Посвящаю своей семье , друзьям и всем мвизровцам!
Ваш А. Мамонов (2.02.1953 - 15.07.2015) г. Минск
ТУКУМС И ОКРЕСТНОСТИ.
Сентябрь 1975г. – октябрь 1979г.
Часть 1
Тукумс-1. Объект М-83.
Городок Тукумс расположен на дальней границе всемирно известной Юрмалы в 64 километрах от столицы Латвии, города Риги, и в 6 километрах от Рижского залива Балтийского моря. Городок весьма скромный, по переписи1959 года его население составляет около 11 тысяч жителей. В промышленном плане имеет непримечательный молочный заводик и является малоразветвленным железнодорожным узлом. Внешне замечен как городок с одной кривенькой улицей, застроенной двух – трех этажными чистенькими домиками.
Расположился уютный непритязательный Тукумс на пологом холме. Особыми достопримечательностями не обзавелся. Муниципальным транспортом несколько обделён из-за малочисленности населения, привыкшего перемещаться на своих двоих. К особым сооружениям можно отнести железнодорожный вокзальчик с одним перроном и парой рельсовых путей, соединяющих город с Юрмалой и далее с Ригой. Курсируют только электрички, а потому все очень чистенько, сажа и характерные запахи отсутствуют. Другими значимыми сооружениями являются скромный Универсам, пара хозяйственных магазинчиков, фризетава, ту бишь, парикмахерская, крошечная почта с двумя бессменными телефонистками и одной кабинкой для междугородних переговоров. Наиболее ярким и производящим впечатление, безусловно, состоялся ресторан «Абава». Ему, ресторану, в жизни моих друзей-офицеров суждено будет сыграть особую роль.
Так как же меня забросило в этот провинциальный латышский городок?
Распределение.
Началось все после окончания мною Минского ВИЗРУ ПВО (высшего инженерного зенитно-ракетного училища противовоздушной обороны страны). После выпуска, получения диплома и завершения первого офицерского отпуска по направлению командования 1-го сентября 1975 года прибыл на ул. Якуба Коласа, 58 в штаб 2-й Отдельной армии ПВО. Нас, молоденьких лейтенантов, было четверо. С троими разобрались быстро, а со мной помучались. Статус у меня был необычный – бывший сержант, добротный диплом, достойные характеристики, бравый внешний вид, да к тому же еще и женатый. Потом объяснили, что, мол, в Минске, да и в Белоруссии меня разместить не могут. Я понял и согласился с направлением в 27-ой корпус ПВО, прикрывающий воздушные рубежи Латвии, Эстонии и части Ленинградского региона со штабом корпуса в городе Рига. Получив необходимые документы, отправился домой, на ул. Червякова в дом № 4 квартиру № 9, где и доложил всем домочадцам о свершившемся.
Через два дня под слезы и вздохи был благословлен родней на ратный труд и поездом «Чайка» Минск – Таллин прибыл в Ригу. По наводке военного коменданта трамваем № 5 доехал до ул.Илгациемус к штабу корпуса. Командованию было не до меня и мне быстренько отпечатали очередное предписание. К новому месту службы, тем же трамваем № 5, но в обратном направлении, добрался до ул.Елгавас, 5 к штабу 205-ой зенитно-ракетной бригады ПВО. Здесь пришлось задержаться дольше.
Мое появление в штабе бригады мне было понятно, а вот для командования оказалось весьма неожиданным. В это время комбриг полковник Антонюк находился где-то на учениях и командовал бригадой заместитель по вооружению полковник Тронин. Офицер опытный, но не решающий кадровые вопросы. Он сразу заявил, что свободных вакансий нет, не предвидеться и что со мной делать не знает. Жди и отдыхай.
В таком ожидании прошло два дня. За сутки до меня прибыл еще один, такой же «невостребованный» как и я, инженер-лейтенант Александр Михайлин. Мы оба закончили ВИЗРУ и имели абсолютно одинаковые специальности, ибо учились в одной, 4-ой группе.
С появлением командира все завертелось. Нас вызывали для разговоров командиры всех степеней, изучали наши анкетные данные. Особенно всех удручало то, что мы окончили училище по стартовому и технологическому оборудованию комплексов С-125 «Нева» и «Печера» и С-75 «Волхов-2М». Всё бы было хорошо, но вакантных должностей на комплексе «Нева», стоящему на вооружении бригады, не оказалось.
Командир оказался человеком рискованным, мол, изучили одни комплексы, освоят и другой. «Патрон», так звали Сашку Михайлина в училище, был оставлен в штабе, а я был назначен заместителем командира батареи - начальником отделения кабины подготовки старта К-3В, а Володя – начальником кабины управления К-9В.
Таким вот образом я получил направление в упомянутый город Тукумс.
Я впервые был в Латвии и из окна электрички невольно сравнивал пейзаж, строения, виды поселков Юрмалы, Дзинтари, Майори, Кемери,…., Слока, с видами мест, где побывал до того. Это было совсем не похоже ни на Белоруссию, ни Украину, ни Россию, ни Польшу. Я ощущал себя в Германии. Та же архитектура, та же чистота и опрятность, те же чистенькие, уютные вокзальчики, очень похожие на немцев, несколько напряженные пассажиры-латыши и важные приезжие. Даже надписи на стеклах в тамбурах «не отбалтийтесь» (не прислоняться) сильно напоминали немецкие электрички.
По прибытии в Тукумс меня встретил молодой, сразу заметный, что как и мы, тоже из новеньких, инженер-лейтенант Коля Горшков. Уверенно представился и предложил следовать за ним. Переходя через пути, я увидели на площадке, уже в то время вымирающий вид автотранспорта, сильно «поношенный» ГАЗ-69, именуемый в народе «козлом», без тента, но с дугами для оного и стоящего рядом изрядно замызганного бойца водителя. Линялый вид шофера и щеголеватый «прикид» Николая настораживали наше с Володей предчувствие чего-то значимого в ожидаемом финале поездки. Николай спокойно сообщил, что путь предстоит недолгий и спокойный. Побросав свои нехитрые чемоданные пожитки в авто, я забрался на заднее сиденье, а Коля, на правах старшего машины, на переднее. Поехали. Газик довольно натужно поднимался на
весьма крутую горку, вершину которой венчал замысловатый не то памятник, не то групповая скульптура.
Наконец преодолев этот косогор, слева по борту нашего внедорожника, мы увидели вполне приглядный городок. Коля пояснил, что это «ГОС-1» и что он здесь и проживает. Мне, прожившему большую часть жизни в военных поселениях, легко удалось расшифровать аббривиатуру «ГОС-1» как Городок Офицерских Семей тире Первый. Полагая, что и мне доведется проживать в подобном селении, я несколько успокоился. Тем не менее, наш экипаж продолжал движение.
Справа заметил слегка замаскированное некое воинское подразделение. По антеннам понял, что это радиолокационный комплекс дальнего обнаружения и система предупреждения о старте стратегических средств нападения. Коля молчал, на мои вопросы не отвечал, я понял – он сам не знал. Я замечал его удивление, мол, откуда я все про РТВ (радиотехнические войска) знаю. «Учился хорошо!» - отвечал я, но не распространялся, что такие комплексы видел на границе ГДР и ФРГ во время поездок с отцом, начальником разведки дивизии, в районе немецких Альп, южнее городка Галле.
Слева заметил некое поместье. Коля пояснил, что это «хутор Вайзе», местного фермера. За ним просматривались антенные системы, до боли знакомого ЗРК типа С-125
не то «Печеры», не то «Невы». Вот, думаю, и наша вотчина, однако проехали мимо и спустя метров 500 пересекли широкую развилку дорог Тукумс – Елгава и Рига – Вентспилс. Едем дальше. Слева, справа чистые ровные поля, ни одного строения и так километров десять. Неожиданно, повернув налево, и … О! Картина!...
На ровном поле - два холма, явно не естественного образования, а на них два РПЦ (радиолокатора подсвета целей) группы дивизионов ЗРК системы С-200 «Вега-2М»). Это двухканальная группировка комплекса дальнего поражения воздушного противника, место моей дальнейшей службы.
Николай разъяснил, что эта позиция у местных жителей именуется как хутор Пичас, а в наших кругах известна как объект М-83. Пока ехали по хорошо накатанному грейдеру, он предупредил меня, чтобы не пугался, когда увидит не образцовую позицию, как в учебниках, а только зарождающееся будущее зенитно-ракетной точки, которую вероятный противник нанесёт на свои карты, и будет очень бояться. Пока же на объекте работает в основном строительная техника, а наша военная стоит в капонирах и ждет твоего приезда. Однако, говорит, чего я тебе всё это рассказываю, скоро сам всё увидишь.
Преодолев КПП, подкатываем к трем зданиям, - длинному деревянному бараку и двум, обложенным силикатным кирпичом, скромным домикам с высокими печными трубами. У входа среднего сооружения видим пятерых офицеров. Первым, одному из них, полковнику, докладывает о выполнении задания лейтенант Горшков и отходит в сторону. Один из офицеров жестом показывает ему, мол, «свободен», затем рапортую я, о «прибытии для дальнейшего прохождения службы». Из краткого знакомства стало ясно, что перед нами командир группы зенитно-ракетных дивизионов полковник Корчагин, заместитель командира группы по вооружению подполковник Зверев, командиры дивизионов подполковник Дулинов и майор Мухин, замполит группы дивизионов майор Шахов. После пятиминутного уточнения моих анкетных данных и передачи сопроводительных документов, мне показали направление на объект и я, как был в парадной форме, последовал в назначенном направлении.
Первое знакомство.
Несколько обескураженный скоротечным приемом, я шагал в сторону позиции. Пройдя несколько десятков метров, увидел идущего навстречу солдата. Его внешний представлял собой либо бежавшего из плена, либо бойца дисциплинарного батальона, но уж точно не бравого ракетчика. Куртка выгоревшего, грязного и мятого х\б обмундирования расстегнута до пояса, рукава закатаны, пилотка под погоном, ремень в руке. И этот субъект, не обращая на меня внимания, спокойно проходит мимо. Такой наглости я потерпеть не мог. Я, естественно, потребовал привести себя в порядок и пройти мимо офицера установленным образом. В ответ боец произнёс что-то вроде: - «кто ты такой»; «курица не птица, лейтенант не офицер»; и на последнее, - «да пошел ты!….» … . Вот тут я не сдержался и врезал хаму со всей силы в челюсть. Солдат был моего роста, но шире в плечах, однако от удара и неожиданности рухнул навзничь. Медленно встал, отряхнулся, надел пилотку, ремень и, оправляясь, прошел мимо меня. Остановившись, о чем-то подумав, развернулся, имитируя строевой шаг, с отданием воинской чести, прошествовал мимо. Так и разошлись. Лишь только потом я оглянулся и увидел обескураженных офицеров, так и стоявших перед входом в штаб и наблюдавших эту сцену.
Через пару минут я был на позиции стартовой батареи первого дивизиона двухканальной группировки зрдн ЗРК С-200В «Вега».
В классическом варианте стационарная позиция стартовой батареи 5Ж51В должна была состоять из кабины подготовка старта К-3В, шести пусковых установок (ПУ 5П72В) для наведения ракет по азимуту, двенадцати заряжающих машин (ЗМ 5Ю24) и дизель - электростанции (ДЭС 5Е97). При развёртывании группы ЗРК в первом эшелоне ПВО, с подлётным временем вероятного воздушного противника 6 минут и менее, батарее могут придаваться средства технического дивизиона – от 2-х до 6-ти автопоездов 5Т53М в составе тягача КрАЗ-255В и транспортно-заряжающей машины (ТЗМ 5Т82М). На стартовой позиции эта техника используется во время боевой работы и при проведении тренировок боевых расчётов.
Для отражения удара воздушного противника в мирное время в группах 1-го эшелона ПВО на ПУ устанавливаются, как правило, две ракеты 5В21 (5В21М) или 5В28 (5В28М). На направлениях наиболее вероятного удара противника к дежурству могут привлекаться ракеты со специальным (ядерным) зарядом, используемые для отражения массовых налётов или по целям особой важности.
При возможности, с целью экономии дизельного топлива на позиции или вблизи неё располагается преобразовательная трансформаторная подстанция ПТП-360, обеспечивающая отбор электроэнергии от промышленной сети 10.000В, преобразования её в 3-х фазное напряжение 380В и передачи его в распределительно-коммутационный блок ДЭС. Такое энергопитание обеспечивает более быстрый переход техники из режима дежурства в повышенные степени готовности, сокращая время до перехода на автономный режим работы всей техники стартовой батареи.
Для чего я всё так подробно и детально описал? Скорее всего, показать, что спустя почти 40 лет ещё не всё забыл, но, главное, чтобы показать, с чем предстояло встретиться молодому зелёному инженеру-лейтенанту, заместителю командира батареи А.Мамонову прямо сейчас, доложив о прибытии для дальнейшего прохождения службы.
Так что же я тогда лицезрел.
Назвать военным объектом увиденное было очень сложно. Территория представляла собой кольцевую, отсыпанную щебнем, широкую дорогу радиусом около 100 метров и диаметрально пересекаемую приподнятой и утрамбованной, с отбитыми кюветами, трассой, упирающейся одним концом в техническую позицию командного пункта. Все содержимое кольца было буквально нашпиговано разномастной строительной техникой. Трещали, тарахтели, урчали и грохотали два трактора Беларусь, скрепер, грейдер, самосвалы и могучие бортовые КрАЗы. Вокруг каждой из этих реликвий копошились такие же, как и встреченный мною боец, полураздетые солдаты. Через минуту ко мне подошел офицер, в расстегнутой рубашке, но в фуражке, невысокий, крепыш. Представился – командир батареи капитан Старовойтов, помолчав, добавил – Александр Никитич, так и называй. Я тоже доложился, мол, Ваш заместитель. Тут же узнаю, что он студент-заочник Харьковской академии и отбывает на сессию через три дня, так что, уж, готовься принимать батарею, а пока, иди переодевайся и располагайся.
Я вернулся к штабному дому. У входа стоял один замполит м-р Шахов, который сразу поинтересовался, не образумил ли я ещё кого-нибудь на позиции и, улыбнувшись, предложил пройти с ним для устройства на первое время и знакомства с помещением штаба группы и, по совместительству, временным офицерским общежитием.
В первом письме Иришке, 10 сентября, я так писал о своем новом жилище. «Нас в комнате 5 человек, из них 3 лейтенанта и 2 старлея. В соседней комнате – 2 капитана и 2 майора. Все - без квартирные, и все с семьями. Офицеры все молодые, хорошие ребята, «интересные люди», «дети эпохи». Рядом озеро, полное карасей, но ловить не разрешают. Однако, нам, как военным, представлены определённые льготы».
Перекуривая перед входом в штаб, познакомился с большинством офицеров группы. Узнал, что я оказался 13-ым из молодого пополнения дивизионов, последним из прибывших, но уже успевшим себя прославить. К своему удивлению среди молодых офицеров встретил Володю Можаева, однокашника, выпускника 1-го факультета Минского ВИЗРУ. Он прибыл неделей раньше и уже довольно хорошо освоился. Я был весьма смущен, от неожиданно быстрого распространения сведений не очень лестного характера, но заметил некое уважение в глазах будущих сослуживцев.
По чей-то команде, все офицеры, не спеша, побрели на обед. Я, все еще в парадной форме, вместе с Можаевым, уже в полевой, пошли последними. Входя в столовую, вдруг услышал команду – «Товарищи офицеры!». Я увидел, что все встали, не понимая, кому или с какой целью подаётся команда «Встать. - Смирно!» для офицерского состава, да ещё во время приёма пищи, что в принципе запрещено уставом. Команду подал командир группы и пояснил, что в наш коллектив прибыл инженер-лейтенант Мамонов, «скорый на руку и не терпящий обид, будьте с ним внимательными и осторожными. Прошу садиться
и приятного аппетита». Под скрываемый смех офицеров я так же сел перекусить, полагая, что этим разговор со мной не закончен.
Утром следующего дня, на разводе, я был торжественно представлен всему личному составу группы, а уже в составе дивизиона мне были представлены офицеры батарей.
В иерархии дивизиона я делил четвертое место с заместителем командира батареи - начальником отделения К-2В инженер-лейтенантом Горшковым, выпускником Пушкинского высшего инженерного радиотехнического училища.
У меня было два начальника, непосредственный – комбат капитан Старовойтов Александр Никитович и прямой – комдив подполковник Дулинов Николай Максимович.
В моем непосредственном подчинении были три офицера – заместитель начальника отделения К-3В лейтенант Бриль Николай Васильевич (вып. Энгельского ВЗРКУ), командир 1-го взвода пусковых установок старший лейтенант Грешников Петр Константинович (вып. Энгельсского ВЗРКУ) и командир 2-го взвода пусковых установок лейтенант Донских Александр Борисович (вып. Красноярского ВЗРКУ).
Комбат и Петро Грешников были уже матерыми стартовиками, носили знаки отличия «специалист 1-го класса, у Коли Бриль и Саши Донских – 3-ий класс по технике С-200В, а у меня – 3-й класс, но по С-125 и С-75. По «двухсотке» у меня знания на уровне смежной специальности в объеме 80 часов учебной программы МВИЗРУ. В их глазах я абсолютный дилетант, но поставленный ими руководить, что и как делать и, при этом, учить их. При этом я ни малейшего представления не имел о строительстве позиционных сооружений, оборонительных укреплений, особенностях фортификации на территории со сложным геодезическим грунтом. О понятии «высоких грунтовых вод» я вообще не имел представления.
Поделившись своими переживаниями, я просто попросил всех помочь мне в овладении необходимыми знаниями и не держать зла за неизбежные будущие промахи. Помолчав, «бывалые» оценили у меня отсутствие духа авантюризма и пообещали, мол, поможем, поправим, направим. Но все это происходило в атмосфере некоего недоверия и плохо скрываемого скептицизма.
Два дня Старовойтов вводил меня в курс текущих дел и приказов на предстоящий месяц, подчеркивая, что во время его отсутствия темпы и качество оборудования позиции должны не только не упасть, но и возрасти. После сессии в академии принимать будет лично.
Первая неделя моего правления прошла гладко, скорее, по инерции, приданной комбатом. Далее пошло веселее. В этот период меня своим жизнеутверждающим оптимизмом поддерживала Иришка. В первом же её письме звучали до умиления трогательные угрозы, что-то вроде: «- как только ты получишь это письмо, ты высылаешь мне проездные, В тот же день. Если же через определённое время я их не получу, я выезжаю без них. Так что жди скорой встречи. Я приеду, а потом пусть твоё начальство ломает голову, куда меня деть. Если армии нужны офицеры, пусть она обеспечит им хоть минимальный жизненный уровень».
Зная свою замечательную супругу и её решительность, хотя бы по её поездке в Городец, я ненавязчиво доводил необходимую информацию до своих командиров и до очень авторитетного и влиятельного замполита майора Шахова. Ему я так и говорил, что, мол, жена собирается приехать в ближайшие дни, при этом «планирует притащить все сервизы и кактусы, чтобы создать мне уют и произвести устрашающее впечатление». Основной эффект, на мой взгляд, произвело заявление, что она «согласна у какой-нибудь бабки на хуторе пожить». Я же акцентировал их внимание на том, что жена у меня утончённая и натура весьма ранимая, на хуторе жить вовсе не приспособленная.
Видя всю сложность положения с квартирами, я вовсе не тешил себя иллюзиями и в случае приезда Ириши готов был поселиться в гостинице или, как в молодости мои родители, снять где либо квартиру или комнату. Пока же мы не планировали полный переезд, поскольку Карьке ещё только предстояло закончить институт, а срывать её с учёбы было просто неразумно., хотя очень-очень хотелось.
Разбиваю самосвалы.
По причине малочисленности офицерского состава вынужден был сам поехать старшим машины на самосвале ММЗ-555 за бетоном в Слоки. Путь не далекий, солнечный день, видимость прекрасная. Водитель молодой, но резвый лихо идет на обгон ассенизационной машины, а та вдруг без включения поворотных сигналов круто поворачивает налево и наш самосвал с грохотом врезается прямо в кабину этого «дерьмовоза». Ассенизатор вылетает в кювет вправо, а мы, соответственно влево и тоже в кювет.
Через пару минут выбираюсь из машины, убеждаюсь, что мой водила жив и не пострадал. Выползаю на дорогу и вижу удручающую картину. У дымящегося и парящего ГАЗ-52, водительская дверь вырвана и валяется на дороге, из проема свешиваются ноги в сапогах, а рядом суетится какой-то мужчина в сером пиджаке. Останавливаю попутку и прошу вызвать скорую, милицию, ГАИ и сообщить в часть.
В течение часа собрались все. Скорая отказалась от водилы, поскольку травм на нем не обнаружила, но констатировала его смертельную пьяность. Милиция приняла бедолагу «ассенизатора» как своего клиента и на «канарейке» увезла в город. Оставшиеся сотрудники ГАИ, ВАИ, командир группы Корчагин, заместитель комдива по автотранспорту и замполит долго составляли протоколы, рисовали разные схемы, суетясь с рулетками, и опрашивали свидетеля. В результате к нашей стороне претензий предъявлено не было, а с нашего водителя и с меня все обвинения были сняты.
Наш самосвал отбуксировали в автопарк группы, водителю объявили выговор, а мне, как главному виновнику, строгий выговор и в течение трех дней восстановить машину и ввести ее в строй. Так открылась коллекция моих офицерских взысканий.
Самосвал починили за два дня. Мой «свой счет» был переписан в «черный офицерский счет группы» в виде 2-х литров спирта и двух «накрытых полян». Практическую работу проделали латышские механики расположенного рядом совхоза им. Ленина. Они же больше всех и загубили свои печени.
Далее дни летели незаметно. Днями на позиции по сооружению бетонных колодцев для пусковых установок, укладыванию рельсовых путей для заряжающих машин, сооружению убежищ для личного состава и укрытий для техники, а вечерами и ночами штудировал технические описания, инструкции по эксплуатации и альбомы схем всей аппаратуры стартовой батареи. Объем был огромный. На мне, как на заместителе комбата, кроме кабины К-3В и дизель - электростанции АД-200 «висело» еще более 20 единиц вооружения и боевой техники, несметное количество измерительной аппаратуры, запасных частей и приспособлений, инструмента и снаряжения. Все это должно было работать, правильно использоваться, а я обо всем этом должен был знать.
Возвращение комбата, как мне казалось, должно было снять с меня значительную часть обязанностей. Но я ошибался, это был не тот человек. Его безудержная инициатива, планов громадье и наполеоновские замашки не давали покоя ни мне, ни командирам взводов. Больше всех из нас доставалось Петру и Николаю. Я выяснил, что еще совсем недавно п/п-к Дулинов, к-н Семченко, к-н Старовойтов, ст. л-т Грешников, л-т Бриль служили под Вентспилсом в одном дивизионе ЗРК С-200 «Ангара». Всех их, с обещанием о повышении по должности, «перетащил» за собой в прошлом командир дивизиона, а ныне командир группы, получивший звание полковника при переводе, Корчагин. И если действительно комбат Дулинов стал командиром дивизиона, а начальники отделений Семченко и Старовойтов стали комбатами, то Грешников, в связи с разводом с женой, переведен с понижением, а Бриль, после суда офицерской чести потерявший звание старшего лейтенанта, перешел на равнозначную должность. Вот в такую атмосферу я и попал.
Независимо от фантанирующей энергии комбата, через два месяца я подтвердил квалификацию специалиста 3-го класса, но уже по боевой эксплуатации стартового оборудования ЗРК С-200В. Это был большой успех, меня включили в состав боевого расчета дивизиона, и я был допущен к несению боевого дежурства.
Была поздняя осень и погода удручала нас все больше. Практически не прекращающиеся дожди превратили позицию в сплошное месиво. Тем не менее, строительство стартовых укрытий не прекращалось.
Топлю тракторы.
В один из таких «мокрых» дней я руководил подготовкой котлована для емкости с резервным топливом. Работу выполнял наш «Беларусь», с навесным экскаваторным оборудованием. За рычагами сидел мой дизелист ефрейтор Антонив. Время подходило к обеду, и я объявил перерыв.
Отобедав, отогревшись и обсохнув, вернулись на позицию и обомлели. Там, где работал трактор, разлилась огромная лужа, из которой выглядывали выхлопная труба с глушителем, кабина и часть ковша. С другой стороны на корточках сидел мой тракторист и грустно смотрел то на трактор, то на нас. Старовойтов, от увиденного, яростно онемел матерными словами (читали по губам!).
Откуда-то появился Дулинов. Бросил – «Утром трактор должен копать» - и ушел.
Комбат спохватился. Антонив, бегом за КрАЗом!
Через 15 минут подлетает КрАЗ-214. Антонив ныряет в ледяную воду, за что-то цепляет трос, выныривает и, трясясь от холода, убегает в убежище. Комбат командует и тягач, ревя дизелем, трясясь и изрыгая черный дым, буксуя на месте, пытается вытащить трактор. Минут через 15 становится ясно – КрАЗ сел на брюхо по самый кузов. Следующее решение Старовойтова – гусеничный бульдозер на базе харьковского С-100. Пригнали, зацепили КрАЗ петлей за раму и передний мост – поехали. «Сотка» погребла-погребла и заглохла, притопившись на пол колеса. Стемнело, и решили отложить потуги до утра. От греха подальше, бульдозер отстегнули и отогнали на надежный грейдер.
Поутру комбат из соседнего инженерного полка притаранил чудо военной техники – тяжелый танк с «вилами» на передке и мощной лебедкой. Трос с лебедки отпустили, зацепили КрАЗ, танк зарылся своими метровыми «вилами» в землю и включил лебедку. Трос натянулся как струна, что-то затрещало, что-то стрельнуло. КрАЗ сначала медленно, а затем быстрее выполз из трясины и поехал к танку. Показался второй трос, а на его конце… передняя ось о двух колесах белоруса с торчащими в растопырь разными тягами. Оставшийся в котловане трактор обмотали несколькими тросами, скрутили пучком и довольно легко извлекли на поверхность. На сим операция была завершена. Далее пошли «разборы полетов». Участие принимали командиры всех степеней, потому что техника принадлежала разным структурам.
Кому что досталось, не помню, а мне - второй выговор.
Нельзя говорить о предвзятом со стороны командования ко мне отношении. Скорее я был под более пристальным вниманием как перспективный офицер, не страдающий карьеризмом, а мои просчеты воспринимались как нормальные явления при становлении офицера. Наиболее чувствовалось такое отношение со стороны м-ра Шахова. Именно он уже через две недели после моего прибытия настоял на предоставлении комнаты. И действительно мне выделили жилую площадь на «Андалузии». Зато это была первая, по настоящему моя, жилая площадь с раздельными ванной и туалетом, приличной 8-ми метровой кухней и, не смотря на первый этаж, с довольно просторной лоджией.
Моим соседом по «коммуналке» стал Володя Можаев. Он был женат и имел дочку. Его жена - минчанка, оказалась весьма хозяйственной, и пока мы были на работе, она покрасила полы на кухне и в прихожей. Не затягивая, Володя и Валя устраивали свой быт ударными темпами и, получив из Минска контейнер, заставили мебелью свою комнату и часть кухни.
Для большего счастья и чтобы не расслаблялся, меня избрали в бюро комсомола дивизиона и секретарем комсомольского бюро батареи. Взвалили на мои плечи вести группу политзанятий и инструктаж караулов и внутреннего наряда.
Выделение мне жилой площади носило, скорее, незаконный и несправедливый характер, поскольку я был женатым, но бездетным гражданином, а моя дражайшая супруга все еще училась в МГПИИЯ и благополучно проживала с родителями в городе-герое Минске. На вопросы же о нашем потомстве я уклончиво отвечал, что мы работаем над этой проблемой, но ничего не обещал. Среди нас, образовавших группу дивизионов, были и женатые, и с детьми, и просто, более старшие по возрасту, званию и выслуге лет. Но я был перспективным, и комнату дали все-таки мне.
Отмечу, что по этому вопросу ни от кого и ни разу не услышал малейшего упрека, а позже, после рождения Антошки и воссоединения семьи, эта тема вообще не рассматривалась.
Отныне я покинул «штабную общагу» и стал со всеми офицерами после рабочего дня уезжать домой. Для «уюта» Дулинов выделил мне солдатскую панцирную кровать, тумбочку и табурет. Мелкие вещи и книги я раскладывал на полках, сооруженных из пластиковых полос, положенных на пустые пивные бутылки. Чем дольше я жил, тем больше становилось полок. Быт затягивал меня.
Моторизация дивизиона.
Вскоре я осознал, что для моего же блага желательно позже вставать с постели и своевременно покидать место службы, не привязываясь к нашему транспорту типа ГАЗ-66. Для удовлетворения своих прихотей с третьей лейтенантской получки, составлявшей теми деньгами 225 рублей, приобрел индивидуальное средство передвижения. Размышлял я не долго. Мне нужен был аппарат дешевый, простой в управлении, экономичный и достаточно пригодный в эксплуатации. Я выбрал мотороллер «Вятка - Электрон» и купил его.
В правах категории «А» у меня не было, но разве это кого-то волновало. Была категория «В» и меня такое устраивало. О милиции я не думал, потому что раньше ее не видел, но как-то на Вентспилской развилке остановил меня сотрудник ГАИ и убедил в необходимости внесения изменения в мои Права. Сразу поведал что, как и где я должен сделать.
Комдив Дулинов, оценив положительные стороны наличия в дивизионе мобильного офицера, дал «добро» и выделил мне для решения вопроса два свободных дня.
Выписку из моей медицинской карты мне легко сделал наш «полковой» фельдшер – санитар, поставив печать «Для рецептов». Но вот с поучением Прав возникла заминка. Не получалось никак пройти городских докторов. В городке Талсы удалось зарегистрировать мотороллер и получить номерной знак. Они же видели перед собой здорового щеголеватого офицера, не вызывающего сомнений, что он умеет управлять мотосредством. Приличный внешний вид помогли сохранить мне конструкция «роллера» и самосшитый фартук из брезента, которым я закрывал ноги, а на остановках перебрасывал на руль, закрывая от осадков органы управления и контроля (мое «ноу-хау»). Практическое вождение на площадке откатал лихо, но из-за отсутствия медицинской справки Права не поменял.
Комдив, сразу после моего прибытия, начал воплощать в реальность свои намерения по использованию мобильного офицерского состава без вложения капитальных средств. Первое, в чем это проявилось, на совещании он привел в пример «разумное использование личных финансовых доходов л-том Мамоновым», прозрачно намекнув о целесообразности и другим «садиться на колеса». Второе, мне и в офицерское общежитие установили полевые телефоны. Я через коммутатор «Андалузия» мог связываться с «Жерлицей», коммутатором группы и по очень ласковой просьбе даже с городом. Эта же связь, исключая посыльных, позволяла оперативно вызывать меня по тревоге. В воспитательных целях она же дала возможность командирам и политработникам в определенной степени контролировать мое состояние и местонахождения. В моей личной жизни появилась некая дополнительная настороженность.
А что говорить об офицерах-холостяках, получивших свои койко-места в общежитии, но желающих обустраивать личную жизнь по своим планам. Простое отключение аппарата не помогало, ибо через 10 – 15 минут прибегал связист и умело восстанавливал связь, после чего, как должно, докладывал о повреждениях на линии и их устранениях командиру группы. Следовавшие после неизбежные разборки вынудили холостяков отказаться от подобных мер предохранения и назначать дежурных по «бунгало».
Офицерское общежитие располагалось в лётном ГОС-1 в трехэтажном здании. Это была большая трехкомнатная квартира с большущей кухней и туалетом типа «а ля труба», то есть, без унитаза с полуметровой в диаметре железной трубой от третьего этажа до выгребной ямы в подвальном помещении. В центре квартиры располагалась большая кирпичная печь, топимая торфяными брикетами и углем.
В то время, было начало 1975-го, года, туда разместили 8 человек. Всех уже не вспомню, но самую цивилизованно отделанную занимали, на основании «матерости», холостяк майор Анатолий Колчин – начальник отделения К-1В первого дивизиона и разведенный капитан Игорь Заиграев – начальник автономного комплекса средств радиолокационной разведки, станций П-14 и ПРВ-13. Они, ввиду своей состоятельности, обставили комнату за свой счет. Уверенные, что жить им здесь придется долго, купили нормальные гражданские кровати, тумбочки, журнальный столик, шкаф, телевизор и даже маленький старенький холодильник «Саратов-2М».
В других, умеренно обшарпанных комнатах, поселились натуральные холостяки и временно разлученные с семьями женатики. Из тех, кого помню, были Валера Стрельников, Коля Горшков, Володя Лысенко и Леша Кириллов. Их бытовые условия были абсолютно спартанскими, солдатские кровати и тумбочки, казенное постельное белье, «антикварный» громадный шкаф без дверей с поперечной водосточной трубой для вешалок и несколько табуреток. Украшением одной из комнат был круглый раздвижной стол с выгнутыми ножками. Застилали стол солдатской брезентовой палаткой, а его главным предназначением было местом сбора всей непутевой части офицерского состава группы, независимо от социального и служебного положения. В вечернее и выходное время он использовался как стол игральный. Преферанс пользовался заслуженным уважением в коллективе и не осуждался даже высоким командованием. Неизменным атрибутом во время игры были специально закупленный вскладчину набор рюмок и добротный коньяк. Пиво и водка исключались.
После упомянутого совещания первым, на тихо внедренную комдивом идею, отозвался Коля Горшков. Отпросившись однажды с утра у командира по личному вопросу на несколько часов, к обеду он подкатил на новеньком полуспортивном мощном мотоцикле «Иж–Юпитер». Сияющий, блестящий, ярко-оранжево-хромированный, двухцилиндровый, с двумя фарами, высоким изогнутым рулем и покрышками с грунтовым протектором аппарат произвел неизгладимое впечатление. У большинства сослуживцев загорелись глаза и стали созревать соответствующие грешные мысли.
У Володи Лысенко эта мысль добродила быстрее всех, и через неделю парк личных мотосредств пополнился «Явой-364». Как говорят, процесс пошел.
Боевое дежурство.
Замечательными отдушинами в моей холостяцкой жизни были приезды Иришки. Особенно ожидал я её именно в конце ноября, накануне ожидаемого боевого дежурства. Впервые Иришка посетила нашу скромную обитель в последних числах сентября и уехала с противоречивыми впечатлениями, в основном благодаря мне, не уделившего ей необходимого времени и внимания. Второй визит мало что изменил в познавательном плане, но для меня стал особенным, запомнившимся очень надолго. Я ни разу не попал в наряд, и не был назначен ответственным или дежурным по дивизиону. Комдив оказался достаточно рассудительным и дальновидным. Он понимал, что я теперь ему уже обязан.
Надолго запомнился мне один из дней рождения Карьки. Накануне вечером я ездил на почту и по телефону поздравлял Иришку. Вернулся поздно, разделся, как всегда снял часы, кольцо, повесил на спинку стула палатку и, наведя будильник, лег спать. Рано утром второго октября мне позвонил дежурный телефонист и сообщил об объявлении готовности №1. Я быстро собрался, схватил тревожный чемоданчик и, перебросив через руку плащ-палатку, устремился к шоссе Тукумс – Елгава. На остановке автобуса меня должен был подобрать наш дежурный ГАЗ-66 с офицерами из общежития и семейных, проживающих в ГОС-1. Уже на позиции заметил, что на правой руке у меня нет часов, а на левой – нет обручального кольца. Вспомнил, что оставлял их на стуле у кровати и успокоился.
Вернувшись со службы вечером, обнаружил часы на месте, а вот кольца не увидел. Озадаченный, обыскал всю комнату, далее прихожую, лестничную площадку и территорию во дворе, понял, что кольцо потеряно … С горя написал Карьке и два дня ходил как в тумане.
На третий день, хмуро шагая на службу по все той же дороге, не доходя до хутора Вайзе, вдруг в колее увидел полу - притоптанное колечко с памятной внутренней гравировкой «Кари – 11 мая 1974г.». Дальше на работу я уже не брёл, а летел!...
Длительное нахождение в состоянии профессионального безделия, требовало от офицеров поиска занятия для самоутверждения. Наибольшее рвение в в этом проявлял освобожденный секретарь бюро комсомола группы дивизионов капитан Иван Шарий. Его призывы соответствовали духу времени и сводились к организации турниров по шахматам, шашкам и матчей по футболу между дивизионами.
Более прагматично настроенная часть офицерского состава, без весомых аргументов приступила к реализации более глобального плана. Основным вдохновителем и руководителем работ стал Александр Никитич. В течение трех дней была задействована большая часть землеройной техники, результатом деятельности которой стал внушительный котлован. Он же, Старовойтов, договорился с рыболовной артелью колхоза им. Ленина и в образовавшийся пруд было выпущено около 100 кг серебристого и золотистого карася, линя, карпа и по десятку окуньков и щук. С Чёрного озера из под Тукумса привезли различные водорастущие кусты и деревья. Вдоль берега набросали водоросли. Образовавшийся водоем был окрещен «прудом Никитича».
Специально отобранная группа «дембелей» обложила бутом родник, сделала к нему удобный подход и соорудила трапы и навесы для рыбаков. Были установлены запрещающие таблички о ловле рыбы на один год. Исключение составляли офицеры, освободившиеся от дежурства, и то, только до утреннего развода. Была обсуждена и утверждена квота на вылов: - «не более 10 хвостов на одну голову семьи рыболова».
Монотонность будней изредка нарушалась незапланированными происшествиями. Помню случай, когда на объекте появился ранее не заявленный гость. Без объявления готовности вся батарея во главе со мной приняла участие в гонке за здоровым серо-бурым зайцем. Больше часа гонялись мы за ушастым но, к сожалению, без результата – утёк за ограждение позиции (а так хотелось сшить жене шубку на зиму!).
Очередной, неожиданный, но очень желанный приезд Карьки пришелся на начало ноября. Я практически одновременно получил письмо и телеграмму с сообщением о её прибытии. Если с телеграммой было все ясно, то в письме она просила встретить её хотя бы в Тукумсе, при этом не на роллере, ибо, как уточнялось, «перина и она, на зверь–машине не поместятся». Отмечу, что с появлением этой самой перины и множества разных приятных и нужных в хозяйстве мелочей сделали нашу жизнь более мягкой и комфортной.
На одном из построений Дулинов объявил, что с 13 – 15 ноября начнется проверка из армии на предмет готовности дивизиона к несению боевого дежурства. Отметил, что это очень серьёзный экзамен и будущее многих офицеров зависит от его сдачи, исправлять ошибки будет уже поздно. Обратил особое внимание на дисциплину всего личного состава и непрерывный контроль боеготовности аппаратуры на период празднования 58-й годовщины Великой революции.
Вечером я остался на объекте ответственным по своему первому дивизиону и вместе с Володей Михайловым, таким же ответственным, но по второму, мы коротали время у телевизора в офицерской столовой. По случаю праздника шёл очень даже приличный концерт с лучшими исполнителями эстрадных номеров. Солдаты знали нас обоих одинаково хорошо, и редко кто из них вообще делил офицеров по номеру дивизиона, все мы были представителями одной группы. Поэтому проверяли порядок в подразделениях мы по очереди. Во время рейда одного из нас, другой внимательно смотрел на экран и запоминал все номера, а после возвращения выполнившего свою миссию, пересказывал случившееся в Кремлёвском зале Дома Советов. Так быстрее летело время, выполнялись наши обязанности ответственных офицеров, и легче было не уснуть, сидя, прислонившись спиной к тёплой печке.
Часа в 4 утра я вышел размяться и вдруг услышал вой сирен на всех капонирах группы, а через пару минут выбегающих из казармы бойцов. Вернувшись назад и разбудив дремавшего Михайлова, мы бегом отправились по своим позициям.
Уже подбегая к своему старту, увидел переход всех четырёх пусковых с ракетами, включая и со специальными зарядами, в боевое положение. Возле них уже работали стартовые расчёты. Аппаратура кабины была включена и вышла на рабочий режим, все сигнальные индикаторы по всем каналам горели зелёным, мл. с-т Сергеев доложил о полученном сигнале «Планер» и переходу дежурного боевого расчёта в «Готовность №1». Я принял управление и сообщил на К-2В о готовности к открытию огня всеми четырьмя каналами.
Минут через 30-35 прибыл л-т Донских, входящий на сегодняшние сутки в боевую дежурную смену, доложил и ушел на позицию батареи лично проверить готовность всех пусковых и работу расчётов. Понимая, что произошло что-то неординарное и не получая никакой информации с КП дивизиона, в таком состоянии готовности провели более трёх часов. Только спустя это время получили команду перевести ракеты в дежурное положение, аппаратуру кабины не выключать, расчётам оставаться на боевых местах.
Утром, как обычно, приехали все офицеры, и меня подменил на завтрак Петро Грешников. В столовой я пытался узнать у прибывших «с большой земли», что же произошло, и почему кто-то учинил такой «кипишь». Никто на этот вопрос ответить не мог, говорили только что и лётчиков подняли по тревоге, а Андалузия в таком же боевом режиме. Офицеры соседей рассказывали, что всё утро на аэродроме интенсивно шли полёты, группами на форсаже взлетали и садились истребители и штурмовики морской авиации.
В таком режиме нас держали до утра 10-го ноября. Появлялись слухи о невероятном, типа, группа боевых кораблей Балтийского флота прямо с парадного рейда Усть-Двинска снялась с якорей, перешла на сторону стран Северо-Европейского Союза, НАТО, и теперь направляется почему-то в Швецию. Говорили, что слышали многих свидетелей, будто в одночасье приведены в боевую готовность все береговые части Риги и, мол, мы накануне войны за передел Балтийского моря. Во главе всего этого стоит какой-то замполит какого-то нашего большого противолодочного корабля с ядерным оружием на борту.
Несколько дней спустя кое - что становилось известным. Действительно, планировался праздничный парад военных кораблей, подводных лодок, пограничных ракетных катеров и другой военно-морской техники в акватории базы ВМФ Балтийского флота в Усть-Двинске. И действительно, один из кораблей, БПК «Сторожевой», возглавляемый потомственным флотским офицером, замполитом, капитаном 3-го ранга Валерием Саблиным, практически с полностью укомплектованным штатом личного состава, снялся с якоря и взял курс для выхода в открытое море. Получали подтверждения и сведения о подъёме в воздух девяти истребителей-бомбардировщиков, осуществивших предупредительное бомбометание по курсу корабля, причинив ему незначительный ущерб. Только спустя 25 лет эти сведения и судьба экипажа стали известны общественности.
Сейчас приятно вспоминать, что в те молодые годы я рассчитывал не только на свои знания, но и на подготовку боевого расчета – операторов наведения, операторов старта и механиков ДЭС. Естественно, боевой расчет состоял из солдат срочной службы, призванных из разных отдаленных уголков страны. Связывали этих людей с родными и близкими письма и особое удовольствие всем доставляли фотографии. Для этой простой радости я специально организовывал выезды в город всего расчета в кинотеатры и фотоателье. Каждому из членов расчета я давал возможность сфотографироваться самому и сделать групповые снимки. Часто и меня приглашали сняться, при этом с обратной стороны я просил всех оставить на память свои автографы. Перед боевым дежурством выпускалась стенная газета с групповой фотографией расчета, несущего боевое дежурство.
Я знал, что все солдаты готовят личные альбомы и фотографии для самих бойцов и для их родных и знакомых всегда очень ценились, а командиры, помогающие в этом, пользовались дополнительным уважением.
В дальнейшей службе я продолжил эту традицию и, наиболее отличившихся, представлял к награждению фотографии у развернутого знамени части или награждению знаком «ЛКСМ Латвии».
30-го ноября 1975-го года состоялось расширенное совещание офицеров группы дивизионов. Длилось оно около получаса, но последствия имело весьма значимое. Было объявлено, что 1-му дивизиону 1-го декабря приказано заступить на боевое дежурство.
В соответствии с приказом предписывалось незамедлительно провести регламентные работы на всей боевой аппаратуре, завершить подготовку личного состава, довести до автоматизма работу всех дежурных боевых смен и дежурных боевых расчетов при переходе в повышенные степени готовности. Особенно обращалось внимание на действия дивизиона при получении сигнала «Планер».
Поясню некоторые особенности нашего ТВД - театра военных действий. Войска ПВО и в мирное время находятся в боевом состоянии, и вся их деятельность регламентируется жесткими нормативами. Главное определяется боеготовностью техники и временными параметрами, установленными для дежурных сил и средств. Основным и определяющим является, так называемое, подлетное время вероятного воздушного противника, а оно рассчитывается из расстояния до государственной границы и скорости целей. В нашем секторе открытия огня до границы, проходящей по акватории Балтийского моря, было около 75 морских миль, а чтобы понятно стало для аппаратуры и наземного оператора, около 140 км. При средней скорости, для той поры, современных военных самолетов примерно 2500 км/ч выходило, что полетное время целей составляло немногим более 3-х минут. Именно потому при объявлении готовности № 1 ракеты должны быть готовы к пуску.
Поясняя принятие дополнительного, особого, сигнала «Планер», отмечу, что он обязан принятому на вооружение стран НАТО стратегическому самолету-разведчику СР-71, дислоцированному на американскую авиабазу Милденхолл в Великобритании. Его скорость достигала 3600 км/ч и значит, подлетное время сокращалось до 2,3 минут. Это очень жесткий норматив, поскольку на подготовку всех систем ракеты 5В25Д, установленной на пусковой установке 5П72В, требуется не менее 2-х минут, меньше технически невозможно.
Комплекс С-200В, на котором нам предстояло заступить на боевое дежурство, не был
новым. Он успел прослужить в Вентспилской бригаде более 8 лет, а затем на заводе-изготовителе прошел полную модернизацию и доработку для стрельбы новейшими ракетами, в том числе, со специальными зарядами (тогда не говорили ядерными). Это было грозное оружие, с дальностью поражения целей до 240км, на высотах до 41км и способное уничтожать баллистические ракеты на траектории их входа в стратосферу.
Нарядно одетые, при всех регалиях, выбритые и благоухающие 1 декабря 1975 года в 7.30 группа дивизионов построилась на специальной площадке перед командным пунктом. По традиции на построение прибыла группа штабистов во главе с комбригом и сопровождающей его свитой. Полковник Антонюк заслушал доклады заместителя по вооружению полковника Тронина, начальника штаба бригады полковника Берзиня и командира группы полковника Корчагина о результатах проверки дивизиона, проведенной накануне. Затем доложил о готовности к несению боевого дежурства подполковник Дулинов.
По команде из строя вывели дежурные боевые смены во главе с майором Семченко и капитаном Старовойтовым. Перестроили по расчетам рядом с развернутым знаменем части.
Начальник штаба зачитал приказ и после слов:- «Боевой смене на охрану воздушных рубежей нашей Родина Союза советских социалистических республик – заступить!» заиграл гимн СССР, и назначенные бойцы медленно подняли красный стяг. Командир дивизиона скомандовал «Боевая смена по рабочим местам … бегом … марш».
В 8.00 по громко-говорящей связи прозвучали доклады о включении аппаратуры в автономном режиме, проведении контроля функционирования и приступлению к несению боевого дежурства.
Боевое дежурство оказалось вполне обыденным делом. После развода, не такого пышного, как накануне, но с гимном, флагом и тем же приказом. После развода прибытие всей смены на боевые места, включение аппаратуры от промышленной сети, запуск ДЭС, переход на автономное питание, проведение контроля функционирования со всеми пусковыми установками и доклад об исправности стартового комплекса. Далее внутренняя работа, назначение из смены дежурных боевых расчетов и личный обход всей позиции для проверки полученных докладов. Особое внимание уделялось пусковым установкам, обычно 3-й и 4-й, с боевыми ракетами, а так же 2-й и 5-й ПУ с ракетами, оснащенными специальными зарядами. Попутно проверялось знание расчетов своих обязанностей при возникновении разных нештатных ситуаций. С 9.00 начинались плановые занятия в соответствии с расписанием. При этом продолжались строительные работы.
Чего не хватало во время дежурства, так это комфорта. Если с питанием все было в порядке, офицеры и солдаты питались по очереди в столовых, то с отдыхом дело обстояло хуже. Оборудованных на позиции мест для сна не было. Решению этой проблемы и были посвящены первые недели дежурства.
Укрытие для кабины подготовки старта и ДЭС представляло собой конструкцию арочного типа с высотой в верхней центральной части около 9 метров и основанием примерно 12 на 20 метров. Это позволяло помимо техники разместить под сводом учебный класс и бомбоубежище. Возведя дополнительно несущие стены и уложив двойные бетонные перекрытия, получив при этом некий второй этаж со сводчатым потолком. В отсеке для ДЭС получился отсек размером 3 на 5 метров, который было решено использовать как помещение для хранения приборов, литературы и как комнату отдыха офицеров батареи. Для конспирации этот объект мы назвали «хранилищем».
Во время возведения металлической лестницы, ведущей в «хранилище», я вполне освоил специальности газосварщика, электросварщика и каменщика. Научился укладывать в бетон провода, обеспечивать надежное заземление и грозовую защиту.
Педагогическая практика.
Это была интересная и полезная работа, но я относился к ней как к хобби. Все свободное время я отдавал изучению техники, особенностям ее эксплуатации и больше всего вопросам быстрого и эффективного ее ремонта. Я понимал, что любая неисправность аппаратуры во время боевых действий может привести к срыву выполнения боевой задачи.
Для сокращения времени ремонта пытался разрабатывать оптимальные алгоритмы поиска неисправностей, составлял схемы идентификации вышедших из строя элементов по внешним признакам, показаниям встроенных приборов и минимальному количеству внешних измерений. Целесообразность практической проверки моих предположений повлекла конструирование и создание различных приспособлений, инструментов и различного рода подставок. По совету одного из инженеров СРВ, службы ракетного вооружения, стал, помимо интеллектуального удовлетворения, получать материально ощутимую финансовую поддержку за счет оформления своих разработок в форме рацпредложений. Оказалось прибыльное это дело, да и популярность моя в инженерных кругах вышла за рамки группы дивизионов и распространилась по всей бригаде. Меня все чаще стали упоминать на разных совещаниях и сборах технического состава, а начальник СРВ полковник Тронин выдвинул на повышение квалификационной степени.
К концу боевого дежурства я настолько освоил материальную часть, что регламентные работы любой периодичности, проводил не открывая инструкцию по эксплуатации и довольно часто поправлял своего заместителя. Николай Бриль был неплохим специалистом, но из-за частого «заглядывания в стакан» карьера и личная жизнь не складывалась. Судом чести офицеров был снижен в звании до л-та и в должности до заместителя начальника отделения. С женой разъехался, хотя получил отдельную однокомнатную квартиру в соседнем с общежитии доме. Его жена, Аннушка, как он ее называл, жила в Вентспилсе, иногда на пару дней навещала Николая, но всегда возвращалась обратно. После таких наездов Бриль дня на три уходил в «тихий запой». Другому бы не простили, а Колю не трогали. Ему сильно покровительствовал Дулинов, остальные делали вид, что ничего не происходит. Я понял, что и мое вмешательство «в лоб» успеха иметь не будет.
Николай очень хорошо знал устройство аппаратуры и признаки ее нормального функционирования, но ни бельмеса не понимал, что происходит внутри, какие физические процессы заложены в основу реализации тех или иных задач. Это меня не удивляло. Я уже понял разность акцентов, расставляемых командованиями и преподавателями инженерных и командных училищ. В первых, скажем, Минском, Киевском, Пушкинском основное внимание уделялось не только на принципы построения систем вооружения, но обосновывалось почему применялись именно эти принципы, а не иные, с ссылками на фундаментальные положения математики, физики и других областей знаний. В других, к примеру, Энгельсском, Ярославском, Красноярском, Опоченском именно к этим вопросам отношение было поверхностное. Указанные училища еще совсем недавно бывшие средними военными учебными заведениями в одночасье по приказу стали высшими. Столь быстрое изменение статуса не меняло качество преподавательского состава и методов управления им командным составом. Профессиональные подходы к подготовке выпускников не изменились. Не повлияла на квалификацию и смена у молодых лейтенантов красивого нагрудного знака с меткой «ВУ», военное училище, с сарказмом переводимое их владельцами как «Вылетел удачно», «Водку употребляет» и так далее.
К таким специалистам относился и Коля Бриль, хотя имел большой практический опыт и необъяснимую интуицию при устранении, не поддающихся логическому объяснению, неисправностей. Этому я неоднократно был прямым свидетелем, хотя после
ликвидации неисправности ни он сам, ни я не могли ответить, как Николай догадался, в чем была причина, и почему он принял такое решение.
Такой специфической работой своего зама я решил воспользоваться. Мне это было на руку. Во-первых, я сам глубже вникал в нюансы работы аппаратуры, а, во-вторых, процесс коллективного обсуждения причин и следствия возникновения той или иной поломки надолго отвлекал Николая от его личных переживаний, а мне давал возможность, ненавязчиво, все больше тянуть его к познанию аппаратуры, к пониманию принципов работы систем.
Не вдаваясь в детализацию наших отношений, замечу, что к концу срока несения боевого дежурства Николай легко подтрунивал над своей семейной жизнью, а к аппаратуре тянул не я его, а он меня.
Спустя полтора месяца нас сняли с боевого дежурства и перевели в готовность №3. На поддежуривание встал 2-й кадрированный дивизион м-ра Мухина. На одном из совещаний я предложил направить л-та Бриль на комиссию по повышению квалификации. Комбат не возражал, комдив одобрил и подписал приказ. Через неделю, сияющий и довольный, появился Николай с «крылышками» 2-го класса. Кстати, это давало в линейных войсках прибавку к жалованию в 10 рублей (за 3-й класс денег не платили).
Длительное нахождение в повышенной готовности сказывалось на психологическом состоянии всего личного состава. Я не был исключением. Однажды, будучи дежурным по объекту, проверяя посты я привычно часа 3 с начальником караула катался на машине. Был солнечный день и вдруг увидели «стайку» зайцев, штук 5, не меньше. В выходные дни начальство появлялось крайне редко и мы решили пострелять. Охотились из своих «Макаровых» на двоих куцехвостых, но, естественно, мимо. Разбежались! Замеченных двух часа полтора – два гоняли на машине, но в итоге ни одного так и не убили. Решили отложить промысел на ночь и поохотиться из под света автомобильных фар.
Наши похождения не прошли бесследно. Мне очередной, третий выговор объявил комбат, а Володе Можаеву, пока ещё первый, - командир группы дивизионов. У меня это было уже третье взыскание. Утешало, что все они не были связаны с боевой работой и боеготовностью материальной части.
Шутки командира взвода.
В принципе, всё было не так уж мрачно, если учитывать, что меня окружали, в общем-то, замечательные люди. Чего, к примеру, стоил Александр Борисович Донских, мой командир второго стартового взвода. Невысокий, довольно коренастый, очень даже симпатичный, но постоянно слегка шмыгающий носом и, как бы просушивая его указательным пальцем, он был исключительно интеллигентным и порядочным офицером. Вот ему, скажем, не нравилось название его должности – командир стартового взвода. Это офицер, за которым были закреплены 3 пусковых установки и 6 заряжающих машин, плюс две ракеты, одна из которых была снаряжена ядерным зарядом. Молодой командир, которому чтобы совсем не скучно было, к тому же был придан автопоезд с учебным габаритно-весовым макетом ракеты. С таким багажом он предпочитал, чтобы называли его более величественно – начальник группы пусковых устройств и заряжающих машин! Очень радовался, как ребёнок, когда кто-либо из друзей так к нему обращался.
Шура вырос в хорошей семье, его отец, живший сначала в Саратове, а теперь во Владивостоке руководил военным госпиталем и мама – школьная учительница русского языка и литературы. Этим объяснялась его болезненная чистоплотность. К слову, получая зарплату, каждый раз он заходил в галантерейный магазин и покупал ровно 30 пар хлопчатобумажных носков и столько же носовых платков. Каждый день, утром, Шура менял использованный комплект, на новый, при этом носового платка у него в руках никто никогда не видел, ибо насморком он не страдал.
Да, вспомнил ещё один, довольно забавный случай, связанный с Сашей и моей боевой техникой. Это было во время одного затянувшегося дежурства. Мы остались вдвоём, подменить хоть на сутки было некому, да мы и не стремились покинуть позицию. Здесь кормили, в дежурной комнате было тепло и привычно. Единственное, так вот умыться по-человечески не получалось, и умывание и бритьё – всё под холодной водой. Шура от этого как-то больше страдал, а я закалялся и не очень-то роптал.
Уже за полночь вдруг объявили готовность, «провоевали» часов до двух ночи и совершенно отбили охоту плестись в штабной приют. Решили перекантоваться в кабине. Я устроился вдоль ящиков ЗИП, поперёк кабины, ширина которой вполне позволяла вытянуть ноги.
Трудно описать, как Шура Донских готовился к отходу ко сну, это надо было видеть. Сначала он разделся до … нижнего белья, вымыл ноги, открыв заднюю дверь, сидя на полу, свесив ноги и поливая их из чайника, принесённого Сергеевым. Закончив процедуру, босиком прошлёпал к стойке пульта управления стартом, сел и ноги закинул прямо на панель, с кнопками, обеспечивающими старт ракет. Достал из своего портфеля бутылочку с какой-то жидкостью, которую его папа прислал с дальнего востока, и стал поливать из неё на свои ступни. Мне он между тем пояснял, что этот настой исключает опрелости между пальцев, убивает все грибки и не даёт ступням потеть и плохо пахнуть. Во время процедуры небольшое количество жидкости, стекая по подошвам попало на пульт оператора старта и краска, молотковая эмаль, начала шипеть, парить, вздуваться пузырями и пошёл такой смрад, что я и все операторы мгновенно покинули кабину, я через боковую, а бойцы попрыгали без лестницы в заднюю дверь.
К сведению, практически вся военная аппаратура и контрольно-измерительные приборы покрываются на заводах-изготовителях упомянутой молотковой краской, запекаемой в печах при температуре около двухсот градусов. Это придаёт ей свойства эмали и обеспечивает высокую прочность, и если верить специалистам, превосходную устойчивость к действию агрессивных жидкостей. Мы имели возможность в этом усомниться, Сашиным ступням было хорошо, а вот верхняя часть панели пульт облупилась и напоминала хромированное изделие, не требующее дополнительной полировки. В эту металлическую поверхность можно было смотреться как в зеркало.
Я буквально взорвался от ярости и, вернувшись в кабину, со стороны имел такую физиономию, что Шура съёжился и чуть не залез под этот пульт, будучи наслышан о моих методах воспитания нерадивых бойцов. Заметив такую реакцию, я остыл, выдохнул, думая, о наверняка, полученном очередном взыскании, и уже спокойно спросил, что дальше делать-то будем. Восстановить былое состояние пульта было не реально, здесь не помогли бы никакие механики колхоза им. Ленина, ни даже сам Ленин. Конечно, можно было бы снять панель, разобрав пульт, и прокатится в Елгаву на автозавод РАФ (Riga’s Automobile Factory), где, безусловно, имелось соответствующее оборудование и специалисты. Но такое решение неизбежно приводило к изысканному, оригинальному по дерзости, выводу из боевой готовности всего зенитно-ракетного канала группировки ПВО, на самом напряжённом ТВД Европейской части Советского Союза. (Во, загнул! Аж, самому понятно стало).
Перебрав ещё несколько вариантов возможного смягчения предстоящей экзекуции, я принял, на мой взгляд, единственно правильное решение – облупить весь пульт и сделать его неотразимым со всех сторон, но сделать это ювелирно, не нарушив целостности элементов коммутации боевых цепей. Доверить после всех переживаний я мог только себе, чем я, помолившись на висевший над сейфом телефон с позывным «Лютый», и занялся.
К утру, работа была завершена, и мне показалось, что так стало даже лучшее, красивее. Только бы комдиву понравилось или пусть бы вовсе не заметил.
Честно говоря, сейчас и не вспомню, чем эта история закончилась, но взыскания с похожей формулировкой в своей служебной карточке не припомню. А вот л-т Донских запомнил видно хорошо и больше педикюром в моей кабине не занимался. Может у себя на пусковой установке (ха-ха!), но я не видел.
Вообще-то о Сашке у меня остались только тёплые воспоминания, Уже спустя много лет, в начале 90-ых годов, когда разваливался Союз нерушимый, и расформировывалась мощная, прекрасно отлаженная оборонительная группировка 27-го корпуса ПВО или увольнялось или переводилось в Россию большинство офицеров. Саша Донских женился на Ирме, телефонистке с Тукумского почтамта, и имеющей двух детишек. Володя Михайлов, в то время бывший командиром стартового взвода 2-го дивизиона, так же оставшийся в Латвии и переехавший в Елгаву, позднее, при встрече со мной в Энгельсе, рассказывал, что Шура не унывает и доволен жизнью, а в своей семье души не чает. Я с ним, к сожалению, больше никогда не виделся, но недавно проследил путь его службы и несколько позже коротко расскажу о нем отдельно.
Немного о благоустройстве быта.
Снятие с дежурства позволило более активно заняться обустройством квартиры. Полтора месяца я в ней не появлялся, а вернувшись – обомлел. Умывальники, ванна и унитаз стали коричневыми, а посуда, оставленная на кухне – бежевой. Соседи объяснили, мол, вода такая, течет прозрачная, отстоится, становится чайного цвета. Чистить сантехнику можно средствами из хозяйственного магазина, но дорого и малоэффективно. Лучше пользоваться разбавленной соляной кислотой, добыть которую можно либо в дивизионах, либо у летчиков.
С согласия Карьки начал интенсивно закупать мебель и разную мелкую утварь. Для начала приобрел кухонный пластиковый стол и два табурета. Всю мебель за один заход перевез на роллере «Минск – Кари».
На втором этапе приобретения были более значимыми.
Освободившись от ограничений, накладываемых дежурствами и очень скучая по жене и родителям, я, сказавшись больным и показав комбату справку нашего «полкового» доктора, самовольно уехал в Минск. Основной причиной поездки было 25-летие бракосочетания моих родителей, серебряная годовщина свадьбы, обязательно отмечаемая в нашей семье. Вернулся я домой 6-го декабря утром, а вечером заступил в наряд. Сменившись, ожидал серьезных разборок и надеялся, что больно бить не будут.
Пронесло, слегка подстраховал комбат, приняв удар на себя. Все прошло без крови и я потом ещё не раз возвращался к мысли – «а почему бы нет!».
Служба проходила часто не совсем безоблачно. Ещё совсем недавно сформированное подразделение было укомплектовано малоопытными офицерами, а рядовой состав был набран из различных частей, командиры которых отправляли не самых лучших бойцов, очищая свои коллективы от «трудных воинов».
Помню, заступил я дежурным по группе, и первая же ночная проверка выявила, что у меня уснул весь суточный наряд, а два часовых покинули посты, уйдя с оружием. Я поднял старшину, который быстро восстановил уставной порядок с дневальными и дежурным по группе. Часовых долго искать не пришлось. Они ушли с постов поскольку захотели спать и добрели до казармы. Там я их и встретил, разоружил и посадил под временный арест в каптерку. Утром сдал «путешественников» командиру 2-го дивизиона. Их дальнейшая участь волновала меня мало.
Серьёзное происшествие произошло в конце второй недели дежурства дивизиона. Утром 13-го декабря не вышли к машине из общежития четыре офицера. Их обнаружили в постелях, в неестественных позах. Хлопцы отключились от угарного газа, из-за преждевременно закрытой задвижки печки. Троих, в том числе моего командира взвода Шуру Донских, увезла «скорая помощь», один, Коля Горшков, от услуг врачей отказался, мол, проветрюсь в кузове ГАЗ-66. Всех спасли, но незамедлительно начались разбирательства со всеми виновными и невинными.
Пятница 13-го, как водится, чем-то должна выделяться. Так началось с утра и продолжилось персонально для меня, вечером. Без всякого злого умысла передав бразды правления батареей на следующие сутки Грешникову, я отбыл на отдых домой. По усталости ли или по дурости своей увез с позиции «Сов. Секретную» книгу – принципиальную схему и техническое описание блока слежения по частоте. Уже через час начальник секретного отделения доложил начальнику штаба, а ещё через полчаса я был доставлен обратно на объект и предстал пред очами почти всего командования группы. Оно, командование, тоже собралось весьма скоропостижно. Я понимал, что это, наверняка, строгий выговор с занесением в личную карточку, снять который практически нереально. Это однозначно – крах на ближайшие годы военной карьеры и присвоения очередного воинского звания. Разговор был жестким, но справедливым. Итог – последнее 101-ое «китайское» предупреждение и … – «Идите!».
«Везёт же – перспективным. Пронесло.» - как чуть позже скажет мой комбат.
И действительно, прошло 2 – 3 дня, но никто больше о моем проступке не вспоминал. В один из последних дней декабря комдив вызвал к себе в канцелярию. Ну вот, подумал я, свершилось. Однако, он без объяснений выпалил что-то вроде – отдежуришь по дивизиону на Новый год и со второго января ты в отпуске. И чтобы месяц тебя в Латвии ни одна душа не видела. Я понял, что таким образом он выводит меня из под ответственности за свершенное злодеяние. Безусловно, я был ему очень признателен, да и практически все офицеры были удовлетворены исходом дела. А кому охота дежурить на Новый год? А тут без всякого жребия такой благоприятный подарок.
Оформив 30-го декабря отпускной и получив соответствующие денежки, благополучно отдежурив, вечером 1-го января я был в Риге, а уже утром - в родном Минске. Описывать все препятствия, возникавшие во время этого перемещения в предпраздничном, предновогоднем пространстве не стану. Безусловно, в те времена совершить такой вояж по трём , пусть и не большим, республикам Советского Союза, было очень не просто.
Отпуск, как и водится, летел с пугающей скоростью. Дни проходили в непрерывных разъездах, застольях, приёмах гостей и походах в гости. Отпускные таяли стремительно и уходили в основном на приобретение подарков и сувениров, цветы, торты и шампанское. Отмечали ушедший и наступившие Новый и Старый – Новый годы, встречи и знакомства. Замечу, что во время отпуска о службе вспоминал только тогда, когда кто-либо о ней спрашивал. У самого желания переваривать прожитое, даже не возникало. Радовало, что во всех поездках и походах по друзьям-товарищам меня постоянно сопровождала моя любимая Карька. Иногда мне наше общение напоминало наш медовый месяц на Черном море.
После отпуска.
Проснувшись утром дома 10-го февраля 1976-го года, я осознал, что мой второй офицерский отпуск закончился окончательно.
Появившись на позиции, сразу узнал много нового. Первое, что бросилось в глаза – какое-то безлюдие, и совсем быстро понял, что на объекте свирепствует грипп. Больных оказалось очень много. У меня в отделении из 12 бойцов грипповали шестеро, и что хуже всего – оба начальника: командир отделения К-3В и командир отделения энергоснабжения и ДЭС.
Вторая новость была не менее печальной. Через несколько дней уходил на повышение мой комбат. Его место автоматически занимал его заместитель, т.е. – я. Командир дивизиона так и объявил перед строем, однако, официальное звание «ИО» (исполняющий обязанности) мне присвоено не было. Чуть позже я понял причину такого решения. Временно ИО;комбата был назначен ст. л-т Грешников. У него уже давно вышел срок получения звания капитана, а на должности командира взвода получить четвертую звезду было нереально. В личной беседе со мной Дулинов пояснил, что я, мол, молодой и покомандовать ещё успею, а пока моя задача набираться опыта и повышать квалификацию, овладевать не только своей техникой, но и всеми элементами вооружения стартовой батареи и энергопитания дивизиона.
Возникли сложности с Николаем, моим заместителем. После подписания комдивом рапорта на присвоение ему звания старшего лейтенанта, вместо прилежного поведения он запил по-черному, не отказывал себе даже на позиции и, что вообще пугало, даже во время дежурства. Становилось очевидным, что Дулинов с его выдержкой и добрым отношением к Миколе, не даст ход документам, всё отменит.
Дополнительное напряжение вызвало предстоящая постановка дивизиона на боевое дежурство. Никитич считал, что он уже не удел, а и.о.- комбата просто не знал – чего делать-то … . Отсюда следовало, что основной ворох проблем разгребать отведено опять мне.
На следующий день Дулинов сообщил, что начала работать бригадная комиссия, а на 20-ые числа назначена постановка на БД. Пообещал, что у меня и у Грешникова крови выпьют много, но и другим мало не покажется. На всякий случай, чтобы не разбегались, переставил в графике нарядов цифры, в результате Петро попал на выходные, а я, как и ожидалось после отпуска, на праздничные с 22 на 23 февраля.
Переход на положение, близкое к казарменному, после отпуска меня очень даже устраивал, поскольку в кармане звенела мелочь, а за казённые харчи расчет проводился в кредит. Этот вариант жизни очень нравился холостякам и холостякующим женатикам. Деньги можно было тратить до копейки и при этом быть уверенным не умереть с голоду. Я же вернулся после отпуска с червонцем в бумажнике и был моментально разорен на 7 руб. 50 коп. Ваней Шарием за троих родившихся детей (у Лысенко – сын, у Шаховых – дочь, у Аккузиных – сын). С оставшимися деньгами не разгуляешься, да и погода стояла мерзопакастная, температура под 20 градусов мороза и ветер до 15 м/с, северный и порывистый. Все вместе взятое объединилось и свалило-таки меня с убедительной ангиной.
Шесть дней я проклинал судьбу, валяясь в одиночестве на новенькой полутора -спальной кровати, размышлял о дошедших до меня слухах, связанных с перемещениями офицеров в квартирах. Все закружилось с появлением, бог весть откуда, взявшейся информации о выделении группе 1-ой однокомнатной квартиры в ГОС-1. Далее как всегда, недостаток сведений стал порождать самые нелепые варианты развития событий.
Основными претендентами на желанную площадь считались семейные пары с детьми и пары со справками типа «38 недель» (или 35 – точно не помню). По любому, у нас недель было явно недостаточно, и своей кандидатуре я честно давал самоотвод. В процессе моего выздоровления самое активное участие принимала, как и должно, жена моя ненаглядная. Главным лекарством для меня были её письма. В одном из них она повествовала, что приболев гриппом, её держат в заточении и ей настолько невесело, что предпочла покинуть свое человеческое обличие. «Я была дельфином. У меня было два большущих апельсина. Есть их не хотелось. В первый день я вообще ничего не ела. Поэтому я их катала носом по постели и здорово фыркала. Это меня здорово утешало. Они были такие круглые, пахучие, прохладные».
В те времена не было права жаловаться на загруженность общественной, комсомольской и партийной работой, тем более таким как я , члену КПСС с апреля 1974 года. Потому и грузили нас по полной программе. С назначением меня руководителем группы политзанятий регулярно приходилось выезжать на семинар, проводимые в Риге в Окружном Доме Офицеров. Это были приятные поездки – прослушал три лекции и в 15.00 свободен. На службу только утром, а значит весь день в твоем распоряжении. Такое время я, как правило посвящал выполнению заказов Карьки. Её в то время больше всего интересовали рижские сувениры, красивые и самобытные. Очень выделялись различные медные значки, кулончики и брошки с чернью. Мы оба с нею страстно увлекались литературой и для создания своей библиотеки покупали много книг, гонялись за подписными изданиями, сдавали макулатуру, а Иришка покупала издания на английском языке. Такие поездки я обязательно использовал для пополнения запасными частями своего гаража.
Вот что я точно не любил, так это выполнять «заказ по банкам». Банки, это исключительно удобные и красивые кубические металлические ёмкости с крышками двух размеров для хранения разных продуктов питания, таких как мука, рис, гречка, пшено, горох, сахар (примерно под 1 кг продукта) и для соли, перца, корицы, соды, какао (примерно для 200гр.). Сколько таких наборов я купил и переправил друзьям и знакомым в Минск – не сосчитать, а заказы всё шли и шли. Из-за этих банок я иногда даже ссорился с Иришкой, … но продолжал закупать и переправлять.
Каждый приезд Карьки завершался составлением перспективного плана приобретения жизненно необходимых предметов быта. Неважно, что этот список каждый раз не менялся, ибо в перерывы между визитами почти ничего не покупалось. Но нам очень нравилось мечтать и планировать, не обращая внимания на катастрофическую скудность семейного бюджета.
Как бы то ни было, мы с Джипси были заядлыми оптимистами. К примеру, мы знали, что в современной квартире образованных и в какой-то степени обеспеченных людей не может не быть телевизора. Это рассматривалось как факт.
Значит, если телевизор будет, рассуждал я в её присутствии, то он должен работать и что-то показывать. А как он будет показывать, если в доме нет антенны.
И вот, пока она строила свои очередные планы о приобретении … ну, например, очень необходимого … скажем, чего-нибудь, я фактически ставил на крыше реальную антенну, делал снижение, т.е. заводил в комнату кабель, распаивал разъем и готовил для пока неосязаемого телевизора тумбочку. Неважно, что длительное время эта уникальная мебель использовалась на кухне как ящик для хранения картошки, но к плану приобретения видео аппарата я был готов.
Или вот ещё - полезная самоделка. Вспоминая, какую бурную реакцию я наблюдал у своей супруги (кстати, она ненавидит, когда я её называю этой, как она говорит – «кличкой»), когда она увидела книги, стоящие на полочках, ножками которых были пивные бутылки. Тогда я возразил ей, что не на пол же книги ставить и хорошо, что успел выскочить из комнаты. Пришибла бы. Так вот, теперь ножки я сделал из каких-то лыжных палок, нарезал равных отрезков, забил в них деревянные колышки и пластиковые панели пришурупил шурупами. Получилось красиво и практично. Правда, опять пришлось использовать полочки не по их задуманному назначению, но они прекрасно смотрелись на лоджии в виде подставок для цветов. Прелесть, воды не боятся, не гниют и не ржавеют.
Но жёнка по-прежнему была убеждена, что я ничего не делая полезного к её приезду. В этом же ключе Карька в письме, например, спрашивала:
« - или ты ничего не делаешь?
Или ты уже каждый день телевизор смотришь? Хорошо идет?
Или ты уже каждый день форму в шкаф вешаешь?
Или каждый день молоко из холодильника пьёшь?».
А в следующем письме с радостью расспрашивает, какой он, холодильник «Кристалл–3»? Опиши мне его, сколько полок, что на дверце, какая морозилка? Очень Карьке понравилось, как я его покупал и потом дома проверял.
В своём письме 21-го марта я писал о свершившейся одной из долго планировавшейся покупке, «о которой столько говорилось, писалось, мечталось и планировалось. Так вот, купил я холодильник «Кристалл-3» типа АШ-100.
С этой покупкой связаны 2-3 часа интересного положения. После водружения этого «Кристалла» на его законное место и подключения к сети, я вдруг заметил, что он не работает, т.е. не слышно шума работающего мотора. Развернул я его, частично разобрал и … мотора не нашёл. Ирка, у него нет мотора! Нам продали холодильник без мотора!...
2 часа я сидел и думал, склоняясь над деталями моего родного «кристальчика» кто мог снять с него наш мотор, кто мог и посмел нас так жестоко обмануть. И только спустя ещё час я понял, что так и должно быть. Ир, мы с тобой купили ультра новый холодильник, который прост в эксплуатации, потребляет мизерное количество электроэнергии, отвечает требованиям эстетики и самое главное – бесшумный в работе (как утюг). К тому же срок гарантии его 3 года, а запасные части к нему стоят копейки. Немаловажно также, что он относительно недорогой. После его покупки у меня ещё осталось 80р, т.е. со следующей получки я смогу приобрести TV или шкаф».
Подходил к концу март и наше молодое офицерство заволновалось. Просочилась информация, что в бригаду приехали педагоги из в апреле будет проходить отбор в Гатчинский центр на курсы повышения квалификации. От нашего подразделения моя кандидатура не рассматривалась, должен был ехать Володя Лысенко. Складывалась ситуация, что он едет, но не хочет, а я хочу, а меня не отпускают. Было очень обидно, но Дулинов меня даже не выслушал, буркнул что-то, вроде, и так работать некому, а ты и так всё знаешь.
Открытие навигации.
Зная, что с 1-го апреля 76-го года (это не шутка) начнется проверка группы дивизионов комиссией Министра Обороны, я накануне решил открыть навигацию нашего роллера “Minsk – Kari”. Я знал, что на период работы комиссии, даже без объявления готовности, все субботы и воскресенья будут объявлены рабочими. Это грозило тем, что выехать на почту отправить письмо или позвонить супруге и родным можно будет только имея личное «колесо».
Погода стояла отвратительная. Началась весна, точнее – распутица (везде вода, но ещё больше – грязь). Было ясно, что это Латвия, Прибалтика, одним словом - мокрое место.
Шел мелкий, занудливый дождик. Чтобы сохранить для службы достойный внешний вид, я надел плащ-палатку, застегнулся на все пуговицы так, что из-под накидки торчали только кисти моих рук, нацепил шлем и перчатки и откатил от дома.
За Елгавской развилкой ко мне сзади пристроился ЗиЛ-130. Скорости у нас были равными, и я перестал обращать на него внимание. Через пару километров заметил съезд с дороги и от него в сторону позиции грязные следы, оставленные на асфальте после выезда с перепаханного поля колесными тракторами с прицепами. Не успев сбросить скорость, мой роллер влетел на эту грязь, пару раз вильнул и завалился на бок. Я грохнулся на асфальт рядом с ним и мы оба заскользили по инерции, практически не сбрасывая скорости, по добротно смазанной грязью дороге. Глядя снизу вверх, видел неотвратимо приближающийся ЗиЛ-130 и размышлял, успеет ли он остановится, прежде, чем догонит мой роллер, а затем и меня заодно….Успел.
На позицию я приехал не совсем в достойном виде, но вовремя. Ровно в установленное время, умывшись и почистив сапоги (остальное, под плащ-палаткой, не пострадало), вышел на развод и приступил к обязанностям дежурного по объекту.
Весеннее появление Иришки на Андалузии меня не испугало, но уже насторожило. Неожиданно для меня в ней проснулся ранее, видимо, дремавший очень глубоко, дух агрария. Похоже, заработали матушкины гены или уж очень сильное влияние на неё оказала наступающая весна. Заблаговременно в письме я получил задание вскопать «узенькие полосочки» земли под окнами и подготовить маленькую грядочку для крошечного огородика. В её планы входила посадка цветов на обозначенных мною клумбах и, «как она твердо решила», обязательно виноград. На маленькой грядке предполагалось разместить «хотя бы морковь, редис, лук, салат, укроп и даже огурцы». Как выяснилось, у неё уже есть семена (папка купил), а бабушка рассказала …
Словом, я понимал, что начинаю постепенно из боевого офицера переходить в более первобытное состояние, собирателя и землепашца. Мотивация начинающей фермерши была достаточно убедительной – «Са-а-шк, не пропадать же семенам!».
Мне очень нравилась активность нашей с Карькой переписки. Я, безусловно, значительно уступал ей в этом и в «качественном» и в численном смысле. Сказывался мой характер более сдержанного в выражении чувств субъекта, да и менее развитой тягой к написанию писем. Мне больше нравились открытки и телеграммы, в них больше информативности. На худой конец – междугородние переговоры. Коротко и все ясно.
С другой стороны в этом процессе я всё больше узнавал Иришку с новой, ещё очень мало изученной стороны. Определенное впечатление о стиле её письма, у меня уже сложилось из училищной, до свадебной переписки, но эти послания были совсем иными. К примеру, как она сейчас пишет о сдаче экзаменов: « … Я получила очередную пятерку и осталось ещё одну. Не могут уже сразу все выставить! Приходится по три дня ждать. Но я, конечно, тружусь: ем, гуляю, сплю и шью …». Сдача серьёзнейших выпускных экзаменов проходила в период, когда мы уже ожидали пополнения, но по Иришке это было почти незаметно. Она легко отзывалась о своем состоянии. «Дитя очень неспокойное, всё время вертится. Врачи говорят, что будет мальчик. Но я этому не верю. Сегодня была у врача, она послушала и сказала, что сердце уже бьётся, ровно, ритмично».
Порой мне казалось, что Карька очень беспечно относилась к себе и на мои реплики вовсе не реагировала. Но по отношению ко мне это был совсем другой человек. Её, хотя это вполне естественно, очень волновали взыскания, которые я получал с удивительной регулярностью. Мне не удавалось успокоить её разъяснениями, мол, выговоры за проступки, не связанные с боевой готовностью и уровнем квалификации не влияют на карьерный рост офицера, или влияют, но очень чуть-чуть.
Однажды, после одного из замечаний о моём легкомыслии, я так разволновался, что это заметил даже комдив, предложивший мне обратится к врачу или – если надо – уехать домой. Я не «обратился» и не «уехал».
Я написал ей довольно категоричное письмо, в котором попробовал всё разъяснить примерно в таком ключе: « - если тебя волнует моя карьера, то сообщаю, что я один из кандидатов на должность командира батареи, считаюсь одним из лучших молодых офицеров в группе, но больно слышать, что ты больше любишь моё будущее, чем меня. Немного грубо выразил, но мысль не исказил.
Мне наплевать на мою карьеру, если рядом не будет моей первой жены. Я буду счастлив, если в 40 лет демобилизуюсь лейтенантом, но всё ещё мужем своей Карьки!
Единственное, что помешает исполнится моему счастью, – это моя мужская гордость! И демобилизуюсь я, получив не меньше, чем три больших звезды.
Так что, Ириша, думай больше о себе и нашем малыше. А о карьере я сам позабочусь».
Диалог на эту тему и с такими интонациями у нас произошел впервые и, если мне не изменяет память, в нашей жизни больше ни разу не повторился. Более того, она позже сама с улыбкой принимала информацию о нарушениях мною дисциплины и полученных нареканиях, а если сведения доходили до неё раньше, чем о них рассказал ей я, то обычно отвечала, - «А я знаю! Он мне уже все объяснил».
Партизаны на объекте!
В первых числах июня произошло очень приятное и знаменательное событие. Ко мне в гости приехал мой отец. Я здорово переживал, как он оценит мою службу и моё жилище. Отец всегда для меня был непререкаемым авторитетом, особенно в вопросах службы. Я до сих пор, да и далее по жизни, чувствовал свою вину за то, что в 1970-м году подал заявление в Минское ВИЗРУ без его благословления. Помнится, увидев меня в черно-белых курсантских погонах, его немилость несколько поуспокоилась, но мне кажется не до основания. Вот только теперь, увидев сына в полевой форме и посетив его вполне обитаемое жилище, согласился, что сын «идет верной дорогой».
Мою жизнь и службу обозвал «тунеядством», а комнату «балтийским курортом», ибо за почти четыре дня его пребывания я смог встретить его в Риге, меня ни разу не подняли по тревоге и командир выделил целый день на проводы. Я не переубеждал его, не рассказывал ему, что заранее договорился с комдивом на три дня отгулов и просил поведать маме об увиденном именно с такой интонацией, чтобы не тревожить. Повезло и в том, что только проводив отца, фортуна вспомнила обо мне, как о «потенциально всегда виноватом», и со следующего дня началось.
В первом же моём наряде двое бойцов из управления группы, сначала ограбили каптерку, стащили какое-то постельное белье и продали кому-то на хуторе. Затем, добыв и распив спиртное, покинули пределы объекта М-83. Всю ночь, с 24.00 до 4.00, мы, (опять же с Можаевым, опять же его люди - пьяницы!), разыскивали этих двух самовольщиков по окрестным хуторам и местным «публичным домам». Нашли! Володя разбирался с ними до утра, а я спокойно додежуривал свою вахту.
Через день свершилось событие знаменательное для группы дивизионов, но ещё более знаменитое для меня лично.
Мы, в соответствие с законом о прохождении воинской службы в рядах ВС СССР, в том числе и на территории Латвийской ССР, получили 45 абсолютно пьяных «партизан». Под «партизанами» в нашем случае понимались лица гражданской наружности, переодетые в бывшую в употреблении военную форму, отдаленно напоминающую принятую на вооружение в сухопутных войсках нашей Родины.
Поскольку наш дивизион больше всех подразделений группы нуждался в людских ресурсах, а самый низко квалифицированный труд применялся на объектах стартовой батареи, то, естественно, всё полученное пополнение было направлено в наше распоряжение, а возглавить его, что тоже, естественно, было поручено, конечно же мне.
Посоветовавшись с комдивом, было принято решение направить «партизан» на дерновку обваловок пусковых установок. Объем ручных работ – максимальный, интеллектуальная подготовка участников – минимальная, тарифная квалификационная статья – нулевая.
Поясню суть повествования. Обваловка – защитное земляное сооружение типа земляной вал. Высота обваловки достигает 5-ти метров и должна укрыть пусковую установку с размещенной на ней ракетой от воздействия ударной волны обычного либо ядерного взрыва. Ширина обваловки – как сказал командир и как сделал бульдозерист.
Поскольку обваловка «сооружается» из земли, то очень страдает от внешних осадков. Защита этого сооружения производится принятым в природе способом – корнями растений. С этой целью в армейских условиях выделяются автотранспортные средства и группы рабочих сил. Часть из сил нарезает вдали (чтобы не демаскировать) от позиции дерн, а вторая часть сил укладывает полученное сырьё в виде шахматного поля, повёрнутого на угол 45 градусов, на склон объекта, прошивая (чтобы дёрн не сползал) деревянными колышками или прутьями.
Итак. Построил я свою рабсилу в две шеренги, представился сам и начал знакомиться, с трудом выговаривая латышские фамилии (в группе более 80% было местных трудящихся, а около половины из них – рижане). Где-то в середине списка читаю – Паулс Раймондас … Поднимаю глаза на отклик «Я тут» и «матка боска!» - действительно Паулс, и действительно Раймонд! Заканчиваю перекличку, ставлю задачу на сегодня, а сам, вызвав рядового Паулса из строя, вместе с ним иду к комдиву.
Докладываю Дулинову об обнаружении в наших рядах Заслуженного артиста Латвийской ССР и спрашиваю, что делать-то? Он же - композитор, а это как хирург и руками грубо работать ему никак нельзя. И теперь комдив спрашивает меня: «Так что же делать?».
Пригласили Паулса. Дулинов порасспрашивал его, как он сюда попал, какие планы, что умеет делать. Я стоял и не вмешивался, а потом возьми, да и брякни: «а что если посадить рядового в Ленинскую комнату, дать ему инструмент, нотную тетрадь и пусть напишет нам «Гимн Дивизиона»!!! Паулс и Дудинов от неожиданности предложения замерли … и согласились.
В гимне на момент презентации был всего один куплет с задорно-строевым куплетом в стиле «hard - rock - Эх, яблочко!». Далее, уже после отъезда «партизан» содержательная часть неоднократно трансформировалась, но музыка оставалась неизменной. Так и объявляли: «Гимн 1-го дивизиона. Слова – военно-народные. Музыка Раймонда Паулса.».
Как сложилась дальнейшая судьба этого шлягера – не знаю. Последний раз слышал его в августе 1979 года, перед отъездом в Минское ВИЗРУ для сдачи вступительных экзаменов в адъюнктуру. Безусловно, жаль, что у меня не сохранились слова и совершенно не помню мотив гимна, а после расформирования нашего подразделения, с позывным «Жерлица», и 205-ой зенитно-ракетной бригады столь неактуальное творение в архивах части скорее всего не сохранилось.
Помню, правда, из-за него в политотделе ко мне возникло несколько неоднозначное отношение. Мол, как это так, что идея создания гимна и воплощение этой идеи в ноты, в жизнь и в сознание личного состава дивизиона пришла в голову не представителя политотдела или парторганизации, а простому инженер-лейтенанту Мамонову и его командиру Дулинову.
С политотделом и вышестоящими парторганами у меня добрые отношения не складывались всю мою службу. Особых явных претензий ко мне не возникало, но зачастую я проявлял излишнюю инициативу в тех вопросах, где первостепенную роль должны были бы играть именно комсомольские вожаки и партийно - политические работники.
Так, однажды я за отличное выполнение своих обязанностей рапортом предложил поощрить командиров своих боевых расчетов «фотографиями у развернутого знамени части». Такой вид поощрения указан в Уставе ВС СССР, но, как оказалось, эта мера за всю историю бригады ни разу не применялась. Мой рапорт громыхнул, как гром среди ясного неба. Ведь нужно иметь знамя, его нужно развернуть, а для этого должен быть командир части и он должен отдать такой приказ. Начальник штаба должен дать команду караулу на допуск к знамени. Замполит должен организовать задний план для фото и самого живого фотографа. Словом, комдив был очень удивлен всей этой процедурой и многим задал простой вопрос: - «А почему мы этого раньше не делали? У нас не было знамени? У нас не было Мамонова?». Так обо мне опять заговорили, но не все радостно. Хлопотное это дело – поощрять бойцов таким образом.
Другим эпизодом, внесшим дополнительное напряжение в мои отношения политработниками и, особенно освобожденными комсомольскими вожаками, была моя инициатива о награждении отличившихся бойцов комсомольскими отличительными знаками и грамотами.
Заварушка началась случайно. На одном из семинаров руководителей групп политзанятий я познакомился с молодым парнем, представлявшем военный отдел ЦК комсомола Латвийской республики. Выпускник МГИМО, очень развитый и целеустремленный и ищущий новые подходы и методы в работе с молодым поколением – мне очень понравился. После лекций мы встретились в кафе и разговорились. Получилось, что в основном Янис спрашивал, а я рассказывал. Он был опытным «корреспондентом», сказывалось дипломатическое образование и какая-то притягивающая черта характера. Мне это импонировало, и я смог перевести разговор в нужное мне направление. Суть моего предложения заключалась в поощрении лучших воинов комсомольскими знаками отличия и обязательно именно ЛКСМ Латвии. Яниса словно осенило, он сразу понял, что это его какой-то «великий шанс» и что упустить его он вовсе не собирается. На этом, как мне казалось, все и кончилось, ан – нет.
Спустя неделю меня вызвали в штаб группы и замполит представил нас. Я с удивлением увидел уже знакомого Яниса и двух молодых людей – парня и девушку, как выяснилось, корреспондент и фотограф.
Опуская подробности, поведаю о финале нашей встречи. На позиции эта приезжая тройка потопталась пару часов и уехала в Ригу. Прошла буквально неделя и началось самое интересное. Сначала на позиции забурлили солдатики первыми получившие периодическую прессу, потом загалдели отдыхавшие после ночной смены офицеры, а в обеденный перерыв прессу обсуждала уже вся группа во глав с командиром. Обсуждению подвергался некий начальник отделения Н-ской части л-т Мамонов и его подчиненные ефрейтор Антонив и младший сержант Сергеев которые, судя по статье, чуть ли не втроём, «уничтожили в ходе учений, проводимых на территории Прибалтийского округа, вероятного воздушного противника, показав высокое мастерство и слаженность боевых расчетов». Разумеется, можно не описывать иронические хвалебные отзывы моих товарищей и, особенно, командования группы, их поздравления и пожатие моей «героической» руки. Не смутиться я просто не мог, а объяснять, что я, мол, ни слухом – ни духом не ведаю, откуда эти сведения и где, и когда Мамонов давал столь яркое интервью, было просто бессмысленно. Никто бы не поверил. Мысленно я планировал при встрече убить Яниса и его корреспондентскую группу, и убил бы точно, если бы знал о последующем резонансе в политотделе бригады.
А в штабе бригады, тем временем, начальник политотдела «и в хвост и в гриву» чихвостил своих помощников по комсомолу и, подвернувшегося под горячую руку нашего освобожденного секретаря комсомольской организации группы – капитана Ивана Шария.
Главным вопросом замполита был всё тот же: - «Но почему не вы, а л-т Мамонов имеет прямой контакт с Секретарем ЦК ЛКСМ Латвии?».
Сегодня трудно сказать, помогала ли мне такая известность или мешала, но то, что меня уже лично, а не по документам и упоминаниям в докладах и сводках, знало всё командование бригады – это точно. В штабе теперь при упоминании моей фамилии спрашивали не «кто такой Мамонов?», а «это тот самый Мамонов?». И это меня, всех сослуживцев, да и Иришку – веселило.
Некоторые письма Карька присылала на адрес «Андалузии» и я получал их только вернувшись домой. Порой это было ещё приятнее, чем вскрывать их или посылку в окружении «полуголодных» по переписки холостяков или им подобных разлученных женатиков. Не каждый мог похвастаться получением одновременно пары писем, да ещё посылочки. Правда, был и несколько курьёзный случай, когда полученную бандероль меня просто вынудили вскрыть прямо в машине в присутствии половины офицеров группы.
Нужно было видеть лица моих товарищей, когда на обложке одной из присланных боевому офицеру книг крупным жирным шрифтом красовалось: «Техника ручного вязания», а на второй «Спок. Как воспитывать детей». Всю дорогу в машине было не скучно, а на объекте информация, дополненная личными впечатлениями каждого из очевидцев, распространилась вглубь и вернулась назад полноформатным триллером. Как всегда, я смущенно улыбался и даже не пытался оправдывать, мол, всё правда и подробности полностью соответствуют реальным событиям.
А вот письма я вскрывал уже дома, предварительно открыв бутылочку пива из холодильника и устроившись на кровати перед казенным телевизором. В такие минуты я сожалею, что у меня нет теплых домашних тапочек и красивого халата, а присланный супругой плед очень светлый и «не для тебя предназначенный, а ты с такими вещами с детства обращаться не обучен. Понял?» - это была цитата из сопроводительного вкладыша в посылку. Вот с такими мыслями я вскрывал конверт и, конечно не всегда, находил что-то вроде инструкции по применению инженер – лейтенанта Мамонова Сашки в бытовых условиях:
«Перед тобой стоят следующие почетные задачи:
1. Слопать всё, что находится в холодильнике. Для это изучи внимательно его содержимое и составь план действий. В первую очередь необходимо уничтожить вареную колбасу и рыбу. Они долго лежать не могут.
2. Засадить огород. Семена в шкафу в выдвижном ящичке. Если будет время, полей клумбы. Я начала поливать, но не …
3. Истрать всю зарплату (но чуточку оставь мне, а?) …
4. Если будет время, пококетничай с продавщицами в магазине игрушек и узнай, бывают ли у них импортные коляски, когда их можно словить. Этим вопросом нужно заниматься уже сейчас.
5. Сдать бутылки. Там их на пятерку наберется.
P.S. Куда ты дел соседский совок?!»
После таких посланий довольно быстро забываешь о тапочках халате, камине и клетчатом пледе, берешь ведерко, тяпку и шагаешь на самозахваченную «делянку». Вернувшись, шустро подключаешь к кухонному крану шланг, перебрасываешь его через лоджию и поливаешь клумбы. Это уже отдых и фиксация в глазах соседских офицерских жен примера хозяйственного, благопристойного, положительного, заботливого, … мужа.
Вечером, отписав докладное письмо, ложишься отдыхать, чтобы в очередном письме прочитать «… Замечательно, что наш огород растет. Скоро ты сможешь перейти на подножный корм. Вот если бы ты ещё и огурцы посадил …».
Лето 1976-го года было в разгаре, Иришка отлично заканчивала свой МГПИИЯ, готовилась отмечать свой заслуженный Красный Диплом, а я продолжал добросовестно защищать воздушные рубежи нашей необъятной Родины.
В связи с отпускным сезоном командованием корпуса было принято решение о постановке дивизионов не на 30 суток, как раньше, а на 45. Это накаляло и так сложную психологическую обстановку, особенно в офицерских семьях с детьми. Я уже живо представлял Карькино недовольство такой жизнью, хотя что нам предстоит прочувствовать мы и не догадывались. До этого у нас не было детей. Настораживало и то, что мы с Иришкой уже приблизительно знали когда ждать пополнения и этот срок выпадал на период дежурства. Я об этом Карьке даже в письмах писать боялся.
Тем не менее, 1-го августа 1-ый зрдн С-200В на боевое дежурство заступил.
Первые несколько дней обстановка была несколько нервной, но далее все успокоились и служба пошла по накатанной колее. Я вновь вернулся к самосовершенствованию и основное время проводил за литературой. Упорно ходили слухи, что наш дивизион попал в плане боевой подготовки 2-ой Отдельной армии ПВО на проверку готовности с выездом и боевой стрельбой на Государственный полигон Сарышаган. Время командирования не знал никто, но то, что в следующем году было ясно точно. Вот к этому выезду я и планировал быть специалистом очень высокой квалификации. Сам не спал ночами и батарее не давал расслабиться.
Однажды, как-то в середине августа, меня в штаб вызвал п-к Корчагин и представил какому-то майору Марку, фамилию я не запомнил, но почему-то не вооруженных сил, а внутренних войск. Он был в гражданском, очень даже неплохом, костюме. Корчагин объяснил мне, что я поступаю в распоряжение этого представителя на два дня. Цель откомандирования командир группы не разъяснил.
На КПП нас ждала чёрная Волга с какими-то цветными номерами. Мы сели и поехали в сторону Риги. Водитель Волги, Анатолий, гнал с дурной скоростью, не обращая внимания на знаки, ограничивающие скорость. Я спокойно относился к быстрой езде, но не мог понять, чем вызвана такая спешка. Въехав в столицу, Анатолий скорость сбросил и всё-таки здорово её превышал. Машина лихо подъехала к служебному входу вокзала и припарковалась перед подъездом. Марк и Анатолий выйдя из машины, пригласили меня с собой, и мы вышли через знакомый мне огромный зал по широкой мраморной лестнице на перрон. Я начал догадываться, что привезли меня встречать, и видно, дальше сопровождать, какое-то высокое военное начальство, ибо иначе дали бы сменить пыльную полевую форму на что-нибудь более приличное.
Спустя пару минут, к перрону подошёл состав, вроде – Таллиннский, и прямо перед нами остановился 9-й вагон. Друзья переглянулись и довольные улыбнулись, мол, точно рассчитали. Из вагона стали выходить пассажиры,… бог мой! - вижу – Александр Андреевич собственной персоной. Мой замечательный тесть был удивлён не меньше моего. Оказывается, он как-то только обмолвился кому-то из Рижского милицейского начальства, что, дескать, где-то в районе Тукумса служит его зять и хорошо бы ему с ним встретится. Дальше инициативу проявили Марк и Толик, слушатели-заочники Минской ВШ МВД и «похитив» меня, обеспечили эту встречу.
Нас отвезли в довольно приличную гостиницу для командировочных милиционеров, дали два часа на приведение себя в порядок временно оставили одних. Мы действительно почистили пёрышки и спустя два часа выехали по Юрмальскому шоссе в Майори. Раньше бывать здесь мне не приходилось и когда подъехали к ресторану «Юрас Перле» («Морская Жемчужина») удивился ещё больше. Подобной архитектуры видеть мне не приходилось. Тогда было больше принято создавать места отдыха и общепита всё больше квадратно-параллельно и без излишеств. Сталинский ампир с хрущевских времён был не в почёте, а брежневского до написания «Малой земли» «Освоения целинных земель» пока не создали или не догадались, что можно оставить и свой след в архитектуре. Кто позволил латышам отступить от принятых норм и партийных стандартов уже было не исправить, разве что по привычному сценарию просто взорвать, это в стране победившего социализма делать умели не задумываясь.
Ресторан «Юрас Перлэ», Майори. Зал внутри казался ещё больше, чем снаружи само сооружение. Нас посадили у огромного панорамного окна несколько сбоку от сцены и танцевальной площадки. На столе уже стояли холодные закуски и несколько разных бутылок. Ресторанным сервисом меня удивить было трудно, но здесь всё было на самом высоком уровне. Я потерял дар речи, когда выйдя подышать свежим воздухом, в холле ко мне подошёл служитель заведения в вышитой золотом ливрее, таинственно пригласил в гардеробную танцовщиц и тактично предложил привести мою обувь в блестящий вид, протягивая сапожную щётку и обувной крем на бархотке. Вот это уровень! За моими, отработанными годами движениями, внимательнейшим образом, таясь, наблюдали танцовщицы варьете, прячась за шторками и тихонько хихикая.
Особенно запомнилось обилие световых эффектов и использование ультрафиолетовой подсветки, вызывающей мистическое свечение нейлоновой одежды выступающих и отдыхающих. На мне, естественно не светилось ничего, ибо одет был во всё натурального происхождения – полушерстяное полевое обмундирование с кожаными портупеей с кобурой и хромовые сапоги, уже сутки не видевшие гуталина. И не удивительно, что мой боевой вид привлекал заинтересованные взгляды респектабельной отдыхающей публики и особенно её дамской половины. Во время танцевальных перерывов принимать пищу мне не удавалось по причине занятости во время всех медленных танцев партнёршами. Видно кто-то заказал все медленные как «белые». Тепло и мягкость моей формы предполагало, что одежда прекрасных дам и официантов перед выходом на отдых и работу побывала в тазика с крахмалом.
Совсем уж неожиданным оказалось продолжение вечернего отдыха, когда выйдя из ресторана, казалось бы окончательно, Марк предложил перед следующим визитом прогуляться по берегу залива. В час ночи он заторопил нас и провёл в дверь, прикрытую тяжёлой бархатной портьерой. Мы оказались в небольшом, слабо освещённом, овальном зале. Столики были расставлены на невысоко приподнятом полу вокруг овальной арены и отгорожены между собой метровыми перилами, образующими отдельные, уютные кабинки - на двоих, троих и четверых «пассажиров». Выделенный нашей группе столик, оказался каким-то пятиугольным, но с тремя стульями. Марк отошёл, о чём-то переговорил с официантом. Тот молча принёс небольшое, но очень удобное кресло с подлокотниками и подставил его к нашему столу, но прямо на арену, так как места на площадке кабинки для него не предусмотрели.
Я, как незапланированный заблаговременно посетитель, настоял, чтобы кресло предоставили мне, как самому длинному, который из нас единственный в силу своего роста, мог дотянуться рукой до любого угла стола, даже сидя сантиметров на 10 ниже остальных.
Эта часть ресторана представляла собой обособленный бар, что-то вроде кабаре, предусматривающий употребление напитков с различными орешками, фруктами, конфетами и им подобными закусками, мол, кушать нужно было в основном зале на втором этаже с работающей кухней. Здесь обслуживались сытые клиенты.
Нам принесли напитки, какой-то десерт, в зале потушили свет и началось представление. На арене появилась красивая высокая стройная девушка в длинном вечернем платье и запела поразительно неестественным неожиданно хрипловатым, но очень приятным голосом. Она несколько песен исполняла и на втором этаже, ещё вечером. Потому, я её и запомнил. Потом, через несколько исполненных номеров, вышел конферансье и громко объявил: – «Наша прекрасная Лайма!».
Лайма. Кабаре «Юрас Перле». Спустя много лет эта певица станет всемирно известной, и видеть её я буду только на экране телевизора. А тогда эта молодая девушка, исполняя песни в сопровождении обнажённых танцовщиц, во время одного из номеров вообще отчудила и, не прекращая петь, устроилась у меня на коленях, будто я запланированный реквизит. В таких случаях говорят – «Публика неиствовала!» Больше всех, мне показалось, радовался Андреевич, а я думал, расскажет ли он об этом эпизоде Иришке.
В пятом часу утра мы прогулялись по парку до станции Дзинтари и электричками разъехались - мои полуночники в сторону Риги, а я в Тукумс и домой на Андалузию.
Немалой выдержки потребовалось мне, чтобы утром не афишировать свои приключения в Риге и Юрмале, хотя так и подмывало поделиться впечатлениями, оставленными и своим тестем, и его милиционерами-учениками, и рестораном и, конечно, варьете. Всё-таки, сдержался, да и в письмах Карьке написал, что с папкой приятно пообщались.
Лето 76-го выдалось на редкость жарки. Потом июнь войдёт в историю метеонаблюдений, как самый жаркий месяц за последние 50 лет. Нам же в этой «истории» приходилось жить и работать. Особенно трудно приходилось дежурным операторам, а дизелисты вообще, чуть не падали в обморок. Да и Ириша писала, что неважно себя чувствует, к тому же перетаскивая какую-то выварку, надорвала животик и успокаивала меня, что ничего серьёзного не произошло, а если «он не перестанет болеть, то я, конечно же, скажу маме». Действенное лекарство, конечно! Кто бы сомневался.
Привет, малыш!!!
Наступил сентябрь 1976 года и я намечал отметить два важных события. Одно из них имело строго фиксированную дату, 8 сентября 1975г, и четкое определение – годовщина моего пребывания на объекте М-83, ныне именуемом подразделением «Жерлица». Второе, и несомненно значительно более важное, предстоящее рождение нашего с Иришкой Мамоновой малыша.
В эти дни меня практически не беспокоило отсутствие уже более8-ми месяцев Прав на управление «роллером». Вечерние выезды в город я считал безопасными, да и причина была более, чем весомой. При этом на руках у меня была справка из ГАИ г.Талсы о запросе в Минск на мою личную карточку водителя и права на управление автомобилем. Максимум, думал я, - штраф до 3-х рублей. Одюжу!
Особенно праздничного настроения грядущий юбилей моей служебной деятельности ни у меня, ни у Иришки, естественно, не вызывал, но по уже сформировавшейся традиции все, даже малозначимые события мы по-семейному отмечали письмами поздравительными открытками или телеграммами и редко но с особым удовольствием – по телефону. Именно первая неделя сентября мною рассматривалась как самая важная, ибо по всем показателям Карька должна была сообщить мне, и окружающему нас миру, самую потрясающую новость предстоящего столетия. Карька должна была стать мамой, а я, соответственно – отцом. Это объясняло мои ежедневные поездки в Тукумс на почту и вечерние звонки в Минск. Каждый раз я рассчитывал, что трубку поднимет не Карька, а это будет означать, что её нет дома. А где может быть потенциальная роженица? Ну конечно же, в родильном отделении, а на телефоне должен сидеть назначенный глашатай и всем-всем докладывать о событиях последнего, скажем, часа. А как может быть иначе?
Моё волнение с каждым днем усиливалось всё больше и стремительно перерастало в беспокойство. Подстегивали это состояние переживания, улавливаемые в голосах моих тестя и тёщи, бабушки и дедушки, моих родителей и даже вопросах сослуживцев. Не отвлекали даже предположения многодетных отцов-офицеров, мол, если задержка, так может - жди двойню, а?, … - не дрейфь! … - хороший вариант! …
7-го сентября я, уже совсем растерянный и обескураженный, предупредил Карьку: «Ну попробуй мне только ещё раз ответить по телефону. Я тебе тогда два раза в день буду звонить!».
И вот, - свершилось!!! 8-го сентября 1976 года телефонную трубку взяла Людмила Альбиновна и торжественно - дрожащим голосом, чуть помолчав, продекламировала: «У тебя родился сын!!!».
Что я ответил – не помню. Кричал ли, смеялся или плакал - не помню.
Утром, проснувшись раньше обычного, привел себя в порядок, слегка перекусил и принял решение сегодня же попытаться выехать в Минск. Я помнил о просьбе Карьки приехать в день выписки, но сдерживать себя не поучалось. Около восьми я на роллере выехал на позицию, хотя знал, что Дулинов будет очень расстроен, ибо я обещал ему - без Прав на «колесо» не сяду.
Встретив прибывших на «Бонифации» офицеров, я не дожидаясь разборок комдива, доложил о рождении сына и попросил отпуск по семейным. Дулинов мгновенно изменился в лице, поздравил и, улыбаясь, приказал: «Пиши рапорт, папаша! Подпишу и гони в Ригу!»
Если коротко, через 2 часа я был дома, через час на вокзале в Тукумсе, через 2 часа на рижском вокзале и еще через 3 часа в вагоне поезда Ленинград – Киев.
Утром в Минске с вокзала поехал на Червякова, 4 – 9, где был радушно встречен многочисленной радостной родней, обласкан, расцелован и проинформирован о происшедшем и происходящем. Было очень приятно увидеть всех Иришкиных родных и среди них мою счастливую маму.
Без комментариев привожу некоторые, на мой взгляд самые интересные, записки. Говорить об очередности и авторстве некоторых из них не удается, они не помечены датами и временем, но при этом нисколько не теряют своей актуальности.
Итак, читаем!
Записка. Бабушка Люда.
Иришка, напиши несколько слов, а можно и больше о себе. Видела Олю – привет тебе. От Саши и Люды тоже. Звонила Ленка – очень рада мальчишке. Потом Наташка, Александра Леонтьевна. Все поздравляют, рады, что вы с сынищей – хороши.
P.S. Звонила Наташа из Бобруйска, поздравляют Лора и Юрка. Все шлют тебе поздравления. Говорят – молодец, Ирка. (цитата По Юрке).
Открытка.
Маленького Мамончика поздравляем с днем рождения!
Желаем здоровья, счастья в личной жизни – Пух.
(от его имени: Ирина, Юра, Оленька Шавровы).
Крепко целуем дорогую мамочку!!! Так держать.
Записка. Бабушка Саша.
Иришка! Здравствуй!
Напиши пару слов как чувствуешь себя, как Сыночка? Приносили ли его? Кормила ли? Как температура у вас обоих? Что привезти следующий раз т.д.
Огромный привет от деда. Не знаю, знает ли Алешка. Заеду к ней, если смогу.
Саше вчера телеграфировала, сообщила Лиле.
Целую ещё и ещё вас обоих – мама-бабушка.
Записка. Бабушка Люда.
Иришка, родная!
Целый день в диких бегах. Сейчас только с мехового ателье, упросила взять полушубок на переделку. Это получится последний заказ в этом году, остальные будут принимать с нового года. Сижу еле-еле. Дома затевается ремонт и ещё кое-какие суетные дела.
Но главное, что ты уже с сынишкой, что чувствуете себя хорошо. Вчера было много звонков. Саша так обрадовался весточке доброй! Очень тепло поздравлял.
Я приду завтра к 11-ти. Ты уже напиши мне, как поел малыш? Береги себя, его. Вы оба не очень ещё сильные. Очень волнуется Александра Леонтьевна. Она хочет сшить что-то красивое, чуть теплее конверта. Я не очень себе представила (голова кругом), но на её вкус и практичность можно положиться. Очень осторожно спрашивала об имени. Ей нравится имя Алексей. Алена предлагает – Егор.
В общем, умы работают. Нужно будет решить это деликатно, Иришка? Как фамилия, имя, отчество твоего врача. Каковы прогнозы на выписку? Ты мне все к одиннадцати перепиши, завтра.
Набирайся силёнок, будь спокойна. (передай ненужные целлофановые мешочки).
Обнимаем тебя. Спасибо за письмо.
Извиняюсь – обнимаем Вас. Мама.
Ответ на поздравления.
Здравствуйте,
Бабушки и дедушки, прабабушки и прадедушки, тетя Алла и тетя Лена и прочая многочисленная родня!
Чувствуем мы себя почти хорошо. Температура 36 град. Как дела у малыша пока не знаю. Он ещё не приезжал, хотя должны были привезти в час. Кормить сегодня ещё не буду, а только лишь познакомимся поближе. (Кстати, пустышка меня очень обрадовала, т.к. не знаю чем я его буду развлекать целый час). Спасибо за передачу.
Передавать пока ничего, кроме фруктов не нужно. Если вдруг очень чего-нибудь захочется, то я напишу. Пусть только мама разыщет мою гигиеническую помаду и «Леду».
Да, выписывают на 6-й день, но со швами может быть и чуть дольше. Скоро будет известно точно. Не беспокойтесь, мы вполне хорошо себя чувствуем.
Сегодня писать больше не буду. Не пишется. Слушаю, не везут ли каталку с детьми. Интересно же, все-таки!
Ждите более подробного письма.
Целую всех. Я.
Ответ Ириши-мамаши всем родственникам.
Добрый день!
Большой и оглушительный привет от нового родственника.
Сегодня его уже приносили. К моему удивлению, он оказался довольно симпатичным. Темная челка, нос обыкновенный младенческий, подбородок волевой, глаза средней величины, цвета непонятного, ресницы тоже имеются. Интересно, что бровки темные, широкие и сросшиеся. Счастливым будет!
Больше ничего разглядеть не удалось. Да, и ещё он оказался довольно белолицым. Самый светлый из всех в нашей палате (нас пять человек и все имеют мальчиков). И, кроме того, наш клоп самый живой и любознательный. Все остальные так спали, что их даже нельзя было разбудить для кормления (они на день старше). Он же минут десять хлопал глазами, осваивал их как орган зрения. Оказывается, можно смотреть на один предмет; на свой собственный нос; на вещи в разных углах комнаты. Очень удобно! Ну а потом, конечно, начал орать. На руках – молчит, на кровати – кричит. Короче, к избалованию очень даже склонен.
Правда, потом мы с ним договорились, что дома он будет орать всегда, когда ему этого захочется. И никто не станет его сразу же хватать на руки, вытрясать из него душу в коляске, затыкать рот пустышкой и вообще, ограничивать его личность всякими другими методами. Ну а в больнице иногда будем брать на руки, т.к. за ним начинают орать четыре других джентльмена, а их мамашам это не нравится.
Вот такие были сегодня приняты важные решения.
Ещё сообщаем, что в час и в пять мы можем посмотреть в окошко, которое на 3-м этаже, самое крайнее в левом крыле.
Сейчас получила записку. Сведения о Мамошке-малом передайте в Печи и Тукумс.
Насчет постельки я не знаю. Все зависит от того, какой она планируется. Нужно учитывать, что гулять нам нужно будет осенью, зимой и весной. Летом же она уже будет не нужна. Мне кажется, что теплый конверт (скорее даже не шёлковый, а из теплой толстой ткани) будет обязательно нужен.
Но т.к. постель уже, очевидно, запланирована, то она пригодится. Конверт я могу сшить из того ватина и обшить чем-нибудь красивым. И кроме того, на осень я довяжу тот, что начала. Вот такие есть возможности. Решайте сами.
Насчет кроватки ничего не узнавали? Может, пусть посмотрят в Борисове. Вдруг попадется.
Меня (если швы будут нормальные) выпишут во вторник или в среду. Сашке сообщите, что свой приезд пусть планирует на вторник. Даже если меня выпишут во вторник, то если он будет ехать киевским, то к выписке успеет. Выписывают только после часа. Если что-нибудь изменится, мы дадим ему телеграмму .Ух! Всё! Целуем всех. До свидания.
Записка – маме Карьке.
Карька!!! Поздравляю!!! Молодей!!!
Цветы не пропустила цензура, но ты их обязательно получишь, когда тебя выпустят.
Мне уже всё рассказали, но ты мне напиши ещё раз обо всём - обо всём. Как всё было, есть и что будет дальше.
Карька, попробуй выскочить на балкон или хотя бы выгляни в окно. Я так давно тебя не видел.
Как чувствует себя малыш? Мне сестра сказала, что ты его кормила, а к TF тебя не пустила. Напиши, что тебе нужно, может быть что-нибудь купить? Я ведь совсем ничего не знаю, что нужно делать.
Обязательно напиши. Если сможешь, объясни, в каком окне тебя искать.
Пока всё. Целую, милая. До скорого-скорого! Твой Сашка!
Письмо мужу.
Санюшка, милый,
чем дольше я привыкаю к твоему внезапному появлению, тем больше огорчаюсь, что ты по недоразумению приехал так рано. А вдруг меня в понедельник не выпишут, тогда так мало побудем вместе. Буду требовать, что бы выписали.
Ой, Сашка, так страшно малыша домой забирать. Здесь их только кормить приносят, а потом же его целый день развлекать надо будет. Он ещё такой жалкий. Вчера был хороший, спокойный, поел и спит, а сегодня утром он кричит, ротик открывает, губками чмокает – есть просит, а грудь брать не хочет. Так ужасно жалко его!
Я съела слишком много всякой зелени и у него, наверно, болел животик. Так что, если будешь что-нибудь нести, то яблок не нужно, можно чуть-чуть винограда, или пару груш, бутылку кефира, пару свежих булочек. Но не увлекайся! Я вполне могу обойтись тем, что нам дают.
Что ты планируешь делать завтра? Поедешь в Печи Или оттуда приедут? Ещё не знаешь? Ты мне покажи на пальцах во сколько придешь (утром или вечером). Если ещё не знаешь, придешь ли утром, давай договоримся приблизительно. Я выгляну, если тебя нет, то значит будешь вечером.
Санёк, у меня кошмарно много было дел. С утра писала письмо в Печи, потом тебе, недавно приходила Лора, Юрка с Ириной. У меня уже нет сил писать записки. Но для тебя лично я к завтра что-нибудь сочиню.
На сегодня всё. В окошко не буду высовываться, у меня от обилия впечатлений и переживаний чуть поднялась температура.
Всё. Читай, я потом подойду.
P.S. Малыш такие рожи корчит. Сегодня сморщил нос, губки бантиком, бровки удивленно поднял вверх, а глаза в разные стороны развёл. Вылитый Крамаров! Потеха!
Записка – завершающая.
Карька, привет! Тебя выписали!
Жди нас с одежками. К двум часам будешь на свободе, и мы тебя с мамой (от которой огромный привет!) доставим домой. Да, не забудь малыша!
Пока всё. Целуем! Жди! Мама и Я.
Остальные записки, открытки и письма можно прочитать в Приложении, публикуемом в единичном экземпляре и разрешенном к прочтению только лично Карькой!
Вот мы и дома.
Возвращение домой объединенной семьи, сразу внесло в, и до того, бурную жизнь бабушек, дедушек, тетушек и даже старейших жителей абсолютный хаос. Все вопросы, решаемые в течение последних недель, вообще повисли в воздухе. Однако, уже утром наблюдалась всеобщая активность. Невесть откуда, стали появляться кроватка, подушечка, конверт для прогулок и премногое количество различных очаровательных одежек для Антохи. При этом ребенку предоставлялась в соответствие с убеждениями Иришки, полная свобода и никаких пеленаний.
Появившаяся великолепная плетеная немецкая коляска на большущих колесах, была просто идеальной для прогулок. Мы с Ириной были совершенно уверены, что Тотошка на прогулках будет действительно рассматривать из уютной коляски окружающий мир и быстрее осознает свою значимость на этой земле.
Говорили же, что дети ещё в мамином животике всё слышат и запоминают. Я, например, рядом с коляской вслух рассказывал об окружающем пейзаже, поясняя, зачем нужны дома и деревья и почему шумят машины. Гуляли мы чаще всего вдоль Комсомольского озера, по свежему воздуху и тихим асфальтированным дорожкам. Не помню, чтобы в то время мы гуляли по одиночке. Я Иришу одну не отпускал, даже если она сильно просила.
Гулять ребенок очень любил, но ещё больше ему нравилось сидеть у мамочки на руках и изучать окружающий его мир. Вокруг ведь было столько всего интересного, непознанного и во всем нужно было разобраться, более того – освоиться.
Чем больше дней проходило после выписки, тем сильнее и я и Иришка привязывались к нашему крохе, тем интереснее было наблюдать за его движениями, жестами и мимикой. Всё – всё это, его угу – агу – хм – гм и другие разные высказывания, а порой, и пламенные речи вызывали у нас истинный восторг и умиление. Не помню сейчас, отходили ли мы от Тошки хоть на минуту. Если и да, то только когда он спал, хотя в это время старалась поспать и мамочка. Я, кажется, тоже умудрялся подремать в кресле. Спать по-настоящему боялся, ибо хорошо знал, что разбудить меня весьма сложно – спал я всегда крепко.
Время летело стремительно, и с каждым днем Карька всё чаще удручалась, - «чего ты так рано приехал? Я же тебя просила – к выписке!». Ха! А как я мог не торопиться? У меня сын родился!
И, тем не менее, спустя 10 суток я вынужден был уезжать. Настроение было ужасное. Позже, спустя пару дней, получив Иришкино письмо, я вообще расстроился и обзывал себя самыми гадкими словами. Ведь я очень обидел её своим поведением. Иначе и нельзя оценивать её слова «На прощание поцеловал лишь по просьбе общественности. Ушел, а у меня слезы градом».
Возвращение в строй не внесло с точки зрения вопросов службы в мою жизнь чего-то нового. Всё пошло по уже привычному сценарию. Однако мною этот положение рассматривалось теперь с какого-то другого ракурса. Как-то иначе стал смотреть на своё будущее и по-другому видеть свою роль в обеспечении своей семьи нормальными условиями жизни. До рождения Тошки, оказывается, я не думал даже о том, а что будет делать на Андалузии моя «красно – дипломированная» красавица жена. Какие-то разгворы о работе её переводчицей в Балтийском пароходстве или в системе «Интуриста» теперь казались явно нереальными и больше не рассматривались. Тем не менее, я хорошо понимал, что Карька через годик – полтора поставит вопрос о своём трудоустройстве самым острым образом. Для решения же его к тому времени должны быть созданы все и бытовые и финансовые условия, а главное – должен быть максимально идеально обеспечен наш сын.
Исходя из таких соображений, я практически не раздумывая отказался от предложенной мне отдельной квартиры в ГОС-1, не имеющей парового отопления,
нормального водоснабжения, цивилизованной сантехники и прочих современных благ для семейной жизни. При этом обратил внимание и командования и политработников, что данный вопрос для меня является очень важным, и я намерен его настойчиво решать и впредь.
Более всего на этом этапе службы мне понравилось и поведение и не показная забота нашего замполита майора Шахова. Именно он год назад помог получить нам с Ириной комнатку, а теперь с ещё большей настойчивостью прорабатывал варианты улучшения мох жилищных условий. Его, казалось, совсем не смущала моя, в определённой степени скандальная слава, в том числе, и в партийно-политической организации бригады.
Некое утешение стал находить в заготовках провианта на зиму. С детства я уже многое умел, но делал все под присмотром и по подсказкам мамы. Здесь мамы не было и шефство надо мной взяли Марина Шахова (да – да, жена майора Шахова) и Вера Аккузина. Они обе жили над нами на втором этаже и стали частенько заходить в гости. Я, конечно, подозревал о том, что такие визиты позже будут обсуждаться с моей Иришкой, но ничего не имел против. Как раз наоборот, находил такую поддержку весьма полезной
для повышения кулинарного уровня и улучшения своего холостяцкого рациона (нередко визиты приносили «вкусненькие тарелочки»).
Последнее, над чем мы «работали» была заготовка квашеной капусты. Планировалась большая деревянная бочка, но ограничились двумя 3-х литровыми банками. Получилась вкуснятина с морковкой и клюквой. Учитывая, что незадолго удалось закупить около 150 кг картошки, я надеялся сытно прожить зиму, покупая разные консервы (не мясо же! …).
Анализируя сегодня свое поведение, я бы на современном жаргоне сказал примерно так: «Ну, ты лейтенант, совсем бурым стал! Экий – наглец!». И, действительно, только вернувшись из Минска, я стал зондировать возможность ещё раз, теперь в ноябре, выпросить коротенькое увольнение дней на пять. Веская причина у меня была – 11-го ноября отцу исполнялось 50 лет, но для командования этого оказывалось недостаточным освободить ИО комбата, начальника дежурной боевой смены стартового комплекса от обязанностей во время боевого дежурства. Умом я понимал всё, но уж очень хотелось поздравить батю лично, да и с семьёй своей встретиться был не прочь. Понимая сложность ситуации, решил действовать осторожненько. Прикинулся совершенно дисциплинированным офицером, соглашался на любые наряды, вплоть до заступления в караул с 7-го на 8-е ноября. Не забывал и о том, что пора бы начинать «списывать» накопившиеся взыскания – не за горами присвоение звания старлея, а с таким грузом получить третью звездочку проблематично. Я теперь не забывал отношения Иришки, да и отца тоже, к моему довольно беспечному отношению к карьере. Вот, думаю, и «прогнусь».
Очень кстати пришлась инспекторская проверка готовности дивизиона комиссией штаба 2-ой Отдельной армии ПВО. Офицеры трепетали, мол – «жуть, кровищи то будет, всех порежут!», а я был абсолютно спокоен, хотя может только внешне. У меня было состояние твёрдой уверенности в готовности расчетов, исправности техники и личной технической подготовки. Год напряженного изучения аппаратуры и обучения операторов не прошли напрасно. У меня была очень хорошая команда для проверки и не менее подготовленная резервная смена. Потом об этом будут говорить много, но мне уже тогда удалось получить результат по «овладению номеров расчётов смежными специальностями».
Результаты проверки оказались ожидаемыми, нам поставили оценку «удовлетворительно» (штаб армии больше не ставит) и дали добро на допуск к боевому дежурству с 10-го ноября. Все мои надежды и планы о поездке в Минск рухнули в одночасье. С боевого дежурства никто никогда никого не отпускал!
Несение дежурства оказалось весьма рутинным и однообразным занятием. Периодические, хотя и очень частые тревоги по готовности №1, сменялись обыденной работой и простыми бытовыми мероприятиями. Скажем, идет партийное собрание, разговор о патриотизме и бдительности, а в зале, как говорят – «кто о чем, а вшивый о бане» - чтение писем от родных, перешептывания о заготовке картошки, обсуждения подписки на периодическую прессу и распределении дефицитных приложений. Очень актуальной темой на подобных мероприятиях было обсуждение способов очистки сантехники от налета ржавчины и местах добычи соляной кислоты, самого эффективного и дешёвого средства для борьбы с этой напастью.
Казалось, что жизнь прекрасна и так будет всегда, но не тут-то было. Отправили меня как-то на периодический семинар руководителей групп политзанятий в Ригу. Замечательно, - своеобразный выходной. Прослушал до 15.00 три лекции и свободен до утра. После занятий получил 10 рублей за рацпредложение, справку о снятии налога за бездетность и пачку документов на солдат группы дивизионов. Побродив по столице и закупив разных симпатичных сувениров для своих минчан, сел в электричку и … задремал. Очухался на подъезде к Тукумсу и обнаружил отсутствие рядом своего дипломата со всем содержимым. Вспомнил заодно, что в дипломат переложил свой бумажник примерно с 25-ю рублями.
Искал я дипломат целые сутки, ночевал в электричке, опрашивал работников вокзалов, милиционеров, уборщиков, машинистов электровозов … Дипломат нашёл (грязный, поломанный), но с документами и, естественно, без бумажника и сувениров. В итоге, за свою беспечность я заплатил из своего бюджета около 40 рублей.
На следующий день командир серьёзно отчитал меня и объявил строгий выговор. Как говорится, жизнь дала незапланированную трещину. Иришке я написал – «настроение – жить не хочу … но буду». При этом вновь «подмочилась» моя репутация и я опять вернулся в разряд несерьёзных, но всё ещё перспективных. Отличную сдачу всех пяти этапов армейской проверки и образцовую боеготовность стартовой батареи списать не получалось. Учитывалось, что отстаивал батарею не матерый комбат, а зеленый ИО комбата с годичным стажем службы на новой сложной технике.
Уже тогда мне казалось, что в тот период моей холосто – женато – семейной жизни все время делилось на сдачу различных проверочных экзаменов и оформлению допусков к работе, настойчивым попыткам сбежать ненадолго в Минск, написанию писем, добыче книг, мебели и решению жилищного вопроса. Об этом можно судить по нашей с Карькой переписке. Но что интересно, я никогда не писал о своей, действительно, очень напряженной учебе не только по изучению техники, но и поддержанию своего уровня в вопросах физики, математики, конструировании. Мне удалось собрать довольно приличную библиотеку по автоматике и телемеханике, часто покупал серьёзную справочную литературу, периодически общался с Валерием Леонтьевичем Степановым, руководителем моей дипломной работы. В последствии это оказалось очень важным при поступлении в адъюнктуру. Я почти ничего не забыл, и многое познал из ранее неведомого.
Сейчас, спустя многие годы, я вижу, насколько ошибался, полагая своего комдива Николая Максимовича Дулинова черствым и недальновидным служакой. Теперь понятно, что уже тогда он видел во мне не только будущего комбата, но нечто большее. Не забуду его слова: «Поработай год на авторитет – авторитет будет работать на тебя всю жизнь!».
Будущее показало – так и получилось.
Скромным подтверждением этих слов явилось представление мне коротенькой «увольнительной» после снятия с боевого дежурства в Минск. Я даже не писал рапорт, Дулинов отпустил меня на Новый год под моё честное слово и под свою ответственность. Это был очень значимый жест и очень мной оцененный.
Моё внезапное появление в полевой форме на ул.Червякова, 4-9, можно было рассматривать как «взрыв бомбы в тихой заводи». Карька помолчала и … заплакала. Я, признаться, тоже покапал ей на плечико солькой. Но самое главное, меня сразу признал сын. Его радостная улыбка и воркование были тому подтверждением и доказательством.
Из маминого наряда неописуемый восторг вызывала зимняя шапка, такая большая и пушистая. Радость выражалась громким визгом и смехом.
Не смотря на очень ограниченное время, мне всё-таки удалось присутствовать на таинствах приема пищи и омовении в ванночке. Кажется, от восторга я визжал громче всех.
Антошка подрос и выглядел очень самостоятельным мужчиной, с удовольствием рассматривал мою форму, а трогая звёздочки на погонах, заразительно смеялся. Больше всего его интересовала «птичка» спеца 2-го класса, а в глазах стоял вопрос – «ну, да? Не может быть!» и опять радостная улыбка.
Вернувшись домой и зайдя в комнату, обратил внимание на порядок и чистоту. Ведь думал встречать Новый год здесь, с семьёй. Улыбнулся своей находчивости и приготовленному Иришке сюрпризу – наряженную ёлочку, подвешенную к потолку над стареньким телевизором, из-за отсутствия для неё свободного места. Решил ничего не менять до старого нового года. А вдруг семья приедет раньше, уже всякое у нас бывало.
Из комнаты обычно выходил редко, приготовит себе кофе, да пожарить яичницу. Грустно было смотреть, как Можаев лопает жаркое или какие-нибудь голубцы, с пирожками. Эх, думал частенько, мне бы сейчас хоть один выходной, я бы всё – всё перестирал!...
Чем ближе подходил конец января, тем надежнее становились слухи о снятии нас с боевого дежурства, а значит и более реальной возможности переезда Иришки с Тошкой домой. Понимая это, решил я максимально экономить деньги и воспользоваться советом, откладывать «излишки на книжку». Дома они почему-то долго не хранились. Однако, стоило об этой затее поведать Карьке, получил не очень оптимистичный ответ, мол, «а это ведь чудесная идея. Ведь мне же будет потом очень приятно их размотать (но с толком). … Честное слово, я сумею их истратить». Угу, кто бы сомневался?
Очень любил я получать письма от Карьки, особенно, где рассказывала она про Антошку нашего. Одно из таких запомнилось особо, когда описывала мамочка как обидела она кроху. Произошло всё примерно так. Чуть – чуть процитирую:
«Настроение, в основном, бодрое. Особенно ранним утром. Сначала меня это злило.
Так спать хочется, а он лежит, дрыгает ногами и смеется.
Да еще требует, чтобы с ним играли, разговаривали.
Однажды я разозлилась и шлепнула его. Ты бы только увидел Антошкину обиду.
Уголки губ поползли вниз, лоб сморщился, а на глазах крупные слезы.
Я сама чуть не заплакала. До чего ж обидно, в самом деле, когда тебя шлепают за то,
что у тебя хорошее настроение, за то, что ты так весело улыбаешься маме!
Санёк, мне до сих пор стыдно за то, что из-за своего эгоизма я обидела малыша. Он, конечно, сразу же позабыл свою обиду. Но я надолго запомнила этот маленький эпизод и Антошкину обиженную мордашку и никогда больше не накажу Тотошку только за то, что его поведение не соответствует моему настроению – мораль сей басни такова».
Карька всегда умела очень оригинально излагала свои мысли. Сначала наводила туман, а потом, как в детективе, все проясняла, и мне становилось весело. Вот как она описывала одну из «трагедий», произошедших в нашей жизни.
«Я сама не знала, что делала! Я была не в себе.
Я тогда не понимала, что делала.
Я до сих пор не могу понять, как это все произошло.
……Поверь, я не хотела быть жестокой. Но тогда мой эгоизм закрыл мне глаза и произошло непоправимое. …. Помню, что это было 1-го числа. В этот трагический день.
Половина самого большого, красивого грейпфрута, предназначавшегося тебе,
непонятным образом оказалась у меня в тарелке.
Я увидела тогда, когда от него осталась только корочка. Озаренная страшным
предчувствием, я подняла глаза и увидела … да, и увидела тебя,
смиренно скоблящего корочку
грейпфрута, съеденного мною ранее. Бедный мой Сашка! Ты так и не попробовал тот сочный, спелый, восхитительный грейпфрут.
Сможешь ли ты когда-нибудь забыть и простить меня?»
В тоске цвета «хаки» такие письма были просто необходимы. Нельзя сказать, что условия жизни у меня были сложными, это было бы неправдой. Наш объект «М-83» только у военных считался «точкой». На самом деле мы жили в цивилизованной республике, большинство офицеров имели приличное жильё, многие жены работали, а дети ходили в ясли и садики. Да, конечно, в Юрмале, на море я за это время был раз 5 – 6 и в Ригу выбирался только набегами и, в основном, по службе, но благами той же цивилизации мы пользовались в полном объёме.
Свободное время молодые офицеры довольно бурно проводили в городе. Никого, включая командиров, не удивляли «гусарские» ужины в ресторане с обильными употреблениями и богатой, изысканной закуской, да под хорошую «живую» музыку. Почти у всех холостяков были возлюбленные пассии, знакомые парикмахерши и продавщицы. У меня, скажем, знакомыми были почти все телефонистки на городской почте, знающие на память мой минский номер и мне не приходилось заполнять бланки на междугородние переговоры. Я просто заходил на почту, в приветствии поднимал руку, а из-за стекла мне улыбались и жестом показывали на кабинку, мол, - соединяем.
И тем не менее, все мы были оторваны от своих родных, друзей и жили как в командировке. Мало кто из офицеров планировал устроить свою жизнь где-то тут, в Латвии. Основная часть рассматривала службу здесь как удобный перевалочный пункт или ступень для карьерного роста. Такое же настроение часто наблюдалось и в женских коллективах. Именно поэтому, как таковой дружбы и привязанности между семьями не возникало. По крайней мере, на первых месяцах соседского проживания. Чуть позже начинала сказываться обособленность ограниченного общения с отдалённым большим миром и при низкой занятости женские коллективы наоборот, становились единым монолитом. Эти коллективы, женсоветы, зачастую даже руководили в определённой степени командованием дивизиона. Наиболее ярко такое влияние было заметно в контроле за трезвостью и верностью офицеров.
Незадолго до переезда Карька писала мне: « … после разговора с тобой ты стал где-то так близко, что совсем непонятно, зачем ещё и письма писать», а в это время Антошка знакомится с новым другом Андрюшей и «это его здорово озадачивает.
Друг был в дурном настроении, хныкал и щипался. Все это «удручало». А тут ещё такую хорошую песню так громко включил, бестолковый, что я даже испугался».
Наступил март, и мы приняли окончательное решение – семья переезжает в Тукумс. В одном из последних писем я получил ценные указания для обеспечения жизни на первом этапе. Письмо гласило: - « …Готовимся к великому переселению. … Проверь, чтобы были крупы, мука, обязательно манка. … купи 2 -3 кг моркови … и 2 небольших головки капусты. Это нужно для пюре Антошке. Проверь, чтобы было в запасе 5 – 6 пачек стирального порошка для хлопка. Поинтересуйся, есть ли в продаже отбеливатель».
Вот она – Андалузия.
Незадолго до переезда семьи комдив, якобы невзначай, отправил меня в Ригу в штаб бригады и подсказал, что там я могу оформить все проездные документы. Так я и поступил. Получил документы и с вокзала отправил заказным письмом в Минск. Оставалось ждать и потому писем мы с Карькой больше не писали. Общение было ежедневным, но по телефону.
Доложив о дате и времени прибытия моих Иришки и Антошки, Дулинов вновь, как бы мимолетом, выделил мне три дня на встречу и устройство. Я знал, что на это мне положено 10 суток, но промолчал, помня, что уже не раз их использовал незаконно.
Получив в Тукумсе на вокзале багаж, прибывший, так называемой, большой скоростью, к утру я собрал кроватку, разложил по полкам шкафа многочисленные мелкие вещи и был готов принять пополнение.
На следующий день в аэропорту встретил это долгожданное пополнение. Началась наша совместная самостоятельная семейная жизнь.
Первые дни и недели были, конечно, очень сложными. Многого не хватало из вещей и посуды, многого мы не знали и не умели. И здесь проявилось то самое офицерское женское братство. Нам помогали все соседки, и даже продавщица из крохотного армейского магазинчика, разместившегося в здании котельной. Даша, кажется, так звали продавщицу и товароведа в одном лице, в лётном военторге добывала нам различный дефицит – сгущенку, тушенку и, правда, очень редко, так нужные для приготовления пюре яблоки, а для морсиков южные сухофрукты – изюм и курагу.
Отмечу, что появление в квартире № 15 новых жильцов совсем без радости было встречено соседями Можаевыми, особенно Володиной супругой. Нельзя сказать, что мы ссорились, но отношения были достаточно напряженными. И понятно – на кухне стало две хозяйки: обе минчанки, обе образованные и интеллигентные и обе замужем за выпускниками одного ВИЗРУ одного года и одной группы дивизионов. Я видел, что Иришка своей тактичностью слегка проигрывает Валентине, но и не уступает в сохранении неприкосновенности своей территории, как на кухне, так и в ванной, заставив меня везде, и даже в прихожей, натянуть свои бельевые веревки для наших ползунков, простынок и пелёнок-портянок.
Эта напряженность Валентины «коммунальной» жизнью в дальнейшем нам здорово помогла. Если моя Карька, пусть даже внешне, была вполне удовлетворена бытом, и для неё главным было - «был бы милый рядом», то Валентина, не при нас, конечно, сильно давила на Володю. Это я узнавал на службе, когда мне друзья укоризненно поясняли, мол, Можаев скоро отдельную квартиру отхватит, а ты и не шевелишься.
Володя действительно с необъяснимой настойчивостью «пробивал» себе улучшение жилищных условий. Непрерывно напоминая всем, что он начальник отделения командного пункта группы дивизионов, и с ним нужно считаться. Я же, по совету м-ра Шахова, просто написал рапорт о расширении своей жилплощади и подал его по команде. Замполит сказал – сиди тихо, будет тебе квартира. Володю переселим, и будет тебе и твоя и его комнаты, вот тебе и отдельная квартира. Жизнь показала – так оно и свершилось, но чуть позже.
Пока я защищал воздушные рубежи нашей необъятной родины, Карька вела домашнее хозяйство. У неё это, на удивление мне, получалось очень профессионально. Она не только вкусно подкармливала Тотошку и ела сама, но и меня регулярно баловала всякой вкуснятиной. Правда, почти всегда удивлялась, как быстро я всё сметаю с тарелки и почему-то запиваю чаем с двойным бутербродом. Обжора, говорила она, смущаясь, и ласково добавляла – завтра приготовлю по-больше.
На одном из семинаров для руководителей групп политзанятий в Риге я познакомился с двумя лейтенантами – Виктором Андросом и Игорем Рубинным. Оба были выпускниками 1976-го года и, как оказалось, служили на комплексе С-125 «Печора» на нашей, как я считал, Андалузии. Витя окончил Минское ВИЗРУ, а Игорь – Энгельсское ВЗРКУ. Познакомились и как-то быстро подружились. Совсем скоро мы с Игорем познакомили наших жен, Карьку и Надежду. Наши девчонки тоже нашли много общего, а Витя стал нашим подопечным, мы ведь были «опытными» женатиками и дружно решили его поженить. Сватовство л-та Андрос стало важнейшей целью в наших дружеских отношениях.
Как я и обещал Карьке, что помощи от меня будет мало, так и получалось. Чаще всего приезжал я поздно, не раньше часов 8-ми вечера, усталый и голодный. Встречала меня жена всегда радостно, и обязательно красиво приодевшись. Однако, все свои домашние обязанности выполнял безропотно и даже с удовольствием. Главной моей заботой была стирка. Это мне удавалось легко. Вот гладить я не любил, особенно распашонки и маленькие чепчики. В них утюг не помещался, а проглаживать требовалось с двух сторон. На службу тоже убегал, если ночью не вызывали по тревоге, рано. Будить не хотел. Часто ночами Тоха капризничал, особенно когда резались зубки, и Ириша не успевала выспаться. А в целом мы как-то быстро наладили нормальный ритм жизни и особых трудностей не ощущали. Карька вообще показывала чудеса мужества и терпимости, казалось, ей всё дается легко. Я ею восхищался, но говорил редко. Раньше, в письмах, мне ласковые слова довались значительно проще.
Труднее всего Карьке доставалось, если дивизион заступал на боевое дежурство. Тогда я убегал на службу еще до семи утра, сутки дежурил, а днем занимался боевой подготовкой батареи. Очень мне доставалось без комбата, но выхода не было. Батарея числилась на отличном счету, и ронять это звание я не собирался. Часто это выручало в трудных ситуациях с моей дисциплиной и командование бригады уже не раз намекало комдиву о переводе меня в службу ракетного вооружения. СРВ – это элита профессионалов в войсках, высокие должности, престиж и уважение, это хороший быт для семьи в Риге. Начальник СРВ, полковник Тронин, подбираясь ко мне, уже дважды включал меня в состав комиссии по проверке дивизионов и их готовности к боевому дежурству.
Слухи о моём переводе особенно активизировались после перевода Сашки Михайлина в Москву. Год назад он был оставлен в штабе бригады, похоже сработало генеральское звание его отца. Однако в СРВ проявить себя он не смог и, я так думаю, отец же позаботился об устройстве «Патрона» командиром спортивной роты при каком-то армейском клубе. О его судьбе я больше не слышал
Мы с Карькой частенько рассуждали о перспективе военно-инженерной войсковой карьеры, но обычно решали подождать и рассматривать, как основной вариант, поступление в адъюнктуру.
Визит маршала Батицкого.
Весна была в разгаре, когда вдруг зазвенели все телефоны, засуетились все командиры, а бойцы принялись резко работать граблями и мётлами. Я приехал на позицию и долго не мог понять, что случилось. Если повышенная готовность, то зачем на объекте самосвал со щебенкой и зачем отсыпают квадратную площадку. Мне растолковали, что по какому-то недоразумению к тебе, Мамонов, на позицию батареи прилетает маршал Советского Союза Батицкий, командующий войсками ПВО страны.
Шутка, думаю, ан - нет! Подбегает Дулинов и, ничего не объясняя, показывает пальцем на подготовленную площадку и выдает: «Чтобы через час здесь было как на паркете – ровно и чисто. И дорожку отсыпать, он же не в сапогах прилетит!».
Я приказал принести «бабу № 16» для забивания копиров и утрамбовать щебень до твёрдости асфальта. Сообразил, что вертолет-то не легкий предмет и запросто погрузится в латышскую почву, как мой трактор «Беларусь» полутора годами раньше («баба» - это приспособление с двумя ручками для вбивания в грунт металлических штырей, «№ 16» – потому что весит 16кг).
И действительно, часа через два появился вертолет Ми-8 и завис над площадкой. Мои бойцы, переодетые в парадную форму, красными флажками указывали экипажу границы посадочного квадрата, а сам заместитель по вооружению, синим флажком обозначал направление ветра. (И когда только, думал я, успели натренироваться. Цирк, да и только!).
Вертолет мягко опустился и (а я был прав!) на пол колеса погрузился в щебенку. Я стоял за спинами командиров, и хорошо слыша Корчагина, прошипевшего себе под нос – «Заасфальтировать надо было бы». Открылась дверца, и шустро выскочил какой-то капитан и лихо выдернул трап. В проёме появилась тучная фигура в серебристом мундире, внимательно осмотрелась и неуклюже спустилась на землю. Попробовала твёрдость грунта, убедилась, что мокро и нет асфальта, ещё раз осмотрелась, вздохнула и, не проронив ни слова, развернулась и … залезла обратно. Капитан в лётной форме тоже вздохнул, пожал плечами, задвинул трап и запрыгнул в вертушку.
Двигатель заработал энергичнее, машина оторвалась от земли и, опустив передок по курсу, с набором высоты – улетела.
Вот и всё – подумал я. Что подумали отцы–командиры – не знаю. Молча, опустив головы, побрели в сторону штаба, наверно, для разбора полетов.
Я с младшим офицерским составом остался на позиции и размышлял вслух о том, что «стрелочником», очевидно, опять буду я и что нужно было подойти к маршалу, подать ему руку, помочь спуститься, доложить по уставу. Друзья же, ехидно подтрунивая, успокаивали, мол, не грусти, Батицкий не единственный маршал, будут на моём веку и более сговорчивые. Миша Аккузин предложил площадку сохранить, забетонировать и в центре установить валун с выбитым золотом изречением: «Здесь лейтенант Мамонов видел маршала Батицкого» и дату сегодняшнего исторического для объекта события».
Посмеялись и разошлись. Как ни странно, но на этот раз меня не наказали. Видно забыли, что надо бы, по привычке.
Значительно позже выяснилось, что накануне у маршала был трудный день, а обильное возлияние, с командующим корпусом, выбило всю верхушку ПВО из строя и пришлось «перекладывать» коридор для самолета главкома.
Тукумс-1, д.80б, кв.15. «Андалузия».
Откуда появилось название «Андалузия» теперь уже не скажет никто. Военному городку для семей офицеров из двух домов и котельной оно перешло от условного позывного, присвоенного зенитному ракетному дивизиону комплекса С-125М «Печора» при его развертывании. Кто придумал разместить южно-испанскую область Андалусию с главным городом Севилья в Латвийской ССР, да ещё сделать ошибку в написании, уже не выяснить.
Основным назначением маловысотного ЗРК ближнего действия С-125М в период развёртывания являлось прикрытие военного аэродрома истребительной авиации ВВС и ВМФ Советского союза. В 1960 году на аэродроме, получившем название «Тукумс» была размкщена радиотехническая часть 6-го отдельного Ленинградского корпуса, а в прошлом, 75-ом, сюда перебазировался 668-ой бомбардировочный морской авиационный полк Балтийского военного флота, силами которого и был построен военный городок ГОС-1, а довеском к нему прилепили два дома и обозвали просто – Тукумс-3.
После создания группировки комплексов дальнего действия С-200В «Вега», задача Андалузии была расширена, и в боевую задачу С-125М были введены прикрытие комплексов, получивших позывной «Жерлица», а так же военно-морской базы Балтийского флота в Усть-Двинске и кораблей, находящихся на рейде в Рижском заливе.
Для повышения эффективности прикрытия защищаемых объектов Андалузия вместо комплекса С-125 «Нева», имеющего на пусковых установках по две ракеты, получила более совершенный, модернизированный С-125М с четырьмя ракетами на каждой из четырех ПУ.
Для обеспечения жизнедеятельности комплекса в непосредственной близости были построены одноэтажный восьми-квартирный и двухэтажный восемнадцати–квартирный трёх-подъездные дома. В дивизионе Андалузии не предусмотрено штатом такого количества офицеров и потому часть квартир была отведена нашей группе комплексов. Именно так я с семьёй и попал в «испанский анклав» с почтовым адресом г.Тукумс-3, д.80Б, кв.15. Для почтовых служб на всякий случай уточнялось, где находится третий «Тукумс» и добавлялось - в/ч 43690 «Л».
Семейная жизнь и служба.
Так получилось, что, едва отпраздновав весенний женский день, нас практически лишили возможности бывать дома. О выходных днях приходилось только мечтать. Группу дивизионов буквально задавили проверками всех высоких уровней. При этом очень мало разъяснялось, к чему мы готовимся. Только в первых числах апреля стало понятно, что готовимся мы не просто к боевому дежурству, а к выезду всего подразделения на полигон для проведения боевых стрельб по реальным целям.
Теперь большинство офицеров сидело за наставлениями и инструкциями по боевому обеспечению и применению вооружения, штудировало Правила стрельбы, отрабатывало вопросы взаимодействия видов вооружения, особенности работы расчетов в условиях применения оружия массового поражения и т.д.
Озабоченность командиров и офицеров мне была понятна – нет ничего более весомого при подтверждении боеготовности дивизиона, чем стрельба и уничтожение реальной цели. Сбил, - значит, главную задачу выполнил, промазал – тогда зачем ты тут сидишь. Вот только мало понятно мне было, а почему меня совсем никто не контролирует. Комдив требовал от меня доведения до совершенства того, что я и так уже почти в совершенстве знал и умел – абсолютное, безусловное и мгновенное устранение неисправностей аппаратуры и обеспечения её боеготовности в любой ситуации. Большего от меня не требуется и ничего другого мне знать не нужно. Мне оказалось ни к чему знание основных документов по руководству боем, секторов стрельбы, карты огня, характеристик воздушного противника … - ничего этого знать было не надо.
Только приезд полковника Тронина расставил в моей голове всё по местам. Оказывается, я был включен в так называемую «группу чёрных инженеров». Это такие люди, о которых знало очень ограниченное количество участников стрельб, а в штате командированных официально мы вообще не числились. Таких в бригаде отобрали четверых, при этом, я потом узнал, самых лучших именно «технарей».
Сначала я даже как-то обиделся на предоставленную мне долю. Всё-таки честолюбивый я порой бываю, да и от громкой славы не отказался бы. Поразмыслив, однако, понял, что если всё пройдет гладко – меня не забудут, а если что не так, так я вроде и не причём.
Такое положение в составе дивизиона мне стало нравиться, я почувствовал определённую привилегированность и независимость, но и величину ответственности за оценку работы всего дорогого мне коллектива. Подведу я – пострадают все, и начал готовится. Мне не нужно было объяснять, что и как делать. Я злился, когда меня докучали расспросами и деловыми советами. За короткий период перессорился с половиной единомышленников и почти со всеми командирами.
Хуже всего то, что ни за что ни про что доставалось и Иришке. Она видела, что я порой психую, старалась успокаивать и не докучала расспросами типа «как дела», «как успехи» и «что случилось». Карька ни разу не произнесла: «Всё будет хорошо. Ты справишься». Она знала, что подобные успокаивающие слова меня буквально взрывали. И моя Джи говорила: «Саш, придумай чего-нибудь эдакое, а?» - и я придумывал.
К примеру, я думал об минимизации бесполезного времени, уходящего на поиск и подбор требуемого инструмента, хранившегося в специальных выдвижных ящиках. Из нескольких сотен нужно было знать, где и какой из нужных ключей сейчас лежит, доставал ли я его накануне и куда потом положил. Задача – нереальная. Решение пришло само-собой – все что надо – ношу с собой, т.е. на себе.
Сначала нарисовал, что хочу иметь, потом из старой солдатской палатки выкроил кусочки для карманов и держателей, нарезал кучу тесемок и шнурков. Притащил всё это домой, разложил на полу и показал Иришке. Вот это нужно сшить – говорю я. А легко – отвечает она.
Дня три я доставал Карьку своим заказом. Порой через два коммутатора, «Жерлицу» и «Андалузию», я вносил по телефону коррективы – что, как и куда переставить. Карька была поразительно терпелива, ей даже нравилось быть участницей «боевой подготовки дивизиона» и незаменимой помощницей своему «мудрому боевому мужу».
Почти неделю я работал в импровизированном фартуке, перекладывая ключи и отвертки из кармашка в кармашек, запоминая, где и что у меня находится. После нескольких доработок и переделок скромный фартук преобразился в оригинальный военный комбинезон, оставалось нацепить погоны. На завершающей стадии провел контрольные испытания и был приятно поражен - на каждых 10-ти минутах я экономил более 2-х, и при этом без суеты и нервотрепки. Своё ноу-хау хранил в тайне до самого полигона, заодно, заставил подобные фартуки, хотя и несколько скромнее, сшить себе своих операторов и механиков-дизелистов.
Финалом моей подготовки к полигону оказались плановые пятинедельные регламентные работы на собственной материальной части батареи. Неожиданно появилась группа СРВ, во главе с Трониным. Почти без слов ко мне вошли три офицера, хорошо мне знакомые, но жутко серьёзные. Зам по вооружению выслушал мой доклад о боеготовности аппаратуры и предложил всем выйти из кабины. То же в это время происходило и в дизель-электростанции и на пусковых установках. Не говоря ни слова, все проверяющие достали отвертки и принялись раскручивать подряд все шлицы регулировочных резисторов и конденсаторов. В течение нескольких минут вся боевая аппаратура батареи, ранее мною с тщательностью настроенная, была полностью выведена из строя. Я был в шоке от такого варварства. В шоке была вся моя боевая смена.
Словно ничего не произошло, полковник Тронин объявляет вводную: «Готовность №1. Аппаратуру к бою!», поясняет, что в результате налета «противника» боеспособным остался дежурный боевой расчет во главе с л-том Мамоновым и первая смена на пусковых установках и станции энергоснабжения. Выгоняет всех своих офицеров, включает секундомер и садится на выходе из кабины, мол, не выйдешь, пока не доложишь о готовности к стрельбе.
Выходящие офицеры сочувственно улыбались, понимая, что положение моё сложнейшее, если не сказать - гиблое. Кто-кто, а они были профессионалами и очень умело «поломали» мою технику. Но у них на тот момент была такая работа – нанести соратнику максимальный урон, сами не раз попадали в подобную ситуацию.
Размышлял я недолго, отдал приказ о начале регламента, нацепил, под вопросительным взглядом главного инквизитора, на себя «комбинезон и начал работать.
По нормативу на проведение восстановительных работ короткой периодичности отводится 2ч 30мин, но это при условии, что техника не подвергалась внешнему воздействию и, уж тем более, умышленному и целенаправленному выводу из строя. Обязательным условием при настройке на рабочем месте должна находиться инструкция по эксплуатации. У меня её не было, не бежать же в секретную часть, если тикает секундомер. Я заметил, что Тронин зафиксировал этот недостаток, но не придал значения.
Завершив менее чем за полтора часа настройку в полном объёме, приказал расчету свернуть контрольно-измерительную аппаратуру и провести штатный контроль функционирования кабины. Подождав минут 15-20, получил доклады от расчетов пусковых установок и провёл расширенный контроль всей стартовой автоматики батареи. По результатам докладов приказал - «Боевые, 2-я и 5-я на подготовку!» и через 2 мин доложил Тронину - «Стартовая батарея 1-го зрдн к бою готова!».
Зам по вооружению встал, пригласил своих офицеров, жестом показал им, мол, проверьте основные параметры, и вышел из кабины, чему-то улыбаясь.
Внезапная комиссия уехала поздно вечером, а я так и не знал, чем же всё закончилось. Наши командиры как-то отмалчивались и не распространялись об итогах проверки. Информацию добывал по крупицам из своих офицеров и зама по вооружению группы. Пока всё складывалось благоприятно, проверку прошли успешно, экзамен сдали и, вроде, можно собираться в дорогу. Приятно было слышать об отзывах офицеров СРВ, напевших дифирамбов в мой адрес. Мне пересказывали фразы что-то вроде «ну, шельмец, я же ему такую хитрую подставу сделал, а выкрутился, нашёл» или «и как он чуть не в два раза норматив перекрыл», а Тронин обмолвился - «и не нужна ему инструкция, он её наизусть знает и к тому же думать умеет. Посмотрите только на его амуницию, у кого такая есть?» Правда, по утру от комдива услышал вовсе нелестные отзывы. Не знаю причины, но раздосадован он был изрядно, а о деталях не говорил. Похоже, здорово подкачала первая батарея в вопросах взаимодействия с командным пунктом и средствами АСУ.
Все эти дни я старался не рассказывать Карьке о своих приключениях. Сам многого не знал и не понимал, а её расстраивать не хотел, хвалил её только и благодарил за амуницию, которая «оставила неизгладимый след в глазах высокого руководства» и, подтрунивая», замечал – простирнуть бы, грязноватая, мол.
Грустно было сознавать, что мои успехи теперь уж точно обеспечат мой длительный отъезд на полигон. Мне и хотелось «пострелять» и жалко было расставаться с моими родными Джипси и Тошкой. Несколько раз заводил разговор о временном переезде их в Минск, пока я по Казахстану гулять буду. Ириша и слушать не хотела, а я колебался.
Решилось все быстро после объявления трехдневной готовности. Командир вызвал офицеров-женатиков и буквально приказал - «семьи отправить к родным, командировка будет сложной и долгой».
Эшелон. Латвия – Россия – Казахстан.
Три дня, отведенные на сборы, пролетели быстро и суетливо. Я за это время всё-таки уговорил Карьку уехать до моего возвращения с Антошкой в Минск. Помогали мне в этом хлопотном деле все бабушки и дедушки, и уговорами и делом. Тем не менее, я был рад, что семейство в надежных объятиях и за них можно не волноваться. Сам же с нетерпением ожидал чего-то совершенно нового и необычного.
Рано утром на общем построении был зачитан приказ на марш, назначены необходимые силы, средства, личный состав, выделены караулы, проверены автомобили и техника. С целью скрытности выдвижение колонны было назначено на 20.00, а поэтому почти весь день прошел совершенно без напряжения. Каждый занимался больше личными делами, нежели готовился к боевому заданию.
Ночной марш совершили без происшествий, с периодическими остановками для проверки техники, маскировки и сохранности грузов. Рано утром, совершив марш примерно 60 км, колонна прибыла на погрузочную станцию Олайне. На рампе уже стояли подготовленные под погрузку железнодорожные платформы, рядом брёвна и мотки проволоки. Командиры сетовали, что рампа была неудобной, с боковой погрузкой. Нас, молодых и зелёных, все эти термины мало тревожили, ибо мы и не знали, что бывают другие. Эту и ту впервые видели. Погрузка началась практически сразу, тут поджимало время и торопили дорожники. Освободить рампу и пути следовало строго по расписанию,
иначе какие-то неустойки, штрафы и что-то ещё. Не помогая, я с интересом наблюдал, как на платформы заезжают машины, тягачи, как работают краны и погрузчики. Было новым и интересным как стопорятся колёса автомобилей, как растяжками из «проволки-катанки диаметром 8» скручиванием монтировками устраняется боковая качка машин. Особенно интересно было смотреть на крепление наших тяжёлых транспортно-заряжающих машин сразу на две платформы, да так, чтобы они не мешали в движении на поворотах. Впечатлений было столько же, как когда-то, когда я впервые увидел работу на позиции скреперов и грейдеров. Больше всех на погрузке были заметны «матёрые» Дулинов и Сёмченко. Я не знал тогда, доведется ли ещё когда-нибудь выполнять подобную работу, но любопытство брало верх и совал свой нос во все процессы. Иногда казалось, что моему комдиву эта любознательность даже нравилась, и он кое-что для меня комментировал. Обратил внимание, что после закрепления каждой машины лично забирался в кабину и что-то проверял. На мой вопрос, что он делает, коротко ответил - это, мол, дизель, нужно снять со скорости, чтобы при сцепке не завёлся «с толчка». Мелочь, но мудрая.
Один из офицеров СРВ рассказал мне именно о таком случае. При движении караульный забрался в кабину КрАЗа и крепко уснул. Ворочаясь, случайно включил передачу, а от рывка платформы двигатель завёлся. Солдат спит, а колёса «привязанного» тягача крутятся и буксуют на месте, и так весь несколько-часовый перегон. В результате – дым, пожар и полная замена четырех скатов заднего моста и штраф за порчу платформы. Такие случаи, говорят, не редкость.
Во время погрузки обратил внимание ещё на одно, показавшееся мне даже необычным, поведение командира бригады. До этого я виделся с ним довольно много раз и всегда в роли некоего цербера. Даже не думал, что по-человечески он вообще говорить умеет, всегда с криком, с каким-то надрывом, будто перед ним не его подчиненные, а враги злейшие, подлежащие уничтожению. Здесь же, на рампе, был совершенно другой командир – уравновешенный, внимательный и абсолютно спокойный. Не вмешиваясь в происходящее, внимательно наблюдал и изредка отдавал какие-то распоряжения своим заместителям, лично контролировал организацию перерывов и приёма пищи солдатами, не забывая и о нас, офицерах. Не иначе – «Суворов!», думал я. Мне он понравился, и я решил внимательнее наблюдать за его манерами в течение всех предстоящих учений.
Погрузка колонны завершилась так же организованно, как и началась, построением на рампе. П-к Антонюк сказал несколько фраз, закончив выступление словами – «Остальное всё в приказе». Бригада разделилась на едущих и остающихся, а командиры разных степеней развели своих подчиненных по вагонам. Я в составе группы «черных инженеров», пошёл к нашему плацкартному. Важно было на 10 суток, так ориентировочно определялось время в пути, занять удобное место, подальше от начальства. На время учений у нас не было подчиненных, а нами управлял зам по вооружению. В составе бригады я как бы выходил из подчинения Дулинова, но на самом деле фактически это ничем не регламентировалось. Единственное – я не входил в состав боевой смены дивизиона и не числился в его штате (для инструкторов полигона и посредников). Мы были как бы запасными, в резерве.
Мои коллеги из группы «чёрных» оказались совсем разными людьми и по положению, и по должностям, и по возрасту, но главное, что меня сильно разочаровало, с абсолютно разным отношением к предстоящей миссии и нашей роли на полигоне. Сегодня я с неприязнью пытаюсь вспомнить их имена и радуюсь, что мне это не удаётся. Удобнее будет называть их как-то безлико.
К примеру, первый – капитан из технического дивизиона, специалист по заправке ракет компонентами топлива, два года перехаживающий звание и обозлённый на судьбу, брошенный женой, ехал прост так, потому что было всё равно, а делать что-то надо. Второй – закончивший, вроде, Киевское ВИРТУ и даже, кажется, с красным дипломом, молодой старлей, холостой и очень хорошо о себе думающий, а полигон рассматривает как ступеньку в карьере – ему нужна запись «принимал участие в боевых стрельбах в составе бригады».
Будучи старше меня на пару лет, пытался показать свою эрудицию, но быстро умолк после нескольких моих, не скрою, язвительных реплик. Друг другу мы не понравились и предпочли более не общаться. Третий – даже не помню его звания, молодой, но старше меня, спокойный как слоненок, как занял верхнюю полку и уснул до отправки эшелона, так и уснул, может выпивши был, может устал за день, не выяснял. Похоже из состава командного пункта бригады или средств АСУ.
Какими бы они ни были, мне с ними было по пути, но ехать с ними не хотелось. Помог мой Дулинов. Он появился в нашем вагоне и безапелляционно заявил – «Переезжаешь. Где дивизион, найдешь?»
Через 30 мин я был среди своих, но в компании «неблагонадёжных» - к-на Игоря Заиграева, м-ра Славы Колчина и к-на Валеры Стрельникова. Напротив на боковых устроился сопутствующий офицерский состав в двух лицах штабистов – зам начальника ОК Понамарева и зам начальника тыла Иванькова. Оба очень быстро стали «нашими ребятами» и достойно вписались в коллектив «дивизионных». Я уж было возрадовался, но … опять Дулинов с оригинальным предложением – приказанием – «Мамонов, вы знаете всё?» - «Почти, товарищ подполковник». «Вот всё это «почти» должны знать Бриль и Донских. У вас 10 суток. Проверять буду сам». Так я опять стал педагогом.
Распорядок дня был вполне лояльным. С подъёмом никто не торопил, все понимали, что дружно встав, в умывальники попадут не все сразу, а завтрак будет только после отрезка перегона. Длительность перегона варьировалась от 3-4 часов до суток. Эшелон-то военный и шёл «литерным под постоянный зеленый», а питаться сухим пайком офицеры не любили. Это объясняло стремление на каждой остановке быстро находить магазины и кафе для затоваривание с перспективой нормальной едой. Естественно, одновременно производилась в солидных объёмах и горячительное.
Имеющийся спирт, приобретенные перед отъездом сухие вина и бальзам, рассматривались как НЗ и к употреблению не допускались. Уставных «фронтовых 100гр» для командировочного «спецсостава», безусловно, не хватало.
Определённые для занятий часы «с утра и до обеда» командирами контролировались, но как-то вяло и лениво, особенно спустя пару дней пути. Я продержался со своими подопечными учениками дней пять и тоже сдался. Занимались по два-три часа не больше, как-то не шла учёба, а то, что пытались усвоить к следующему дню, напрочь забывалось. Да и уверенность моих подчиненных в моей квалификации не способствовала проявлению настойчивости, мол, Александр, нас же все равно к технике не допустят, а ты и так всё знаешь и всё сделаешь.
В последние дня три пути меня действительно начал пробивать мандраж, я всё сильнее начал буквально кожей чувствовать ответственность и серьёзно сел за книги. Секретчики чуть ли не письменно докладывали начальнику 1-го отдела, что Мамонов сдаёт литературу за 15 мин до закрытия библиотечного купе. Тот обычно отвечал –«но без опозданий? Так чего вы хотите. Работает офицер!»
Пока эшелон шёл по России мы редко смотрели в окна. Пейзаж был хорошо знаком и не вызывал интереса. Однако, подъезжая к Кургану, вид из окон стал притягивать всё больше. Для нас, людей лесов и полей, непривычно было видеть сплошную безграничную пустынную равнину, - не то степь, не то пустыня. Я такой пейзаж видел первый раз в жизни, оторопь брала, когда думал о том, что и здесь могут жить и работать нормальные люди, кроме разных путешественников, археологов и геологов. Про шахтеров, которых здесь, говорили, было великое множество, не думалось, это особая каста и люди не от мира сего.
Помимо пустынного пейзажа тоску песчаную подхлёстывала невыносимая жара. В вагоне не спасали все полностью опущенные окна и настежь распахнутые тамбурные двери. Даже при хорошей скорости состава ветер не столько охлаждал, сколь даже обжигал и сушил. Не выходя из вагонов мы чувствовали себя уже загорелыми и выдубленными солнцем, кожа сохла и трескалась, пить хотелось непрерывно. Что интересно, днём совсем не хотелось есть, а про спиртное забыли почти все.
Исключение, пожалуй, составляли мои соседи-ветераны. Завесив простынёй вход в свой отсек-купе, они сидели в трусах с наброшенными на плечи мокрыми полотенцами и, как ни в чём не бывало, глушили сильно разбавленный каким-то морсом технической спирт, предварительно «осаженный» марганцовкой. Используя штатный инструмент, окно не просто опустили, как все, а вывернув шурупы, вообще сняли его. Как только ощущалось торможение состава, вся эта братия под возглас Игоря Заиграева - «Магаз!» (имелся в виду – магазин), мгновенно принимала вид по «форме №4» (полевая форма офицера с полным снаряжением), доставала из походного ящика-сейфа документы и оружие и стремглав устремлялась к выходу. Их никто не пытался останавливать, бесполезно, всё равно выпрыгнут в окно. Полная экипировка была необходима на случай отставания от эшелона и подтверждения своих личностей и полномочий в комендатуре станций. Такое случалось неоднократно и не считалось особым происшествием. Не зря ведь – «бывалые!».
Именно в такую передрягу однажды попал и я, с этой честной компанией. Последовав за добытчиками, скорее от нечего делать, чем по необходимости, к придорожному магазину сразу понял свою бесполезность. Роли в «группе захвата» были четко распределены, и мне оставалось лишь наблюдать за происходящим.
Первым в магазин зашёл Заиграев и произнёс вступительную речь, что-то вроде – «Товарищи! Военная комендатура! Всем спокойно. Мы вас не задержим. Пропустите, пожалуйста, офицеров». Его внушительный, спокойный вид и рост под два метра подтверждали серьёзность слов и не вызывали у посетителей сомнений в необходимости не препятствовать авторитетному налётчику. В это время Колчин и Стрельцов производили в корзинки отбор необходимых продуктов питания, а зам по тылу, в силу привычки и пунктуальности, записывал в блокнотик выбранные товары и их цены. Спиртное выбирал сам Игорь, он же и рассчитывался с продавщицей. После заключительной реплики «Спасибо, товарищи. Всего доброго!» группа спокойно удалилась, я за ней. План закупки был выполнен, и оставалось лишь вернуться в вагон, однако, … - поезд ушёл. К моему удивлению, никто не удивился этому и спокойно пошли по путям в сторону пассажирского вокзала.
Тот же Игорь Заиграев быстро определил место нахождения военно-транспортной комендатуры, предъявил документы, обрисовал дежурному ситуацию и, спустя 15-15 мин доложил нам: «Ближайший скорый будет через 2 часа. Догоним эшелон в Кургане». Всё так и произошло, а в вагоне, мне показалось, никто даже не заметил нашего отсутствия почти три часа. Дальше – торжественный приём пищи и заслуженный отдых.
Наше путешествие подходило к концу, когда, выйдя на перрон, я прочитал почему-то очень знакомое название станции – Котбус и увидел совсем не азиатские строения. Беленькие, «разрезанные» чёрными полосками, домики, ухоженные клумбы и садики, чистенькие тротуары. Чудеса, да и только! Европа в Азии! Поговорил с местными продавцами семечек, огурчиков, картошки в мундирах и разной мелочи и понял, что это поселение военнопленных немцев, обрусевших и оставшихся здесь жить. Немецкое название городка жители выбрали, наверно, сами и даже на стандартной вывеске названия станции внизу более мелким готическим шрифтом было выведено – “Cottbus”.
Балхаш-9. Боевая стрельба.
Ранним апрельским утром 1977 года эшелон 205-й зрбр прибыл на конечную станцию нашего путешествия – Сары-Шаган. Назвать это привычным словом «станция» в моём понимании было можно с очень большой натяжкой. Это было нечто вроде товарного пакгауза, но со станционной вывеской и даже вокзальными, хотя и стоящими, часами и бронзовым станционным колоколом. Бытового народонаселения на станции не наблюдалось, вдоль подобия перрона прохаживались двое – один в Фоме железнодорожника, а второй – в полевой лётной и с кобурой ПМ. Позже стало ясно, что первый из них является местным начальником станции Сары-Шаган-грузовая и распорядителем разгрузки, а второй не лётчик вовсе, а офицер особого отдела полигона «Балхаш». Полигон то военный, государственный, секретный и приклеелся к Семипалатинску и Байконуру и самый после них действующий и востребованный. Охранять его нужно бдительно и не пускать всяких там проходящих мимо!
Поскольку моё присутствие при разгрузке эшелона было совершенно бесполезным, я предупредил комдива и отправился к видневшимся немногочисленным постройкам, похожим на какой-то аул. Так я себе представлял азиатские деревни и оказался прав. Подойдя ближе, увидел ветхие, вроде, глиняные избушки, крытые какими-то листьями или камышом, двух жующих верблюдов во дворе и с полдюжины совершенно голых ребятишек лет четырёх – семи. Они были заняты какой-то игрой прямо на дороге и меня будто не замечали. Заметил, что оправлялись они там же, где и играли, нисколько не стесняясь. Ну да, подумал я, а где же ещё, если чего-то похожего на уборную не наблюдалось, а в обозримой близости ни одного кустика или деревца. Чистая пустыня, а люди живут и плодятся, даже, наверно, довольны судьбой. Быстро осознав, что иных достопримечательностей я тут не увижу, а ожидаемого магазина или общепита просто не предусмотрели, поспешил назад. Уже хотелось перекусить, да и боялся остаться в пустыне без поддержки, воды и провианта.
Разгрузка платформ завершилась значительно быстрее, чем я думал. Рубить растяжки оказывается легче и быстрее, чем при погрузке их накручивать. Молодёжь встретила меня расспросами, и я вынужден был её серьёзно разочаровать своими свежими наблюдениями.
После обеда высокое начальство быстро куда-то заторопилось, а нам было велено, в соответствии с приказом, совершить 150-ти километровый марш и на следующие сутки развернуть полевой (я бы сказал – пустынный) лагерь в указанной на карте точке.
Совершённый марш трудно было назвать марш-броском, ибо машины тащились с верблюжьей скоростью. Ужасная пылища и жара под 40;С вынуждали делать частые остановки, приходилось очищать радиаторы и непрерывно доливать в них воду. В автобусе типа нашего «Боливара» дышать было нечем. Открывать окна из-за пыли было нельзя, а жара доводила до обморока. Такого мы не ожидали, да и посредники лютовали, делая пометки в своих карточках заметив расстёгнутые воротнички наших кителей или снятые портупеи. Всем казалось диким – соблюдение формы одежды в условиях, близких к боевым. Как-то невольно вспоминались кадры из фильмов о второй мировой, когда на уставной внешний вид внимания обращали только при штабах.
Изнуренные и злые добрались мы до места. Откуда у командиров была уверенность, что мы именно на том месте, куда нас отправляли не знал никто. В те времена-то разных «Джи-Пи-ЭС» и навигаторов с противным бабским голосом ведь не было, а астролябию с собой вряд ли прихватили. Полагались, скорее всего, на самое надёжное – военное «А вдруг, тут?» Выйдя из автобуса мы ахнули от неожиданности. Пустыни не было! Была яркая разноцветная степь, до горизонта засаженная изумительными по красоте тюльпанами и покрытая зеленой, но какой-то неестественной травой, пробивающейся из крупного песка и камней.
Полевой лагерь.
«Так не всё уж очень тоскливо», - воскликнул было я, а в ответ услышал, мол, подожди, через час – полтора этого уже не будет, вся красота превратится в дрисву, мелкий и колючий пластинчатый песчаник цвета охры. Я было не поверил, но к вечеру именно так и случилось. Оказывается, эта пустыня цветет раз в году в апреле – мае две – три недели, а в остальное время представляет собой безжизненное плато с высохшими редкими сучками и шариками перекати-поле.
Работа по развёртыванию походного лагеря продолжалась почти всю ночь. Работали все, ибо каждый расчет или батарея оборудовали палатки и устраивались фактически каждый для себя. Меня, с целью исключить тлетворное влияние «активных вагонных дебоширов» по настоянию п-ка Тронина определили всё с теми же «черными» инженерами.
Утром местность было не узнать. Палатки выстроились ровными рядами, проходы расчищены от веток и травы, а на правом фланге красовался шест с красным флагом. Получилось очень красиво и даже по-военному изящно.
Старший офицерский состав, во главе с комбригом, весьма уютно расположился в специально привезённых кабинах типа «Кузов Универсальный Нормальных Габаритов» - КУНГ-828М, освобожденных от аппаратуры и обеспеченных приличными кроватями столами и стульями. Мы, конечно, не имели ничего против нормальной жизни командования на учениях, но не хотели и сами испытывать те самые «тяготы и лишения воинской службы» и потому кое где иногда слышался тихий ропот. Весь день мы занимались устройством быта, но получалось весьма неважно, всего почему-то не хватало. Однако, без нашего участия к вечеру несколько в стороне от лагеря появились вполне приличный туалет и очень даже симпатичная душевая с бочкой на полуоткрытой крыше. Вода из душа не то чтобы лилась, но .вполне прилично капала. Это наше первоначальное недовольство через день прошло, когда мы поняли всю ценность привозной воды и крайнюю её скудность. Половина цистерны уходила на кухню и для заполнения индивидуальных фляжек. Впрочем, забота командования о нас, смертных, все-таки была оценена весьма высоко.
Утром нас всех разбудил оригинальный «будильник – трубач на настоящей трубе играл «Зарю». Для меня, да, пожалуй, и большинства личного состава это явление наблюдалось впервые и было принято с восторгом. Далее последовало построение бригады, вынос развёрнутого знамени, исполнение гимна ограниченным составом оркестра и отдача приказа о заступлении на боевое дежурство. Учения переходили в главную, решающую стадию.
По команде назначенные дежурные смены на машинах разъехались по боевым местам, площадка для построений опустела и на ней осталось четыре человека – я и ещё трое «чёрных». Ошарашенным, кажется, чувствовал себя только я, остальные же спокойно побрели в палатку, приглашая меня, мол, пойдем отсыпаться. Отдыхать мне не хотелось и отправился я на прогулку по пустыне. Осознанной цели не было, но закралась в голову мысль привезти с собой моей Карьке пакетик с луковицами казахских тюльпанов. Не спеша прогуливаясь, вспоминал какой из этого посадочного материала лучше собирать, покрупнее или потвёрже, те, которые цветут или с опавшими лепестками. Не придя к какому-то единому выводу, решил собирать разные по цвету, размеру и твёрдости, типа – дома посадим все, а что получится то и будет.
Я достал из кобуры шомпол, присел на корточки, отбросил в сторону сухую траву и … обомлел от ужаса и неожиданности. Прямо передо мной, свернувшись клубком, грелись на солнце две или три змеи. Я вскочил и, не скрываю этого, со всех ног бросился бежать. Так близко змей я ещё никогда не видел. В очень юные годы отец мне часто показывал ужей, я их даже сам ловил на берегах Березины и Плиссы, а змей, медянок, показывал на расстоянии, пугая их прутом. Это были не медянки, тут сомнений не было, медянкам нужен мокрый мшистый лес или болото. На полигоне ни того ни другого не наблюдалось, значит эти твари другой «национальности», точно не белорусские.
Успокоившись, вроде даже небрежно, поделился своими мыслями с сожителями, на что кто-то из них спокойно пояснил, мол, здесь разной твари много – сдвинешь камушек, а там скорпион или тарантул, поднял камушек побольше, – гадюка или целый выводок. Словом, запугали меня основательно, хоть ты в поле не ходи.
Потоптавшись без дела по лагерю, дозрел до мысли, что боевому офицеру негоже не знать как защитить себя и своих подчиненных от ядовитых тварей при ведении боевых действий в любом регионе мира, отправился в секретную часть и попросил подобрать мне
литературу по этой теме. Подбирать не пришлось, по моей тематике литературой оказалась единственная инструкция с почти таким же названием. Мне хватило часа изучить всё о вредоносных паукообразных и опасных пресмыкающихся, обитающих в азиатском климате.
Теперь я знал главное о ядах, времени наибольшей активности скорпионов, их опасности весной и начале лета, способах оказания первой помощи, фактической безвредности тарантулов и смертельной опасности гадюк в период размножения и защиты своего выводка. Спустя пару дней, прикрывая сам себя, от всё же постигшего меня испуга, провёл специальное занятие с бойцами своей батареи. К добру ли, но мои познания о тварях и гадах стали известны замполиту бригады и такое же занятие пришлось провести трижды для других подразделений, а затем и для всего офицерского состава бригады, включая самого полковника Антонюка. Что-то не туда начал «копать», не тем занялся, думал я, но отступать уже было поздно, да вроде и не сильно мне педагогика портила репутацию.
Вечером собирался устраиваться на ночлег, но прибежал штабной посыльный и передал нашей четвёрке срочно прибыть к заму по вооружению. Несколько недоумевая, пошли, но оказалось, что Тронин ждёт нас не в штабе, а на командном пункте на площадке «Балхаш-9». Полковник встретил нас в расположении отделения разведки и АСУ, коротко поставил задачу – ознакомиться с полигонной техникой, включить аппаратуру не более, чем на час, проверить основные боевые параметры, оставить личные метки, отключиться и не оставляя явных следов, вернуться сюда же. Вот только теперь я понял окончательно, для чего нужны «чёрные инженеры».
Полигонная техника.
В результате короткого, но чрезвычайно важного знакомства с полигонной техникой, с какой-то грустью и тревогой стал понимать всю сложность возложенной на меня, и, подчёркивал сам себе, лично на меня, ответственности. Стараясь не волноваться и сосредоточиться, я обошел позицию стартового комплекса. Первое же впечатление могло повергнуть любого ракетчика в уныние. На совершенно ровной площади уныло расположились всего четыре единицы боевого состава – полигонные кабина К-3В, дизель-электростанция АСД-200, пусковая установка 5П72В и наши КрАЗ-255В в сцепке с ТЗМ 5Т82М и учебным габаритно-весовым макетом ракеты 5В21ГВМ. Наша техника меня мало интересовала, ей должны были заниматься бригадные инженеры, да и подготовка её «дома» не вызывала беспокойства. С состоянием же полигонного «железа» дело обстояло совсем иначе.
Сразу, даже при скудном освещении, бросалась в глаза её не ухоженность, какая-то обшарпанность, было видно, что у техники нет постоянного хозяина. Выяснил, что кабина была выпущена изготовителем в одной из первых модификациях и представляла некий переходной вариант между «ангаровской» и «веговской» моделями. Насторожили отличия в расположении многих важных элементов настройки и контроля, значительно отличалась аппаратура подготовки стартовой автоматики. После включения кабины я просто «охнул»… В кабине не работало ВСЁ!
Зафиксировав на всех шкафах показания счетчиков времени работы и расставив свои, понятные только мне «хитрые метки», сделал для памяти личные заметки в блокноте, выключил аппаратуру и вернулся на командный пункт. Все офицеры были в сборе и докладывал я последним. Оказалось, что мои наблюдения сильно разнятся с докладами коллег, а мои первичные умозаключения не вписываются в общую картину предстоящих работ. У меня создавалось впечатление, что меня либо не понимают, либо не хотят понимать. Только Тронин слушал молча и внимательно, что-то себе помечал в журнале и был действительно сосредоточен. Похоже, было, что мой доклад его не только не удивлял, а что именно таким положение он и предполагал увидеть ещё до начала приёма техники.
Утром, не выходя из палатки, наблюдал развод подразделений и в постановке задачи услышал приказания, определявшие действия боевых расчётов на позиции. Суть их заключалась примерно в том, чтобы ничего не делать с техникой «своими кривыми руками». Аппаратуру включить за 30 мин до окончания рабочего дня инструкторов полигона, дабы видели они, что «идет боевая работа и не опоздали на свой автобус».
Весь день я провел в разработке алгоритма работы расчета по возвращению к жизни умершей техники. В том процессе предполагал задействовать своих «гвардейцев» Петра Грешникова, Колю Бриль и верных «оруженосцев» оператора Сергеева и дизелиста Антонива. Больше людей брать было нельзя, но и этим я отводил роль «подносчиков снарядов». В это время на позиции боевой расчёт энергично «имитировал кипучую деятельность» на холодной аппаратуре, вёл какие-то записи, раскладывал инструменты и приспособления, калибровал измерительную аппаратуру. Словом, занимался творческой ерундой и создавал впечатление вдумчивого и серьёзного коллектива, нацеленного на ошеломительный успех в выполнении поставленной задачи. Грешников до седьмого пота тренировал расчёт по заряжанию пусковой установки, а Николай с умным видом изучал с операторами особенности стрельбы в условиях активного противодействия противника.
Как и накануне, нас собрал штабной автобус и вывез на 9-ую площадку. По пути Тронин напутствовал последними указаниям ни словом не обмолвившись об ответственности, важности, судьбоносности и прочих уникальных чертах нашей миссии.
В основном это были нормальные технические советы и даже немного расслабляющие истории из предыдущих учений. Однако, после выхода из машины стал перед нами, демонстративно достал из кармана секундомер и очень убедительно щёлкнув им, произнёс – «Время пошло!».
Когда я вошёл в кабину, аппаратура работала, но ни одна из сигнальных лампочек, свидетельствующих о нормальной работе, не горела. Инструкторы на совесть потрудились для обеспечения нам максимума проблем. Но, как говорят, это мы уже проходили. Сергеев подал мне мой легендарный комбинезон, я облачился и мы начали. На проведение ремонтных восстановительных работ с такими вводными отводилось руководящими документами от 7-ми часов на «отлично» и до 8 ч 30 мин на «удовлетворительно». Мой план предполагал не более 6-ти часов до завершающего работу доклада.
Пока я с расчётом колдовал в кабине, к-н Грешников «добывал снаряд» в виде ракеты 5В21ВМ в техническом дивизионе, разместившемся на территории 7-й площадки. Как он потом рассказывал, ракета попалась «старенькая», отстоявшая где-то на дежурстве 10 лет и списанная по возрасту полтора года назад, замызганная, но в хорошем техническом состоянии, мол, должна взлететь и может даже попасть.
Весь многоходовый процесс начал подходить к финалу около 6-ти часов утра. Я завершил подготовку кабины, Петро перегрузил ракету на пусковую, совместно с КП дивизиона провели контроль функционирования и, далее, меня Тронин выгнал со старта за обваловку, а расчёт заступил на дежурство.
Часов в 9 появились инструкторы. Уходя, я несколько раз обратил внимание Николая и близко к аппаратуре не подпускать полигонщиков, а все проверки проводить лично и только пальцем показывать, мол, смотри – получилось и в пределах нормы. Коля настолько разошёлся, что проверяющий собирался писать рапорт о неуставных отношениях и проявленной грубости к его персоне. После стрельбы передумал.
После всех проверок и подведения итогов, комиссией полигона бригада была признана боеготовой и допущена к боевой стрельбе. По объявленной комбригом тревоге, боевая смена перешла в «Готовность №1», была включена ЦС и на несколько километров стали слышны команды и доклады участников боевой работы..
Я полулежал на внешнем склоне обваловки метрах в 50 от пусковой установки, забыв о скорпионах и гадюках, и отчаянно боролся со сном, брали верх усталость, напряжение и бессонная ночь. Часов около 10-ти с КП полигона донесся доклад о готовности к старту ракеты-мишени. Через пару минут мишень РМ-207 стартовала, то есть – появилась цель.
Тут-то я и проснулся. С огромным интересом смотрел на пусковую с ракетой и слушал «трансляцию» по громкой связи. Прошла команда «Пуск!», а на ПУ тишина. Ну, думаю, провал, команда не прошла. … И тут вдруг из генераторного отсека ракеты заструился беленький дымок, включилась газогенераторная турбина, борт ракеты перешёл на собственное питание, сработали пиропатроны запуска ЖРД (жидкостного ракетного двигателя) и ка-а-а-к … грохнет!
Сработали стартовые ускорители, и силой 42 тонны ракета буквально исчезла с направляющих пусковой установки. Стартовая скорость ракеты менее чем за 4 секунды достигает почти 600-от метров в секунду, почти в 2 раза больше скорости пули на выходе пистолета Макарова. Зрелище было неописуемым, грохотом заложило уши, от пылищи и дыма потемнело. Я скатился по обваловке, отбежал метров 50, и только тогда стала видна ракета, спустя минуту показалась и мишень. У нашей ракеты попарно отстыковались четыре пороховых ускорителя и, казалось, медленно стали падать вниз. Оставляя яркие инверсионные следы две ракеты, как-то петляя, стремительно сближались … и встретились. Была видна огненная вспышка, в стороны из образовавшегося облака разлетались крупные осколки и уцелевшие части планеров, а секунд через 30-40 прогремел гром, - дошёл звук взрыва боевой части и остатков топлива.
Минут через 10 подошёл Петро Грешников, поздравил с успехом, я его. Смотрю, что-то темнит, колись, говорю. Да чего там темнить, не каждый день мишени чистенько сбиваем, садись – отметим. Мы расположились на склоне обваловки, Петро отстегнул фляжку и мы прилично «поотмечали». Часа через два нас нашёл офицер штаба, нашумел, что ищет нас с момента подрыва ,и сообщил, что нас разыскивают Антонюк и Тронин. Мы с Грешниковым поняли, что несколько преждевременно начали праздновать победу, но деваться было некуда, да и до лагеря хорошо бы как-то добраться
Стараясь не дышать, доложили комбригу о прибытии и попробовали отойти в сторону, да не тут-то было. Тронин взял нас за портупеи и подтащил к своему «Газику». На заднем сиденье был накрыт походный стол – две фляжки и два стакана, ни хлеба, ни закуски. Он сам налил по пол стакана и сам сказал – За победу! Мы с Петром выпили, как и положено «двухсотчикам», в три приёма, не запивая, и перестали «не дышать».
После возвращения в лагерь, процедура в том же стиле, но теперь под руководством комдива, продолжалась чуть ли не до утра. Почти всю ночь слушали байки «бывалых стрелков», что очень напоминало не то рыбалку, не то охоту, не то обыкновенную коммуналку, но все рассуждения возвращались к прошедшей стрельбе и к предстоящему отъезду домой.
Моё утреннее настроение слегка подпортил тарантул, забравшийся к нам в палатку и прицепившийся прямо у меня над головой на палаточной канатной растяжке. Упаковав тварь в пол литровую банку, оставил её под нарами и вышел на солнышко. Ночами все мы жутко промерзали в этом радушном Казахстане и с удовольствием утром оттаивали, постепенно снимая с себя натаскиваемое второпях ночью. Блаженно потягиваясь от чувства осознания хорошо исполненного накануне ратного долга, заметил хмурого комдива. Он неторопливо прогуливался между палаток нашего дивизиона, заменил меня и подошёл сам. Даже не поздоровавшись, сразу начал разговор, как я понял, о главном, что его озадачило и уже с утра не давало покоя. Начал почему-то с моей семьи, не соскучился ли, хочу ли домой и далее что-то в таком духе. Я не понимал, что он хочет сказать, но чувствовал – семья здесь не при чём, просто Дулинов никак не мог начать разговор, в котором я должен был что-то сделать и мне это «что-то» скорее всего не понравится. Уже теряясь в догадках и не представляя о чем можно думать, комдив наконец-то заговорил по сути вопроса.
Экспериментальная группа.
Оказалось, что ещё до реальной стрельбы инспекторы очень высоко оценили боеспособность дивизиона и высокий профессионализм офицерского состава. Как выяснялось, особо распинался мой инструктор, который «портил» мне технику с особым упоением, использовал все свои подлые ловушки и всё напрасно. Именно он рекомендовал меня включить в состав нового экспериментального расчёта полигона, вместо себя. Конечно, это мне сразу польстило, но спустя пару минут я уже сомневался, так ли сильно мне это нужно и не пойдет ли такой поворот событий во вред. Перспектива перевестись из Латвии в Казахстан и перевезти сюда семью мне совсем не нравилась и даже за большие должности и звания и многообещающую перспективу. Поэтому отвечать стал осторожнее. Николай Максимович видно понял, чего я испугался и на незаданный вопрос ответил сам, мол, разговор идёт не о переводе по службе, а о необходимости задержатся на полигоне на некоторое не очень длительное время – неделю, от силы, две. Я начал было спрашивать, а как же моя батарея без комбата, а теперь и без меня и что-то ещё в этом роде, но Дулинов остановил меня, разъяснив, что батарея обошлась без меня по дороге на полигон, обойдется и на обратном пути. К тому же, если задержат не на долго, то я смогу догнать группу либо скорым, либо самолетом. На вопрос, а в чём суть моей работы, ответил уклончиво, что-то вроде что умеешь хорошо делать то и будешь делать, а может ещё чему толковому научат умные люди.
Отошёл от командира я совершенно растерянным, но до жути гордым собой. Тогда страшно хотелось похвастаться Иришке и рассказать, как высоко меня оценили, а заодно задать ей вопрос, не хочет ли она переехать поближе к космодрому, в Сары-Шаган или Приозёрск, зная, что ответит: «Хочу в Минск!». Расспросив командира о том, как посоветует себя вести, на что больше обращать внимание, с кем можно или нужно поддерживать контакт и других особенностях моего нового задания, разошлись.
Далее состоялся разговор с Трониным, от которого я узнал об истинной цели моего прикомандирования к в/ч 03080, более известной как филиал ЦКБ «Алмаз» и входящий в него ОКБ-2 МАП (МКБ «Факел»), под руководством П.Д. Грушина. Основная задача заключалась в модернизации ЗРК С-200В «Вега» и создании нового - ЗРК С-200Д «Дубна», более высотного, с ракетой 5В28М с большей дальностью полета, возможностью стрельбы по удаляющимся целям «вдогон», а также работы в условиях активных помех. С целью проверки возможности уничтожения сверхвысотных целей были назначены экспериментальные стрельбы на полигоне Сарышаган, в которых мне предстояло принять участие. Из состава 205-й бригады кроме меня были откомандированы ещё трое «шибко грамотных», к счастью не из коллектива «чёрных», не оправдавших высокого доверия. О этих ребятах расскажу особо, когда стану описывать обратную дорогу. Они стоят отдельного внимания и упоминания.
Мы продолжали жить в лагере, и я пару дней не догадывался, что офицеры группы даже не знали о моём задании. Я как-то спросил об этом Дулинова, так он мне ответил, что и не должны знать, а он меня забыл предупредить. Ещё больше меня заинтриговало, когда Тронин отвез нашу вновь сформированную группу на 10-ю площадку и представили частично гражданским, частично военным сотрудникам какого-то конструкторского бюро. Разговора как такового и не было, но из их расспросов нам стала ясна техническая часть проблемы. Этих инженеров интересовало, какие аппаратные параметры систем наведения «сковывают» ракету на предельных высотах, и за счёт чего, помимо двигателя и сектора работы радиовзрывателя можно повысить вероятность поражения цели.
Я довольно долго не решался высказать свою точку зрения и продержался минут 10. Когда же Тронин кивнул головой вниз и на доску, я понял, что пора. Подняв руку и не опуская её, я вышел к доске, как в училище слушателем выходил в роли преподавателя-стажёра, выдержав многозначительную паузу, задал несколько, на мой взгляд, простых вопросов. В классе перестали галдеть и повернулись ко мне. По их лицам понял, что главного уже добился, привлёк внимание, и повторил вопросы, смысл которых был в поразительной наглости – задавать вопросы матёрым инженерам на уровне 7-го класса средней школы. Точно своих формулировок не помню, но поинтересовался, при каком угле старта ракета, как и, скажем, булыжник, полетит дальше всего. Ясное дело – при 45 градусном старте. Заулыбались и некоторые снисходительно скрестили руки на груди. Я согласился, уточнив, что в разработанном ими комплексе установлен угол 48 градусов, для компенсации неизбежного проседания ракеты при сходе с направляющих Я продолжил, - а при каком угле старта, к булыжнику больше не обращался, ракета полетит выше всего. И тут я согласился с их точкой зрения - при вертикальном старте. Далее спросил, а почему в комплексах малого С-125 и среднего С-75 действия применены переменные углы старта, то есть, наведение уже на земле ракеты на цель производится по двум координатам - и по азимуту, и по углу места. Именно этим, подчеркнул я, как школьникам, достигается максимальная энергоёмкость даже маломощной двигательной установки ракеты. Делайте выводы, товарищи, для эксперимента удлините трубопроводы
высокого давления, удлините поршни и цилиндры подъёма качающейся части или ещё проще – поднимите КЧ вместе с ракетой, подоприте трубой и приварите так, чтобы угол старта был градусов 70-75 и стреляйте. Если получится – будете оптимизировать или поменяете пусковую установку на пусковой стол.
Инженеры расходились несколько озадаченными, мол, «а почему бы не попробовать» и «а почему мы сами об этом не подумали раньше, чем этот лейтенант».
Я тогда и не думал, что это простейшее решение ляжет в основу комплексов нового поколения типа С-300, устройство которых я спустя лет 5 буду в этом же Приозёрске изучать сам, а затем писать учебные пособия и обучать курсантов. Не приписываю себе авторство вертикального старта ракет, это до меня было очевидным и Циолковскому, и Оппенгеймеру, и Королёву. Правда, у них стояла другая задача – максимально быстро пройти плотные слои атмосферы, но соображал я в те годы правильно и этим теперь доволен.
На обратном пути Тронин долго подтрунивал над моим поведением, «научил, что ли как делать пусковые установки», а то они «не знали как бросать булыжники подальше» и комплексы на соседней площадке не видели. Словом, доволен был зам по вооружению и настроение я ему поднял.
Самое ведь интригующее заключается в том, что через неделю я на Балхаше-10 увидел реализацию высказанной идеи. От увиденного, - слегка оторопел. На стартовой площадке стояла штатная пусковая установка 5П72В с «задранным» градусов на 10 корпусом, а ракету 5В28М загружали краном (по-другому экспериментальную стрельбу провести в короткие сроки не удалось бы). Тем не менее, обошлись нулевыми потерями. Пусковую установку не «курочили», наклон корпуса обеспечили опусканием до минимума задних и подъёмом передних опор. В любом случае, независимо от результатов стрельбы, всё легко возвращалось в исходное состояние. Но в итоге, значит, кто-то решился доложить идею главному конструктору и тот дал добро. Эксперимент-то дорогой и дорогого, в смысле ожидаемого эффекта, стоит.
Мне казалось, что какая-то причина задерживала отправку бригады домой, командование по утрам куда-то уезжало, днями отсутствовало и возвращалось поздно вечерами. Офицеры и солдаты изнывали от безделия и занимались всем, кроме хоть какого-нибудь подобия на боевую работу или учёбу в условиях учений. Доканывали ночной холод и изнурительная жара днем. Я, как и большинство офицеров, валялся в палатке, читал всё, что находил в скудной походной «библиотеке» или принимал пассивное участие в обсуждении дороги, марша, стрельбы и ненавистного азиатского климата.
Полигонная охота.
Дня три спустя в лагере появилось трое чужих офицеров, по поведению явно полигонных. Вели себя не то что развязно, но очень свободно и уверенно, как местные военные аборигены. Среди них я заметил знакомое лицо и не ошибся. Это был Валера Чеботарёв, мой однокашник, младший сержант, командир 2-го отделения 1-й группы нашего курса. Сейчас он носил уже три звёздочки и был, как и в училище, подтянут и даже щеголеват. Я же в это время представлял собой натурального разгильдяя – до пояса голый, босой, в закасанных до колен пыльных п/ш бриджах с флягой на поясном ремне и в фуражке.
Несмотря на внешнюю дисгармонию, встреча получилась по-братски бурной и радостной, на удивление всех окружающих. Валера вёл себя по-хозяйски, не спрашивая, чем я занимаюсь и свободен ли я, настойчиво пригласил поехать с ним, мол, не пожалею. Даже и не думая сопротивляться, я переоделся, отпросился у Дулинова и был готов.
В дороге повели около часа и въехали в Приозёрск, оказалось, Чеботарев здесь жил и работал. После распределения вместе с Володей Ивановым, нашим старшиной курса и вундеркиндом, казалось, не от мира сего В… П…. (забыл имя и фамилию. Вспомню-напишу) получили распределение в Московский округ ПВО, а оказались здесь, на полигоне, на должностях младших научных сотрудников. Работали по профилю и занимались техникой управления, аппаратным и программным обеспечением АСУ и цифровой связи. Спустя лет семь – восемь я не раз буду с ними встречаться, осваивая ЗРК С-300 в институте в/ч 03080.
Ребята переоделись и пригласили меня отобедать в местном ресторане, кажется «Русь» или «Россия», запамятовал.
Да, оказалось правильно «Россия». Ресторан был довольно большим, вечерами, похоже, играл оркестр, и люди танцевали, все как обычно. Приозерск был вполне современным и даже красивым городом, зелёным и чистеньким. На улицах было много людей, гуляли дети, и совсем не ощущалось что это Азия, а в двух километрах от этого оазиса с поливаемыми деревьями безжизненная желто-бежевая пустыня.
После вкусного и сытного обеда ребята предложили мне принять участие в местном развлечении для избранных офицеров. Заинтригованный, я согласился, хотя плохо представлял в чём оно может выражаться, но даже предположить не мог на что согласился.
Приближался вечер и мы вернулись в институтский автопарк, что-то погрузили в бортовой Урал и колонной с двумя седельными без полуприцепов КрАЗами выехали из города. Меня удивляло, что у Валеры на всю технику для всех КПП были нужные пропуска, и ни разу не возникло даже короткой заминки. Ехали мы больше часа, как-то без дорог и ориентиров. Я уже не удивлялся особо, ибо сам по Латвии катался без знания языка и не понимая дорожных указателей на латышском, но у нас указатели-то хоть какие, но были, а тут просто пустыня.
По дороге Валера забавно рассказывал, с каким розовым настроением ехали выпускники по распределению в Москву, как их встретили и с каким трудом понимали, что аэропорта с названием Камбала в Московской области нет. Есть всякие Шереметьевы, Домодедовы, Внуковы, а вот Камбалу не построили. Летели, говорит, долго и даже за пределы Московского военного округа. Поняли поздно, а потом смирились и даже довольны. Снабжение то московское, семьи довольны, дети устроены замечательно, а работа очень интересная, не скучная. Много интересных, талантливых людей.
Подъехали к маленькому домику, оказавшемуся пропускным пунктом (?!) … ни слева, ни справа ни забора ни колючей проволоки, а предъяви пропуск. Чеботарёв поговорил с похожим на солдата человеком, тот поговорил по армейской большущей рации и нам разрешили не проехать, а поехать куда-то туда, куда боец показал пальцем. Минут через пять подкатили к нескольким строениям, уже огороженным редкой колючкой. Валера, кивнув на ограду, пояснил – это не от людей, от животных диких.
Нас встретил жизнерадостный офицер, Игорь Жиган, в х/б без портупеи и пригласил к себе в «хижину», сильно напоминающую не то летний сарайчик, не то какой-то вьетнамский бамбуковый вигвам – к стоякам реденько были прибиты не струганные доски с просветами в спичечный коробок, вроде, для экономии материала или вентиляции. В центре стоял большой стол, окруженный с трёх сторон простыми широкими лавками, на которых можно было и сидеть, и спать. Из мебели – в одном углу стоял «мойдодыровский» рукомойник, а в другом солидный сейф.
Игорь оказался выпускником 1-го факультета нашего училища 74-го года, старлеем и теперь научным сотрудником того же института, что и ребята, а по совместительству начальником этого объекта, именуемого в их кругах площадкой №21. Занимался он исследованиями в области лазерного оружия, экспериментальными разработками и писал диссертацию. После лихо накрытого стола и обильного возлияния - за встречу, знакомство и чтоб теплее было, последовал интеллигентно заданный вопрос: «Так, чего припёрлись?». Валера удивился, что, мол, не ясно – на охоту, вестимо. Не видишь, что ли, машин сколько пригнали. Жиган пожал плечами и молвил – « … так чего сидим? … Поехали!».
Дальше было как в кино. Жиган куда-то сходил и вернулся с четырьмя автоматами и противогазной сумкой с магазинами к АК-74 и несколькими штыками-ножами.
Не торопясь, разобрали автоматы, по два магазина и подошли к машинам. Валера первым забрался за кабину КрАЗа и пригласил меня к себе. Мы прислонились грудью к кабине и привязались солдатскими ремнями к дугам крепления запасных колес. Автомат очень удобно ставился на крышу, на уровне груди. Целиться было не удобно, но как оказалось и не пришлось. Поехали. Километра через три водитель прибавил скорость и КрАЗ, жутко подпрыгивая, помчался с бешеной скоростью. Водитель переключил фары на дальний свет, включил фары-искатели, и перед машиной стало светло как днём. Мы ехали по какой-то раскручивающейся спирали, охватывая все большую территорию, боец
«рыскал» искателями по сторонам и спустя минут 30 гонки прямо по курсу появилось стадо. Это были сайгаки, о которых я раньше слышал, но ни разу не видел и даже не знал, что они водятся именно в Азии. Сайгаки, оказывается, очень быстрые животные и наш тяжёлый КрАЗ с трудом догонял стадо. Когда расстояние от машины до отстающих особей сократилось метров до 50-ти, Чеботарёв начал стрелять, я за ним. Стадо быстро редело, но не потому, что мы много убили, а потому что большинство сайгаков выскакивали из луча света и пропадали в темноте.
Очень быстро у меня кончились патроны, и я перезарядил магазин. Сделать это было не просто, так как и я и плечевой ремень автомата были надежно привязаны к неистово подпрыгивающей машине. В таком же положении находился и Валера. Пока мы перезаряжались, сайгаки разбежались. Мы развернулись и медленно по своим же следам поехали обратно, по пути собирая охотничий трофей.
Результатом нашей вылазки было четыре овцы, так сайгаков называли мои «егеря». Быстро и очень профессионально ребята освежевали и разделали туши, завернули их, пересыпав крупной солью, в брезентовые палатки и уложили на седельное устройство тягача. Шкуры и потроха закопали, не для того, чтобы спрятать (охотничьего надзора здесь и в помине не бывало, полигон то секретный), а чтобы хищники не растащили.
В бунгало отметили успешную охоту, почистили оружие и сдали его Жигану, повспоминали училище и, оставив Игорю несколько кусков сайгачины, отправились в Приозёрск. Ребята взяли по пару кусков мяса и разошлись по домам, отдыхать, а мы с Валерой вернулись в лагерь. Попрощались в машине и мой однокашник, пообещав писать письма, уехал домой, отсыпаться. Я отнёс добычу на кухню и бойцы повара, по совместительству, казахи, узбеки, таджики, принялись готовить плов. Мне ужасно хотелось спать и я ушёл к себе в палатку. Было около шести утра, и я очень надеялся успеть выспаться до общего подъёма.
Экспериментальные пуски.
Разбудил меня Юра Манулов, инженер из нашей новой артели, как я обозвал сформированную группу, и радостно сообщил, что нас вызывает начальник 10-й площадки. Чертыхнувшись с недосыпу, я слегка умылся и оделся. С кислой физиономией, поплелся к выделенному нам персонально полигонным начальством, газику.
На позиции Балхаш-10 нас уже ждал начальник и группа инструкторов. «Знакомьтесь»,- предложил он, и тут же спохватился, - «ах да, вы уже знакомы». Тем не менее я подошёл ближе, представился с полным перечнем звания, должности и фамилии и протянул руку в ожидании адекватного ответа. Первым подошёл сильно загоревший, слегка сутулый, какой-то напряженный и назвался – капитан Разыграев, инструктор командного пункта Балхаш-10, второй назвался проще инструктор К-2В Ковалев, полагая, что в званиях я
разбираюсь и уточнять не обязательно, а третий заулыбался, будто встретил старого друга и крепко пожав мне руку, весело произнёс – Виктор. С другими моими товарищами познакомились примерно также, только Виктор Долгов с ними не улыбался.
Начальник площадки, кажется подполковник Большаков ( но не уверен), кратко изложил суть экспериментальной стрельбы и попросил нас быть благоразумными и помогать друг другу. Как-то само – собой, мы разошлись парами, и мой старлей познакомился ещё раз, протянув руку, предложил – Витя, я отозвался – Саша и этим пожатием были сняты все официальные преграды. Я уже понимал, что рядом хороший парень, а собачиться - его должность инструктора обязывает.
Мы не спеша шли на стартовую позицию, и Витя выпытывал у меня, почему только дважды видел меня на 9-ой и не видел во время стрельбы. Его профессионально интересовало, как можно восстановить аппаратуру и не запомнить, какие из параметров были запредельными, не помнить, почему срывало автосопровождение ГСН по тангажу и всё-таки устранить неисправность и о других своих «непонятках». Я понимал, что все эти вопросы у него возникли к Коле Бриль, а он не мог на них ответить. Но в условиях полигона инструктор не может вмешиваться в боевой процесс, если аппаратура работает, и нет явных причин не допустить отправить 250 тысяч рублей просто в небо. Пока группа не уехала с оформленными актами, я решил не раскрывать все тонкости организации сдачи этого экзамена.
Подойдя к старту, я обратил внимание на «перекошенную» пусковую, и как бы невзначай поинтересовался у Виктора, мол, что это с ней. Витю окрылило, и он стал рассказывать об оригинальности замысла предстоящей стрельбы. Я даже услышал свои слова о метании булыжников, но деликатно слушал и не перебивал.
Окончание рабочего дня решили встретить на его территории, на старте Балхаш-9 в его походной кабине. Он оставался на дежурстве, а мне уже отпрашиваться было не обязательно. Я уже был переподчинён.
Витя накрывал маленький столик и непрерывно разговаривал, чувствовалось, что поговорить он любит, а мне стало нравиться, как он строит свой рассказ. Сначала он ставил себе задаче, задавая вопрос и указывая себе на грудь пальцем, делал короткую паузу, осмысливая, понял ли он сам свой вопрос и понял ли слушатель о чем пойдет речь далее. Затем, сделав таинственное выражение лица, излагал ответ сначала тезисно, а уж потом развивал мысль по каждому из умозримых параграфов, периодически спрашивая обоих, себя и слушателя, - «понятно ли?». После вскрытия нескольких банок консервов и завершении сервировки, предложил откушать по-походному. Присев к столу, открыл стоящий рядом штатный батарейный сейф, в котором я увидел рижские сувениры – кристалловскую водку, Рижский бальзам, сухое вино и стопку консервов «Шпроты». После нескольких не торопясь выпитых 100-граммовок водки, грамотно разбавленной бальзамом, он вновь вернулся к «допросу» меня о подготовке кабины к стрельбе. Я уже подумал, а не рссчитывает ли он на мою откровенность после алкогольного вливания. Витя понял мои опасения и, показав жестом двумя руками знак – «что ты, что ты, да упаси господь» и предложил послушать интересную и поучительную историю из его личного архива. Я согласно кивнул головой и удобнее устроившись, приготовился слушать.
Свой рассказ он начал с характеристики какого-то главного инженера, руководящего сдачей ответственного экзамена группой молодых специалистов. Далее обрисовал некоторых из этой группы. Разбил их на подгруппы способных и очень способных, выделив при этом одного, ну уж - совершенно способного, прямо уникального. Так вот этот уникальный в ночное время сделал за «способных» всю работу и лег отдыхать, довольный собой, за обваловкой.
Мы рассмеялись искренне оба. Он меня раскрыл, будучи таким же дежурным в ночь совершения мною подвига, а я сдался, признав его прозорливость. Оказывается, подобную картину он наблюдает почти каждую декаду, но отметил, что «вот такой лейтенант, который устранил все 100% неполадок, попадается впервые» и предложил выпить за мой успех.
Утром за мной приехал наш газик, имевший приказ ещё накануне вечером, мы с Виктором условились встретиться на следующий день на 10-й, и я отправился отсыпаться за две ночи.
Проходя по лагерю в строну своей палатки, понаблюдал, как наши бойцы занимаются любимым делом – ловят пилотками сусликов, но с трудом стоя на ногах от усталости не стал отвлекаться. Трудно было предположить, что ждёт меня уже даже сегодня.
Маленький свистящий суслик.
Спать долго действительно не получилось, и после обеда я уже был на 10-й площадке. Больше всего удивился тому, что техникой на старте занималась моя батарея, и руководил ею Петро Грешников. Тут же был и мой «проверяющий» Виктор Долгов, который, мол, первым «довел до Вашего сведения, что отправка группы дивизионов откладывается до получения результатов опытной стрельбы». Честно говоря, этому я бал очень рад, так как, признаться, здорово опасался предстоящей работы с совершенно незнакомыми расчетами, операторами и дизелистами.
Радуясь, что работать буду в привычных условиях и с надежными бойцами, я вошёл в кабину и приступил к своим прямым обязанностям начальника отделения К-3В. Аппаратура была в значительно лучшем состоянии, чем в первый раз и многие параметры систем просто проверял или немного корректировал, всё до мелочей фиксируя в специально с этой целью заведённом журнале. Изредка заходил Виктор, интересовался ходом работы, просматривал мои записи, немного советовал, но в целом одобрял некую мою скрупулёзность в записях. По поводу установки некоторых значений на предельные показания, согласно допуска, пытался спорить. Мне нравилось, что Витя очень хорошо знал технику и я пытался объяснять ему некоторые, довольно известные, элементы теории «ухода» параметров, зависящие не от воли инженера, а от «старения» аппаратуры за время её эксплуатации, условий работы в экстремальных климатических режимах, неизбежной потери эмиссии катодов ЭВП и тому подобные, казалось бы - прописные истины. Словом, возвращал его к основам «теории анализа состояния аппаратуры при расчёте времени наработки на отказ», которую он либо не знал, либо забыл, либо не хотел учитывать в своей, ограниченной рамками инструкций и наставлений, деятельности.
По замыслу руководства института и полигона, стрельба предполагала пуски двух новых ракет 5В28М по доработанным ракетам-мишеням РМ-217МВ. Высотная мишень была снабжена дополнительным стартовым пороховым ускорителем, объединённым с основной частью по аэродинамической схеме «тандем». Внешне она очень напоминал уже тогда снимаемую с вооружения систему ПВО Москвы С-25, развёрнутую ещё в конце 50-х годов.
Вечером, завершая работу, я планировал проверить функционирование стартового комплекса в полном объёме и в полном составе с подготовкой к пуску реальных ракет при работе с контрольной вышкой К7 и завершить полным КФ канала ЗРК с реальным выходом в эфир на излучение РПЦ. Хотелось проверить все следящие системы кабины и ГСН ракеты по реальной цели, пусть даже какому-нибудь гражданскому самолёту. Для этого требовалось разрешение командования полигона, потому и решил пойти к своему прямому начальнику с таким ходатайством. Выйдя из кабины, понял – далеко идти не надо, вся «верхушка» стояла рядом с кабиной и активно обсуждала именно эту проблему. Дулинов горячо настаивал на реальной работе, а какой-то представитель института или полигона твердил о невозможности подвергать риску жизни гражданских людей. Что-то возражал о сомнительной безопасности в режиме «запрета пуска», а что если, мол, сигнал «просочится» и старт ракеты произойдёт. «Кто отвечать-то будет?» - кипятился он. Было похоже, что из присутствовавших начальников такую ответственность на себя брать никто не хотел. Их дискуссия прекратилась резко, когда вдруг пропал шум замолчавшего дизеля и вентиляторов кабины, с понижающейся частотой медленно перестали работать насосы высокого давления пусковых установок. Сразу стало ясно, что произошло полное обесточивание техники батареи. Мой Антонив, механик ДЭС, стоял рядом со своим агрегатом, слегка разведя руки, жестом показывая, мол, я здесь не при чём. Начальники тоже были «не при чём» и обратили свои вопросительные взоры почему-то на меня.
Выход из строя ДЭС.
Я метнулся обратно в кабину, включил наружную ГГС и запросил К-2В. В информации с КП все услышали объяснение произошедшему событию.
Оказалось, что в это время на Балхаше-9 готовился к стрельбе Новосибирский дивизион. При проведении перехода на работу нескольких ДЭС была нарушена синхронизация, а распределительная кабина К21М этого не «перенесла» и пошла так называемая «встречка» - электростанции вступили в противоборство друг с другом. Наш, без вины виноватый 5Е97 АСД-200, пострадал больше всех, произошло размагничивание ротора генератора.
Больше всего я боялся, что сбой в системе энергоснабжения вывел из строя не только генератор ДЭС, но и аппаратуру кабины.
Запустить дизель АД-200 после нескольких попыток удалось сжатым воздухом, однако сразу стало ясно, что генератор не вырабатывал электроэнергию. Вспомогательный агрегат ЯМЗ-30 работал, но его мощности хватало только
На дежурное питание кабины и вспомогательные нужды. Требовалась замена станции 5Е97, но такое решение проблемы не подходило из-за отсутствия такой запасной. Отсутствие мощного агрегата ставило стрельбу под угрозу срыва. По рассказам ветеранов бригады я знал, что самым опытным энергетиком в корпусе был наш зам по вооружению п/п-к Зверев. Связавшись с ним по телефону, доложил о случившемся и попросил подойти и помочь.
Зверев так же быстро подтвердил выход из строя ротора генератора и приказал не выключать двигатель, перевести на малые устойчивые обороты, а так же подогнать на позицию все имеющиеся КрАЗы, включая все, кроме одного, боевые. Требовалось собрать максимально возможное количество аккумуляторов и генераторов с напряжением 24-27 Вольт. Пока выполнялось это распоряжение, взял с собой трёх бойцов и с бобины силового кабеля «нарубил лапши» метров по 5-7 длиной. Таким образом часа через два рядом с кабиной ДЭС стояли «бок обок», связанные параллельно между собой 5 КрАЗов. Ещё час ушёл на подключение обмоток статора генератора через мощный рубильник к «гирлянде» источников напряжения. Приближалась ночь и работать становилось всё сложнее.
Результатов этого незапланированного эксперимента могло быть несколько и все весьма вероятные. Наиболее вероятным было, что от мощного разряда последует: первое – сгорит обмотка статора; второе – взорвутся один или все сразу аккумуляторы и (или) сгорят все генераторы КрАЗов. Словом, риск – Наполеоновский, как у того самого Наполеона-I в июне 1815г. под Ватерлоо. Зверев был грамотным авантюристом и отважился рискнуть. Я и фактически и в душе был с ним. Уж очень хотелось и себе и всем доказать, что рисковать можно, но делать это грамотно и профессионально.
Наступил, как говорят, «момент истины». К постановке слабо перспективного опыта всё было готово, Зверев оставил себе в помощники меня и Антонива, а остальным предложил отойти метров на 20-25. Убедившись, что водители в кабинах машин, я у входа в свою К-3В, дал команду моему механику поднять обороты двигателя до номинальных и скомандовал – «Давай!» Кразисты так газанули, что вся позиция пропала из вида в клубах тяжёлого черного дыма выхлопных газов тягачей. Убедившись, что все машины держат газ чуть выше среднего, ещё раз напомнил дизелисту удерживать обороты на одном режиме, одел защитные рукавицы и рывком включил рубильник.
Грохнул оглушительный «выстрел», и из рубильника салютом вылетел сноп оранжевых искр. 12-ти цилиндровый двигатель АСД-200 на мгновение аж «подсел» от нагрузки, на мгновение, остановившись, а затем взревел на оборотах, близких к максимальным, грозя разнести кабину в щепки. Антонив убрал обороты до номинальных и заорал: - «Есть сеть! Работает!» Зверев, прочищая уши мизинцами, так же излишне громко ответил – «чего орёшь-то, и так слышим» (оглох малость, всё-таки, наверно, потому и сам орёт). Безнадёжная задача была решена.
Я скомандовал привычное: «Расчёт, готовность №1. Включить аппаратуру. Провести контроль функционирования». Спустя 30 минут на командный пункт последовал мой доклад о готовности стартовой батареи к выполнению боевой задачи. Зверев отдал приказ «перейти на вспомогательный агрегат, основной не выключать, в общую сеть не входить (бережёного бог бережёт!). Готовность №2» и вместе со всем руководством покинул позицию.
Экспериментальная стрельба.
Возвращаться в лагерь уже не было смысла и мы втроём, я, Грешников и Долгов, перешли в хозяйскую кабину. Виктор, как-то смущаясь, заметил, что чувствует себя будто он у нас в гостях, а не наоборот. Мы с Петром не стали его переубеждать, а что, ведь это мы спасли его технику, так что пусть знает место. Как и накануне, накрыли стол и просидели до утра, но уже не сильно напрягая наши организмы алкоголем. Решили «усугубить» после завершения мероприятия.
Взбудоражил нашу тихую обитель шумливый капитан, оказавшийся начальником телеметрической службы полигона. Поторапливайтесь, говорит, уж мишень вроде в полете, а вы тут отдыхать изволите. Давайте, мол, аппаратуру подключать будем, контрольные замеры сделаем, потом поздно будет. Выделил я ему двух бойцов, он и удалился.
На позиции расположились вчерашние знакомые и новые, человек 5-6 в гражданке. Им когда- успели поставить длинный узкий стол и аппаратные кресла. На столе стояли какие-то приборы, были разложены книги и технические журналы, стояло несколько бутылок с минералкой, а рядом со столом на высоких штативах были установлены две, похожие на морские, подзорные трубы. Видно, телеметрийщик постарался.
Начальник площадки п/п-к Большаков, о чём-то пошептался с гражданскими, думаю, представителями конструкторского бюро, подошёл и спокойно сказал: – «Командуй, лейтенант. Твой выход». Я зашел в кабину, занял своё место за спинами оператора наведения ГСН и оператора старта, включил громкую связь для микрофона в левой руке в режим ЦС (централизованная связь с командным пунктом К-2В) и для правой руки в режим ГГС (громкая связь с пусковыми установками и ДЭС). Я всегда руководил боевой работой стоя и выполнял все эти действия уже автоматически. Спокойно и чётко произнёс первые команды, обязательные как молитва в начале боевой работы:- «Батарея, готовность №1! ДЭС, перейти на основной! 27 Вольт на 1-ю, 2-ю ПУ! Провести контроль функционирования!». Далее расчеты действовали как единый автомат – быстро, сосредоточенно и спокойно. Мне очень хотелось выйти из кабины и посмотреть на эту работу, но я знал, что начальнику боевой смены, коим я сейчас являлся, это было категорически запрещено. С другой стороны, думал, чего волноваться, на позиции к-н Грешников и ст. л-т Долгов, они, если что, вмешаются и поправят.
Спустя 25 минут (расчёты перекрыли на 5 минут «отличный» норматив) поступили доклады от всех командиров расчётов, и я доложил о готовности на К-2В. «Принято, Мамонов!» - услышал я в ответ голос Дулинова. Я даже вздрогнул, комдив впервые так обратился ко мне во время боевой работы, обычно звучало – «Принято К3». Я объявил «Готовность №2» и вышел из кабины. На позиции, казалось, ничего не изменилось, только ракеты находились в предстартовом положении, а рядом с ними на склонах обваловок расположились наши боевые расчёты. Грешников и Долгов прогуливались между пусковыми установками и о чём-то беседовали. Проверяющие так и сидели за столом, обмахивались журналами и тихо разговаривали друг с другом. Словом, идиллия и только.
Спокойствие было не долгим, около 10-ти утра на КП завыла сирена, и из динамиков голосом Дулинова прозвучало «Дивизион! Готовность №1!». Мы все понимали, что наши действия уже не оцениваются, но работал какой-то охотничий инстинкт, подгонял холодящий азарт – Сбить! Обязательно сбить!
Я не помню, как мы работали, наверно, хорошо. Чётко, как говорят, «со старта» захватили цель, убедились в устойчивости АС (автоматического сопровождения), четко доложили, чётко убедились в сходе ракет с пусковых установок, опять доложили и … выскочили на позицию. Для нас работа была уже закончена, ракеты кончились …
Что мы увидели? Над позицией стояло облако бурой пыли, а на ярком, голубом, безоблачном небе сверкали инверсионные следы двух ракет, стремящихся почти вертикально вверх. Было необъяснимо тихо, хотя только позже стало понятно, что до объектов наблюдения было ведь несколько десятков километров. Меня это восхищало.
Откуда-то справа сбоку так же «молча» появилась ракета-мишень типа РМ-217М. Наблюдая за траекториями сближения мне было абсолютно ясно, что сейчас произойдёт промах, уж очень петляли и мишень и ракета. Их траектории действительно пересеклись и … продолжились. Секунд через 8-10 картина повторилась, но траектории, сойдясь в одной точке, сразу образовали огненное облако. Стало ясно, что вторая мишень точно сбита, но вернув взгляды к первой паре увидели, что и там одна из траекторий оборвалась, а другая тоже закончилась огненным облачком. Спустя примерно минуты 2, как услышали тихие раскатистые хлопки, это были звуки подрывов боевых частей наших ракет. Даже приблизительный расчёт свидетельствовал об уничтожении целей где-то на пределах высот и дальностей, указанных в характеристиках комплекса. Меня лично почему-то дальность не очень трогала, а вот о высоте цели я очень беспокоился. Мнилось, будто я к этому как-то причастен. Гордыня обуревала (!...), это же наша батарея готовила технику, и именно я командовал боевым расчётом.
Утро заканчивалось замечательно, и я предложил, пока нам не придумали новых экспериментов, уединиться и отметить этот удачный отстрел «всяких там вражеских ракет-мишеней». Командиры и «присутствовавшие» покинули позицию и мы уединились в ставшим почти родным убежище. По отработанному сценарию накрыли, сели, выпили и закусили. Передохнули и повторили. Потом повторили ещё раз, а потом помню, но уже хуже… Вроде к вечеру как-то с Петром добрались до лагеря. Потом помну спал и спал, кажется, долго.
Где-то к обеду пришёл Грешников и позвал в офицерскую столовую, мол, комдив вызывает, кормить будет. Пойдёшь? Пойду. И пошли.
Оказалось в столовой уже с утра боевые офицеры отмечали боевые заслуги. Отмечали все, даже те, которые ни к технике, ни к личному составу отношения не имели. Я их назвал «чёрным составом», вроде они есть, а на самом деле их не видно. Больше всего такая классификация понравилась нашим «чёрным» инженерам, а такое название, с моей лёгкой руки, к ним сильно прицепилось, даже дома в штабе не забывали.
Здесь же Дулинов сообщил, что слово своё держит и, как обещал, домой я возвращаюсь «литером», то есть самостоятельно, без эшелона. Со мной таким же образом возвращается вся «экспериментальная» группа. Уже сейчас, «… и не затягивайте, Мамонов, торжества», можно получить проездные, сопроводительные и командировочные за весь период учений, на дорогу и пропущенную зарплату. «Свободен, лейтенант!»
Я хотел воскликнуть –«Вау!» – но промолчал, мысленно ликуя и подпрыгивая.
Азиатский этап пути домой.
Сборы мои были не долгими. Все свои пожитки сложил в небольшую спортивную сумку и оставил её Петру, просил доставить её в Тукумс, если не потеряет. Оставил на себе минимум, если снизу вверх, то – сапоги, бриджи п/ш ,с красивым кожаным ремнем и флягой с чаем на нем, рубашка с карманами и документами в них и, безусловно, фуражка. Всё остальное уложил в походный дипломат, где легко разместились по бутылке водка «Кристалл» , вино «Ркацители», бальзам «Рижский», галстук, туалетные мелочи, 3-4 банки «Шпроты в масле», нож и пластиковый стаканчик. Оценив содержимое своего багажа, я остался доволен своей рациональностью. В карманах лежали около 300 рублей, и я полагал, что недостающее снаряжение смогу докупить в дороге, или одолжить у своих попутчиков.
Всё складывалось удачно, однако возник вопрос – как преодолеть, если по прямому бездорожью, 150-т километров до станции Сары-Шаган или около 100-т до аэродрома Камбала, или примерно 200 до Приозёрска? В каком-либо виде транспорта сейчас же начштаба группы отказал сразу и предложил подождать до утра, может что-нибудь и будет в ту сторону. Я попросил начштаба связаться с объектом Балхаш-10 и у Большакова выпросил транспорт. Обещал помочь через час-два, но только до станции Сары-Шаган. Я огласился, поблагодарил и пожелал успехов в следующих экспериментах.
Действительно, через пару часов припылил знакомый газик и из него выскочил Витя Долгов, весёлый и довольный встречей. Слегка удивился, что я не один, но легко заметил, что газик хоть и не резиновый, но все как-нибудь поместимся, а ГАИ-ВАИ тут и отродясь не наблюдалось. Мы торопливо попрощались с бригадной братией, я персонально с Дулиновым и в добром здравии и приподнятом настроении покинули лагерь.
По дороге Виктор эмоционально рассказывал о результатах и последствиях прошедшей стрельбы. Оказалось, первая мишень была сбита на высоте 41 км с промахом около 40-ка метров, а вторая аж на 46-ти с прямым попаданием, радиовзрыватель даже не успел сработать, а на земле крупных остатков не нашли, сплошные ошмётки. Мишени в моменты подрыва боевых частей имели скорости более 1200 м/с. «Поразительно! Потрясающе!» - шумел Долгов, - главный конструктор, говорят, сильно доволен экспериментом, а меня и других инспекторов пожаловали благодарностями. «Спасибо вам, ребята. Мы многие из нас и многим обязаны» - заключил он.
К станции подъехали уже вечером, зашли в вокзал и выяснили, что выбраться из Сары-Шагана можно только одним поездом Приозёрск-Караганда, который недавно ушёл, а следующий будет только больше чем через сутки. Поняв, что спешить больше некуда, решили прогуляться на Балхаш, а то как-то получалось не правильно – побывать на полигоне «Балхаш», а озеро Балхаш не увидеть. Так мы и порешили.
Балхаш действительно был прекрасен, как нам его и описывали – широченный и могучий, тихий и солёный. Берег был песчаным и пологим, с редкими валунами и совершенно чистым, никаких коряг и водорослей. Возникла мысль искупаться, а дальше ещё одна – постираться. Мы лихо сбросили сапоги, выложили содержимое карманов, сняли ремни и в форме попадали в воду, тёплую, как обычно говорят, как парное молоко. Барахтались долго, смывали с себя соль и полигонную пыль, затем разделись, достирали форму, разложили её на камнях и сели перекусить. Каждый открыл свою ношу и в разных «упаковках» оказались одни и те же наборы – водка и бальзам, потому что жалко было отдавать инструкторам, сухое вино и шпроты, - потому что всегда было жарко, хотелось пить и всегда хотелось есть. Посетовали, что никто не догадался прихватить хлеб, тем не менее, выпили и закусили с удовольствием.
Уже затемно вернулись на станцию, долго бродили вдоль путей, осматривая разные помещения в поисках какой-нибудь живой души. Наконец рядом с каким-то складом встретили путевого обходчика, который на вопрос, как доехать до какого-нибудь города, где живут люди и ходят поезда или летают самолёты. «А-а-а!» - обрадовался обходчик, что понял вопрос на русском языке (он был казахом!), - «так это нада Караганда», молвил он. Довольно долго мы объясняли, почему не хотим ждать завтрашнего поезда, а ехать надо сейчас. Затем он, не менее старательно, разъяснял нам, непонятливым, что «на Караганда только грязь вагон», который после осмысливания оказался (вагон!) грузовым поездом товарного типа, с вагонами из под угля или леса. Такой состав «идёшь non stop» (вставил он всем понятные слова) до Караганды. «Зелёный свет» нам подходил и мы направились обратно на станцию, где обнаружили два состава, оба направленные локомотивами от Балхаша, а значит в Караганду. Других направлений просто не было. Решили ждать между составами и произвести посадку после подвижки первого из них. Обдумали несколько вариантов и пришли в выводу, что ехать лучше в вагоне, а не на платформе и лучше найти вагон из под леса, чем из под угля. Такие вагоны нашли и стояли они рядом друг с другом.
Прогуливаясь между составами, подошли к тепловозам, Из окошка одного из них торчала голова машиниста в форменной фуражке. Разговорились с ним и многое узнали. Главное, что пойдут первыми они (т.е. его состав), что ехать лучше в середине состава (меньше болтает и меньше завихрений) и что впереди идущие вагоны, должны быть не из под угля (иначе приедем неграми). Завидев старшего машиниста, он бросил нам, торопясь, садитесь, мол, через пять минут тронемся. Мы бросились к меченым вагонам и через минуту уже сидели на опилках.
Когда состав несколько раз нервно дёрнулся и набирая скорость повёз нас на северо-запад, на часах было далеко за полночь и мы завалились спать. Усталые за долгий день и слегка расслабленные заснули мгновенно и продрыхли всю ночь до позднего утра. Вставали лениво, с неохотой и, озираясь по сторонам, наблюдали друг за другом. Хохотать начали одновременно. Все мы уже были частично неграми. У каждого половина лица была белой, а вторая – негроидной, но больше, грязно-угольной. Оказалось, что до нашего вагона и после него шли те, что из-под того самого угля. Отмывались, экономя воду, поскольку уже знали местный климат и основные испытания жарой ещё впереди.
Самое большое неудобство доставлял встречный ветер. Хотя мы и сидели практически на полу, но внутри вагона ветер был не прямоточный, а в виде торнадо с каким-то упрямым непостоянством меняющий направление кручения. При этом поднимал вверх опилки и колючую песчаную пыль, засыпая глаза и попадая в нос и горло. Тем не менее, природу не обманешь. Желудки подсказывали, что надо было перекусить. С этим все согласились и, как на берегу, на моём походном дипломате вновь появились шпроты и «бальзамовская водка». Я такое название использовал уже давно, а ребята услышали впервые, и им понравилось. Употребляли спиртное очень умеренно, ибо знали, что приближается полдень, а тени у нас нет, и не будет. После лёгкого завтрака мы разбрелись по вагону, изредка поглядывая через щели вагона на пейзаж. Помню, от тоски и безделия я начал работать «гидом». Обратите внимание, говорил я, указывая ладонью на щель, перед вашими глазами открывается величественная картина – безбрежная пустыня. Глазу одинокого путника не за что зацепиться. Ни камня надгробного, ни кустика, нет вообще ничего.
Народ не по-доброму ухмыльнулся и попросил меня уж лучше помолчать. Больше всего не сиделось на месте Коле Иваницкому. Он, отойдя от одного борта, и на минуту присев к столу, глотнув из горлышка немного вина, тут же бросался к другому, будто боясь пропустить что-то очень важное. Один из таких подходов в «перископу», я так обозвал дырки в стенах вагона, произвел переполох в рядах пассажиров. Коля вдруг истерично закричал: «Во! Смотрите!» Мы стремглав бросились к стене вагона и увидели справа по курсу вдалеке мужчину в халате, ведущего на верёвке трех, идущих за ним, верблюдов. Мы сопровождали эту группу от момента визуального обнаружения до исчезновения её из поля зрения. Картина, наблюдаемая нами в течение минут пяти вызвала у нас море эмоций и нахлынувших воспоминаний о только что закончившихся для нас похождениях. Вдруг каждый из нас захотел рассказать что-то очень важное. Капитан Федоровский, зам по вооружению технического дивизиона, шумнув на нас, призвал к порядку и таки образом организовал плановое доведение информации до офицеров бригады (Во, сформулировал!). Короче, договорились по очереди травить весёлые полигонные байки. Проверка достоверности не требовалась, можно было и приврать, главное, чтобы слушалось и время летело.
.
Солончак и Караганда.
Было это дня через два-три после марша и развёртывания полевого лагеря. Поручили мне обеспечить бригаду водой и какой-то дрисвой для отсыпки дорожек в лагере, чтобы комбригу и его гостям было красиво. Выделили мне с этой целью автоцистерну на шасси ЗиЛ-131, бортовой КрАЗ-214 и четверых бойцов с лопатами. Один из водителей был полу местным, из Джезказганской области, и в этой полупустыне ориентировался вполне уверенно. Первая половина пути прошла без каких-нибудь приключений – сели, поехали, приехали, залили цистерну и отправились в обратный путь.
Водитель предложил ехать не по «верхней», а по «нижней» дороге, мол, ветер и пылевая обстановка лучше будет. Уточнив, насколько велика разница в расстоянии, доверился ему, и мы поехали.
Спустя километров 10-15 слева от дороги увидел похожий на наш бригадный бортовой грузовик КрАЗ-214, и каких-то людей рядом. Похоже было, что по давно установленной традиции все дорожки отсыпались дрисвой какого-то цвета, контрастно отличающегося от общего фона разворачиваемого полевого лагеря, а эта группа как раз и занималась загрузкой такого добра. Рядом с этой бригадой грузчиков заметил небольшое озерцо и приказал остановиться.
Оказалось, что руководил процессом заготовки мой начальник ДЭС Антонив, а Петро Грешников был старшим машины. Встретились, будто не виделись несколько лет, хотя это и понятно, На 500 километров вокруг ни одной живой души, и на тебе – не разъехались… Петро обратил моё внимание на каких-то бедуинов, отдыхающих возле грейдера, и предложил познакомится с ними. Я отказался, тогда он попросил хотя бы сфотографировать его на фоне экзотического пейзажа. Я просил подойти ближе к животным, но мужики из соображений безопасности не рискнули. Снимок получился не очень качественный, но памятный. Позже я не раз пожалел, что не повторил их подвиг и не оставил себе такую же память.
Освободившись, я подошёл к берегу озера. Смотрю, - вода чистейшая, ни коряг, ни водорослей. Попробовал рукой – холоднющая, только что лёд не плавает. На солнце градусов 40-45, в кабине за 50, потный я весь - искупаюсь, думаю. Разделся, подошёл к воде, бойцы тоже просятся, разрешил. Смотрю, бежит ко мне от машины водитель, что-то кричит, руками жестами, как на марше, показывает – «Всем стоять!» Думаю – искупаюсь быстренько, а потом разберусь и … бульк в воду. О-о-ой! Думал в кипяток или в полынью попал. Вылетел, действительно, как ошпаренный, отбил своим видом и криком всю охоту купаться у бойцов. Тут подбежал наш водитель и говорит, что нельзя купаться, это ведь солончак, насыщенный раствор соли, я же, мол, вам кричал. Облизал губы, точно - солью посыпаны.
Мои вагонные слушатели злорадно усмехались, представляя, что было дальше. Они не ошибались, дальше было веселее. Не знаю, что такое чесотка, не приходилось болеть, но она у меня началась как только стал натягивать на себя раскалённое на солнце п/ш. Я перебрался в тень водовоза, опять разделся и пытался из фляги смывать с себя соль очень-очень мелкого помола, замечательную «Экстру»! Солдатики хохотали, наполняя мою и свои многочисленные фляги из цистерны. Если бы не изобилие пресной воды, - окочурился бы от чесотки и боли.
Следующим поделился своим «горем» Саша Федоровский, человек серьёзный, женатый, «стреляный» полигоном неоднократно. Рассказал он, как купился на полигонных сувенирах. Многие местные бойцы наладили процветающий бизнес – ловили скорпионов, тарантул, пауков и всякую мелкую экзотическую тварь, укладывали в спичечные коробки и заливали эпоксидным клеем. Затем кубик обтачивался, шлифовался, полировался и получался оригинальный «янтарь» доисторических периодов жизни на земле. Стоили такие сувенирные кулоны и кольца довольно дорого, значительно дешевле обходились полуфабрикаты – необработанные спичечные коробки с уже залитыми тварями. Удалять картонки и обрабатывать заготовку, нужно было самому покупателю.
Так вот таким покупателем и стал наш Александр. Купил он несколько таких поделок, положил их в свою полевую сумку, да и забыл до лучших времён. Перед отъездом, т.е. два дня назад, собирая вещи, открыл сумку и увидел … Тут он нам показал, что именно увидел, достав полевую из своего баула. Сумка как сумка, но несминаемая , ибо вытекшая смола затвердела тогда, когда уже разлилась по днищу. Хорошо просматривались и застывшие в мучениях «тараканы».
Далее Саша выслушал много наших советов, что и как нужно делать для доведения начатого до победного финиша. Ответ его нас растрогал. Оказывается, он не живет с семьёй, а детям обещал привезти интересные необычные подарочки и поэтому здорово переживает.
Юра Манугов оказался самым застенчивым, долго мялся и никак не решался поведать нам свою историю. Служил он начальником отделения К-1В уже довольно долго, но звание капитана получил совсем недавно, вроде как авансом, хотя по времени перехаживал года два. Всё в силу своего характера, промолчать когда надо, не получалось. Специалистом он был отменным, это подтверждал его второй выезд на полигон и замечательная работа антенного поста во время двух стрельб. Служил он в группе под городком Баложи в дивизионе п/п-ка Белоконя, легендарного комдива, хорошо известного даже в штабе армии. Так чего же он мнётся, думали мы. Оказалось, что доведя на 9-ой площадке кабину до идеального состоянии, друг стал замечать что его инструктор не прочь был бы получить кое какие рижские сувениры, якобы для улучшения показателей. «А не мог я ему чего-нибудь дать. Не потому, что жалко, а потому что не умею давать!», - вдруг вспылил Юра. При мне, говорит, промолчал, а Белоконю нажаловался. «Вот я и переживаю. Меня ведь не зря вопросительно называют начальником «Ка-РАЗ-Ве?», а не начальником Ка-Один-Вэ. Мы рассмеялись, действительно, забавно звучит. И точно, нет в строевом военном языке цыфры «один», а есть цифра «раз». На плацу не услышишь – Один-два-три, когда выравнивают темп движения, скажем, отделения. Мы успокоили Манугова, что в нашем коллективе взяткодателем его не считает ни один из нас, а Белоконь мужик умный и всё поймёт правильно, нечего волноваться.
На этом решили сделать паузу и вновь скоротать время за трапезой. Поляна на дипломате накрылась практически мгновенно, сразу выпили, закусили, и Николай задал неожиданный вопрос,- «А вы знаете, почему «двухсотчики» пьют в три приёма?» Все мы знали, что в ЗРВ давно офицеры с ЗРК С-125, низковысотники, пьют залпом, с ЗРК С-75, средневысотники – половинят, а с ЗРК С-200, высотники – растягивают удовольствие и принимают на грудь в три глотка. На этот вопрос, оказалось, ответа никто не знал, и конечно, попросили Колю поведать, кто же ввёл такие изощрённые пытки для доблестного офицерства.
Старший лейтенант Николай Иваницкий служил у того же подполковника Белоконя и считался знатным специалистом по вычислительной машине комплекса «Пламя-КВ» и являлся, как и коля Горшков, выпускником Пушкинского училища. По его разговору чувствовалась начитанность и, очевидно, широкий круг интересов. Я даже не удивился, что рассказ свой он начал с давних времён. Вот о чём он, примерно, поведал нам.
В конце XVIII века английский адмирал, командующий Британскими военно-морскими силами Горацио Нельсон (Nelson) разделил флот на флагманские силы, ударные флотилии, эскадры боевого прикрытия конвойные отряды, вспомогательные и пограничные бригады. Отдельно в составе эскадр выделялись боевые резервные бригады и отряды. Это нововведение позже было принято, к сведению, и в российском флоте. В состав экипажей, безусловно, входили самые знатные и титулованные особы, привыкшие к комфорту и обеспеченной жизни в любых, включая и боевые, условиях, уютно располагаясь в креслах, потягивать виски, грог и прочие алкогольные гадости, не торопясь и смакуя. В менее элитных соединениях народ был попроще и рассиживаться было некогда, воевать надо было. Поэтому, отхлебнув пару глотков живительной, и промочив горло, они бросались к капитанским мостикам и воевали. Тем же, кто оставался в тылу или неспешно нёс пограничную службу, сохранять трезвость ума не было необходимости, и выпить можно было много. Потому и глушили понемногу, но залпами, до полного падения или себя, или противника. Вот так вот, ребята, заключил он. Оттуда и пошло это – три, два, залп!
Стало уже совершенно темно, а по часам определить даже приблизительно своё местоположение никак не получалось. По звёздам ориентироваться мы не умели и приборы с собой не захватили. Однако, спустя немного времени состав довольно значительно сбросил скорость и вскоре совсем остановился. Недалеко от нашего вагона заметили несколько человек в форме железнодорожников. Николай спрыгнул и побежал к ним. Вернувшись, рассказал, что это какой-то разъезд, Караганда будет километров через 10, а ещё через 5км будет вокзал пассажирский. На вокзале состав не останавливается, но пойдёт малой скоростью. Если не боитесь – прыгайте, но за вокзалом, там без откосов и песок мягче, чем асфальт. Информация была исчерпывающей, и мы стали готовиться. Не считая довольно долгой стоянки на разъезде, дальше всё пошло по расписанию.
Спрыгнули удачно, никто ничего не поломал и даже не ушибся. Немного пострадала форма, но это нас мало беспокоило. Ей и так на полигоне столько досталось, что ни у кого не возникало сомнений о её участи после возвращения домой, - для огорода, рыбалки и охоты лучше не сыскать. Возвращаясь к вокзалу, встретили паровозный тендер. Разделись до … «без трусов» (а что, темно и никого нет), отмылись, почистили форму и сапоги и пошли, довольные, отдохнувшие и неунывающие, к вокзалу города Караганда. Подходил к заключительной фазе первый и, видно, самый изнурительный этап возвращения из преисподней.
Ребята изучали расписание поездов, а у меня уже сформировался другой, более интересный и дерзкий план. Меня интересовал воздушный вид транспорт и вовсе не на Ригу, а на Минск. Я нашёл дежурного помощника военного коменданта, предъявил ему документы и объяснил цель своего визита. Он показал мне расписание самолётов из Карагандинского аэропорта в котором ни одного рейса ни на Ригу, ни на Минск не было. Лететь можно было только через Москву. Позвонили в кассы аэропорта и оказалось, что не ближайшие сутки билетов и на Москву нет. Помощник коменданта, видно по моему внешнему виду понял, что Казахстан меня уже не очень радует, посоветовал ехать в аэропорт и там на месте своим видом и документами убедить, что «билеты у них есть, потому что оказалась неиспользованной чья-то броня». При этом хитро улыбнулся и развел руками, вот так, мол, где-то. План мне понравился, я поблагодарил и направился к друзьям..
Нашёл ребят возле касс, где они намерены были брать билеты на Алма-Ату и с пересадкой в Москве до Риги. Выслушав их план, я предложил свой, который их здорово огорошил. Растерянно они осмысливали, а затем услышал что-то вроде, - так чего стоим.
В аэропорту, куда доехали на каком-то частном РАФике, было безлюдно. В кассе, действительно, поначалу билетов не было, но сработали магические справки, выданные нам как приложение к командировочному предписанию. На обратной стороне стояли черные квадратные штампы, перечёркнутые красной полосой, и надписью «Командируется с выполнения государственного задания». Наш рейс был утром, кажется, часов в 11 и нужно было где-то убить время. Решили расположиться в зале ожидания, где тихо дремали человек 5-7 пассажиров. Расположились , как водится, на всё том же моём дипломате развернули всё то же содержимое. Неожиданно к нам, довольно бесцеремонно присоединился мужчина лет пятидесяти. Представился ожидающим рейса на Москву и, заодно, директором завода безалкогольных напитков. Он не отказался от нашего угощения и высказал сожаление, что без хлеба есть шпроты с ножа ему как-то непривычно. Стоило нам только захотеть открыть свои рты, чтобы объяснить ему куда идти, как он опередил и … пригласил нас на экскурсию к себе на завод. На наше возражение, что нас мало интересуют технологии выпуска лимонада и кваса, он убедил нас, что там, на заводе, у него есть хлеб, вкусный казахский хлеб и даже лепёшки. Мы сразу убедились.
Мужчина, предложивший называть его просто Директор, куда-то отошёл, сказал – позвонить, и минут через 5-6 вернулся, предложил ещё выпить. Мы не отказались составить ему компанию, хотя водки оставалась одна бутылка, сухое выпили в товарнике, а бальзам исчез только Сашин.
Через пол часа подошёл молодой парень и что-то на казахском (наверно?) языке сказал Директору, тот встал и на русском предложил пройти с ним, мол, машина подана. Ехали минут 20-30, но не в Караганду, а куда-то в сторону, потом через проходную к внушительному строению. Через 5 минут мы были в его просторном кабинете. Директор ещё раз предложил нам экскурсию по заводу и выслушав наш вежливый отказ, извиняясь, ненадолго вышел. Вернулся с шофёром и из принесённых сумок на столе появились виноград, апельсины, алыча, хлеб, масло … и несколько бутылок лимонада и кваса. Пригласил к столу и сам сел не во главе, а между нами. Предупредил, что в бутылках не лимонад, а концентрат для его производства, крепостью около 70 градусов.
Должен извиниться, но началась вкусная пьянка. Смутно помню, что очень хотелось спать, но Директор, вручив каждому по бутылке «лимонада» вместе с шофёром помогли дойти до машины и мы вернулись в аэропорт. Так же не очень хорошо помню, но в полном составе попали в самолёт, кажется это был ТУ-104, очевидно взлетели, и через полтора часа приземлились в Домодедово.
Москва – Минск – Рига.
Московский аэропорт встретил нас прекрасной европейской погодой. Было просто нормально тепло, солнце смотрело из полупрозрачных облаков и дул простой тёплый ветерок. Настроение было приподнятым, пока нас не остановил, весь из себя в портупеях и блестящих хромовых сапогах московский патруль. Это произошло, едва мы ступили на мрамор аэровокзала. Чувствуя недоброе, Директор распрощался с нами и удалился.
Чистенький и вежливый майор с общевойсковыми погонами попросил предъявить удостоверения, командировочные предписания и билеты. Мы дружно выложили ему на стол указанные документы. Смотрел долго и внимательно, а потом начал задавать вопросы, первым из которых был, почему передвигаемся с нарушением формы одежды. Объяснили, но, видно, недостаточно внятно, потому что последовал второй – куда летим. В Ригу, отвечают ребята, я молчу, а он вопрос мне – а вы? Я в Минск. Друзья вопросительно переглянулись, но промолчали, а я пояснил, что мне, мол, в штаб армии нужно по служебным делам и выложил справку с убедительным штампом. На лицевой стороне справки, я изучил её содержание заранее, было указано, что «предъявителю сего военным органам и работникам комендатуры оказывать всяческое содействие в перемещении военнослужащего до пункта назначения». А пункт этого назначения не указан, этим я и воспользовался. Майор хотел спросить что-то ещё, но к-н Федоровский так топнул ногой, что на полу остался оранжевый след казахстанской пыли. Аргумент оказался весьма действенным и нам дали зелёный свет. На выходе от дежурного коменданта я объяснил ребятам о своём плане заехать на пару дней в Минск к своей семье, побудив в их умах мысль о необязательном их присутствии на службе сразу по прибытии к местам постоянной дислокации. Совместно решили прикрыть друг друга на три дня, списав на «медленно идущие товарные поезда от Сары-Шагана до Караганды.
Весело обсуждая встречу с Москвой, мы дошли до электрички и, спустя часа два, были в аэропорту Внуково.
Не стану рассказывать о подробностях, но точно такую же процедуру проверки документов мы прошли и в аэровокзале Внукова. Мой рейс на Минск был раньше, чем на Ригу и я расстался со своими попутчиками. Через час меня встречал аэропорт Минска, но уже без патрулей
Абсолютно спокойно и даже не торопясь, я сел в троллейбус №2, доехал до ул.Козлова, пересел на трамвай №3 и выйдя на ост. Комсомольское озеро, пешком дошёл до первого подъезда, на лифте поднялся на 6-й этаж и остановился перед дверью с цифрой «9».
После звонка прошло несколько секунд, дверь открыла Иришка, скороговоркой произнесла: – «Заходи-заходи…» и ушла направо в комнату. Я обалдело переступил порог, почёсывая себя за ухом, и … тут вылетела из комнаты моя Карька и бросилась мне на шею, сразу заплакав и причитая «- ты что, ты как, тебя выгнали из армии, ты откуда? …».
Конечно, что можно подумать, увидев пыльно-грязного офицера в выгоревшей на солнце рубашке, с фуражкой подмышкой и одним потёртым дипломатом в руке. Выгнали!
Вечером состоялись чествования боевого лейтенанта, собрались все домочадцы и не переставая расспрашивали о командировке, Александр Андреевич выговаривал мне за отклонение от маршрута. Я тогда впервые увидел его в военной форме и высказал своё мнение, что форма ему очень идет. Если быть точным, то все разговоры проходили в присутствии Антохи, не слезавшего с моих рук. Кажется, я его не отдавал все эти два дня. Да и Карька не отходила от меня ни на шаг. Помню, несколько раз во дворе и на озере гуляли вместе с Олей, Игорем и Андрюшкой. Он тоже откуда-то вернулся, кажется из Шри-Ланки.
На третий день моей самоволки рано утром «Чайкой» я выехал в Ригу. Вечером, считая, что наш эшелон ещё в пути где-то на территории России, я спокойно лёг спать, утром на роллере приехал на позицию и сразу попал на общее построение группы дивизионов. Я доложил Дулинову, что моё возвращение прошло без замечаний и стал в строй на своё место, даже не успев со всеми поздороваться.
П-к Корчагин довольно быстро подвёл итог выезда на учения с боевой стрельбой и вдруг скомандовал: - «Лейтенант Мамонов, выйти на середину строя». После выполнения мною команды зачитывает приказ:
«За безупречную службу и образцовое выполнение заданий на учениях с боевой стрельбой лейтенанту Мамонову присвоить очередное воинское звание старший лейтенант.
Командующий войсками ПВО страны – маршал Советского Союза Батицкий!»
Корчагин подошёл ко мне, пожал руку, поздравил, приказал стать в строй и, выдержав небольшую паузу, отдал команду разойтись.
Потом было много поздравлений, рукопожатий, добрых пожеланий и, как водится в офицерской среде, традиционный обед с обязательными звёздочками в стакане и «фронтовыми» 100 граммами.
Чуть позже я узнал, что звание было присвоено досрочно,
хотя всего за неделю до истечения срока, и на полигон я должен был ехать уже старлеем, с тремя звездочками на погоне.
После полигона.
В мои планы не входило широкомасштабное торжественное чествование новоиспечённого старшего лейтенанта, хотя приставка «старший» мне нравилась больше, чем без неё и ещё больше, чем «младший». Теперь я пошёл все стадии воинских званий с приставками и без них. Я побывал младшим сержантом, стал старшим лейтенантом, а дальше будет скучно – просто капитан, просто майор и ещё хуже всего, просто полу полковник (такое звание было в петровские времена).
Как бы там ни было, но от «проставления» отвертеться мне не удалось. К вечеру собралось человек 8-10, взяли меня под ручки и поволокли в город Тукумс. Единственное, что я успел до выхода – выдвинуть свои условия, прежде, чем переступил порог. Моим обязательным условием было посещение почты для доклада семье о моём прибытии в часть и получении звёздочки. Я знал, что Карька очень волнуется и переживает за мои проделки. Ей они нравились, но хотелось , чтобы мне за них ничего не было. Чтобы не привлекать внимания мирных жителей, решили идти коротким путём, через товарную станцию Тукумс-2 – Иманта.
По дороге соскучившиеся друзья – товарищи выпытывали каким это образом я попал в Минск и как это умудрился не опоздать на торжественное построение. С чего это о присвоении старлея не объявили до полигона, может, думали, засыплешься и приказ можно будет «затихорить». Перейдя через несколько полу заброшенных путей и поднявшись по довольно крутой лестнице на возвышенность и пройдя метров 50, подошли к почте.
Мы все были в военной форме и чтобы не пугать провинциальных телефонисток своей многочисленностью, я попросил друзей погулять где-нибудь рядом.
Это было скромное двух с половиной этажное здание. На первом, несколько укороченном, этаже располагалась непосредственно почтовое отделение и маленький зал ожидания с переговорными кабинками. Я зашёл в зал, поздоровавшись со знакомыми девушками, и поднялся на второй этаж к Игме, хорошо знавшей меня телефонистке и разрешавшей разговаривать с Минском прямо из её дежурки. Это было удобно тем, что она соединяла меня без очереди, не дразня ожидающих клиентов, и оставшееся время разговора показывала, поджимая пальчики свободной руки. Я же теми же жестами «рисовал» в воздухе знак «+» и показывал пальцами, сколько минут мне ещё нужно добавить.
Поговорил с Карькой довольно долго и очень тепло, вручил Игме белорусскую шоколадку нашей знаменитой «Коммунарки», спустился вниз и расплатился с Анни за разговор. Этих девчонок я знал уже много месяцев, всегда чем-нибудь угощал и не упускал случая наговорить кучу комплементов.
Выйдя на улицу, обнаружил отсутствие офицеров. Предположив, что торжества уже начались, и опасаясь, что они могут пройти без моего участия, поспешил к ресторану. Почему военные, и связисты, и лётчики, и мы, ракетчики, называли это злачное место именем реки Абава на полигоне Капьяр (Капустин Яр), не знал никто. Как-то издревле, видно, с появлением советских войск, название зародилось и использовалось поныне.
Реально ресторан назывался Веснига и находился на втором этаже. Наше излюбленное место находилось за столом, расположенным у балконной двери, что после нескольких тостов позволяло, открыв дверь, не мешая посетителям курить и иногда выходить на маленький балкон. Официантки хорошо нас, ракетчиков, знали и стоило появиться в дверях двум – трём офицерам, как без промедления на наш стол ставилась неоткрытая бутылка «Кристалла», 50гр бальзама «Рижского», мясное ассорти, и салат Оливье по количеству пришедших. На кухне сразу начинали готовить своё фирменное и наше любимое блюдо - «луковый клопс с чёрными бобами».
Я не ошибся в своём предположении, и подходя, на балконе увидел машущих мне руками Грешникова, Заиграева и Горшова. Входя в зал, увидел на нашем месте несколько сдвинутых столов, застеленных одной скатертью, и укомплектованных полным набором знакомых мне блюд. В дополнение к обычному меню в центре стола стояли 3 бутылки шампанского и бутылка 3-хзвёздочного коньяка. В торце стол высокий фужер и лежали новенькие погоны старлея, серебряные с одним просветом и на каждом по 3 звёздочки.
Словом, отметили с размахом, при этом все понимали всеобщую скудность лейтенантских кошельков и потому приняли участие методом «складчины». Это было весьма кстати, ибо значительную часть своих финансов я оставил в Минске.
С получением звания служба стала какой-то более спокойной. Значительно меньше нареканий было со стороны командиров, да я чувствовал себя увереннее. Это позволяло мне больше времени уделять подготовке к поступлению в адъюнктуру. Теперь, выезжая на объект, я обязательно брал с собой либо книгу по автоматике, либо по высшей математике. Думая о возвращении Джипси, планировал вернуться к английскому языку. Для конспирации ежедневно в секретной части брал много специальной литературы, якобы для совершенствования своих знаний по работе аппаратуры старта, хотя и о технике не забывал, так как планировал получить как можно больше знаков отличия и нацепить их на мундир при сдаче экзаменов.
Новая жилая площадь.
Спустя неделю после возвращения из Минска в Риге на вокзале я встретил Иришу и Антошу. Была чудесная погода и мы, не торопясь, дошли до нашего дома. Я хранил таинственность всю дорогу и выдержал. Зайдя в квартиру, сразу ушёл на кухню варить кофе, а Карька занялась Тошкой в нашей комнатухе. Приготовил кофе, вышел на лоджию и пропал, как будто. Сам же через вторую дверь зашел в комнату Можаевых и там затаился.
Я слышал, как Джи звала меня, потом пошла искать, проверяя туалет, ванную, кухю и вышла на лоджию. Через окно я видел, как она, перегнувшись через перила выглядывала налево, направо и даже вниз. Меня нигде не было и она, хмыкнув, повернулась и увидела меня, стоящего в можаевской двери. Что ты тут делаешь, зашептала она, а я ей – «живу я здесь» и рассказал, что два дня назад Можаевы переехали в другую квартиру, а эту всю Корчагин и Шахов отдали нам.
Всё это благодаря тебе, потому что ты родила мне сына, а я хорошо себя вёл на полигоне. Жена запищала от восторга и принялась «размазывать» скудное количество мебели по двум комнатам. Потом погрустнела и расстроено произнесла, мол, жалко, что у нас две комнаты, в одной наша мебель смотрелась бы лучше. Походив задумчиво по пустой комнате, её печаль изменила причину, и теперь грустно стало потому, что две комнаты обставлять нужно обязательно, но для этого нужно больше денег. Я же совершенно не печалился, полагая, что две комнаты всегда лучше, чем одна.
Ириша, конечно, совсем не была грустна и печальна. Это было видно по её блестящим глазкам, которые внимательно осматривали каждый угол комнаты, пол, потолок и у неё мысленно в головке происходила перестановка мебели, расстановка свадебных сервизов и кактусов. Она мучительно переживала, что ещё совсем недавно напрасно не настояла в письме о приобретении книжной полки, даже без стекол.
Для серьёзного обсуждения вопросов создания домашнего очага, мы уселись за стол на кухне и составили перспективный план закупки мебели, аппаратуры, личных вещей и разной хозяйственной утвари. Прикинули по приблизительной стоимости суммарные расходы и даже по самым скромным расчётам превысили наш потенциальный бюджет более чем вдвое.
Через пару дней я принёс ещё одну грустно – радостную весть – комдив предложил мне уйти в отпуск. Это означало, что отдыхать мы будем летом, и это хорошо. Но на отпуск нужны деньги, их мало и это плохо. Тем не менее, к отдыху мы стали активно готовиться.
Выехали в Минск с намерением максимально экономить, чаще бывать в гостях у родственников, а самим принимать друзей за маленьким журнальным столиком чашечками кофе.
Жили, в основном на Червякова-4, пару раз навестив печанских. Не говоря о родителях, нас всегда очень приветливо встречала мамина сестра, Лилечка. Она перевелась работать к маме в медсанбат и планировала стать, как и мама, бактериологом.
Как-то раз в Минск на денёк приехали мои родители на новеньком автомобиле «Жигули» ВАЗ-21011 цвета «рубин». (Цвет больше похож на ярко алый, но папе заводское название этого колера нравилось больше). Такие встречи наших родственников были не редкостью, но тут Иришин папа заявил, что отмечание столь важных событий как приезд молодой семьи и покупка автомобиля одним днём не может завершиться. Я с отцом отогнал его автомобиль на стоянку, где он благополучно хранился три дня.
Ежедневно огромной семьёй множества поколений садились за стол либо выходили гулять на Комсомольское озеро. Полагаю, что именно с этих дней встречи в расширенном составе стали традицией и совершенно не нужны были какие-то поводы.
Не помню сегодня, как всё получилось, но мой отец уговорил Иришку на пару дней съездить к нему на родину, к его маме. Я был только рад увидеть бабушку, тётю Лену, Аркадия Константиновича, сестрёнок Лильку и Тоньку
С улицы Червякова всем табором выехали вечером в Печи, там переночевали, а к обеду были уже в Коптях. Приём был оказан по витебским меркам скромный, но мне показалось, что посмотреть на Мамоновского правнука пришла вся деревня и половина Витебского района. Погода выдалась на редкость прекрасной. Мне с Иришкой и «Тонечкой», как Антоху окрестили мои сестрички, не хотелось заходить в квартиру, а «Тонечку» было не выманить из клумбы.
Чтобы как-то отвлечь ребёнка мои родители предложили отдохнуть где-нибудь на природе, и мы с Иришей с удовольствием согласились, бабушке и дедушке уж очень хотелось подольше понянчиться с первым внуком, а отцу ещё похвастать своим мастерским вождением своего новенького Жигулёнка.
Честно говоря, мы с Карькой рады были хоть на время отдохнуть от забот о Тошке и просто побыть вдвоём, даже никуда при этом не отлучаясь. Зато, дедушка и бабушка неспускали его с рук. На наши укоры, мол, избалуете внука, внимания было ноль. Они отмахивались и говорили, что мы сами его избалуем, вот увидите.
Отец решил далеко не ехать и вывез нас на знакомую мне с детства Лососинку. Пока я с отцом прогуливались по берегу, Антоха с мамой осваивали машину.
На природе Антоха весь аж светился от счастья, ему вообще с самого рождения очень нравилось гулять, а когда стал ходить, за ним было не угнаться. Ему обязательно нужно было всё проверить и самому всё потрогать, но всё происходило с широкой улыбкой и потешным хихиканьем.
Помню, к вечеру и маме и Тохе стало немного неважно, и мы решили утром уехать домой. Дед Володя отвёз нас сразу в Минск, а сам с мамой вернулись в Печи. Дальше до конца отпуска мы только перезванивались.
Отпуск, штука хорошая, но и он когда-то заканчивается. И у нас подошёл к финишу, а следовательно, мы возвращались домой. Перед отъездом всех приглашали приезжать к нам в гости. Многие никогда не бывали в Латвии и наши приглашения принимали с удовольствием.
Я вышел на службу и жизнь пошла прежним путём. На позиции всё было на удивление спокойно, сказывалась летняя жара и работать никого не тянуло. Да и командиры особо не налегали, сами слегка притихли, жёны их отвлекали разными поручениями.
Такое летнее затишье на службе иногда давало возможность выходные провести с семьёй и, если позволяла погода, мы старались провести свободный день на рижском пляже в Юрмале. Чаще всего мы выезжали в Майори или Дзинтари. В этих чистых и спокойных посёлках было близко до пляжа и можно было вкусно перекусить, походить по красивым скверам и паркам. Залив в этом районе был удивительным «лягушатником», будто специально природой предназначенный для детского купания.
Конечно же, наибольшую радость доставляло купание, но почему-то, иногда было немного боязно, ведь ясно же, что рядом должна быть мама. А она иногда отходила далековато. Накупавшись и позагорав, на обратном пути мы изрядно голодные обычно заходили в какое-нибудь кафе. Больше всего нам нравился маленькой подвальчик, сделанный как землянка. Спустившись вниз по довольно крутой лестнице, мы попадали в небольшую комнату с шестью небольшими столиками и стенами, украшенными шкурами диких животных и рогами оленей. Кормили там вкусными охотничьими сосисками с чёрными бобами, национальным латышским блюдом.
Выходя на поверхность, мы не торопились на электричку, а долго гуляли по паркам и улицам Юрмалы. Только усталость Антона возвращала нас в реальный мир и уже спящего на руках доставляли домой.
Осенние встречи.
Наступила осень, но погода по-прежнему оставалась хорошей. Было сухо и практически безветренно. Иришка часто гуляла с Антохой по Андалузии. Иногда они встречали меня на автобусной остановке. По пути Тоха занимался приведением в порядок дороги и поправлял осыпавшиеся кюветы. Ему нравилось быть дорожным работником, но маму такая тяга к этой профессии несколько настораживала.
Первой реализовала полученное приглашения Иришкина сестричка, наша Леночка. Приехала, даже не предупредив и слегка заблудилась. Чуть не попала на хутор к Вайде, но вовремя сообразила и вспомнила что-то о кирпичном двухэтажном доме. Теперь сестричкам гулять было веселее, да и Антохе такое общество нравилось.
На этом чудеса не закончились, потому что на следующий день приехала моя мама. Хорошо, что её-то встретили. Она бы точно нас не нашла, хотя я много раз и объяснял и планы рисовал. Теперь мне, действительно дома делать было нечего, да и спать не на чем.
Я несколько раз отпрашивался у комдива и сопровождал Антоху и всех женщин в поездках по Юрмале. Водили мы их с Иришей по знакомым нам местам, но чаще всего вдоль залива. Маме очень нравилась окружающая обстановка, дома, улицы, парковые аллеи ей напоминали Германию, о которой у неё остались самые теплые воспоминания. Но вот о нашем быте и доме на Андалузии с нескрываемым волнении она отзывалась с беспокойством и некоторым сожалением, Мама всегда считала, что её сын самый-самый и должен жить в самых-самых достойных условиях. Квартира же ей понравилась и поле моего напоминания, в каких условиях жили мы, когда папа был лейтенантом, нашла её очень даже хорошей.
Уезжая, тайком, чтобы не видела Ириша, вручила мне конверт со ста рублями, подарок от неё и папы. А таилась потому, что они с отцом хотели, чтобы я на эти деньги купил «нашей Иришке что-нибудь для неё, личное». Она побывала в разных магазинах и потому со знанием рачительной хозяйке добавила, что «здесь выбор лучше и цены немного ниже».
На службе во время приёма нами с Джипси дорогих гостей, было затишье и мне реально удалось уделить им достойное внимание. Но сразу с их отъездом положение изменилось. На самой позиции всё шло своим путём, зато меня лично стали отрывать от семьи непрекращающиеся командировки, пусть и краткосрочные, но довольно частые и без командировочных документов. Поэтому оплате подлежали лишь расходы на билеты. Руководил этими поездками наш зам по вооружению бригады п-к Тронин. Его СРВ (служба ракетного вооружения) не справлялась с объёмом работ по поддержанию боевой готовности из-за нехватки опытных специалистов и меня привлекали для помощи и ли проверки 1-ой группы зрдн в Баложи или технического дивизиона в Болдерая. Офицеры этих подразделений без особого уважения относились к проверяющему с лейтенантскими погонами и сомнительной репутацией «сильно самостоятельного», которому «ни комбриг ни начпо не указ». (начпо – это, на военной «фене», начальник политотдела, замполит).
Однажды произошёл совсем уж анекдотичный случай. Старший инженер СРВ, не помню его фамилии, по графику должен был поверять боеготовность ЗВК С-125 с позывным «Андалузия». Какой рубильник у него переключился в голове, никто не знал, но в состав группы проверяющих был включён инж.- ст. л-т Мамонов А.В. Распоряжение, как положено, отдали приказом по бригаде, и комбриг приказ не глядя подписал. Меня вызвал п-к Корчагин и, недоумевая, какое отношение его подчиненный, специалист стартовой батареи комплекса С-200В, имеет к комплексу С-125М. Усмехнувшись, молвил, что, видно, противопожарную безопасность проверять придётся. Я тоже с улыбкой поехал проверять своих соседей по месту жительства.
На Андалузии меня встретили как приятеля вопросом, что, типа, за соляркой приехал. Да нет, отвечаю, БГ проверять буду. Шутки шутками, а приказ комбрига выполнять надо. Понятно, что положение моё было весьма щекотливым. С одной стороны, я мог сослаться, что это незнакомая мне техника и устраниться от проверки. С другой, - тогда я бы кривил душой, поскольку этот комплекс я знал прекрасно и в училище он был моим любимым и я по дисциплине Д-31 не имел ни одной четвёрки, но и «топить» друзей не хотелось.
Я нашёл компромиссный вариант и отработал его. В присутствии зама по вооружению дивизиона самым тщательным образом проверил все боевые параметры и результаты записал в рабочую тетрадь начальника штаба м-ра Пухова (соседа из второго подъезда). А в «Акте проверки» отметил пару параметров, не влияющих на боеготовность, без недостатков нельзя, подозрительно.
Случай остался бы незамеченным, если бы не амбиции командира взвода ракетной батареи, который посчитал поставленный мной «неуд» незаслуженным. В присутствии офицеров других дивизионов выразил своё мнение о моей некомпетентности и нарушение общепринятых этических норм.
Сведения о подробностях организации проверки дошли до комбрига, и разразился скандал. П-к Антонюк обвинял всех: - зама по вооружению Тронина - за формальность в организации проверки, а старшего инженера СРВ – за плохое знание инженерного состава бригады. Офицерам Андалузии досталось больше всех. Начальнику штаба м-ру Пухову в вину поставили укрывательство результатов работы комиссии и непринятие необходимых мер по повышению квалификации своих офицеров. Комбату ракетной батареи грозило крайне неприятное взыскание вроде неполного служебного несоответствия занимаемой должности.
Меня это событие как-то обошло стороной и оставило без вины невиновным, но фамилия поминалась постоянно и на всех уровнях. Кто-то просто смеялся над происшедшим, а некоторые, особенно «двухсотчики», за глаза называли меня выскочкой и карьеристом, мол, знаешь смежный комплекс, ну и молчи себе в тряпочку и не высовывайся. Что справедливо, так отношение самих офицеров Андалузии – ни один из них не проявил какой-либо обиды за мои действия и считали принятое мной решение честным и справедливым.
Болтливый командир взвода ракетной батареи через некоторое время был без шума переведен куда-то на полигон под Палангу, а на Андалузии о нём быстро просто забыли.
Я немного опасался, что инцидент с моим непосредственным участием как-то отразится на отношениях Карьки с офицерскими жёнами, но напрасно. Более того, Иришку пригласили на собрание некоего женсовета и кем-то там выбрали. Теперь уже она сама вносила напряженность в отношениях с командованием Андалузии из-за активной общественной деятельности по оказанию помощи семье старшины дивизиона, живущей в соседнем с нами одно этажном доме с тремя детьми без горячей воды и газа. Начпо дивизиона пытался искать спасения от её активности у меня, мол, выручай, малость, хоть ты угомони жену свою, всех же уже построила.
В такое прибалтийское, сырое и ветреное время, возвращаясь, скажем с прогулки или с электрички и поездки в автобусе до нашего поворота на хутор, усевшись в санки, Аноху смаривала добротный сон. Такая усталость Антона возвращала нас с Иришей, если мы были вместе, в реальный мир, и уже спящего, на руках доставляли домой.
Как говорят, страна строилась, так и у нас довольно стремительно стала появляться новая мебель. Иришка продолжала работать и её, пусть и очень скромная зарплата учительницы группы продлённого дня не пол ставки около 60-ти рублей, всё же помогала нашему скромному бюджету. Я видел, что не всегда это занятие приносило удовлетворение, но ей очень хотелось быть не только мамой и офицерской женой, но и востребованным хорошим дипломированным специалистом, а этого у неё было не отнять. Конечно, учитель Юрмальской восьмилетней школы это не работник в системе «Интурист» и не переводчик при посольстве. Ведь рассматривались такие варианты и неоднократно, но все они требовали отсутствия в семье, а этого Карька не допускала.
То, что на руках был наш малолетка, её не смущало, она брала его с собой в школу, и там он сам развлекал себя, а иногда и маминых подопечных. Особенно трудно было зимой, когда от дома до автобусной остановки приходилось буквально пробиваться по не всегда расчищенной дороге. Но для комфорта ребёнка успешно использовались замечательные санки, а на обратном пути, уставший от трудов праведных, Тоха мирно и сладко спал.
Карька часто, подъехав к подъезду дома, не будила его, мол, пусть отдохнёт на свежем воздухе. Не редко и сама дремала рядом, чем трогала сердца и души наших всевидящих соседушек
На том этапе жизни наш суммарный доход составлял около 250 рублей «чистыми», после уплаты всех взносов и коммунальных расходов. Это позволяло не рискуя остаться голодными пополнять наши гардеробы и обстановку в комнатах.
Первой серьёзной покупкой стала оригинальная книжная стенка и журнальный столик. Писком приобретения стало кожаное кресло-качалка, ставшее личной вещью Ирины Александровны. Мне позволялось посидеть в нём только тогда, когда она спала.
Это теперь моя секция, а тут мои вещи.
. Увеличение жилой пощади и обновление обстановки не остались незамеченными и невостребованными нашими друзьями Игорем и Надеждой и, конечно Виктором. Рубины тоже получили подобную полуторку, в нашем же доме, и по такому случаю на нашем расширенном собрании порешили – периодически поочерёдно собираться и устраивать вечеринки. Витя признавался равноправным членом компании и обязан был присутствовать на питейных мероприятиях, независимо от места их сбора. К этому времени Витя приобрёл классную стерео аппаратуру - проигрыватель «Феникс – 001-стерео» и магнитофон «Юпитер – 002-стерео». На посиделки к рубинным иногда он переносил что-либо из этого комплекта, и тогда всем соседям становилось, как и нам, очень весело. Но мы были культурными и дисциплинированными и не нарушали правила общежития в вечернее и тем более в ночное время.
За довольно короткий период произошло много нового и интересного в жизни наших друзей-аборигенов. Побывав в отпуске у себя на родине, Рубины Игорь и Надя вернулись с сыном, и теперь наши прогулки иногда получались семейными. Нашим жёнам стало значительно легче, когда хоть не надолго можно было оставить малыша подруге м не волноваться за него. Эта дружба не закончилась и тогда, когда мы разъехались. Спустя много лет встречались у них дома, в Энгельсе, и с удовольствием вспоминали лейтенантские годы, проведённые на Андалузии.
Я не выполнил своего обещания купить Карьке «Викторию -001» и ограничился аппаратурой рижского завода им. Попова «Мелодия – 01-стерео» с выходом на канал до 10Вт. Однако и этого нашим соседям хватало, им тоже бывало весело. Поскольку ставить её было некуда, я раздвинул стойки книжной стенки и уложил между ними одну из полок. Получилось красиво, очень функционально и как будто, так и должно быть.
Наши посиделки оказались предметом обсуждения в обществе, но не в офицерской среде, а что более опасно, в женском коллективе. В цент события попал наш Антоха. А случилось вот что.
Однажды мы, как обычно, вскладчину, приготовили ужин и собрались у Рубинных. За стол сели поздно, когда уложили детей. Погода на дворе стояла отвратительная, Было холодно и моросил отвратительный, совсем не летний дождь. Как говорят, добрый хозяин в такую погоду собаку на двор не выгонит. Во время вечеринки все мы вели себя пристойно, не шумели, я и Карька по очереди проверяли сон нашего ребёнка, и до полуночи всё было тихо, Антошка тихо спал. Это мы так думали.
Именно в это время Тоха проснулся, погулял по квартире и не найдя родителей, надел резиновые сапожки и вышел на улицу искать маму и папу.
Наша соседка со второго этажа, жена замполита Шахова, возвращаясь с дежурства, замечает в темноте спокойно гуляющего вдоль дома маленького мальчика в ночной беленькой рубашонке и сапожках, мокрого и продрогшего. «Господи, ты кто же такой, что же ты здесь делаешь?» - вопрошает соседка причитая. А малой объяснить-то не может, ясное дело – потерялся. Она его под мышку и к Мамоновым, они же недавно с дитём приехали. Там никого нет дома, значит у Рубинных. У них всегда ночами музыка играет, значит и родителей малыша там нужно искать.
У нас веселье в разгаре и тут – звонок в дверь. Открывать пошла Надежда, а мы слышим вопрос чужим голосом: - «Это ваш ребёнок? Что он голым на улице ночью делает?» и вручает малыша Наде. Затем слышим теперь уже её голос: - «Ир! Тут Антошку
принесли!» Карька вскочила, бросилась к двери, схватила дитя, прижала к себе и уже, наверно не слышала, что о ней и её муже думают нормальные люди.
Соседка не зря носила высокое звание жены замполита, то есть, пропагандиста, и потому утром уже вся Андалузия судачила о непристойном поведении четы Мамоновых и что ребёнку вообще нечего одеть на улицу.
Не знаю, слышала ли Карька о этих слухах, но ни разу никого не одёрнула. Зато все видели, что Мамонов – младший всегда ходил в самых хипповых шубках, а на его штанинах было вышито золотом «Hallo Girl!» и гулял он всегда в сопровождении не одной мамы, а в сопровождении множества разных всяких мам, баб и тёть.
Мы с Иришкой надолго запомнили этот случай и больше никогда в жизни не оставляли детей одних. Если же не удавалось обеспечить малышей надёжной защитой, мы отказывались от мероприятия, либо кто-нибудь из нас оставался, а другой шёл один.
После возвращения из командировки прошло не так много времени, но жизненный ритм как-то стабилизировался. Мы невольно заметили, что живём по каким-то накатанным вариантам. После обсуждения пришли к выводу, что из возможных выделяются три типовых и все определяются моей службой. Первых из них, и основной, это когда я утром уезжаю на работу и возвращаюсь домой вовремя. В этом случае многие из семейных обязанностей удаётся выполнять мне. Второй образ жизни был более сложным, но довольно предсказуемым, определяемый графиком. Это случаи, когда я заступал в наряд или ответственным по дивизиону. Тогда я уезжал, как обычно, утром, но возвращался только вечером следующего дня. Наиболее сложным получался третий вариант, связанный с боевым дежурством. Если дивизион заступает на дежурство, я мог приезжать домой раз в два – три дня. В такие периоды я обычно предлагал Иришке на время уезжать в Минск, но как обычно, она и слушать не хотела о подобных предложениях.
За всеми этими и подобными событиями как-то незаметно наступила зима. Обычно, говорили местные долгожители, она в Прибалтике наступала где-то в декабре и была мало похожа на нашу привычную русскую. Постоянные дожди или мокрый снег, слякоть, грязь и распутица были неотъемлемыми чертами климатической зоны приморья.
Именно в один из таких дней угораздило меня быть назначенным ответственным по дивизиону. Я слегка приболел, и не планировал рьяно бороться с нарушителями дисциплины, а больше отсидеться в кабине за книжками.
Немногим ранее я закончил разработку приёмной детекторной головки для прибора, измеряющего уровень электромагнитного излучения на местности. Полагая, что такой прибор заинтересует не только радиолюбителей, но и ответственные органы надзора, свою работу не афишировал. Интересующимся говорил, что пытаюсь создать компактное устройство для поиска проводов, находящихся под напряжением и уложенных в штукатурке. Очень полезное устройство, если нужно повесить картину, просверлив в стене дырку для шурупа и при этом не перебить провода и не получить удар током. Этакий подход всем был понятен и не вызывал подозрений.
Используя служебную, пусть даже секретную, информацию о параметрах работы клистронного генератора аппаратуры КПЦ, я смог откалибровать измерительную шкалу и теперь точно знал, какие дозы сверхвысокочастотного облучения получаю я, мои операторы и, главное, члены моей семьи.
Эти измерения я приводил у себя в комнатах, на кухне за окнами и делал эти замеры и при неработающих РЛС и СНР Андалузии и при выходах на излучение во время тревог. Полученные данные вызывали не просто тревогу, а приводили в ужас любого здравомыслящего гомо сапиенса.
О своих исследованиях я молчал два года и поведал заму по вооружению полковнику Тронину во время своего отпуска, проведённого адъюнктом в Юрмале.
Зимние встречи. Новый 1978 год.
С наступлением зимних снегопадов на позиции прибавилось хозяйственных работ по очистке техники и подъездных путей как рельсовых для заряжающих машин, так и автомобильных, особенно площадок для перегрузки ракет на пусковые установки. Стартовые расчёты действительно с ног валились от усталости, а зайдя в тёплую кабину мгновенно засыпали от обилия полученного на уборке снега кислорода и пропаже при этом заряда бодрости.
Я участия в таких коллективно-добровольно-принудительных работах, в силу своей природной лености, обычно не принимал, но вот возвратившись домой, приходилось и мне откапывать свой роллер, “Minsk-Kari”, чтобы выехать из гаража. И всё равно я привлекал дополнительную рабочую силу, сына своего оруженосца Антона, а иногда и матушку нашу королеву Queen, которая была цыганкой Gipsy. Однажды, как снег на голову в нашем доме появилась сестра моя ненаглядная. Была очень удивлена, что брат родной её не встретил, а меня-то дома нет. Карька говорит, что он на работе, а моя Алка не верит. Позвонили они мне по полевому телефону ТА-57 на «Андалузию», потом – «Дайте, пожалуйста «Факел», попросили «Жерлицу», потом – дайте, очень пожалуйста, «Лютый». Поднимаю в кабине трубку и радостно извещаю Иришу, что приезжает Алка и я собираюсь её встретить, а в ответ вместо Джи голос сестры: - «Я уже тут, можешь не встречать. Увидимся вечером, и я тебя отблагодарю». Откуда ей было знать, что почту у нас разносит не почтальон, а когда машина идёт за продуктами и заодно заезжает на п/о Слампе.
Алюшка гостила у нас три дня, осталась довольна, как брат начинает свою военную службу и уехала с хорошими впечатлениями. Обещала в самых ярких красках описать увиденное, родителям.
Семья наша недолго оставалась в одиночестве и во второй половине декабря приехала к первой дочке мама Люда и первейшему внуку бабушка Люда, в одном лице. Теперь Тоха был ну в самых надёжных руках, и я совершенно спокойно уезжал на позицию.
Всё стремительнее приближался Новый 78-й год, и мама наша стала сильно волноваться. Навалилась куча проблем. Она, как член женсовета, должна была продумывать и организовывать многие вопросы. Нужно было собирать деньги на подарки детям, помогать шить разные наряды, искать Снегурочку и Деда Мороза, а как мама, должна была нарядить нашего малыша лучше всех. От Ириши прятались и командир нашей группы вместе командиром дивизиона, старались, чтобы не получить поручение, не попадаться на глаза лейтенантской жёнке оба замполита. Круто попал в её оборот наш освобождённый комсорг Ваня Шарий. Дедом Морозом комдивом был в приказном порядке назначен Витя Андрос, который сразу понял, что от Ир Саны так просто не отделаться и лучше не сопротивляться.
Оказалось детей на Андалузии своих довольно много, да ещё и с нашей Жерлицы нужно было как-то устроить. Поэтому, первоначальный замысел организовать детский утренник в ленинской комнате дивизиона, был отвергнут и выбор пал на магазин, располагавшийся в здании котельной. Бойцы сдвинули к стенам полки-прилавки, разные холодильные установки. Все папы-мамы жутко волновались, поскольку такое мероприятие на Андалузии проводилось первый раз за всю историю дивизиона, да, кажется и всей бригады в целом.
Все опасения исчезли, когда собрались дети и Новогодним утренником начали руководить Дед Мороз и Снегурочка. Взрослые не мешались под ногами у ребятишек и как-то тихонько уединились по закуткам для празднования Взрослого Нового года.
Как говорят, страна строилась, так и у нас довольно стремительно стала появляться новая мебель. Иришка продолжала работать и её, пусть и очень скромная зарплата учительницы группы продлённого дня не пол ставки около 60-ти рублей, всё же помогала нашему скромному бюджету. Я видел, что не всегда это занятие приносило удовлетворение, но ей очень хотелось быть не только мамой и офицерской женой, но и востребованным хорошим дипломированным специалистом, а этого у неё было не отнять. Конечно, учитель Юрмальской восьмилетней школы это не работник в системе «Интурист» и не переводчик при посольстве. Ведь рассматривались такие варианты и неоднократно, но все они требовали отсутствия в семье, а этого Карька не допускала.
То, что на руках был наш малолетка, её не смущало, она брала его с собой в школу, и там он сам развлекал себя, а иногда и маминых подопечных. Особенно трудно было зимой, когда от дома до автобусной остановки приходилось буквально пробиваться по не всегда расчищенной дороге. Но для комфорта ребёнка успешно использовались замечательные санки, а на обратном пути, уставший от трудов праведных, Тоха мирно и сладко спал.
После пробуждения, безусловно, сразу нужно было что-то скушать, поэтому с трудом давалась задержка на одевание и мытьё рук. Если уж подошло время перекусить, то мы шли на кухню. А уж после сытного ужина полагался десерт, а у Тошки это означало кормление вареньем мотоциклиста, причём долгоиграющее и многосерийное.
Этот процесс ему здорово понравился. Папе потом пришлось и салфетки стирать, и мотошлем чистить. Но зато всем было весело.
Подобные фото сессии устраивались регулярно, что конечно веселило всех, но и доставляло массу хлопот с устранением последствий. Зато теперь, имея документальные подтверждения, наш первенец не может утверждать потом, что был образцовым мальчиком и всегда слушал родителей. Хотя о чём говорим? Всё равно потом ванна и отдых. Испачкаюсь в следующий раз посильнее.
Однажды, сдав дежурство, я подошёл к штабу, где встретился с Дулиновым. Он подошёл ко мне и сообщил, что с понедельника я в отпуске, завтра могу у начальника штаба получить документы, отпускные и деньги. В субботу в счёт отгулов на работу можешь не выходить.
Весна 1979-го года.
Карька подпрыгнула от счастья, узнав об отпуске, и тут же задала вопрос, а будут ли у нас на отпуск денежки. Будут, - ответил я, но в субботу. А она своё: - «Вот в субботу и поедем. Я, мол, сразу немного потрачу, надо купить всем подарки, а в Юрмале красивый и недорогой янтарь». Помню, я умышленно промолчал, что деньги будут завтра, считая, что чем меньше у Джи будет времени, тем больше она сэкономит денег.
В Минск приехали с кучей сумок, встретили нас радостно, через пару часов даже не ощущалось, что так долго мы отсутствовали. Ириша сразу заняла на телефон и не слезала с него, пока не отчиталась перед всеми подругами. Казалось, что она устроила перекличку всему институту.
Через пару дней, узнав о нашем неожиданном приезде, примчались мои родители. Мы с Карькой молниеносно исчезли из дома и практически весь оставшийся день, и вечер провели с друзьями. Собрали Ольгу с Игорем и Наташу с Виталием, забрели в «Весну» на проспекте и прекрасно поболтали. Впечатлений накопилось много у всех и не договорив, решили в ближайшие дни встречу повторить. Вернулись домой аж после полуночи. Антоха спал, а родители дружно оккупировали кухню и баловались какой-то фирменной наливочкой собственного Андреевича дачного производства. Нас не стали ругать за бегство и пустили к ним за стол, угостили и учинили допрос с пристрастием на тему «Как жить дальше думаем».
Собственно, вопросы задавались не нам, а преимущественно – мне.
Предлагались и обсуждались множество вариантов, которые так или иначе сводились к одному, к поступлению в адъюнктуру. Пришли к выводу, что выяснять возможность реализации этого направления я начну уже сразу, после возвращения из отпуска.
Разошлись поздно, а утром своего тестя и родителей я разыскал на Комсомольском озере, с удовольствием наслаждающихся утренней прогулкой и о чём-то с интересом дискутирующих.
Со стороны мне очень интересно было наблюдать за этой родной и близкой троицей взрослых и видавших жизнь людей, но так беззаботно смеющихся и радующихся за своих детей, а теперь и внука. Краем уха подслушивал фразы вроде, «а что, хорошее начало положено, пусть и дальше работают, а мы поможем. Вот, перетащим в Минск, и пусть дальше развиваются». Я тогда, из-под тешка, сделал эти несколько снимков, о которых не стал говорить, а спустя некоторое время вручил карточки и намекнул, что догадывался о теме того разговора.
Вразумленный и направленный на верный путь, я действительно, много дней этого отпуска потратил на встречи с Валерой Степановым и удалось поговорить с Валентином Михайловичем Артемьевым. Это были целенаправленные, программные беседы, существенно корректирующие мою, пусть и упорную работу над собой, но несколько упрощённую и с уклоном на какую-то псевдо научность. До сих пор я в адъюнктах видел неких заумных учёных, с не от мира сего, мировоззрением.
Артемьев точно направил меня на практическое использование своих знаний. Делайте то, что делать умеете хорошо, а вы умеете хорошо работать руками, так дайте рукам голову и вы добьётесь того самого высокого успеха, к которому стремитесь. В училище ведь получалось, значит, получится и теперь, но грамотнее и лучше.
Своими высказываниями он уже тогда как-то отодвинул меня от Степанова, который мыслил совершенно иначе, хотя и был учеником. Эта мысли не сразу вошла в мою голову, даже и не в войсках, а уже поле встречи с Марковым. Но направление моей подготовки значительно изменилось. Ещё там, в Минске я начал мысленно оформлять своеобразный план подготовки и даже уже тогда начал понимать, что оставшегося в этом году времени мне не хватит. Не говоря о своих предположениях , встретился с одним из адъюнктов 7-й кафедры, Вадимом Гане, и о этих, вроде малозначимых вопросах с ним очень толково поговорил. Он совершенно обескуражил меня. Гане был силён в теории и считал, что вся наука держится исключительно на математике, - «А что опыт? Вон, у Васильева три Золотые медали ВДНХ, а диссертацию он никогда не напишет, вот увидишь».
Словом, из отпуска я возвращался и окрыленным и растерянным, но точно знающим куда идти и что делать, в отличие от Чернышевского Н.Г.
Вернувшись домой, составил график подготовки без указания конкретных дат, а только временные интервалы на подготовку каждого вопроса. Подсчитал необходимое время на всю подготовку и понял, что даже в 2 года не уложусь. Не теряя время, повесил план у себя в кабине, а Иришке не стал о нём говорить. Первое, что сделал, очень откровенно поговорил с Дулиновым и договорился, что он мне не мешает, а по возможности, помогает, только освобождая мне время, избавляя от бессмысленных поручений, которые может выполнить кто-либо другой или не нужно выполнять их вовсе.
По составленному со Степановым перечню необходимой литературы провёл ревизию местного книжного магазина, городской библиотеки, а каждый выезд в Ригу использовал для посещения букинистических магазинов.
Описывая свои приготовления к поступлению, я хотел бы пояснить, что мой план ни в коем случае не подразумевал подготовкой заменить военную службу. Напротив, я считал любые успехи, отраженные в личном деле и характеристике в нужный момент играть будут мне на руку. Именно по этой причине я становился активным карьеристом.
Второй помехой, не явной и злонамеренной, но очень серьёзной, был начальник СРВ бригады. Он хоть и не по злобе, но мог очень много отобрать у меня времени. Обойти его нужно было как-то иначе, чем комдива. Я решился согласиться на его предложение, сделанное на полигоне. Поэтому на одном из совещаний в штабе бригады, я попросил у него 5 минут для разговора. Он нашёл для меня это время, и мы с ним договорились, что до экзаменов он привлекает меня в свои группы при крайней необходимости. Если я успешно сдаю вступительные экзамены и поступаю – он желает всего доброго и успехов, но если нет, то я соглашаюсь на переход к нему инженером службы вооружения. Мы даже пожали друг другу руки.
Когда жизнь налажена и протекает спокойно и размеренно, трудно её хронометрировать и вспомнить о каких-то ярких событиях. Так получилось и в нашей сплочённой и дружной семье. Поэтому следующий год попробую описать фрагментарно, отметив те события и случаи, которые оставили более яркий след и сохранились в моей памяти. Очень рассчитываю на свой семейный архив, фотоальбомы и воспоминания ныне здравствующих свидетелей давно ушедших дней. Это будет непросто, ибо даже сейчас у нас с Карьой часто бывают разногласия по вопросам, кто на фото, когда и где сделан снимок и множество открыток, записок и рисунков не подлежащих, как говорят криминалисты, идентификации. Поэтому приводить их буду в отсканированном виде, но, как любит делать телевизионный канал “Euro news”, в режиме, бесшумно обозначенном титрами, мол, «додумай сам» или «без комментария» (“no comment”).
Преферанс и Астроном.
Памятный и поучительный след в моей памяти оставили несколько случаев, произошедший во время уже прилично надоевшего боевого дежурства. Пошёл второй месяц, а наш дивизион никак не мог заменить ни один зрдн из группы Баложи. Я уже припотух в стремлении овладеть какой-то теорией из основ «Систем автоматического управления и регулирования», а соратники по боевой смене опухли от безделия и тупого созерцания скучных, без целевых отметок, ИКО (индикаторов кругового обзора). Связались по громкой связи и договорились в полночь собраться в штабном домике и слегка отвлечься. Так и поступили, благо, у кого-то что-то было. Принуждать кого-нибудь к подобным мероприятиям, обычно, не приходилось и ровно в 00.00 все трое сели за (пусть даже не покрытый зелёным сукном) стол и нарисовали пулю. На столе появились бутылка коньяка, набор рюмок из кабинета командира группы и, естественно, колода карт.
Ставили не на выигрыш, а больше «на интерес», по копейке. Сбросили четыре лишние карты, сдали по 10 карт и начали, разлив по рюмашкам и слегка пригубив коньячку.
Было часа три ночи, когда тихо приоткрылась дверь, и на пороге появился Корчагин, командир группы дивизионов. Мы онемели, изобразив персонажей картины Репина «Приплыли», то есть, «Не ждали». Полковник осмотрел нас спокойным взглядом, обратил внимание на початую бутылку коньяка и пригубленные рюмки и , не сказав ни слова, так же тихо удалился. Мы, естественно, свернули игру, слили коньяк из рюмок обратно в бутылку и бросились по своим рабочим местам.
В кабине меня встретил докладом дежурный оператор, который поведал, что командир группы приходил, всё проверил, замечаний не высказал и спокойно удалился.
Утром мы ждали разбора и ни на что доброе и светлое не рассчитывали. Однако, прошёл весь день, но грозы не произошло, командир вообще, вёл себя будто ночью ничего не видел.
Примерно через неделю в точно такую же переделку попали самые заядлые преферансисты – Колчин, Заиграев и новенький «двухгодичник» Майт Корнет. Удивительно, но точно так же никаких экзекуций не последовало. Офицерское сообщество недоумевало, предполагали невероятное, что, типа, игра в карты на позиции во время дежурства – это норма и никому за это ничего не грозит.
Ан, не тут-то было! Ещё через недельку влетела следующая тройка рискованных. На этот раз попались «зелёные», два Володи, Лысенко и Михайлов и Коля Горшков, да ещё как попались. Трудно передать непечатную речь командира, когда он на совещании офицеров распекал троих … за игру в дурака со стаканами водки и сигаретами в зубах. Разочарованию полковника во всём офицерстве не было предела. Подводя итог, «похвалил» некоторых, которые честь знают и о службе не забывают, а если и отвлекаются, то прилично – с пулей и коньячком.
Осенью 78-го года на позицию прибыл уже не молодой лейтенант Майт Корнет, призванный в ряды ВС СССР после окончания Таллиннского университета. Он проработал около года в Эстонской государственной обсерватории, вроде, научным сотрудником. На вопрос, зачем нужно было усиливать оборонную мощь страны человеком, абсолютно не знающим русского языка и чем провинились доблестные зенитно-ракетные войска, которые решили поддержать астрономом, - ответить не мог никто.
Поселили Майта в нашем офицерском общежитии с молодыми, добропорядочными лейтенантами, но шефство над ним взяли «неблагополучные» к-н Заиграев и м-р Колчин. Первый экзамен на право «прописки» в «общаге» Корнет завалил на корню, проигравшись в преферанс в чистую. На следующий день после работы ему всё теми же шефами было предложено реабилитироваться. Ему, в счёт долга, позволялось отужинать в компании учителей, но поскольку он не владел не только русским, но и латышским языком, заказ вызвался сделать Игорь Заиграев.
Я и ещё несколько офицеров были приглашены на «банкет», но мы условились, что платить будем сами, дабы ещё больше не усугублять и без того аховое финансовое состояние «Астронома». Кто-то его так однажды обозвал, и теперь к нему обращались либо Майт, либо по этому прозвищу.
Далеко ходить никто после трудового дня не хотел, и поэтому мы оккупировали лётную забегаловку, в 50-ти метрах ходьбы от офицерского лежбища, прозванную кем-то и видно давно, «Бабьими слезами». Очевидно, потому, что не раз жёнам летунов, в основном – технарей, приходилось вытаскивать своих «отдохнувших» мужей со слезами горечи на глазах.
Мы расселись за двумя сдвинутыми столами, а Майт, Колчин и Заиграев – за отдельный, стоящий рядом в углу. Игорь сразу сделал заказ, довольно громко, чтобы услышала официантка, попросил: - «Красавица, три «Агдама», пожалуйста!». Майт явно отставал от закоренелых любителей самого дешёвого плодово-ягодного вина, но спустя пол часа всё-таки одолел 0.75 литра, став значительнее разговорчивее и сговорчивее на продолжение застолья. На вопрос Астронома, а будут ли они ужинать, Заиграев, как и ранее, зычным голосом повторился – «Ещё три «Агдама!», п-ж-л-ста». Принесли ещё три бутылки, и всё повторилось снова. Майк, будто мы не замечаем, стесняясь, «украдкой» стащил у нас со стола кусочек хлеба и закусывал им весь вечер. В сильнейшем «во хмелю», Майта, чуть ли не на руках, отнесли домой, где он задав на последок риторический вопрос: - «Ребята, а ужинать мы когда будем?», - отключился.
Надо отдать должное Майту, но ни на следующий день, ни позже он не вспоминал об этом эпизоде в своей жизни и никого не винил за то, как с ним небрежно и обидно обошлись. Вообще, с ним было очень даже интересно общаться. Он ведь отлично закончил физико-математический факультет, а астрономией занялся серьёзно, потому что очень любил эту науку с детства. А в «Бабьи слёзы пошёл, чтобы лучше узнать кто такие офицеры и может с кем-то подружиться
Не помню, каким образом с нами связались наши родственники Саша и Люда Субботы и однажды нагрянули к нам в гости. Мы с Ириной здорово скучали по родным и близким, и приезд кого-нибудь принимался как праздник.
Весна. 1979год. Кемери.
Вообще, с Субботиками, так мы их любовно называли между собой, нас связывало очень много, В первую очередь, Иришка и Люда были двоюродными сёстрами и дружили, чуть ли не от рождения. Они были ровесниками и легко находили общие темы для обсуждения. Особенно сблизило их рождение мальчишек, об Антоне и Максиме они могли говорить часами.
Тогда нам удалось несколько раз выехать в Юрмалу, посидеть в маленьких кафешках, погулять по Кемери. Антоха стал уже совсем самостоятельным, и с ним не было никаких хлопот.
Весна. 1979год. Кемери.
Юрмала оставила яркий след в моей памяти и не только своим неповторимым разнообразием, красотой и спокойствием, но потому, что с ней связаны мои молодые, не очень простые, но, безусловно, очень важные периоды жизни в целом. Первые совершенно самостоятельные шаги в семье и службе невозможно не запомнить до мелочей. Я уже не удивляюсь, что, вспоминая о тех днях, всё больше и ярче в памяти восстанавливаются не особенно важные детали и эпизоды, и даже имена и фамилии людей, лишь мимолётом промелькнувшие в моей судьбе, но оставившие свой в чём-то значимый след.
Происшествия на объекте.
Запомнилось одно из моих дежурств, в роли ответственного офицера по дивизиону. Кстати, миссия совершенно ни тогда, ни теперь, не ясная никому по своему предназначению роль и так называемый статус, не определённый ни уставами, ни другими официальными документами «де юре», но введенный кем-то - «де факта». Не обсуждая этот вопрос-нонсенс, мы, подчинённые государевы служивые люди, безропотно поднимали себя из теплых семейных постелей и уходили на сутки к «горячо любимому личному составу, дабы неусыпно наблюдать, как он проводит свой досуг и смотрит недозволенные гражданские безмятежные сны, выходя из-под контроля всевидящих очей командования.
Пользуясь временным после отбойным затишьем я решил уединиться у себя в кабине К-3В и отойдя от казармы несколько шагов в районе стартовой позиции 2-го дивизиона услышал звук, очень похожий на оружейный выстрел. Спустя минуту меня окликнул дневальный внутреннего наряда, что-то докладывая о нападении на начальника караула. Вернувшись в казарму, поднял отдыхавшего дежурного по объекту Володю Лысенко, который приказал вскрыть оружейную комнату и выдать мне и наряду оружие. Для страховки подняли и вооружили старшину батареи ст. с-та Сковородникова, ещё двух сержантов дивизиона и оставили их для усиления в казарме. Личный состав до выяснения происходящего решили не будоражить и не поднимать. Сами же отправились в караульное помещение.
На подходе к караульному городку мы были остановлены окриком вооружённого караульного. Далее действовал дежурный по объекту, выполняющий согласно УВС (Устава внутренней службы), обязанности командира части до его прибытия.
Спустя несколько минут, увидели начальника караула, Володю Михайлова, и в сопровождении разводящего и караульного, двух пьяных сержантов, один из которых сильно хромал. Как позже выяснилось, он был ранен в голень пулей ПМ из пистолета самого л-та Михайлова. Сержанты, одним из них был мой, чуть ли не легендарный Антонив, были до заикания напуганы, и ничего внятного пояснить не могли.
Позже во время дознания выяснилось, что начальник караула, л-т Михайлов, во время проверки несения службы часовыми на посту услышав неразборчивый шум и какое-то пение, зашёл в капонире в кабину ДЭС. Там, в тёплой во всех смыслах обстановке, расположились с бутылкой местной самогонки и солидной закуской два командира отделений энергопитания смежных батарей. Уже изрядно «накушавшись», пытались убедить начкара следовать своей дорогой и не мешать им, заслуженным ветеранам, с честью прошедшим полигон Сары-Шаган, заслуженно отдыхать. Михайлов пытался образумить выпивох, но был небрежно и напористо, подвергнут попытке затолкать его в агрегатный отсек силовой установки. Понимая, что ему с двумя здоровыми, хотя и пьяными мужиками не справиться, а звать на поддержку караульных возможности не было, он выстрелил одному из дебоширов, в ногу. Сержанты мигом угомонились и сдались без сопротивления на милость сильнейшего.
Ввиду неординарности ситуации, разбирательством занялась военная прокуратура и посла окончания вынесла вердикт – сержанта направить в госпиталь на лечение и оформлению документов на комиссию и увольнению по инвалидности, а Володю Михайлова, от греха подальше, перевести служить в другую часть. Естественно, не забыли в личное дело записать строгий выговор, за нарушение статьи УКС (Устава гарнизонной и караульной службы) по применению оружия (не был произведён предупредительный выстрел).
Наиболее откровенным при оценке события был Игорь Заиграев. Мы все, просто сослуживцы и не принимающие участия в юридическом рассмотрении происшествия, а видящие глазами человека, - «а как бы поступил Я», по-разному расценивали поведение Володи. Игорь не скрывал своей неприязни и прямо лично нелицеприятно говорил о трусости и беспомощности в поведении нормального мужчины. Трудно представить, что чувствовал Михайлов, но по выражению его взгляда можно было только догадываться о ненависти и ярости, бушевавших внутри, смотрящего не высокого и не коренастого Володю, стоящего перед детиной двухметрового роста с могучей осанкой.
Игорь Заиграев – персонаж, подобного которому мне, вроде даже не приходилось встречать в жизни. Хотя иногда я невольно проводил какую-то параллель его с моим другом, Сергеем Красовским. Но в отличие от Серёжи, доброго и, порой застенчивого человека, Игорь был волевым, напористым и даже агрессивным.
Капитан Заиграев прибыл на объект М-83 незадолго до моего появления. Вместе с ним для обеспечения группы зрдн средствами собственной радиолокационной разведки воздушного пространства прибыли станция дальнего обнаружения П-14 (5Н84А) «Оборона» и радиовысотомер ПРВ-17 (1РЛ141) «Линейка».
Будучи начальником радиолокационной разведки и имея самостоятельный, не зависящий от техники группы дивизионов свой технический узел, обособленный и аппаратно и территориально и по штату личного состава, Игорь считал справедливым принцип – «сам себе командир и начальник штаба». Своим начальством считал исключительно не Корчагина, а командира бригады п-ка Антонюка и его зама по вооружению п-ка Тронина. Такие отношения постоянно приводило к конфликтным ситуациям и напряженности в офицерской среде. Чувствуя свою необходимость и неуязвимость, к-н Заиграев зачастую вёл себя просто по-хамски.
Его характер в деле я оценил во время поездки на полигон и мне он не понравился. Его самоуверенность, заносчивость и пренебрежительное отношение к сослуживцам моложе по званию и возрасту вызывали в лучшем случае неприязнь, а порой и открытую враждебность. Я же уважительно относился к нему как к опытному и знающему специалисту, а как к человеку относился равнодушно и старался по возможности избегать даже мимолётного общения. Мне кажется, таким подходом были удовлетворены мы оба.
Однажды он рассказал историю, которая никак не вписывалась в образ, выставляющий его личностью отважной или героической. Поскольку он был единственным офицером на двух РЛС, то в наряды его не ставили, и на своей технике часто задерживался допоздна.
Возвращался он как-то ночью с позиции и видит – навстречу бежит, чуть не летит боец, машет руками и орёт, как блаженный. Останавливаю его,- продолжал Игорь, а он заикаясь сообщает, что бежит с поста, он, мол, часовой, охранял стартовую позицию, а на него кто-то напал сзади, он бросил автомат и вот, теперь тут стоит и не знает что делать. Ну, - продолжал Заиграев, пошли мы с ним обратно, притопали на место нападения, пошарил в темноте и нащупал ногой вроде оружие, брякнуло что-то. Только, говорит, наклоняюсь, а на спину что-то как грохнется, … вскочил и с размаху с поворотом как махну! … - а никого нет, только что-то большое и чёрное блеснуло серебром. Думаю, совсем часовой, того, спятил, - на офицера бросается. Ан, нет,- стоит рядом и дрожит весь, трясясь от страха. Видели? - спрашивает меня. Кого видел? – я ему. А он, – Нападавшего. Смотрю я, а вся компания со смеху давится, оказывается это не первый подобный случай. Уже давно на позиции живёт здоровенный чёрный кот, бойцы его подкармливают, а он скучать на посту не даёт, шарится рядом, но ласково, мордой о сапоги трётся, мурлычет. Словом, добрый кот, но объект от чужих защищает. А боец-то, только что в армию призван и караул этот у него первый. Кота-то никто не предупредил. Вот он и напал, на бедолагу, а на Игоря – потому что чужое оружие похитить вознамерился, а тот махаться вздумал, вот и убежал котяра, сам больше всех испугался.
Бывая в городе, я изредка, но с постоянной периодичностью , звонил Степанову и выяснял, когда же начнётся набор абитуриентов для поступления в адъюнктуру. Наконец в середине апреля получил конкретную информацию и в двадцатых числах подал рапорт по команде, пропустив комбата, ибо сам исполнял его обязанности. Комдив и Корчагин тоже не раздумывали и, поставив свои резолюции «Ходатайствую по существу рапорта…», переслали его в штаб бригады.
В последних числах апреля состоялся разговор по телефону с Трониным, после чего меня вызвали в Ригу для разъяснения моих намерений комбригу. П-к Антонюк был не в курсе моих планов и во всём решил разобраться сам. Мы с ним давно не встречались, но фамилию Мамонов он помнил хорошо, но с разными эпитетами перед ней. Вот и решил окончательно выяснить, нужен ему такой старлей, или бог с ним, пусть едет учиться.
Собеседование было назначено где-то после майских праздников, и я не был уверен в положительном его исходе, что-то меня тревожило. Считаю, мне повезло, когда совершенно случайно в Майори на станции встретил отдыхающего Валеру Степанова. Поговорив с ним, я совсем было упал духом. На очень ограниченное число мест уже было подано около двухсот рапортов, а мой пока так и не дошёл. Я был в отчаянье, но Леонтьевич успокоил и там же на почте я написал ещё один рапорт, на имя начальника кафедры полконика Артемьева В.М. Этот жест оказался лишним, но на тот период меня очень успокоил. Сильно я опасался, чтобы не повторилось опоздание, как в случае с моим распределением в МВТУ им. Баумана.
Тем не менее, я считаю, что тогда мы с Валерой поступили правильно, напомнить о себе и Артемьеву и может даже начальнику училища или кому-то из его заместителей лишним не было. Хотя о судьбе второго рапорта я ни разу не слышал.
Вечером того же дня я обо всём поведал Карьке, а она не поверила. Уж очень быстро всё происходило, ведь прошло уже больше трёх лет, как я покинул Минск, да и сама она несколько привыкла к такой жизни. Когда же я показал ей черновики своих рапортов, которые не выбросил и оставил как варианты изложения своих ходатайств в разных редакциях, она, наконец, поняла, что это не шутка. Теперь оставалось ждать какого-то приговора, и это было не просто.
Вступительные экзамены.
Не будучи уверенным, что столь желаемое всё же свершиться, я всё-таки максимально напрягся в подготовке к экзаменам. Теперь ни минуты, свободной от выполнения своих обязанностей на работе, не упускал. Свой, разработанный ранее график уплотнил вдвое, а перекуры проводил с учебниками в руках. Начал понимать, как много выпускники ВУЗов теряют за два года военной службы, и насколько трудно затем вернуться к решению даже простых задач. Понимая, что мой уход из подразделения принесёт существенное снижение подготовке операторов и механиков, почти не отвлекаясь от своего основного теперешнего занятия начал интенсивную подготовку сержантского состава батареи. Отбор бойцов для замены уходящих опытных «дембелей» проводил не по их анкетным данным, а как-то интуитивно. Не могу сказать, что я был провидцем, но психологом наверно неплохим.
Первого, кого выдвинул, был оператор наведения ГСН (головок самонаведения ракет) и назначил по рапорту приказом командиром отделения К-3В с присвоением звания мл. сержант. Молдаванин, Октавиан Алексеевич Кукуаре, по оценкам в аттестате зрелости был прожжённым троечником, ни единой четвёрки, но по физике, алгебре и геометрии – пятёрочки.
Начальника ДЭС, Антонива, за его нарушение дисциплины, но былые заслуги, менять не стал. «Выменял» у Петра Грешникова доброго бойца, владельца какого-то вымпела «Лучший механизатор колхоза (им. Кого-то.)», - отменного механика тракториста- дизелиста, Ваню Бугая, здоровенного увальня. Иногда мне потом казалось, что эта детина может завести 12-тицилиндровый АСД-200 без аккумуляторов и сжатого воздуха, а просто провернув ручищами. Этому авторитет в казарме завоёвывать нужды не было, он у него еле в гимнастёрке помещался.
Почти не колеблясь, заменил увольняющегося в запас старшину батареи и назначил сосланного к нам на перевоспитание ярого нигилиста и скандалиста Владимира Сковородникова. Коренной москвич, 26-ти лет отроду, с четырьмя курсами технического института, наглый и самоуверенный, стал реальным лидером в солдатском обществе помимо желания всех нас командиров. Вот я и решил не создавать ему конкуренцию, вспомнив нечто подобное, принятое Макаренко в его «Республике ШКИД» и назначить его старшиной батареи. Спустя несколько месяцев после воплощения этого решения, уже перед сдачей мною батареи, Дулинов вынужден был признать, что назначение Сковородникова было верным решением. За всё это время он ни разу не применил силу, его авторитета хватало все вопросы решать просто убедительными и многообещающими жестами.
Таким образом, «освежив кровь» младшего командного состава батареи, я надеялся хотя бы на год оставить подразделение в нормальном боеготовом состоянии и не переживать, что поминают мою работу как бездарную. Теперь я утром ставил довольно сложные задачи по тренировке расчётов, изредка контролировал ход подготовки, а вечером принимал зачёты. И горе было тем, кто не справлялся с нормативами хотя бы на «хорошо». Ночь у них оказывалась бессонной, а утренняя постановка задачи начиналась с довольно жёсткой разминки. Для особо отличившихся расчётов, например, организовывал преодоление препятствий вроде кюветов, обваловок, насыпей на капонирах бегом в противогазах и средствах защиты от ОМП. Сам мало спал и расчётам не давал. А чтобы кто-либо не заявил, что Мамонов издевается над личным составом, все упражнения выполнял вместе с бойцами, в такой же амуниции. Месячная практика показала высочайшую результативность и тренировки по перегрузке ракеты с ТЗМ на ПУ или обратно теперь считались лёгкой разминкой, а установленные временные нормативы перекрывались на 10 – 15 процентов. И ещё один важный момент. Через этот месяц мне ни разу больше не пришлось принимать такие воспитательные меры, и ни один боец не считал меня «Лютым».
Нельзя не отметить, что в этот период нашей жизни в Тукумсе Иришка была особенно предупредительна. Не помню случая чтобы, встречая меня, замызганного и чертовски усталого, хотя бы раз выразило своё неудовольствие или нагрузила какой-либо домашней работой. А сама меня и слушать по-прежнему не желала оставить свою работу. Так училкой - воспиталкой со своими малолетками, и промыкалась до последнего дня.
Незадолго до получения приказа о разрешении комбригом направить меня на учёбу в адъюнктуру Минского ВИЗРУ, часть нашего 27-го корпуса ПВО в рамках какого-то эксперимента была переподчинена Ленинградскому военному округу. Кому и с какого бадуна пришла в голову эта мысль не давала нам покоя и оставалось только гадать к чему это приведёт, когда и чем это закончиться.
Первое, с чего начали штабные окружные уполномоченные, так это с проверки боеготовности группы дивизионов. Нас заблаговременно предупредили друзья-танкисты и мы, проведя необходимые работы, привели технику в идеальное, с точки зрения работоспособности, состояние. Я совершенно не волновался перед комиссией и спокойно встретил у себя в кабине двух майоров с красными околышами на фуражках и пехотными эмблемами в петлицах. Однако, когда один из этой свиты «королевы полей» достал беленький носовой платок и как старшина начал проверять чистоту пультов управления кабины, не обращая внимания на начавшееся хаотичное мигание сигнальных индикаторов, я сорвался с места и с криком – «Идиот, ты что творишь? Идиот!», грубо отбросил этого щёголя от аппаратуры и привёл технику в исходное состояние. Не снижая раздражённости в голосе, буквально приказал майорам покинуть кабину и «не появляться здесь никогда, пока я тут живу!» Я приказал операторам провести контроль функционирования, дабы исключить любые случайности после такого надругательства над родной аппаратурой, а сам вышел из укрытия.
Мои обидчики стояли перед Дулиновым и «председателем» этой комиссии и яростно жестикулируя руками и мимикой, что-то эмоционально рассказывали. Я понял, что это доклад о боеготовности нашей техники и сам не стал подходить ближе, от греха подальше и чтобы не наломать дров на более суровое наказание, чем какой-нибудь выговор.
Примерно через час всех, кто представлял комиссии технику, вызвали в штаб группы. Мы шли и делились впечатлениями, предполагая, что сейчас нас четвертуют как минимум, или посадят на высоковольтную линию без резиновых ковриков. И только теперь мне стало страшно, ибо моё поведение могло перечеркнуть возможность принять участие в экзаменах. Схлопочи я сейчас взыскание, и об адъюнктуре можно будет забыть.
Словом, планировал незамедлительно найти этих майоров, извиниться за содеянное, объясниться как с разумными людьми и попросить не отмечать подробности в «Акте проверки». Но тут же опомнился, вновь вернул себе уверенность в справедливости всех своих действий и решил ждать приговора с честью и молча. Посчитал правильным высказаться публично на совещании после подписания «Акта» и его оглашения.
Завершился этот фарс очень даже прозаично, был составлен объёмный документ с длинным перечнем проверенных вопросов, очень обтекаемо, показано состояние техники с сильным уклоном на стрелковое оружие офицеров и личного состава. К самым серьёзным недостаткам, выделенным отдельным абзацем, были отмечены нарушения некоего «положения об оборудовании стационарных убежищ для личного состава» и вообще вопиющей безграмотностью при определении высоты и цвета окраски настенных «сапожков». Вместо установленных неким наставлением 20см, высота колебалась в диапазоне 15-23см, а колер на ртб был не чёрный, под цвет солдатской ваксы, а тёмно «коричневого оттенка». Действительно, сущее безобразие, и о какой боеготовности может идти речь?...
Внимательно прослушав весь приговор и не найдя в нём отражения моей несдержанности, я не стал выступать с обличительной речью. Более того, я вообще онемел, когда ко мне тихо подошли те самые два майора и сами принесли извинения за своё неуклюжее вмешательство в действия специалистов. Как-то неуклюже провели незримую аналогию с виртуальным случаем, - «А что, если бы тебе поручили проверить ходовые качества, к примеру, бронетранспортёра или амфибии, - а? То-то и оно!». Словом, говорят, извини, дружище, - работа такая, запугать кого-нибудь на перспективу.
Главное же, что теперь я смело и весело обо всём смогу рассказать своей Джипси и мне за это ничего не будет, ну может кроме чисто символического подзатыльника.
Кстати, таким или подобным проверкам были подвергнута многие подразделения ПВО страны, в том числе, радиотехнические войска и истребительная авиация. Эффект был таким же и через полтора – два месяца эксперимент благополучно свернули, вернув голову и ноги на свои места.
Непрерывно поступающие из штаба распоряжения, приказания, приложения к инструкциям, наставлениям и приказаниям, настойчиво требующие от ас на местах усилить …, улучшить .., исправить …, обеспечить и т.д и т.п, в конце концов довели нас и наше командование до такого состояния, что все эти ценные указания попросту игнорировались. Автоматически писались стандартные донесения о выполнении, перевыполнении и сокращении сроков на, примерно, 2-3 процента или, скажем, в 1,2 раза.
Этот случай из той же серии. Я после дневных занятий со своим расчётом занимался отчётностью по расходу дизельного топлива, как вдруг в кабину влетает загнанный посыльный и молвит, мол, вас вызывает командир группы. Не понимая, зачем я ему потребовался, да ещё так срочно, как говориться, всё же поспешал.
Перед кабинетом Корчагина сидел начальник штаба группы и сосредоточенно листал какую-то ветхую брошюрку, вроде бы по собаководству. Не поднимая головы, бросил мне: - «Заходи… Ждёт…».
Я постучал в дверь, зашёл, доложился, прибыл, дескать, а он мне сразу вводную, – «Берите газик и мигом в Тукумс на вокзал. Там должен приехать боец с охранной группой, так вот доставить всю эту братию сюда, на объект! Всё ясно?» Я козырнул, и через несколько минут мы на нашем бобике уже пылили по грейдеру в сторону города.
Разворачиваясь на грузовой площадке перед вокзалом, я заметил странную группу, но не «братию», а щуплого солдатика с отарой здоровенных, как овцы псов, жутко гавкающих и рвущихся с поводков. Такое видение меня как-то сразу насторожило и я понял, кто командир не случайно применил не свойственный ему эпитет – «братия». Стало понятнее, что это за «охранная группа».
Я вышел из кабины бобика и настороженно приблизился к собако-вожатому бойцу для уточнения, тот ли он объект моих вожделений, о которых я так «долго мечтал».
Солдатик, непрерывно отскакивая от меня в стороны от рывков поводков, и пытаясь приложить руку к пилотке для уставного доклада, всё же сбивчиво разъяснил, что «прибыл с 8-ю обученными сторожевыми собаками для дальнейшего прохождения службы» в нашем подразделении. Наконец, рявкнув на своих подопечных несколько фраз, из которых я понял только последнюю команду – «…Лежать!», барбосы мгновенно утихли и уютно устроились на травке.
Взглянув на эту компанию, я невольно, не ожидая от себя такого, отметил, что эти барбосы очень даже симпатичные и вполне воспитанные, но вот задумался о другом. Мне были не ясны несколько вопросов, но главными были, почему именно я должен был доставить эту бригаду в расположение, почему выделили такое малоразмерное транспортное средство, и, конечно, самый основной, - как всем разместиться в нашем газике…
С трудом веря в успех этой затеи, дал команду на погрузку, а сам, отойдя на всякий случай чуть в сторонку, решил выдержать паузу и понаблюдать со стороны. Однако, к моему изумлению, недавно абсолютно недисциплинированные собаки прямо по какой-то очереди одна за другой лихо запрыгивали в кабину на заднее сидение, не толкаясь и сразу, плотно прижавшись боками, приняли сидячее положение. Немного «перестроив» свою команду, как-то сбоку пристроился и наш вожатый, захлопнул дверцу и в окошко доложил, что к отправке готов.
Придав выражению своего лица беспечно-повседневный вид, я тоже забрался в кабину, и несколько раз окликнув нашего водителя, приказал и ему занять место за рулём.
Откровенно говоря, держать на физиономии выражение обыденности и спокойствия мне было не просто. Однако, нормально развитое чувство самосохранения и ответственности, невольно вынудили отложить в сторонку свои эмоциональные переживания. Даже беглый взгляд на водителя говорил, что путешествие может оказаться если и не последним, то, как минимум опасным. Поза шофёра за баранкой свидетельствовала о ярких и мучительных переживаниях молодого организма, особенно, когда любопытные животные пытались что-то унюхать в его ухе. Признаюсь, и моя поза со стороны, наверное, не вызывала чувства гордости у прохожих за бесстрашие наших вооружённых сил. Я принял довольно оригинальное положение, прислонившись спиной к двери кабины и ритмично периодически посматривая на дорогу, больше времени как-то уделял наблюдению за оскалами клыков и длинных на бок свесившихся языков.
Ко всеобщей радости, поездка за таким необычным пополнением личного состава завершилась успешно и без заметных осложнений. Безусловно, ещё не раз удручённо за голову будет хвататься наш начальник продовольственной службы, озабоченный кормёжкой такой оравы. Но все подобные проблемы отходили на второй план, когда приходилось наблюдать за нашими бойцами, баловавшими грозных овчарок своими обедами или полученными из дома деликатесами.
Больше всего внимания и лакомств заслуженно доставалось красавице Роли, великолепной молодой девочке-овчарке с изумительной серо-голубой шерстью и серебристым отливом. Её любили и обожали буквально все. Не остался равнодушным и я. Всегда, заступая в наряд или ответственным по дивизиону, старался навестить её в вольере и чем-либо угостить.
Немного опережая этот период, всё же отвлекусь и расскажу, что стало твориться в группе дивизионов, когда наш вожатый (так мы прозвали бойца-кинолога) принёс весть, что Ролли принесла щенков. Никто и догадаться не мог, что она беременна, а на посты выходит, потому что её так научили.
Это известие буквально взорвало всю Жерлицу и чуть не привело к срыву боевого дежурства. Весь личный состав под самыми различными предлогами норовил сбежать к караульному помещению, где был оборудован вольер для наших сторожевых собак. У Роли, единственной самки из этого пополнения, была своя, отделённая от остальных, будка. Её как раз и поставили отдельно, чтобы ограничить естественные контакты с противоположным полом. В таких случаях говорят обречённо – не уберегли!...
Как ни странно, но самое деятельное участие в заботе о появившемся молодом пополнении принял замполит. Будучи заядлым охотником, он со знанием дела распорядился о постройке отдельного вольера для мамы и малышей, снятия Роли с дежурств и обеспечении всей семьи дополнительным питанием.
Всех щенков регистрировать не стали, а официально оформили только троих, которые автоматически были зачислены на службу и в дальнейшем должны были быть переданы в какой-то питомник. Двоих же, самых красивых и сильных отдали председателю колхоза и местному егерю. Таким образом, укреплялись связи с местным руководящим составом, а для группы появлялись дополнительные источники продовольствием, легче было для солдатской столовой добывать свежие овощи, фрукты, молочные продукты и яйца.
Наступил месяц июль и в кабинете командира группы в присутствии всей нашей верхушки п-к Корчагин огласил приказ комбрига откомандировать ст.л-та Мамонова в Минское ВИЗРУ ПВО страны в качестве абитуриента сроком на 22-е суток для сдачи вступительных экзаменов. Командиры Корчагин, Дулинов и Мухин поздравили меня сдержанно, замполит Шахов – искренне, а зам по вооружению Зверев сказал что-то вроде, ты обязательно поступи, а сюда лучше не возвращайся, затянет и пропадёшь.
Так и не уговорив Карьку уволиться, она всё-таки взяла отпуск за свой счет и числа 27-го – 29-го июля 79-го года всей семьёй мы выехали накатанным маршрутом в Минск.
1-го августа я сдал документы в строевую часть училища и был отдан приказом как абитуриент, с выданной на руки соответствующей справкой. Я вновь получил документ, подписанный незабвенным и незабываемым Петром Даниловичем Удодом.
На кафедре меня встретили как родного, создавалось впечатление, что с 75-го года я вообще просто на перекур вышел и сразу вернулся. Руководил кафедрой по-прежнему Валентин Михайлович Артемьев, вот только теперь это была не 7-я кафедра, а 56-я и состояла она из двух циклов. Первого, - «Основы автоматического управления и регулирования», который вёл Кун Александр Александрович и второго, - «Основы построения зенитных ракетных комплексов» (ОП ЗРК), руководил которым Лев Николаевич Марков. Все трое были полковниками, только Артемьев бал доктором технических наук, профессором, а Кун и Марков – кандидатами и доцентами.
По личному опыту я знал, что настроение хорошим долго быть не может, так оно и получилось. Откуда-то пришёл Степанов и принёс последнюю новость. Он всегда всё узнавал первым, Сейчас торжественно и с грустью сообщил уточнённые данные о количестве таких же умных и талантливых абитуриентов, поступающих вместе со мной. Оказалось, было подано около360-и рапортов и на сегодняшний день прибыло примерно 80%, а всего набирается 6 адъюнктов. То есть, подсчитал он быстренько, получается около 60-ти человек на место. Ну, как, осилишь, подмигнув, попытался уточнить он у меня.
Осилю, не осилю, там потом посмотрим, а коль приехал, значит, бороться буду до конца, размышляя в таком направлении, взялся за подготовку.
Первым экзаменом, как в те времена было принято, был научный коммунизм. К нему я был готов, как пионер, материалы прошедшего съезда нашей КПСС были законспектированы, искусно оформлены и готовы к демонстрации. Основные положения были хорошо отработаны, а значимые цитаты я знал наизусть, поскольку многократно вбивал их головы бойцов на политзанятиях. Я настолько проникся их важностью и правильностью, что даже сам в них искренне верил.
В принципе, можно было бы и промолчать, но вечерами, за ужином, в нашей семейной среде, сильно насыщенной политическими деятелями, нередко вспыхивали довольно острые дискуссии. Конечно, мне трудно было противостоять бывшему заместителю заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК КПБ и доценту ВПШ. По некоторым вопросам я нередко попадал в разряд антипартийцев, заблуждавшихся и, вообще, «не выездных», «сомневающихся» и «вредных для партии скрытых элементов». Прямо об этом мне не говорили, но настоятельно рекомендовали вслух свои суждения не произносить, и ни с кем не обсуждать.
Собственно говоря, мне в эти вопросах советовать не было необходимости, а свои взгляды всегда держал при себе. Принимала мои знания солидная комиссия во главе с начальником кафедры научного коммунизма полковником Китаевым Н.И.. Потому и добросовестно изложил на экзамене всё, что требовалось изложить по вопросам билета, и что принято было «приятно слышать членам приёмной комиссии», а потому получил заслуженную желаемую пятёрку.
Следующим был иностранный язык и здесь я по полной программе подключил свою «красно дипломную» жёнушку. Она настойчиво в меня вдалбливала не только, что такое «anti aircraft missiles» и «supersonic speed», но и требовала ещё правильного произношения. Я невольно и с тёплой благодарностью вспоминал своих педагогов по английскому языку Регину Эдмундовну Юшкевич и Сару Моисеевну Геллер, которым «мой прононс» не был особо нужен, а вот читать, понимать и переводить они всё-таки меня научили неплохо. Результатом стала вторая отличная оценка и радовала она значительно больше, чем первая. Иностранный язык для меня был более важным, и если аспирант или адъюнкт был бы полным профаном в теории научного коммунизма, по моему убеждению, мог бы всё же стать учёным, то вот без знаний, достигнутых иностранными математиками и физиками, очень даже сомнительно.
Следующим испытанием была высшая математика, один из самых моих любимых предметов и единственная тройка в моём дипломе. Возглавляла комиссию моя уважаемая и любимая Тамара Васильевна Скобля. Та самая, которая мне это «удовлетворительно» вкатила на третьем курсе, а на пятом, когда рассматривался вопрос о красном дипломе, отказала в пересдаче. Я был убеждён в знании предмета, но волевой характер и, какую-то жёсткую принципиальность этого педагога не учитывать было нельзя. Экзамен обещал быть трудным во всех отношениях. Меня даже слабо утешала информация о том, что нас, абитуриентов, оставалось чуть более полусотни. Остальные, получившие четвёрки и ниже сразу отправлялись к местам службы. Было принято отдых за счёт училища таким не устраивать.
Перед экзаменом я мечтал, чтобы мне достался наиболее сложный билет, во-первых, уж если провалиться, то на достойном, для оправдания задании, а во-вторых, хотелось доказать себе и, ещё больше, Тамаре Васильевне, что зря она пять лет назад срезала меня только за то, что я был сержантом. Уж очень она не любила нас, басурманов с лычками, давящих бедненьких слушателей разными нарядами и караулами, физзарядками и бессмысленными строевыми тренировками. И невдомёк ей было, что перед экзаменами на самоподготовке я на доске перед группой прогонял без конспекта её лекции, сохраняя даже мимику лица и подражая её жестам, чтобы лучше запоминали, бедняжки, загнанные и обиженные.
Билет мне достался действительно замечательно сложный. Требовалось какую-то функцию разложить в ряд не то Фурье, не то Макклорена, словом, кто-то сверху услышал, чего я хочу, и помог. Именно таким сложным вопросам я и посвятил больше всего внимания при подготовке на позиции. Не скрою, я был по-настоящему горд и счастлив, когда, отчитавшись, увидел искреннее одобрение Тамары Васильевны, особенно когда завершил свой ответ, вытирая с улыбкой руки от мела, её излюбленной фразой, - «Вот так, как-то». В свою очередь, она, потирая руки, произнесла, - «Отлично, сержант!» и расписалась в зачётной ведомости.
Мандатная комиссия.
Последний экзамен был самым сложным и самым ответственным. Я прекрасно понимал, что он будет несколько символичным и просто протокольным, но и предельно откровенным для выяснения моей реальной подготовки к самостоятельному труду на новом неизведанном поприще. Пока я располагал отзывами Степанова, несколькими грамотами, материалами по разработке приборов четырёх – пятилетней давности и характеристиками с места службы. Всего этого было явно недостаточно для определения моей пригодности к совершенно другой деятельности. Вот сейчас и планировалось моими кафедральными руководителями истинное состояние моих внутренностей в голове и их потенциальных возможностей.
Экзамен начался совершенно для меня неожиданно. Юра Демьянович, начальник лаборатории кафедра, сообщил мне, проходя по коридору мимо, что меня, мол, ждёт Артемьев в 427-й аудитории. Это была лаборатория ОП ЗРК, где специальный закуток оборудовал для работы п-к Марков, а сейчас она готовилась к плановой перенастройке моделирующей аппаратуры под новую тему и в это время обычно пустовала.
Спросив разрешения и войдя в лабораторию, увидел сидящих за столом, Артемьева, Куна и Маркова, которые пригласили меня присесть к ним на четвёртый, свободный, стул. Передо мной лежало несколько листов чистой бумаги и на них авторучка. Теперь я понял, это и есть экзамен по специальности, я его сдаю, и он уже начался. Ни о какой поддержке и думать было нечего, я был словно голенький со всеми потрохами перед ними как на блюдечке.
Не было никаких билетов и никакого времени на подготовку не давалось. Меня просто спрашивали без какой-либо очерёдности. Все вопросы нужно было бы отнести к категории «азбучные» и ответить на них мог бы любой из слушателей 3-го курса училища, более-менее внимательно прослушавший дисциплины кафедры. Каюсь честно, чтобы не было стыдно ни самому себе, ни тем, кто прочитает эти строки, отвечал я отвратительно. Я мгновенно от волнения забыл все элементарные и прописные истины, заикался и путался в терминах, не мог сформулировать то или иное решение. Словом, проваливал экзамен я абсолютно уверенно.
Меня выручил «ВМ», предложив подумать над каким-то вопросом несколько минут, а остальных пригласил к себе в кабинет. Как-то умудрился успокоиться, почти всё вспомнил и решил попробовать реабилитироваться. Для этого я добротно изложил весь свой ответ на нескольких листах, на всякий случай, а вдруг вообще дар речи потеряю, и стал ждать финала. Прошло не меньше часа, и в лабораторию вошёл Артемьев, как-то мимолётом просмотрел мои листы и протянул зачётную ведомость, мол, отнесите её в учебный отдел. Со словами, «Александр, мы Вас хорошо знаем, но научитесь быстрее брать себя в руки. Вам это ещё много раз потребуется. Готовьтесь к мандатной комиссии» и вышел из аудитории.
В зачётной ведомости напротив дисциплины «специальная» стояло «отлично» и подписи троих полковников. В графе «замечания» было записано – «нет». Уже тогда я прекрасно понимал, что эта оценка поставлена мне авансом и придется потратить много сил и времени, чтобы её оправдать. Мне сегодня уже не кажется, что с этой задачей во время учёбы в адъюнктуре я справился вполне достойно.
Мандатная комиссия по рассмотрению результатов вступительных экзаменов была назначена на 20-е августа 1979-го года. К этому времени уже официально все абитуриенты знали, что нас осталось 11 человек на 6 вакантных мест. Конкурс вполне рациональный, но вот только никто из нас уже не мог доказать, что он лучший. Все сдали экзамены на отлично и в действие вступали какие-то иные факторы, которые определят самых лучших из просто лучших.
Никому не хотелось думать, что основными на этом этапе будут какие-то под ковёрные интриги и совсем потеряют ценность показанные реальные знания и заслуги.
Эта мандатная комиссия у меня в Минском ВИЗРУ ПВО по счёту была третей, и она сильно отличалась от предыдущих своим составом. Естественно, председателем был начальник училища генерал-майор Куликов Юрий Дмитриевич.
Вёл заседание его заместитель по учебной и научной работе полковник Широков Александр Михайлович. Из всех членов комиссии сейчас вспоминаю, что присутствовали полковники Ростунов А.Т. начальники факультетов Павлов и Преображенский, начальники кафедр Сергеев, Мищенко, Артемьев, Охрименко, Юрцев и ещё два – три человека.
На импровизированном построении прямо в приёмной заместителя начальника училища генерал-майора Терехова Ф.М. нам разъяснили порядок рассмотрения наших кандидатур. Входить по вызову, представляться и отвечать на вопросы. Никаких лишних телодвижений и расспросов.
Спустя несколько минут, появился начальник отдела кадров, с внушительной стопкой личных дел и комиссия начала свою работу.
Меня вызвали где-то в середине списка. Вопросы задавали разные, в основном о службе, что-то уточнили о полигоне, поинтересовались, почему присвоено звание досрочно, но всего за несколько дней или недель до официального срока. Но вот вопрос, а как отнесётся жена, если меня не примут, бросил меня в жар. Вот так, думал, и выводят из претендентов. Я и ответил, что надо у неё самой спросить, она, мол, как положено верной офицерской жене ждёт результата на КПП училища. Все почему-то рассмеялись и предложили идти. Вышел я огорошенный, так ничего не поняв.
Точно так же заходили и выходили все оставшиеся. Было не ясно, так кто же принят, а кому домой отправляться. Дверь открылась и все члены комиссии, пройдя через приёмную, переместились в кабинет начальника училища. Кто-то из них мимоходом проронил, - «Ждите», и мы расселись в расставленные вдоль стен кресла. Из-за двойных дверей не было слышно ни слова, но когда кто-либо входил или выходил, улавливались отрывки фраз генерала, похожие на разговор по телефону. Ожидание затянулось часа на три, не меньше. Помню, очень хотелось перекусить, но кроме графина с водой в приёмной иного съедобного ничего не было.
Наконец вышли все члены комиссии, а за ними начальник училища. Генерал осмотрел нас каким-то лукавым взглядом и зачитал список из 11 человек, в заключении добавив, - «Поздравляю, все перечисленные зачислены адъюнктами училища», и по очереди пожал каждому руку.
Оказывается всё время, что мы ждали, он убеждал разных высокопоставленных персон в необходимости расширения научного штата училища и получил одобрение и увеличение финансирования на учебно-научную деятельность.
На КПП я не шёл, а летел, а затем мы с Карькой летели на 69-ом автобусе с 9-го километра на автостанцию Веры Хоружей и 12-ым троллейбусом до Червякова, 4 – 9.
Следующий день прошёл в хлопотах по получению подтверждающих документов, коротком поздравлении меня коллективом кафедры и в сборах для возвращения домой. Конечно очень хотелось задержаться ещё на денёк-другой, отметить это событие в кругу семьи, но моя командировка подошла к концу, да и Ирише нужно было выходить на работу.
Прощание с Тукумсом.
Как ни странно, но период прощания с позицией и домом на Андалузии вспоминается с трудом. То ли всё прошло очень спокойно, то ли не сильно хочется. Сам этап жизни и службы был ярким и запоминающимся очень многими событиями и интересными людьми. Расскажу лишь о тех моментах, которые косвенно связаны со службой и характеризуют только меня.
По случаю всех накопившихся поводов, чтобы избежать лишних расходов я решил организовать один грандиозный сабантуй и тем самым удовлетворить одновременно и радующихся за меня и недовольных. Чтобы не расстраивать Карьку мероприятие я запланировал на будний день, когда она на работе. Так получалось и народу меньше будет и на долго торжество не затянется. Не стал делить офицеров по иерархическому признаку и собрал всю группу. По такому случаю, Корчагин выделил наш боевой автобус «Бонифаций», который всех с группы привёз и остался дежурить перед выездом с Андалузии.
Я не заметил, как в этот процесс вмешался замполит Шахов, но его участие оказалось очень весомым во всех смыслах этого слова. Вместе с офицерами прибыли два ящика пива, две большущие кастрюли с отварной картошкой и салатом и солдатский противень с жареными карасями из нашего собственного водоёма. По его же просьбе из дивизионной столовой Андалузии бойцы принесли два длинных стола и дюжину стульев.
Не буду описывать подробности того застолья, но отмечу, что столько хорошего и лестного за прошедшие три с половиной года я в свой адрес не слышал. Несколько скомкано прошло завершение мальчишника. Точку поставил Корчагин, подняв тост за адъюнкта Мамонова, его будущие успехи, и попросил до отъезда всё-таки по возможности приходить на работу и пока, до сдачи техники, беречь и содержать её в боеготовом состоянии. Как только все выпили и слегка закусили, повелел голосом, не терпящим возражений, что пора и честь знать. Шахов вызвал бойцов, которые лихо собрали всю посуду, забрали и унесли мебель и даже слегка протёрли полы.
После отъезда сослуживцев почему-то остался какой-то новоиспечённый лейтенант, прибывший на группу только в этом году, который развёл меня ещё на пару рюмок, а уходя с сервировочного столика смахнул и разбил две чашки нашего подарочного сервиза «Мадонна».
В итоге, потери оказались довольно небольшими для столь значимого события, и Иришка не сильно расстроилась. Особенно её порадовала чистота, оставленная после сабантуя и что ей не пришлось за всеми убирать и мыть посуду. Зато утром она заявила, что не собирается уезжать в Минск, пока я сам туда окончательно не переберусь и не получу новое жильё. Такого нахальства с её стороны я, конечно, не ожидал. То пилила меня, мол, хочу домой, в Минск, то когда получила желаемое с подписью в официальном приказе, вдруг расхотела покидать своё собственное жильё и ехать жить иждивенкой к родителям. Все мои доводы оказывались неубедительными, и я сдался. Решил, пусть поступает, как хочет, но стал замечать, что настроение у Карьки совсем не портилось, в мыслях она уже была всё равно в Минске.
Одним утром, выходя из подъезда, обратил внимание на какого-то прапорщика, сидящего на нашей лавочке. Тот сразу спросил, не знаю ли я, кто продаёт где-то тут мотороллер. Договорились, что едем вдвоём ко мне на позицию, там оформляем купчую и он возвращается один, уже на своём «колесе». Так просто я расстался, с некой грустью, со своим первым автотранспортом. Жалко только, что роллер прожил в руках нового владельца всего несколько дней. Тот самый прапорщик напился и, возвращаясь домой, в темноте не увидел стоящего на обочине гусеничного трактора, и въехал ему прямо в траки. Сам отделался парой переломов, а вот мой «Минск-Кари» восстановлению не подлежал и даже с учёта в ГАИ снимать не пришлось.
Октябрь стал заключительным месяцем моей службы в линейных войсках. Через пару дней после дня рождения Иришки ко мне в кабину зашли трое, - Дулинов, Зверев и какой-то капитан. Комдив сообщил, что пришёл приказ о зачислении меня адъюнктом и назначении капитана Фёдорова на мою должность. В течение трёх дней мне предписано сдать должность и передать по акту технику. Не задерживаясь, комдив и зам по вооружению ушли, а мы с капитаном остались вдвоём. Фёдоров оказался спокойным и грамотным специалистом, довольно хорошо знающим аппаратуру стартовой техники.
Я передал Фёдорову все ключи и пояснил, что принимать технику он может самостоятельно, а если потребуется моя помощь, то я всегда готов её оказать. Два дня Володя пересчитывал все запчасти и радиодетали, инструменты и приборы. Тщательно записывал все недостачи и повреждения, а их у меня оказывалось довольно много. К концу его проверки было исписано три листа Акта приёмки, и он предложил пойти с докладом к Дулинову. Я уточнил, всё ли он проверил, и тогда провёл Фёдорова в свою комнату, именуемую у нас на позиции убежищем, и представил ещё один, стопроцентно укомплектованный ЗИП и дополнительные, нигде не числившиеся приборы и приспособления, которые я собирал в течение более 3-х лет. Завершил я свой победный и неожиданный удар, представив Володе содержимое кабинного батарейного сейфа, где помимо документации и секретных приборов для экстренных случаев, хранилась полная 20-литровая канистра спирта.
Фёдоров укоризненно посмотрел на меня, и спросил, чего тогда ради, он тут по всем закоулкам ползал, если существует такой резерв. На что я ему поучительно, как хороший хозяин, ответил, мол, зато теперь будешь хорошо знать сколько, чего и где это лежит. Он согласился, сунул подготовленный акт себе в карман, взял чистый лист бумаги и коротко записал, - «Аппаратуру и технику в боеготовом состоянии принял. Замечаний и недостатков не выявлено. Капитан Фёдоров». Поставил число и подписал. С таким Актом мы отправились к комдиву, и это означало окончательное освобождение меня от должности заместителя командира стартовой батареи – начальника отделения подготовки старта К-3В.
Завершающим аккордом нашего пребывания в Латвии стала отправка багажа. Получив полный комплект проездных документов и соответствующие денежные подъёмные, на товарной станции Тукумс-2 получил 3-х тонный контейнер. С помощью друзей сослуживцев в течение полутора часов его загрузили. Мебель оказалась очень удобной для транспортировки, поскольку сами секции книжной стенки являлись удобными ящиками для всякой мелкой утвари, а её фактура не очень страдала от мелких царапин. Далее эта добротная и недорогая мебель успешно выдержала не один переезд.
Тарлык. Охота. Лебеди. Дети.
Был, кажется, 85-ый или 86-й год. Точно уже и не вспомню. Да это и не главное.
Выехали мы с Серёжей Красовским, Антошкой и Пашкой на простую охоту, в степь, на речушку Тарлык. Это километрах в 5-6 от Красного яра Саратовской губернии. Захолустье замечательное. Спокойствие и тишь, аж до звона в ушах… Сзади – степь без границ - края не видно… Впереди – такой же пейзаж.
Выехали вечером, так, чтобы на место добраться затемно, но слегка задержались со сборами, а потому и пришлось после съезда с асфальта к стоянке добираться по-тёмному. Какой-либо явно обозначенной дороги к развилке реки с широкой водой не было. Было – направление, определяемое как биссектриса между двумя фермами, заметными как крошечные маленькие группы фонарей, мерцающих на горизонте на расстоянии километров десяти.
. Фары моего Жугулёнка только и видели высокую траву, да изредка испуганно шмыгающих в стороны зайчиков и тощих грязных лисиц. Выезд на охоту в эти места был не первым, а поэтому я уверенно гнал со скоростью километров 50-60 в час, зная, что степь перепахивалась многие десятилетия и препятствий быть не должно (ну, если только какой-нибудь тракторист не потерял в траве какую-нибудь борону или прицепной плуг). Нашим ориентиром был высокий холм, старый скотомогильник, мимо которого даже в темноте было не проскочить, а после него, метров через 200, нужно было уйти вправо и далее - главное не въехать в Тарлык.
Добравшись до места, разрешил мальчишкам познакомиться с окрестностями, а с Серёгой начали оборудовать место для ночлега.
Метрах в 30-ти от стоянки стоял большой, не очень свежий колхозный стог соломы, и мы решили вырыть в нём «пещеру». Получилось не сразу, поскольку солома здорово слежалась и верхний слой сильно походил на кровлю деревенской крыши сарая. Однако, внутри солома прекрасно сохранилась и была мягкой, пахнущей и сухой. Застелив дно «берлоги» солдатскими палатками и приготовив кучу пледов, в основном, для Антошки и Пашки, приступили к приготовлению позднего ужина.
Можно было бы накормиться всем картошкой и тушёнкой, привезёнными с собой, но мы с Сергеем понимали, что для ребят это будет совсем не интересно. Поэтому организовали разведение костра (дровишки привезли с собой, зная, что деревья в степи не растут). Мальчишки с воодушевлением таскали прибрежную осоку и камыш. Визжали от восторга, наблюдая, как ещё не окончательно высохшие початки камыша, попав в огонь, взрывались, разбрасывая снопы искр и издавая громкие глухие хлопки.
Серёга оборудовал из тростника шикарное место для приёма пищи и отдыха, где мы с ним и поздравили друг друга с продолжением охотничьего сезона. У нас с собой всё было. Наблюдая за мальчишками, обсуждали дорогу к месту и обратно, но, главное, утреннюю зорьку. Уж очень хотелось вернуться домой с добычей, чтобы дети на долго запомнили этот выезд, первый в их жизни.
Ребёнки, набегавшись, наконец, угомонились и устроились отдыхать к костру. Кашеварил Красовский, это у него получалось профессионально. Умение приготовить необычную вкуснятину из ничего меня всегда поражало. На этот раз у нас на ужин получались обжаренные на веточках (каждый готовил сам) говяжьи сосиски с шикарным гарниром – чёрный (московский!) хлеб, по половине свежего огурца, помидорине и пучка зелёного лука, завёрнутого с петрушкой в листья салата.
Дети с удовольствием просто кушали, а мы кушали и, заодно, закусывали…
Сидели бы долго, но спугнул нас начавшийся дождик. Не успели достать палатки, как дождь мгновенно перешёл в приличный ливень. Пришлось быстро прятаться в нашу берлогу. Окончания водопада не пришлось, ибо наши дети, отравившись кислородом и набегавшись с непривычки по пересечённой местности, уснули почти мгновенно. Серёга остался беречь их мирный сон, а я пошёл спать в машину.
Часа через полтора-два вдруг в машину ввалились, трясущиеся от холода и стучащие зубами, детишки. Оказалось, что стог соломы серьёзно протекал, водичка скапливалась в палатках и ребёнки, хоть и не утонув, некоторое время смотрели сны, промокая в лужах свежей дождевой отфильтрованной воды.
Переодев детей, разложил их в Жигулёнке, вышел к Сергею.
Уже светало, а значит, укладываться спать было бессмысленно. Дождик перестал, мы вновь развели костёр, немного посидели. Часов 5 решили пройтись вдоль берега, присмотреть места для номеров. Место было – изумительное. Это была излучина реки Тарлык. Изгиб её образовывал чуть ли не тройное расширение русла, напоминавшее спокойное озеро, шириной около 100 метров. С противоположной стороны берег был окантован кустарником и плакучей ивой, а наш – сплошным камышом более 2-х метров в высоту. Было очевидно, что коренное русло проходило вблизи от того, хоть и не высокого, около метра, но довольно крутого, берега и по ширине не превышало 15-20 метров. С нашей стороны было явное мелководье, ибо чуть ли не до самой середины из воды были видны стебли осоки и даже верхушки каких-то кустиков. Полоса камыша, не очень широкая, около 10 метров, разделяла твёрдую землю с открытой водой, и обеспечивала нам надёжную маскировку.
Изумительное место для водоплавующей дичи. Тут и тихая вода, и малая глубина, и отсутствие течения, и возможность в случае опасности либо спрятаться в камышах, либо по тихой воде разогнаться и взлететь.
Мы разошлись метров на 20 друг от друга и, протоптав себе проходы к воде, вышли на свои места. Теперь нужно было оборудовать свой номер.
В полной тишине нужно было организовать себе сектор стрельбы. Для этого перед собой осторожно ломался камыш на уровне середины груди градусов по 60 влево и вправо. Далее обеспечивалась маскировка сверху. Это делалось надламыванием камыша на уровне своего роста, наклоняя камыш над головой, слева и справа, образуя нечто похожее на шалаш. В итоге получалась этакая проходная будка.
Сергей, пройдя от своего номера до моего, надламывая верхушки камыша, обеспечил видимость нас друг друга. Теперь мы могли визуально общаться жестами, не выдавая себя и не пугая перспективную добычу.
Завершив почти в темноте все приготовления, вернулись на стоянку. Дети спали как сурки, отогревшись в машине. Костёр разводить было нельзя (птица далеко чует запах дыма и просто в эту сторону не пойдёт), поэтому выпили по чашке кофе из термоса, покурили и ещё раз обсудили последовательность и другие особенности стрельбы. Мой номер был левее, а значит, что скорее всего, первым стрелять буду я, а Серёга либо быстро дуплить по взлетающей с воды, либо бить уже в воздуха перед собой (дичь всегда взлетает по ходу движения, то есть – куда плыла, туда и полетит).
Дождавшись видимости 40-50 метров, разошлись по номерам, зарядили ружья и замерли. Стрелять решили «девяткой», мелкой дробью, поскольку крупной птицы не ожидали, но у каждого из нас в левом наружном нагрудном кармане стояли по 2 патрона «тройки» (на всякий случай, для страховки). А вдруг гусь!
Тогда меня трудно было назвать опытным охотником. Я им вообще раньше не был. Это меня Красовский сподвинул. Он сначала одухотворённо рассказывал мне о прелестях этого занятия, расписывая всю романтику, а потом заставил сесть за руль нашей ласточки со счастливым номером 48-84МИТ, доехать до магазина «ОХОТА», где и переоформил на меня как подарок другу двуствольное охотничье ружьё ТОЗ-БМ 16-го калибра.
Именно поэтому я безукоснительно выполнял все Серёжкины указания и команды. Что Серёга сказал, то я и выполнял, хотя он на службе был моим подчинённым и гораздо моложе по возрасту. Более того, он даже не был кадровым военным, а стал офицером после окончания МВТУ им.Баумана и призван в ряды Вооружённых Сил на 2 года, да так и остался. Это было поясняющее отступление от темы. Однако, вернёмся к охоте.
Ждать пришлось не долго, около получаса.
Не буду описывать всё напряжение, которое я тогда испытывал, у меня это всё равно убедительно не получится. Скажу просто – это завораживающее состояние!...
И вдруг … Слева в моём секторе стрельбы из-за камыша выплывают … одна,.. две,.. три,.. четыре,.. пять,.. шесть … Белые красивые пеганки… Первыми плывут, почти парой, чуть уступом, большие взрослые… За ними – молодняк, тоже беленькие, но со светло-серыми крыльями. Медленно… гуськом… абсолютно бесшумно они плыли по течению, тихо-тихо перекликаясь между собой. Утренний туман ещё не полностью поднялся и их голов я практически не видел. Я наблюдал за ними будто в щель между водой и белой пеленой.
Я понял, что через минуту эта стайка будет на расстоянии выстрела и осторожно, пытаясь как можно тише, взвёл первый, а затем и второй курки ружья …
… И тут услышал не то чтобы шёпот, а оклик Серёги – Саня, ты чё, обалдел? Ты в кого стрелять собрался? Это же лебеди!!!
Я понял, что на сегодня у меня охота закончилась, стрелять я больше не смогу, потому что внутри всё дрожало, руки тряслись, а охотничий азарт перешёл в самое миролюбивое к природе состояние. Тихонько я покинул свой номер и побрёл к детям.
Сергей после моего отхода ещё немного постоял и тоже снялся с номера.
До сего дня благодарен своему другу Сергею Красовскому, из подмосковного города Руза, и за то, что не дал выстрелить, и за то, что никому ни разу об этом случае не рассказал, и мне ни разу не напомнил.
Мы решили больше не выходить на рубеж, а просто отдохнуть на природе. Вновь развели костёр, разбудили разоспавшихся мальчишек, приготовили и уничтожили завтрак, а далее – началось!...
Сергей моим сорванцам задал риторический вопрос – А не хотите пострелять?
Первым от него вздрогнул, кажется, я. Однако, вспомнив своё детство, когда я сам в 7 лет первый раз взял тяжеленную трёхлинейку Мосина на стрельбище в Печах из рук отца и, с трудом подняв её на бруствер, стрельнул «в ту сторону», согласился.
Сергей порылся в багажнике и извлёк из него мою старую зимнюю кроличью шапку. Свернув её каким-то хитрым способом, как рукавицу надел на приклад моего ружья, пояснив, что у 16-го калибра моего ТОЗ-БМ отдача меньше, чем у его 12-ти калиберного Иж-27. К тому же, добавил он, из этой «тулки» стрелял его отец, он сам, да и ты, обращаясь ко мне, напомнил мне, сам из неё первый раз в жизни на охоте стрелял. Я не стал возражать, Серёга в свои молодые годы был в этих вопросах значительно опытнее меня.
Обернув пару таз шапку в районе рукояти приклада ружейным ремнём и осмотрев получившееся изделие, Сергей, как я понял, остался доволен. Теперь нужно было найти какую-то мишень. Решили прогуляться к скотомогильнику и поискать там. Возле Тарлыка стрелять не хотелось, ни к чему без нужды пугать птичий мир.
Пройдя метров 100, заметили старое поливальное устройство на двух железных колёсах, на вентилях которого, как специально для нас приготовленных, висели два коровьих черепа, выбеленных временем, дождями, солнцем и ветрами. Лучше мишени и не придумать!
Я с интересом наблюдал за поведением мальчишек. Антоха шёл задумчивым, чуть улыбаясь, пытаясь скрыть волнение. Было видно, что его явно не соблазняло предстоящее мероприятие, и он с удовольствием посмотрел бы на нас со стороны. Пашка же наоборот, не шёл, а пританцовывал, нарезая круги вокруг нас, не умолкая, планируя свои действия и описывая ожидаемые им последствия стрельбы. Однако, и меня и Сергея несколько настораживала его решительность и даже какая-то кровожадность, выходящая за рамки охотничьего азарта.
Остановились метрах в 10-ти от нашего объекта. Сергей поставил ребят перед собой и абсолютно серьёзно приступил к обучению и инструктажу. Я, присев на рюкзак, наблюдал за этой компанией и слушал, как мой друг весьма грамотно рассказывает об устройстве охотничьего ружья, применяемых патронах, безопасности обращения с оружием и правилам прицеливания, стрельбы и действиям после произведения выстрела. Затем дал ружьё Антону и предложил ему показать весь процесс с незаряженным оружием, слегка поправляя его действия и уточняя детали. Пашка наблюдал за ними серьёзными немигающими глазами и приоткрыв от восторга рот, буквально впитывая каждое движение и каждую фразу охотника-учителя.
Убедившись, что за Антона можно быть спокойным, Сергей тот же урок провёл с Павлухой, отметив, что в его возрасте он замечательно всё запомнил и осталось доложить начальнику стрельбища о готовности боевого расчёта к выполнению задания по уничтожению противника. Выслушав доклады сыновей, я объявил своё решение - «расчёт в составе бойцов Антона и Павла Мамоновых допущен к боевой стрельбе».
Первым стрелял Антошка. Сергей зарядил правый ствол самой мелкой дробью, «девяткой», и передал 3,6 килограмма «бойцу №1». Сам стал у него за спиной, слегка придерживая его правое плечо сзади раскрытой ладонью.
Антошка, волнуясь, но демонстрируя спокойствие, и даже некую безмятежность, стал в классическую стойку, слегка на пол шага отведя правую ногу назад, поднял ружьё, пошевеливая его нашёл ложе приклада, поморгал глазами, прицелился и … выстрелил. Тихонько «ойкнул», удовлетворённо улыбнулся и вымолвил – «Есть!»
Сергей принял оружие, а мальчишки помчались рассматривать «трофей». Мы тоже подошли к мишени и с радостью удостоверились в очень даже приличном результате. Черепушка была «накрыта» чуть ли не половиной заряда дроби, насчитали более 20-ти отметин. Однозначное уничтожение противника! Антоха – сиял! Пашка – занервничал…
Вернувшись на исходный рубеж, Серёга те же подготовительные манипуляции повторил с Мелким. Настроение и поведение Павлухи изменилось. Он стал серьёзнее и даже слегка немного нервно покусывал нижнюю губу и с напряжённым вниманием слушал нашего тренера. Чувствовалось, как ему хочется повторить результат брата или всадить в свою мишень хоть на одну дробинку больше.
Получив в свои руки ружьё, он поднял его с заметным усилием. Сергей заметил это и, присев сбоку на колено, левой рукой страхуя Пашкино плечо, правой придерживал цевьё. Целился Павлик долго и сосредоточенно, слушая советы матёрого охотника, иногда мигая двумя глазами (долго держать открытым один глаз у него получалось плохо). Наконец, после тихой команды Сергея «Вдох» через секунду грянул выстрел …
Пашку отдачей развернуло, чуть ли не в пол оборота, а Сергей ловко подхватил отлетающее в сторону ружьё. Глаза у ребёнка округлились абсолютно и удвоились в диаметре. С таким ошарашенным выражением лица он сдавленно-восхищённо с придыханием прошептал – «Во! Здорово!,,,» и метнулся к мишени.
Результат удивил нас всех. Накрытие и кучность были идеальными. Образцовый выстрел! Павлуха плясал вокруг черепа как угорелый и сразу потребовал забрать поражённый объект с собой в качестве вещественного доказательства. Отговаривать его от этой затеи пришлось долго, но всё же, хоть и не без слёз, Сергею удалось обменять черепушку на выбитый у неё коренной зуб, стреляную гильзу и разрешение на демонстрацию друзьям синяка на правом предплечье от отдачи ложа приклада.
После сытного не то завтрака, не то обеда из домашнего провианта, упокавали все свои пожитки и двинулись домой. Дети успели наломать по охапке камышовых «колотушек» для подарка маме и дополнительному аргументу, подтверждающему их участие в настоящей охоте на пернатую дичь.
Подъезжая к шоссе, Сергей вдруг попросил меня остановиться, показав взглядом на столбы и провода линии электропередачи. Я повернул голову и увидел на проводах многометровые «гирлянды» из сереньких птичек. Ну, и?…- молча спросил я. Горлицы!... – шёпотом ответил мне Сергей и вытащил из-под сиденья ружьё. Молча собрал его, зарядил «семёркой» и тихо вышел из машины, пряча оружие за спиной. Спокойно подошёл к ближайшему столбу, а затем, стараясь не шуршать скошенной соломой, двинулся под проводами и, пройдя пару пролётов (2 х 25м), вскинул ружьё и, почти не целясь, выстрелил дуплетом. Стая с шумом взлетела, но на скошенное поле упало не менее десятка горлиц. Сергей собрал их в вещмешок и вернулся к машине. Показав мне добычу, предложил немного задержаться и сделать ещё несколько выстрелов. Ну, не возвращаться же с охоты домой на консервы – резонно заметил он. Я согласился с приведённым доводом.
Мы отъехали метров 50 к лесопосадкам, оставили машину со спящими детьми, перекурили и, дождавшись, когда на провода вернулись горлицы, разошлись влево вправо. Я шёл вдоль лесопосадок по полосе камыша и отойдя метров 50 выбрал наиболее «населённый» пролёт. Прислонившись спиной к столбу, замер и стал ждать выстрела Сергея, не спуская с мушки свою «гирлянду». Задержка между нашими выстрелами получилась почти нулевой. Итогом двух дуплетов стали 12 горлиц и Серёги и 9 у меня. Вернувшись к машине, посчитали трофеи и решили на этом остановиться.
Выстрелы разбудили мальчишек, а принесённая добыча вызвала бурный восторг, но и совершенно разную реакцию на раненую горлицу, которая вдруг неожиданно очнулась в вещмешке. Антон категорично заявил, что коль она пережила такое испытание, то однозначно «заслуживает освобождения». Павлик же «требовал крови» и предлагал расстрелять её или «зарядить в ружьё и выстрелить».
Честно говоря, я не ожидал, что так получится, и очень расстроился. Мы с Сергеем вышли из машины и я заметил, что и его эта ситуация расстроила не меньше. Он открыл заднюю дверь, взял подранка, осмотрел и с удивлением не нашёл повреждений. Взяв горлицу за лапки, снял руку с её крыльев, убедился, что птица была просто контужена и, отойдя от шока, сейчас способна летать. Сергей позвал ребят из машины и со словами из песни Владимира Семёновича Высоцкого «Расстреливать два раза уставы не велят», разжал пальцы… Горлица, обретя свободу, мгновенно взлетела и, совершив полукруг, села на провод на ближайшем пролёте, видно, всё ещё приходя в себя.
Домой приехали под вечер. Дети, переодевшись и на ходу съев по бутерброду, сразу сорвались на улицу к друзьям поделиться впечатлениями и показать трофеи. Сергей пополнил их неоспоримыми доказательствами реальной охоты - крыльями горлиц с ещё свежими следами крови. От переизбытка чувств и представления зависти в глазах друзей, они даже не дождались прибытия на 6-й этаж лифта.
Мы с другом, ощущая голод не меньше мальчишек, наскоро сообразили себе по бутерброду, налили по 100 грамм водки, чокнулись «за добытое перо» и приступили к приготовлению жаркого. Серёга взял на себя птицу, а я уселся за чистку картошки, моркошки и лука. Периодически отхлёбывая из своих стаканчиков и так же регулярно подливая в них свеженькой, спустя пару часов мы имели божественное жаркое из самой чистой птицы, взрощенной на самой чистой саратовской пшенице твёрдых сортов.
Иришка возвращалась из Минска через два дня, но мы решили убрать все следы не оставляя это ни на час. Упаковав все улики в мешок, Сергей, от греха подальше, не выбросил его в мусоропровод, а вынес вниз и опустил прямо в бак, привалив каким-то мусором. Осмотрев все уголки кухни и ванной, мы успокоились, не найдя ни единого пёрышка. Теперь можно было расслабиться и спокойно отдохнуть, чем мы с удовольствием и занялись, вплоть до раннего утра.
Дети нам не мешали, потому что, вернувшись поздно вечером домой, плотно насытились вкуснятиной и, опьяневшие от кислорода, полученных впечатлений и общения с друзьями, спали «без задних ног».
Мы с Сергеем обнаружили друг друга в большой комнате почему-то одетыми, с помятыми физиономиями, но бодрыми и готовыми к новым свершениям. Не спеша позавтракали, подлечились, поговорили и Сергей ушёл к себе в общежитие, пообещав обязательно вернуться к обеду. Нужно было 5-ти литровую скороварку съесть за оставшиеся два дня, до приезда Иришки. Оставлять такую явную улику было смерти подобно. Ха!... И не только одной моей смерти…
Потчуя детей завтраком, я инструктировал их, что и как они должны говорить маме, если вдруг не получится просто молчать. Они, всё понимая, жевали и утвердительно понимающе кивали головами. Я же чувствовал нутром, что провал и раскрытие неизбежно как тот самый крах того самого империализма.
И вот настал тот день и час.
Частота и обыденность наших поездок в Минск уже давно как-то не требовала встречи друг друга в аэропорту, а поэтому я с утра, выпроводив детей, ушёл на работу. Встретились с Иришкой во время моего обеденного перерыва, и только открыв дверь и увидев свою благоверную, понял – сейчас будет шторм.
Предчувствие меня не обмануло…
Прямо в центре прихожей на полу лежал мой охотничий вещмешок, а рядом с ним кучка беленьких и голубеньких пёрышек. Наличие этого обвинительного аргумента я ожидал и для поиска убедительного оправдания проскочил на кухню. Напрасно я оттягивал время. На полу кухни лежал веник и совок рядом с кучкой таких же пёрышек. Ну и чё?!... Вышел обратно, сделал виноватую морду лица и склонил повинную голову… Вдруг не отрубит? Сразу…
Иришка рубить не стала, но бескомпромиссно заявила, что на кухне она не появится, пока мною не будет вымыт пол, перемыта вся посуда, включая все кастрюли и сковородки и вообще – вымыты все окна в квартире. Тут я возмутился, мол, а окна то тут при чём? Но, подумав, что она ещё не видела мальчишек, смиренно согласился. Ещё неизвестно, думал я, что придётся мыть, когда сыновья расколятся и она узнает подробности нашего выезда на природу. Пока же можно было считать охоту удачной.
Александр Мамонов. Неоконченное
© Copyright: Литклуб Трудовая, 2015
Свидетельство о публикации №215110101754
Свидетельство о публикации №215110101754
Рецензии