День открытых дверей

            



«Проститутка, проститутка…» - стучит в висках, стучит в сердце, стучит ещё где-то, очень глубоко. И именно там это отзывается наиболее болезненно. Где же это? Почему там так больно? Это, наверно, и есть душа. Больше всего болит душа. Правильно. Часто говорят: «У меня душа болит за него или её».
 
 Именно – душа болит! Не голова и, даже, не сердце, а именно – ДУША. Что же это такое: душа? И почему она такая чуткая? Я – проститутка! И как теперь с этим жить? И что делать? Что делать? Хоть бы умереть! Как хорошо бы сейчас умереть, и пусть мама переживает, что довела дочь до смерти. Как она могла меня так назвать?»
 
  Вот такие мысли мучили Клару. Она лежала, как всегда с мамой: у них другой кровати никогда не было. Они всегда спали вместе. Мама зажимала её вечно холодные ножки между своих ног и грела, передвигая их выше к коленям, или ниже к голени. А иногда, когда ноги дочери никак не согревались, она велела лечь выше и положить ноги между ляжек. Так-то ножки Клары, действительно, быстрее согревались. Она обнимала маму за шею и они, пошептавшись, похихикав, засыпали.

  Сейчас Клара лежала к маме спиной. Делала вид, что спит, а сама тупо смотрела в стенку, на которой висело подобие коврика, и думала, думала, думала. Иной раз на несколько минут отвлекалась, рассматривая какой-нибудь участок коврика. Коврик мама сшила сама из старых вещей, вырезав наиболее сохранившиеся места. Мама говорила, что она сделала открытие: раньше в деревнях шили только лоскутные одеяла, а она сделала лоскутный коврик. А что? Неплохой, кстати, получился.
 
  Вот теперь она иногда рассматривала какой-нибудь лоскуток. Но это отвлекало её  не надолго. Она начинала снова возвращаться к этому ужасному слову, которым её назвала мама, родная мама! Слёзы начинали её душить, и она вздрагивала от сдерживаемых рыданий.

  Мама обнимала её, гладила, целовала в шейку, в голову, в плечи:
  - Ну, доченька, ну, родненькая, ну, прости, прости меня. Не знаю, что на меня нашло. Не знаю, почему я решила, что уже много времени. Я разволновалась за тебя. Ну, прости, Христа ради. Прости, доченька. Дура – мать. Дура!

   В который уж раз она плачет и просит Клару простить. Да, как же это получилось? Она уже и сама не понимает, что это на неё нашло? Как она могла так обидеть свою доченьку, свою кровинушку. «Как я могла? Как я могла? А, что, если Кларочка меня не простит? Как дальше будем жить? Если б отец был жив, был с нами, этого бы не произошло. Что я наделала? Что я натворила? Единственная дочь. Умница. Всегда такая послушная. Как же я не рассмотрела время?

 Задремала. Стрелки спутала. Как же так? Что мне сделать? Как выпросить у неё прощение?» Так мучалась Кларина мама. Мысли одна горше другой терзали её материнское сердце. Чувство глубокой вины не давало покоя.

  Что же произошло в этой дружной весёлой маленькой семейке? Мать с дочерью жили: душа в душу. Дочь хорошо училась, по характеру очень покладистая, даже угодливая. Очень любила радовать маму: к приходу с работы и уроки сделает, и воды натаскает, и пол помоет. Встречает всегда, будто год не виделись. Потом бежит на улицу играть в лапту или в штандер.

 Когда стемнеет, всей компанией сидят около окна: либо поют – Лёня научился немного брякать на гитаре, либо играют в колечко или в испорченный телефон. А на окне стоит будильник, на котором выставлено время – 11часов. Как только будильник прозвенит, надо идти домой. Клара сразу всех разгоняет по домам и, соответственно, сама идёт домой. Всё чётко. Всё отлажено.




   Сегодня  Пединститут устаивает вечер открытых дверей. Клара и Лёня оканчивают школу: надо же выбрать, куда идти. Уже прошли такие вечера в Медицинском и Сельхоз институтах. Теперь вот Пединститут агитирует выпускников. Правда, и Клара, и Лёня для себя уже всё решили. Клара будет поступать в университет на математику, а Лёня на биологию. Но погулять на вечере, что устраивает Пединститут для выпускников, очень хочется. Такая возможность! Будут ученики со всех школ! Зал большой, не то, что в школе. Всё в новинку!

  Мама охотно её отпустила. Да и как не пустить, когда все родители отпускают. Впечатлений-то будет сколько! Сколько ночей будут вспоминать, обсуждать. И потом, она же не одна пойдёт, а с Лёнчиком. Мама этому парнишке доверяла, и с ним разрешала ходить и в ботанический сад, и на озеро и… в общем, всюду. Мама разрешила ей гулять не дольше, чем до 12 часов.

 Потому, что Пединститут на другом конце города, транспорт ходит только по главной улице, так что идти пешком довольно далеко. Но, мама решила, что за час дойдут, потому, что вечер должен в 11 часов обязательно кончиться. Так и договорились.
 
  Но Клара пришла позже 12-ти. И было-то всего половина первого, но маме показалось, что уже половина второго. То, что дочь нарушила договор, да ещё так грубо, это вывело её из себя. Она где-то около двенадцати задремала. Очнулась, увидела, что время очень позднее, а дочери нет, и стала представлять себе всякие ужасы, которые могли случиться с дочерью. Про Лёню она в эту минуту почему-то забыла.

 Ей мерещилось, что дочку убили, или увели куда-то. «Что, что могло с ней случиться? Она, ведь такая послушная, пунктуальная, она не могла по своей воле нарушить уговор. С ней случилась беда. Под троллейбус или под автобус попала: она же такая шустрая, нетерпеливая. К тому же она неопытная: в транспорте-то редко ездит. Народу было, небось, много: все лезли в автобус, и её могли выпихнуть под колёса».

  Итак, мама рисовала картины одна ужаснее другой, пока дочка не постучала в окно. Пока она дошла до двери, у неё всё внутри закипело: «жива, здорова, а пришла не во время!» А дочка, вошла радостная, возбуждённая и стала, смеясь, рассказывать, что вечер, затянулся, но она с трудом, но всё-таки уговорила Лёнчика уйти.

 Долго прощались со знакомыми девочками и мальчиками из других школ. Потом решили от самого Пединститута пойти пешком, чтоб не ждать транспорт, который ходит довольно редко.
   
   Мама, как услышала слово: «мальчики», так и взвилась:
  - Я тут переживаю, жду её, а она с мальчиками там! Проститутка!
  Клара замерла. Постояла минуту и, зарыдав: «Эх, мамочка!» - выбежала из дома.
  - Клара, вернись! – строгим голосом закричала мама и выбежала следом.

   А на улице в это время началась весенняя гроза. Молния полыхает, высвечивая тоненькую фигурку бегущей девочки. Мать выскочила в ночной рубашке и в домашних тапочках. Пыль сразу раскисла. Она потеряла в грязи тапочки, но бежала за дочерью, не останавливаясь в поисках тапок.

  - Доча, прости меня, остановись! Я задыхаюсь. Клара, пожалей мать!
  Клара обернулась:
  - А ты меня пожалела?
  Она увидела бегущую изо всех сил маму под проливным дождём в одной рубашке. Клара остановилась. В это время мать поскользнулась и упала в грязь. Но вставать не стала, а  поползла к дочери.
 
  - Доча, доченька, прости меня, прости! Кларочка, доченька, помилосердствуй!
  Последнее слово, как-то странно подействовало на девочку: то ли потому, что она его из уст матери никогда не слышала, то ли оно обладает определённой силой. Клара медленно подошла к матери. Та стала обнимать и целовать ей ноги и всё шептала: «прости, прости».

  Дочь наклонилась и, молча стала поднимать маму. Потом повернулась и пошла к дому. Она уже не рыдала. Она окаменела. Так и шла окаменевшая, уже ко всему безразличная. Сзади плелась мама. Тоже молча. Шлёпала босыми ногами по грязи, не замечая этого. Вот опять сверкнула молния. Клара увидела тапочки, вытащила их из грязи и понесла домой.

  - Да, брось ты их, – как-то, будто извиняясь, сказала мама.
  Клара ничего не ответила.
  Так в молчании и пришли домой. Ливня уже не было, шёл мелкий спорый дождичек.

Они были промокшие до нитки, вернее – до косточек. Мама вымыла ноги, переоделась, дала Кларе сухую одежду. Но Клара села к окну и замерла. Мать не стала настаивать, чтоб та переоделась, а тихо пошла и легла в постель.

  Клара сидела мокрая, замёрзшая. Какое-то гадкое чувство не давало ей встать, переодеться, лечь к маме под бочок, поплакать вместе, попросить друг у друга прощение, расцеловаться. А потом до утра она бы рассказывала, как там было интересно и весело. Как она танцевала! Как её приглашали! Даже Лёнчик стал ревновать: обиделся, что она с ним мало танцевала.

 Когда она спохватилась, что уже поздно и надо скорее уходить, то никак не могла уговорить Лёнчика и его братьев пойти домой. Вечер выдался на славу, было весело, и никому не хотелось уходить. Еле уговорила. Вот, она какая послушная. С такого вечера и всё-таки смогла увести Лёню. Она очень торопилась домой. Она очень не хотела расстраивать маму.

  Но на Лёньку что-то нашло: он уже у дома стал опять спрашивать: «Скажи, любишь меня?» И требовать: «Скажи: «Люблю». Ну, что тебе, трудно, что ли? Скажи: «Люблю!» Ну, что тебе стоит?» Привязался, как «банный лист».
  Они с мамой часто на эту тему говорили. Родители Лёни считали, что они как окончат школу, так поженятся, потому, что Лёнька очень любит Кларочку.

  И мама тоже, как Ленька, спрашивала, любит ли она его. Клара не знала, что ответить и маме, и Лёне. Она начиталась романов и представляла любовь по-своему. Да, она любила Лёньку, но не так. Просто, как друга, как брата. Может быть, даже сильнее. Но это - не та любовь. В книгах совсем по-другому описывается любовь. Она того, что пишут в книгах, не чувствует. Если бы она была влюблена так, как пишут в книжках, то наверно, почувствовала бы это.

  А в этот вечер Лёня не хотел её отпускать.  Он положил руки ей на плечи, упёрся ими в стену. Но Клара присела и выскользнула из этой петли. Он её поймал, подсунул руки под плечи, прижал к стене, и теперь вырваться было труднее. Он целовал её в губы. Иногда так сильно прижимал свои губы к её губам, что было больно оттого, что они упирались в зубы. Как-то он попытался просунуть свой язык ей в рот.
 
  - Фу, какая гадость! Что ты меня обслюнявливаешь! – брезгливо поморщившись, сказала Клара и оттолкнула его.
  Он попытался объяснить, что в губы – это не настоящий поцелуй. Так только с мамой целуются.

  - Ну, тогда совсем не надо целоваться, - заявила Клара, и он больше этих попыток не делал вплоть до сегодняшнего вечера.
  Вот эти полчаса она и потеряла. Виноват Леня, она всё сделала, чтоб к двенадцати быть дома. И маме она бы всё подробно рассказала. А что будет с ними теперь?

  Стало светать. Мама, которая так и не уснула, не выдержала.
  - Может, ты ляжешь? Спать уже не придётся, хоть согреешься.
  Клара почувствовала сильный озноб. Её стало просто колотить. Зуб на зуб перестал попадать. Она переоделась, легла, как всегда у стенки, но к маме спиной. И постаралась придвинуться к стенке ближе.

 Но, тогда не хватало одеяла, и мама осторожно придвинулась, так, чтоб не касаться дочери. Так и лежали: каждая со своими мыслями. Мама успокоилась. Клару не трогала. «Утро вечера мудренее», - думала она. Конечно, я её зря обидела. Но я же попросила прощения – это многого стоит, когда мать у дочери прощения просит. Клара  - девочка добрая, она всё поймёт, простит, и всё будет по-прежнему. А может ещё и лучше будет?» - успокаивала она себя.
 
   Клара лежала, смотрела на рисунок в одном из лоскутков и очень себя жалела. Очень жалела и чувствовала себя несчастной, обиженной. Неужели её мама, в самом деле, думает, что её дочь способна на эту гадость. Боже! Как это всё ужасно! Мама ей совсем не доверяет. Как же жить дальше? Как жить?

 А зачем жить? Надо умереть! Умереть! Это – единственный выход.  Мама тоже умрёт, зная, что она погубила сама свою дочь. Ну и пусть. Нет, пусть лучше живёт и мучается совестью. Надо бы рассказать ей про случай с Вовкой.

    Ещё седьмом классе Вовка начал требовать, чтоб она с ним «дружила». Он тогда сказал, что заставит дружить с ним.  А как с ним дружить? Он – нарцисс. Любуется собой вечно. Ну, действительно, он смазлив. Можно сказать, красив. Ну, и что с этой красотой делать? Только в кино ходить? Ни в лапту, ни в волейбол, ни, даже, в штандер он никогда не играл.

 Все уличные собирались, приходил  с 14-ой линии Илья, двоюродный брат Лёни с товарищем, с 12-ой линии приходила Любка, и начиналась лапта. Если при канании * не попадёшь с Любкой в одну команду, то будешь ходить с синяками на бёдрах и на ягодицах. Она так сильно швыряет мяч в бегущего игрока, что при попадании, остаются синяки.

 А она редко промахивается. Мальчишкам легче: у них брюки. А у девочек голые ножки, да тоненькие трусики. Вовка подходил к играющим, и насмехался над кем-нибудь из игроков, особенно, над тем, кому доставалось от Любки. На него не обращали внимания, игнорировали.

  Вечерами, если посиделок под окнами Клары не было, и они с мамой пели, сидя у печки, то он подходил к окну и, либо насвистывал, либо пел футбольный марш, под который футболисты выбегают на поле: «там-таратаратара-таам-та-там-там. Мама смеялась: «Ухажёр опять свою серенаду поёт. Что ж он другой-то никакой не знает». Клара сначала злилась, а потом перестала обращать внимания.

 Это длилось более двух лет. Были периоды, когда он был особенно настойчив. Обещал «добить», если она не согласится с ним дружить. (Так в те времена подростки «ухаживали» за девочками). Но Клару это не беспокоило: она знала, что сумеет постоять за себя.

  Однажды она шла с рынка с двумя авоськами: в одной – овощи, в другой – арбуз.  Жара! Она что-то долго ходила по базару: всё не могла подобрать арбуз, чтоб и спелый и не очень большой. Устала. И теперь еле тащилась. А идти до дома ещё минут сорок, если не больше.

  Вдруг из-за ближайшего дерева выскакивает Вовка. Она даже не сообразила быстрее поставить авоськи на тротуар. Вовка размахнулся и дал ей сильнейшую пощёчину. Она даже пошатнулась.
  - Ну, что? Будешь дружить?
  Клара от негодования, обиды, боли даже не нашлась, что сказать.
  - Гад! – прошептала она зловещим шёпотом. – Берегись, гад!

  Вовка повернулся и, насвистывая, пошёл от неё, весьма собою довольный.
  У Клары усталость, как рукой, сняло. Она прибавила шагу. Щека горела, в глазах гнев затмил свет. Она шла, почти ничего не видя. Сердце билось так, что казалось, вот-вот выскочит из груди. На повороте на свою улочку её встретил Лёнька.
 
  - Что с тобой? Что-то случилось? Деньги украли? – Он взял у неё авоськи.
  - Нет. Вовка встретил. Смотри, - она показала на щёку, которая всё ещё полыхала. – Я ему отомщу.
  - Всё. Больше одна не ходи. Будем вместе ходить. А ему мы с Илюшкой и Мишкой покажем! Он у нас…..

  - Нет. Перебила его Клара. Не смейте его трогать! Он – мой. Я сама с ним расправлюсь, дай только срок.

  С тех пор она потеряла покой, придумывая вариант мести. И вот представился случай. Она опять шла с базара и опять с двумя авоськами. Одна. Уже, подходя к перекрёстку, она увидела Вовку, а он её не видел. У магазина стояла очередь за продуктами, и он там толкался. Она положила авоськи на землю и быстрым шагом направилась к нему. Он обернулся, увидел её и понял, что надо уносить ноги. Бежать от этой тигрицы! А куда?
 
  У магазина много народу. Рядом большая лужа. С другой стороны лужи проезжая часть и, как раз едет грузовик. Он побежал к луже, надеясь её всё-таки обогнуть. Но тут Клара, которая неслась как реактивный снаряд, догнала его и со всей силы толкнула в спину. Он потерял равновесие, поскользнулся и брякнулся в лужу на четвереньки. Клара налетела на него, не давая ему встать. Он пополз на четвереньках под крики и визг детей,  под хохот и улюлюканье взрослых.
 
  - Так его, девочка, так!
  - Как не стыдно! Девочка и такое себе позволяет!
  - Нормально! Значит заслужил! Давай, давай!

  Подбадриваемая окружающими, Клара вскочила ему на спину, оседлала как панночка из «Вия», и колотила, колотила и по спине, и по голове. Она уже не слышала голосов из толпы. Она была в каком-то трансе. Вода в луже взмутилась, превратилась в глиняную вонючую жижу. Она никак не могла остановиться.

  - Ну, хватит, девочка. Будет! Успокойся! Видать, сильно он тебе досадил? Всё одно – достаточно. Остановись! Ну, что, хлопчик! Научила она тебя уму-разуму?
  Клара остановилась. Встала, вся вымазанная грязью. Вышла из лужи и заплакала. Почему? Она же отомстила! Но была какая-то неудовлетворённость. Она подняла авоськи и пошла домой. Потом пришёл Лёня, и она ему всё рассказала, думала, он будет смеяться, представляя, как она лупила обидчика. Но Лёня задумался.

  - Теперь придётся тебя охранять. Он этого тебе не простит. Такое унижение выдержать на глазах у людей! Нет, он этого так не оставит. Будь осторожна.
   Она отказалась от охраны, но постоянно замечала, что за деревьями по другую сторону дороги кто-то прячется. А иногда и за деревьями, что впереди. Ствол огромный - это достопримечательность города: старый карагач. Их три или четыре на улице. За каждым спокойно могут разместиться  двое, а за одним из них и трое могут спрятаться.
 
  Но опасения друзей были напрасны. Вовка вёл себя, как и раньше: пел или свистел свой марш под её окнами. На глаза старался не попадаться.
  Как-то он подошёл к ней на улице с очень доброжелательной улыбкой.

  - Давай мириться. Скажи своим друзьям, что я мстить не собираюсь. Ты молодец. Я получил, что заслужил. Просто я вёл себя как подросток, а ведь мы уже взрослые. Да? Давай будем просто хорошими добрыми соседями. Я на дружбе не настаиваю, ведь вы с Лёнькой любите друг друга. Так?

  Клара молчала. Выжидающе смотрела на Вовку.
  - Пошли к ручью, посидим, поговорим. Мы ведь совсем друг о друге ничего не знаем, хоть уже три года живём рядом. Пошли? Я много хороших стихов знаю. Боишься? Я же сказал, что всё понял и бить не буду. Ну?!

  - Я и не боюсь, - тряхнула головой Клара, и они пошли к ручью, что был совсем недалеко.
  Собственно, это и не ручей, а арык, но достаточно большой, где-то - с песчаным бережком, где-то - с травянистым. Набегавшись, напотевшись, играя в лапту, ребята часто бегали ополоснуться. Можно и у колонки, что на краю улочки, но там вода ледяная.
 Потом, у ручья хороший пологий холм, на котором можно поваляться, позагорать или просто немного обсохнуть. Плавать в ручье было невозможно: во-первых – мелко, во-вторых – взмучивается ил. Поэтому, в воду входили осторожно и плюхались в верхнем слое тёплой воды. Вечером это было самое то, что нужно.

  Вот к этому-то ручейку Вовка и приглашал Клару. Солнце уже село. Скоро стемнеет. Надвигающиеся сумерки подействовали на Клару как-то расслабляюще.  Она сидела на холме рядом с Вовкой в каком-то томлении: она никогда не сидела без действия. Это состояние было для неё непривычным. Вовка расспрашивал про маму, про папу. Она отвечала односложно: не хотелось разговаривать.
 
  Вовка рассказал о своей семье. Она особенно не вникала. Потом начал читать стихи. Есенина несколько стихотворений прочитал. Она знала только «Письмо к матери». Есенин был в то время запрещён, и просто так его прочитать было трудно. Уж где он нашёл книгу его стихов? Кларе все стихи очень понравились.
  На Вовку она уже смотрела другими глазами. Ей стало его жалко. Не глупый парень, в школе учится хорошо, стихов много знает.

 Вот ещё какого-то незнакомого поэта читает. Хорошие стихи, и всё про любовь. При этом он совсем одинокий. Разве можно жить совсем одному? Волк-одиночка. Как он, видно, страдает. Все его презирают. Он всё время в бойкоте. Хочется же с кем-то пообщаться. Надо с ребятами поговорить, может можно его приобщить к нашей группе?

  - А почему ты всё время один? У тебя и в классе друзей нет?
  - Нет. Мне ни с кем неинтересно, запальчиво сказал он. Вот только с тобой мне интересно познакомиться поближе. Ты мне нравишься. Сразу понравилась, с пятого класса, как только появилась на нашей улице. Мне кажется, я люблю тебя….

  И он начал целовать Клару, обнимать и приставать с вполне понятными намерениями. Клара стала вырываться, отбиваться. Хилый Вовка проявил достаточную силу и ловкость. Какое-то время длилась эта возня. Вовка всё шептал и шептал что-то и тяжело дышал. Клара сопротивлялась его натиску, извиваясь, царапаясь, и, уж было, совсем освободилась, как почувствовала, что он опять берёт верх.

 Удивительно, откуда у него такая выносливость и столько сил? Ведь на вид совсем слабак. Приёмы какие-то применяет. Наверно, занимается где-нибудь. У неё уже не оставалось силёнок, как вдруг она вспомнила  эпизод из раннего детства. Он проскочил в доли секунды, но очень ярко.

   Ей было 5 лет. Мама тогда работала в Доме Отдыха учителей. Как-то к ним в гости зашёл директор. Мама стала угощать его чаем, а Кларе было велела пойти погулять. Кларе надоело бегать одной на улице, и она побежала домой. Входит и видит: мама лежит распластанная поперёк кровати, ноги свисают на пол, а на ней этот дяденька.

 Мама извивается и грубым хриплым голосом повторяет: «Отпустите, закричу. Мне больно!» Клара как закричит: «Отпусти маму!» Дяденька сразу вскочил и пошёл к двери, застёгивая штаны. По дороге он дал ей подзатыльник. Но не очень сильный. Клара кинулась к маме. Та засмеялась, поцеловала дочку.
 
  - Ну, спасибо, доченька. Выручила. Да я бы и сама с ним справилась. А теперь давай договоримся: никому ни гу-гу. Поняла? Это наша с тобой тайна, и никто кроме нас не должен знать. Поняла?  Сделай вид, что забыла.
  Прошло много лет, но Клара этот случай так и не забыла и как-то напомнила матери.
 
  - Он тебя изнасиловать хотел?
  - Хотел, да только, если женщина не хочет, то мужчина, если он один, никогда не сможет этого сделать. Ну, конечно, если по голове чем-нибудь не трахнет, - засмеялась мама. – Запомни дочь: никогда.

   И вот теперь Клара вспомнила эти слова матери и с утроенной энергией стала отбиваться от разгорячённого Вовки.
   «Если женщина не захочет, мужчина ничего не сможет сделать, - стучала в мозгу мамина фраза. - Значит, если он победит, то это будет выглядеть, будто я этого сама хотела?»

   Вовка решил, что уже всё, что он добился своего, как Клара резко рванулась, вывернулась и обратила внимание, что Вовка  без сил уткнулся лицом в траву, обмяк как-то весь. Затих.
   
   «А-а-а! Устал!» - победоносно подумала она, и тут же почувствовала, как по её ляжке течёт что-то тёплое и липкое. В первую секунду ей показалось, что Вовка от усердия обмочился, но потом она  поняла, что это совсем другое.

  - Ах, ты гад! Мерзкий гад! Решил таким способом отомстить? Подонок!   
   Её охватило какое-то новое чувство: брезгливость. Она побежала к ручью, и мылась, мылась, не замечая, что взмутила всю воду.
  Всё это время Вовка сидел сгорбившись. Когда Клара стала выходить из воды, он встал и подошёл к ней.
 
  - Прости. Я – дурак. Я не хотел. Я не мстил. Так получилось. Ты сама…..
  И тут на него обрушился целый поток ударов ручками-плетьми: тонкими, сильными, хлёсткими. Она молча, стиснув зубы, хлестала его и хлестала: по лицу, по шее, по плечам, снова по лицу. Удары были столь молниеносными, что он даже не закрывался.

  - Думал силой взять? Не попадайся на глаза – убью!
 И она пошла к дому. Дошла до колонки, встала под неё. Вода ледяная немного её охладила. Юбочка и кофточка не стали чище. Не стало чище и на душе. Почему?
   И вот теперь, через два года, она задумалась, лёжа спиной к маме, так обидевшей её.

Да, конечно, она отбилась, сберегла девичью честь, но почему он на это решился? Значит, она выглядит легко доступной? Рассказал стишок и всё. Делай с ней, что хочешь?
 
   Может теперь маме рассказать, и она убедится, что её дочь не такая, как она думает? Нет. Что-то не хочется. В другой раз. Просто, так больно, так обидно, когда тебя оскорбляют незаслуженно, да ещё кто? Родная мама! Бедная мама, как она за ней под дождём бежала! Надо маму простить, а я не могу. Не получается что-то. Язык не поворачивается. Почему я такая жестокая?

  Вот и утро. Мама решительно придвинулась к ней.
   - Доченька, мне надо вставать, на работу идти. Неужели ты отпустишь меня без прощения?
  Клара резко повернулась, обхватила мать руками за шею, стала целовать мамины глазки, нос, щёчки, шею. Всю осыпала поцелуями, заливаясь слезами  и приговаривая:
  - Мамочка, мамочка! Это ты меня прости! Я виновата! Но только мы пришли во время, а потом Лёнька стал опять требовать, чтоб я сказала, что люблю его. И не отпускал.

  - Ну, ты сказала? – смеясь, спросила мама.
  - Нет, конечно. Я никого не люблю, кроме тебя. Я никогда никого не буду любить. Только тебя, мамулечка, только тебя.
  - Ну, уж и никого! Ладно, отпусти мою шею, а то я на работу опоздаю. А ты поспи, поспи. Сном всё проходит: и болезни, и тревоги. Поспи. Я пораньше постараюсь придти.

   Мама ушла, Клара глубоко, облегчённо вздохнула и уснула. К обеду пришёл Лёня, но она его не впустила.
  - Не приходи больше. Я из-за тебя с мамой поссорилась…. И… не люблю я тебя, -  добавила она тихо.
 
  Лёня ушёл. Ей было очень интересно узнать: слышал ли он последнюю фразу. Но узнать это, ей не было суждено.

    Клара пролежала весь день в постели, терзаясь своими мыслями: то хотела умереть, чтобы отомстить кому-то и за что-то, толком сама не понимая. Она всё прокручивала и прокручивала этот злополучный вечер. И приходила в отчаяние оттого, что мама так её обидела.

Неужели она  это заслужила?  По характеру она очень добрая, а с мамой вчера поступила жестоко. «Подумаешь, оскорбила. Мама сгоряча так сказала, не подумав. Всё так, но почему мне так больно? Почему? Даже жить не хочется, почему?»

  И эта обида будет теперь с нею всю жизнь. Если быть честной, то она маму по-настоящему и не простила. Хотела бы простить, но не получается.
  Мама пришла с работы позднее обычного. Радостная, весёлая.

  - А у меня для тебя сюрприз! Угадай, какой? Не угадаешь! Вот, смотри, путёвка в дом отдыха на две недели: надо хорошенько отдохнуть перед вступительными экзаменами. Правда? Ты рада?
  Клара сначала оторопела и не знала, что отвечать. Потом сообразила, что ни Лёньку, ни кого другого она не будет видеть, не надо будет притворяться. Она бросилась матери на шею.

  - Мамочка! Какая ты у меня, ну, просто, золотая! Конечно, я рада.
  И она расцеловала маму. Вечер прошел как обычно. Через день Клара уехала, так и не повидавшись с Лёней. В доме отдыха она снова подружилась с Дусей. Вообще-то имя девочки – Галя, но кто и когда её так назвал, она уж и сама не помнит. Только имя это к ней прилепилось.

 Галя и сама при знакомстве называла себя Дусей. А снова – так это потому, что они уже были знакомы ещё с пионерского лагеря. Тогда они и подружились. Галя жила на соседней линии, но никогда не приходила играть в активнее игры. Она много читала, играла на пианино, неплохо пела.

 Была красавица. На ней был налёт аристократической интеллигентности. Поскольку они учились в разных школах, то и контакт потихоньку заглох. Галя со своими подружками любила размеренно ходить по центральной улице, о чём-то беседуя, а Клара со своими друзьями гоняла мяч.

  Теперь вот они снова встретились и снова подружились. Галя стала настойчиво уговаривать Клару поехать с ней поступать в Ленинградский институт. «Центральный ВУЗ – это не местный университет». Кларе так не хотелось видеть никого из своей улочки, особенно, Лёню и, тем более Вовку, что она бы уехала с радостью. Вот только мама вряд ли отпустит: она в дочери души не чает и всегда очень о ней беспокоится. Вернувшись из дома отдыха, она рассказала маме о предложении Дуси.
  - Что ж, неплохая идея. Мы ведь с папой  тоже Ленинградскую Высшую школу кончали. Видно, и тебе Ленинград на роду написан. Езжай, доченька. Ты у меня умница, поступишь.
  - А, как же ты, мама? Одна останешься? Нет, я не могу тебя бросить.
  - Кларочка! Я думаю, что это – судьба. А против неё идти не след. Если, не судьба, то не поступишь и вернёшься. Я одна не буду. Ты будешь всегда со мной рядом, потому что будешь часто-часто писать мне письма, делиться радостями, горестями. Будешь писать?

  - Конечно, мамочка! Неужели, я поеду в Ленинград? Неужели, это возможно? Ой! Мамочка! Я и не думала, что ты у меня такая!
  - Что делать? Такая наша материнская доля – птенчик вырастает и улетает из гнезда. Я сама в своё время уехала на учёбу. Теперь – твоя очередь.

   Лёжа в постели, они долго строили планы, мечтали. Мама уснула, а Клара опять вернулась к мысли о случившейся с ней трагедии. «Если бы мама знала про тот случай, то, конечно, не оскорбила так - думала она. - И я бы не поехала в Ленинград. Мама разрешила, чтоб загладить свой поступок, чтоб совесть её не мучила. Как говорят: «Не было бы счастья, да несчастье помогло!»

   Утром Клара побежала к Дусе сообщить, что мама отпустила её, и они назначили дату отъезда.
   Мама пришла с работы уставшая, но довольная. Ей в Управлении дали деньги из кассы взаимопомощи. На билет хватит. Раз Дуся едет в купированном вагоне, то и дочери надо денег на купе. Не поедет же она одна в общем вагоне.
 
 А ещё она впервые в жизни написала заявление на материальную помощь. Все, кто был должен подписать: члены профкома, начальник отдела - все охотно подписали. Собственно, по их настоянию она и пошла на этот шаг. Теперь дело за бухгалтерией. Сотрудницы тоже собрали немного: «чтоб до стипендии хватило». Вот так, сообща, и отправили Клару в новую жизнь.
 
   В Ленинграде они с Дусей замечательно сдали вступительные экзамены, преодолев конкурс, получили места в общежитии, правда, в разных комнатах. Клара шустрая, находчивая в своей среде, здесь растерялась, стала очень нерешительной. Зато Дуся чувствовала здесь себя вполне уверенно. По её инициативе они поменялись с другими девочками местами, и теперь  жили в одной комнате до самого окончания института.

   Дуся раньше с родителями бывала в Ленинграде и многое помнила. В свободное от занятий время она  водила её по музеям, театрам, достопримечательным местам. Жизнь закрутилась. Однако Клара не забывала писать маме письма. Каждый вечер, она подробно описывала прожитый день.


  Новые люди, новые впечатления, большой город, другие нравы. Кларе стало казаться, что она теперь вполне самостоятельная. Вот только теперь она почувствовала себя по-настоящему повзрослевшей: все горести, страдания, отчаяние остались в той, в прежней жизни. В далёком, далёком детстве, с которым, к сожалению, она рассталась. И обида стала казаться такой мелкой. Сущая ерунда.

  Однако характер у Клары существенно изменился. Доверчивость переросла в настороженную недоверчивость в отношении людей противоположного пола. Малейшее проявление внимания к ней, она воспринимала,  как знак неуважения к её девичьей порядочности.

 А тут ещё вдобавок она стала замечать, что к ней в транспорте, или на остановках часто «цепляются». Например, в автобусе парень говорит: «Девушка, давайте познакомимся. Я Игорь. А вас как зовут?»

  Она знает, что надо бы сказать: «Да, пошёл ты….ишак.» И парень отстанет. Но она не может просто так нагрубить человеку. Улыбаясь, она говорит парню: «Ну, если вы Игорь, то я – Ярославна!» «Шутите? Или, в самом деле – Ярославна? Сейчас таких имён не дают».

   Клара спохватывается, что неправильно ведёт себя, скорее пробирается к выходу и выскакивает из автобуса. Как-то молодой человек тоже выскочил за ней. Тогда она впрыгнула в какой-то трамвай, и он увёз её к чёрту на кулички.
 
  Потом она долго будет думать и переживать: «Почему именно к ней цепляются? Ведь в автобусе было ещё 5-6 девушек. Почему к ней? Потому, что она всем своим видом, видимо, говорит: «Я – девушка легко доступная». На лбу у неё это, видимо, написано.

 Слово, брошенное в неё мамой, будто прилепилось к ней. И что делать, она не могла решить. Мучилась ночами, переживала. Вновь переживала тогдашнюю обиду. Вот и с институтского вечера партнёр по танцам предлагает проводить.

  - Нет, спасибо. Мы большой компанией пойдём в общагу.
  - Компания нам не помешает. Они сами по себе, мы – сами. Ты очень хорошо танцуешь. Мне впервые такая партнёрша попадается. В следующий раз я тебя обязательно разыщу. Не возражаешь?

  «Что это? Комплимент или…..Да, я действительно хорошо танцую, чувствую партнёра, но парень-то уже хочет ближе познакомиться. Зачем?» - думала Клара. И опять та же мысль действовала как ложка дёгтя в бочке мёда. Настроение портилось. Она насупливалась, и на следующем вечере этот паренёк уже её не приглашал. А жаль! Хороший партнёр был.

А теперь вот стой, жди, когда кто-нибудь пригласит. Если сразу не находился партнёр, то она брала в партнеры девочку из своей комнаты и вела её в танце вместо кавалера.
   
  Как-то она решилась и попросила Галю внимательно на неё посмотреть и сказать: действительно ли она выглядит как проститутка, раз к ней вечно цепляются.

  - Да что ты глупость говоришь. Нормальная девочка. А, знаешь? В тебе действительно есть что-то притягивающее. Обрати внимание: с тобой ведь и женщины в электричках заговаривают, делятся своими переживаниями. Так что, не только парни. Они чувствуют, что ты грубого отпора не дашь. Не оскорбишь. А человеку пообщаться охота. Даже дети вечно на тебя пялятся и смеются.

   - Это потому, что я им рожи корчу: язык высуну, глаза сведу к носу, ещё какую-нибудь гримасу сострою. Или просто улыбнусь, или фокус покажу. Мне нравится забавлять детей: особенно, если ребёнок только что капризничал, и вдруг заинтересовался смешной тёткой. А вот с мужчинами и парнями вести себя достойно не умею.

   - Глупенькая. Всё-то ты придумываешь, усложняешь себе жизнь. Смотри на вещи проще. А с приставучими юношами лучше всего отшучиваться.

   Ну, что ж. Спасибо Гале за поддержку. На какое-то время хватит. А потом опять какой-нибудь случай всколыхнёт её прежнюю обиду на маму и на себя. Она проплачет ночку и всё снова войдёт в своё русло. Эх, мамы, мамы! Какими вы должны быть осторожными в конфликтах с дочерьми. И Клара стала мечтать, что у неё в семье с детьми конфликтов вообще не будет. Святая наивность!

  С первой стипендии она отправила маме бандероль с шоколадными конфетами фабрики им. Крупской. В другие республики из Ленинграда такие конфеты пересылать не разрешалось. Посылки и бандероли на почте проверялись. Но ей повезло: кто-то из девчонок дал толстую книгу, у которой она вырезала аккуратненько листочки, так что образовалась пустота.

 Книжка стала похожа на шкатулку. Туда они и сложили аккуратно конфетки. Поместилось грамм 700-800. Книгу завернули в кальку. Ничего не заметно. На почте Клара объяснила приёмщице, что маме ко дню рождения посылает ценную для неё книжку. « А можно я вложу грамм двести конфет? С первой стипендии! Сослуживцев угостит ленинградскими конфетами. Можно? Ну, пожалуйста». Тётенька не смогла устоять: «Какая хорошая дочка!» Растрогалась и разрешила.

  Клара запихнула остальные конфеты, и в письменном сообщении написала, что посылает конфеты для маминых сотрудниц, которые принимали активное участие при отправке её в Ленинград и, соответственно, всех благодарит. «А ещё, мамочка, буду понемногу со стипендии высылать денег, чтоб ты могла расплатиться с долгами».

  Сделав такую приписку, она почувствовала себя по-настоящему взрослой. У неё есть свои деньги, которыми она может распоряжаться по своему усмотрению.
  Скоро 7-ое ноября. Праздник. Они с Полиной, тоже девочкой из их комнаты, будут подрабатывать на почте: разносить поздравительные открытки, телеграммы, письма. Она отправит маме макароны. Таких макарон у них в городе ещё не было. Макароны сами по себе толстенные, но стенки тоненькие, поэтому дырки большие. Ну, просто трубы какие-то.

 Очень вкусные. Она гордилась собой. А уж как мама будет ею гордиться! «Мама, мамочка, я очень по тебе скучаю, - думала Клара, и слёзы навёртывались на глаза. – Надо скопить денег и заказать переговоры. Вот будет радость маме слышать мой голос. И мне тоже хочется услышать мамин голос».

  С этими приятными мыслями и надеждами, она забылась крепким юношеским сном.