Золото Канн

                Подарок Олегу Кашину
     Я держал себя за голову обеими руками, зажимая уши и плотно зажмурив глаза, так, что под веками мелькали какие-то стеклянистые червячки Ходжи Насреддина, дышал через нос, глубоко, словно порноактриса-тинка в первой сцене анального фистинга, увиденная мной днем на " Порнхабе". Мозг готов был взорваться от тошнотных шоу, сменявшихся с калейдоскопической быстротой : взрывающиеся самолеты, пляшущие на костях уроды, я знал, что будет дальше, но не мог удержаться от мазохистского удовольствия еще раз влезть в говно. Точно ! Вот оно : вселенская скорбь. Интересно, если я с присущей мне откровенностью скажу, что не жалею...
     Я оборвал фразу. Зачем пережевывать все то же, все ту же херню, я устал, честно. Долбаное лицемерие попискивало ублюдочными котятами, топимыми с сожалением, естественно, но - так надо. Кто бы сомневался. Официальный траур можно было бы сделать бессрочным, каждодневным, почему бы и нет, каждый день случается дерьмо и масштабы случившегося могут иметь значение лишь для тех, кому не все равно. Мне было все равно. Я включил бодреньких " Deathstars" и решил забацать на злобу дня то самое, от чего меня вывернуло недавно, ну, когда мировые СМИ верещали об утопшем мелком беженце, но очень скоро передумал, на хрен, есть тысячи проплаченных мудаков и просто сердобольных уродцев, между фоточками хорошенького платьица и модных туфелек не забывших выразить скорбь и сострадание по поводу геноцида армян или иной актуальной трагедии, не имеющей лично к ним никакого отношения. Просто так принято. На х...й.
     " Слишком много "я", - обычное попадалово стукануло в висок, я поморщился и начал потихоньку приходить в бешенство, не в силах контролировать поток букв, слагающихся в слова, не в состоянии предугадать, что вылетит следом, какая фраза, вообще, о чем и зачем я пишу. Сука ! Опять "я".
     - Да ты эгоист.
     Роуз Макгоун произнесла это по-русски, дичь какая, вполне возможно из-за какой-нибудь русской бабушки Софьи Абрамовны Гершензон, долгими оклахомскими вечерами травившей байки о дореволюционной благодати охотникам на опоссумов, качая внучку на нежно поскрипывающем протезе, попыхивая мексиканской пахитоской и блаженно жмуря бельмастые глаза.
     - Ладно хоть не сволочь, - покорно согласился я, - но я могу стать альтруистом, запросто. У меня уже есть предложение ко всем людям доброй воли.
     - В вашей стране это запрещено.
     Она сразу поняла суть моего предложения.
    - У нас все запрещено, - я не стал спорить и переубеждать ее, - даже удивительно, как мы живы до сих пор. Вот я и хотел...
    - Не надо.
    - Не буду.
    Я засмеялся. Она непонимающе приподняла бровь, мол, ты чё, братэлло ?
    - Знаешь, я называю себя поэтом и звездочетом, но сегодня почувствовал, что являюсь живым доказательством. - Вскочил и снова сел. Помолчал. - Поэтому, по-ходу, меня все и любят, такого придурка.
    - Доказательством чего ? - Закуривая поинтересовалась она.
    - Да всего, чего угодно. Воли к жизни, свободы, любви, ненависти, жажды смерти, можно продолжать до бесконечности, предоставляю тебе продолжить ряд.
    Она отмахнулась.
   - Фак.
   - А по-русски ?
   - А зачем ?
   Первая буква алфавита сменила последнюю, ведь такое уже было, правда, погибших было тогда лишь двое, та новость зацепила только меня, судя по реакции социальных сетей и средств массовой информации, подумаешь, два каких-то урода с Донбасса, молодожены, легли спать и не проснулись, бывает. Было. И будет. Помнится, тогда я загасился порнухой, испытанное средство, но сегодня все было по-другому. Вернее, не сегодня, это началось какое-то время назад, несколько месяцев, я обнаружил, что мне реально по х...ю. По х...ю на всю мировую скорбь, трауры, слезы и страдания людей, свои маленькие радости жизни заслонили абсолютно все : второй день не тошнило, не рвало, люди не доставали особо тупостью, рыжая тетка по радио вставила, как раньше, даже одна из ведьм не напрягла дымящимся костром, я просто пожал плечами и отстраненно прошел мимо, интересуясь их движухами по-инерции, утратив последние связи, ледяным безразличием окатывая любимую теннисистку, замороченную поэтессу и стремных российских музыкантов, занятых чем-то непонятным, неинтересным. Какая-то хренова мышиная возня окружала меня,суетным шуршанием наполняя пространство, подгоняя бессмысленный бег шара по орбите, стрелок по циферблату и скучных людей по экранам, студиям, редакциям, заводам, офисам, фабрикам смерти...
     - Остановись.
     Роуз требовательно прервала меня. Щелкнула пальцами.
    - Расскажи мне про Гитлера.
    ... вышел из тюрьмы сразу после завтрака. Он сел за руль старого комбайна и, напевая " Ну я откинулся, какой базар-вокзал",покатил в город Мюнхен. Жена Стаса Михаилова голосовала на обочине автобана, но Гитлер, храня верность трепетным губам Черной Берты проигнорировал ее поднятый палец, хотя и не удержался от крохотной пакости в виде окурка " Житан", небрежно брошенного в ее сторону и каким-то чудом угодившего точнехонько в глупую башку супруги величайшего скальда обитаемого мира,прямо в пятилетнюю завивку, застенчивым барашком курчавившуюся над поднятым воротником железнодорожной шинели. Ее голова задымилась. Гитлер дождался сигнала воздушной тревоги и поехал дальше...
     - Я не могу поверить ! - Возмутилась Роуз Макгоун. - Ты точно знаешь, что именно так все и было ?
     Я серьезно кивнул и продолжил.
     ... была забита обычным сбродом. Саксонские землекопы в резиновых опорках, советские киноактеры, вечно молодые и вечно пьяные, британские леди и джентельмены, борцы с коррупцией и еврейские мэры уральских городов скучились возле лохматого хозяина заведения, жизнерадостно разливавшего просроченное пиво в запотевшие кружки, исходящие стылой слезой воспоминаний о заветных временах, когда бабы были моложе, репрессии суровее, колбаса мяснее, а рыба - глубже. Гитлер забился в темный уголок,разложил по периметру " Фелькишер беобахтер" копченую скумбрию и кликнул матом официанта. Подскочил рыжий и вихрастый. Гитлер поманил его и шепнул на ухо :
     - Я вместо Пашки-Америки, поэтому ложись, а не беги, рыжий.
     Официант лег на козлы, к нему грозно приблизились бородатые черносотенцы в дворницких фартуках и медленно расстегнули ремни с надписью " Гот мит унц"...
     - Такого даже Тарантино себе не позволяет ! - Снова возмутилась Роуз. - И ваш мудацкий режиссер еще смеет говорить, что нет достойных сценариев ?
     Я серьезно кивнул и продолжил.
     ... солнечный удар. Гитлер недоверчиво смотрел на предателей. Юлечка Бордовских и Ксюша Алферова, перебивая друг друга, размахивая руками и тряся сиськами, упоенно выдавали секреты сверхновых истребителей и оружия возмездия, Малкольм Макдауэлл же молчал, презрительно глядя на вождя Рейха, соблюдая контракт до последнего. Черно-белый Штирлиц даже хмыкнул и сплюнул, зажег свечу внутри выдолбленной тыквы и обнял Лиз Вишес.
     - Все.
     Роуз Макгоун переспросила :
    - Все ? И чем все закончилось ?
    - Наши победили.
     Мы с Роуз сидели рядышком, рисовали плакат " Наших" и пели. Хэппи, хэппи Хэллоуин.