Жизнь сапёра. Ашхабадский сорванец
Я, Панютин Николай Матвеевич, родился 21 марта 1915 г. в городе Ашхабаде Туркменской ССР. Отец – Панютин Матвей Семёнович – рабочий, железнодорожник. Мать – Панютина Прасковья Ефимовна – домохозяйка. Семья состояла из восьми человек: мать, отец, три брата – Иван, Пётр, Николай и три сестры – Любовь, Елена, Галина.
Моё детство и юношество прошли в Ашхабаде. До школы рос и воспитывался в домашних условиях под присмотром матери. До 1925 г. жили мы бедно, работал один отец, получая небольшую зарплату. В то время была безработица, поэтому старшие братья, а им было в то время 18 – 20 лет, не работали. Иногда им на бирже труда удавалось получить временную работу, в основном – землекопов, тогда появлялись свободные деньги у матери.
В 1922 г. я поступил в среднюю школу. Особым талантом не обладал и учился середнячком.
В свободное от школы время я был предоставлен сам себе, и использовал его по-разному. Был заядлый голубятник. Голубей держал много и разных пород. Их надо кормить, а денег нет. Приходилось хорошие породы продавать и на вырученные деньги покупать корм. Увлекался голубями страстно. Порой даже не замечал время, когда надо было идти в школу. Но мама зорко следила, и если хорошие слова и убеждения не помогали, хлыст или палка приводили в чувство. Тогда только приходилось оставлять своих любимых голубей, и я бежал в школу. Сижу на уроках, а в голове роятся утренние впечатления о лётных качествах моих пернатых друзей.
Когда подрос немного, играл в «альчики» (в России игра называется «казачки»), опять-таки с целью выиграть, а излишки – продать. Выручка была, конечно, копеечная, но и это давало определённый доход.
Мать не могла дать нам сколько-нибудь копеек, чтобы купить леденцы или ириску, и вот эти выигрыши я тратил на сладости.
Когда подрос и стал постарше, играл в орлянку, а иногда – в очко. Правда, я особенно не увлекался, но соблазн был. Случались выигрыши, они сопровождались радостью, а проигрыши – горем.
Ашхабад был городом-садом. В нём в основном стояли старые дома с роскошными садами. В свободное время, а у нас его было много, мы, мальчишки, делали набеги на сады: рвали урюк, виноград, сливу, айву и этим питались почти всё лето. Достаточно было взять дома кусок хлеба, а остальное – подножный корм. Бывало, уйдёшь из дома утром в 8 – 9 часов, а приходишь поздно, в 22 – 23 часа. За городом разбросаны бахчи, где росли дыни, арбузы, здесь же были и огороды с помидорами, огурцами и другими овощами. Бахчевые и овощные культуры располагались на обширных полях и землях, а сторож – один, туркмен, и мы, конечно, собирали все сласти там, где отсутствовал глаз охранника.
Собирались мы за городом около арыков, ибо речки там нет. У нас была еда, рядом – вода, а солнца там – хоть отбавляй. Купались мы в этих арыках и, хотя их глубина изредка достигала одного метра, считали, что лучшего ничего нет. Ну, а для того, чтобы можно было поплавать, мы на совместных началах рыли небольшой котлован, напускали в него воду и полагали, что в этом бассейне можно и нужно учиться плавать. Однажды и я попробовал счастья научиться плавать. Опустился в бассейн, ухватился за корень растущего на берегу дерева и бултыхаюсь. В одно мгновенье корень обрывается, и я иду на дно. Через некоторое время меня спасают и откачивают. А наглотался я воды такой грязной и мутной (она больше похожа на цвет какао, так как течёт по пескам), что потом долго опасался плавать без помощи товарища. Но, несмотря на моё «кораблекрушение», я настойчиво учился плавать, и несмотря на отсутствие в Ашхабаде глубоких рек, плавать всё-таки научился. И это мне пригодилось, когда пришлось преодолевать водные преграды: большие реки, озёра, Сиваш.
Ясно, что я много времени проводил на улице среди сверстников. Но среди нас были ребята и постарше, вот они и руководили нами. Так, в ночное время, из Персии (ныне Иран) к нам на рынок шли большие караваны верблюдов с различными товарами, в том числе с дынями, арбузами и другими плодами. Тогда, до 1928 года, граница для торговли с Советским Союзом была открыта. Обычно караван состоял из 30 – 50 верблюдов. Караван двигался ночью со звоном колоколов. Как правило, колокола были у трёх – пяти передних верблюдов, в середине и в хвосте каравана. Погонщики, от 3 до 5 человек, находились на передних и задних верблюдах. Кстати, колокола навешивались на верблюдов для отпугивания волков, которых на путях следования караванов было множество.
Итак, когда караван проходил через Ашхабад, мы, мальчишки, пользуясь по существу отсутствием глаза погонщика, забирались на верблюдов, извлекали из корзин дыни, арбузы и лакомились ими после ухода караванов.
Любили мы по вечерам ходить на гулянье в городской сад и в сад Дома Красной Армии. В Ашхабаде в садах по вечерам играл духовой оркестр, действовали различные аттракционы, и каждый вечер в летнем театре шли кинофильмы. Конечно, я, как и другие ребята, не пропускал ни одной картины. Другое дело, понимал я их содержание или нет, но публика шла, и мы с ребятами не оставались в стороне. Денег не было, но кино-то, однако, мы посещали. Приходилось иногда пробиваться без билета, пролезать между идущими зрителями, а в большинстве случаев забирались на деревья, и это была наша ложа. Были моменты: смотришь кино и уснёшь. Проснёшься, а кругом ни души. В таком случае слезаешь с дерева и домой скорей бежишь. Должен оговориться – на деревьях мы себя страховали. Заберёшься на удобное место, закрепишь себя ремнём и не боишься – уснёшь или нет.
Так продолжалось моё времяпрепровождение до окончания школы. Как я уже говорил, в школу я пошёл учиться, когда мне исполнилось семь лет – в 1922 году. Время было голодное. Кругом разруха, да и продуктов было мало. Встанешь утром, а хлеба нет. Единственно, с чем было хорошо, и, главным образом, летом – овощей и фруктов изобилие. И это нас спасало.
В первом классе у нас сидели за партой и семилетние, и пятнадцати-, и шестнадцатилетние ребята. Это те, кому не представилась возможность учиться до революции, а также в период гражданской войны. Безусловно, разношёрстность в возрасте сказывалась и на нашей прилежности, и успеваемости. В классах частенько во время уроков устраивались различные забавы, а это сказывалось на усвоении преподаваемого нам материала.
Учился я середнячком, на тройки и четвёрки. А о пятёрках никогда и не мечтал. В голове больше всего были голуби и улица. Придёшь домой после школы, посидишь за уроками (домашним заданием), что выполнишь, а что и нет. Никто тебя не проконтролирует. Дома была одна мать, а она неграмотная. Спросит, всё выполнил. Отвечаю: «Да». Ну и скорее к голубям, и на улицу.
Как я уже ранее говорил, что жили мы бедно. Поэтому уже с десяти лет приходилось в летние каникулы зарабатывать себе на ботинки и одежду. Если с апреля по ноябрь я ходил в школу босиком, в то время было очень тепло, то остальные месяцы были холодные. В чём же состояли моя работа и заработок?
Днём в городе стояла жара – температура доходила в тени до 35 – 45 градусов. Взяв дома чайник и кружку, я отправлялся на железнодорожный вокзал. Приходили пассажирские поезда, и мы, мальчишки, бегали вдоль составов и продавали воду. Кружка воды, примерно пол-литра, стоила одну копейку. И пассажиры покупали и пили с удовольствием, потому что с водой в Ашхабаде было плохо. Воду мы покупали в городе тоже по копейке, но за ведро. И вот, побегав день, смотришь – заработал от полтинника до рубля. А это уже деньги. Придёшь домой, отдашь маме, а она их – в копилку. У нас была большая кошечка-копилка, в которой мама собирала сбережения.
Второй вид заработка. Вечером выходила газете «Туркменская искра». Выдавали нам за плату газеты, я брал их штук 100 – 200, бегал по улицам и паркам и кричал: «Туркменская искра» – «интересный газет»! При реализации газет я мог заработать от 70 копеек до одного рубля. И этот мой детский труд давал маме возможность приобрести для меня и сестрёнок что-либо из материала. Вечерами мне не хотелось идти на заработки, но нужда заставляла. Газеты я продавал примерно до 20 – 21 часа.
Я никогда не забуду тот день, когда школа мне преподнесла пальто, как ученику более нуждающемуся. Было это в шестом классе. В нашем классе таких, как я, малообеспеченных насчитывалось много, но мне повезло. Впервые за свою короткую жизнь я ощутил заботу государства о детях, чьи родители не в состоянии были одеть и обуть своих детей.
В период учёбы в школе я вступил в 1925 году в пионеры. Этот день мне тоже запомнился на всю жизнь. Принимали нас в пионеры на площади Карла Маркса. Гремит оркестр, кругом – красные знамёна, а на пионерах колышутся красные галстуки. Принял я торжественную клятву, и мне вручили красный галстук – символ победы наших дедов и отцов в борьбе за советскую власть.
В пионерском отряде я принимал активное участие в проводимых мероприятиях, меня избрали звеньевым. Сколько было радости и гордости! Что было делать звеньевому, я не знал. Но наши старшие товарищи, в том числе и пионервожатая, умело воспитывали нас и приучали к проведению различных мероприятий. Каждую неделю у нас были сборы – звеньевые, отрядные. Во время звеньевых сборов мы часто собирали тутовые листья для разведения шелковистых червей – личинок тутового шелкопряда. У нас были установлены нормы, и мы старались помогать дейханам – туркменам в разведении шелководства. Много времени уделяли спорту. Играли в пинг-понг, футбол, лапту. Снарядов гимнастических в то время не было, ибо молодая советская власть не имела возможности позволить такую роскошь.
Пионеры были настроены революционно. Смутно помню, как в 1926 году по улицам Ашхабада проходили колонны демонстрантов – бойскаутов. Какую они имели цель и за что боролись, я не помню. Когда нам сказали, что эти «барчуки» против советской власти, мы выстроились в колонны и с песнями, организованностью обратили их в бегство, в некоторых случаях пошли врукопашную. Одним словом, наша взяла, и победа была за нами. Революционный дух, который был среди советского народа, впитывался в нас, как в губку.
Часто мы стихийно собирались и пели:
Долой, долой монахов,
Долой, долой попов.
Мы на небо залезем,
Разгоним всех богов…
Это – в противовес религии, ибо матери заставляли нас ходить в церковь и каяться в грехах.
Пионерская организация оказала большое влияние на моё сознание. Я становился более прилежным и исполнительным. Постепенно менялись у меня взгляды на жизнь, и я всё больше и больше понимал, какое участие младшее поколение должно принять в строительстве новой жизни.
В 1930 году я вступил в комсомол. У меня на груди засверкал значок ВЛКСМ. Это были счастье и гордость, что я достоин быть членом Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи. Итак, окончил я 8 классов средней школы. Девятилетки в 1930 году были ликвидированы и были созданы семилетки. Так что мне пришлось на полпути остановиться.
Мне хочется ещё раз напомнить о детстве. Семья наша была большая, а зарплата отца – маленькая. Питаться приходилось с ограничениями. Завтрак – фрукты и чай. Редко – с сахаром. Обед состоял из одного блюда – первого. Мясной суп или борщ мама варила один раз в неделю. Ну и кусочек мяса обязательно доставался. Что касается фруктов и овощей, они были в изобилии и разнообразны. О втором блюде понятия не имели. Колбасы до 1930 года мы не ели; я даже не знал, что её можно купить. Да простите меня, но я признаюсь, что однажды довелось мне попробовать колбасу и узнать её вкус. Это случилось в 1928 году, когда торговля находилась у нэпманов. В один из дней, какой, я не помню, окончилось кино, и мы с ребятами идём домой. А время было 24 часа. Проходим мимо лавки нэпмана. Горит свет, а на прилавке лежит колбаса, килограмма на полтора. Подкрадываемся мы, как разведчики в тылу врага; лавочник, помню его фамилию – Данилкин, спит. Быстрым движением хватаем эту колбасу и убегаем. Пока лавочник проснулся, выбежал из лавки, а тут наш след уже простыл. Всего нас было пять человек. Поделили мы эту нашу добычу и с аппетитом поели. Вот тогда, первый раз за тринадцать лет своей жизни, я попробовал колбасу, почувствовал её вкус и запах. Конечно, этот поступок шёл в разрез с нашим пионерским воспитанием, но соблазн, тем более борьба с нэпманом взяли верх.
В летние каникулы я и мои товарищи никуда не ездили. Ибо денег на это не было, да и задача состояла в том, что, если возможно заработать на одежду или обувь, то приходилось каникулами для этого и воспользоваться. Каким образом и где заработать – об этом я уже писал.
Один раз за все школьные годы мне удалось попасть в летний пионерский лагерь вблизи Ашхабада, в посёлке Фирюза. Фирюза расположена в 50 километрах от Ашхабада в ущелье на иранской границе. Это сказочное место. Вся Фирюза в зелени, в цветущих садах, и вечная прохлада. Пионерский лагерь мне очень понравился. Я был в восторге. День насыщен разнообразными играми и мероприятиями. Особенно запомнились пионерские зори и линейки. Так вот в этом пионерлагере я впервые, – а это было в 1929 году, – выпил стакан какао, да, да – какао! До этого я знал вкус и запах только чая. Должен признаться, какао мне настолько понравилось, что я напрашивался лишний раз идти дежурным по кухне, чтобы достался лишний стакан какао.
Почему я об этом пишу, думаю понятно. Хочется лишний раз подчеркнуть, какое это было время, как мы жили, и как живут наши дети и внуки сегодня. Им это не понять, ибо они ни в чём не нуждаются, а поэтому порой недооценивают то, что добыто потом и кровью на войне нашими поколениями.
Фото из Интернета – "В старом Ашхабаде".
Возвращение к содержанию дневников-воспоминаний Н. М. Панютина «Жизнь сапёра»: http://www.proza.ru/2015/11/01/1230.
2015
Свидетельство о публикации №215110101283