать... С соседей насмехались... С них ведь какой спрос?!. Запустили маткиного кабана в космос и разъехались по домам. А тут — загнали Дуняшу в реку, утопла бедная... И мне теперь каково будет на улицу выйти — засмеют, от шуток да частушек проходу не будет. Народ ныне какой-то злобный пошел — всякие там жук и жаба так и норовят подковырнуть, поддеть побольнее...»
Лишь Авдотья Тарасовна, присев на скамье у окна, в полном одиночестве печально смотрела в глубину своей усадьбы. О свинье она не поминала. Все ее мысли были о детях да внуках: мол, как они там — доехали ли домой?..
— После того случая с Дунькой, — рассказывал Николай эту историю своим приятелям, — моя Маша пилила меня всю дорогу, ела поедом, словно я нарочно свинью в Неман загнал... Cо мной она больше месяца не разговаривала! К тестю в гости я не ездил почти два года! Хотя в чем тут моя вина?!. Ну, перебрали малость с вечера, так одно другому, вроде, и не мешало... Дуньку, говорили, нашли только весной километров за десять от нашей деревни. Как лед сошел, так и всплыла... Словом, подложила нам всем Дунька свинью!
10 октября 2004г., Минск
Свидетельство о публикации №215103100767